Страница:
Идти по следу правонарушителя с уверенностью, что он будет настигнут и изобличён, — значит воссоздать ясную и единственно верную картину его действий в процессе замышления и совершения преступления и в ходе попыток преступника замести следы содеянного им, избежать заслуженной кары. Достаточно ли для этого одной науки? Конечно, недостаточно. Без творческого вдохновения следователь не может ничего достичь, так же как ничего не достигнет писатель, художник или актёр, пытаясь воссоздать образ или картину, воспроизвести действие или мысль задуманного героя без вдохновения, довольствуясь одной только теорией.
Некоторые возражали, что-де аналогия между следователем и работником розыска, с одной стороны, и работником искусства — с другой, не только не показательна, но даже незакономерна. Они утверждали, будто работник искусства находится в более простых условиях работы. Он-де свободен в выборе черт, мыслей и действий своих героев, а следователь вынужден воспроизводить образ, мысли и действия реально существующего, но неизвестного ему героя лишь по характеру его мыслей и действий. При этом забывалось, что путешествие по жизни вместе с героями может рассчитывать на успех лишь при наличии и у автора и у следователя правильного понимания явлений, способности к психоанализу и достаточно богатого воображения. Непременно воображения! Именно воображение, и только оно, может преодолеть узость границ, какие сам себе ставит следователь, как и писатель, если глядит на жизнь из-за забора параграфов. Свобода одарённого творческого ума следователя — вот залог успеха в построении любой версии в любом деле…
Было бы ошибочно думать, будто подобного рода мысли высказывал или тем более внушал своему молодому другу Кручинин. Напротив, он не уставал повторять Грачику, что в их деле, как и во всяком другом, нужны знания и снова знания. А самым главным, необходимым следователю, розыскному работнику, криминалисту, как и всякому другому творческому работнику, является знание жизни…
Закончив проверку дактокарты, Грачик подошёл к постели Кручинина и негромко, как можно равнодушнее, сказал:
— Как вы это находите?
Тот рассеянно поглядел на отпечатки. Сел в постели, пригляделся внимательней.
— Что, по-твоему, нужно теперь сделать? — спросил он.
— Пока прибудут законные власти и можно будет арестовать старика, нужно принять меры к тому, чтобы он не скрылся.
— По-моему, он и не собирается скрываться.
— Вы так думаете? А я бы всё-таки за ним приглядел. Пастору удобней, чем кому-либо другому, оставаться около Хеккерта.
— Правильно придумано, — согласился Кручинин. — Иди и скажи это пастору… Расскажи ему все.
— Быть может, лучше бы вы сами?
— Чтобы сказал ему я сам?.. Ну что же… Пожалуй, ты и прав.
И тут, уже собравшись было идти, Кручинин вдруг остановился. Он подошёл к окну и, глядя на собиравшиеся в небе тучи, нахмурился. Не понимая причины этой внезапной нерешительности, Грачик молчал.
— Мне пришла на ум противная мысль, — проговорил Кручинин. — Из-за чего мы тут хлопочем?.. Действительно ли нас с тобою так волнует эта смерть и мы готовы, как бескорыстные охотники за правдой, искать её виновника только потому, что нас возмущает факт преступления? Не маячит ли где-то там глубоко в нашем с тобой сознании мыслишка: смерть шкипера, наступившая, возможно, от руки Ансена, приведшего нас сюда, — не имеет ли она какого-нибудь отношения к делу, ради которого мы сидим здесь?..
— Не понимаю вас, — удивился Грачик. — Не понимаю этих самых… мыслей?
— Конечно, тебе-то все ясно! — усмехнулся Кручинин. И, глядя Грачику в глаза, строго сказал: — А тебе никогда не приходила мысль о том, что, при всех разговорах о ценности человеческой жизни, именно её-то мы иной раз и ценим куда меньше, чем следует. Особенно теперь, быть может, под влиянием войны, мы меньше считаемся с утратами… Можно подумать, что мы забыли: ведь утрата человеческой жизни, в отличие от материальной ценности, как бы велика она ни была, невозместима!.. Невозместима! — повторил он как мог внушительно. — В наше острое время, как изволит говорить пастор, из-за остроты борьбы мы готовы драться за материальное, преследовать за его разрушение, убивать — да, даже убивать! — за причинённый ущерб. Но это же страшная нелепость: покушение на банку государственного варенья волнует нас едва ли не так же, как посягательство на жизнь человека.
— Да к чему вы?!
— К тому, что я пойду сейчас к пастору не потому, что брат поднял руку на брата, нет! Я пойду потому, что подозрительный кассир, в чьих руках, по-видимому, и зажата нить от интересующих нас фашистских тайников, убрал опасного для себя человека — шкипера… Я спрашиваю себя, а что бы я сделал, если бы не было этого тайного подозрения?.. Если бы просто брат убил брата — и только ?..
Грачик с удивлением смотрел на друга.
Когда Кручинин сказал пастору об ужасном открытии, тот казался настолько потрясённым, что долго не мог ничего произнести.
— Боже правый, — проговорил он наконец… — Господи, прости ему… — Он несколько мгновений стоял, уронив голову на грудь и молитвенно сложив руки. — Вы уверены в том, что здесь нет ошибки? — спросил он.
— Законы дактилоскопии неопровержимы, — ответил Кручинин. — Впрочем… мне кажется, что вам это хорошо известно…
— Да, да… Но иногда хочется, чтобы наука была не так беспощадна… Братоубийство! Разве это слово не заставляет вас содрогнуться?!
Некоторые возражали, что-де аналогия между следователем и работником розыска, с одной стороны, и работником искусства — с другой, не только не показательна, но даже незакономерна. Они утверждали, будто работник искусства находится в более простых условиях работы. Он-де свободен в выборе черт, мыслей и действий своих героев, а следователь вынужден воспроизводить образ, мысли и действия реально существующего, но неизвестного ему героя лишь по характеру его мыслей и действий. При этом забывалось, что путешествие по жизни вместе с героями может рассчитывать на успех лишь при наличии и у автора и у следователя правильного понимания явлений, способности к психоанализу и достаточно богатого воображения. Непременно воображения! Именно воображение, и только оно, может преодолеть узость границ, какие сам себе ставит следователь, как и писатель, если глядит на жизнь из-за забора параграфов. Свобода одарённого творческого ума следователя — вот залог успеха в построении любой версии в любом деле…
Было бы ошибочно думать, будто подобного рода мысли высказывал или тем более внушал своему молодому другу Кручинин. Напротив, он не уставал повторять Грачику, что в их деле, как и во всяком другом, нужны знания и снова знания. А самым главным, необходимым следователю, розыскному работнику, криминалисту, как и всякому другому творческому работнику, является знание жизни…
Закончив проверку дактокарты, Грачик подошёл к постели Кручинина и негромко, как можно равнодушнее, сказал:
— Как вы это находите?
Тот рассеянно поглядел на отпечатки. Сел в постели, пригляделся внимательней.
— Что, по-твоему, нужно теперь сделать? — спросил он.
— Пока прибудут законные власти и можно будет арестовать старика, нужно принять меры к тому, чтобы он не скрылся.
— По-моему, он и не собирается скрываться.
— Вы так думаете? А я бы всё-таки за ним приглядел. Пастору удобней, чем кому-либо другому, оставаться около Хеккерта.
— Правильно придумано, — согласился Кручинин. — Иди и скажи это пастору… Расскажи ему все.
— Быть может, лучше бы вы сами?
— Чтобы сказал ему я сам?.. Ну что же… Пожалуй, ты и прав.
И тут, уже собравшись было идти, Кручинин вдруг остановился. Он подошёл к окну и, глядя на собиравшиеся в небе тучи, нахмурился. Не понимая причины этой внезапной нерешительности, Грачик молчал.
— Мне пришла на ум противная мысль, — проговорил Кручинин. — Из-за чего мы тут хлопочем?.. Действительно ли нас с тобою так волнует эта смерть и мы готовы, как бескорыстные охотники за правдой, искать её виновника только потому, что нас возмущает факт преступления? Не маячит ли где-то там глубоко в нашем с тобой сознании мыслишка: смерть шкипера, наступившая, возможно, от руки Ансена, приведшего нас сюда, — не имеет ли она какого-нибудь отношения к делу, ради которого мы сидим здесь?..
— Не понимаю вас, — удивился Грачик. — Не понимаю этих самых… мыслей?
— Конечно, тебе-то все ясно! — усмехнулся Кручинин. И, глядя Грачику в глаза, строго сказал: — А тебе никогда не приходила мысль о том, что, при всех разговорах о ценности человеческой жизни, именно её-то мы иной раз и ценим куда меньше, чем следует. Особенно теперь, быть может, под влиянием войны, мы меньше считаемся с утратами… Можно подумать, что мы забыли: ведь утрата человеческой жизни, в отличие от материальной ценности, как бы велика она ни была, невозместима!.. Невозместима! — повторил он как мог внушительно. — В наше острое время, как изволит говорить пастор, из-за остроты борьбы мы готовы драться за материальное, преследовать за его разрушение, убивать — да, даже убивать! — за причинённый ущерб. Но это же страшная нелепость: покушение на банку государственного варенья волнует нас едва ли не так же, как посягательство на жизнь человека.
— Да к чему вы?!
— К тому, что я пойду сейчас к пастору не потому, что брат поднял руку на брата, нет! Я пойду потому, что подозрительный кассир, в чьих руках, по-видимому, и зажата нить от интересующих нас фашистских тайников, убрал опасного для себя человека — шкипера… Я спрашиваю себя, а что бы я сделал, если бы не было этого тайного подозрения?.. Если бы просто брат убил брата — и только ?..
Грачик с удивлением смотрел на друга.
Когда Кручинин сказал пастору об ужасном открытии, тот казался настолько потрясённым, что долго не мог ничего произнести.
— Боже правый, — проговорил он наконец… — Господи, прости ему… — Он несколько мгновений стоял, уронив голову на грудь и молитвенно сложив руки. — Вы уверены в том, что здесь нет ошибки? — спросил он.
— Законы дактилоскопии неопровержимы, — ответил Кручинин. — Впрочем… мне кажется, что вам это хорошо известно…
— Да, да… Но иногда хочется, чтобы наука была не так беспощадна… Братоубийство! Разве это слово не заставляет вас содрогнуться?!
Рагна и Оле
После обеда приехал наконец фогт. Он совершил несложные формальности и ещё раз подтвердил Кручинину официальную просьбу властей помочь им разобраться в этом деле.
К удивлению Грачика, Кручинин ни словом не обмолвился о вероятной виновности старого кассира. Благодаря этому прежняя версия о виновности Оле приобретала уже официальный характер. Обнаруженный на месте преступления кастет и бегство проводника казались представителям власти достаточными уликами. Был дан приказ изготовить печатное объявление, о розыске преступника Оле Ансена; все жители призывались содействовать властям в задержании преступника.
В течение дня Грачик несколько раз перехватывал вопросительный взгляд пастора, устремлённый на Кручинина. Священник как будто тоже не понимал причины молчания Кручинина.
Перед ужином Кручинин собрался на прогулку. Было уже довольно темно. Друзья шли узкими уличками городка к его южной окраине. Кручинин подошёл к освещённому окну какой-то лавки и, развернув карту, стал её внимательно изучать. Он разогнул одну сторону листа и проследил по ней что-то до самого края. Ничего не объяснив Грачику, сунул карту обратно в карман и молча зашагал дальше. Так дошли они до последних домов, миновали их; светлая лента шоссе, уходившего на юго-запад, лежала впереди. Кручинин остановился и молча глядел на дорогу. Грачик подумал было, что его друг кого-нибудь ждёт. Но тот, постояв некоторое время, отошёл к обочине и сел на большой придорожный валун. Грачик последовал его примеру. Тьма сгустилась настолько, что уже трудно было различить лица даже на том коротком расстоянии, на каком они находились друг от друга.
Вспыхнула спичка, и зарделся огонёк папиросы.
— Там граница, — односложно бросил Кручинин, и взмах его руки с папиросой прочертил огненную дугу в направлении, где исчезла едва светлеющая лента шоссе. Помолчав, добавил: — Тот, кому нужно скрыться, пойдёт туда.
Теперь Грачику стала понятна цель этой рекогносцировки: они искали следы Оле.
Кручинин поднялся. Они обогнули скалу, и открылась ночная панорама городка. Почти тотчас же перед ними возник силуэт человека. Фигура была неподвижна. Приблизившись, они увидели женщину.
— Я жду вас, — послышался глухой голос. Лицо незнакомки было укутано платком. Заметив движение Грачика, она поспешно сказала: — Нет, нет, не нужно света.
Это было сказано так, что Грачик испуганно отстранил руку, будто фонарь, который он держал, мог вспыхнуть помимо его воли.
— Я — Рагна Хеккерт, — сказала женщина.
Кручинин выжидательно молчал.
Она тоже ждала, что они заговорят первыми.
— Я знаю, почему убили дядю Эдварда, — сказала она наконец.
— И, может быть, знаете, кто убил? — спросил Кручинин.
— Нет… этого я не знаю… Хотите знать, почему его убили?..
И вот что они услышали.
Отец Рагны — Видкун Хеккерт — оставался в должности кассира ломбарда и во время пребывания тут немцев. Немцы ему доверяли. По каким-то соображениям они не вывезли в Германию наиболее ценные вклады — золото, серебро. Когда стало ясно, что нацисты будут изгнаны, жители снова потребовали возвращения вещей, и тогда-то все услышали, что ценности исчезли — будто бы гитлеровцы увезли их в Германию. Но Видкун Хеккерт не только знал, что ценности остались у них в стране. Он знал и место, где они спрятаны. Немцы под страхом смерти приказали Видкуну хранить тайну и обещали явиться за ценностями при любом исходе войны. Недавно Видкун поделился тайной с братом Эдвардом. Он боялся этой тайны, не знал, что с нею делать, не знал, как поступить — ждать прихода немцев или открыться своим властям? Эдвард осудил поведение Видкуна и сказал, что если кассир не сообщит все властям, то шкипер сделает это сам. Рагна знает, что отец ещё с кем-то советовался, но с кем — сказать не может. Ей кажется, что об этих разговорах отца с дядей Эдвардом пронюхала оставшаяся в стране гитлеровская агентура. Рагна уверена, что по приказу этой-то агентуры и убили шкипера, прежде чем он выдал тайну брата-кассира. Если бы знать — с кем отец ещё советовался?
— Если бы знать, куда ушёл Оле! Он, наверно, все знает! — воскликнула Рагна.
После некоторого размышления Кручинин мягко сказал:
— Я не уверен в том, что Оле убил шкипера, и могу сказать: завтра мы будем знать убийцу, кто бы он ни был.
Восклицание радости вырвалось у девушки и заставило Кручинина умолкнуть.
— Но, — продолжал Кручинин, — если вы скажете кому-нибудь о том, что виделись со мной, я ни на секунду не поручусь за жизнь вашего отца.
— Да, да, я буду молчать!.. Конечно, я буду молчать… Я так и думала: нас никто не должен видеть вместе. Поэтому и пришла сюда… Я с утра слежу за вами.
— Идите. Пусть ваша догадливость и труд не пропадут напрасно из-за того, что кто-нибудь увидит, как мы вместе возвращаемся в город.
— Помоги вам бог, — прошептала Рагна, и её силуэт быстро растворился в темноте. Не было слышно даже шагов — по-видимому, она была в обуви на каучуковой подошве.
— Предусмотрительная особа, — негромко и, как показалось Грачику, иронически произнёс Кручинин и опустился было на придорожный камень, но тут же вскочил, словно камень был усыпан шипами.
— Сейчас же верни её! — бросил он торопливым шёпотом. — Верни её!
За две минуты, что прошли с момента её исчезновения, Рагна не могла уйти далеко, а между тем, пробежав сотню шагов, Грачик её уже не нагнал. Он ускорил бег, но напрасно; метнулся влево, вправо — девушки не было нигде. Ни тени, ни шороха. Грачик исследовал обочины, отыскивая тропинку, на которую могла свернуть девушка, — нигде никаких поворотов.
Грачик вернулся к учителю с таким чувством, словно был виноват в исчезновении Рагны. Кручинин молча выслушал его. В темноте вспыхнула спичка: он снова закурил. Его молчание тяготило Грачика.
— Зачем она вам понадобилась? — спросил он.
— Чтобы исправить свою оплошность… На этом случае ты можешь поучиться тому, как важно не поддаваться первому впечатлению и в любых обстоятельствах сохранять выдержку. На работе нужно забывать о чувствах, нужен только рассудок, способный к вполне трезвому расчёту.
— О чем вы? — нетерпеливо спросил Грачик.
— Я, как мальчишка, впервые вышедший на операцию, обрадовался неожиданному открытию: убийство совершено для сохранения тайны немецкого клада! А о главном забыл: убедиться в правдивости этой версии и предотвратить исчезновение преступников. То, что они удерут вместе с кладом, я смогу пережить, но документы, документы…
— Вы уверены, что там хранится и архив?
— Они не могли организовать тут несколько тайников. Архив хранится вместе с ценностями, прибережёнными для оплаты агентуры.
— Значит, вы не верите в то, что этот архив сожжён?
— Если наци и сожгли, то скорее книги ломбарда, чем эти документы. Архив должен быть в этом тайнике!
— Если Рагна скажет вам, где он…
Кручинин молча отбросил в сторону недокуренную папиросу.
И тотчас же с той стороны, где в темноте исчез огонёк окурка, раздался выстрел. В последовавшей за ним тишине Грачик услышал, как упало на землю тело Кручинина. Издали донеслись тяжёлые шаги убегавшего человека. Гнаться за ним в темноте по незнакомой, заваленной камнями местности было бесполезно. Грачик бросился к другу.
К удивлению Грачика, Кручинин ни словом не обмолвился о вероятной виновности старого кассира. Благодаря этому прежняя версия о виновности Оле приобретала уже официальный характер. Обнаруженный на месте преступления кастет и бегство проводника казались представителям власти достаточными уликами. Был дан приказ изготовить печатное объявление, о розыске преступника Оле Ансена; все жители призывались содействовать властям в задержании преступника.
В течение дня Грачик несколько раз перехватывал вопросительный взгляд пастора, устремлённый на Кручинина. Священник как будто тоже не понимал причины молчания Кручинина.
Перед ужином Кручинин собрался на прогулку. Было уже довольно темно. Друзья шли узкими уличками городка к его южной окраине. Кручинин подошёл к освещённому окну какой-то лавки и, развернув карту, стал её внимательно изучать. Он разогнул одну сторону листа и проследил по ней что-то до самого края. Ничего не объяснив Грачику, сунул карту обратно в карман и молча зашагал дальше. Так дошли они до последних домов, миновали их; светлая лента шоссе, уходившего на юго-запад, лежала впереди. Кручинин остановился и молча глядел на дорогу. Грачик подумал было, что его друг кого-нибудь ждёт. Но тот, постояв некоторое время, отошёл к обочине и сел на большой придорожный валун. Грачик последовал его примеру. Тьма сгустилась настолько, что уже трудно было различить лица даже на том коротком расстоянии, на каком они находились друг от друга.
Вспыхнула спичка, и зарделся огонёк папиросы.
— Там граница, — односложно бросил Кручинин, и взмах его руки с папиросой прочертил огненную дугу в направлении, где исчезла едва светлеющая лента шоссе. Помолчав, добавил: — Тот, кому нужно скрыться, пойдёт туда.
Теперь Грачику стала понятна цель этой рекогносцировки: они искали следы Оле.
Кручинин поднялся. Они обогнули скалу, и открылась ночная панорама городка. Почти тотчас же перед ними возник силуэт человека. Фигура была неподвижна. Приблизившись, они увидели женщину.
— Я жду вас, — послышался глухой голос. Лицо незнакомки было укутано платком. Заметив движение Грачика, она поспешно сказала: — Нет, нет, не нужно света.
Это было сказано так, что Грачик испуганно отстранил руку, будто фонарь, который он держал, мог вспыхнуть помимо его воли.
— Я — Рагна Хеккерт, — сказала женщина.
Кручинин выжидательно молчал.
Она тоже ждала, что они заговорят первыми.
— Я знаю, почему убили дядю Эдварда, — сказала она наконец.
— И, может быть, знаете, кто убил? — спросил Кручинин.
— Нет… этого я не знаю… Хотите знать, почему его убили?..
И вот что они услышали.
Отец Рагны — Видкун Хеккерт — оставался в должности кассира ломбарда и во время пребывания тут немцев. Немцы ему доверяли. По каким-то соображениям они не вывезли в Германию наиболее ценные вклады — золото, серебро. Когда стало ясно, что нацисты будут изгнаны, жители снова потребовали возвращения вещей, и тогда-то все услышали, что ценности исчезли — будто бы гитлеровцы увезли их в Германию. Но Видкун Хеккерт не только знал, что ценности остались у них в стране. Он знал и место, где они спрятаны. Немцы под страхом смерти приказали Видкуну хранить тайну и обещали явиться за ценностями при любом исходе войны. Недавно Видкун поделился тайной с братом Эдвардом. Он боялся этой тайны, не знал, что с нею делать, не знал, как поступить — ждать прихода немцев или открыться своим властям? Эдвард осудил поведение Видкуна и сказал, что если кассир не сообщит все властям, то шкипер сделает это сам. Рагна знает, что отец ещё с кем-то советовался, но с кем — сказать не может. Ей кажется, что об этих разговорах отца с дядей Эдвардом пронюхала оставшаяся в стране гитлеровская агентура. Рагна уверена, что по приказу этой-то агентуры и убили шкипера, прежде чем он выдал тайну брата-кассира. Если бы знать — с кем отец ещё советовался?
— Если бы знать, куда ушёл Оле! Он, наверно, все знает! — воскликнула Рагна.
После некоторого размышления Кручинин мягко сказал:
— Я не уверен в том, что Оле убил шкипера, и могу сказать: завтра мы будем знать убийцу, кто бы он ни был.
Восклицание радости вырвалось у девушки и заставило Кручинина умолкнуть.
— Но, — продолжал Кручинин, — если вы скажете кому-нибудь о том, что виделись со мной, я ни на секунду не поручусь за жизнь вашего отца.
— Да, да, я буду молчать!.. Конечно, я буду молчать… Я так и думала: нас никто не должен видеть вместе. Поэтому и пришла сюда… Я с утра слежу за вами.
— Идите. Пусть ваша догадливость и труд не пропадут напрасно из-за того, что кто-нибудь увидит, как мы вместе возвращаемся в город.
— Помоги вам бог, — прошептала Рагна, и её силуэт быстро растворился в темноте. Не было слышно даже шагов — по-видимому, она была в обуви на каучуковой подошве.
— Предусмотрительная особа, — негромко и, как показалось Грачику, иронически произнёс Кручинин и опустился было на придорожный камень, но тут же вскочил, словно камень был усыпан шипами.
— Сейчас же верни её! — бросил он торопливым шёпотом. — Верни её!
За две минуты, что прошли с момента её исчезновения, Рагна не могла уйти далеко, а между тем, пробежав сотню шагов, Грачик её уже не нагнал. Он ускорил бег, но напрасно; метнулся влево, вправо — девушки не было нигде. Ни тени, ни шороха. Грачик исследовал обочины, отыскивая тропинку, на которую могла свернуть девушка, — нигде никаких поворотов.
Грачик вернулся к учителю с таким чувством, словно был виноват в исчезновении Рагны. Кручинин молча выслушал его. В темноте вспыхнула спичка: он снова закурил. Его молчание тяготило Грачика.
— Зачем она вам понадобилась? — спросил он.
— Чтобы исправить свою оплошность… На этом случае ты можешь поучиться тому, как важно не поддаваться первому впечатлению и в любых обстоятельствах сохранять выдержку. На работе нужно забывать о чувствах, нужен только рассудок, способный к вполне трезвому расчёту.
— О чем вы? — нетерпеливо спросил Грачик.
— Я, как мальчишка, впервые вышедший на операцию, обрадовался неожиданному открытию: убийство совершено для сохранения тайны немецкого клада! А о главном забыл: убедиться в правдивости этой версии и предотвратить исчезновение преступников. То, что они удерут вместе с кладом, я смогу пережить, но документы, документы…
— Вы уверены, что там хранится и архив?
— Они не могли организовать тут несколько тайников. Архив хранится вместе с ценностями, прибережёнными для оплаты агентуры.
— Значит, вы не верите в то, что этот архив сожжён?
— Если наци и сожгли, то скорее книги ломбарда, чем эти документы. Архив должен быть в этом тайнике!
— Если Рагна скажет вам, где он…
Кручинин молча отбросил в сторону недокуренную папиросу.
И тотчас же с той стороны, где в темноте исчез огонёк окурка, раздался выстрел. В последовавшей за ним тишине Грачик услышал, как упало на землю тело Кручинина. Издали донеслись тяжёлые шаги убегавшего человека. Гнаться за ним в темноте по незнакомой, заваленной камнями местности было бесполезно. Грачик бросился к другу.
Рагна, пастор и кассир
— Вы не ранены? — с беспокойством спросил Грачик, склонившись над Кручининым.
Вместо ответа Кручинин одним движением поднялся на ноги. Уверившись в том, что за ними никто не наблюдает, друзья пошли к дому кассира.
Он был расположен на окраине городка. На дверце калитки красовалась белая эмалированная дощечка с фамилией владельца и надписью «Вилла „Тихая пристань“. Все это было отчётливо видно даже в темноте. Вокруг домика был разбит палисадник, обнесённый невысокой оградой из сетки, натянутой на бетонные столбики. К удивлению друзей, калитка оказалась не запертой. Они свободно вошли в садик. Кручинин обошёл вокруг дома, чтобы убедиться в том, что их не ждут какие-нибудь неожиданности. Лишь после того они поднялись на крыльцо и Кручинин позвонил. Отворила Рагна Хеккерт. Она сразу узнала их и молча отступила в сторону, жестом приглашая поскорее войти.
Кручинин ни словом не заикнулся о том, что случилось с ним на шоссе. Его, по-видимому, интересовал только клад. И он непременно хотел отправиться в путь сейчас же. Рагна предложила быть проводником, хотя и не ручалась за то, что ночью приведёт их к цели.
Пока Рагна надевала пальто, Кручинин оглядел обстановку. Его взгляд остановился на чём-то в углу, возле вешалки. Посмотрев туда, Грачик увидел пару грубых ботинок. По размеру они могли принадлежать только кассиру или другому столь же крупному мужчине. Ботинки были ещё влажны, на носках виднелись свежие царапины. Грачик мельком взглянул на Кручинина и по его едва уловимой усмешке понял, какая мысль мелькнула у него в голове.
Рагна оделась, и они пошли — она шагов на пять впереди, друзья за ней. Грачик держал руку в кармане на пистолете. В глубине души у него копошилось сомнение: не является ли все это ловушкой, подстроенной, чтобы от них отделаться? Мелькнула было мысль и о том, что если все же убийца шкипера Ансен, то Рагна — его сообщница.
Через десять минут они миновали последний дом городка и вышли на дорогу, проложенную в уступе скалы над берегом моря. Волны шумели где-то совсем под ними. Но постепенно дорога удалялась от моря и его шум затихал.
Навстречу путникам из глубоких расселин поднималась холодная тишина.
Грачик много раз бывал ночью в горах, но никогда, кажется, не встречал там более неприветливого молчания. С завистью глядел он на размеренно шагающего Кручинина, единственной заботой которого, казалось, было не потерять бесшумно скользящую впереди тень женщины. Так они шли час. Рагна остановилась, дождалась, пока они нагнали её, н лишь тогда свернула в сторону.
Грачик не заметил ни тропинки, ни какого-нибудь характерного камня, которые позволили бы ей опознать поворот. Но она шла по-прежнему уверенно. Так же двигался за нею Кручинин. За ним шёл Грачик, изредка спотыкаясь о торчащие острые камни, покрытые талым снегом. Он вздохнул с облегчением, когда наконец Рагна остановилась и сказала:
— Здесь.
Однако это «здесь» вовсе не было концом. Предстояло пролезть под огромный камень, висящий так, что, казалось, он вот-вот обрушится от малейшего прикосновения.
Грачик оглядел камень и обследовал землю вокруг него. Он изучил при свете карманного фонаря проход, по которому надо было лезть.
— Они сильно потеряли бы в моих глазах, ежели бы проход сюда был свободен всякому желающему, — сказал Кручинин. — Нет ли тут мин?
После тщательной разведки Грачик протянул Кручинину обнаруженный им конец электрического кабеля. Остальное было ясно без объяснений.
— Остаётся убедиться в том, что они не обеспечили взрыв вторым замыкателем, — сказал Кручинин.
Грачик продолжал поиски, пока не убедился в отсутствии второй проводки. Тогда он обезвредил мину, и проход был открыт.
Узким лазом, едва достаточным для того, чтобы проползти одному человеку, друзья проникли в большую естественную пещеру. Там действительно оказалось несколько крепких деревянных ящиков. Кручинин решил не вскрывать их. Прикинув их вес, друзья убедились в том, что они действительно наполнены чем-то очень тяжёлым. Это с одинаковым успехом могли быть ценности или бумаги… Скорее всего то и другое.
Уверенность, с которой действовала дочь кассира, наводила на мысль о том, что она была здесь не в первый раз. Впрочем, Рагна и не отрицала того, что приходила сюда с отцом.
Осмотрев ящики, Кручинин с усмешкой сказал:
— И тут немцы остались немцами. Совершенно очевидно, что они не могли втащить сюда эти ящики. Все упаковывалось здесь, на месте, но посмотри, как добротно все сделано! Молодцы, ей-ей, молодцы.
Убедившись в том, что Рагна их не обманула, друзья отправились в обратный путь. Как только они дошли до шоссе и больше не опасались заблудиться, Кручинин предложил Рагне идти вперёд, чтобы никто не увидел их вместе.
Обратный путь был проделан значительно скорее.
Поравнявшись с калиткой своего дома, Рагна подождала друзей и, оглядевшись, прошептала:
— До свидания!
Кручинин уже приподнял было шляпу, но вдруг спросил:
— Скажите, что за ботинки стоят у вас в прихожей?
— В прихожей? — переспросила она, силясь сообразить, о чём идёт речь.
— Этакие большие мужские ботинки, немного грязные и с поцарапанными носами.
— Это ботинки отца!
— Куда он ходил в них сегодня?
— Не знаю… Право, не знаю. Если хотите, я спрошу его.
— Нет, нет, не стоит.
— Вероятно, он заходил, когда меня не было дома, и оставил их потому, что они промокли… Хотя нет… позвольте… Утром они стояли в кухне. Значит, он зашёл, чтобы надеть их, вышел в них и, промочив, снова снял… Да, вероятно, так оно и было.
— Благодарю вас, фрекен Рагна, — дружески проговорил Кручинин. — С вами приятно иметь дело.
Хлопнула входная дверь, и друзья остались одни. Кручинин несколько мгновений постоял в раздумье и молча пошёл прочь.
Когда они вернулись в «Гранд-отель», его дверь оказалась уже запертой, но окна кухни были ещё ярко освещены. Грачик отворил дверь своим ключом. Друзья намеревались прошмыгнуть в свою комнату незамеченными, но из кухни выглянул хозяин и приветливо пригласил их войти. Там они застали все ту же компанию: около полупотухшего камелька сидели кассир, пастор и Эда.
Грачик сразу вспомнил о ботинках Видкуна Хеккерта, стоящих в его собственном коттедже. Сейчас кассир был обут в те же самые сапоги, в каких был вчера и нынче утром, со времени поездки на острова. Грачик хорошо помнил, что эти сапоги старик надел именно перед поездкой на «Анне», взяв их у шкипера. Значит, сегодня ему понадобилось забежать домой, чтобы переобуться. Не потому ли он менял обувь, что в этих тяжёлых морских сапожищах было неловко бродить по горам?.. В особенности, если предстояло поспешно убегать… после выстрела в темноте… А может быть, он был даже настолько дальновиден, что не хотел оставить на сапогах следы острых камней? Царапины могли бы привлечь внимание и вызвать расспросы… Если так, то расчёт кассира был верен. И если так, то нужно признать самообладание этого старика: хладнокровно рассчитывая каждый шаг, он ловко разыгрывает роль убитого горем человека.
Грачик был так поглощён размышлениями, что не слышал разговора окружающих. Его внимание привлёк странный жест, повинуясь которому кассир опасливо приблизился к Кручинину. Ни Грачику, ни остальным не было слышно, о чём они шептались. И только один Грачик видел, как Кручинин передал кассиру довольно внушительную пачку банкнотов. Кассир поспешно спрятал её и вернулся к столу.
Вскоре все заметили, что хозяйка с трудом сидит за столом. Пора было расходиться и дать ей покой. Кассир нехотя поднялся со своего места и выжидательно поглядел на пастора. Можно было подумать, что он боится идти один. Пастор, в течение всего дня не отстававший от него ни на шаг, на этот раз резко заявил:
— Идите, идите, господин Хеккерт, я вас догоню.
К удивлению Грачика, кассир не высказал неудовольствия, наоборот даже как будто обрадовался и поспешно ушёл.
— Можно подумать, что старик боится ходить один, — сказал Грачик пастору.
— Так оно и есть, — подтвердил тот. — А получив от вашего друга столько денег, — пастор выразительно глянул на Кручинина, — он будет трястись, как осиновый лист.
Грачик не заметил смущения на лице друга.
— Согласитесь, старик заслужил эту тысячу крон, — спокойно сказал Кручинин. — Это лишь малая доля того, что он должен получить в награду за открытие клада.
— Не понимаю — о каком кладе вы говорите?! — воскликнул пастор.
— О ценностях ломбарда, спрятанных гитлеровцами.
— А при чем тут кассир?
— Теперь я знаю, где они спрятаны. И, должен вам признаться, не понимаю, как вы, при вашей проницательности и влиянии на кассира, давным-давно не узнали от него эту тайну.
— В моем положении, знаете ли, было бы не совсем удобно соваться в такого рода дела, — степенно заявил пастор. — Я здесь совершенно посторонний и случайный человек.
— Завтра я вам покажу это место в горах, там, в сторонке от Северной дороги, — с любезнейшей улыбкой проговорил Кручинин.
— Меня это мало интересует! — гораздо менее любезно ответил пастор и, вдруг спохватившись, заторопился: — Однако мне пора, а то кассир подумает, что я его покинул на волю злодеев, которые, по его мнению, только и знают, что охотятся за его особой. Спокойной ночи!
Весело насвистывая, Кручинин направился к себе в комнату, сопровождаемый Грачиком. Не успели они затворить за собой дверь комнаты, как на улице один за другим раздались два выстрела. Через минуту к ним в комнату уже стучался хозяин.
— Кассир… пастор… оба убиты… — бормотал он побелевшими от ужаса непослушными губами. — Эда!.. Где ты, Эда?!
Вместо ответа Кручинин одним движением поднялся на ноги. Уверившись в том, что за ними никто не наблюдает, друзья пошли к дому кассира.
Он был расположен на окраине городка. На дверце калитки красовалась белая эмалированная дощечка с фамилией владельца и надписью «Вилла „Тихая пристань“. Все это было отчётливо видно даже в темноте. Вокруг домика был разбит палисадник, обнесённый невысокой оградой из сетки, натянутой на бетонные столбики. К удивлению друзей, калитка оказалась не запертой. Они свободно вошли в садик. Кручинин обошёл вокруг дома, чтобы убедиться в том, что их не ждут какие-нибудь неожиданности. Лишь после того они поднялись на крыльцо и Кручинин позвонил. Отворила Рагна Хеккерт. Она сразу узнала их и молча отступила в сторону, жестом приглашая поскорее войти.
Кручинин ни словом не заикнулся о том, что случилось с ним на шоссе. Его, по-видимому, интересовал только клад. И он непременно хотел отправиться в путь сейчас же. Рагна предложила быть проводником, хотя и не ручалась за то, что ночью приведёт их к цели.
Пока Рагна надевала пальто, Кручинин оглядел обстановку. Его взгляд остановился на чём-то в углу, возле вешалки. Посмотрев туда, Грачик увидел пару грубых ботинок. По размеру они могли принадлежать только кассиру или другому столь же крупному мужчине. Ботинки были ещё влажны, на носках виднелись свежие царапины. Грачик мельком взглянул на Кручинина и по его едва уловимой усмешке понял, какая мысль мелькнула у него в голове.
Рагна оделась, и они пошли — она шагов на пять впереди, друзья за ней. Грачик держал руку в кармане на пистолете. В глубине души у него копошилось сомнение: не является ли все это ловушкой, подстроенной, чтобы от них отделаться? Мелькнула было мысль и о том, что если все же убийца шкипера Ансен, то Рагна — его сообщница.
Через десять минут они миновали последний дом городка и вышли на дорогу, проложенную в уступе скалы над берегом моря. Волны шумели где-то совсем под ними. Но постепенно дорога удалялась от моря и его шум затихал.
Навстречу путникам из глубоких расселин поднималась холодная тишина.
Грачик много раз бывал ночью в горах, но никогда, кажется, не встречал там более неприветливого молчания. С завистью глядел он на размеренно шагающего Кручинина, единственной заботой которого, казалось, было не потерять бесшумно скользящую впереди тень женщины. Так они шли час. Рагна остановилась, дождалась, пока они нагнали её, н лишь тогда свернула в сторону.
Грачик не заметил ни тропинки, ни какого-нибудь характерного камня, которые позволили бы ей опознать поворот. Но она шла по-прежнему уверенно. Так же двигался за нею Кручинин. За ним шёл Грачик, изредка спотыкаясь о торчащие острые камни, покрытые талым снегом. Он вздохнул с облегчением, когда наконец Рагна остановилась и сказала:
— Здесь.
Однако это «здесь» вовсе не было концом. Предстояло пролезть под огромный камень, висящий так, что, казалось, он вот-вот обрушится от малейшего прикосновения.
Грачик оглядел камень и обследовал землю вокруг него. Он изучил при свете карманного фонаря проход, по которому надо было лезть.
— Они сильно потеряли бы в моих глазах, ежели бы проход сюда был свободен всякому желающему, — сказал Кручинин. — Нет ли тут мин?
После тщательной разведки Грачик протянул Кручинину обнаруженный им конец электрического кабеля. Остальное было ясно без объяснений.
— Остаётся убедиться в том, что они не обеспечили взрыв вторым замыкателем, — сказал Кручинин.
Грачик продолжал поиски, пока не убедился в отсутствии второй проводки. Тогда он обезвредил мину, и проход был открыт.
Узким лазом, едва достаточным для того, чтобы проползти одному человеку, друзья проникли в большую естественную пещеру. Там действительно оказалось несколько крепких деревянных ящиков. Кручинин решил не вскрывать их. Прикинув их вес, друзья убедились в том, что они действительно наполнены чем-то очень тяжёлым. Это с одинаковым успехом могли быть ценности или бумаги… Скорее всего то и другое.
Уверенность, с которой действовала дочь кассира, наводила на мысль о том, что она была здесь не в первый раз. Впрочем, Рагна и не отрицала того, что приходила сюда с отцом.
Осмотрев ящики, Кручинин с усмешкой сказал:
— И тут немцы остались немцами. Совершенно очевидно, что они не могли втащить сюда эти ящики. Все упаковывалось здесь, на месте, но посмотри, как добротно все сделано! Молодцы, ей-ей, молодцы.
Убедившись в том, что Рагна их не обманула, друзья отправились в обратный путь. Как только они дошли до шоссе и больше не опасались заблудиться, Кручинин предложил Рагне идти вперёд, чтобы никто не увидел их вместе.
Обратный путь был проделан значительно скорее.
Поравнявшись с калиткой своего дома, Рагна подождала друзей и, оглядевшись, прошептала:
— До свидания!
Кручинин уже приподнял было шляпу, но вдруг спросил:
— Скажите, что за ботинки стоят у вас в прихожей?
— В прихожей? — переспросила она, силясь сообразить, о чём идёт речь.
— Этакие большие мужские ботинки, немного грязные и с поцарапанными носами.
— Это ботинки отца!
— Куда он ходил в них сегодня?
— Не знаю… Право, не знаю. Если хотите, я спрошу его.
— Нет, нет, не стоит.
— Вероятно, он заходил, когда меня не было дома, и оставил их потому, что они промокли… Хотя нет… позвольте… Утром они стояли в кухне. Значит, он зашёл, чтобы надеть их, вышел в них и, промочив, снова снял… Да, вероятно, так оно и было.
— Благодарю вас, фрекен Рагна, — дружески проговорил Кручинин. — С вами приятно иметь дело.
Хлопнула входная дверь, и друзья остались одни. Кручинин несколько мгновений постоял в раздумье и молча пошёл прочь.
Когда они вернулись в «Гранд-отель», его дверь оказалась уже запертой, но окна кухни были ещё ярко освещены. Грачик отворил дверь своим ключом. Друзья намеревались прошмыгнуть в свою комнату незамеченными, но из кухни выглянул хозяин и приветливо пригласил их войти. Там они застали все ту же компанию: около полупотухшего камелька сидели кассир, пастор и Эда.
Грачик сразу вспомнил о ботинках Видкуна Хеккерта, стоящих в его собственном коттедже. Сейчас кассир был обут в те же самые сапоги, в каких был вчера и нынче утром, со времени поездки на острова. Грачик хорошо помнил, что эти сапоги старик надел именно перед поездкой на «Анне», взяв их у шкипера. Значит, сегодня ему понадобилось забежать домой, чтобы переобуться. Не потому ли он менял обувь, что в этих тяжёлых морских сапожищах было неловко бродить по горам?.. В особенности, если предстояло поспешно убегать… после выстрела в темноте… А может быть, он был даже настолько дальновиден, что не хотел оставить на сапогах следы острых камней? Царапины могли бы привлечь внимание и вызвать расспросы… Если так, то расчёт кассира был верен. И если так, то нужно признать самообладание этого старика: хладнокровно рассчитывая каждый шаг, он ловко разыгрывает роль убитого горем человека.
Грачик был так поглощён размышлениями, что не слышал разговора окружающих. Его внимание привлёк странный жест, повинуясь которому кассир опасливо приблизился к Кручинину. Ни Грачику, ни остальным не было слышно, о чём они шептались. И только один Грачик видел, как Кручинин передал кассиру довольно внушительную пачку банкнотов. Кассир поспешно спрятал её и вернулся к столу.
Вскоре все заметили, что хозяйка с трудом сидит за столом. Пора было расходиться и дать ей покой. Кассир нехотя поднялся со своего места и выжидательно поглядел на пастора. Можно было подумать, что он боится идти один. Пастор, в течение всего дня не отстававший от него ни на шаг, на этот раз резко заявил:
— Идите, идите, господин Хеккерт, я вас догоню.
К удивлению Грачика, кассир не высказал неудовольствия, наоборот даже как будто обрадовался и поспешно ушёл.
— Можно подумать, что старик боится ходить один, — сказал Грачик пастору.
— Так оно и есть, — подтвердил тот. — А получив от вашего друга столько денег, — пастор выразительно глянул на Кручинина, — он будет трястись, как осиновый лист.
Грачик не заметил смущения на лице друга.
— Согласитесь, старик заслужил эту тысячу крон, — спокойно сказал Кручинин. — Это лишь малая доля того, что он должен получить в награду за открытие клада.
— Не понимаю — о каком кладе вы говорите?! — воскликнул пастор.
— О ценностях ломбарда, спрятанных гитлеровцами.
— А при чем тут кассир?
— Теперь я знаю, где они спрятаны. И, должен вам признаться, не понимаю, как вы, при вашей проницательности и влиянии на кассира, давным-давно не узнали от него эту тайну.
— В моем положении, знаете ли, было бы не совсем удобно соваться в такого рода дела, — степенно заявил пастор. — Я здесь совершенно посторонний и случайный человек.
— Завтра я вам покажу это место в горах, там, в сторонке от Северной дороги, — с любезнейшей улыбкой проговорил Кручинин.
— Меня это мало интересует! — гораздо менее любезно ответил пастор и, вдруг спохватившись, заторопился: — Однако мне пора, а то кассир подумает, что я его покинул на волю злодеев, которые, по его мнению, только и знают, что охотятся за его особой. Спокойной ночи!
Весело насвистывая, Кручинин направился к себе в комнату, сопровождаемый Грачиком. Не успели они затворить за собой дверь комнаты, как на улице один за другим раздались два выстрела. Через минуту к ним в комнату уже стучался хозяин.
— Кассир… пастор… оба убиты… — бормотал он побелевшими от ужаса непослушными губами. — Эда!.. Где ты, Эда?!
Во имя отца и сына
Не успел Грачик опомниться, как Кручинин был уже на улице.
Несколько человек возились около лежащего на земле кассира. Пастор приказал положить Хеккерта на разостланное пальто и внести в комнату. Сам пастор остался почти невредим: в его куртке была лишь сквозная дыра от пули, слегка задевшей ему бок.
Не обращая внимания на собственное ранение, с ловкостью, достойной медика-профессионала, пастор принялся за оказание помощи Хеккерту. У того оказалось пулевое ранение в верхнюю часть левого лёгкого. Остановив кровь и наложив повязку, пастор наскоро рассказал, как все произошло. Нагнав медленно бредущего кассира, пастор взял его под руку. Едва они успели сделать несколько шагов, как им в лицо сверкнула вспышка выстрела, и пастор почувствовал, что кассир повис на его руке. Тотчас раздался второй выстрел. Пастору показалось, что пуля обожгла ему левый бок. Выстрелы были произведены с такой близкой дистанции, что буквально ослепили и оглушили пастора. Он не мог разглядеть стрелявшего.
Прибежавшая Рагна, узнав о положении отца и о том, что, по мнению пастора, он будет жить, попросила оставить их наедине.
Через несколько минут она вышла из комнаты и сказала, что уходит за фогтом и аптекарем. Так хочет отец.
Пока пастор и Грачик помогали ей одеваться, Кручинин вернулся в гостиную к больному. Но пробыл он там очень недолго.
— Я не хотел расстраивать девушку, но ваш диагноз не совсем точен, — обратился Кручинин к пастору. — По-моему, кассир плох.
— Вы думаете… он умрёт?
— Совершенно уверен, — решительно произнёс Кручинин.
— В таком случае мне лучше всего быть возле него, — сказал пастор.
— Да, конечно. Во всяком случае до тех пор, пока не придёт хотя бы аптекарь.
— Господи, сколько горя причиняют люди друг другу! — в отчаянии воскликнул пастор. — Но нет, всевышний не должен отнимать жизнь у этого несчастного…
— Думаю, что вмешательство хорошего врача помогло бы тут больше, — с раздражением проговорил Кручинин.
Пастор взглянул на него с укором.
— Уста ваши грешат помимо вашей воли…
— О нет!.. Право же, ваши познания в медицине…
— Они более чем скромны.
— И все же они нужнее ваших же молитв.
Пастор покачал головой. Его голос был печален, когда он сказал:
— Господь да простит вам… Однако я пойду к нашему бедному Хеккерту, и да поможет мне бог… Во имя отца и сына…
Несколько человек возились около лежащего на земле кассира. Пастор приказал положить Хеккерта на разостланное пальто и внести в комнату. Сам пастор остался почти невредим: в его куртке была лишь сквозная дыра от пули, слегка задевшей ему бок.
Не обращая внимания на собственное ранение, с ловкостью, достойной медика-профессионала, пастор принялся за оказание помощи Хеккерту. У того оказалось пулевое ранение в верхнюю часть левого лёгкого. Остановив кровь и наложив повязку, пастор наскоро рассказал, как все произошло. Нагнав медленно бредущего кассира, пастор взял его под руку. Едва они успели сделать несколько шагов, как им в лицо сверкнула вспышка выстрела, и пастор почувствовал, что кассир повис на его руке. Тотчас раздался второй выстрел. Пастору показалось, что пуля обожгла ему левый бок. Выстрелы были произведены с такой близкой дистанции, что буквально ослепили и оглушили пастора. Он не мог разглядеть стрелявшего.
Прибежавшая Рагна, узнав о положении отца и о том, что, по мнению пастора, он будет жить, попросила оставить их наедине.
Через несколько минут она вышла из комнаты и сказала, что уходит за фогтом и аптекарем. Так хочет отец.
Пока пастор и Грачик помогали ей одеваться, Кручинин вернулся в гостиную к больному. Но пробыл он там очень недолго.
— Я не хотел расстраивать девушку, но ваш диагноз не совсем точен, — обратился Кручинин к пастору. — По-моему, кассир плох.
— Вы думаете… он умрёт?
— Совершенно уверен, — решительно произнёс Кручинин.
— В таком случае мне лучше всего быть возле него, — сказал пастор.
— Да, конечно. Во всяком случае до тех пор, пока не придёт хотя бы аптекарь.
— Господи, сколько горя причиняют люди друг другу! — в отчаянии воскликнул пастор. — Но нет, всевышний не должен отнимать жизнь у этого несчастного…
— Думаю, что вмешательство хорошего врача помогло бы тут больше, — с раздражением проговорил Кручинин.
Пастор взглянул на него с укором.
— Уста ваши грешат помимо вашей воли…
— О нет!.. Право же, ваши познания в медицине…
— Они более чем скромны.
— И все же они нужнее ваших же молитв.
Пастор покачал головой. Его голос был печален, когда он сказал:
— Господь да простит вам… Однако я пойду к нашему бедному Хеккерту, и да поможет мне бог… Во имя отца и сына…