Шпанов Николай Николаевич. Заговорщики (Книга 1, Преступление)

   - Наци не доверяют администрации тюрем, куда перевозят Тельмана, сказал Трейчке. - Они прислали сюда, в Ганновер, советника по уголовным делам Опица с целой командой надзирателей. Режим содержания Тельмана исключительно строг. Тем не менее мы должны восстановить прерванную связь с ним.
   Трейчке переждал, пока хозяин танцовального зала осматривал часть пола, натертую Бойсом.
   - Первоклассная работа, не правда ли? - спросил Трейчке. - Даже жалко топтать такое зеркало, а?
   - Если мне будут платить, я могу подложить им под копыта настоящие зеркала, - ответил хозяин, равнодушно глядя, как выбивающийся из сил Бойс шаркает суконкой по паркету. - А в общем, можете посылать мне этого полотера...
   Когда он ушел, Трейчке продолжал:
   - К сожалению, вам придется работать у этого прохвоста - здесь удобная явка. Кроме того, вы будете натирать у Опица. Он должен быть вами доволен. В его квартире вы встретите вахмистра Ведера. Он исполняет там обязанности писаря. В отделение тюрьмы, где содержится Тельман, Ведер доступа не имеет, но там есть наш человек...
   Так же как сегодня Бойс с трудом дождался вечера, так назавтра он едва вытерпел, чтобы не явиться в контору с рассветом. Отворял он дверь в уверенности, что сейчас увидит противную конторщицу, но перед ним стоял Трейчке. Пользуясь тем, что они были в конторе одни, Трейчке торопливо сунул в руку Бойсу маленькую тетрадку курительной бумаги и, назвав адрес Опица, приказал:
   - Сейчас же туда... Не забудьте: вахмистр Освальд Ведер. Дело, выходящее из ряда вон.
   Не проронив ни слова, Бойс повернулся, и неутомимые ноги понесли его по улицам Ганновера.
   13
   Ночные приглашения в имперскую канцелярию всегда заставляли Гаусса нервничать. Он приписывал это своему нерасположению к Гитлеру и настороженности, которой требовали совещания с ближайшими военными советниками фюрера - Кейтелем и Йодлем. Гаусс не отдавал себе отчета в том, что подсознательной причиной его нервозности бывал в действительности простой страх. Мысль о том, что Шахт, и Гальдер, и Гизевиус, и другие постоянно общаются с Гитлером, вовсе не должна была находиться на поверхности сознания, чтобы боязнь провала не исчезала. Ну, а если все они, при всей их фронде, только провокаторы, подосланные к нему Гитлером?.. Тогда этот страх был еще более законным гостем в душе генерала.
   Гаусс знал, что поводом для сегодняшнего вызова к Гитлеру являлись, вероятно, польские события. Но на какой-то миг рука его крепче, чем нужно, сжала телефонную трубку. Он волновался, и это было ему противно. Тем не менее, когда он входил в зал заседаний, походка его была тверда, голова высоко поднята и монокль, как всегда, крепко держался в глазу: не показывать же ефрейтору, что каждый приход сюда - борьба с нервами.
   Гитлер, Йодль и Кейтель склонились над столом у окна с разложенными на нем картами генерального штаба. Гаусс покосился на жирные синие стрелы, оставляемые на карте толстым карандашом Гитлера. От стола слышались только хриплые возгласы:
   - Атакуете так!.. Так!.. Так!.. Через неделю от Варшавы не оставим камня на камне...
   Да, дело шло о нападении на Польшу. Теперь Гаусс ничего не имел против этой темы. Былые сомнения и страхи отпали. Пачелли уже полгода сидел на папском престоле. Судя по ходу дел в Европе, он немало сделал, чтобы реализовать обещания, данные Гауссу.
   Из Франции приходили вести самые утешительные для деятелей гитлеровской Германии: министерские кризисы следовали один за другим; профашистские и просто фашистские организации распоясывались все больше; аппарат власти съедала коррупция; планы перевооружения французской армии современной техникой не выполнялись. Все планы французского генерального штаба основывались на стратегии пассивной обороны. Слова "линия Мажино" выражали смысл всей французской политики. "Линия Мажино" - таков был лозунг, с которым депутаты-предатели произносили в палате речи по конспектам, написанным в Берлине. "Линия Мажино" - это был предлог, под которым сенат отвергал кредиты на оборону. "Линия Мажино" - с этими словами американские шептуны и немецкие шпионы шныряли по всей Франции, демобилизуя ее дух сопротивления надвигающейся катастрофе войны.
   "Мы отсидимся за линией Мажино" - этого не говорил в те дни только простой народ Франции. Против этой позорной концепции капитулянтов протестовали только патриоты, готовые драться с иноземным фашизмом и с французскими кагулярами в любом месте. Этого не писали только газеты, которые не удавалось купить ни германо-англо-американским поджигателям войны, ни могильщикам Франции. Во главе борцов за мир, за достоинство Франции, за спасение миллионов простых французов от кровавой бани выступала "Юманите".
   Хотя все это представлялось Гауссу в ином свете, но вывод он мог сделать правильный: правительство Третьей республики не отражает взглядов Франции, оно неспособно оказать сколько-нибудь действительного сопротивления Германии даже в том случае, если Франция будет вовлечена в круг военных действий. Вступление Франции в войну из-за Польши становилось все сомнительней. Александер в изобилии доставлял сведения о бесчисленных совещаниях в Париже и Лондоне, о частных беседах, письмах и документах, общим лейтмотивом которых было желание найти путь к соглашению за счет поворота воинственных устремлений Гитлера на восток. Ни для Гаусса, ни для кого-либо другого в его мире не было тайной, что под словом "восток" разумелась Советская Россия. Разгром России как источника коммунистических идей, уничтожение советского государства как основы социалистического переустройства мира - такова была широкая стратегическая программа великих держав Запада.
   В создавшейся международной обстановке Гаусс ничего не имел против ускорения событий. Еще более оптимистично были настроены все те, кого Гаусс увидел сегодня у Гитлера. О Кейтеле, Йодле, Гальдере не стоило и говорить эти с закрытыми глазами голосовали за любые самые авантюристические планы фюрера. Но достаточно было взглянуть на готовую лопнуть от самодовольства усатую физиономию Пруста, чтобы не задаваться вопросом и об его отношении к "Белому плану" нападения на Польшу.
   Только Шверер сидел нахохлившись, как захваченная морозом птица, зябко потирая руки. Китайские приключения Шверера окончились не только сильнейшим воспалением легких, схваченным в ночь бегства с мельницы. В Берлине поговаривали, будто из этой операции Шверера вывезли нагишом, завернутым в японскую солдатскую шинель. Мало того, долгое время Шверер находился в состоянии, близком к безумию. Его преследовала мания заражения чумой. Самое-то воспаление легких Шверер считал легочной чумой и ежеминутно ждал смерти. Врачи с трудом вернули его к пониманию действительности.
   "Паршивый вид", - подумал Гаусс, глядя на Шверера, старательно отводившего взгляд от своего недруга. В мозгу Шверера саднила мысль: "Опять этот пакостник на моем пути. Он и сюда явился, вероятно, для того, чтобы подложить мне свинью..."
   - Фюрер просит занять места, - раздался голос адъютанта, и совещание началось.
   Кроме военных, здесь были Гиммлер, Гейдрих, Кальтенбруннер. "Вся шайка", - подумал Гаусс и уставился в лежавшие перед ним бумаги. Глухой и хриплый долетал до нею голос Гитлера:
   - ...Эти причины заставили меня отложить на несколько дней вторжение в Польшу. Но я не меняю решения: вторжение состоится. Польша не только плацдарм, необходимый мне для дальнейшего наступления на восток. Военный разгром Польши - обеспечение нашего тыла в западной операции. Генерал Гаусс, - при этих словах Гаусс поднял глаза от стола и встретился с мрачно-насмешливым взглядом Гитлера, - вы можете быть покойны: войны на два фронта не произойдет. - Тембр голоса Гитлера еще понизился. В нем зазвучали угрожающие нотки: - Слышите, не произойдет! Я предусмотрел все!.. Наши руки будут развязаны!.. Пространства Польши прикроют Германию от удара русских!..
   Гаусс отвел взгляд от Гитлера. Он знал: теперь последуют хвастливые выкрики, пока не будет израсходован заряд истерической энергии.
   Прошло несколько минут, хрип на конце стола закончился.
   После длинной паузы, протекшей в полной тишине, Гитлер продолжал:
   - Прежде чем мы поговорим о "Белом плане", я хочу спросить гроссадмирала Редера, выполнена ли моя директива УСК?
   - Не называю точек, известных фюреру, но докладываю: три дивизии подводных лодок и два дивизиона подводных заградителей стоят наготове. Редер говорил, игнорируя всех присутствующих. Он презирал сухопутных генералов ничуть не меньше, чем штатских. Он обращался к одному Гитлеру. Адмирал Дениц ожидает только моего приказа - и эти корабли блокируют восточное побережье Англии, выход из канала будет минирован. Специальное соединение во главе с самыми надежными командирами направится для операций на атлантических коммуникациях Англии и Франции.
   Гитлер со вниманием прислушивался к монотонному голосу Редера. Когда адмирал умолк, он сказал:
   - На время наших операций в Польше флот должен изолировать ее от всякой помощи извне, в особенности со стороны Англии.
   - За это я ручаюсь, - самоуверенно проговорил Редер.
   - Поручаю вам Вестерплятте. Честь овладения им будет принадлежать флоту.
   - Флот благодарит вас, мой фюрер.
   - Можете снести этот мыс с карты. Утопите его.
   - В счастливую минуту победы флот будет приветствовать своего фюрера!
   Гитлер уже не слушал адмирала. Ни на кого не глядя, он постукивал карандашом по стопке лежавших перед ним бумаг. Казалось, он и вовсе забыл о совещании, о сидевших перед ним генералах, как вдруг заговорил так, будто ни на минуту и не умолкал. При этом голос его звучал все громче.
   - Путем для нашего воздействия на Англию попрежнему остается воздух. С этой стороны уязвимость Англии нисколько не уменьшилась. Производственная мощь английской авиационной промышленности выросла, однако противовоздушная оборона отстает от наших возможностей нападения. На море Англия не получила никаких существенных подкреплений. Пройдет много времени, прежде чем корабли, находящиеся в постройке, вступят в строй. Введение воинской повинности дало Англии ничтожный контингент призывных - какие-то шестьдесят тысяч солдат! Если Англия будет держать внутри страны мало-мальски значительное число войска, - а, угрожая вторжением, мы заставим ее это сделать, - то во Францию она пошлет всего две пехотных дивизии и одну бронетанковую дивизию. Не больше. Можно ли серьезно говорить об этом, как о помощи Франции? Англия сможет снарядить для войны на континенте несколько бомбардировочных эскадрилий из устарелых самолетов, но мы не позволим ей оторвать от метрополии ни одного современного истребителя. Посылая в воздух свое старье, английское командование собственными руками уничтожит свои лучшие кадры.
   Геринг без стеснения вставил:
   - Мы ему поможем!
   Гитлер недовольно замолчал, но лишь на мгновение. Не взглянув в сторону Геринга, продолжал:
   - Когда начнется война, наша авиация атакует Англию, ее жизненные центры, Лондон... Теперь о Франции: как только с Польшей будет покончено, а это не должно занять больше двух недель, - мы будем в состоянии сосредоточить на западной границе столько дивизий, сколько нам понадобится, чтобы не позволить французам сделать ни шагу. Они довольно быстро убедятся в том, что не в силах взломать укрепления на итальянской границе и тем более линию Зигфрида. Могу вас уверить: они будут отсиживаться за линией Мажино. Могу вас порадовать еще тем, что дуче дал мне слово: при любых испытаниях он будет рядом со мной. Все властно повелевает мне обратить взоры на восток и покончить с Польшей. Тут мы не ставим себе целью достижение каких-либо определенных рубежей: чем дальше и чем скорее, тем лучше. Основная задача всех родов войск - уничтожение живой силы противника. Уничтожать поляков в максимально возможном числе! Никаких капитуляций! Ни пленных, ни раненых! Только убитый поляк никогда снова не поднимется на нас. Операция должна быть проведена молниеносно, в соответствии с сезоном. Задержка может быть чревата печальной затяжкой всего дела. Это скажется на всех других планах нашего наступления на западе и востоке. Я сам дам пропагандистский повод к войне. Неважно, будет ли он убедительным или нет. Победителя не станут потом спрашивать, говорил он правду или нет. Начиная войну, говорят о победе, а не о правде.
   После некоторой паузы Гитлер обратился к сидевшему рядом с ним Йодлю:
   - Напомните господам основные пункты второго раздела "Белого плана".
   - Кто мог их забыть?.. - начал было Геринг, но Гитлер сердито перебил:
   - Я хочу еще раз, перед лицом истории, которая смотрит на нас, услышать от каждого, что он сделал во исполнение моей директивы, во исполнение воли Германии!.. И вы, Геринг, тоже!.. Йодль, второй раздел!
   Уже приготовившийся Йодль тотчас начал:
   - Во втором разделе документа "Белый план", датированного третьим апреля сего тысяча девятьсот тридцать девятого года, подписанном генерал-полковником Гальдером и контрассигнованном начальником штаба ОКВ генерал-полковником Кейтелем, говорится: "Фюрер дал следующие директивы по "Белому плану": Первое. Все приготовления должны проводиться таким образом, чтобы начать операции с первого сентября сего тысяча девятьсот тридцать девятого года.
   - Генеральный штаб! - ни к кому не обращаясь и делая вид, будто с интересом ждет ответа, выкрикнул Гитлер.
   Гальдер поднялся, как подкинутый пружиной:
   - Исполнено.
   Гитлер молчаливым кивком головы приказал Йодлю продолжать.
   - Верховное командование вооруженных сил, - читал тот, - должно разработать точный календарный план осуществления "Белого плана" и синхронизировать действия трех родов войск.
   Гитлер снова выкрикнул:
   - ОКВ?
   Кейтель поднялся с несколько меньшей поспешностью, чем Гальдер:
   - Исполнено.
   - Третий пункт? - спросил Гитлер.
   Не глядя в бумагу, Йодль доложил:
   - Все разработки по третьему пункту поступили вовремя.
   Гитлер медленно обвел своим свинцово-тяжелым взглядом присутствующих и остановился на угодливо настороженном лице Функа.
   - Как дела?
   Функ заговорил так торопливо, что Гаусс с трудом следил за ним.
   - Сообщение, сделанное мне фельдмаршалом Герингом, о том, что вы, мой фюрер, вчера одобрили мероприятия, предпринятые мною для финансирования войны и регулирования заработной платы и цен, а также мероприятия, обеспечивающие нас на случай чрезвычайных обстоятельств и жертв, делают меня глубоко счастливым.
   С этими словами Функ сделал поклон в сторону неподвижно сидевшего и смотревшего ему в лицо Гитлера. Гитлер не сделал ни малейшего движения в ответ. Напряженное выражение его лица не изменилось. Но, повидимому, это не смутило Функа. Он с прежней бойкостью продолжал:
   - Рад сообщить вам, мой фюрер, и всем вам, господа, - последовали два поклона: один - почтительный - в сторону Гитлера, другой - короткий сидевшим, как каменные изваяния, генералам. - Я добился уже определенных результатов за последние несколько месяцев в своих усилиях сделать Рейхсбанк внутри страны абсолютно прочным, а со стороны заграницы абсолютно неуязвимым. Если даже произойдут серьезные события на международном денежном рынке и в области кредита, то это не сможет оказать на нас влияния.
   Гитлер остановил его движением руки:
   - Можете ли вы с полным сознанием ответственности поручиться мне, что тяжелая индустрия не испытывает трудностей ни с кредитом, ни с наличностью? Можете ли вы мне гарантировать, что интересы фюреров германской промышленности будут надежно защищены и они смогут целиком отдать свои помыслы развитию производства? Заботиться о их вложениях, охранять их и гарантировать прибыль - вот ваше дело.
   - Гарантирую, мой фюрер.
   - Вы поставили об этом в известность руководителей германской промышленности?
   - Да, мой фюрер.
   - Их интересы - мои интересы. Мое дело - их дело.
   - Понимаю, мой фюрер. - Голос Функа сделался вкрадчивым. - Я незаметно превратил в золото вклады Рейхсбанка. Кроме того, я провел приготовления с целью беспощадного сокращения всех потребностей, не имеющих жизненного значения, а также всех общественных расходов, которые не имеют военного значения.
   - Не стесняйтесь завинчивать пресс, - проговорил Гитлер. - Пусть немцы подтягивают пояса. С полным брюхом хуже работается. Страх голода должен держать рабочего в повиновении хозяину. Поскорее приканчивайте мелкую промышленность и ремесленников. Они ничем не могут быть нам полезны, когда речь идет о постройке танков и производстве пушек. Пусть нужда гонит их на военные заводы. Там нужны руки. Того, кто не знает ремесла, мы поставим в ряды пехоты. Когда я посылаю на смерть десять миллионов лучших немецких юношей, а не намерен миндальничать со всякой дрянью. Гоните их в армию и к Круппу! Железной метлой нужды! Слышите, Функ?!
   - Я считаю это своим долгом, мой фюрер. Как генеральный уполномоченный в области экономики, назначенный вами, мой фюрер, я торжественно обещаю вам, мой фюрер, выполнить долг до конца. Хайль Гитлер!
   Гаусс презрительно покосился в сторону суетливого министра. Он не любил этого преемника Шахта.
   Снова наступило молчание; снова Гитлер обводил взглядом лица сидящих. На этот раз он ткнул пальцем в сторону Гиммлера:
   - Что вами сделано в связи с предстоящими операциями?
   Гиммлер отвечал не вставая:
   - Мне, как рейхсфюреру СС, вы поручили окончательно возвратить в состав империи всех лиц немецкой национальности и расовых немцев, проживающих в иностранных государствах. Все меры приняты. Всякий немец, проживающий на иностранной территории, которого мы не сочли нужным использовать там, обязан немедля вернуться в пределы отечества. Многие уже здесь. Другие возвращаются. Уклоняющиеся, которых мы обнаружим на занимаемых нами территориях, как Польша и другие, составят пополнение для исправительных лагерей, наравне с коренным населением оккупируемых стран и областей.
   - А нарушители нашего приказа в странах, еще не ставших частями империи или объектом ее интересов? Ну, скажем, в Южной Америке? - спросил Гитлер.
   - Они и там жестоко пожалеют о своем непослушании вам, мой фюрер.
   - Никакого миндальничанья, надеюсь?
   Лицо Гиммлера оставалось равнодушно-спокойным, когда он ответил:
   - Все, как вы приказали, мой фюрер.
   - А коренное население областей, которые мы займем? Как дела с ним?
   - Все готово для того, чтобы оно ни на минуту не могло выйти из повиновения империи и ее органам.
   Гитлер, не оборачиваясь, бросил через плечо:
   - Видеман!
   - Мой фюрер!
   - Директива?
   - Здесь, мой фюрер. - И стоявший за спиною Гитлера Видеман громко начал читать по листу: - "Директива номер один для ведения войны..."
   Гитлер сердито прервал его:
   - Я сам.
   Видеман подал ему бумагу. Гитлер отодвинул ее перед собой почти на вытянутую руку и, приняв театрально-торжественную позу, оглядел присутствующих.
   - Директива номер один для ведения войны... - начал он и сделал паузу. Гауссу показалось, что Гитлер посмотрел на Шверера, потом на него. Гаусс тут же поймал на себе и ощупывающий его колючий взгляд Шверера.
   Шверер действительно исподтишка, так, чтобы это не бросилось в глаза остальным, уже несколько раз оглядывал Гаусса. В голове старика гвоздило: "Что, если он опять подложил мне какую-нибудь пакость, как с Чехословакией?.. Польский поход по праву принадлежит мне..."
   - ...Теперь, когда положение на восточной границе стало невыносимым для Германии, я намерен добиться решения силой.
   Гитлер приостановился, как бы ожидая ответа на это вступление, быть может, даже надеясь на возражение или хотя бы только недовольное выражение чьего-либо лица. Это дало бы ему возможность не сдерживать рвавшуюся наружу истерику. Глаза его мутнели и наливались кровью, голос делался все глуше.
   - Второе: нападение на Польшу должно быть проведено в соответствии с приготовлениями, сделанными по "Белому плану". Оперативные цели, намеченные для отдельных соединений, остаются неизменными. Дата атаки - первое сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года. Время атаки - четыре часа сорок пять минут. Это же время распространяется на операцию флота против Гдыни, в Данцигском заливе и против моста в Диршау.
   Он начал читать так громко, словно находился на площади. Это был уже почти крик, резонировавший под потолком зала, у мраморных стен, заполнявший все пространство. Гауссу чудилось, что весь мир заполнен хриплыми воплями истерика. Что скрывать, он и сам ждал этой минуты, как ждали ее коллеги-генералы. Эта минута могла бы быть самой радостной со времени поражения в первой мировой войне. Но радость была отравлена досадой на то, что голос ефрейтора так безобразно груб; на то, что в нем слышен акцент иноземного выходца, что все они - генералы германской армии - сидят, как мальчишки, и только слушают, не смея поднять лиц... Этот паршивый коротышка уже заранее присваивал себе грядущую славу неодержанных побед...
   Гитлер рычал:
   - Весьма важно, чтобы ответственность за начало враждебных операций на западе была возложена на Францию и Англию. Сначала на западе должны быть проведены только операции местного значения, против незначительных нарушений наших границ. Германская сухопутная граница на западе не должна быть пересечена ни в одном пункте без моего ведома...
   "Повторение истории с Рейнской зоной, - подумал Гаусс. - Хорошо, если все обойдется такою же комедией со стороны французов и англичан, как тогда..."
   - То же самое относится к операциям на море, - продолжал Гитлер. - А также к операциям, которые могут быть и должны быть ограничены исключительно охраной границ против вражеских атак...
   Казалось, Гитлер не мог справиться с хрипом, заглушавшим его голос. Он задыхался от собственного крика.
   Гаусс мельком взглянул на Редера. По мере того как Гитлер выкрикивал приказания, лицо адмирала вытягивалось. Гаусс мысленно усмехнулся: "А, ты ждал, что тебе позволят делать что угодно?.. Придется равняться на нас, мой милый... На нас!" Гаусс не любил Редера, как не любил моряков вообще. Он не верил в мощь германского надводного флота. Он считал ее дутой, а весь флот таким же неосновательно чванным, как фигуру гроссадмирала. Гаусс делал исключение только для подводного флота. Подлодки играли важную роль во всех планах, направленных против Англии. Подводные разбойники умели делать свое дело!
   Но вдруг голос Гитлера упал. Он бормотал себе под нос что-то неразборчивое и скоро умолк совсем. В огромном зале наступила тишина. Никто не решался заговорить: не было известно, закончил ли Гитлер свою речь. А прерывать его ни у кого не было охоты. Как часто в таких случаях, храбрецом оказался Геринг.
   - Быть может, мой фюрер, перейдем в ваш кабинет? - спросил он. Гиммлер должен сказать нам несколько слов о последних приготовлениях.
   - Сначала ты скажешь, что намерен делать с Варшавой? - ехидно заметил Гиммлер.
   Гаусс понял, что Гиммлеру не хочется итти в кабинет и он тянет, выигрывая время. Гитлер вялым кивком в сторону Геринга дал понять, что согласен с Гиммлером.
   - Буду краток, - заявил Геринг. - Никакие силы не помешают моим бомбардировщикам превратить Варшаву в кучу камней, если она не сдастся по первому приказу победителей.
   - А если сдастся? - спросил Гиммлер.
   - Не беда! - ответил Геринг. - Мои летчики сделают свое дело, прежде чем поляки успеют поднять белый флаг. Урок Польше должен быть уроком для всей Европы.
   - Жаль... очень жаль... - негромко проворчал Гитлер, но в мгновенно воцарившейся тишине все хорошо расслышали: - Я сожалею, что это только Варшава, а не Москва... Очень сожалею...
   С этими словами он устало поднялся и, словно через силу волоча свои огромные ступни, поплелся к дверям кабинета.
   Геринг назвал тех, кто должен последовать за Гитлером.
   Гаусс не торопился вставать. Он аккуратно собрал свои расчеты, которыми никто так и не поинтересовался, сложил их в портфель и последним вошел в кабинет. Все сидели уже вокруг стола. Гаусс опустился в кресло подальше от фюрера.
   - Риббентроп, - ворчливо проговорил Гитлер, - прочтите то место из записки Дирксена... вы знаете...
   Риббентроп покорно, хотя и с видимой неохотой, начал читать: