Шпанов Николай Николаевич. Заговорщики (Книга 1, Преступление)

   Он сделал театральную паузу, намереваясь, повидимому, озадачить Гаусса каким-то неожиданным именем. Но когда Гитлер выкрикнул имя генерала Манштейна, старик принял это так, словно дело шло о чем-то вовсе его не интересующем. Хотя фон Манштейн вовсе не был тем генералом, которому Гаусс хотел бы доверить руководство своим штабом, однако спорить не стоило. Гаусс сделал вид, будто начальник штаба - лучший подарок. Манштейн был одним из быстро выдвигавшихся любимчиков фюрера.
   А Гитлер с такою поспешностью, словно не хотел оставить Гауссу возможности вставить хотя бы слово, продолжал:
   - Я отказываюсь от решения немедленно начать широкое наступление против Франции. - И тут же оговорился: - Пусть не думают, что меня убедили доводы узколобых специалистов из генерального штаба. Ничуть не бывало! Просто-напросто сегодня ночью мне пришло в голову новое решение, требующее времени для разработки деталей. С обходом через Бельгию я сочетаю фронтальный прорыв линии Мажино...
   При этих словах Гаусс ясно представил себе хорошо знакомую картину Вердена. Гитлер с удовлетворением уловил едва приметное движение седой брови генерала и с особенным ожесточением выкрикнул:
   - Довольно бабьей болтовни! Дивизией больше или меньше десятью дивизиями - разве в этом дело, когда речь идет о моих планах?! Смотрите!..
   Он порывисто вскочил и подбежал к огромному столу, где под ослепительной, низко опущенной лампой зеленело поле карты.
   - Вот чего они от меня хотели. - Палец Гитлера очертил широкую дугу над Бельгией и Голландией. - Охвата флангов по Шлиффену, и только! Дальше этого их фантазия не идет. А учли они, что все в быстроте? - В голосе Гитлера прорвался страх. - А что, если мы застрянем? Тогда мы между молотом и наковальней. Быстрота - вот спасение! Иначе один чорт знает, что произойдет во Франции и Англии, смогут ли там устоять нынешние правительства, не зашевелятся ли марксисты? Нет, нет, главное - быстрота.
   Оглядев генерала, Гитлер с неприязнью проворчал:
   - Я знаю, вы любите медлить. В мыслях, в действиях. - И внезапно переходя на крик: - Но я помогу вам понять, что такое быстрота. Вчера ночью я уже продумал средство, дающее возможность преодолеть сопротивление нашего главного врага - времени... - И как будто желая побороть атмосферу неловкости, он стал выкрикивать слова все быстрее: - Вы фетишисты: нельзя того, нельзя другого! А я говорю: "Можно все". Я уже открыл формулу опережения времени. Она доступна каждому школьнику. Завтра я продиктую ее вам, и вы станете господином будущего... Вода и воздух... Ах да, еще огонь!.. Все пустяки для девичьих загадок! Я не хочу уткнуться носом в преграды в виде рек и каналов на голландской равнине. Не хочу! Что там будут делать мои танки?
   - Значение каналов как преграды сильно преувеличено голландцами, сердито заметил Гаусс. - Толстухе Вильгельмине больше нечем защищаться, как только уверениями, будто она способна затопить всю свою страну... вероятно, слезами.
   - Если это и не так, я все же считаю, что мы не должны лезть туда, где противник нас ждет. Решающий удар будет ему нанесен в месте наиболее неожиданном. Вот здесь!
   Широкий ноготь Гитлера уперся в то место линии Мажино, где за нею простиралась зелено-коричневая полоса лесистых Арденн.
   - Но едва ли тут существуют лучшие условия для использования танков, чем на севере, - сказал Гаусс. - Покрытые лесами холмы...
   Гитлер не стал слушать.
   - Внезапность удара там, где французы его ожидают меньше, чем в любом другом месте, компенсирует это неудобство. - И, помолчав, упрямо повторил: Решающий удар будет нанесен тут. От него будет зависеть свобода действий Бока. Прорвав линию Мажино, вы стремительно движетесь к морю... Противник в клещах. Он капитулирует или уничтожается. Никаких других решений... Сегодня Манштейн прибудет в ваше распоряжение. Завтра я жду вас обоих...
   В тот же вечер, встретившись с Манштейном, Гаусс понял, что не слышал от Гитлера ни одной его собственной мысли. Старику стало ясно, что ловкий генерал "из молодых", Манштейн, сумел через голову Браухича и Гальдера подсунуть Гитлеру свой авантюристический план. Манштейн не мог бы этого сделать без согласия Кейтеля и Йодля. Значит, ближайшие советники Гитлера были на стороне Манштейна. В таких условиях спорить с ним и с его планом было бесполезно. Сопротивлением Браухича и Гальдера, отстаивавших шлиффеновскую схему как основную, можно было пренебречь; к тому же здесь, на западном фронте, Гауссу не грозила встреча с Россией - это раз. Скорейшая ликвидация французской армии обеспечивала спокойный тыл Германии ко времени столкновения с Россией, неизбежность которого становилась все яснее, - это два. Все говорило за то, что Гаусс должен не только принять новое назначение, но и постараться как можно лучше и скорее выполнить предложенный ему план Манштейна, хотя бы он и был трижды авантюристичен. Три авантюры ефрейтору уже удались: Австрия, Чехия, Польша. Почему бы не удаться и четвертой?
   Впрочем, скоро Гаусс понял, что ошибся в счете: ту новую военную авантюру на западе, в которой он сам должен был принять участие, следовало считать уже не четвертой, а пятой. Четвертая же прошла на глазах удивленной Европы раньше. 9 апреля мир узнал об оккупации нацистскими войсками Дании и Норвегии. Правда, еще с месяц горстка англо-французов держалась у Нарвика, но в конце концов и ее сбросили в море. Командование союзников проявляло значительно меньше рвения в этой жизненно важной для них операции, чем каких-нибудь два месяца тому назад, когда речь шла о переброске в Скандинавию и Финляндию экспедиционных войск для борьбы с СССР на стороне Маннергейма.
   Со Скандинавскими странами как с потенциальной базой для союзников было покончено.
   Окончательная разработка плана Манштейна быстро продвигалась вперед. Генеральный штаб принимал теперь участие в работе оперативного отдела штаба Гаусса.
   Ко времени прибытия Гаусса к своей армейской группе, то-есть к маю 1940 года, немецко-фашистские силы на западе были уже доведены до 116 пехотных и 10 танковых дивизий. Они располагались следующим образом:
   Армейская группа "Б" силою 28 дивизий занимала фронт от Северного моря до Аахена. Ее целью был захват Голландии и Бельгии и вторжение во Францию на правом фланге всех сил.
   Армейская группа "А" в составе 44 дивизий - на фронте от Аахена до Мозеля.
   И, наконец, на левом фланге:
   Армейская группа "Ц" в 17 дивизий, вдоль Рейна, от Мозеля до швейцарской границы.
   Сверх этого в распоряжении Гитлера оставалось еще около 70 дивизий. Сорок из них числились в резерве главного командования. Остальные тридцать он не решался тронуть со своей восточной границы.
   Со стороны союзников немецко-фашистским силам противостояли:
   51 дивизия армейской группы генерала Бийота - на севере. Крайний левый фланг Бийота держали 9 английских дивизий между окончанием линии Мажино у Лонгви до бельгийской границы и позади этой границы до моря у Дюнкерка. Потенциальной поддержкой этой группировки должны были служить еще 32 голландско-бельгийские дивизии, в случае если бы немцы решили нарушить нейтралитет этих стран.
   Южнее с Бийотом смыкалась группа Претала, и далее к Швейцарии тянулась группа Бессона общей численностью в 43 дивизии.
   В укреплениях линии Мажино сидели еще с десяток первоочередных дивизий, изнервничавшихся и наполовину разложившихся от бездействия за восемь месяцев "странной войны".
   Гауссу оставалось едва достаточно времени, чтобы разобраться в обстановке на месте и познакомиться со своими командующими. В ночь с 9 на 10 мая по приказу Гитлера немецкие войска пришли в движение одновременно по всему фронту групп "А" и "Б". Пехота, поддержанная танками и пикирующими бомбардировщиками, двинулась вперед. Голландские планы удержать нападающих затоплением страны оказались чистой фантастикой. Входившие в группу Бийота англо-французские войска, которые должны были при первых признаках наступления предупредить врага и, войдя в Бельгию, занять линию Маас - Лувен - Антверпен, опоздали.
   То, на что вся логика и весь ход исторических событий указывали как на неизбежность, - гитлеровское вторжение через незащищенные маленькие страны Бельгию и Голландию - состоялось. Предательская политика французских генералов во главе с Петэном сыграла свою роковую роль.
   То, что на протяжении двух десятилетий настойчиво вбивалось в головы всем французам, военным и штатским, - неприступность линии Мажино оказалось трагическим блефом. Нацистские войска без особого труда просочились сквозь нее. Их оперативной целью был исторический Седан.
   4 часа 30 минут 10 мая. Первые выстрелы пушек, первые танки, первые трупы.
   Первые тревожные телеграммы с фронта не застали дома ни премьера Франции Рейно, ни министра обороны Даладье. Но бывалые курьеры кабинета министров знали, где им искать своих шефов. Пахнущие порохом и кровью листки шифровок не спеша понеслись к Елисейским полям. Несмотря на то, что вражда и соперничество двух членов кабинета зашли так далеко, что не разговаривали друг с другом не только они сами, но даже их подруги, курьеры искали министров в одном и том же месте - на Елисейских полях, в самом шикарном квартале Парижа. "Мики Маус" французского парламента, юркий, стремительный, элегантный даже в пижаме, Рейно принял драматическую телеграмму в постели своей многолетней любовницы - политической интриганки, немецкой разведчицы и фашистки графини де Порт. Вторая телеграмма, адресованная министру обороны Эдуарду Даладье, была доставлена прямо в особняк комиссионерши крупнейших капиталистических объединений Франции, итальянской шпионки и фашистки маркизы де Крюссель д'Юзе.
   Острый запах пороха и крови, исходивший от каждого слова роковых телеграмм, смешался с запахом белья куртизанок.
   В разных концах мира по-разному реагировали на известия о конце "странной войны", о вторжении Гитлера в нейтральные Бельгию и Голландию.
   В Белом доме президент Рузвельт немедленно пригласил к себе министра финансов Моргентау и отдал приказ о секвестре всех бельгийских и голландских капиталов в Соединенных Штатах.
   В Вестминстере происходили горячие дебаты о продолжительности весенних каникул палаты.
   Гитлер, пританцовывая от возбуждения, тыкал корявым пальцем в клетку канарейки.
   - Сисси!.. О Сисси, ты понимаешь?..
   Святейший отец, подыскивая в потрепанном евангелии убедительные тексты, продиктовал кардиналу Мальоне одно за другим два послания. Одно содержало благословение католикам Франции и Бельгии, подвергшимся нападению Гитлера. Другое благословляло католиков Германии, напавших на Францию по согласованному с папой приказу того же Гитлера.
   В Варшаве "генерал-губернатор Польши" Франк утвердил смертный приговор семнадцати польским патриотам, задержанным при попытке пробраться во Францию, чтобы хоть там защищать свою отчизну.
   В Праге Гейдрих принял доклад о приведении в исполнение приговора над студенткой Марией Жемличковой, возложившей Первого мая красные цветы на могилу неизвестного чешского солдата.
   В тюрьме Бургоса по приказу Франко были задушены сорок два коммуниста участника войны за республику.
   В такой обстановке начался марш Гаусса к морю. С каждым днем старик приходил все в большее удивление от того, с какою легкостью проходила еще одна авантюра ефрейтора. Но на этот раз сам генерал был душою одного из звеньев этой авантюры. 20 мая он увидел в бинокль темную полоску моря. К морю были прижаты отрезанные от взаимодействия с соседними войсками все десять английских и несколько французских дивизий.
   Темные силуэты развалин, поднимавшихся над светлой полосою прибрежного песка, прежде назывались Дюнкерком.
   Когда Гаусс опустил бинокль, те, кто хорошо его знали, были удивлены: на сухом лице генерала появилось подобие улыбки. Это было так неожиданно и столь непривычно для окружающих, что все притихли.
   - Теперь мы покажем англичанам, что значит соваться в войну, - сказал Гаусс Манштейну. - Прикажите Прусту подтянуть к побережью тяжелую артиллерию. Пусть даст им как следует, пока подоспеют танки, чтобы стереть господ бриттов с лица земли. - И когда Манштейн повернулся было, чтобы итти выполнять приказание, Гаусс бросил ему вслед: - Оставьте в живых ровно столько, сколько нужно, чтобы рассказать в Англии, как это выглядит.
   6
   Если бы не протекция Бена, Неду ни за что не удалось бы устроиться в истребительную авиацию. Особенно после того, как медицинская комиссия обнаружила следы ранения, полученного им в Испании. Но, так или иначе, пройдя ускоренный курс переподготовки, он сидел в "Харрикейне". Эта устаревшая машина вовсе не казалась ему шедевром, но Нед смело отправлялся на ней в неравный бой с нацистскими "Мессершмиттами". А бой был, как правило, неравным, потому что, изгнанные с материка бомбардировочной авиацией фашистов, английские авиачасти вынуждены были базироваться на островные аэродромы. К французскому побережью они прилетали уже с израсходованным горючим, тогда как немцы, взлетавшие с любого аэродрома Бельгии и Голландии, являлись в бой свеженькими, с баками, полными бензина. Ни один французский самолет им уже не мешал.
   Будучи рядовым летчиком, задачей которого был непосредственный бой с летчиками Гитлера, Нед не имел вполне ясного представления об общем положении на фронтах войны. Поскольку это представление формировалось под влиянием лживых сводок французского и британского генеральных штабов, оно было далеко от истины. Но, летая над береговой полосой в районе Остенде и Дюнкерка, Нед видел, что пространство, занимаемое английскими дивизиями Горта и примкнувшими к ним немногочисленными войсками французов, с каждым днем сокращается. Он видел, что черные немецкие разрывы пятнают светложелтый песок все ближе и ближе к воде. К двадцатым числам мая эти разрывы уже густо стлались за спиною английских войск.
   Перед вылетом 24 мая Нед спросил своего товарища по звену:
   - Ты видел расположение правого фланга Горта вчера?
   - Видел.
   - Ты согласишься со мною, что Горту ничего не стоило бы прорвать перемычку и прийти на помощь французам, которых гунны через день-два опрокинут в море или истребят?
   - На месте Горта я поступил бы именно так, - ответил летчик. - Особенно после того, как выгрузилась наша механизированная дивизия.
   - Так почему же он все отходит и отходит, словно хочет попасть в такое же положение припертого к морю, в какое уже попали французы?
   - Об этом спроси Горта.
   - А ты как думаешь?
   Летчик пожал плечами.
   - Мне кажется, единственная причина его пассивности - нежелание драться.
   - Но ведь от этого зависит судьба северного крыла французов, а следовательно, судьба всей их армии, значит - судьба войны! - возбужденно воскликнул Нед.
   - Ты чертовски логичен, мой мальчик, - иронически ответил летчик. - Но боюсь, что наша логика не подходит Горту. Нужно прежде всего знать, в какой мере его заботит судьба северного крыла французов, а следовательно, судьба всей их армии, значит - судьба этой войны.
   - Ты говоришь ужасные вещи!
   - Я раньше тебя пришел в армию и уже научился понимать генералов. А ты пока еще воображаешь, что они думают так же, как мы, маленькие люди.
   - Но ведь и они прежде всего англичане!
   - Совсем не такие, как мы с тобой.
   - Я тебя не понимаю.
   - Как бывший член палаты, ты должен был бы разбираться в этом лучше моего... К тому же, говорят, у тебя за плечами кое-какой испанский опыт.
   - Он противоречит тому, что я вижу теперь.
   - А мне кажется, наоборот: он дьявольски созвучен происходящему. По крайней мере, так думают наши ребята. - Летчик опасливо огляделся. - Один парень, у которого есть знакомства наверху, говорил мне: если бы наши могли теперь вытащить ноги из истории, в которую попали из-за Польши, они охотно вернулись бы к системе невмешательства.
   Команда "по самолетам" помешала Неду ответить. Он успел только крикнуть собеседнику:
   - По возвращении договорим!
   Однако разговору не суждено было продолжение. Не состоялось и возвращение Неда на его аэродром. В этот день с ним произошло то, что он уже не раз наблюдал со стороны и что всегда приводило его в бешенство против людей, повинных в наличии на вооружении королевских воздушных сил такого старья, как "Харрикейны". Обстрелянный Недом "Мессершмитт", развязно качнув плоскостями, словно отряхиваясь от безвредного душа английских пулеметов, легко ушел из-под огня. Пока "Харрикейн", вибрируя на крутом вираже крыльями, с натугою дотягивал половину круга, немец описал полный вираж и вышел Неду в хвост. Короткую очередь его пушки Нед ощутил всем телом по хлестким ударам где-то под брюхом машины. Но пока из-под правого крыла не выплеснуло пламя и черный шлейф дыма не обвился вокруг фюзеляжа, закрывая от летчика белый свет, Нед не хотел верить тому, что это и есть конец. Хотя опыт и должен был подсказать ему, что все выглядит совершенно так, как должна выглядеть катастрофа.
   Нед ощупал карабины парашюта и освободил защелку колпака. Дым сразу ворвался в фонарь. Нед плотно сжал губы, чтобы не глотнуть жаркого смрада.
   В следующее мгновение воздух свистел у него в ушах, и Нед громко отсчитывал секунды.
   Да, все было чертовски правильно. Так, как и должно было быть. Вплоть до того момента, как Нед почувствовал, что парашют раскрылся и началось плавное падение. С этой спасительной секунды начались и сомнения. Нед впервые воспринял море не так, как подобало англичанину, - не в качестве верного и вечного друга. Несмотря на совершенно ясный и тихий день, несмотря на то, что прибой разбегался по пляжу едва заметной кромкой седины, падение в море не сулило ничего хорошего - вокруг не было заметно ни одного спасательного катера. Косые трубы одинокого эсминца быстро исчезли на севере.
   Нед был один в огромном неподвижном мире. Невесть куда девались даже окружавшие его недавно самолеты гуннов и свои собственные "Харрикейны". Оглядывая небо, Нед не видел и их. Кажется, впервые в жизни он с такой полнотой ощутил одиночество. Когда несколько темных пятен, которые он принял за большие камни, разбросанные на песке прибрежья, зашевелились, поднялись и побежали, оказавшись людьми, Нед воспринял это как настоящее чудо.
   Минутой позже вся острота его чувств была направлена на то, чтобы угадать, завершится ли чудо его спуском не в воду, а на спасительный золотой песок пляжа. И когда парашют потащил его по берегу, он с невольно вырвавшимся криком вцепился в землю, словно боялся, что направление ветра изменится и, поманив его миражем спасения, утащит обратно в безнадежное море.
   Сколько раз Нед слышал песни, читал стихи и романы, где говорилось, что воздух для летчика - как море для моряка, как земля для всякого другого человека. И сколько раз Нед убеждался в том, что и моряку и летчику земля так же мила, как любому человеку, рожденному не летать и не плавать, а просто ходить. Сколько раз Нед видел: благополучно вернувшись с боевого задания, летчик любовно касается пальцами земли, как величайшей святыни, означающей жизнь.
   Сам он впервые с такой остротой понял всеобъемлющее значение слова "земля". Даже жесткая, беспощадно сдирающая одежду, как огнем, обжигающая тело, забивающая песком глаза, уши, рот, - это все же была она, земля.
   Однако избавление от неизбежной гибели только в первые мгновения озадачивает солдата. Он очень скоро забывает о том, что казалось ему почти чудом.
   Через минуту Нед, чертыхаясь, пальцами вычищал песок изо рта. Попробовал было зачерпнуть в пригоршню воды, но она, как кипятком, обожгла израненные руки. Он не спеша стащил с себя остатки изодранной в клочья одежды и вытряхнул набившийся всюду мелкий морской песок.
   Натягивая обратно лохмотья, Нед заметил вынырнувшие из-за гребня песчаного холма фигуры людей. Очевидно, эти люди его тоже заметили. Они приникли к земле, почти распластались по ней и стали приближаться ползком. Нед насчитал пятерых. Они приближались полукругом, отжимая его к воде.
   Он уже различал их лица, но определить национальность не мог: одежда их была изорвана почти так же, как его собственная, и еще больше залеплена землей.
   Нед сделал попытку окликнуть их. Но вместо ответа на него молча уставилось несколько винтовочных дул.
   Его первым движением было повернуться и побежать. Но он вспомнил, что за спиною море.
   В мозгу с поразительной отчетливостью и быстротой пронеслась картина серых гор Испании, освещенных закатом, яркая лента серпантина дороги, скала и бородатые лица итальянских солдат.
   Стиснув зубы, Нед медленно поднял руки.
   После каждого разрыва, осыпавшего его песком, Лоран вскакивал и отряхивался. При этом он так весело смеялся, словно это не были разрывы тяжелых фашистских снарядов. Даррак с удовольствием, смешанным с удивлением, поглядывал на товарища: то был уже не прежний Лоран, которого мог учить уму-разуму каждый сообразительный новичок, - он сам поучал теперь не только новичков. Опыт войны в Испании оказывался здесь совсем не бесполезным. Правда, в Испании интернационалистам ни разу не пришлось драться у моря, но это было уж не бог весть какой хитростью - приспособиться к укрытию в песчаном грунте. Каменистые склоны Гвадаррамы - это было потрудней! Каждый фашистский снаряд приносил там двойной ущерб: вскинутые от взрывов камни свистели ничуть не хуже осколков. И ранили они бойцов тоже достаточно основательно. А тут...
   - Всю бы жизнь воевал на такой земле! - весело сказал Лоран, отряхиваясь от песка. - Нужно попадание в глаз, чтобы снаряд причинил тебе вред.
   - Да, авиационные бомбы хуже, - согласился Даррак, выдувая песок из затвора винтовки.
   - Один чорт, - беспечно отозвался кто-то из бойцов. - Только песка летит на тебя вдвое больше, вот и все.
   Артиллерийские снаряды и бомбы, обильно рассыпаемые немецко-фашистскими самолетами по всему побережью, действительно причиняли войскам урон значительно меньший, чем могли бы причинить в другой местности. В течение нескольких дней, что они здесь находились, солдаты 145-го стрелкового полка привыкли к обстрелу. Они больше досадовали на то, что вскидываемый разрывами песок портит им пищу, и без того более чем скудную, чем на опасность для их жизни. Дело с пищей обстояло из рук вон плохо. Скоро неделя, как немецкие мотомехвойска, как в масло, вошли в гущу армии генерала Бийота и отсекли от его главных сил четыре дивизии, занимавшие левый фланг, смыкавшийся с расположением английского экспедиционного корпуса. Три дня эти четыре дивизии тщетно пытались прорвать немецкую перемычку, чтобы соединиться со своими. В ожесточенных боях они потеряли больше половины личного состава, но все же плодом этих усилий было то, что немцы топтались на месте, не будучи в состоянии расширить свой клин.
   От 145-го полка французов почти ничего не осталось. Командование полком принял на себя командир шестой роты капитан Гарро. За две недели похода он утратил всю элегантность и стал как две капли воды похож на своих солдат: исхудалый, обросший бородой, с голыми коленями, торчавшими из дыр брюк, изодранных в перебежках.
   Гарро скептически оглядел нескольких солдат - все, что осталось от его роты. Оборванцы, настоящие оборванцы! Даже неловко, если французская армия будет представлена у англичан в таком виде. Но зато это лучшие люди попка. С опытом гражданской войны в Испании. На таких можно положиться. Уж если он поручит им добраться до англичан, эти доберутся. И, как это ни противно было бы узнать господам генералам, лучшими из этих лучших являются вон те двое Даррак и Лоран. Гарро задним числом благодарен покойному полковнику за то, что тот послал ко всем чертям полевого жандарма, уже во время боев явившегося в полк с ордером на арест солдат-коммунистов. Гарро отлично помнил эту сцену.
   - Я не хочу знать, коммунисты они или нет! - кричал побагровевший полковник. - Для меня они французы, явившиеся по призыву Франции защищать ее безопасность и честь. Они мои солдаты, - полковник крепко ударил себя в грудь, - мои! На груди одного из них, капрала Даррака, военная медаль. А вы хотите приравнять их к каким-то мазурикам. Не выйдет!
   Жандарм угрожающе взмахнул каким-то листком.
   - Министр внутренних дел республики мосье Сероль не позволит вам испортить эту блестящую сводку! Так или иначе мы достанем этих ваших коммунистов, будь они даже увешаны военными медалями с головы до пят! Министром внутренних дел республики мосье Серолем издан декрет о введении смертной казни для всякого, кого мы заподозрим в коммунистической пропаганде. - И многозначительно заключил: - Вам, должно быть, не известно, мой полковник, что понятие пропаганды довольно условно...
   Тут голос полковника стал вдруг необычайно спокойным.
   - Мне все известно, милейший, - проговорил он. - И прежде всего я знаю, что в вашем распоряжении ровно десять минут, чтобы выйти за пределы арьергардных патрулей моего полка. Если это вам не удастся, я повешу вас как агента врага, пролезшего в мой тыл с целью убийства воинов Франции.
   Повидимому, жандарм отправился восвояси бегом, так как Гарро не видел его болтающимся на осине. В том, что полковник исполнил бы свою угрозу, у капитана не было ни малейших сомнений.
   Когда посланец министерства внутренних дел исчез, полковник поднял оброненный им листок - тот самый, которым размахивал жандарм. Просмотрел его и с миной отвращения передал Гарро. Капитан прочел:
   "Сводка министерства внутренних дел:
   Мандаты коммунистических депутатов аннулированы. 300 коммунистических муниципалитетов распущены. В общей сложности 2778 коммунистических избранников лишены своих полномочий. Закрыты две ежедневные газеты: "Юманите", выходившая тиражом в 500 тысяч экземпляров, и "Се суар" с тиражом в 250 тысяч экземпляров, а также 159 других изданий коммунистической партии. Распущено 620 профсоюзов, контролировавшихся коммунистами или людьми, подозреваемыми в проведении коммунистических взглядов. Произведено 11 тысяч обысков. Отдано распоряжение о ликвидации 675 политических организаций коммунистического направления. Повсеместно организованы облавы на активистов компартии. Арестовано 3400 активистов. Большое число членов компартии и подозреваемых в пособничестве им и сочувствии им интернировано в концентрационных лагерях. Вынесено 8 тысяч судебных приговоров деятелям коммунистической партии..."