Шпанов Николай Николаевич. Заговорщики (Книга 1, Преступление)

   - Это во Франции... В нашей Франции!.. Не могу читать! - с возмущением воскликнул Гарро.
   Полковник молча взял у него листок и швырнул в огонь...
   Полковника уже не было в живых. Не было в живых и ни одного из командиров его батальонов, ни одного из командиров первых пяти рот, поочередно заступавших место командира полка. Так дошел вчера черед до Гарро.
   Капитан сказал "взводу" из четырех солдат под командой капрала Даррака:
   - Если мы и сегодня не войдем в соприкосновение с англичанами, фрицы перемелют нас, как кофейные зерна в мельнице.
   - А вы уверены, что господа англичане хотят "соприкосновения", мой капитан? - спросил Даррак офицера с простотой, рождаемой долгим совместным пребыванием в тяжелой боевой обстановке.
   - Наши союзники не могут не понимать, что к моменту, когда они начнут наступление на юг, им нужно находиться в тесном контакте с нами.
   - А у вас, мой капитан, еще сохранилась надежда на то, что они предпримут такое наступление?
   - От этого зависит судьба всего северного крыла наших армий.
   Даррак громко вздохнул:
   - Наши армии!.. Хотел бы я верить в то, что их судьба заботит англичан.
   - Вы говорите о наших союзниках, капрал! - строго сказал Гарро.
   - Сейчас нас никто не слышит, мой капитан. Позволю себе сказать: какие это, к дьяволу, союзники! Они же видят, что еще несколько дней - и положение станет непоправимым. Настолько непоправимым, что может стоить жизни Франции. Если англичане теперь же не используют отсутствия у немцев танков на этом участке и не ударят на юг...
   - Вы слишком много понимаете для простого капрала, - перебил его Гарро. - Слишком много. И... чересчур волнуетесь, а волнение затемняет мысли.
   - А вы можете не волноваться, когда речь идет о судьбе Франции, мой капитан?
   Гарро молча пристально посмотрел на Даррака.
   - Кажется, вы правы... От того, узнают ли англичане, что сейчас и только сейчас они должны направить удар на юг, зависит судьба нашей Франции... Они должны это понять. Если этого не могут сделать наши министры по телеграфу между Парижем и Лондоном, то сделаем мы с вами. Тут мы будем говорить с английскими солдатами, такими же, как мы с вами. Они не могут не понять нас, Даррак! Одним словом... - Капитан Гарро обернулся к яме, вырытой в песке и накрытой двумя рваными шинелями: - Лейтенант Жиро!.. Примите команду. Я ухожу на час или два.
   Выползший из ямы лейтенант, такой же оборвыш, как все вокруг, удивленно уставился на Гарро.
   - Мой капитан...
   - Необходимо установить крепкую связь с ближайшей английской частью, строго сказал Гарро. - Это важное, очень важное дело, Жиро. Я должен его сделать сам. - И снова обращаясь к Дарраку: - С вашими людьми мы это сделаем, капрал!.. Пошли.
   Гарро, Даррак, Лоран и еще двое солдат и были теми людьми, которых часом позже увидел Нед. А еще через час все шестеро добрались до штаба английской бригады. Гарро узнал о том, что только вчера на берег выгрузилась механизированная дивизия англичан. Офицеры бригады с часу на час ждали приказа о наступлении на юг. Слабость немецкой клешни, которой Гаусс пытался расчленить силы, угрожающие правому флангу фашистов, была известна англичанам.
   - Приказ о наступлении, на мой взгляд, - дело часов, - с уверенностью проговорил англичанин, командир бригады. - А о том, что гунны в этом месте и в данное время слабы, знает и наше высшее командование. Лорд Горт решительный человек. Если он предпримет наступление, можно сказать с уверенностью: гуннам придется плохо. Клешня, которую они засунули между нами и вами, будет отрублена. Это может стать поворотным пунктом в ходе всей кампании.
   - Вы совершенно правы, сэр, - сказал Гарро. - Я могу сказать своим солдатам, что наше дело в дружеских и надежных руках.
   - Хорошо сделаете, - уверенно проговорил англичанин, - если сумеете передать эти ободряющие слова и остальным полкам французских дивизий, попавших в то же положение, что и мы.
   Когда Гарро вышел из развалин домика, где помещался штаб бригады, глазам его представилось странное зрелище: загорелый здоровяк в форме английского сапера, полуобняв Даррака и Лорана, хлопал их по спинам так, что от их изодранных мундиров поднималась пыль. В свою очередь, эти двое молотили по спине сапера. Столпившиеся вокруг них солдаты хохотали во все горло. Французы даже приплясывали от удовольствия.
   - Понимаете, мой капитан, - в восторге крикнул один из солдат, пришедших с Гарро, - этот английский парень оказался товарищем Даррака и Лорана: он тоже побывал в Испании.
   Гарро подошел к саперу и протянул руку.
   Увидев офицерские погоны, англичанин вытянулся.
   - Капрал Нокс, сэр!
   - Счастлив пожать вашу руку, капрал.
   Нокс проводил французов до последнего английского поста. Расставаясь, Лоран сказал ему:
   - Надеюсь, ребята, вы поторопите вашего Горта? Дело не терпит. Если еще есть время дать фашистам под зад, то скоро его не будет. Втолкуйте это вашему старику.
   Нокс, быстро оглядевшись, шепнул на ухо Лорану:
   - Скажи своим, чтобы они не слишком полагались на нас, товарищ. У нас ходят плохие слухи... Наши генералы ничем не отличаются от ваших. Понял?
   Лоран молча кивнул головой и поспешил вдогонку за удалявшимися товарищами. Нокс долго смотрел им вслед. На обратном пути он сердито проворчал, ни к кому не обращаясь:
   - Неужели никто не может втолковать им там, в Лондоне, что речь идет о крови нескольких миллионов людей, живых людей?..
   - Что вы сказали, капрал? - спросил один из сопровождавших его саперов.
   - Я сказал, что охотно дал бы отрубить себе руку ради того, чтобы иметь право прийти на помощь этим ребятам.
   - Бедные парни, - покачав головою, пробормотал солдат. - Небось, у каждого из них...
   - Помолчи в строю! - сердито оборвал его Нокс, заметив приближающегося офицера. - Словно без тебя неизвестно, что они такие же парни, как мы с тобой, и что у каждого из них есть мать и жена, как у нас с тобой.
   - И что каждый из них так же, как мы с тобой, не понимает, ради чего он должен подохнуть в этом песке, - пробормотал солдат.
   Нокс сделал вид, будто не слышал, и с напускным гневом прикрикнул.
   - Помалкивать в строю!
   А сам с удовлетворением отметил: работа начинает давать плоды. И, кажется, совсем не плохие!..
   Но в этот момент в воздухе послышался характерный прерывистый вой моторов. Нокс тотчас опознал новые пикирующие бомбардировщики гуннов. Их было много. Трудно было предположить, чтобы такое количество самолетов стало охотиться за его крошечным патрулем. Неподалеку от бросившихся ничком англичан взметнулся черный султан разрыва, ослабленного действием глубокого песка.
   Немцы пикировали один за другим. Нокс удивлялся все больше: столько бомб ради десятка солдат?! Но скоро он перестал удивляться: пикировщики подходили отряд за отрядом. Они бомбили патруль, полк, бригаду, все соединение, все побережье, крошечной живой частицей которого был он, капрал Нокс.
   Он хорошо знал: при такой плотности бомбежки даже песок не спасет от тяжелых потерь. Налет будет стоить много английской крови. Много больше, чем стоил бы хороший рывок к югу, на разгром "клешни" Гаусса...
   7
   Лондон был затемнен. Автомобиль с притушенными фарами, выехав со стороны Стрэнда, нырнул под арку и остановился за углом адмиралтейства. Шеф вылез и пошел вдоль здания. Окна огромного фасада смотрели черными прямоугольниками в серую муть майской лондонской ночи. Никто не сказал бы, что за этими слепыми глазницами британского адмиралтейства, в комнатах первого этажа, оборудованных под штаб-квартиру недавнего морского министра, а ныне уже премьера Англии Уинстона Черчилля, бьется жизнь.
   В то время когда шеф по-стариковски неторопливо огибал фасад, в одной из комнат премьера, погруженной в полумрак, заканчивался негромкий разговор трех мужчин. Одним из них был сам Черчилль, другим - мало известный вне ученых кругов физик, профессор Линдеман, третьим - тоже ученый, специалист по атомному ядру, профессор Блэкборн.
   Всякий, кто неожиданно вошел бы в комнату и уловил тон разговора, должен был подумать, будто речь идет о самых обыденных, простых предметах. Так спокойно, не торопясь говорили все трое. Только горки пепла в двух пепельницах да плававшие под потолком клубы сизого дыма от огромной черчиллевской сигары могли навести на мысль, что эта простая с виду беседа потребовала значительного напряжения по крайней мере от двух из троих присутствующих. Пепла не было только перед Блэкборном.
   Речь шла о совершенно новой проблеме, поставленной перед британскими учеными премьером от имени правительства. Черчилль не открыл физикам, что мысль о самой этой проблеме не принадлежит ему, а принесена английской секретной службой из-за океана. По данным разведки, одно из крупнейших американских военно-промышленных объединений начало исследования в области расщепления атомного ядра, имея в виду применение энергии этого процесса с целью разрушения. У Америки еще не было никаких врагов, она ни с кем не воевала. Повидимому, президент Рузвельт проявлял тут дальновидность, корни которой уходили в одному ему известные планы. Но если Рузвельт по секрету ото всех занимался такими проблемами в предвидении возможной схватки, то Черчилль считал тем более необходимым, также в секрете, заняться ими, поскольку Англия была вынуждена драться с вызванным ею самой из ада чудовищем гитлеризма. Премьер спросил Линдемана и Блэкборна:
   - Если Гитлер начнет шантажировать нас угрозой применения нового, невиданного доселе оружия, стоит нам принимать это всерьез? Считаете ли вы, что при современном состоянии физики можно угрожать нам бомбами, действие которых основано на расщеплении атомного ядра? Действительно ли так велика сила подобного процесса, что взрыв обычной бомбы или снаряда в сравнении с ним является чем-то вроде елочной хлопушки? Верно ли, что для изготовления подобных атомных бомб требуется огромное количество урановой руды, из которой должна быть извлечена лишь микроскопически ничтожная доля, полезная для данной цели? Располагает ли Германия необходимыми запасами уранового сырья? Как велики должны быть затраты на организацию производства подобных бомб? Имеются ли в пределах нашей империи запасы урановой руды? Располагаем ли мы людьми и средствами для ведения подобных работ у себя?
   Карандаш Линдемана быстро бегал по блокноту. Блэкборн снял с пальца золотой обруч кольца, надел его на карандаш и принялся вращать размеренными ударами пальца.
   - Слишком много вопросов, - сказал он, когда Черчилль умолк. - Если вы способны помнить все это, лучше задавайте нам вопросы по одному.
   - Идет! - ответил Черчилль. - Но сначала еще несколько слов. - И он с прежней стремительностью проговорил: - Основательно ли мнение некоторых людей, что на извлечение эффективной частицы урана потребуется несколько лет работы ученых? Верно ли, что цепной процесс может осуществиться только при концентрации большого количества добытого урана в одном месте? Нет ли опасения, что, пустив в ход этот процесс, мы утратим над ним контроль?
   - И весь мир взлетит на воздух? - с улыбкой спросил Блэкборн.
   - В этом роде.
   - Начнем по порядку... - спокойно сказал Блэкборн и пустил кольцо вокруг карандаша вдвое быстрее.
   Ответы на вопросы премьера и его новые вопросы заняли больше двух часов. Все стало более или менее ясно. Черчилль убедился в том, что может пустить в ход машину подготовки производства нового оружия. А ученые поняли, что со стороны правительства не будет задержки ни в деньгах, ни в людях.
   Черчилль сказал:
   - Едва ли не самое важное в этом деле - монополия. С кем бы нам ни пришлось воевать, кто бы ни стал в этой войне нашим союзником, таким оружием должны обладать мы, и только мы. Я хочу, чтобы вы, джентльмены, поняли: подобное оружие не только средство подавления противника, но в не меньшей мере и способ воздействия на союзников. Сейчас я даже не стал бы решать, что важнее и что труднее.
   - В области науки нет и не может быть монополии, - ворчливо возразил Блэкборн. - Наука всегда двигалась вперед и всегда будет двигаться только благодаря обмену знаниями между народами всего мира. Нет изолированного знания. Его нельзя запатентовать.
   - Но его можно скрывать.
   - Чтобы топтаться на месте? - презрительно выговорил Блэкборн.
   - Нет, чтобы обогнать других! О том, что немцы работают в этой области, вы знаете сами.
   - И мы немало почерпнули у них, - заметил Линдеман.
   - Наша разведка постарается, чтобы вы и дальше могли это делать. Но приложим же все усилия к тому, чтобы немцы не могли почерпнуть у вас ни иоты.
   - Нам могло бы помочь общение с русской наукой, - сказал Линдеман.
   Черчилль испуганно взмахнул рукой:
   - Вы в своем уме?! Сегодня мы деремся с немцами, почем вы знаете, с кем мы будем драться завтра?
   - Кажется, я вас понял, - ответил Линдеман и в раздумье закивал головой.
   - Если вы хотите непременно общаться с русскими - валяйте. Но так, чтобы выудить от них все полезное, не дав им ни крупицы своего. Дезориентируйте их, путайте, мешайте им. Помните: Россия - вот наш враг номер один.
   - Я вас понял, - повторил Линдеман.
   - А я не понял и не желаю понимать, - резко проговорил Блэкборн. - Мы хотим победы над Гитлером и должны объединить свои усилия со всеми, кто хочет того же.
   Черчилль остановился напротив Блэкборна, хмуро глядевшего на вращающееся, словно заколдовавшее его кольцо на карандаше.
   Несколько мгновений премьер пытался поймать взгляд ученого. Но тот сидел насупившись, не поднимая глаз, прикрытых кустами косматых бровей.
   Сдерживая раздражение, закипавшее в нем против этого не в меру спокойного и самоуверенного старика, Черчилль деланно-спокойно проговорил:
   - Давайте раз и навсегда разделим функции: наука - ваша, политика моя.
   Блэкборн, попрежнему не глядя на него, проворчал:
   - Я хочу знать, ради чего работаю.
   - Ради спасения Англии! - внушительно проговорил Черчилль.
   - Это уже цель, - согласился Блэкборн. - Если я буду в этом уверен...
   - Не сегодня - завтра немцы убедят вас в этом, - сказал Черчилль.
   Тут Блэкборн, кажется, впервые оторвал взгляд от колечка, чтобы вопросительно взглянуть на премьера. Но тому уже не пришлось пояснять своего загадочного заявления - телефон возвестил о прибытии нового гостя.
   Черчилль поспешно проводил ученых в дверь, противоположную той, в которую через минуту, устало шаркая подошвами, вошел шеф. Черчилль пошел ему навстречу, протянув обе руки. На дряблом лице премьера появилась было радостная улыбка, но тотчас же и сбежала, едва он вгляделся в черты гостя.
   - Вы не в своей тарелке? - озабоченно проговорил Черчилль.
   - Если бы можно было заставить колесо жизни вращаться в обратную сторону, все пришло бы в полный порядок.
   - Как часто у меня появляется подобная мысль! - с напускной грустью сказал Черчилль. - Но на мою бедную голову свалилось слишком много дел, чтобы оставить ей время для подобных пессимистических размышлений. Хорошо, что движение времени становится заметно только тогда, когда встречаешься со сверстниками.
   - Вы никогда не отличались способностью говорить комплименты, сэр, - с кислой улыбкой ответил шеф.
   - Но сейчас вы увидите: уже самое приглашение сюда сегодня является высшим комплиментом, какой вам может сделать премьер правительства его величества... Думаете ли вы, старина, что король поставил меня за руль для того, чтобы привести наш корабль к крушению?
   Шеф сделал слабое движение протеста:
   - О, сэр!
   - Я того же мнения: Уинстон Черчилль мало подходит для роли факельщика империи, а?
   - Странно говорить на эту тему, сэр.
   - Мы вступаем в трудную полосу, старина. Чертовски сложный фарватер.
   - Но руль в достаточно крепких руках, мне кажется.
   Черчилль вытянул короткие руки с мясистыми, перетянутыми многочисленными складками ладонями, словно подтверждая слова собеседника.
   - Плавание тоже не из легких, - сказал он.
   - Да, наших начали крепко бомбить под Дюнкерком.
   - Ничего, пусть побомбят, - небрежно проговорил Черчилль. - Иначе создалось бы впечатление, будто мы отлыниваем от войны.
   - Потери увеличиваются с каждым днем...
   - Тысячью меньше или больше - разве в этом дело, когда происходит такое... В Кале нам пришлось пожертвовать лучшими полками...
   - Говорят, из Кале удалось эвакуировать едва тридцать человек из четырех тысяч?
   - Этого требовал престиж Англии. Мы не можем ставить под подозрение наше желание сражаться с Гитлером.
   - Донесения Гарта говорят о том, что он готов поддержать этот престиж. Его удар на юг может спасти положение...
   Заметив, что Черчилль сумрачно молчит и брови его все больше хмурятся, шеф неопределенно закончил:
   - Так говорят военные.
   - Все это, конечно, так... - неторопливо ответил Черчилль. - Но кто поручится за то, что Франция поймет, откуда пришло спасение?.. И не кажется ли вам, что, встретив чересчур сильное сопротивление на западе, Гитлер потеряет охоту драться на востоке и что все мы завязнем в битве на годы, к удовольствию России?
   - Да, обжегшись о стакан, боишься браться за кружку.
   - Вот именно.
   - Обжечься неприятно. Это пугает. Было бы грустно, если бы Гитлер... мямлил шеф.
   - Пожалуй, для общего дела было бы полезней, если бы его не слишком сильно пощипали во Франции, а?
   - Вот именно.
   - Не кажется ли вам, мой старый друг, что в данный момент это зависит от нас, а?
   - Вы говорите о повороте Горта на юг, сэр?
   Черчилль подошел к шефу и положил ему руку на плечо.
   - Вы всегда понимали меня с полуслова, старина.
   - Но не раздавят ли гунны дивизии Горта своими танками? Донесения говорят, что Гаусс поспешно вытаскивает танки из боев в центре, чтобы бросить их к Дюнкерку. Это будет кровавая баня для англичан, сэр.
   - Да, мы не можем отдать наших славных ребят на истребление гуннам... Не можем. Англия никогда нам этого не простит.
   - У них только два выхода: удар на юг, на соединение с французами, или...
   Шеф внезапно умолк, как будто испугавшись того, что стояло за словами, которые должны были у него вылететь. Но короткие пальцы премьера ободряюще подтолкнули его в плечо.
   - Ну же!..
   - Или быть опрокинутыми в море... Этого Англия тоже не простила бы ни одному правительству.
   Черчилль тихо рассмеялся:
   - Вы упустили третий выход.
   Шеф поднял на него вопросительный взгляд.
   - Мы можем вытащить их из ловушки, - быстро проговорил Черчилль. Вытащить и привезти домой.
   - Вы слишком дурного мнения о гуннах, сэр, - обеспокоенно возразил шеф. - Их авиация не подпустит к берегу ни одного нашего судна, а танки тем временем превратят наши дивизии в кашу из крови и песка... Все-таки лучший выход для Горта - удар на юг.
   - А если бы немцы узнали, что мы не хотим бросать Горта на юг? Что наши мальчики покинут материк, не сделав больше ни одного выстрела?
   - Покинуть Францию на произвол судьбы?
   - Франция с нашей помощью - камень, которым Гитлер может подавиться. Франция без нашей помощи - кусок мяса, который может разжечь аппетит зверя и укрепить его силы для прыжка на восток.
   - А если... на запад, через канал? - усмехнувшись, спросил шеф.
   Черчилль отвел взгляд.
   - Если бы кто-нибудь мог об этом договориться с ними, - неопределенно проговорил он.
   Шеф с усилием поднялся с кресла и, попрежнему шаркая подошвами, прошелся по кабинету. Он снял с камина маленькое бронзовое изображение якоря, повертел его в худых узловатых пальцах подагрика и, постукивая лапой якоря по мрамору каминной доски, как бы про себя проговорил:
   - Англичане всегда были реалистами. Если интересы Англии требуют того, чтобы договориться... - Острая лапа маленького якоря оставляла матовые штрихи на мраморе камина, но старик продолжал все так же методически постукивать в такт медленно цедимым словам: - Англичанин всегда найдет путь, чтобы договориться как джентльмен с джентльменом.
   - Ах, мой старый друг, - со вздохом опустившись в кресло и мечтательно глядя в потолок, произнес Черчилль, - если бы Гитлер поверил тому, что наша механизированная дивизия, только что высаженная у Дюнкерка, погрузится обратно на суда, не сделав ни одного выстрела; если бы он поверил тому, что Горт не начнет наступления на юго-восток, чтобы выручить левое крыло французов; если бы, наконец, этот паршивый ефрейтор поверил тому, что десять дивизий Горта покинут берега Франции!..
   - Гитлер всегда представлялся мне достаточно реальным человеком, чтобы не попасться на такую удочку.
   - Что вы называете удочкой, старина?
   - Ваши предположения, сэр, - не без иронии произнес шеф.
   Черчилль недовольно поморщился.
   - Будем называть это размышлениями, если вам так удобней, сэр, согласился шеф.
   Черчилль кивнул головой. Складки оплывшего подбородка легли на оттопыренную бабочку галстука. Теперь маленькие глазки премьера были исподлобья устремлены на шефа, застывшего у камина. Тот же продолжал небрежно играть якорем. Даже нельзя было понять, слушает ли он премьера. И, в свою очередь, невозможно было понять, интересуется ли премьер тем, чтобы его слышали. Он рассеянно повторил в пространство:
   - Если бы ефрейтор поверил тому, что мальчики Горта вернутся в Англию!..
   - Покинув Францию на произвол судьбы? - не оборачиваясь, спросил шеф.
   - На протяжении последних четырех столетий французы не слишком заботились о судьбе Англии. Если верить истории, судьба всякого народа дело его собственных рук.
   - И совести, - вставил шеф.
   - И совести, - повторил Черчилль и помолчал. - Как это ни противно даже на миг и хотя бы мысленно очутиться на месте такого негодяя, как Гитлер, но я ставлю себя сейчас на его место: что пришло бы мне в голову, если бы я на его месте... да, на его месте, - подчеркнул Черчилль, - сделал допущение насчет Горта и наших ребят, которые топчутся на берегу под Дюнкерком?..
   - И которых с каждым днем все крепче поджаривает авиация гуннов.
   - Что пришло бы мне в голову?.. Я, вероятно, сказал бы: пусть англичане уберут с материка свои дивизии и не угрожают ими моему правому флангу. Тогда я прикажу танкам остановиться, не итти к берегу и не мешать английским мальчикам сесть на корабли, чтобы уехать домой... А после того как последний томми сел бы на корабль, англичане убрались бы восвояси, я в одну неделю покончил бы с Францией. Подкрепившись этим куском и уверенный теперь в безопасности своего тыла, хорошо защищенного морем, я без дальних размышлений повернул бы на Россию.
   - Да. А в это время Черчилль... - проворчал шеф со своего места у камина.
   - Черчилль никогда не бросается на тех, кто работает на него. До тех пор, пока они на него работают... счеты с Россией не снимают счетов с Германией, но Россия, Россия - это прежде всего! Гитлер должен это понять.
   Некоторое время оба оставались неподвижными. В тишине большой комнаты преувеличенно громко слышались удары тяжелого маятника больших часов.
   Шеф оставил якорь и устало подошел к окну. Медленно, словно действуя из последних сил, он потянул за шнурок, поднимая темную штору. Серый свет утра постепенно, как бы нехотя, проползал в комнату и шаг за шагом отвоевывал пространство у электрических ламп.
   Шеф посмотрел в окно. Прямо впереди зеленели деревья Сент-Джемсского парка. Справа, у самой стены адмиралтейства, стоял одинокий автомобиль старого, давно вышедшего из моды фасона.
   Шеф обернулся и поглядел на Черчилля. Профессионально точный взгляд отметил каждую морщину на измятом, сером лице премьера.
   Шеф сказал Черчиллю на прощанье:
   - Быть может, время действительно несется быстрее, чем хотелось бы нам обоим, но оно не оказывает губительного действия на ваш мозг, сэр: за всю сегодняшнюю встречу вы ни разу не обмолвились моим именем.
   Рыхлое тело Черчилля, как потревоженная медуза, заколыхалось в кресле от сотрясавшего премьера беззвучного смеха.
   - Старая привычка, старина! Если бы мы встретились не в этом доме, вы, наверняка, поступили бы так же.
   - Совершенно верно, сэр.
   - И откуда я могу знать, не спрятан ли у меня под креслом звукозаписывающий аппарат, любезно доставленный сюда вашей же службой.
   Геморроидальное лицо шефа покрылось легкой краской.
   - У вас в кабинете, сэр? - не очень уверенно запротестовал он.
   - Ага! - торжествующе воскликнул премьер. - Вот вы-то, кажется, стареете!
   Старик скрипуче рассмеялся.
   8
   Едва ли история второй мировой войны или история дипломатических отношений за этот трагический период отразят на своих страницах то, что произошло в дни, последовавшие за ночной встречей двух старых врагов человеческого покоя и счастья.
   На страницах толстых томов, которые уже написаны историками войны в буржуазной Европе и в Америке, ничего не сказано и, вероятно, никогда не будет сказано о том, что шефу потребовалось всего два дня на то, чтобы установить связь с американской секретной агентурой и получить от нее "добротную" берлинскую явку для капитана Роу. Еще через день Роу был на борту испанского парохода. Вместе с бочками оливкового масла он выгрузился в Гамбурге. Американский паспорт открыл ему двери немецкого контрольного пункта, и Роу без приключений прибыл в Берлин. Здесь ему пришлось преодолеть некоторые трудности, прежде чем удалось добраться до человека, через которого предложения Черчилля могли быть переданы Герингу. Человеком этим оказался группенфюрер СС Вильгельм фон Кроне.