Штемлер Илья Петрович. Архив

   Собственно, этим воспоминанием и ограничивалась информация о Варгасовых. Оставались только пугающие вопросы. Откуда у Варгасовой появлялись дефицитные шмотки? С другой стороны, если Веня Кузин врач, он мог учиться с женой Варгасова в институте. Почему же темнить, увиливать от вопроса Брусницына? Тоже нашелся эксперт по живописи.
   – Ну вас всех! - вырвалось вслух у Брусницына. Он испуганно огляделся - не обратил ли кто внимания? Нет, люди шли, озабоченные своими думами. Брусницын вышел из подземного перехода и остановился на углу. Надо выбрать направление - или в сторону архива, правда, этот день еще прикрывался законным бюллетенем, но тревожили дела: надо повидаться с Гальпериным, тот звонил Брусницыну, узнавал, когда Брусницын появится на работе. Или возвратиться домой, завалиться на диван с книгой?
   Кроме всего, имелось указание Зои: заглянуть в универсам и купить кое-что по шпаргалке. Пожалуй, так он и сделает, отправится за покупками, хотя до архива отсюда рукой подать, две автобусные остановки.
   У гастронома дымилась длиннющая очередь. Брусницын опасливо сошел на мостовую и поинтересовался у какого-то зеваки, что дают? Оказывается, ничего пока не давали, но должны подвезти, ибо в секции, куда тянулась очередь, в это время дня, как правило, что-то выбрасывали.
   – А может, ничего и не подвезут? - выразил сомнение Брусницын.
   – Здрасьте! - вдохновенно ответил зевака. - Очередь напрасно стоять не будет. Очередь свое возьмет.
   Сказано было убедительно. Брусницын поплелся в конец очереди и встал за какой-то женщиной в шляпе с пером. Вскоре он уже оказался далеко не последним.
   Брусницын стоял, словно в ожидании повода покинуть странную очередь, в которой никто ничего не знал. «Вот характер, - думал о себе Брусницын, - ну какого черта я здесь торчу?!» Но тем не менее продолжал стоять. Его слух выделил из ровного и ленивого гомона набегающие звуки. Обернувшись, он встретил глаза, уменьшенные толстыми линзами очков.
   – Что вы стонете? - спросил Брусницын хмуро.
   – Я не стону. Я дышу, - ответил мужчина и добавил с готовностью: - У меня астма. Так гулять скучно, а в очереди - вроде и при деле, и гуляю.
   – Ну и гуляйте себе, - проворчал Брусницын и с облегчением покинул очередь.
   – Куда же вы?! - крикнул вслед астматик. - За кем вы держитесь?
   Брусницын виновато остановился.
   – Он лично за мной, - ответила женщина в шляпе с пером. - Я так и знала, что улизнет, - у женщины были ярко-красные губы и довольно приметные усики.
   «Кретины! - думал Брусницын. - Город заполнен одними идиотами. Какой-то сюр… Очередь в никуда, кто такое мог бы придумать?»
   Он шел быстро. И толпа вокруг казалась той же очередью. Еще немного - и он достигнет конца этой очереди, но конец отдалялся и отдалялся…
   Я схожу с ума, думал Брусницын. Он опустил руки в карманы пиджака с такой силой, что лопнул шов. Звук рвущихся ниток толчком отозвался в сознании… Брусницын отошел к витрине магазина. Остановился. На витрине были разложены книги. В старых переплетах и без обложек, наружу шмуцтитулами, а то и просто со случайно распахнутыми страницами.
   Магазин «Старая книга» № 3.
   Так это ж одно из самых его любимых заведений. Брусницын часто сюда наведывался и пропадал часами. В последний раз он заглядывал сюда недели две назад. Вот повезло так повезло…
   Ободренный, он сделал несколько шагов и оказался в прохладном помещении букинистического магазина. Ноздри жадно вдыхали привычный запах лежалой бумаги.
   В это время дня в букинистическом магазине народ особенно не толкался. Зал наполнялся к вечеру, когда основной контингент любителей шел после работы и застревал здесь до закрытия.
   Под чистыми стеклами прилавка тихо лежали вечные книги. Снизу доверху полки ребрились плотно сжатыми корешками. На полу и в рабочих переходах высились горы томов. Книги, книги, книги…
   Брусницын приблизился к прилавку, уперся руками в стойку и, наклонившись, принялся разглядывать выставленное «старье». Картина, пожалуй, не изменилась с тех пор, как он тут был в последний раз. Только что «тетрадная» серия «Жизнь замечательных людей» пополнилась Теккереем и Генри Боклем. В хорошем состоянии. По семь с полтиной за «тетрадку»… «Еще по-божески, - подумал Брусницын. - А вот с Лассалем они перебрали. Будет лежать. Шутка, в сотню рублей оценили! Правда, в кожаном переплете. Да и смотрится, точно вчера из типографии. А ведь 1900 год» - он медленно продвигался вдоль прилавка, разговаривая сам с собой…
   И тут в самом конце прилавка под стеклом увидел желтые пятнистые листы. Поблекшие чернила рисовали крупные буквы, составляя рукописные слова довольно разборчивого почерка. И оттиск печати проявлялся четким овалом…
   Любой другой посетитель магазина прошел бы мимо этого экспоната без всякой заинтересованности, только не Брусницын. Его словно кольнуло в бок.
   – Будьте добры, покажите мне сей документ, - попросил он продавщицу, сонную девушку в майке под джинсовой курткой.
   Девица и не обратила внимания на слово «документ», мало ли как обозначают ветхий и пыльный товар, которым ее поставили торговать.
   Она раздвинула стеклянную шторку и с брезгливым выражением на сонном лице извлекла пыльные листы с ценником на тридцать пять рублей.
   Брусницын бережно принял листы на ладонь, особо, как могут только архивисты. То, что это были не отдельные листы, а законченное дело, он понял сразу, перекинув несколько страниц. Обложки не было, и шифра, естественно, тоже.
   Брусницын мельком просмотрел коротенькую аннотацию магазина: «Письма графа Строганова Владыке Павловскому». Владыка Павловский, насколько разбирался Брусницын в церковной истории, был митрополитом Римско-католической церкви где-то в сороковых годах прошлого века.
   Теперь Анатолий Семенович не сомневался, что это дело из архивного фонда Римско-католической коллегии. Но как оно сюда попало?
   – Будете брать? - продавщица не скрывала иронии. Она определенно знала, что Брусницыну не потянуть такую цену.
   – Откуда у вас это? - спросил Брусницын.
   – Вот еще! Принес кто-то, сдал.
   Брусницын относился к той категории граждан, перед которыми никто не робел: ни в детстве, ни в юности, ни в зрелом возрасте.
   – Интересно, интересно, - со значением в голосе произнес Брусницын.
   – Вам все интересно, - сварливо согласилась продавщица, глядя в сторону. - Дома делать нечего, так и ходите сюда, как в театр.
   Она уложила письма на прежнее место, нервно сдвинула шторку и отошла.
   Волнение охватило Брусницына. Он старался усмирить сердцебиение, сильно прижимая пальцами ключицу. Иногда это помогало…
   Надо немедленно сообщить Женьке Колесникову о своей находке. И пока тот появится, побыть в зале, проследить, как бы рукопись не перекупили. Жди потом такого случая…
   Брусницын покинул магазин, вышел на улицу и поискал глазами телефон-автомат.
     

3

     

   Если долго следовать коридором, что ломал свою казенную длину в трех местах, и не потерять при этом надежду добраться до цели, то в самом конце путь преградит дверь, трафарет которой известит путника, что он стоит на пороге наиболее важной службы архива - отдела хранения. Так, по крайней мере, считала заведующая - Софья Кондратьевна Тимофеева, или проще - Софочка.
   Тимофеева ведала отделом почти три десятка лет и слыла в кругах, близких к архивам, непререкаемым авторитетом. Коротконогая, широкоплечая и задастая, она носила свое пухлое туловище с особой девчоночьей легкостью, несмотря на то, что вплотную подступила к пенсионному возрасту. На круглом и просторном ее лице, точно кистью дерзкого художника, были разбросаны глаза, носик, губы и щечки. При этом рисовал он их не сразу, а под настроение - то печальное, то веселое, то никакое… Вот зубы у нее были и впрямь хороши - ровные, белые, без единой щербинки, точно на заказ. В архиве знали, что Софочка за неполные свои шестьдесят лет практически ни разу не обращалась к стоматологу. А все оттого, что в архиве поддерживают особый микроклимат, в котором тормозятся процессы распада, всерьез утверждала Тимофеева, только надо подольше находиться в нем, а не убегать со звонком в измученный смогом городской воздух…
   Так что соблюдение в хранилище технологического режима кроме чисто рабочего момента носило для Софочки еще и личностный интерес. Она приспособилась к этой обстановке, как рыба к определенной воде, и всякое отклонение или нарушение режима вызывало у нее панику и гнев.
   История с чертовым хлебным точильщиком вот уже второй день не давала ей покоя. Обнаружила точильщика студентка-практикантка Тая и доложила Софье Кондратьевне.
   Точильщик пировал на трех стеллажах. А способ, как с ним справиться, известен: надо смочить вату скипидаром и обложить полки. Чем Тимофеева и заняла почти весь отдел. Даже на обед не отпустила разом, чтобы не ослаблять скипидарный дух. Только Шура Портнова ушла, сказала, что в детский сад вызывают. Но Тимофеева усмотрела в этом протест, нежелание подчиниться распоряжениям. С какой стати надо работать во время обеденного перерыва, потрафлять сумасбродству начальства?! И, несмотря на недовольство Тимофеевой, ровно в двенадцать Портнова хлопнула дверью… Такого раньше не было. Чувствуют, что скоро ей уходить на пенсию, подталкивают.
   Тимофеева пришла в архив семнадцатилетней девчонкой осенью сорок первого года. Если можно назвать архивом склад технической и хозяйственной отчетности. Вскоре в пустующие монастырские приделы стали поступать документы из Москвы и Ленинграда, из других городов, к которым подползла война. Монастырь Большого Вознесения простер свои богоугодные стены, пряча от черного неба несметное количество коробок, связок, отдельных папок. О научной работе никто не помышлял, лишь бы сохранить документы. После войны основные фонды вернулись к своим адресатам. Значительная часть осталась в монастыре, докомплектовалась понемногу, и постепенно склад превратился в учреждение, которому вполне можно доверить «патентную чистоту». Архив получил вторую категорию и стал своеобразным центром исследовательской работы на периферии…
   Первый директор архива - пусть земля ему будет пухом - Образцов Василий Платонович, подвижник и энтузиаст, рассылал по ближним и дальним городам и селам области экспедиции. Куда в основном входили студенты. Им засчитывали это как учебную практику. В забытых церквах, монастырях они выискивали и описывали документы, пополняя коллекцию архива. И так обильно, что пришлось в срочном порядке проводить капитальный ремонт, сооружать лифт… Архив крепчал с каждым годом. И вдруг гром с ясного неба - Образцову пришла повестка явиться к следователю. Во время экспедиционных архивных работ пропало большое количество икон и прочего церковного добра. Состоялся суд, и Образцову определили пять лет. Через полгода он умер в тюрьме. А в конце шестидесятых его реабилитировали, признали следственную ошибку. И все благодаря Софье Кондратьевне Тимофеевой. Она верила в порядочность Образцова, не сомневалась в его честности. Еще на суде, после объявления приговора, кричала, что ложь все это. Как тогда сама не загремела, непонятно, очень даже могли пришить статью за оскорбление суда. По тем временам…
   После Образцова директором архива стал милицейский майор в отставке. В те времена архивы относились к Министерству внутренних дел, и появление директора с персональной милицейской пенсией было не такой уж редкостью. Утомленный многотрудной борьбой с нарушителями соцзаконности, бывший чин смотрел на сотрудников с некоторым подозрением. Всерьез его никто не принимал. Человек совершенно не компетентный в архивных вопросах, он целыми днями пропадал в исполкоме, в райкоме, а когда и присутствовал на работе, то найти его можно было только с помощью розыскных собак - зайдет, бывало, в хранилище, присядет с каким-нибудь делом за стол да и посапывает в обе ноздри. И придраться нельзя - занят директор, изучает материал. Единственный толковый шаг он сделал - привлек на работу в архив Гальперина, несмотря на противление отдела кадров. Этот поступок смягчил отношение Софьи Кондратьевны к директору. Ей давно хотелось работать с Гальпериным, которого она знала по университету… Был у директора один пунктик - отдел специального хранения, так называемый «спецхран». Помещение, где собирались документы, не подлежащие оглашению. Кто-кто, а он, человек из управления внутренних дел, представлял, какие документы держат в строгой изоляции.
   Директор поставил дополнительную металлическую дверь, навесил хитроумных замков, ключи от которых хранил в сейфе.
   А вообще-то директор-милиционер оказался на миру человеком безвредным, и в таком качестве он держался на плаву лет десять, пока не отнялась речь. По этому поводу возникла черная шутка: «Продолжал бы работать. Никто и не заметил бы, что у него отнялась речь». Но в целом жалели своего «постового». Кого еще пришлют на его место?!
   Лично Софья Кондратьевна как-то остыла к вопросу, кто будет занимать место в кабинете на втором этаже. А директора сыпались в архив, как из рваного кулька. Задержатся на полгода-год - и исчезают. Точно архив был пересыльным пунктом с одной номенклатурной должности на другую. Даже лиц начальников не запоминали. Случались и курьезы. Так, прислали директора, которого никто и в глаза не видел: пока он оформлялся, подоспел приказ о его увольнении…
   Наконец, в кабинет вступил Захар Савельевич Мирошук. И довольно успешно директорствовал несколько последних лет… Софья Кондратьевна с ним ладила. Иной раз и возникали острые углы, но оба старались их обходить. Мирошук сразу понял, что Тимофеева орешек твердый и нет смысла накалять с ней отношения.
   …Тимофеева накручивала ватные жгуты и бросала их в чашу, где масляно тускнел скипидар. Студентка-практикантка Тая подбирала жгуты и хихикала, пряча лицо. Тимофеева знала, что она подсмеивается над ее толстыми шерстяными носками. Ну что особенного в этих толстых носках? Или в мягких войлочных ботах, в которых так уютно ногам? Нет, хихикает, не может сдержаться…
   – Что смеешься? - Тимофеева искоса взглянула на Таю.
   – Смешная вы, - ответила Тая. - И хорошая.
   – Вот как? - растерялась Тимофеева. - Крамольный комплимент. Меня считают бабой-ягой.
   – Я знаю. Это вы кажетесь такой.
   – Ладно, будет подлизываться… Ты это другим скажи. Этой занозе Портновой. Или Женьке Колесникову.
   – Колесникову? Шут он.
   – Кто шут? - удивилась Тимофеева и даже приподняла от неожиданности рыжеватые брови.
   – Колесников. Конечно, он человек серьезный, только… шут.
   Тимофеева качнула в недоумении головой.
   – Ты так хорошо узнала Женьку? - пытливо произнесла она.
   – Может быть, я ошибаюсь, но мне так кажется, - ответила Тая.
   – Какое-то расплывчатое определение - шут, - проговорила Тимофеева. - Он и пошутить толком не умеет… Задурит тебе голову, тогда я посмотрю на вас.
   – Задурит? Мне? - хмыкнула Тая. - И потом, ему Чемоданова нравится.
   – Нина?
   – Ну.
   – Вот тебе раз, - заволновалась почему-то Тимофеева. - Она же… из отдела использования.
   – Ну и что? - засмеялась Тая. - Не из Африки же.
   – Да, конечно, - кивнула Тимофеева. - Нужен он очень Чемодановой. Голь перекатная. Что она, что он.
   – Нужен - не нужен, только нравится она ему.
   – К тому же и старше его лет на десять.
   – На восемь, - Тая подобрала груду ватных жгутов и ушла в подсобку, где были собраны «больные» папки.
   Конечно, реплика Тимофеевой о том, что Чемоданова работает в другом отделе и посему не должна представлять интерес для Жени Колесникова, прозвучала по-детски. От неожиданности. Но вообще-то она отражала нередкую ситуацию вражды двух ведущих служб - использования и хранения. Каждая из сторон считала свои функции более важными…
   – Софья Кондратьевна, - донесся из подсобки капризный голос Таи. - А в чем он провинился? В курилке сплетничают, а я не знаю. Молчу, делаю вид.
   – Кто? Колесников?
   – Ну.
   – Письмо написал в управление.
   Тая показала в проеме двери милое веснушчатое лицо, неестественно цветущее для пещерной обстановки хранилища.
   – И что он там мог такое написать, интересно?
   – Директора понес по кочкам. И вправду, шут.
   – Ни с того ни с сего? - напирала Тая.
   Чувствовала тихоня, что чем-то размягчила суровую Софочку, пользовалась моментом.
   – Почему же? - вспоминала Софья Кондратьевна. - Началось с того, что Колесников просил повысить себе зарплату. Что он знающий, добросовестный специалист. Работает восемь лет, а получает сто пять рублей.
   – Это как? Сам за себя?
   – Именно. Тебя это удивляет?
   – Ну… как-то, сам себя расхваливает. Не принято.
   – А что? В России чиновники довольно часто… Ты полистай дела о службе. Сплошь и рядом просят повысить содержание. «Нижайше прошу принять во внимание мое скудное и бедственное состояние».
   – Вот-вот. Унизительно это. И нескромно, - отрезала Тая.
   – Ты так думаешь? - с особой интонацией произнесла Тимофеева. - Словом, написал твой шут такую бумагу. Директор ответил отказом. Женька закусил удила. Отправил в управление письмо, расчехвостил директора. Вспомнил его дутые заслуги, статьи в газетах. Илью Борисовича не в лучшем свете помянул.
   – А Гальперина за что?
   – Подбирает материал, а Мирошук публикует под своей фамилией, как исследователь. Словом, каждому дружку по пирожку.
   – Ну и что?
   – А то, что к нам направляют инспектора. Теперь начнут полоскать белье по всем архивам страны…
   И тут, подобно черту из бутылки, в отдел явился Женя Колесников. Не то чтобы со стуком и грохотом, озаряемый отблеском молний зловещий архивный демон - нет, Колесников возник в отделе тихо, точно просочился сквозь стену, в своем синем халате. Прозрачные глаза его смотрели кротко и печально.
   – Вот! Легок на помине, - бросила Тимофеева. - И как это вам, Евгений Федорович, удается возникнуть так незаметно? Хочется тронуть вас пальцами, убедиться, что не мираж.
   – А зачем? - промямлил Колесников. - Спросите, я отвечу. Значит, не мираж. - Колесников замешкался у порога. Он не ожидал встретить Тимофееву в отделе, ее кабинет размещался в другом месте, а суматоху с хлебным точильщиком он как-то всерьез не принимал…
   Дверь приоткрылась, и показался угол тележки, а над ним незнакомая Тимофеевой физиономия мужчины.
   – Сюда, что ли, править? - вопросил мужчина, тыкая тележку о боковину двери.
   Колесников суетливо ухватил край тележки, точно решая - закатить ее в отдел или толкнуть назад, в коридор, спрятать от Тимофеевой.
   – Ты чего? - не понял мужчина.
   – Что там еще такое? - спросила Тимофеева.
   – Новый подсобный рабочий, - загомонил Колесников. - Его прислал директор.
   – Хомяков. Ефим Степанович, - представился с порога мужчина и улыбнулся, радуясь знакомству. - Сейчас я ее проведу, погодите. Сей секунд!
   – Откуда эти дела? - хмурилась Тимофеева. - Вы что, начали выемку? Вроде заказы лежат еще на столе.
   – Нет… Это так, - промямлил Колесников. - Из россыпи.
   – Какой? Из сундука? Вижу, вы не оставили своей затеи? - набирал высоту и без того резкий голос Тимофеевой.
   Колесников потупившись молчал. Он чувствовал себя неловко перед Хомяковым. И тот оробел, не зная, что делать с тележкой. Назад, что ли, разворачивать?
   – Хочу заметить, Евгений Михайлович, вы держите себя слишком вольно. Между тем архив - это государственное учреждение, со своей дисциплиной, - шипела Тимофеева. Она понимала, тут не место вести серьезный разговор с Колесниковым. Она собиралась поговорить с ним спокойно, у себя в кабинете. Обдумала все заранее… Но не могла удержаться. В голове перемешались все прегрешения Колесникова, и еще это самоуправство с документами Краеведческого музея, что были свалены в замшелом сундуке. Казалось, что тут особенного? Пусть копошится себе в этих бумагах, кому он мешает! Умом-то понимала, сладить с собой не могла.
   – Телефон звонит! - крикнула Тая. - Телефон! Софья Кондратьевна.
   Тимофеева посмотрела на сутулый желтый аппарат, невольно благодаря его за спасительную паузу.
   – Слушаю вас! - Тимофеева прикрыла трубкой маленькое пунцовое ушко. Поначалу она не узнала голос Брусницына. Потом поморщилась и, помолчав, ткнула трубку в сторону Колесникова, что продолжал стоять столбом на пороге отдела.
   Колесников взял трубку, и, по мере того как он вникал в разговор, его прозрачные глаза темнели, а лицо вытягивалось.
   – Постараюсь. Жди в торговом зале, - закончил он и вернул трубку на рычаг. - Софья Кондратьевна, - произнес он сухо, - мне надо отлучиться на полчаса, - он мог и не предупреждать, обеденный перерыв еще не закончился.
   – Куда это он вас вызывает? - не удержалась Тимофеева.
   – В магазин «Старая книга». Всплыли наши документы, - Колесников направился к своему столу, стягивая на ходу халат.
   – Интересно, интересно, - заволновалась Тимофеева. - Очень интересно… Я с вами! Очень мне интересно. Ждите меня у входа, я переоденусь, - она живо выскочила из комнаты.
   – И я с вами, - подхватила Тая. - Умираю от любопытства.
   Колесников повесил халат и молча предложил Хомякову закуток в углу комнаты, куда можно выложить бумаги из злосчастного сундука.
   Они шли гуськом и быстрым шагом. Впереди, на всех парах, Тимофеева, поодаль прихрамывал Колесников, он подвернул на лестнице ногу. Замыкала команду Тая, чуть ли не падая от смеха…
   – Посмейся мне еще, посмейся! - бросала через плечо Тимофеева. - Чего смешного?! - и, не дожидаясь объяснения, устремлялась вперед, выискивая в уличной толпе едва заметную брешь. Следом за ней проникал Колесников.
   – Ой не могу, - старалась не отстать Тая и, вытянув шею, захлебывалась в смехе, исподволь указывая пальцем на задорную фигуру начальницы. - Колобок, ой не могу…
   – Слушай, ты б возвращалась, а? - злился Колесников, не сбивая быстрого шага.
   – Ни за что! Тоже командир новый.
   Так, скопом, они и ввалились в магазин.
   – Наконец-то! - воскликнул Брусницын и с укоризной взглянул на Колесникова - нашел кого привести с собой.
   Тот пожал плечами, мол, события вышли из-под контроля.
   А Тимофеева уже протиснулась к прилавку, выжав с удобного места двух каких-то книголюбов. Ее наметанный взгляд мгновенно выудил из вороха книг желтоватые листы письма светлейшего графа.
   – Девушка! - властно выкрикнула Тимофеева. - Покажите-ка мне этот экземпляр!
   Сонная продавщица продолжала укладывать какие-то журналы. Она не привыкла к таким окрикам…
   – Разбежалась, - ответила она лениво. - Видите, я занята.
   Тимофеева смерила ее горящим взглядом, но сдержалась, словно придерживая энергию для главного удара.
   Тая придвинулась к Тимофеевой, еще дальше оттеснив в сторону двух незадачливых библиофилов.
   – Что воображаешь? - по-простому обратилась Тая к продавщице. - Тоже, царевна. Поди дай, что просят, и спи себе!
   Продавщица вскинула длинное лицо, ее блеклые глазки потемнели.
   – Какую книгу? - она прошла вдоль прилавка. - Эту? - И, передав листы в руки Тимофеевой, принялась разглядывать Таю.
   – Конечно, наш! - мгновенно определила Тимофеева. - Все понятно… Жулики тут у вас работают в магазине! - веско проговорила Тимофеева.
   Продавщица пригнула голову и с изумлением взглянула на Тимофееву.
   – Я тут при чем? - пробормотала она.
   – Все вы одна шайка. Приняли к продаже документ, не имеющий отношения к профилю магазина… Где ваш директор?
   Продавщица откинула назад утлую спину и крикнула в темнеющую глубину коридора:
   – Вера! Позови Анания!
   Вскоре на свет вышел сухонький и небритый субъект в черной кепчонке с коротким козырьком и связкой ключей в смуглых пальцах.
   – Вы Ананий?! - яростно полувопросила Тимофеева.
   – Да, - удивился субъект, всматриваясь красными кроличьими глазами. - Мы с вами знакомы?
   – Да! К сожалению! - твердо проговорила Тимофеева. - Как попал сюда этот документ? Отвечайте!
   – Что вы кричите? - возмутился Ананий. - Вы в магазине, а не на рынке.
   – Да. В магазине. В жульническом магазине.
   Ананий на мгновенье лишился дара речи. И силился понять, в чем дело…
   – Это ж надо… Так завести человека, - обратился Ананий к Брусницыну и Колесникову, не ведая, что те люди не посторонние.
   – А вы отвечайте, - строго предложил Брусницын.
   – Да. Не увиливайте, - поддержал Колесников.
   – Они все вместе! - находчиво выкрикнула продавщица. - Одна компания.
   Ананий пытливо огляделся: интересно, какие могут быть претензии к порядочному человеку?
   – В чем дело, товарищи? - произнес он миролюбиво. - Пройдемте ко мне в кабинет.