- Ген, ты че делаешь? - кричали зрители. - Выиграл у начальника проиграл в жизни!
- Не забывай, из чьих рук кормишься!
Остряки не были слишком изобретательны, но и этих обычных в таких случаях шуток хватило для куража.
Зудину очень хотелось выиграть, но он проиграл. Потому что Генке ведь тоже очень хотелось выиграть, а играл он, конечно, лучше.
- А, черт! - в сердцах воскликнул Зудин, пропустив последний двадцать первый мяч. - Ну и силен ты, Генка! Ну погоди, я потренируюсь, еще доберусь до тебя!
И, наскоро одевшись, ушел распаренный, как после бани, блаженно улыбаясь и нехотя натягивая рукавицы на горячие руки. Через пять минут он входил в кабинетик начальника узла связи.
По неписаным правилам служебного этикета, Зудину следовало сесть в машину и поехать в Нижний встречать управляющего трестом. Зудин, однако, не поехал. Он представил себе, как они едут с управляющим в машине, и он, Зудин, отвечает на какие-то вопросы и, боясь впасть в заискивающий тон, говорит дерзости, и его несет как на вороных - с ним такое бывало. Одним словом, не поехал Зудин встречать управляющего, послал главного инженера, благо, главный в поселке оказался. Пусть молодой человек попредставительствует, может, завтра дела будет принимать, пусть привыкает. Да и начальство пусть знает, что Зудин не из тех, кто хвост заносит. За дело готов отвечать, пожалуйста, а встречи-речи - это не по его части. Так или примерно так думал Зудин, шагая домой по вечернему морозу, и ранняя луна висела на всегда чистом в этих местах небе, и казалось, что от нее, как от собаки, исходит легкий парок, будто луна дышит.
Ходьба успокоила Зудина. Ходьба всего его успокаивала. И он явился домой, как обычно, ровным, бодрым, уверенным в себе, и от уверенности в себе - чуть насмешливым.
Зудин все же думал, что управляющий, приехав, пошлет за ним, и спать долго не ложился, возился по хозяйству, стругал полочку для кладовки, чистил ружье, смазку менял. Однако за ним не приехали. В двенадцать часов он понял, что и не приедут, и спокойно лег спать.
Сон, однако, не шел, и это было все-таки странно, потому что был Зудин человеком неприхотливым, в смысле нервов прямо-таки железным и спать мог в самых невероятных обстоятельствах. Так, однажды он часа два проспал в вездеходе, в "атээлке", когда "атээлка" прыгала по бездорожью, форсируя ручьи, овраги и прочие складки земной поверхности. Зудин ездил тогда осматривать новый участок и вот на обратном пути заснул. Обмяк в креслице рядом с водителем, ухватившись, однако, за поручень, и уснул. Причем вследствие неровностей рельефа местности голова его так болталась, что водитель вездехода Кеша, Кешка-танкист, стал беспокоиться, как бы с головой что-нибудь не случилось, как бы не лопнула в шее какая-нибудь жила. Ему хотелось как-то придержать зудинскую голову, но руки его были заняты рычагами - дорога была более чем сложная. И Кешке оставалось только посматривать на болтающуюся голову своего шефа, причем посматривал он не только с опаской, но и с изумлением, потому что эта вышедшая из управления голова спала и даже умудрялась похрапывать...
А один раз выехали на охоту с ночевкой, и, пока затевали костер, Зудин прилег прямо на снежок за кустиком, свернулся калачиком и - готово. Только воротник поднял...
А сейчас не спалось что-то. Зудин твердо знал, что нет никакого смысла психовать заранее. Пусть объявят, он сдаст дела, тогда будет в самый раз почертыхаться, а сейчас-то чего? Бессмысленно. И он не психовал, вроде бы просто не спал, бодрствовал. Детство вспоминалось почему-то. "Интересно, подумал насмешливо, - все перед снятием с должности мамку вспоминают?" А картины детства не исчезали между тем, сменяли одна другую и вносили в душу просветление. Нельзя терять свое детство, нельзя забывать его, оно всегда для человека - очищение, легкое ли оно было, тяжелое ли, - всегда честное и бесхитростное и, в конечном счете, безгрешное.
У Зудина нелегкое было. Себя и окружающий мир запомнил он с довольно мрачного момента. С того момента, когда в село пришли немцы. Было ему тогда четыре года, но вот он все же запомнил. Немцы заняли хату. Семья сначала забилась за печку в закуток, а потом младший, двухгодовалый, братишка разревелся, и их тогда с матерью выгнали вообще из хаты, чтоб не мешали. Зудин вот что запомнил: мать плачет, а сама засыпает колодец. Так в колодце и жили какое-то время, а потом в чьей-то хате, но здесь провал - не вспомнить.
Отец Зудина не вернулся с войны. В сорок третьем году во время атаки пулеметная очередь распорола ему живот, и он умер от потери крови.
Зудин рос абсолютно недисциплинированным человеком, обожающим рыбную ловлю. Если ему, например, приходило в голову отправиться на рыбалку, он без зазрения совести пропускал школу. В школе был почти неуправляем, авторитетов для него не существовало. Несколько раз его исключали из школы. Мать не плакала, не охала, просто к этому относилась. От нее он и унаследовал простое отношение к неприятностям - бесценное качество, так редко встречающееся, например, у руководителей.
Мать относилась к очередному исключению просто, посылала немедленно за хворостом: не хочешь - не учись, как раз хворост некому заготавливать. Этот хворост так его замучивал, что он приходил с повинной к директору и просил:
- Хочу учиться!
- Правда?
- Правда!
- Ну учись, смотри только...
Директор преподавал математику и испытывал к Зудину слабость, потому что по математике Зудин шел хорошо. Однако в шестом классе он остался на второй год из-за двойки по русскому языку.
Второй раз в шестом классе учиться было и вовсе легко. В особенности по математике. Правда, с математикой-то как раз и получилась осечка. Теперь этот предмет вел не директор, а "классная", классный руководитель. И вот однажды на уроке математики Зудину стало неинтересно. Ему стало неинтересно, потому что все ему было знакомо, и он занялся художественным оформлением тетрадки по биологии (он хорошо рисовал). Учительница очень обиделась и рассердилась, что на ее уроке оформляют тетрадку по совсем другому предмету, и порвала ее в клочья. Вспомнив свое от этого потрясение, Зудин усмехнулся. Он усмехнулся и подумал, что учительница та явно не страдала от избытка педагогического такта. Правда, сам Герка Зудин не имел тогда никакого вообще представления ни о каком вообще такте. И реагировал он нецензурно, и назвал учительницу таким словом, которое, как он узнал позже, если и пишется пером на бумаге, то только в собачьих родословных.
Одним словом, Зудина опять выгнали, и учебный год в школе благополучно закончился без него. Между тем директор, узнав, что Геру Зудина опять оставляют на второй год, теперь уже из-за математики, очень удивился и послал за ним уборщицу. Зудин явился в школу прямо с рыбалки, - там его отыскала уборщица. Директор дал ему контрольную задачу и запер на час в пустом классе. Задачу Зудин решил; голова у него работала хорошо. Но учительница математики все-таки отказалась поставить ему переводную тройку, потому что задачу он решил по-своему, не прибегнув к такому математическому инструменту, как проценты. А задача была, оказывается, на проценты. И Зудина не перевели. В третий раз в шестой класс Зудин не пошел: ему было стыдно. Он помнит первое сентября, линейку в школьном дворе и самого себя - возле помойки, в такой позиции, когда ты всех видишь, а тебя - не видать. Но директор все-таки заметил его, подозвал, говорит:
- Становись в строй!
- В какой класс? - поинтересовался Зудин. А ему уже четырнадцать было с половиной.
- В шестой, а то в какой же, - объяснил директор, - ты же не переведен, значит, опять в шестой.
- Не пойду, - сказал на это Зудин, и ушел, и начал в этот учебный год болтаться.
Мать и к этому отнеслась просто, то есть не ревела, не причитала, как иногда ревели и причитали матери некоторых его лихих приятелей. Она просто пошла к председателю колхоза и договорилась с ним, и он отправил Геру Зудина в район, на курсы трактористов.
Учиться на курсах было очень интересно. Сначала над Герой Зудиным посмеивались: он был самый маленький, самый младшенький - там взрослые дяди учились. Но он учился очень хорошо, оказался на редкость понятливым в технике, и над ним посмеиваться скоро перестали. Это была уже вполне сознательная жизнь, интересная в своей основе, и вспоминать ее было приятно. Потом, когда Гера вернулся в колхоз уже с "корочками" и его включили в бригаду, было тяжеленько. Это время запомнилось ему как время вечного недосыпа. Иногда, в особенности после обеда, Гера засыпал где-нибудь под кустом, бригадир будил его и сажал за рычаги: пахота не ждала. И всегда хотелось спать... Зудин так явственно все вспомнил, что чувство это, это сонное желание повторилось, и он уснул.
Утром Зудин, не заходя в заежку, направился в свой кабинет, Вагончик-заежка находился в трех минутах ходьбы от вагончика-канцелярии кабинета, и Зудин решил, что начальство, проснувшись и позавтракав, явится в служебное помещение. А пока что его ждали текущие дела, возникающие ежедневные вопросы, которые требовали разрешения независимо от возможной перестановки руководящих кадров.
Зудина уже поджидали. В тамбуре стоял Александр Семенович, старший прораб из ЛенБАМстроя, который строил Зудину тот самый, набивший оскомину, детский сад.
- Привет, субподрядчик, - бодро сказал Зудин, подавая руку, - скоро объект введешь? Дети плачут!
Субподрядчик Александр Семенович ничего на это бодрое восклицание не ответил, а молча прошел вслед за Зудиным в кабинет, расстегнулся, рассупонился для долгого разговора, уселся за стол, уложил на зеленое сукно богатую шапку и рукавицы. Это был молодой полный человек, можно сказать - до срока располневший, небольшой пока еще начальник с повадкой ленивого кота и с капризными толстыми губами, которые он то и дело складывал бантиком.
- Значит, так, - заявил он обиженно, - я все приготовил для покрытия масляной краской, а теперь говорят - штукатурить. Я не стану больше мотать нервы людям и себе.
Ему трудно было что-нибудь возразить, потому что он был прав. Зудин действительно собирался раздобыть масляную краску для садика, но не раздобыл - не получилось.
И, прежде чем Зудин успел что-нибудь ответить, в кабинет ввалилась еще одна шуба - начальник лесхоза.
- Привет, Васильевич, - энергично начал он с порога, - я хочу тебе напомнить, что у меня под несерьезной внешностью прячется железное сердце лесника!
Внешность у него была не такая уж несерьезная, если не считать черных нахальных усиков, будто приклеенных к молодой румяной физиономии. Но Зудин улыбнулся этой давно ему известной шутке, потому что начальник лесхоза был, во-первых, веселый человек и, во-вторых, спас Зудина от необходимости тотчас же что-то отвечать Александру Семеновичу.
А начальник лесхоза напирал:
- Ты дал мне "Магирус", спасибо. Но знаешь ли ты, что вся твоя промбаза сдвинута на полгектара в сторону против плана? А? А за это можно и штрафиком поощрить сотенки на четыре!
Он говорил еще что-то столь же остроумное и грозное, а Зудин тем временем звонил в соседний вагончик, где располагался производственно-технический отдел, и не успел остроумный лесничий закончить свою не лишенную блеска речь, как в кабинете появилась инженер Галина Петровна с планами и документами, и они с лесничим склонились над бумагами.
Начальнику лесхоза явно нравилась Галина Петровна, и Зудин сильно подозревал, что все его многочисленные придирки для того и делались, чтобы в конце концов вот так склониться с Галиной Петровной голова к голове и что-то там выяснять. Зудин усмехнулся поощрительно: у него были свои виды на начальника лесхоза.
Тут в кабинет вошла Аня Родионова, инспектор по кадрам, а за ней бочком, смущенно, молодой парень, водитель Шевчук.
- Герман Васильевич, - сказала Аня Родионова, придавая голосу интонацию служебной заинтересованности и личного безразличия. - Герман Васильевич, сказала она, - у нас была разнарядка на курсы по изучению импортной техники, вот Шевчук как раз желающий. Может, оформим его?
Так, будто между прочим, будто все равно ей, кого оформить - Шевчука или совсем не Шевчука. И будто бы дело только в том, что вот Шевчук желающий. Будто бы каждый второй в мехколонне - не желающий. Ох, женщины, однако!
Но Зудин сегодня ни на кого не сердился. Как-то он сегодня особенно ясно всех понимал и только усмехался.
Усмехаться-то усмехался, но поступал по-своему, как он любил говорить в интересах производства. И поэтому, усмехнувшись добродушно, ответил Ане и ее Шевчуку все-таки отказом, он сказал, что курсы эти рассматривает как меру поощрения и у него есть другая кандидатура - человек полтора года добросовестно проработал на "КрАЗе", показал себя, пусть теперь "Магирус" осваивает. А Шевчук недавно в мехколонне, показать себя пока еще не успел, пусть старается, обойден не будет.
Александр же Семенович во время всех этих разговоров ерзал на стуле, и скучал, и нервничал, видимо опасаясь, что у него мало-помалу спустится пар и должного напора создать уже не удастся. Поэтому, поймав паузу, он выпалил:
- Короче, я сворачиваю работы и составляю калькуляцию на сделанное. Как хотите, так платите, что хотите, то...
- Стоп! - закричал Зудин. - Стоп, не надо! Не надо сворачивать работы, сам посуди, к стенке ставишь, Александр Семенович! Мне же Стройбанк за незавершенку платить не станет, как же я с вами-то расплачусь?
- Как хотите, так платите! - распалялся Александр Семенович. - А насчет стенки - все вы меня ставили, так хоть раз, ей-богу, отыграюсь!
И тут Зудин с тревогой подумал: "Что-то управляющий не идет..."
И ощутил неприятный холодок в груди. Но не дал этому холодку и вызвавшим его дурным мыслям воли, потому что сейчас было не до того, сейчас следовало действовать в интересах производства, то есть в данную минуту уломать Александра Семеновича. И он сказал:
- Не надо сворачивать работы, Александр Семенович! Дела у тебя идут неплохо, хорошо идут дела, я же был, смотрел.
- Конечно, - парировал непримиримый Александр Семенович, - но не благодаря вам!
- Ну ясно, не благодаря, - подхватил Зудин, - мы здесь ни при чем, просто умеешь организовать работы...
- Спасибо за комплименты, - как можно грубей бросил Александр Семенович, - мне они вот где, - он показал на горло, - эти комплименты!
Но Зудин понял, что он польщен и до конца скрыть этого не может.
- Значит, так, Герман Васильевич, три тысячи метров нащельника, и мы продолжаем работу. Иначе - все!
- Герман Васильевич! - В кабинет входил Шатров, начальник подсобного производства.
- Привет, Шатров!
- Герман Васильевич, управляющий на территории промбазы!
- Ясно...
- Котельную осматривает.
- Ясно...
- Главный инженер с ним.
- Так.
Галина Петровна с начальником лесхоза все еще колдовала над планом.
- Значит, Александр Семенович, с нащельником: будет, но не сейчас. Вот котельную введем, освободятся мощности, запустим пилораму... Так, Шатров?
- Так.
- Вот и начальник подсобного производства подтверждает.
- А как же я штукатурить буду без нащельника?
- А ты свой поставь, а я отдам потом.
- Нет, не поставлю!
- Нет?
- Нет!
- А ты поставь!
Зудин ослепительно улыбнулся, показав все свои металлические коронки, так улыбнулся, что не у каждого хватило бы духу возразить. И Александр Семенович сдался:
- Ладно, но в последний раз!..
И ушел, ворча и охая, продолжать работы по детскому саду.
Галина Петровна подняла голову. Глаза ее были слегка затуманены. Она, собираясь с мыслями, смотрела на Зудина. Начальник лесхоза, собираясь с мыслями, смотрел на Галину Петровну.
- Значит, выяснили. Промбаза действительно сдвинута по отношению к геодезической точке отсчета. Но ведь мы ориентировались на клуб и магазин. А клуб и магазин тоже сдвинуты. Вообще весь поселок сдвинут по отношению к геодезической точке отсчета. А внутри поселка все расположено согласно плану, и наша промбаза тоже. Так что...
И тут Зудин уставился на начальника лесхоза, пристально так на него уставился и проникновенным, берущим за душу голосом произнес:
- Дай трактор "Т-40".
Начальник лесхоза обескураженно посмотрел на Зудина и тут уж действительно собрался с мыслями, потому что ответил ясно и понятно:
- Не дам.
Но Зудин и не надеялся на легкий успех. Он только начал скорость набирать:
- Слушай, он у тебя стоит на видном месте, простаивает. Я как мимо еду и вижу его (а он красненький!), так у меня изжога делается.
- Не стоит уже, - радостно сказал начальник лесхоза, - я его убрал с глаз.
- Ну ладно, убрал, - согласился Зудин, - мне он нужен. Дай!
- Не дам!
- А ты дай!
- А что ты мне дашь?
- А что хочешь. Трубы хочешь?
- Хочу. С вентилями.
- С вентилями нет. Возьми без вентилей.
- Без вентилей мне в ЛенБАМстрое дали.
- А ты возьми еще.
- А мне не нужно.
- Ну, дай так. Мне он позарез...
- Дай "уазик".
Наступила пауза. После паузы Зудин сказал:
- Да ты че, паря, "уазик"! Да он и неисправен! Нет, не могу.
- Ну и я не могу.
- Галина Петровна, - сказал хитрый Зудин, - ну что это за человек?
Галина Петровна пожала мягкими плечами (она была в пуховом свитере). Начальник лесхоза взглянул на нее, Зудин перехватил этот взгляд и, кажется, обнаружил в нем признаки паники. Торопясь закрепить успех, он предложил.
- Слушай, попроси что-нибудь другое!
- Сварка есть? - сдаваясь, спросил начальник лесхоза.
- Какая?
- Электрическая с трансформатором.
- Есть. Дам.
- Ну добро, в понедельник присылай механика за трактором.
- А ты за сваркой.
- По рукам.
Начальник лесхоза подошел к Зудину и, косясь на Галину Петровну, затряс ему руку.
И тут от двери раздался густой, бархатный бас:
- Как пишут в газетах, победила дружба!
- Здрасте, - сказал Зудин, поднимаясь с места.
Управляющий трестом стаскивал с руки изящную кожаную перчатку с белоснежной меховой оторочкой. За его спиной, прислонясь к притолоке, стоял главный инженер, серьезный молодой человек, из тех серьезных молодых людей, что входят в помещение без улыбки.
Управляющий долго возился с зажигалкой - она никак не хотела зажигаться. Это была заграничная зажигалка с газовым баллончиком. Но баллончик был отечественный и к заграничной зажигалке не совсем подходил, и газ, кажется, вытек. Зудин ухмыльнулся и как бы нехотя протянул спички.
- Так будет вернее.
Однако вежливо чиркать спичкой не стал, протянул коробок - и все, зажигайте сами, сам же нахмурился и стал разминать "беломорину". Управляющий поблагодарил кивком, увидев, что у Зудина готова папироса, дал прикурить Зудину, потом прикурил сам.
Потом спросил - не то чтобы грубовато, но и не церемонясь особенно:
- Разговор будет серьезный. Шатров не помешает?
Зудин пожал плечами:
- А че он помешает? У меня секретов нет.
- Добре. Оставайся, Шатров.
Шатров пожал плечами, уселся. Оставаться так оставаться. Начальству видней.
Главный инженер, подумав, тоже сел за длинный, покрытый зеленым сукном стол.
Позвали секретаршу Свету, велели никого в кабинет не пускать. Помолчали. Причем молчание затянулось, становилось уже неловким. Зудин взглянул на главного инженера. Он поджал тонкие свои губы, и у него сделалось от этого такое лицо, словно он приготовился исполнить скорбные обязанности распорядителя на серьезных похоронах.
Зудину вдруг стало смешно. Это было спасительное ощущение, вместе с ним пришла простая и ясная мысль, которая облекалась в такие примерно слова:
"Пора объясниться и заканчивать эту историю".
И он сказал, широко улыбнувшись и улыбкой этой снимая всякую напряженность:
- Чего тянуть! Приступайте.
Зудин, естественно, ждал, что начнут с пожара или, может быть, с коллективной жалобы, но все-таки, вероятнее всего, с пожара.
А управляющий начал совершенно неожиданно с вечерней школы. Это был плотный, энергичный человек, у которого всегда было красное лицо. То ли от здоровья, то ли, наоборот, от гипертонии, хотя нет - какая гипертония, он и не бюллетенил никогда, - скорей всего, от здоровья. И голос у него был энергичный и властный. И вот этим энергичным голосом задал управляющий свой первый вопрос.
- Ты почему, Зудин, - спросил он недовольно, - учебе молодежи препятствуешь и других руководителей подстрекаешь учебе молодежи препятствовать?
- Это че, - усмехнулся Зудин, - председатель поссовета успел нажаловаться или директор школы?
- Директор школы, мы его как раз из Нижнего подвозили.
- Ну вот, - развел руками Зудин, - его же на моей машине подвозят, и он же на меня и жалуется.
Управляющий, однако, не расположен был к шуткам и заявил, что машина, между прочим, государственная и что учеба молодежи в вечерней школе - это дело тоже государственное, и ему непонятно, с чего это Зудин так веселится.
- Да дело-то простое, - легко объяснил Зудин, - простое дело-то, как апельсин. По положению учащимся положено предоставлять полдня в неделю для занятий. Оплачиваемых. Практически же каждый учащийся получает день в неделю: полдня - за счет производства, полдня - за свой счет. Таким образом, в среднем получается у каждого два неоплаченных дня в месяц. Я лично считаю, что если ты действительно хочешь учиться, получать знания, диплом и так далее, то это не такая уж большая жертва. Потому что полдня в наших условиях, конечно, не получится. Так вот этот самый директор предложил согласовать такое постановление: давать учащимся по свободному дню раз в две недели, а желающим просто прибавить и к отпуску, как отгулы.
- Ну и что? - спросил с интересом управляющий. И добавил, обращаясь к главному инженеру и начальнику подсобного производства: - Логично, а?
Главный инженер никак на это не прореагировал, словно боялся потерять раз и навсегда принятое скорбно-деловое выражение лица. А веселый начальник подсобного производства Шатров поднял брови и развел руками, дескать, не знаю, не знаю...
А Зудин продолжал:
- Сначала многие согласились, и СМП, и ЛенБАМстрой, и телевизионщики "Орбиты"... в общем, все почти что согласились. Ну, а я против выступил.
- Почему? Нарушение финансовой дисциплины?
- Да нет, с этим вроде бы в порядке.
- А в чем дело?
- А в том, - заговорил Зудин, зажигаясь, заводясь, как тогда на поссовете, - а в том, что это профанация самой идеи образования. В том, что эти положенные за счет государства полдня придуманы для того, чтобы создать условия для учебы, а не для того, чтобы быть дополнительной премией: учишься - вот тебе неделя к отпуск)! Зачем они, такие ученики, нужны, которых приманивать приходится? Для цифры? Или для пользы дела? А если пользы делу нет, то кому нужна цифра? Кому-то лично - его похвалят, а государству - ущерб. - Зудин махнул рукой: - В общем, со мной согласились...
Управляющий нахмурился еще сильней, но фразу сказал, совершенно не соответствующую этой самой нахмуренности.
Он сказал:
- А может быть, ты и прав... - И заговорил энергичным своим, настырным голосом. - Значит, так. Ты знаешь, что приехал я тебя снимать.
- Ну! - спокойно согласился Зудин.
- Знаешь, жалобы на тебя какие?
Зудин усмехнулся:
- Вот главный знает.
- Я не отказываюсь, - отчеканил главный инженер, - не отказываюсь, не скрываю и никогда не скрывал. Считаю методы начальника мехколонны...
- Погоди, - остановил его управляющий - до тебя очередь дойдет. - И, не меняя тона, спросил Зудина: - Алименты разнорабочей Палей выплатил?
- Выплатил...
- Поделом. Не будешь нарушать трудовое законодательство. Партизан тоже!
Тут управляющий опять посмотрел на главного инженера, причем посмотрел довольно пристально, и сказал:
- А рабочие, кстати, письмо прислали. Несколько человек. Просят их подписи под известной вам всем жалобой считать недействительными. И никто их, по-моему, не организовывал - сами созрели. Но дело не в письме. Дела, я посмотрел, идут у вас тут неплохо. Показатели хорошие. Промбаза оборудуется по-хозяйски, с любовью. Котельную вводите. Стенд раздобыли для регулировки форсунок... Общежитие построили, дома... Неплохо дела идут, если не считать, конечно, пожара на Джигитке. Но это дело уголовное, прокуратура, надо полагать, разберется. Хотя то, что ты этого бича держал на перевалочной базе, за это с тебя, конечно, спросится.
И вот как раз на этом месте Зудин понял, что его не снимут. Если человеку говорят, что с него за что-то там одно конкретное спросится, значит, его в обозримом будущем видят в этой самой должности, на этом самом месте.
И, для того чтобы внести в дело полную ясность, он спросил напрямик:
- Так вы че, снимать меня не будете, че ли?
- Расчекался! - сказал управляющий. - Ишь, расчекался! - И ответил после паузы. - Работай. Вопрос о снятии снимаю. - Потом, как бы укрепляясь в своем решении, посмотрел строго на главного инженера и начальника подсобного производства и повторил с нажимом: - Вопрос снимаю. И всякие разговоры на эту тему считаю вредными для производства. Прошу передать всем... - Подумал, подыскивая слово, и закончил, усмехнувшись: - ...заинтересованным лицам. - И еще сказал: - В тресте эти разговоры также будут прекращены, как мешающие нормально работать.
- Ну, правильно, - согласился Зудин.
- Это не все, - сказал управляющий. - Ты, Зудин, прямой человек, и я тоже не люблю крутить. Поэтому я тебе говорю: ты можешь ставить вопрос о главном инженере.
- Не забывай, из чьих рук кормишься!
Остряки не были слишком изобретательны, но и этих обычных в таких случаях шуток хватило для куража.
Зудину очень хотелось выиграть, но он проиграл. Потому что Генке ведь тоже очень хотелось выиграть, а играл он, конечно, лучше.
- А, черт! - в сердцах воскликнул Зудин, пропустив последний двадцать первый мяч. - Ну и силен ты, Генка! Ну погоди, я потренируюсь, еще доберусь до тебя!
И, наскоро одевшись, ушел распаренный, как после бани, блаженно улыбаясь и нехотя натягивая рукавицы на горячие руки. Через пять минут он входил в кабинетик начальника узла связи.
По неписаным правилам служебного этикета, Зудину следовало сесть в машину и поехать в Нижний встречать управляющего трестом. Зудин, однако, не поехал. Он представил себе, как они едут с управляющим в машине, и он, Зудин, отвечает на какие-то вопросы и, боясь впасть в заискивающий тон, говорит дерзости, и его несет как на вороных - с ним такое бывало. Одним словом, не поехал Зудин встречать управляющего, послал главного инженера, благо, главный в поселке оказался. Пусть молодой человек попредставительствует, может, завтра дела будет принимать, пусть привыкает. Да и начальство пусть знает, что Зудин не из тех, кто хвост заносит. За дело готов отвечать, пожалуйста, а встречи-речи - это не по его части. Так или примерно так думал Зудин, шагая домой по вечернему морозу, и ранняя луна висела на всегда чистом в этих местах небе, и казалось, что от нее, как от собаки, исходит легкий парок, будто луна дышит.
Ходьба успокоила Зудина. Ходьба всего его успокаивала. И он явился домой, как обычно, ровным, бодрым, уверенным в себе, и от уверенности в себе - чуть насмешливым.
Зудин все же думал, что управляющий, приехав, пошлет за ним, и спать долго не ложился, возился по хозяйству, стругал полочку для кладовки, чистил ружье, смазку менял. Однако за ним не приехали. В двенадцать часов он понял, что и не приедут, и спокойно лег спать.
Сон, однако, не шел, и это было все-таки странно, потому что был Зудин человеком неприхотливым, в смысле нервов прямо-таки железным и спать мог в самых невероятных обстоятельствах. Так, однажды он часа два проспал в вездеходе, в "атээлке", когда "атээлка" прыгала по бездорожью, форсируя ручьи, овраги и прочие складки земной поверхности. Зудин ездил тогда осматривать новый участок и вот на обратном пути заснул. Обмяк в креслице рядом с водителем, ухватившись, однако, за поручень, и уснул. Причем вследствие неровностей рельефа местности голова его так болталась, что водитель вездехода Кеша, Кешка-танкист, стал беспокоиться, как бы с головой что-нибудь не случилось, как бы не лопнула в шее какая-нибудь жила. Ему хотелось как-то придержать зудинскую голову, но руки его были заняты рычагами - дорога была более чем сложная. И Кешке оставалось только посматривать на болтающуюся голову своего шефа, причем посматривал он не только с опаской, но и с изумлением, потому что эта вышедшая из управления голова спала и даже умудрялась похрапывать...
А один раз выехали на охоту с ночевкой, и, пока затевали костер, Зудин прилег прямо на снежок за кустиком, свернулся калачиком и - готово. Только воротник поднял...
А сейчас не спалось что-то. Зудин твердо знал, что нет никакого смысла психовать заранее. Пусть объявят, он сдаст дела, тогда будет в самый раз почертыхаться, а сейчас-то чего? Бессмысленно. И он не психовал, вроде бы просто не спал, бодрствовал. Детство вспоминалось почему-то. "Интересно, подумал насмешливо, - все перед снятием с должности мамку вспоминают?" А картины детства не исчезали между тем, сменяли одна другую и вносили в душу просветление. Нельзя терять свое детство, нельзя забывать его, оно всегда для человека - очищение, легкое ли оно было, тяжелое ли, - всегда честное и бесхитростное и, в конечном счете, безгрешное.
У Зудина нелегкое было. Себя и окружающий мир запомнил он с довольно мрачного момента. С того момента, когда в село пришли немцы. Было ему тогда четыре года, но вот он все же запомнил. Немцы заняли хату. Семья сначала забилась за печку в закуток, а потом младший, двухгодовалый, братишка разревелся, и их тогда с матерью выгнали вообще из хаты, чтоб не мешали. Зудин вот что запомнил: мать плачет, а сама засыпает колодец. Так в колодце и жили какое-то время, а потом в чьей-то хате, но здесь провал - не вспомнить.
Отец Зудина не вернулся с войны. В сорок третьем году во время атаки пулеметная очередь распорола ему живот, и он умер от потери крови.
Зудин рос абсолютно недисциплинированным человеком, обожающим рыбную ловлю. Если ему, например, приходило в голову отправиться на рыбалку, он без зазрения совести пропускал школу. В школе был почти неуправляем, авторитетов для него не существовало. Несколько раз его исключали из школы. Мать не плакала, не охала, просто к этому относилась. От нее он и унаследовал простое отношение к неприятностям - бесценное качество, так редко встречающееся, например, у руководителей.
Мать относилась к очередному исключению просто, посылала немедленно за хворостом: не хочешь - не учись, как раз хворост некому заготавливать. Этот хворост так его замучивал, что он приходил с повинной к директору и просил:
- Хочу учиться!
- Правда?
- Правда!
- Ну учись, смотри только...
Директор преподавал математику и испытывал к Зудину слабость, потому что по математике Зудин шел хорошо. Однако в шестом классе он остался на второй год из-за двойки по русскому языку.
Второй раз в шестом классе учиться было и вовсе легко. В особенности по математике. Правда, с математикой-то как раз и получилась осечка. Теперь этот предмет вел не директор, а "классная", классный руководитель. И вот однажды на уроке математики Зудину стало неинтересно. Ему стало неинтересно, потому что все ему было знакомо, и он занялся художественным оформлением тетрадки по биологии (он хорошо рисовал). Учительница очень обиделась и рассердилась, что на ее уроке оформляют тетрадку по совсем другому предмету, и порвала ее в клочья. Вспомнив свое от этого потрясение, Зудин усмехнулся. Он усмехнулся и подумал, что учительница та явно не страдала от избытка педагогического такта. Правда, сам Герка Зудин не имел тогда никакого вообще представления ни о каком вообще такте. И реагировал он нецензурно, и назвал учительницу таким словом, которое, как он узнал позже, если и пишется пером на бумаге, то только в собачьих родословных.
Одним словом, Зудина опять выгнали, и учебный год в школе благополучно закончился без него. Между тем директор, узнав, что Геру Зудина опять оставляют на второй год, теперь уже из-за математики, очень удивился и послал за ним уборщицу. Зудин явился в школу прямо с рыбалки, - там его отыскала уборщица. Директор дал ему контрольную задачу и запер на час в пустом классе. Задачу Зудин решил; голова у него работала хорошо. Но учительница математики все-таки отказалась поставить ему переводную тройку, потому что задачу он решил по-своему, не прибегнув к такому математическому инструменту, как проценты. А задача была, оказывается, на проценты. И Зудина не перевели. В третий раз в шестой класс Зудин не пошел: ему было стыдно. Он помнит первое сентября, линейку в школьном дворе и самого себя - возле помойки, в такой позиции, когда ты всех видишь, а тебя - не видать. Но директор все-таки заметил его, подозвал, говорит:
- Становись в строй!
- В какой класс? - поинтересовался Зудин. А ему уже четырнадцать было с половиной.
- В шестой, а то в какой же, - объяснил директор, - ты же не переведен, значит, опять в шестой.
- Не пойду, - сказал на это Зудин, и ушел, и начал в этот учебный год болтаться.
Мать и к этому отнеслась просто, то есть не ревела, не причитала, как иногда ревели и причитали матери некоторых его лихих приятелей. Она просто пошла к председателю колхоза и договорилась с ним, и он отправил Геру Зудина в район, на курсы трактористов.
Учиться на курсах было очень интересно. Сначала над Герой Зудиным посмеивались: он был самый маленький, самый младшенький - там взрослые дяди учились. Но он учился очень хорошо, оказался на редкость понятливым в технике, и над ним посмеиваться скоро перестали. Это была уже вполне сознательная жизнь, интересная в своей основе, и вспоминать ее было приятно. Потом, когда Гера вернулся в колхоз уже с "корочками" и его включили в бригаду, было тяжеленько. Это время запомнилось ему как время вечного недосыпа. Иногда, в особенности после обеда, Гера засыпал где-нибудь под кустом, бригадир будил его и сажал за рычаги: пахота не ждала. И всегда хотелось спать... Зудин так явственно все вспомнил, что чувство это, это сонное желание повторилось, и он уснул.
Утром Зудин, не заходя в заежку, направился в свой кабинет, Вагончик-заежка находился в трех минутах ходьбы от вагончика-канцелярии кабинета, и Зудин решил, что начальство, проснувшись и позавтракав, явится в служебное помещение. А пока что его ждали текущие дела, возникающие ежедневные вопросы, которые требовали разрешения независимо от возможной перестановки руководящих кадров.
Зудина уже поджидали. В тамбуре стоял Александр Семенович, старший прораб из ЛенБАМстроя, который строил Зудину тот самый, набивший оскомину, детский сад.
- Привет, субподрядчик, - бодро сказал Зудин, подавая руку, - скоро объект введешь? Дети плачут!
Субподрядчик Александр Семенович ничего на это бодрое восклицание не ответил, а молча прошел вслед за Зудиным в кабинет, расстегнулся, рассупонился для долгого разговора, уселся за стол, уложил на зеленое сукно богатую шапку и рукавицы. Это был молодой полный человек, можно сказать - до срока располневший, небольшой пока еще начальник с повадкой ленивого кота и с капризными толстыми губами, которые он то и дело складывал бантиком.
- Значит, так, - заявил он обиженно, - я все приготовил для покрытия масляной краской, а теперь говорят - штукатурить. Я не стану больше мотать нервы людям и себе.
Ему трудно было что-нибудь возразить, потому что он был прав. Зудин действительно собирался раздобыть масляную краску для садика, но не раздобыл - не получилось.
И, прежде чем Зудин успел что-нибудь ответить, в кабинет ввалилась еще одна шуба - начальник лесхоза.
- Привет, Васильевич, - энергично начал он с порога, - я хочу тебе напомнить, что у меня под несерьезной внешностью прячется железное сердце лесника!
Внешность у него была не такая уж несерьезная, если не считать черных нахальных усиков, будто приклеенных к молодой румяной физиономии. Но Зудин улыбнулся этой давно ему известной шутке, потому что начальник лесхоза был, во-первых, веселый человек и, во-вторых, спас Зудина от необходимости тотчас же что-то отвечать Александру Семеновичу.
А начальник лесхоза напирал:
- Ты дал мне "Магирус", спасибо. Но знаешь ли ты, что вся твоя промбаза сдвинута на полгектара в сторону против плана? А? А за это можно и штрафиком поощрить сотенки на четыре!
Он говорил еще что-то столь же остроумное и грозное, а Зудин тем временем звонил в соседний вагончик, где располагался производственно-технический отдел, и не успел остроумный лесничий закончить свою не лишенную блеска речь, как в кабинете появилась инженер Галина Петровна с планами и документами, и они с лесничим склонились над бумагами.
Начальнику лесхоза явно нравилась Галина Петровна, и Зудин сильно подозревал, что все его многочисленные придирки для того и делались, чтобы в конце концов вот так склониться с Галиной Петровной голова к голове и что-то там выяснять. Зудин усмехнулся поощрительно: у него были свои виды на начальника лесхоза.
Тут в кабинет вошла Аня Родионова, инспектор по кадрам, а за ней бочком, смущенно, молодой парень, водитель Шевчук.
- Герман Васильевич, - сказала Аня Родионова, придавая голосу интонацию служебной заинтересованности и личного безразличия. - Герман Васильевич, сказала она, - у нас была разнарядка на курсы по изучению импортной техники, вот Шевчук как раз желающий. Может, оформим его?
Так, будто между прочим, будто все равно ей, кого оформить - Шевчука или совсем не Шевчука. И будто бы дело только в том, что вот Шевчук желающий. Будто бы каждый второй в мехколонне - не желающий. Ох, женщины, однако!
Но Зудин сегодня ни на кого не сердился. Как-то он сегодня особенно ясно всех понимал и только усмехался.
Усмехаться-то усмехался, но поступал по-своему, как он любил говорить в интересах производства. И поэтому, усмехнувшись добродушно, ответил Ане и ее Шевчуку все-таки отказом, он сказал, что курсы эти рассматривает как меру поощрения и у него есть другая кандидатура - человек полтора года добросовестно проработал на "КрАЗе", показал себя, пусть теперь "Магирус" осваивает. А Шевчук недавно в мехколонне, показать себя пока еще не успел, пусть старается, обойден не будет.
Александр же Семенович во время всех этих разговоров ерзал на стуле, и скучал, и нервничал, видимо опасаясь, что у него мало-помалу спустится пар и должного напора создать уже не удастся. Поэтому, поймав паузу, он выпалил:
- Короче, я сворачиваю работы и составляю калькуляцию на сделанное. Как хотите, так платите, что хотите, то...
- Стоп! - закричал Зудин. - Стоп, не надо! Не надо сворачивать работы, сам посуди, к стенке ставишь, Александр Семенович! Мне же Стройбанк за незавершенку платить не станет, как же я с вами-то расплачусь?
- Как хотите, так платите! - распалялся Александр Семенович. - А насчет стенки - все вы меня ставили, так хоть раз, ей-богу, отыграюсь!
И тут Зудин с тревогой подумал: "Что-то управляющий не идет..."
И ощутил неприятный холодок в груди. Но не дал этому холодку и вызвавшим его дурным мыслям воли, потому что сейчас было не до того, сейчас следовало действовать в интересах производства, то есть в данную минуту уломать Александра Семеновича. И он сказал:
- Не надо сворачивать работы, Александр Семенович! Дела у тебя идут неплохо, хорошо идут дела, я же был, смотрел.
- Конечно, - парировал непримиримый Александр Семенович, - но не благодаря вам!
- Ну ясно, не благодаря, - подхватил Зудин, - мы здесь ни при чем, просто умеешь организовать работы...
- Спасибо за комплименты, - как можно грубей бросил Александр Семенович, - мне они вот где, - он показал на горло, - эти комплименты!
Но Зудин понял, что он польщен и до конца скрыть этого не может.
- Значит, так, Герман Васильевич, три тысячи метров нащельника, и мы продолжаем работу. Иначе - все!
- Герман Васильевич! - В кабинет входил Шатров, начальник подсобного производства.
- Привет, Шатров!
- Герман Васильевич, управляющий на территории промбазы!
- Ясно...
- Котельную осматривает.
- Ясно...
- Главный инженер с ним.
- Так.
Галина Петровна с начальником лесхоза все еще колдовала над планом.
- Значит, Александр Семенович, с нащельником: будет, но не сейчас. Вот котельную введем, освободятся мощности, запустим пилораму... Так, Шатров?
- Так.
- Вот и начальник подсобного производства подтверждает.
- А как же я штукатурить буду без нащельника?
- А ты свой поставь, а я отдам потом.
- Нет, не поставлю!
- Нет?
- Нет!
- А ты поставь!
Зудин ослепительно улыбнулся, показав все свои металлические коронки, так улыбнулся, что не у каждого хватило бы духу возразить. И Александр Семенович сдался:
- Ладно, но в последний раз!..
И ушел, ворча и охая, продолжать работы по детскому саду.
Галина Петровна подняла голову. Глаза ее были слегка затуманены. Она, собираясь с мыслями, смотрела на Зудина. Начальник лесхоза, собираясь с мыслями, смотрел на Галину Петровну.
- Значит, выяснили. Промбаза действительно сдвинута по отношению к геодезической точке отсчета. Но ведь мы ориентировались на клуб и магазин. А клуб и магазин тоже сдвинуты. Вообще весь поселок сдвинут по отношению к геодезической точке отсчета. А внутри поселка все расположено согласно плану, и наша промбаза тоже. Так что...
И тут Зудин уставился на начальника лесхоза, пристально так на него уставился и проникновенным, берущим за душу голосом произнес:
- Дай трактор "Т-40".
Начальник лесхоза обескураженно посмотрел на Зудина и тут уж действительно собрался с мыслями, потому что ответил ясно и понятно:
- Не дам.
Но Зудин и не надеялся на легкий успех. Он только начал скорость набирать:
- Слушай, он у тебя стоит на видном месте, простаивает. Я как мимо еду и вижу его (а он красненький!), так у меня изжога делается.
- Не стоит уже, - радостно сказал начальник лесхоза, - я его убрал с глаз.
- Ну ладно, убрал, - согласился Зудин, - мне он нужен. Дай!
- Не дам!
- А ты дай!
- А что ты мне дашь?
- А что хочешь. Трубы хочешь?
- Хочу. С вентилями.
- С вентилями нет. Возьми без вентилей.
- Без вентилей мне в ЛенБАМстрое дали.
- А ты возьми еще.
- А мне не нужно.
- Ну, дай так. Мне он позарез...
- Дай "уазик".
Наступила пауза. После паузы Зудин сказал:
- Да ты че, паря, "уазик"! Да он и неисправен! Нет, не могу.
- Ну и я не могу.
- Галина Петровна, - сказал хитрый Зудин, - ну что это за человек?
Галина Петровна пожала мягкими плечами (она была в пуховом свитере). Начальник лесхоза взглянул на нее, Зудин перехватил этот взгляд и, кажется, обнаружил в нем признаки паники. Торопясь закрепить успех, он предложил.
- Слушай, попроси что-нибудь другое!
- Сварка есть? - сдаваясь, спросил начальник лесхоза.
- Какая?
- Электрическая с трансформатором.
- Есть. Дам.
- Ну добро, в понедельник присылай механика за трактором.
- А ты за сваркой.
- По рукам.
Начальник лесхоза подошел к Зудину и, косясь на Галину Петровну, затряс ему руку.
И тут от двери раздался густой, бархатный бас:
- Как пишут в газетах, победила дружба!
- Здрасте, - сказал Зудин, поднимаясь с места.
Управляющий трестом стаскивал с руки изящную кожаную перчатку с белоснежной меховой оторочкой. За его спиной, прислонясь к притолоке, стоял главный инженер, серьезный молодой человек, из тех серьезных молодых людей, что входят в помещение без улыбки.
Управляющий долго возился с зажигалкой - она никак не хотела зажигаться. Это была заграничная зажигалка с газовым баллончиком. Но баллончик был отечественный и к заграничной зажигалке не совсем подходил, и газ, кажется, вытек. Зудин ухмыльнулся и как бы нехотя протянул спички.
- Так будет вернее.
Однако вежливо чиркать спичкой не стал, протянул коробок - и все, зажигайте сами, сам же нахмурился и стал разминать "беломорину". Управляющий поблагодарил кивком, увидев, что у Зудина готова папироса, дал прикурить Зудину, потом прикурил сам.
Потом спросил - не то чтобы грубовато, но и не церемонясь особенно:
- Разговор будет серьезный. Шатров не помешает?
Зудин пожал плечами:
- А че он помешает? У меня секретов нет.
- Добре. Оставайся, Шатров.
Шатров пожал плечами, уселся. Оставаться так оставаться. Начальству видней.
Главный инженер, подумав, тоже сел за длинный, покрытый зеленым сукном стол.
Позвали секретаршу Свету, велели никого в кабинет не пускать. Помолчали. Причем молчание затянулось, становилось уже неловким. Зудин взглянул на главного инженера. Он поджал тонкие свои губы, и у него сделалось от этого такое лицо, словно он приготовился исполнить скорбные обязанности распорядителя на серьезных похоронах.
Зудину вдруг стало смешно. Это было спасительное ощущение, вместе с ним пришла простая и ясная мысль, которая облекалась в такие примерно слова:
"Пора объясниться и заканчивать эту историю".
И он сказал, широко улыбнувшись и улыбкой этой снимая всякую напряженность:
- Чего тянуть! Приступайте.
Зудин, естественно, ждал, что начнут с пожара или, может быть, с коллективной жалобы, но все-таки, вероятнее всего, с пожара.
А управляющий начал совершенно неожиданно с вечерней школы. Это был плотный, энергичный человек, у которого всегда было красное лицо. То ли от здоровья, то ли, наоборот, от гипертонии, хотя нет - какая гипертония, он и не бюллетенил никогда, - скорей всего, от здоровья. И голос у него был энергичный и властный. И вот этим энергичным голосом задал управляющий свой первый вопрос.
- Ты почему, Зудин, - спросил он недовольно, - учебе молодежи препятствуешь и других руководителей подстрекаешь учебе молодежи препятствовать?
- Это че, - усмехнулся Зудин, - председатель поссовета успел нажаловаться или директор школы?
- Директор школы, мы его как раз из Нижнего подвозили.
- Ну вот, - развел руками Зудин, - его же на моей машине подвозят, и он же на меня и жалуется.
Управляющий, однако, не расположен был к шуткам и заявил, что машина, между прочим, государственная и что учеба молодежи в вечерней школе - это дело тоже государственное, и ему непонятно, с чего это Зудин так веселится.
- Да дело-то простое, - легко объяснил Зудин, - простое дело-то, как апельсин. По положению учащимся положено предоставлять полдня в неделю для занятий. Оплачиваемых. Практически же каждый учащийся получает день в неделю: полдня - за счет производства, полдня - за свой счет. Таким образом, в среднем получается у каждого два неоплаченных дня в месяц. Я лично считаю, что если ты действительно хочешь учиться, получать знания, диплом и так далее, то это не такая уж большая жертва. Потому что полдня в наших условиях, конечно, не получится. Так вот этот самый директор предложил согласовать такое постановление: давать учащимся по свободному дню раз в две недели, а желающим просто прибавить и к отпуску, как отгулы.
- Ну и что? - спросил с интересом управляющий. И добавил, обращаясь к главному инженеру и начальнику подсобного производства: - Логично, а?
Главный инженер никак на это не прореагировал, словно боялся потерять раз и навсегда принятое скорбно-деловое выражение лица. А веселый начальник подсобного производства Шатров поднял брови и развел руками, дескать, не знаю, не знаю...
А Зудин продолжал:
- Сначала многие согласились, и СМП, и ЛенБАМстрой, и телевизионщики "Орбиты"... в общем, все почти что согласились. Ну, а я против выступил.
- Почему? Нарушение финансовой дисциплины?
- Да нет, с этим вроде бы в порядке.
- А в чем дело?
- А в том, - заговорил Зудин, зажигаясь, заводясь, как тогда на поссовете, - а в том, что это профанация самой идеи образования. В том, что эти положенные за счет государства полдня придуманы для того, чтобы создать условия для учебы, а не для того, чтобы быть дополнительной премией: учишься - вот тебе неделя к отпуск)! Зачем они, такие ученики, нужны, которых приманивать приходится? Для цифры? Или для пользы дела? А если пользы делу нет, то кому нужна цифра? Кому-то лично - его похвалят, а государству - ущерб. - Зудин махнул рукой: - В общем, со мной согласились...
Управляющий нахмурился еще сильней, но фразу сказал, совершенно не соответствующую этой самой нахмуренности.
Он сказал:
- А может быть, ты и прав... - И заговорил энергичным своим, настырным голосом. - Значит, так. Ты знаешь, что приехал я тебя снимать.
- Ну! - спокойно согласился Зудин.
- Знаешь, жалобы на тебя какие?
Зудин усмехнулся:
- Вот главный знает.
- Я не отказываюсь, - отчеканил главный инженер, - не отказываюсь, не скрываю и никогда не скрывал. Считаю методы начальника мехколонны...
- Погоди, - остановил его управляющий - до тебя очередь дойдет. - И, не меняя тона, спросил Зудина: - Алименты разнорабочей Палей выплатил?
- Выплатил...
- Поделом. Не будешь нарушать трудовое законодательство. Партизан тоже!
Тут управляющий опять посмотрел на главного инженера, причем посмотрел довольно пристально, и сказал:
- А рабочие, кстати, письмо прислали. Несколько человек. Просят их подписи под известной вам всем жалобой считать недействительными. И никто их, по-моему, не организовывал - сами созрели. Но дело не в письме. Дела, я посмотрел, идут у вас тут неплохо. Показатели хорошие. Промбаза оборудуется по-хозяйски, с любовью. Котельную вводите. Стенд раздобыли для регулировки форсунок... Общежитие построили, дома... Неплохо дела идут, если не считать, конечно, пожара на Джигитке. Но это дело уголовное, прокуратура, надо полагать, разберется. Хотя то, что ты этого бича держал на перевалочной базе, за это с тебя, конечно, спросится.
И вот как раз на этом месте Зудин понял, что его не снимут. Если человеку говорят, что с него за что-то там одно конкретное спросится, значит, его в обозримом будущем видят в этой самой должности, на этом самом месте.
И, для того чтобы внести в дело полную ясность, он спросил напрямик:
- Так вы че, снимать меня не будете, че ли?
- Расчекался! - сказал управляющий. - Ишь, расчекался! - И ответил после паузы. - Работай. Вопрос о снятии снимаю. - Потом, как бы укрепляясь в своем решении, посмотрел строго на главного инженера и начальника подсобного производства и повторил с нажимом: - Вопрос снимаю. И всякие разговоры на эту тему считаю вредными для производства. Прошу передать всем... - Подумал, подыскивая слово, и закончил, усмехнувшись: - ...заинтересованным лицам. - И еще сказал: - В тресте эти разговоры также будут прекращены, как мешающие нормально работать.
- Ну, правильно, - согласился Зудин.
- Это не все, - сказал управляющий. - Ты, Зудин, прямой человек, и я тоже не люблю крутить. Поэтому я тебе говорю: ты можешь ставить вопрос о главном инженере.