Сеня поверил было, жутко тогда ему стало, но он не отступился, так до ночи и не выпустил Леху в поселок, чтобы он где-нибудь не выпросил. Потому что в райцентре и в тунгусских деревнях торговля была не орсовская, и спирт продавали, и у многих был запас...
Даже до ветра Сеня его выводил.
Так сутки выдержал. А утром Леха выпил, и пил неделю. Жутким было еще и то, что потом Леха ничего не мог вспомнить: ни то, как Сеня его запирал, ни то, как на сопку водил, - ничего.
Сеня встал и включил чайник. Сеня был неприхотливым человеком. Крепкий остуженный чай и жаренная на постном масле картошка всегда повышали его настроение. Но сейчас картошку чистить не хотелось.
Опять раздался стук в дверь.
Сеня надел рубаху и открыл.
На пороге стояли "зеленый мастер" Славик и понурая девица, длинная, выше Славика на полголовы. Славик был мрачен. Девица тоже не искрилась радостью. Что касается Сени, то у него на душе было просто мерзко. Поэтому ни хозяин, ни гости не улыбнулись. А что за встреча без улыбки? Сплошная неловкость, молчание, перетаптывание с ноги на ногу. Наконец Сеня, тихонько вздохнув, сказал "здрасте", потом сказал "проходите" и, поскольку в этот момент зашипел чайник, сказал "садитесь, чайку попьем".
Угощение у Сени было небогатое - только хлеб. Зато чай был хорошо заварен и с сахаром. Потому что заварки и сахару было накуплено много, за остальным же нужно было ходить в магазин; обычно ходил Леха, но по известным причинам последнее время он не занимался хозяйством. Гости хлеб Сенин не ели, а чаек тянули в охотку и скоро созрели для разговора.
Девицу звали Фиса, дело ее заключалось в том, что ей негде было ночевать. Заежку оккупировали мужики - Толик и еще какой-то пьянчужка, и Сеня, как председатель месткома, должен был немедленно решить ее жилищный вопрос. От чая девица порозовела, оттаяла, и Сеня, как все-таки мужчина, где-то в самой глубине своей подумал, что девочка ничего, симпатичная даже, и голос у нее чистый, и глаза чистые, прозрачные. А потом, тоже в самой глубине, но уже как все-таки председатель месткома, подумал: "Не поломали бы ее здесь..." При этом Сеня озабоченно и как-то трогательно морщил нос, и Фиса мало-помалу успокоилась, и даже в разговоре улыбнулась. Хоть Сеня всего-то и сказал: "Подумаем, что-нибудь придумаем".
Когда дело дошло до "зеленого мастера", он взглянул на Сеню большими, слегка навыкате глазами и спросил с нажимом:
- Скажи как председатель месткома, он имеет право не отпускать меня в отпуск, если мне надо жениться? По КЗОТу?
- Успокойся, - сказал Сеня. - Имеет.
- Как это - имеет? - не поверил "зеленый мастер" Славик.
- Не кипятись, - сказал Сеня. - Ты же по распределению, а это все равно что по договору на три года. Отпуск - в течение трех лет по усмотрению администрации.
- По усмотрению? - спросил "зеленый мастер" тоном скорей скандальным, чем рассудительным. - По усмотрению? - спросил он с придыхом. - А если у человека жизнь рушится? Если вся судьба зависит... Эх ты, профсоюз! К тебе как к человеку...
Фиса переводила взгляд с Сени на "зеленого мастера".
"Что за жизнь, - думала она с тоской, - что за жизнь!"
И тут "зеленый мастер" Славик произнес слова, которые ему, конечно, не следовало произносить.
- Зудину женю лижешь...
Для одного вечера это было многовато.
Один раз одному бичу Сеня уже спустил это оскорбление. Он просто не нашелся вовремя, но с него хватит. Сеня резко встал, открыл входную дверь и театральным жестом отправил юного мастера в темную ночь, набитую звездами и студеным ветром. При этом Сеня сказал сначала трагическое "прошу", а потом вполголоса, так, чтобы не слышала Фиса, назвал широкоизвестный адрес, столь же точный, сколь неопределенный. Славик вылетел пулей из вагончика, бранясь и огрызаясь и одновременно натягивая на себя белоснежный полушубок.
Сеня вернулся расстроенный, налил кружку остывшего чая и залпом выпил.
И тут Фиса пожалела Сеню. Ничего она не поняла из того, что произошло, поняла только, что обидели Сеню, и пожалела. Она сказала тихо:
- Не огорчайтесь...
И совсем робко дотронулась до Сениного фланелевого рукава.
Сеня улыбнулся виновато и смешно наморщил нос.
- Где же тебя сегодня устроить?
И сам ответил весьма оптимистически:
- Ладно, пей чай, в крайнем случае что-нибудь придумаем.
Если Сеня говорил оптимистически "что-нибудь придумаем", это означало, что какой-то, пусть нежелательный, но все-таки выход из положения у него уже есть. Например, в данном случае был такой нежелательный выход, что Сеня запрет Фису в своем вагончике, а сам отправится спать к холостякам в общежитие или в вагончик к Арслану Арсланову. Хотя у Арслана Арсланова сейчас живет Нина, так что - в общежитие...
- Жестко, - зажмурив глаза, сказала Фиса и вздохнула.
- Жестко? - удивился Сеня. - Да ты что!
- Жесткие здесь все, - подтвердила Фиса.
- Ну, это ты зря, - обиделся Сеня, - люди у нас неплохие. Поживешь сама поймешь.
Помолчав, спросил:
- Ты по вызову или как?
- По распределению, - сказала Фиса.
- Ну, а... с желанием?
- С желанием, - Фиса криво усмехнулась. И смысл от этой усмешки получился такой, что, дескать, желали-то одно, а получили-то другое.
- Вот и "зеленый мастер", - сказал Сеня, стараясь не замечать этой усмешки, - вот и "зеленый мастер" Слава, что кричал тут... всякое... тоже с желанием, а видишь?
- Его что, жениться не пускают?
- Не пускают, - развел руками Сеня. - Нельзя его отпустить. Он один на участке остался - и за прораба, и за мастера, и за механика... Так получилось. А он - вынь да положь. Даже в ПК комсомола жаловался: комсомольца жениться не отпускают.
- Да? - почти заинтересованно спросила Фиса.
- Ну! - охотно подтвердил Сеня. - Тут пошли сигналы в трест, в Дорпрофсож, на Зудина стали нажимать, но Зудин такой: как сказал, так и сделает. Ну, в тресте ругать-то его ругают, а тоже куда денешься: производственная необходимость...
- А жизнь человеку ломать - тоже производственная необходимость? неожиданно зло спросила Фиса. Так зло спросила, что Сене захотелось поежиться, но он сдержался.
Вот ведь пойди ее пойми: то "не огорчайтесь", а то зверенышем смотрит.
- Жизнь-то, - как-то строго сказала Фиса, - жизнь-то одна...
Сене показалось, что вовсе она не о Славкиной женитьбе говорит, а о чем-то... черт его знает о чем, о своем о чем-то. И вроде бы не к нему обращается, а к самой себе, что ли...
- Одна жизнь, - повторила Фиса и заплакала.
Тут Сеня по-настоящему растерялся.
Он тронул Фису за плечо, желая успокоить, но Фиса дернулась как ужаленная и метнула на Сеню исподлобья злой, испуганный взгляд.
И в этот момент - третий раз за сегодняшний вечер! - раздался стук в дверь.
- Сейчас! - с облегчением, даже радостно, крикнул Сеня и скинул крючок. И толкнул дверь уже с любопытством: кого это еще принесло?
Принесло комендантшу Варьку.
Меньше всего ждал Сеня в гости комендантшу. Дело в том, что Варька была, если можно так выразиться, в глубоком декрете, и ее дело было сидеть себе в своем балке - у Варьки был балок* здесь же, возле промбазы, - и ждать положенного часа. А когда дело поспеет, загодя сообщить Зудину, и Зудин организует отправку в Нижний, в роддом, и пристроит на время к кому-нибудь Варькину пятилетнюю Наташку. Или Сене скажет пристроить, и Сеня, как председатель месткома, конечно, что-нибудь придумает...
______________
* Балок - временный, грубо сбитый деревянный домик, часто на полозьях.
Комендантша ввалилась, вломилась, ворвалась, неся перед собой огромный живот, натянувший старый байковый халат с оторванной пуговицей, скинула с плеч на пол полушубок; она ринулась к стулу, на котором сидела Фиса, смахнула эту Фису со стула, уселась, расставив ноги, ошалело взглянула на Сеню и тихо охнула:
- Сеня... рожу!
- Не выдумывай! - строго прикрикнул Сеня и выключил радио.
И тут Наташка, которая вкатилась вместе с матерью и стояла теперь, прижимаясь к ней, вцепившись грязными ручонками в байковый халат, заревела в голос:
- Она правда родит! Она уже давно стонет!
И, как бы в подтверждение ее слов, Варька схватилась за низ живота, закачалась на стуле из стороны в сторону, застонала, заскрипела зубами, сдерживая вой, потом вдруг успокоилась и сидела, обессиленная, утирая ладонью мокрое от пота и слез лицо.
Сеня сорвал с гвоздя зеленую ватную куртку с бамовской эмблемой на левом рукаве и выскочил из вагончика, и уже Фисе пришлось запирать дверь, и укладывать Варьку на кровать, и успокаивать - все тем же чаем! - Наташку.
Сеня в полминуты покрыл расстояние от своего вагончика до диспетчерской и, не обращая внимания на дремавшую сторожиху Любу, схватил телефонную трубку.
Прежде всего Сеня позвонил в поселковую больницу. В больнице сказали, что у них нет родильного отделения и роженицу следует везти в Нижний. Это Сеня знал и без них. Он просил дежурную машину. Дежурную машину Сене сразу не дали, объяснив, что, во-первых, больница не может оставаться без дежурной машины всю ночь, а во-вторых, она неисправна. Логики в этом не было никакой, но на спор ради истины времени не оставалось, а что толку не будет, Сеня понял отчетливо. Тогда он позвонил на квартиру Зудину.
Толстая сторожиха Люба проснулась и уставилась на Сеню демонстративно бодрым взглядом, в котором читалось: "Я и не думала спать, вот, пожалуйста, и глаза открыты". Хоть все в мехколонне знали удивительную способность Любы спать даже днем, даже стоя, даже с открытыми глазами. На столе, покрытом исчерканной зеленой бумагой, лежали полные Любины руки, и на одной из них красовались четыре синие буквы: ЛЮБА, объясняя всем, что, во-первых, Люба это действительно Люба и что, во-вторых, у нее было сложное прошлое. Зудин шутил, что, когда Люба сторожит, нужно выставлять еще одного сторожа стеречь, чтоб Любу не украли. Однако держал Любу, не прогонял - из уважения к ее мужу таджику Рахимкулову. Рахимкулов был прекрасным плотником, прекрасным бригадиром, и его, конечно, устраивало, что жена трудоустроена и работает тут же, на глазах. Зудин справедливо считал, что лучше иметь одного плохого сторожа, чем искать нового бригадира плотницкой бригады.
- Люба! - крикнул Сеня. - Водогрейку! Быстро! Сейчас же!
Видимо, Люба действительно настолько проснулась, что сумела оценить ситуацию и сообразить, что от нее требуется. Она выскочила из диспетчерской, заглянула в котел водогрейки - воды было четверть котла, накидала под котел дров, плеснула солярки и подожгла.
Сеню всегда восхищала способность Зудина ничему не удивляться, и, что бы ни случилось, не сокрушаться, а действовать. Выслушав насчет Варьки, Зудин даже не чертыхнулся.
- Значит, так, - сказал он спокойно, так спокойно и уверенно, словно у него было время все взвесить и прикинуть, - самосвалы на участках. Водовоз живет в Березовом, мой Юра тоже там. Остается, Семен Филиппович, тебе ехать.
- На чем, Герман Васильевич?
- Слушай, не перебивай.
- А Арсланов?
- Не перебивай, сказали тебе. Арсланов в командировку улетел вчера, в Красноумск насчет стенда. Вчера Мороза в отпуск отпустил. Машина его в теплом боксе. Исправна. Он мне лично ее сдавал. Ключи в бардачке. Вопросы?
- Понял! - крикнул Сеня и, бросив на рычаг трубку, выскочил из диспетчерской.
Люба дремала, сидя на чурбаке, подперев ладонями подбородок. На ее полном красивом лице плясали отблески пламени.
- Люба! - заорал Сеня. - Теплый гараж! Живо!
И, схватив ее за рукав огромной казенной шубы, потащил, поволок, набирая скорость, к теплому боксу. Тяжело дыша, Люба достала связку ключей. И, уже забравшись в кабину КрАЗа и нащупав в бардачке ключ от зажигания, Сеня отдал Любе последнюю команду:
- Два ведра горячей воды!
Люба схватила ведра и с необыкновенной резвостью ринулась к водогрейке.
Машина завелась сразу. Это была большая удача.
КВАРТИРА НАЧАЛЬНИКА МЕХКОЛОННЫ
Зудин положил трубку на рычаг, пригладил машинальным жестом челку и взглянул на сына:
- Ну и че?
За двадцать лет жизни в Сибири он здорово научился "чекать".
- Ниче, - пожал плечами сын, для которого Сибирь была уже родиной.
- Че ниче? - спросил отец.
- А не получается, - сказал сын, засовывая в ранец тетрадку и задачник.
Зудин склонил голову набок и стал с любопытством смотреть на сына. Он просто рассматривал его как диковину, с каким-то даже восхищением.
- Че, так и пойдешь?
- Ну, - пожал плечами сын и даже руками развел чуть-чуть, дескать, что же тут такого.
- А двойка? - полюбопытствовал Зудин.
- Да нет, - терпеливо объяснил начальнику мехколонны Зудину сын-шестиклассник, - у нас двойки не ставят. Объяснят потом, вот и все.
- Не ставят? - удивился Зудин и добавил выражение, бытовавшее в поселке и означавшее крайнюю степень изумления.
Он сказал:
- Ни себе чего?! - И добавил самым будничным тоном: - Ты вот что: доставай-ка обратно тетрадку и решай. И пока не решишь... Понял?
И посмотрел на сына с жесткой, при холодных глазах, улыбкой.
И надо сказать, что сын понял и засопел над задачей. А Зудин сказал назидательно:
- Избаловали вас с этой процентоманией. Интересно, вы для кого учитесь: для себя или для учителей?
Сын поднял голову от тетради и спросил весьма резонно:
- А вы для кого учились?
- Мы для себя. Тогда другие были порядки. Меня, например, из шестого класса просто вышибли.
- Как вышибли? - не поверил сын. - Может быть, на время?
- Какой там на время, - усмехнулся Зудин, - совсем, понял? Ладно, все, занимайся.
И закурил.
А закурив, поднялся и пошел в сени, потому что в дверь деликатно стучали.
Зудин занимал двухкомнатную квартиру в сборно-щитовом четырехквартирном доме. Таких домов стояло кучно более десятка. Это была мехколонновская застройка. Ко второму году бамовской эпопеи жилищный вопрос был в основном решен. Часть рабочих осталась жить в балках в Березовом - самом первом в этих местах обиталище на берегу речки среди березового леса. Часть - в вагончиках и балках возле промбазы, часть - в новой мехколонновской застройке. Причем в сборно-щитовых домах не ставили печей: они отапливались котельной сопредельного строительно-монтажного поезда. Много было споров по этому поводу, трест рекомендовал Зудину класть печи, как делали начальники других мехколонн, например в Новом Уояне, потому что котельная еще была не готова и было неизвестно, введут ли ее в строй к холодам. Но Зудин твердо знал, что если сразу не отрезать путь к печке, то строительство котельной затянется на года. Больше того, он убедил не ставить печей и начальника этого самого СМИ, который строил котельную. А это уже была гарантия... Были, однако, в жилищном вопросе свои издержки. Это были издержки географического порядка. Поселок Березовый находился далеко от промбазы - в шести километрах, причем дорога шла через две сопки. Это заставляло держать на линии специальный автобус "ЛАЗ", который привозил рабочих на работу, а детей в школу и отвозил их обратно в поселок, совершая таким образом три рейса ежедневно. "ЛАЗ" часто ломался, тогда его заменяла "дежурка" - грузовая машина с деревянным домиком в кузове. Домик смастерили мехколонновские плотники. Когда ломалась и "дежурка", в дело вводился вездеход "ГАЗ-71", выполненный на базе бывшего артиллерийского тягача легкого и потому в просторечье именуемый атээлкой.
Застройка находилась не так далеко от промбазы, и путь к ней лежал ни через какую не через сопку, а через центр поселка, но километра три, однако, было. Именно эти три километра проделал "зеленый мастер" Славик, вылетев пулей из вагончика председателя месткома Сени Куликова, причем проделал их в хорошем темпе армейского марш-броска, хотя строю обучен не был, ибо как строитель Байкало-Амурской магистрали имел от армии отсрочку.
Когда Славик учился в Омском техникуме, он написал реферат. Это был конкурсный реферат по линии общественных дисциплин. Славик написал об изыскателях Кошурникове, Стаффато и Журавлеве, которые погибли в тайге, но не погибли записи Кошурникова, и они, эти записи, были бесценны.
Изыскания велись в грозные годы войны, в тех местах, где потом построили трассу Абакан - Тайшет. Славик был впечатлительным юношей, он даже писал наивные стихи, которые радовали абсолютным оптимизмом. Когда начали строить БАМ, Славик сразу сказал себе, что его место именно на этой стройке.
Практику после третьего курса Славик проходил в Звездном, было лето, жили в палатке, производили геодезическую съемку карьеров, помогали на пилораме, купались, по вечерам танцевали на свежеструганой танцевальной веранде. Их было трое практикантов, и это были все-таки невозможно юные ребята с совершенно детскими физиономиями. Их любили на стройке, мастера и инженеры не упускали случая потолковать с ними, каждый рассказывал, что знал о планах стройки, а все вместе знали немало.
К тому же Славик выступал в День строителя в импровизированном концерте. Он пел, читал юмористические стихи, подражая Карцеву и Ильченко, Утесову и главному инженеру СМП.
Одним словом, уезжал Славик с практики в полной уверенности, что расстается ненадолго, что закончит свои дела в Омске (последний семестр и диплом) и вернется в этот край, на эту стройку, где был обласкан симпатией и даже любовью сильных и мужественных взрослых людей. Он, естественно, не мог тогда знать, что практикант и штатный работник живут по разным законам, это он с лихвой познал год спустя.
Но тогда он вернулся в Омск, совершенно влюбленным в стройку, в свою будущую работу, в свой собственный энтузиазм. Сердце его было распахнуто для любви. Он влюбился в героев своего реферата, и реферат произвел сильное впечатление на областную комиссию, и Славик был послан в Москву на слет победителей конкурса, который, оказывается, проводился по всей стране. Там, в концертном зале МГУ, Славик выступал с трибуны, он рассказал о героях-изыскателях, и о своей практике на БАМе, и о своем твердом желании поехать на БАМ работать. Он объявил с трибуны тему своего дипломного проекта (эта тема была связана с БАМом, со станцией "Магистральный") и торжественно обещал защитить диплом на "отлично". Это было, конечно, очень смелое обещание, не допускающее никаких случайностей и отвергающее всякие суеверные страхи. Никто даже из отличников не решается так уверенно прогнозировать предстоящий экзамен и тем более защиту диплома. Наверное, только в юности, только в счастливый период уверенности в безусловном своем счастье можно так командовать собственной судьбой, и, наверное, в этом есть своя мудрость, и судьба чаще всего подчиняется.
Так или иначе, Славик дал такое обещание, причем дал его на всю страну, потому что слет транслировался, и материалы слета были потом опубликованы в журнале "Среднее специальное образование", и там был изображен Славик на трибуне, и приводилась вся его яркая речь.
И Славик, конечно, выполнил свое обещание, и ничто ему не помешало.
Да, сердце Славика было распахнуто для любви, и в него, это распахнутое для любви сердце, вошла Людочка, совсем юная, младшая, она была младше на целый курс.
Славик обратил на Людочку внимание в столовой: Людочка дежурила тогда по столовой, она мыла посуду, и Славик обратил на нее внимание. Сначала почти бессознательно - засмотрелся, какие у этой девочки легкие и красивые движения, удивился, что, оказывается, даже мыть посуду можно красиво, потом посмотрел внимательно, рассмотрел хорошенькое, трогательное сосредоточенное личико и почувствовал нарастающее волнение; это было знакомое чувство, он уже переживал его несколько раз - на втором и на третьем курсе, на тогда это быстро проходило, а сейчас как-то вдруг стало ясно, что не пройдет.
На другой день Славик пригласил Людочку в кино, а она не пошла. Дело было так: он купил два билета и один дал Людочке. В коридоре в перерыв подошел, дал билет, сказал "приходи" и отошел, почти счастливый. А она не пришла. И Славик смотрел фильм один. Фильм был не очень хороший.
Дня через два Славик опять вручил Людочке билет, и на этот раз, прежде чем отойти, посмотрел на ее реакцию. У нее была такая реакция: она смутилась, сказала: "Чего выдумал!", но билет не бросила.
Славик смотрел на эту ее реакцию, смеясь, потому что абсолютно был уверен, что не может не понравиться Людочке. Улыбка у Славика была, он знал, ослепительная. Славик был маленького роста, сложение у него было скорее детское, чем взрослое, лицо круглое, с ямочками на щеках, и длинные мягкие волосы. Волосы были очень светлые. Не белые все-таки, но и не желтые еще, где-то посередине. Зато зубы - ровные и белые (от природы и потому, что Славик их чистил дважды в день и не курил тогда - берег белизну).
Людочка взяла билет, но опять не пришла. И Славик опять смотрел фильм один. Фильм был очень хороший.
После этого Славик писал курсовую и билеты в кино временно брать перестал. При встрече они, однако, здоровались, причем Славик здоровался, смеясь, потому что ему и вправду было весело.
Тут Славику сообщили, что Людочка, оказывается, наводила справки о нем, что он за мальчик, как учится, с кем дружит, ну и прочее такое. Славик не беспокоился за свои характеристики. Поэтому он буквально накануне защиты курсовой работы опять взял два билета в кино, и Людочка на этот раз пришла. Фильм был, наверное, очень хороший, но Славик ничего из этого фильма не запомнил, он даже название забыл. Людочка потом ему объяснила, какое было название и какое было содержание.
Потом, перед самым дипломом, Людочка подарила Славику фотографию с надписью. Надпись была серьезная и нежная. И там были такие слова: "Будь всегда таким, какой ты сейчас". Значит, такой, как есть. Славик Людочку вполне устраивал. Потому что Славик жил светясь. Он жил на сплошном вдохе. Это была самая счастливая пора - пора предвкушения счастья. Славик тогда еще, конечно, не знал, что предвкушение счастья прекрасней, чем само счастье.
Диплом он защитил на "отлично".
Герман Васильевич Зудин, сжав губами папиросу, открыл дверь. В дверях стоял "зеленый мастер".
Прозвище "зеленый мастер" прилипло к Славику в первый же день его появления в мехколонне. Причем прилипло оно к нему с легкой руки начальника. Дело было не только в том, что Славик выглядел моложе своих лет (а лет-то ему было девятнадцать). Дело было еще в том, что Славик обожал зеленый цвет. И появился он перед ясными очами начальства в нежно-зеленом костюме, ядовито-зеленом галстуке и матово-зеленых полуботинках, держа в руке новенький фибровый чемоданчик, разумеется, зеленого цвета.
Сейчас Славик был в белоснежном полушубке, причем Зудин, подписывая ему наряд на полушубок, дружески советовал взять все-таки черный, потому что белый, хоть и наряднее выглядит, ужасно пачкается, и не пройдет и недели... Однако прошло более месяца, а полушубок продолжал сверкать белизной, и одному богу было известно, как это Славику удавалось. Работал Славик хорошо, но не успешно. Хорошо он работал в том смысле, что старался и не ленился. Не успешно - в том смысле, что допускал иногда некоторые ошибки. Даже правильнее было бы сказать, что он довольно часто допускал довольно грубые ошибки. Тут были всякие-разные истории. Например, он отдал на день "Магирус" заведующей котлопунктом, потому что котлопункт принадлежал сопредельному строительно-монтажному поезду и мехколонновцев кормили там по договоренности. И вот заведующая сказала, что, если Славик не даст машину привезти продукты, она не станет кормить рабочих его участка. И Славик дал "Магирус", что, безусловно, оказалось на дневной выработке. И Славику объявили выговор. Но он не впал в уныние, он имел твердое намерение приобрести со временем производственный опыт и продолжал работать столь же энергично. Потом были две-три истории с неправильным начислением зарплаты. Тут Славик вообще-то был как бы между двух огней. С одной стороны, механизаторы двух смен участка, которым он закрывал наряды, люди опытные, как правило, в возрасте от тридцати до сорока, как правило, грамотные, как правило, горластые и темпераментные, побуждали Славика писать в наряде, скажем, "скальный грунт", в то время, как грунт был все-таки не скальный. Начальник же мехколонны Герман Васильевич Зудин, человек тоже опытный и не просто грамотный, а съевший собаку в вопросах труда и зарплаты, и если не горластый, то властный, побуждал Славика по поводу того же карьера писать "грунт - песок", хоть грунт был все-таки и не песок. Если бы на участке был, как это и полагается, прораб, Славику не пришлось бы закрывать наряды - это дело прораба. А дело строймастера - разметка дороги, проверка геометрии полотна - очень специальная работа. Но прораба на участке не было. Участковый прораб лежал в больнице с бытовой травмой. Он сломал ногу, возвращаясь со дня рождения. Дело в том, что строящийся поселок - это, конечно, вам не город, дороги неровные, а если где тянут коммуникации, то там к тому же и роют канавы. Вот прораб, возвращаясь со дня рождения, и сломал ногу.
Даже до ветра Сеня его выводил.
Так сутки выдержал. А утром Леха выпил, и пил неделю. Жутким было еще и то, что потом Леха ничего не мог вспомнить: ни то, как Сеня его запирал, ни то, как на сопку водил, - ничего.
Сеня встал и включил чайник. Сеня был неприхотливым человеком. Крепкий остуженный чай и жаренная на постном масле картошка всегда повышали его настроение. Но сейчас картошку чистить не хотелось.
Опять раздался стук в дверь.
Сеня надел рубаху и открыл.
На пороге стояли "зеленый мастер" Славик и понурая девица, длинная, выше Славика на полголовы. Славик был мрачен. Девица тоже не искрилась радостью. Что касается Сени, то у него на душе было просто мерзко. Поэтому ни хозяин, ни гости не улыбнулись. А что за встреча без улыбки? Сплошная неловкость, молчание, перетаптывание с ноги на ногу. Наконец Сеня, тихонько вздохнув, сказал "здрасте", потом сказал "проходите" и, поскольку в этот момент зашипел чайник, сказал "садитесь, чайку попьем".
Угощение у Сени было небогатое - только хлеб. Зато чай был хорошо заварен и с сахаром. Потому что заварки и сахару было накуплено много, за остальным же нужно было ходить в магазин; обычно ходил Леха, но по известным причинам последнее время он не занимался хозяйством. Гости хлеб Сенин не ели, а чаек тянули в охотку и скоро созрели для разговора.
Девицу звали Фиса, дело ее заключалось в том, что ей негде было ночевать. Заежку оккупировали мужики - Толик и еще какой-то пьянчужка, и Сеня, как председатель месткома, должен был немедленно решить ее жилищный вопрос. От чая девица порозовела, оттаяла, и Сеня, как все-таки мужчина, где-то в самой глубине своей подумал, что девочка ничего, симпатичная даже, и голос у нее чистый, и глаза чистые, прозрачные. А потом, тоже в самой глубине, но уже как все-таки председатель месткома, подумал: "Не поломали бы ее здесь..." При этом Сеня озабоченно и как-то трогательно морщил нос, и Фиса мало-помалу успокоилась, и даже в разговоре улыбнулась. Хоть Сеня всего-то и сказал: "Подумаем, что-нибудь придумаем".
Когда дело дошло до "зеленого мастера", он взглянул на Сеню большими, слегка навыкате глазами и спросил с нажимом:
- Скажи как председатель месткома, он имеет право не отпускать меня в отпуск, если мне надо жениться? По КЗОТу?
- Успокойся, - сказал Сеня. - Имеет.
- Как это - имеет? - не поверил "зеленый мастер" Славик.
- Не кипятись, - сказал Сеня. - Ты же по распределению, а это все равно что по договору на три года. Отпуск - в течение трех лет по усмотрению администрации.
- По усмотрению? - спросил "зеленый мастер" тоном скорей скандальным, чем рассудительным. - По усмотрению? - спросил он с придыхом. - А если у человека жизнь рушится? Если вся судьба зависит... Эх ты, профсоюз! К тебе как к человеку...
Фиса переводила взгляд с Сени на "зеленого мастера".
"Что за жизнь, - думала она с тоской, - что за жизнь!"
И тут "зеленый мастер" Славик произнес слова, которые ему, конечно, не следовало произносить.
- Зудину женю лижешь...
Для одного вечера это было многовато.
Один раз одному бичу Сеня уже спустил это оскорбление. Он просто не нашелся вовремя, но с него хватит. Сеня резко встал, открыл входную дверь и театральным жестом отправил юного мастера в темную ночь, набитую звездами и студеным ветром. При этом Сеня сказал сначала трагическое "прошу", а потом вполголоса, так, чтобы не слышала Фиса, назвал широкоизвестный адрес, столь же точный, сколь неопределенный. Славик вылетел пулей из вагончика, бранясь и огрызаясь и одновременно натягивая на себя белоснежный полушубок.
Сеня вернулся расстроенный, налил кружку остывшего чая и залпом выпил.
И тут Фиса пожалела Сеню. Ничего она не поняла из того, что произошло, поняла только, что обидели Сеню, и пожалела. Она сказала тихо:
- Не огорчайтесь...
И совсем робко дотронулась до Сениного фланелевого рукава.
Сеня улыбнулся виновато и смешно наморщил нос.
- Где же тебя сегодня устроить?
И сам ответил весьма оптимистически:
- Ладно, пей чай, в крайнем случае что-нибудь придумаем.
Если Сеня говорил оптимистически "что-нибудь придумаем", это означало, что какой-то, пусть нежелательный, но все-таки выход из положения у него уже есть. Например, в данном случае был такой нежелательный выход, что Сеня запрет Фису в своем вагончике, а сам отправится спать к холостякам в общежитие или в вагончик к Арслану Арсланову. Хотя у Арслана Арсланова сейчас живет Нина, так что - в общежитие...
- Жестко, - зажмурив глаза, сказала Фиса и вздохнула.
- Жестко? - удивился Сеня. - Да ты что!
- Жесткие здесь все, - подтвердила Фиса.
- Ну, это ты зря, - обиделся Сеня, - люди у нас неплохие. Поживешь сама поймешь.
Помолчав, спросил:
- Ты по вызову или как?
- По распределению, - сказала Фиса.
- Ну, а... с желанием?
- С желанием, - Фиса криво усмехнулась. И смысл от этой усмешки получился такой, что, дескать, желали-то одно, а получили-то другое.
- Вот и "зеленый мастер", - сказал Сеня, стараясь не замечать этой усмешки, - вот и "зеленый мастер" Слава, что кричал тут... всякое... тоже с желанием, а видишь?
- Его что, жениться не пускают?
- Не пускают, - развел руками Сеня. - Нельзя его отпустить. Он один на участке остался - и за прораба, и за мастера, и за механика... Так получилось. А он - вынь да положь. Даже в ПК комсомола жаловался: комсомольца жениться не отпускают.
- Да? - почти заинтересованно спросила Фиса.
- Ну! - охотно подтвердил Сеня. - Тут пошли сигналы в трест, в Дорпрофсож, на Зудина стали нажимать, но Зудин такой: как сказал, так и сделает. Ну, в тресте ругать-то его ругают, а тоже куда денешься: производственная необходимость...
- А жизнь человеку ломать - тоже производственная необходимость? неожиданно зло спросила Фиса. Так зло спросила, что Сене захотелось поежиться, но он сдержался.
Вот ведь пойди ее пойми: то "не огорчайтесь", а то зверенышем смотрит.
- Жизнь-то, - как-то строго сказала Фиса, - жизнь-то одна...
Сене показалось, что вовсе она не о Славкиной женитьбе говорит, а о чем-то... черт его знает о чем, о своем о чем-то. И вроде бы не к нему обращается, а к самой себе, что ли...
- Одна жизнь, - повторила Фиса и заплакала.
Тут Сеня по-настоящему растерялся.
Он тронул Фису за плечо, желая успокоить, но Фиса дернулась как ужаленная и метнула на Сеню исподлобья злой, испуганный взгляд.
И в этот момент - третий раз за сегодняшний вечер! - раздался стук в дверь.
- Сейчас! - с облегчением, даже радостно, крикнул Сеня и скинул крючок. И толкнул дверь уже с любопытством: кого это еще принесло?
Принесло комендантшу Варьку.
Меньше всего ждал Сеня в гости комендантшу. Дело в том, что Варька была, если можно так выразиться, в глубоком декрете, и ее дело было сидеть себе в своем балке - у Варьки был балок* здесь же, возле промбазы, - и ждать положенного часа. А когда дело поспеет, загодя сообщить Зудину, и Зудин организует отправку в Нижний, в роддом, и пристроит на время к кому-нибудь Варькину пятилетнюю Наташку. Или Сене скажет пристроить, и Сеня, как председатель месткома, конечно, что-нибудь придумает...
______________
* Балок - временный, грубо сбитый деревянный домик, часто на полозьях.
Комендантша ввалилась, вломилась, ворвалась, неся перед собой огромный живот, натянувший старый байковый халат с оторванной пуговицей, скинула с плеч на пол полушубок; она ринулась к стулу, на котором сидела Фиса, смахнула эту Фису со стула, уселась, расставив ноги, ошалело взглянула на Сеню и тихо охнула:
- Сеня... рожу!
- Не выдумывай! - строго прикрикнул Сеня и выключил радио.
И тут Наташка, которая вкатилась вместе с матерью и стояла теперь, прижимаясь к ней, вцепившись грязными ручонками в байковый халат, заревела в голос:
- Она правда родит! Она уже давно стонет!
И, как бы в подтверждение ее слов, Варька схватилась за низ живота, закачалась на стуле из стороны в сторону, застонала, заскрипела зубами, сдерживая вой, потом вдруг успокоилась и сидела, обессиленная, утирая ладонью мокрое от пота и слез лицо.
Сеня сорвал с гвоздя зеленую ватную куртку с бамовской эмблемой на левом рукаве и выскочил из вагончика, и уже Фисе пришлось запирать дверь, и укладывать Варьку на кровать, и успокаивать - все тем же чаем! - Наташку.
Сеня в полминуты покрыл расстояние от своего вагончика до диспетчерской и, не обращая внимания на дремавшую сторожиху Любу, схватил телефонную трубку.
Прежде всего Сеня позвонил в поселковую больницу. В больнице сказали, что у них нет родильного отделения и роженицу следует везти в Нижний. Это Сеня знал и без них. Он просил дежурную машину. Дежурную машину Сене сразу не дали, объяснив, что, во-первых, больница не может оставаться без дежурной машины всю ночь, а во-вторых, она неисправна. Логики в этом не было никакой, но на спор ради истины времени не оставалось, а что толку не будет, Сеня понял отчетливо. Тогда он позвонил на квартиру Зудину.
Толстая сторожиха Люба проснулась и уставилась на Сеню демонстративно бодрым взглядом, в котором читалось: "Я и не думала спать, вот, пожалуйста, и глаза открыты". Хоть все в мехколонне знали удивительную способность Любы спать даже днем, даже стоя, даже с открытыми глазами. На столе, покрытом исчерканной зеленой бумагой, лежали полные Любины руки, и на одной из них красовались четыре синие буквы: ЛЮБА, объясняя всем, что, во-первых, Люба это действительно Люба и что, во-вторых, у нее было сложное прошлое. Зудин шутил, что, когда Люба сторожит, нужно выставлять еще одного сторожа стеречь, чтоб Любу не украли. Однако держал Любу, не прогонял - из уважения к ее мужу таджику Рахимкулову. Рахимкулов был прекрасным плотником, прекрасным бригадиром, и его, конечно, устраивало, что жена трудоустроена и работает тут же, на глазах. Зудин справедливо считал, что лучше иметь одного плохого сторожа, чем искать нового бригадира плотницкой бригады.
- Люба! - крикнул Сеня. - Водогрейку! Быстро! Сейчас же!
Видимо, Люба действительно настолько проснулась, что сумела оценить ситуацию и сообразить, что от нее требуется. Она выскочила из диспетчерской, заглянула в котел водогрейки - воды было четверть котла, накидала под котел дров, плеснула солярки и подожгла.
Сеню всегда восхищала способность Зудина ничему не удивляться, и, что бы ни случилось, не сокрушаться, а действовать. Выслушав насчет Варьки, Зудин даже не чертыхнулся.
- Значит, так, - сказал он спокойно, так спокойно и уверенно, словно у него было время все взвесить и прикинуть, - самосвалы на участках. Водовоз живет в Березовом, мой Юра тоже там. Остается, Семен Филиппович, тебе ехать.
- На чем, Герман Васильевич?
- Слушай, не перебивай.
- А Арсланов?
- Не перебивай, сказали тебе. Арсланов в командировку улетел вчера, в Красноумск насчет стенда. Вчера Мороза в отпуск отпустил. Машина его в теплом боксе. Исправна. Он мне лично ее сдавал. Ключи в бардачке. Вопросы?
- Понял! - крикнул Сеня и, бросив на рычаг трубку, выскочил из диспетчерской.
Люба дремала, сидя на чурбаке, подперев ладонями подбородок. На ее полном красивом лице плясали отблески пламени.
- Люба! - заорал Сеня. - Теплый гараж! Живо!
И, схватив ее за рукав огромной казенной шубы, потащил, поволок, набирая скорость, к теплому боксу. Тяжело дыша, Люба достала связку ключей. И, уже забравшись в кабину КрАЗа и нащупав в бардачке ключ от зажигания, Сеня отдал Любе последнюю команду:
- Два ведра горячей воды!
Люба схватила ведра и с необыкновенной резвостью ринулась к водогрейке.
Машина завелась сразу. Это была большая удача.
КВАРТИРА НАЧАЛЬНИКА МЕХКОЛОННЫ
Зудин положил трубку на рычаг, пригладил машинальным жестом челку и взглянул на сына:
- Ну и че?
За двадцать лет жизни в Сибири он здорово научился "чекать".
- Ниче, - пожал плечами сын, для которого Сибирь была уже родиной.
- Че ниче? - спросил отец.
- А не получается, - сказал сын, засовывая в ранец тетрадку и задачник.
Зудин склонил голову набок и стал с любопытством смотреть на сына. Он просто рассматривал его как диковину, с каким-то даже восхищением.
- Че, так и пойдешь?
- Ну, - пожал плечами сын и даже руками развел чуть-чуть, дескать, что же тут такого.
- А двойка? - полюбопытствовал Зудин.
- Да нет, - терпеливо объяснил начальнику мехколонны Зудину сын-шестиклассник, - у нас двойки не ставят. Объяснят потом, вот и все.
- Не ставят? - удивился Зудин и добавил выражение, бытовавшее в поселке и означавшее крайнюю степень изумления.
Он сказал:
- Ни себе чего?! - И добавил самым будничным тоном: - Ты вот что: доставай-ка обратно тетрадку и решай. И пока не решишь... Понял?
И посмотрел на сына с жесткой, при холодных глазах, улыбкой.
И надо сказать, что сын понял и засопел над задачей. А Зудин сказал назидательно:
- Избаловали вас с этой процентоманией. Интересно, вы для кого учитесь: для себя или для учителей?
Сын поднял голову от тетради и спросил весьма резонно:
- А вы для кого учились?
- Мы для себя. Тогда другие были порядки. Меня, например, из шестого класса просто вышибли.
- Как вышибли? - не поверил сын. - Может быть, на время?
- Какой там на время, - усмехнулся Зудин, - совсем, понял? Ладно, все, занимайся.
И закурил.
А закурив, поднялся и пошел в сени, потому что в дверь деликатно стучали.
Зудин занимал двухкомнатную квартиру в сборно-щитовом четырехквартирном доме. Таких домов стояло кучно более десятка. Это была мехколонновская застройка. Ко второму году бамовской эпопеи жилищный вопрос был в основном решен. Часть рабочих осталась жить в балках в Березовом - самом первом в этих местах обиталище на берегу речки среди березового леса. Часть - в вагончиках и балках возле промбазы, часть - в новой мехколонновской застройке. Причем в сборно-щитовых домах не ставили печей: они отапливались котельной сопредельного строительно-монтажного поезда. Много было споров по этому поводу, трест рекомендовал Зудину класть печи, как делали начальники других мехколонн, например в Новом Уояне, потому что котельная еще была не готова и было неизвестно, введут ли ее в строй к холодам. Но Зудин твердо знал, что если сразу не отрезать путь к печке, то строительство котельной затянется на года. Больше того, он убедил не ставить печей и начальника этого самого СМИ, который строил котельную. А это уже была гарантия... Были, однако, в жилищном вопросе свои издержки. Это были издержки географического порядка. Поселок Березовый находился далеко от промбазы - в шести километрах, причем дорога шла через две сопки. Это заставляло держать на линии специальный автобус "ЛАЗ", который привозил рабочих на работу, а детей в школу и отвозил их обратно в поселок, совершая таким образом три рейса ежедневно. "ЛАЗ" часто ломался, тогда его заменяла "дежурка" - грузовая машина с деревянным домиком в кузове. Домик смастерили мехколонновские плотники. Когда ломалась и "дежурка", в дело вводился вездеход "ГАЗ-71", выполненный на базе бывшего артиллерийского тягача легкого и потому в просторечье именуемый атээлкой.
Застройка находилась не так далеко от промбазы, и путь к ней лежал ни через какую не через сопку, а через центр поселка, но километра три, однако, было. Именно эти три километра проделал "зеленый мастер" Славик, вылетев пулей из вагончика председателя месткома Сени Куликова, причем проделал их в хорошем темпе армейского марш-броска, хотя строю обучен не был, ибо как строитель Байкало-Амурской магистрали имел от армии отсрочку.
Когда Славик учился в Омском техникуме, он написал реферат. Это был конкурсный реферат по линии общественных дисциплин. Славик написал об изыскателях Кошурникове, Стаффато и Журавлеве, которые погибли в тайге, но не погибли записи Кошурникова, и они, эти записи, были бесценны.
Изыскания велись в грозные годы войны, в тех местах, где потом построили трассу Абакан - Тайшет. Славик был впечатлительным юношей, он даже писал наивные стихи, которые радовали абсолютным оптимизмом. Когда начали строить БАМ, Славик сразу сказал себе, что его место именно на этой стройке.
Практику после третьего курса Славик проходил в Звездном, было лето, жили в палатке, производили геодезическую съемку карьеров, помогали на пилораме, купались, по вечерам танцевали на свежеструганой танцевальной веранде. Их было трое практикантов, и это были все-таки невозможно юные ребята с совершенно детскими физиономиями. Их любили на стройке, мастера и инженеры не упускали случая потолковать с ними, каждый рассказывал, что знал о планах стройки, а все вместе знали немало.
К тому же Славик выступал в День строителя в импровизированном концерте. Он пел, читал юмористические стихи, подражая Карцеву и Ильченко, Утесову и главному инженеру СМП.
Одним словом, уезжал Славик с практики в полной уверенности, что расстается ненадолго, что закончит свои дела в Омске (последний семестр и диплом) и вернется в этот край, на эту стройку, где был обласкан симпатией и даже любовью сильных и мужественных взрослых людей. Он, естественно, не мог тогда знать, что практикант и штатный работник живут по разным законам, это он с лихвой познал год спустя.
Но тогда он вернулся в Омск, совершенно влюбленным в стройку, в свою будущую работу, в свой собственный энтузиазм. Сердце его было распахнуто для любви. Он влюбился в героев своего реферата, и реферат произвел сильное впечатление на областную комиссию, и Славик был послан в Москву на слет победителей конкурса, который, оказывается, проводился по всей стране. Там, в концертном зале МГУ, Славик выступал с трибуны, он рассказал о героях-изыскателях, и о своей практике на БАМе, и о своем твердом желании поехать на БАМ работать. Он объявил с трибуны тему своего дипломного проекта (эта тема была связана с БАМом, со станцией "Магистральный") и торжественно обещал защитить диплом на "отлично". Это было, конечно, очень смелое обещание, не допускающее никаких случайностей и отвергающее всякие суеверные страхи. Никто даже из отличников не решается так уверенно прогнозировать предстоящий экзамен и тем более защиту диплома. Наверное, только в юности, только в счастливый период уверенности в безусловном своем счастье можно так командовать собственной судьбой, и, наверное, в этом есть своя мудрость, и судьба чаще всего подчиняется.
Так или иначе, Славик дал такое обещание, причем дал его на всю страну, потому что слет транслировался, и материалы слета были потом опубликованы в журнале "Среднее специальное образование", и там был изображен Славик на трибуне, и приводилась вся его яркая речь.
И Славик, конечно, выполнил свое обещание, и ничто ему не помешало.
Да, сердце Славика было распахнуто для любви, и в него, это распахнутое для любви сердце, вошла Людочка, совсем юная, младшая, она была младше на целый курс.
Славик обратил на Людочку внимание в столовой: Людочка дежурила тогда по столовой, она мыла посуду, и Славик обратил на нее внимание. Сначала почти бессознательно - засмотрелся, какие у этой девочки легкие и красивые движения, удивился, что, оказывается, даже мыть посуду можно красиво, потом посмотрел внимательно, рассмотрел хорошенькое, трогательное сосредоточенное личико и почувствовал нарастающее волнение; это было знакомое чувство, он уже переживал его несколько раз - на втором и на третьем курсе, на тогда это быстро проходило, а сейчас как-то вдруг стало ясно, что не пройдет.
На другой день Славик пригласил Людочку в кино, а она не пошла. Дело было так: он купил два билета и один дал Людочке. В коридоре в перерыв подошел, дал билет, сказал "приходи" и отошел, почти счастливый. А она не пришла. И Славик смотрел фильм один. Фильм был не очень хороший.
Дня через два Славик опять вручил Людочке билет, и на этот раз, прежде чем отойти, посмотрел на ее реакцию. У нее была такая реакция: она смутилась, сказала: "Чего выдумал!", но билет не бросила.
Славик смотрел на эту ее реакцию, смеясь, потому что абсолютно был уверен, что не может не понравиться Людочке. Улыбка у Славика была, он знал, ослепительная. Славик был маленького роста, сложение у него было скорее детское, чем взрослое, лицо круглое, с ямочками на щеках, и длинные мягкие волосы. Волосы были очень светлые. Не белые все-таки, но и не желтые еще, где-то посередине. Зато зубы - ровные и белые (от природы и потому, что Славик их чистил дважды в день и не курил тогда - берег белизну).
Людочка взяла билет, но опять не пришла. И Славик опять смотрел фильм один. Фильм был очень хороший.
После этого Славик писал курсовую и билеты в кино временно брать перестал. При встрече они, однако, здоровались, причем Славик здоровался, смеясь, потому что ему и вправду было весело.
Тут Славику сообщили, что Людочка, оказывается, наводила справки о нем, что он за мальчик, как учится, с кем дружит, ну и прочее такое. Славик не беспокоился за свои характеристики. Поэтому он буквально накануне защиты курсовой работы опять взял два билета в кино, и Людочка на этот раз пришла. Фильм был, наверное, очень хороший, но Славик ничего из этого фильма не запомнил, он даже название забыл. Людочка потом ему объяснила, какое было название и какое было содержание.
Потом, перед самым дипломом, Людочка подарила Славику фотографию с надписью. Надпись была серьезная и нежная. И там были такие слова: "Будь всегда таким, какой ты сейчас". Значит, такой, как есть. Славик Людочку вполне устраивал. Потому что Славик жил светясь. Он жил на сплошном вдохе. Это была самая счастливая пора - пора предвкушения счастья. Славик тогда еще, конечно, не знал, что предвкушение счастья прекрасней, чем само счастье.
Диплом он защитил на "отлично".
Герман Васильевич Зудин, сжав губами папиросу, открыл дверь. В дверях стоял "зеленый мастер".
Прозвище "зеленый мастер" прилипло к Славику в первый же день его появления в мехколонне. Причем прилипло оно к нему с легкой руки начальника. Дело было не только в том, что Славик выглядел моложе своих лет (а лет-то ему было девятнадцать). Дело было еще в том, что Славик обожал зеленый цвет. И появился он перед ясными очами начальства в нежно-зеленом костюме, ядовито-зеленом галстуке и матово-зеленых полуботинках, держа в руке новенький фибровый чемоданчик, разумеется, зеленого цвета.
Сейчас Славик был в белоснежном полушубке, причем Зудин, подписывая ему наряд на полушубок, дружески советовал взять все-таки черный, потому что белый, хоть и наряднее выглядит, ужасно пачкается, и не пройдет и недели... Однако прошло более месяца, а полушубок продолжал сверкать белизной, и одному богу было известно, как это Славику удавалось. Работал Славик хорошо, но не успешно. Хорошо он работал в том смысле, что старался и не ленился. Не успешно - в том смысле, что допускал иногда некоторые ошибки. Даже правильнее было бы сказать, что он довольно часто допускал довольно грубые ошибки. Тут были всякие-разные истории. Например, он отдал на день "Магирус" заведующей котлопунктом, потому что котлопункт принадлежал сопредельному строительно-монтажному поезду и мехколонновцев кормили там по договоренности. И вот заведующая сказала, что, если Славик не даст машину привезти продукты, она не станет кормить рабочих его участка. И Славик дал "Магирус", что, безусловно, оказалось на дневной выработке. И Славику объявили выговор. Но он не впал в уныние, он имел твердое намерение приобрести со временем производственный опыт и продолжал работать столь же энергично. Потом были две-три истории с неправильным начислением зарплаты. Тут Славик вообще-то был как бы между двух огней. С одной стороны, механизаторы двух смен участка, которым он закрывал наряды, люди опытные, как правило, в возрасте от тридцати до сорока, как правило, грамотные, как правило, горластые и темпераментные, побуждали Славика писать в наряде, скажем, "скальный грунт", в то время, как грунт был все-таки не скальный. Начальник же мехколонны Герман Васильевич Зудин, человек тоже опытный и не просто грамотный, а съевший собаку в вопросах труда и зарплаты, и если не горластый, то властный, побуждал Славика по поводу того же карьера писать "грунт - песок", хоть грунт был все-таки и не песок. Если бы на участке был, как это и полагается, прораб, Славику не пришлось бы закрывать наряды - это дело прораба. А дело строймастера - разметка дороги, проверка геометрии полотна - очень специальная работа. Но прораба на участке не было. Участковый прораб лежал в больнице с бытовой травмой. Он сломал ногу, возвращаясь со дня рождения. Дело в том, что строящийся поселок - это, конечно, вам не город, дороги неровные, а если где тянут коммуникации, то там к тому же и роют канавы. Вот прораб, возвращаясь со дня рождения, и сломал ногу.