"Ну и что, - думал он, - и не обязательно все должно быть разложено по полочкам. У каждого, - думал он, - свой стержень, своя точка равновесия. И возможно, для постороннего - рядовой случай, рядовая мысль, а для него это нечто определяющее..."
Наступил момент для коронного вопроса, который Владимир Михайлович задавал последнее время почти всем, с кем имел дело. Он сам себе не смог бы ответить, для чего он это делает, только профессиональная интуиция подсказывала, что когда-нибудь, возможно в самом неожиданном случае, выявится польза от этих разговоров. И потом, ему просто было интересно, кто как отвечает. Для себя или для работы? Кто его знает. Границ, в сущности, не было. То, что было просто по-человечески интересно, вдруг оказывалось полезным для работы, и то, что нужно было выяснить по службе, вызывало жгучий интерес.
Во всяком случае, Владимир Михайлович спросил:
- Скажи, Васильич, в порядке, так сказать, условности: сколько тебе лично потребовалось бы денег, чтобы удовлетворить свои самые дерзкие желания.
- Нисколько, - улыбнувшись, сказал Зудин, - мои желания лежат в сфере, в основном, производства. Здесь мне не денег не хватает, а самостоятельности.
- Самостоятельности?
- Если хочешь, полноты власти... И фондов, конечно.
- Скучный ты, Васильич, человек. Неужели у тебя нет личных каких-нибудь желаний, каких-нибудь мелкобуржуазных? Машина? Дача? Какая-нибудь там чертовщина?
- Машина и так будет. Дача мне даром не нужна. Я лучше в зимовьюшке с ружьишком отпуск проведу. Квартира есть в Иркутске. Что еще? Матери посылаю. Отпуск по путевке. Нет, бамовцам чего-чего, а денег хватает. Так что неинтересный твой вопрос... Пошел я.
И Зудин ушел.
Уходя, напомнил:
- Толика тряхни. Его рук дело.
Когда следователь Владимир Михайлович преподнес свои мифические деньги Сене Куликову, Сеня задумался. Был уже поздний вечер. Сеня выглядел нервозно: бессонная ночь не украшает человека. Красные глаза, серые щеки, спутанные волосы... Он прикрыл веки, и Владимир Михайлович подумал даже, что Сеня задремал. Но Сеня не задремал, он думал. Очень может быть, что никто так всерьез не принял эту игру, как Сеня. Сеня вообще был человеком добросовестным, и сейчас, прежде чем ответить, ему нужно было подробно разобраться в своих желаниях и стремлениях.
Вдруг следователь заметил, что Сеня краснеет. Покраснев, Сеня поднял голову и сказал виновато:
- Я не могу ответить на этот вопрос.
- Не знаете? - спросил следователь строго, как на экзамене.
- Знаю, - как на экзамене, возразил Сеня, - но пусть это останется при мне.
Дело в том, что Сенины желания плескались в тихой заводи альтруизма, и заводь эта не терпит постороннего вторжения.
Язык Сенин не повернулся бы сказать, что прежде всего он взялся бы за лечение Лехи. Повез бы в Москву и вылечил гипнозом. Или за границу. Потом Сеня помог бы комендантше Варьке. Что, как - этого Сеня не знал точно. Наверное, прежде всего купил бы ей кооперативную квартиру на Большой земле. И Лехе купил бы квартиру, и Леха женился бы на хорошей женщине, и жил бы, и работал бы косторезом или писал бы пейзажи акварельными красками... И Варька, может быть, вышла бы замуж за самостоятельного человека, хотя с двумя хвостами не так просто, чтобы взяли, но у Варьки квартира была бы, обстановка, сама была бы приодета... А дети - что ж, дети могут быть и в радость. Тем более мальчик и девочка. При мысли о мальчике Сеня улыбнулся, и ему вдруг захотелось увидеть этого мальчика, появившегося на свет божий с его, Сениной, помощью.
Следователь Владимир Михайлович смотрел на Сеню, как он сидит, блаженно улыбаясь, и, кажется, был не очень далек от разгадки Сениных мыслей. По крайней мере, он догадывался, что мысли его были сугубо личного свойства и даже, скорее всего, сентиментального.
И следователь спросил, понимающе улыбаясь:
- Женщина?
Сеня энергично замотал головой, дескать, нет, вы не угадали, товарищ следователь. Какая женщина? В то же время Сене вдруг показалось, что стоит еще немного "поиграть в молчанку", и следователь Владимир Михайлович проникнет в его мысли, и Сеня спросил торопливо, переключая следовательское внимание:
- А за большие деньги можно вылечить от алкоголизма?
Следователь усмехнулся.
- Нельзя?
- Не знаю такого примера. За деньги - не знаю.
Он вытянул длинные ноги и, заложив руки за голову, потянулся.
- Друг мой Сеня, - проговорил он, впадая в свой обычный иронический тон, - позволю себе заметить, что алкоголизм - это самое идиотское заболевание двадцатого века, которое лечится чрезвычайно варварским путем. Методы эти, насколько я осведомлен, вызывают частичное отравление, боль, травмируют психику и, что самое интересное, не гарантируют успеха.
Во всяком случае, статистика крутится где-то возле двадцати пяти процентов или еще менее утешительной цифры. И надо тебе заметить, друг мой Сеня, что никто из указанных двадцати пяти процентов не оперирует деньгами, прежде всего в связи с полным отсутствием присутствия таковых. Поскольку упомянутая болезнь, во-первых, сопровождается, как правило, потерей пациентами общественного положения, что никак не способствует придержанию крупных денежных сумм, недвижимого, движимого и иного имущества, и, во-вторых, подвергается лечению в государственных учреждениях, в большом количестве случаев - принудительно.
Сеня без всякого энтузиазма выслушал эту витиеватую тираду и спросил:
- А гипноз?
Владимир Михайлович выразительно развел руками и спросил, в свою очередь:
- Леха?
- Ну, - уныло подтвердил Сеня.
- Да-а, - протянул Владимир Михайлович, - скверно... Жалеешь его?
Сеня опять сказал обреченно:
- Ну.
И стал рассказывать Владимиру Михайловичу, какой Леха, в сущности, хороший человек, какой он талантливый, и как его обидела жена, и как Глеб Истомин показал ему эту злосчастную карточку.
- Слушай, - спросил после паузы следователь Владимир Михайлович, слушай, а он соображает что-нибудь в те дни, когда пьет? Или ничего не соображает?
Сеня ответил не сразу. Он сначала подумал, а потом ответил, что соображать-то Леха как будто соображает, но как-то не глубоко, но потом ничего не помнит. Вот однажды Сеня гулял с ним, и на сопку водил, и костер они жгли, а Леха ничего потом вспомнить не мог.
- Вот как, - удивился следователь, - говоришь, не помнит?
И внимательно посмотрел на Сеню.
И Сеня поежился от этого взгляда, еще не понимая, что к чему, но инстинктивно предчувствуя недоброе.
Тут следователь встал, вышел из-за стола, подошел к Сене вплотную и спросил, улыбаясь:
- А где был друг твой Леха этой ночью?
Сеню кинуло в жар.
УЧАСТОК ВЕСЕЛАЯ. ПЕРВЫЕ МОРОЗЫ
Усталому хочется лечь. Очень даже неплохо лечь на узкую железную койку, закинув ноги на спинку и бросив на пол расслабленные руки. И вкусить что-то похожее на блаженство. Ненадолго. Не раздеваясь, не снимая ватного бушлата и ватных брюк. Снять только валенки - пусть постоят на печке, пусть выходит из них влага - сизыми струйками пара, похожего на дым. Но в грязном ватнике не ляжешь на одеяло. Нет такой усталости, которая заставила бы перешагнуть и этот рубеж чистоплотности. Поэтому сильно усталый человек сворачивает постель трубочкой в сторону изголовья и проваливается в некое своеобразное ложе - таз и поясница на продавленной сетке, спина в полувертикальном положении приваливается к тыльной стороне матраца, ноги на спинке. Истома. Отупляющая истома. Ни о чем не думается, только об этом своем состоянии, и о том, что минут через десять валенки прокалятся, и нужно вставать и отправляться за водой, и колоть дрова, и заливать баки бойлерных систем, и просеивать уголь, и чистить дымоходы. Все это для того, чтобы поддерживать необходимое тепло в четырех вагончиках прорабского участка Холодная. Чтобы еще более усталые люди, которые приедут с работы часов в девять-десять вечера, смогли бы вымыть лицо и руки и лечь в постель, сняв верхнюю одежду. Для этого на участке существует истопник. Истопнику девятнадцать лет. Пол женский. Образование среднее специальное. Короче говоря, это - Фиса.
Как ни странно, явление Фисы в образе истопника было непосредственно связано с предприимчивостью Арслана Арсланова.
Прежде Зудин держал на этом участке уборщицу Палей, которая в дневное время по ходу дела топила печи. И всегда находился хотя бы один механизатор на участке, у которого простаивала техника, чаще всего это были водители самосвалов, и этот отлученный от основного дела механизатор получал наряд на подсобные работы. Однако после получения красноумского стенда для регулировки топливной аппаратуры простои дизельных машин резко сократились и "безработных" механизаторов практически не стало. Вместе с тем крепчали холода, и Валентина Валентиновна Палей физически не могла справиться с четырьмя печками и четырьмя бойлерными системами. Механизаторы только приволакивали бульдозерами сухие хлысты и пилили их "Дружбой". На большее у них не было времени - они с утра до позднего вечера пропадали на трассе. И все чаще "зеленому мастеру" Славику самому приходилось колоть дрова и помогать Валентине Валентиновне притаскивать четырехведерные фляги с водой. Это отрывало его от трассы, а он должен был следить за правильной разработкой карьера и выверять геометрию земляного полотна. И пришел момент, когда Славик взмолился. Он приехал в поселок в воскресенье - повидаться с Людочкой, и вместе с Людочкой пришел к Зудину домой. Жена Зудина Тамара усадила молодых за стол и принялась хлопотать, как и полагается хлопотать гостеприимной хозяйке дома, а Зудин и Славик молча закурили, как и полагается солидным мужчинам.
Потом Зудин все так же молча вышел из-за стола и принес из другой комнаты пачку фотографий.
- Это вам, - сказал он. И, помолчав, пояснил: - От меня.
Это были фотографии свадьбы Славика и Людочки, и особенно удался один снимок: Славик и Людочка, оба в свадебном, оба такие юные и хрупкие, стоят у радиатора махины "Магируса", украшенного белой капроновой лентой. Хорошая была у Славика свадьба, впечатление о ней осталось теплое, даже ласковое. Тут чай подоспел, Славик совсем разомлел, и у него пропало всякое желание говорить о производственных делах. Людочка рассматривала фотографии, улыбалась чему-то своему, смущаясь каких-то своих мыслей, а Зудин подмигнул Славику:
- Ну вот, а ты боялся, что твоя кулема не приедет!
И Славик ответил на это очень наивно, но в то же время совершенно серьезно. Он сказал:
- Приехала, потому что очень меня любит!
И такая была в этом беззащитная и доверчивая правда, что Зудин испытал даже не свойственную ему неловкость за грубоватую свою реплику, а Людочка обвела всех затуманенным, каким-то заговорщицким взором, словно тайная сообщница, и радостно кивнула.
И все-таки Славик вспомнил участок и измученную ночными бдениями Валентину Валентиновну и сказал Зудину, что без истопника на участке завал.
Для Зудина это не было неожиданностью. Надо сказать, что он, как опытный строитель, прекрасно знал и понимал структуру жизни на прорабском участке. И, если быть откровенным, давно ждал, что Славик запросит истопника, и удивлялся, что он как-то еще справляется. Поэтому он сразу согласился, что истопник нужен, и обещал прислать. Спросил только:
- А как там Палей у вас поживает? Не пьет?
- Кого там пьет! - по-сибирски воскликнул Славик. - Не до этого ей. Если в вагончиках холодно, мужики, сами знаете...
Зудин, безусловно, знал.
Он сказал только:
- Ладно, в понедельник будет истопник... Или во вторник. Не позже.
Утром он пригласил в кабинет Фису, объяснил ей положение, обещал, что это на один-два месяца, не больше. Фиса согласилась.
Фиса встала, надела валенки, отогнула постель, взяла ведро и флягу и вышла из вагончика. Было морозно, но безветренно Фисе предстояло пересечь дорогу и, пройдя мимо вагона-котлопункта, спуститься к реке Холодная, к проруби. Небольшой пятачок с Фисиными вагончиками, котлопунктом, вагоном-клубом и жилыми вагончиками строительно-монтажного поезда был окружен тайгой, вековые лиственницы и ели держали на своих лапах снег, накопленный с первого снегопада. Солнце, ясное, как начищенный медный таз, плавало в чистом холодном небе, и накатанная дорога, и сугробы, и ломти снега на еловых лапах блестели, все блестело вокруг, слепя глаза и немного все-таки веселя угрюмую Фисину душу.
Флягу Фиса оставила наверху, а сама с ведром спустилась по протоптанной тропинке к проруби.
Прорубь была невелика диаметром - чуть больше ведра, черпать воду было неудобно, но Фиса приспособилась. У нее для этого имелась лопата, она ее здесь, возле проруби, и оставляла. Сначала почистила лопатой прорубь, соскребла сало со стенок, потом, встав на одно колено, поставила ведро на воду и надавила на днище. Когда оно наполнилось, не выпуская из руки дужку, поднялась с колена и осторожно вынула из проруби полное ведро. Ей предстояло поднять это ведро на горку, вылить воду во флягу, повторить эту операцию четырежды, потом принести еще одно полное ведро и, оставив его возле фляги, сбегать за Валентиной Валентиновной или попросить кого-нибудь из механизаторов, если кто-нибудь окажется не на трассе, и вдвоем дотащить это водное богатство до ближайшего вагончика.
Однако не успела Фиса выпрямиться с ведром, как раздался нарастающий рев тракторного двигателя, и старенькая "Беларусь", этот несравненный "Аполло" сварного Забелевича, приглушив обороты, застыл на краю спуска, отсвечивая старомодными фарами.
Вскоре показался и сам сварной.
Тонкие Фисины губы тронула чуть заметная улыбка. Он был славный парень, сварщик, "сварной" Юра Забелевич, дружелюбный, участливый, по-студенчески свойский.
Он выпрыгнул из кабины и уставился на Фису, уперев руки в колена, как рыбак с картины Перова. Потом, что-то сообразив, крикнул: "Берегись!" - и катанул флягу с горки, и вслед за флягой легко сбежал сам, и, бросив на лед бухту алюминиевого провода, поставил флягу на попа, откинул крышку и скомандовал:
- Заливай!
- Командует, - с удовольствием отметила Фиса, и ей отчего-то стало приятно.
Вдвоем они быстро наполнили флягу, и Забелевич плеснул из ведра на задраенную крышку и сказал:
- Запаяли.
Потом, к Фисиному ужасу, он плеснул водой на ее валенки и, увидев, как округлились ее глаза, улыбнулся:
- Суше ноги будут!
Он был долговязый и смешной в брезентовке, напяленной на ватную одежду, в серой прожженной ушанке, с покрытыми инеем обвислыми усами.
И тут Фиса совершенно определенно почувствовала душевное облегчение и подумала опять удивленно: "Парень - уже не парень, дядька - еще не дядька, но хороший человек!"
Валенки звенели как стеклянные, и Забелевич объяснил, что в обледенелых валенках можно полчаса находиться в тепле - не промокнут. Сибирская наука!
Фисе пришла в голову веселая мысль, что, оказывается, можно не только спасаться от мороза, но и распоряжаться морозом по-хозяйски, и настроение ее стало совсем хорошим, и она взялась прикручивать к фляге провод, и от этой несложной работы раскраснелась, и румянец и хорошее настроение сделали свое дело: Фиса как-то мгновенно похорошела, и Забелевич, в это же самое мгновение взглянув на нее внимательно, словно что-то в ней заметил, и Фиса этот его взгляд перехватила, и может быть, от этого румянец ее стал даже немного погуще. Во всяком случае она весело доложила:
- Готово дело!
Они волоком затащили на горку запаянную льдом флягу, Забелевич привязал конец провода к буксирному крюку, забравшись на трактор, подвинулся на узком сиденье, освобождая Фисе место:
- Давай!
Фиса, недолго думая, вскарабкалась, грохая пустым ведром, в пронизанную морозом фанерную кабину, едва втиснулась между боковой стенкой и Забелевичем и утвердила пустое ведро на коленях.
Тут на худощавом закопченном лице Забелевича блеснула неожиданная озорная улыбка. Он нажал сцепление, включил скорость и прокричал, перекрывая треск двигателя:
- Пять, четыре, три, два, один!
- Старт! - крикнула Фиса, включаясь в игру, и трактор побежал резво и весело, отталкиваясь от неровной дороги большими задними колесами.
Забелевич кричал: "Третья космическая!" Фиса тоже кричала какие-то смешные глупости, держась за Забелевичеву спину, а сзади, перекатываясь с боку на бок, послушно скользила полная фляга. Минут пять какого-то странного, безудержного веселья, и вот уже вагончики. "Мягкая посадка!" крикнул Забелевич, и они соскочили с трактора. Забелевич отвязал флягу и, отстранив Фису, сам втащил ее в вагончик. Потом, достав из-под своей койки связку электродов, сказал неловко:
- Ну, так...
И уехал.
А Фиса вышла на улицу безо всякой надобности и постояла, глядя вслед неутомимому "Аполло".
- Эй, девка, че-т ты неспроста загляделась... Будут дети!
Валентина Валентиновна Палей, сонно кутаясь в ватный бушлат, хрипло смеялась, поблескивая помолодевшими от трезвой жизни глазами.
Фиса поежилась. Она вдруг почувствовала, какая на дворе безжалостная стужа!
- Бросьте, у вас одно на уме, - сказала она резко, и глаза ее зло сузились.
- А ты не психуй, - благодушно отозвалась Валентина Валентиновна, никуда не убежишь от этого дела.
Она обняла Фису за талию, но Фиса резко вывернулась и ушла в вагончик. Валентина Валентиновна усмехнулась и пошла за ней - воду в систему они заливали вдвоем.
Забелевич гнал "Аполло" на "третьей космической" по недавно отсыпанной, покрытой хрустящим снежком дороге. Два километра такой пробежки было вполне достаточно, чтобы лицо задеревенело от встречного воздуха и губы перестали слушаться. Однако он улыбался этими непослушными губами, потому что ему было весело. Забелевич относился к тому счастливому сорту людей, у которых хорошее настроение является вообще нормальным состоянием, и нужны какие-то чрезвычайные обстоятельства, чтобы повергнуть их в уныние. И очень немного нужно, чтобы таких людей развеселить. Он вспоминал, как лихо они с истопницей отбуксировали флягу, и думал, что завтра нужно будет повторить этот несложный маневр - облегчить девчонке работу.
В карьере Забелевича ждали. Трещина на ковше экскаватора разошлась настолько, что машинист Генка Спицын не решался продолжать работу и, отпустив тросы, положил ковш на землю. Забелевич подкатил на своем "Аполло" как раз в тот момент, когда Генка выскочил из кабины и побежал к костру погреться и хватить кружку горячего чая.
Костер в карьере жег Олег Ящур, помощник экскаваторщика, в просторечии - помозок. Помозок Олег Ящур, обеспечив чаем свое непосредственное начальство, позаботился и о Забелевиче.
Облезлая эмалированная кружка, наполненная несладкой горячей жидкостью, источала соблазнительные волны живительного пара. Забелевич сунул в эту микропарилку длинный обмороженный нос и замер, блаженно щурясь. Однако костер на дне карьера - это не то место, где можно расслабиться и окончательно оттаять, и через минуту сварной Забелевич с помозком Ящуром уже разматывали кабель и налаживали сварку. А экскаваторщик Генка Спицын, щуплый, низкорослый паренек, разминал у костра свое упрятанное в вату, мех и кожу тело, затекшее от многочасовой неподвижности, и, как подобает маэстро, ждал, когда помощники наладят его многотонный инструмент для дальнейшей виртуозной работы. У кромки карьера стали собираться "Магирусы" и "КрАЗы", водители, пользуясь остановкой, отдыхали: кто читал припасенную на этот случай книжку, кто курил, двое спустились к костру побаловаться чайком. Наконец ковш был заварен, Забелевич с Ящуром смотали провод. Генка, осмотрев шов, удовлетворенно кивнул и полез в кабину, и не прошло и полминуты, как он, подключив электрообогреватель "Пингвин", уже двигал рычагами. Забелевич, подождав, пока первый "Магирус" окатится в карьер, выкатил "Аполло" на поверхность и, прихватив Олега Ящура, пустился в обратный путь. Олег Ящур всегда норовил покинуть карьер минут за тридцать до обеда или ужина, и вовсе не лень или нерадивость руководили им, а, как это ни странно, повышенное чувство долга. Дело в том, что котлопункт обслуживал и мехколонновский участок, и расположенный здесь же участок строительно-монтажного поезда всего набиралось человек, наверное, шестьдесят, не меньше. И верный помозок Олег Ящур не мог допустить, чтобы его шефу пришлось стоять в длинной, на полчаса, очереди. Экскаваторщик должен съесть свой обед без помех, без очереди, не тратя по пустякам свое драгоценное время и свои драгоценные силы. И то, что экскаваторщик моложе помозка лет примерно на пять, ровным счетом ничего не меняет. Экскаваторщик есть экскаваторщик - первый человек в мехколонне, именно он вырывает из грунта те самые "кубы", из которых складывается бесконечная дорожная насыпь, которые фигурируют в нарядах, отчетах и документации Стройбанка.
А помозок есть помозок, его дело обеспечить техобслуживание экскаватора, профилактику и ремонт, в редких случаях подменить час-другой экскаваторщика, а в остальное время жечь костер и кипятить чай для того же самого экскаваторщика. Хороший помозок, как говорится, холит и лелеет своего шефа, любит его чистосердечно, без зависти, раз и навсегда признав его преимущество, - в опыте, в мастерстве, а может быть, просто в таланте... Может быть, так в военной авиации хороший бортмеханик относится к своему пилоту. Впрочем, если говорить о таланте, то для того, чтобы быть обеспечивающим, надежно играть вторую роль, нужен свой талант, и очень может быть, что некоторые прекрасные экскаваторщики, асы и, так сказать, артисты управления огромным, болтающимся на тросах ковшом не смогли бы быть терпеливыми и заботливыми помозками...
Как правило, экскаваторщика и помозка связывает и внеслужебная, человеческая дружба; если у них есть семьи, дружат семьями, и там эта дружба равных, с некоторым, все-таки еле уловимым преимуществом "шефа".
Генка Спицын был, однако, холост, но жил не в общежитии - у него была в поселке однокомнатная квартира, в которой хранился купленный месткомом комплект инструментов для инструментального ансамбля.
Как Генку принимали на работу - это целая история. Он появился в кабинете Зудина - Зудин тогда только принял дела - и заявил:
- Примите на работу, я играю на гитаре и пою.
Зудин посмотрел на него с изумлением: стоит такой петушок в модном коротком пальтишке и тирольской шляпе - он, видите ли, на гитаре играет!
И Зудин сказал то, что сказал бы на это, наверное, всякий начальник, живущий интересами производства:
- Ты ошибся, паря. У нас здесь мехколонна, а не областная филармония.
Паренек не стушевался, только нахмурился, можно даже сказать рассердился, и заметил недовольно:
- Ну и что! Что, людям музыка не нужна?
Вопрос этот был, безусловно, демагогического свойства, и отвечать на него следовало сугубо приземленно. Зудин знал по опыту, что приземленность всегда выбивает почву из-под демагогии. И он спросил:
- Ну ладно, а на какой штат я тебя поставлю?
- На штат экскаваторщика, - махнул рукой паренек, - и я могу организовать инструментальный ансамбль.
Зудин присвистнул.
- Ушлый ты, парень. А кто будет работать на экскаваторе, когда ты будешь на гитаре бренчать?
- Да я же, - пожал плечами паренек и достал из-за пазухи корочки.
- С этого бы и начинал, - заметил Зудин, рассматривая документ.
- Почему с этого, - обиделся паренек, - на экскаваторщика каждый может выучиться, а музыкантом нужно родиться.
- Может, ты и прав, - согласился Зудин, возвращая, однако, корочки, но не верю я в специалистов, у которых на первом месте художественная самодеятельность, так что не взыщи.
Паренек ничего на это не ответил, поднял брови и пожал плечами, дескать, не хотите - не берите, не очень то и хотелось и, только уже уходя, поднял палец и даже несколько высокомерным тоном сказал:
- Но здесь вы ошиблись!
В Зудинском кабинете сидело тогда несколько человек, в том числе начальник подсобного производства Шатров, человек энергичный и, даже можно сказать, азартный, и когда некоторые просто улыбнулись на эту самонадеянную реплику, а, например, завгар Арслан Арсланов произнес: "Ну и нахал, понимаешь", Шатров сказал:
- Герман Васильевич, у нас же экскаватор на промбазе стоит, пусть покажет!
И Зудин согласился.
Паренек вдруг улыбнулся широко и лукаво и согласно кивнул.
Через десять минут всем, кто принимал этот импровизированный экзамен, стало ясно, что перед ними настоящий виртуоз. Экскаватор в его руках вел себя послушно, как хорошо объезженная лошадка, движения его были стремительными и плавными, и, если можно так сказать о многотонной махине с качающимся на тросах ковшом, - просто изящными. Паренек легко усмирил возбужденную технику, аккуратно положил ковш на землю и выключил двигатель. Он вылез из кабины и подошел к Зудину, криво усмехаясь.
- Иди, оформляйся, - сказал Зудин, - медкомиссия, и все, что положено, тебе в канцелярии скажут.
Паренек равнодушно пожал плечами, и это равнодушие задело Зудина, и он спросил, изображая простое любопытство, а на самом деле сдерживая раздражение:
- Ты че это, не рад вроде?
Паренек повернулся к Зудину и сказал грустно:
- Вы бы мне гитару дали, я бы вам показал!
- Дадим, - серьезно пообещал тогда Зудин, - это отдельный разговор.
Так принимали на работу Генку Спицына, музыкального человека.
Наступил момент для коронного вопроса, который Владимир Михайлович задавал последнее время почти всем, с кем имел дело. Он сам себе не смог бы ответить, для чего он это делает, только профессиональная интуиция подсказывала, что когда-нибудь, возможно в самом неожиданном случае, выявится польза от этих разговоров. И потом, ему просто было интересно, кто как отвечает. Для себя или для работы? Кто его знает. Границ, в сущности, не было. То, что было просто по-человечески интересно, вдруг оказывалось полезным для работы, и то, что нужно было выяснить по службе, вызывало жгучий интерес.
Во всяком случае, Владимир Михайлович спросил:
- Скажи, Васильич, в порядке, так сказать, условности: сколько тебе лично потребовалось бы денег, чтобы удовлетворить свои самые дерзкие желания.
- Нисколько, - улыбнувшись, сказал Зудин, - мои желания лежат в сфере, в основном, производства. Здесь мне не денег не хватает, а самостоятельности.
- Самостоятельности?
- Если хочешь, полноты власти... И фондов, конечно.
- Скучный ты, Васильич, человек. Неужели у тебя нет личных каких-нибудь желаний, каких-нибудь мелкобуржуазных? Машина? Дача? Какая-нибудь там чертовщина?
- Машина и так будет. Дача мне даром не нужна. Я лучше в зимовьюшке с ружьишком отпуск проведу. Квартира есть в Иркутске. Что еще? Матери посылаю. Отпуск по путевке. Нет, бамовцам чего-чего, а денег хватает. Так что неинтересный твой вопрос... Пошел я.
И Зудин ушел.
Уходя, напомнил:
- Толика тряхни. Его рук дело.
Когда следователь Владимир Михайлович преподнес свои мифические деньги Сене Куликову, Сеня задумался. Был уже поздний вечер. Сеня выглядел нервозно: бессонная ночь не украшает человека. Красные глаза, серые щеки, спутанные волосы... Он прикрыл веки, и Владимир Михайлович подумал даже, что Сеня задремал. Но Сеня не задремал, он думал. Очень может быть, что никто так всерьез не принял эту игру, как Сеня. Сеня вообще был человеком добросовестным, и сейчас, прежде чем ответить, ему нужно было подробно разобраться в своих желаниях и стремлениях.
Вдруг следователь заметил, что Сеня краснеет. Покраснев, Сеня поднял голову и сказал виновато:
- Я не могу ответить на этот вопрос.
- Не знаете? - спросил следователь строго, как на экзамене.
- Знаю, - как на экзамене, возразил Сеня, - но пусть это останется при мне.
Дело в том, что Сенины желания плескались в тихой заводи альтруизма, и заводь эта не терпит постороннего вторжения.
Язык Сенин не повернулся бы сказать, что прежде всего он взялся бы за лечение Лехи. Повез бы в Москву и вылечил гипнозом. Или за границу. Потом Сеня помог бы комендантше Варьке. Что, как - этого Сеня не знал точно. Наверное, прежде всего купил бы ей кооперативную квартиру на Большой земле. И Лехе купил бы квартиру, и Леха женился бы на хорошей женщине, и жил бы, и работал бы косторезом или писал бы пейзажи акварельными красками... И Варька, может быть, вышла бы замуж за самостоятельного человека, хотя с двумя хвостами не так просто, чтобы взяли, но у Варьки квартира была бы, обстановка, сама была бы приодета... А дети - что ж, дети могут быть и в радость. Тем более мальчик и девочка. При мысли о мальчике Сеня улыбнулся, и ему вдруг захотелось увидеть этого мальчика, появившегося на свет божий с его, Сениной, помощью.
Следователь Владимир Михайлович смотрел на Сеню, как он сидит, блаженно улыбаясь, и, кажется, был не очень далек от разгадки Сениных мыслей. По крайней мере, он догадывался, что мысли его были сугубо личного свойства и даже, скорее всего, сентиментального.
И следователь спросил, понимающе улыбаясь:
- Женщина?
Сеня энергично замотал головой, дескать, нет, вы не угадали, товарищ следователь. Какая женщина? В то же время Сене вдруг показалось, что стоит еще немного "поиграть в молчанку", и следователь Владимир Михайлович проникнет в его мысли, и Сеня спросил торопливо, переключая следовательское внимание:
- А за большие деньги можно вылечить от алкоголизма?
Следователь усмехнулся.
- Нельзя?
- Не знаю такого примера. За деньги - не знаю.
Он вытянул длинные ноги и, заложив руки за голову, потянулся.
- Друг мой Сеня, - проговорил он, впадая в свой обычный иронический тон, - позволю себе заметить, что алкоголизм - это самое идиотское заболевание двадцатого века, которое лечится чрезвычайно варварским путем. Методы эти, насколько я осведомлен, вызывают частичное отравление, боль, травмируют психику и, что самое интересное, не гарантируют успеха.
Во всяком случае, статистика крутится где-то возле двадцати пяти процентов или еще менее утешительной цифры. И надо тебе заметить, друг мой Сеня, что никто из указанных двадцати пяти процентов не оперирует деньгами, прежде всего в связи с полным отсутствием присутствия таковых. Поскольку упомянутая болезнь, во-первых, сопровождается, как правило, потерей пациентами общественного положения, что никак не способствует придержанию крупных денежных сумм, недвижимого, движимого и иного имущества, и, во-вторых, подвергается лечению в государственных учреждениях, в большом количестве случаев - принудительно.
Сеня без всякого энтузиазма выслушал эту витиеватую тираду и спросил:
- А гипноз?
Владимир Михайлович выразительно развел руками и спросил, в свою очередь:
- Леха?
- Ну, - уныло подтвердил Сеня.
- Да-а, - протянул Владимир Михайлович, - скверно... Жалеешь его?
Сеня опять сказал обреченно:
- Ну.
И стал рассказывать Владимиру Михайловичу, какой Леха, в сущности, хороший человек, какой он талантливый, и как его обидела жена, и как Глеб Истомин показал ему эту злосчастную карточку.
- Слушай, - спросил после паузы следователь Владимир Михайлович, слушай, а он соображает что-нибудь в те дни, когда пьет? Или ничего не соображает?
Сеня ответил не сразу. Он сначала подумал, а потом ответил, что соображать-то Леха как будто соображает, но как-то не глубоко, но потом ничего не помнит. Вот однажды Сеня гулял с ним, и на сопку водил, и костер они жгли, а Леха ничего потом вспомнить не мог.
- Вот как, - удивился следователь, - говоришь, не помнит?
И внимательно посмотрел на Сеню.
И Сеня поежился от этого взгляда, еще не понимая, что к чему, но инстинктивно предчувствуя недоброе.
Тут следователь встал, вышел из-за стола, подошел к Сене вплотную и спросил, улыбаясь:
- А где был друг твой Леха этой ночью?
Сеню кинуло в жар.
УЧАСТОК ВЕСЕЛАЯ. ПЕРВЫЕ МОРОЗЫ
Усталому хочется лечь. Очень даже неплохо лечь на узкую железную койку, закинув ноги на спинку и бросив на пол расслабленные руки. И вкусить что-то похожее на блаженство. Ненадолго. Не раздеваясь, не снимая ватного бушлата и ватных брюк. Снять только валенки - пусть постоят на печке, пусть выходит из них влага - сизыми струйками пара, похожего на дым. Но в грязном ватнике не ляжешь на одеяло. Нет такой усталости, которая заставила бы перешагнуть и этот рубеж чистоплотности. Поэтому сильно усталый человек сворачивает постель трубочкой в сторону изголовья и проваливается в некое своеобразное ложе - таз и поясница на продавленной сетке, спина в полувертикальном положении приваливается к тыльной стороне матраца, ноги на спинке. Истома. Отупляющая истома. Ни о чем не думается, только об этом своем состоянии, и о том, что минут через десять валенки прокалятся, и нужно вставать и отправляться за водой, и колоть дрова, и заливать баки бойлерных систем, и просеивать уголь, и чистить дымоходы. Все это для того, чтобы поддерживать необходимое тепло в четырех вагончиках прорабского участка Холодная. Чтобы еще более усталые люди, которые приедут с работы часов в девять-десять вечера, смогли бы вымыть лицо и руки и лечь в постель, сняв верхнюю одежду. Для этого на участке существует истопник. Истопнику девятнадцать лет. Пол женский. Образование среднее специальное. Короче говоря, это - Фиса.
Как ни странно, явление Фисы в образе истопника было непосредственно связано с предприимчивостью Арслана Арсланова.
Прежде Зудин держал на этом участке уборщицу Палей, которая в дневное время по ходу дела топила печи. И всегда находился хотя бы один механизатор на участке, у которого простаивала техника, чаще всего это были водители самосвалов, и этот отлученный от основного дела механизатор получал наряд на подсобные работы. Однако после получения красноумского стенда для регулировки топливной аппаратуры простои дизельных машин резко сократились и "безработных" механизаторов практически не стало. Вместе с тем крепчали холода, и Валентина Валентиновна Палей физически не могла справиться с четырьмя печками и четырьмя бойлерными системами. Механизаторы только приволакивали бульдозерами сухие хлысты и пилили их "Дружбой". На большее у них не было времени - они с утра до позднего вечера пропадали на трассе. И все чаще "зеленому мастеру" Славику самому приходилось колоть дрова и помогать Валентине Валентиновне притаскивать четырехведерные фляги с водой. Это отрывало его от трассы, а он должен был следить за правильной разработкой карьера и выверять геометрию земляного полотна. И пришел момент, когда Славик взмолился. Он приехал в поселок в воскресенье - повидаться с Людочкой, и вместе с Людочкой пришел к Зудину домой. Жена Зудина Тамара усадила молодых за стол и принялась хлопотать, как и полагается хлопотать гостеприимной хозяйке дома, а Зудин и Славик молча закурили, как и полагается солидным мужчинам.
Потом Зудин все так же молча вышел из-за стола и принес из другой комнаты пачку фотографий.
- Это вам, - сказал он. И, помолчав, пояснил: - От меня.
Это были фотографии свадьбы Славика и Людочки, и особенно удался один снимок: Славик и Людочка, оба в свадебном, оба такие юные и хрупкие, стоят у радиатора махины "Магируса", украшенного белой капроновой лентой. Хорошая была у Славика свадьба, впечатление о ней осталось теплое, даже ласковое. Тут чай подоспел, Славик совсем разомлел, и у него пропало всякое желание говорить о производственных делах. Людочка рассматривала фотографии, улыбалась чему-то своему, смущаясь каких-то своих мыслей, а Зудин подмигнул Славику:
- Ну вот, а ты боялся, что твоя кулема не приедет!
И Славик ответил на это очень наивно, но в то же время совершенно серьезно. Он сказал:
- Приехала, потому что очень меня любит!
И такая была в этом беззащитная и доверчивая правда, что Зудин испытал даже не свойственную ему неловкость за грубоватую свою реплику, а Людочка обвела всех затуманенным, каким-то заговорщицким взором, словно тайная сообщница, и радостно кивнула.
И все-таки Славик вспомнил участок и измученную ночными бдениями Валентину Валентиновну и сказал Зудину, что без истопника на участке завал.
Для Зудина это не было неожиданностью. Надо сказать, что он, как опытный строитель, прекрасно знал и понимал структуру жизни на прорабском участке. И, если быть откровенным, давно ждал, что Славик запросит истопника, и удивлялся, что он как-то еще справляется. Поэтому он сразу согласился, что истопник нужен, и обещал прислать. Спросил только:
- А как там Палей у вас поживает? Не пьет?
- Кого там пьет! - по-сибирски воскликнул Славик. - Не до этого ей. Если в вагончиках холодно, мужики, сами знаете...
Зудин, безусловно, знал.
Он сказал только:
- Ладно, в понедельник будет истопник... Или во вторник. Не позже.
Утром он пригласил в кабинет Фису, объяснил ей положение, обещал, что это на один-два месяца, не больше. Фиса согласилась.
Фиса встала, надела валенки, отогнула постель, взяла ведро и флягу и вышла из вагончика. Было морозно, но безветренно Фисе предстояло пересечь дорогу и, пройдя мимо вагона-котлопункта, спуститься к реке Холодная, к проруби. Небольшой пятачок с Фисиными вагончиками, котлопунктом, вагоном-клубом и жилыми вагончиками строительно-монтажного поезда был окружен тайгой, вековые лиственницы и ели держали на своих лапах снег, накопленный с первого снегопада. Солнце, ясное, как начищенный медный таз, плавало в чистом холодном небе, и накатанная дорога, и сугробы, и ломти снега на еловых лапах блестели, все блестело вокруг, слепя глаза и немного все-таки веселя угрюмую Фисину душу.
Флягу Фиса оставила наверху, а сама с ведром спустилась по протоптанной тропинке к проруби.
Прорубь была невелика диаметром - чуть больше ведра, черпать воду было неудобно, но Фиса приспособилась. У нее для этого имелась лопата, она ее здесь, возле проруби, и оставляла. Сначала почистила лопатой прорубь, соскребла сало со стенок, потом, встав на одно колено, поставила ведро на воду и надавила на днище. Когда оно наполнилось, не выпуская из руки дужку, поднялась с колена и осторожно вынула из проруби полное ведро. Ей предстояло поднять это ведро на горку, вылить воду во флягу, повторить эту операцию четырежды, потом принести еще одно полное ведро и, оставив его возле фляги, сбегать за Валентиной Валентиновной или попросить кого-нибудь из механизаторов, если кто-нибудь окажется не на трассе, и вдвоем дотащить это водное богатство до ближайшего вагончика.
Однако не успела Фиса выпрямиться с ведром, как раздался нарастающий рев тракторного двигателя, и старенькая "Беларусь", этот несравненный "Аполло" сварного Забелевича, приглушив обороты, застыл на краю спуска, отсвечивая старомодными фарами.
Вскоре показался и сам сварной.
Тонкие Фисины губы тронула чуть заметная улыбка. Он был славный парень, сварщик, "сварной" Юра Забелевич, дружелюбный, участливый, по-студенчески свойский.
Он выпрыгнул из кабины и уставился на Фису, уперев руки в колена, как рыбак с картины Перова. Потом, что-то сообразив, крикнул: "Берегись!" - и катанул флягу с горки, и вслед за флягой легко сбежал сам, и, бросив на лед бухту алюминиевого провода, поставил флягу на попа, откинул крышку и скомандовал:
- Заливай!
- Командует, - с удовольствием отметила Фиса, и ей отчего-то стало приятно.
Вдвоем они быстро наполнили флягу, и Забелевич плеснул из ведра на задраенную крышку и сказал:
- Запаяли.
Потом, к Фисиному ужасу, он плеснул водой на ее валенки и, увидев, как округлились ее глаза, улыбнулся:
- Суше ноги будут!
Он был долговязый и смешной в брезентовке, напяленной на ватную одежду, в серой прожженной ушанке, с покрытыми инеем обвислыми усами.
И тут Фиса совершенно определенно почувствовала душевное облегчение и подумала опять удивленно: "Парень - уже не парень, дядька - еще не дядька, но хороший человек!"
Валенки звенели как стеклянные, и Забелевич объяснил, что в обледенелых валенках можно полчаса находиться в тепле - не промокнут. Сибирская наука!
Фисе пришла в голову веселая мысль, что, оказывается, можно не только спасаться от мороза, но и распоряжаться морозом по-хозяйски, и настроение ее стало совсем хорошим, и она взялась прикручивать к фляге провод, и от этой несложной работы раскраснелась, и румянец и хорошее настроение сделали свое дело: Фиса как-то мгновенно похорошела, и Забелевич, в это же самое мгновение взглянув на нее внимательно, словно что-то в ней заметил, и Фиса этот его взгляд перехватила, и может быть, от этого румянец ее стал даже немного погуще. Во всяком случае она весело доложила:
- Готово дело!
Они волоком затащили на горку запаянную льдом флягу, Забелевич привязал конец провода к буксирному крюку, забравшись на трактор, подвинулся на узком сиденье, освобождая Фисе место:
- Давай!
Фиса, недолго думая, вскарабкалась, грохая пустым ведром, в пронизанную морозом фанерную кабину, едва втиснулась между боковой стенкой и Забелевичем и утвердила пустое ведро на коленях.
Тут на худощавом закопченном лице Забелевича блеснула неожиданная озорная улыбка. Он нажал сцепление, включил скорость и прокричал, перекрывая треск двигателя:
- Пять, четыре, три, два, один!
- Старт! - крикнула Фиса, включаясь в игру, и трактор побежал резво и весело, отталкиваясь от неровной дороги большими задними колесами.
Забелевич кричал: "Третья космическая!" Фиса тоже кричала какие-то смешные глупости, держась за Забелевичеву спину, а сзади, перекатываясь с боку на бок, послушно скользила полная фляга. Минут пять какого-то странного, безудержного веселья, и вот уже вагончики. "Мягкая посадка!" крикнул Забелевич, и они соскочили с трактора. Забелевич отвязал флягу и, отстранив Фису, сам втащил ее в вагончик. Потом, достав из-под своей койки связку электродов, сказал неловко:
- Ну, так...
И уехал.
А Фиса вышла на улицу безо всякой надобности и постояла, глядя вслед неутомимому "Аполло".
- Эй, девка, че-т ты неспроста загляделась... Будут дети!
Валентина Валентиновна Палей, сонно кутаясь в ватный бушлат, хрипло смеялась, поблескивая помолодевшими от трезвой жизни глазами.
Фиса поежилась. Она вдруг почувствовала, какая на дворе безжалостная стужа!
- Бросьте, у вас одно на уме, - сказала она резко, и глаза ее зло сузились.
- А ты не психуй, - благодушно отозвалась Валентина Валентиновна, никуда не убежишь от этого дела.
Она обняла Фису за талию, но Фиса резко вывернулась и ушла в вагончик. Валентина Валентиновна усмехнулась и пошла за ней - воду в систему они заливали вдвоем.
Забелевич гнал "Аполло" на "третьей космической" по недавно отсыпанной, покрытой хрустящим снежком дороге. Два километра такой пробежки было вполне достаточно, чтобы лицо задеревенело от встречного воздуха и губы перестали слушаться. Однако он улыбался этими непослушными губами, потому что ему было весело. Забелевич относился к тому счастливому сорту людей, у которых хорошее настроение является вообще нормальным состоянием, и нужны какие-то чрезвычайные обстоятельства, чтобы повергнуть их в уныние. И очень немного нужно, чтобы таких людей развеселить. Он вспоминал, как лихо они с истопницей отбуксировали флягу, и думал, что завтра нужно будет повторить этот несложный маневр - облегчить девчонке работу.
В карьере Забелевича ждали. Трещина на ковше экскаватора разошлась настолько, что машинист Генка Спицын не решался продолжать работу и, отпустив тросы, положил ковш на землю. Забелевич подкатил на своем "Аполло" как раз в тот момент, когда Генка выскочил из кабины и побежал к костру погреться и хватить кружку горячего чая.
Костер в карьере жег Олег Ящур, помощник экскаваторщика, в просторечии - помозок. Помозок Олег Ящур, обеспечив чаем свое непосредственное начальство, позаботился и о Забелевиче.
Облезлая эмалированная кружка, наполненная несладкой горячей жидкостью, источала соблазнительные волны живительного пара. Забелевич сунул в эту микропарилку длинный обмороженный нос и замер, блаженно щурясь. Однако костер на дне карьера - это не то место, где можно расслабиться и окончательно оттаять, и через минуту сварной Забелевич с помозком Ящуром уже разматывали кабель и налаживали сварку. А экскаваторщик Генка Спицын, щуплый, низкорослый паренек, разминал у костра свое упрятанное в вату, мех и кожу тело, затекшее от многочасовой неподвижности, и, как подобает маэстро, ждал, когда помощники наладят его многотонный инструмент для дальнейшей виртуозной работы. У кромки карьера стали собираться "Магирусы" и "КрАЗы", водители, пользуясь остановкой, отдыхали: кто читал припасенную на этот случай книжку, кто курил, двое спустились к костру побаловаться чайком. Наконец ковш был заварен, Забелевич с Ящуром смотали провод. Генка, осмотрев шов, удовлетворенно кивнул и полез в кабину, и не прошло и полминуты, как он, подключив электрообогреватель "Пингвин", уже двигал рычагами. Забелевич, подождав, пока первый "Магирус" окатится в карьер, выкатил "Аполло" на поверхность и, прихватив Олега Ящура, пустился в обратный путь. Олег Ящур всегда норовил покинуть карьер минут за тридцать до обеда или ужина, и вовсе не лень или нерадивость руководили им, а, как это ни странно, повышенное чувство долга. Дело в том, что котлопункт обслуживал и мехколонновский участок, и расположенный здесь же участок строительно-монтажного поезда всего набиралось человек, наверное, шестьдесят, не меньше. И верный помозок Олег Ящур не мог допустить, чтобы его шефу пришлось стоять в длинной, на полчаса, очереди. Экскаваторщик должен съесть свой обед без помех, без очереди, не тратя по пустякам свое драгоценное время и свои драгоценные силы. И то, что экскаваторщик моложе помозка лет примерно на пять, ровным счетом ничего не меняет. Экскаваторщик есть экскаваторщик - первый человек в мехколонне, именно он вырывает из грунта те самые "кубы", из которых складывается бесконечная дорожная насыпь, которые фигурируют в нарядах, отчетах и документации Стройбанка.
А помозок есть помозок, его дело обеспечить техобслуживание экскаватора, профилактику и ремонт, в редких случаях подменить час-другой экскаваторщика, а в остальное время жечь костер и кипятить чай для того же самого экскаваторщика. Хороший помозок, как говорится, холит и лелеет своего шефа, любит его чистосердечно, без зависти, раз и навсегда признав его преимущество, - в опыте, в мастерстве, а может быть, просто в таланте... Может быть, так в военной авиации хороший бортмеханик относится к своему пилоту. Впрочем, если говорить о таланте, то для того, чтобы быть обеспечивающим, надежно играть вторую роль, нужен свой талант, и очень может быть, что некоторые прекрасные экскаваторщики, асы и, так сказать, артисты управления огромным, болтающимся на тросах ковшом не смогли бы быть терпеливыми и заботливыми помозками...
Как правило, экскаваторщика и помозка связывает и внеслужебная, человеческая дружба; если у них есть семьи, дружат семьями, и там эта дружба равных, с некоторым, все-таки еле уловимым преимуществом "шефа".
Генка Спицын был, однако, холост, но жил не в общежитии - у него была в поселке однокомнатная квартира, в которой хранился купленный месткомом комплект инструментов для инструментального ансамбля.
Как Генку принимали на работу - это целая история. Он появился в кабинете Зудина - Зудин тогда только принял дела - и заявил:
- Примите на работу, я играю на гитаре и пою.
Зудин посмотрел на него с изумлением: стоит такой петушок в модном коротком пальтишке и тирольской шляпе - он, видите ли, на гитаре играет!
И Зудин сказал то, что сказал бы на это, наверное, всякий начальник, живущий интересами производства:
- Ты ошибся, паря. У нас здесь мехколонна, а не областная филармония.
Паренек не стушевался, только нахмурился, можно даже сказать рассердился, и заметил недовольно:
- Ну и что! Что, людям музыка не нужна?
Вопрос этот был, безусловно, демагогического свойства, и отвечать на него следовало сугубо приземленно. Зудин знал по опыту, что приземленность всегда выбивает почву из-под демагогии. И он спросил:
- Ну ладно, а на какой штат я тебя поставлю?
- На штат экскаваторщика, - махнул рукой паренек, - и я могу организовать инструментальный ансамбль.
Зудин присвистнул.
- Ушлый ты, парень. А кто будет работать на экскаваторе, когда ты будешь на гитаре бренчать?
- Да я же, - пожал плечами паренек и достал из-за пазухи корочки.
- С этого бы и начинал, - заметил Зудин, рассматривая документ.
- Почему с этого, - обиделся паренек, - на экскаваторщика каждый может выучиться, а музыкантом нужно родиться.
- Может, ты и прав, - согласился Зудин, возвращая, однако, корочки, но не верю я в специалистов, у которых на первом месте художественная самодеятельность, так что не взыщи.
Паренек ничего на это не ответил, поднял брови и пожал плечами, дескать, не хотите - не берите, не очень то и хотелось и, только уже уходя, поднял палец и даже несколько высокомерным тоном сказал:
- Но здесь вы ошиблись!
В Зудинском кабинете сидело тогда несколько человек, в том числе начальник подсобного производства Шатров, человек энергичный и, даже можно сказать, азартный, и когда некоторые просто улыбнулись на эту самонадеянную реплику, а, например, завгар Арслан Арсланов произнес: "Ну и нахал, понимаешь", Шатров сказал:
- Герман Васильевич, у нас же экскаватор на промбазе стоит, пусть покажет!
И Зудин согласился.
Паренек вдруг улыбнулся широко и лукаво и согласно кивнул.
Через десять минут всем, кто принимал этот импровизированный экзамен, стало ясно, что перед ними настоящий виртуоз. Экскаватор в его руках вел себя послушно, как хорошо объезженная лошадка, движения его были стремительными и плавными, и, если можно так сказать о многотонной махине с качающимся на тросах ковшом, - просто изящными. Паренек легко усмирил возбужденную технику, аккуратно положил ковш на землю и выключил двигатель. Он вылез из кабины и подошел к Зудину, криво усмехаясь.
- Иди, оформляйся, - сказал Зудин, - медкомиссия, и все, что положено, тебе в канцелярии скажут.
Паренек равнодушно пожал плечами, и это равнодушие задело Зудина, и он спросил, изображая простое любопытство, а на самом деле сдерживая раздражение:
- Ты че это, не рад вроде?
Паренек повернулся к Зудину и сказал грустно:
- Вы бы мне гитару дали, я бы вам показал!
- Дадим, - серьезно пообещал тогда Зудин, - это отдельный разговор.
Так принимали на работу Генку Спицына, музыкального человека.