Ну хорошо, сказал запыленный мужчина, назначай себя кем угодно. А разве может быть у праведных два отца? - усомнился дурак. Сделаем так, резанул Министр: бог остается для нас един, я несу его на западе, а тебе - слышишь? - восток целиком. Я прошу, начни с Балкан. В сане мы отныне равны, бог не обидится. Единое небо признает хоть десяток отцов, и плевать на небо. Пусть будет Восточная и Западная Церковь, я готов. Хорошо, тряхнул тот косматой рожей. Предложил Министру лесное питье и шатер с женщиной на ночь. Он вздрогнул и засмеялся. Ускакал, выбивая дым из земли.
Утром они пошли на юг выжигать историю. Он был дураком, но каждый день чеканил величие: умные завидовали и умирали. Вошел в Грецию. Ересиарх вспомнил прошлое и собрал пятьдесят тысяч воинов. Маневрирую, две армии заманивали друг друга к Босфору. Азиатские народы шумной толпой готовили Ересиарху наступление в спину.
Морские убийцы внезапно сошли на берег и через два дня овладели Римом. Плюгавая стража не помешала, предусмотрительно открыв ворота. Министр не ждал чудес: во главе кованной гвардии он корчевал последнюю ересь по ту сторону Альп. Повернул обратно. Морские братья не задержались, но оставили после себя пепел.
Пришлось подписать эдикт, дарующий Скандинаву испанскую каемку земли. На добрых условиях он начинал строить флот, подвластный символу Благого Колеса. Министра признал Отцом. Альбион тихо спал, не оспаривая пятнадцать тезисов.
Африканский очаг остался единственным сердцем морской империи. Со свистом и воем северные стрелки пошли вдоль берега, рядом цокали отряды железной конницы. На суше Купец не имел оборонительных сил. Очаг погасили, капитаны решили: вольница. Государство распалось на сотню пиратских шхун, у купца осталось три корабля и немного денег. Приняв обряд, он навсегда ушел к Ересиарху в единоверцы. Удостоился звания адмирала. Вся морская мощь невидимой руки плавала на паруснике и двух галерах.
Магистр не давал о себе знать, Орден назначил нового предводителя. Через неделю несчастного псевдуна нашли задушенным. И тем же вечером в зеленую залу вошел человек, назвал по именам шестерых логофилов и расчертил перед ними лунный топос. Человек сказал: да будет воля Магистра. Страшная ночь держит его в горах, а я принес закон, но я - пустое место. Ладно, сказали логофилы, сгибая колени и целую плащ назвавшего себя Пустым Местом.
Пустое Место сказал, что сеть умирает, ибо лунное дело всегда сидело на спине культуры, а культура в европейских землях отложена: обильная резня переиначила естественный ход событий. Мы элита больших городов, продолжал он, но посмотрите: где большие города? Если стены города неразрушены, жизнь за ними решается начальником божественной стражи. Начальник божественной стражи тоже Пустое Место - он стоит и светится волей Министра, как я воплощаю суть далекого просветленного. Попы и бароны не спорят с начальником стражи. А мы издавна стояли на попах и баронах, на лучших из них, осененных духом, ведь Луна приемлет только обладающего душой.
Народ не годится, в лучшем случае он дорос до заповедей Руки, но даже в ересь нынче боятся верить. Виновна стража и реформа официального бога, проведенная в единственно верный срок: церковь жива, а двадцать лет назад умирала. Когда она умирала, Европа выпадала нам, как последним обладателям знания, сохранившим себя - а дело Ересиарха служило тупым орудием гнилого распада. Мы сделали бы пророка Лунным, как две трети его советников. Им он обязан первым победам: а он думал, что собственной святости, идиот. Если он не хотел превращаться в Лунного, то уходил, и через год Империя Духа становилась покорным филиалом Луны: я повторяю две трети! - а это говорит, что Империя никогда не обладала духовным запасом, как им не обладает и обычная церковь - там всего лишь энергия, причем энергия одного человека. Неужели сложно убить Отца? - спросил тридцатилетний логофил с лицом ангела.
Конечно, сложно, ответил Пустое Место, таких людей хранит поле. Для Ордена, однако, возможно - поле не помеха, только зря его убивать. Каждой человек обладает миссией, верно? Работа Министра подходит к черте, он все выполнил, а сделавший свое дело умрет и сам.
Так кого убивать? - спрашивал настойчивый.
Давай подождем, предложил Пустое Место, судьба нашего Ересиарха еще не проиграна.
Божественная стража трудилась, выпрямляя жизнь по последним тезисам: поощряла заурядные монастыри, отменяла странные братства, избавляла землю от лишних книг. О лунном речь не шла - подрезали простую заумь и безобидное колдовство, а лунная вера считалась вырванной из летописи главой. Еретические провинции еще трепыхались, играя в независимость от Италии. Буйство синьоров жертвовало себя в местных агониях, на мужиках и пилигримах боевой бедлам долго не стоит. Иногда неуемные отнимали у Отца маленький городок, поганя церкви интересными письменами. Остатки плесени давались копытами конных войск. На карте появлялись и исчезали крестики. Горячие Соборы канули как пережиток заразных споров, так решил последний Собор. Канцелярия толковала все.
...Ересиарх неожиданно победил...
Двести тысяч приговоренных рубились два дня, отходя от крови на дрожащие ночные часы. Дикарь пробивал середину, а Ересиарх сознательно сгибал линию боевых порядков. Враг радовался. Он продавил. Когда люди втянулись в завоеванное пространство, Ерисиарх ударил ветеранами с флангов. Дикарь не успел перестроить ряд, и по его парням проехались, как по ровному полю. Наивные не отбились. И бежали, наступая на пятки собственной чести.
Дикарь сохранил не более пятнадцати тысяч. Уходил по-своему, бросая на пути заслоны и жертвуя хвостом армии. Ересиарх не стал теряться на севере, развернул солдат и метнулся к восходу. Размалеванные язычники приняли бой и скуля откатились в азиатскую даль. Ересиарх опять перестроил войско и пошел западнее. Дикарь предложил завтрашний нейтралитет в обмен на тишину нынче. Император Духа радостно согласился и пошел убивать Италию.
Неожиданно приехал Магистр, остановился в орденском замке близ еретического городишка Думкомпф. Пустое Место провалился, как будто его и не было. Тело Магистра хранили лучшие наемники континента, их было полторы сотни - на большее Луна не наскребла денег.
Маг вызвал Скандинава на разговор, продолжавшийся до утра. Тот приехал один, оставаясь простым парнем с холодного побережья. Ему предложили бесхитростный триумвират - тот ответил, что все-таки присягал. Чему ты присягал, дурнобоко рассмеялся Магистр. Неужели Отцу, сынок? Скандинав молча вышел из кабинета, злыми пальцами держась за эфес. Излишнего сторонника Колеса зарубили между первой и второй стеной замка. Из почтения к нормам Севера труп довезли до моря, сожгли и развеяли по стальным равнодушным водам.
В Альбионе на миг потерялась власть, бароны выбирали между сыном Скандинава и духовным наместником Колеса, за которого просил Рим. Магистр занял у Ересиарха два легиона и с ними перешагнул пролив. Духовный наместник казался рядовым придурком из канцелярии, опиравшимся на мечи божественной стражи. Ее начальник мечтал подвести под меч столичного извращенца и втайне боготворил мертвого короля. И придержал своих, когда в предместье вошли солдаты с материка. Придурка казнили, обвинив в "узурпации традиций", непонятном, но, видимо, ужасном грехе.
Магистр сказал баронам, что уступит трон малышу, если на острове перепишут Кодекс. Я не хочу власти, признавался он, но свобода была моей ранимой мечтой, а на острове почему-то нет воли: задавлена прокатившемся Колесом? Из пятнадцати тезисов он просил вычеркнуть семь, мешавших разнообразию веры. Начальник стражи не хотел понимать, а затем отдал приказ перевешать. Бароны по долгу не могли спать, когда пришлые так великолепно зарубились с божественными. Пришлые превосходили числом в двадцать раз, бароны не колебались. Успевшие доказать себя не жалели. Лунные щедро раздали монастыри.
Министр позволил Ересиарху взять город. Армия попала в сердце - она не знала, куда идти дальше и остановилась. Ересиарх пытался спасти, но вооруженное простолюдье на второй день разбрелось по борделям и кабакам, а через неделю притон возник в каждом доме: местные задыхались. Задыхалось армия, но Ерисиарх гнул величие до последнего; он разнес по земле, что находится в точке мира.
Он выступал с балкона, на который ступали только хранители Колеса. Он орал, что постиг мировую суть, и этим летом бог даровал ему мировое господство. Сидя в зале Соборов, он подписал указ, отменяющий в Европе Благое Колесо. В каждый угол бросил епископа обучать быдло новым путям. Никто не ускакал за кольцо: на обложенных дорогах посланников тупо резали, но не говорили Ересиарху.
Он велел перечертить карту, украсив ее очертаниями новых епископств. Он кроил мир - в его воображении менялись границы, возникали новые города, собирались ополчения. Он отдавал приказы, как вести войну в отдалении, как менять в провинциях веру, он знал, что скоро подомнет континент и удивлялся, что не видит ответных писем.
Министр скучал, убивая все, что выходило из города. Знаменитая конница пополнилась вдвое, а мелкие отряды сумели занять Балканы в отсутствии вожака. В конце Ересиарх имел только то, на что наступали ноги - столицу своей Империи, сжимаемую до размеров единственной головы.
В столице стало нечего жрать. Он вывел похмельную и вонючую армию на дорогу. Сторон света виднелось четыре, ни одна из них не имела преимуществ перед другой. На юг, сказал он, поставив направление на монетку.
Пропустить, ухмыльнулся Министр.
Их пропустили. Солдаты медленно побрели вперед, не встречая битв и натыкаясь на деревеньки. Дома объедали до последнего хлеба, женщин забирали в обоз. Ересиарх молчал: он уже видел, что ведет неизвестно кого и неизвестно куда. И неизвестно зачем.
Армии нужен бой, догадался он. Половина сдохнет, зато остальные через месяц останутся армией. Истерично он начал искать противника, тот медленно шелестел сзади. Ересиарх приказал остановиться. Министр отошел назад. Воинство Невидимой Руки пошло в лоб, но конница легко уворачивалась от дурной пешей черепахи.
Через три недели Министр двинулся вперед и пробил шаткую фалангу. Далеко никто не ушел. Ересиарх вынул меч. В его грудь смотрело восемь копий. Неизвестный подонок предложил сдаться и выйти на диспут с Отцом. Дерганым взмахом он бросил оружие, и его не убили сразу.
18
Здание школы стояло белым, растянутым в длину, трехэтажным. Малые дети бегали по двору, взрослые школьники и окрестная шпана с чувством не зря прожитого топтались на крыльце. "Покурим, Шлепа?" - предлагал короткий пацан массивному парню с блинообразным лицом. Шлепа соглашался, покурить - дело нужное. Короткий пацан возбуждено сплевывал себе под ноги. Одинокие учителя проходили мимо.
Сентябрьская погода висела чистой и прозрачной, радуя последней порцией солнечного тепла. Пока плюс двадцать. Завтра, конечно, будет меньше. А пока чирикали воробьи, Шлепа весомо матерился и тренькал звонок, предупреждая о втором уроке.
После химии наступала математика. Леша не любил алгебру, как и все, что таилось в трехэтажном здании и на подходах к нему. Учился хорошо. Перед походом в первый класс мама объяснила, что правильные дети получают пятерки, он поверил. Без троек дожил до седьмого класса, своих тринадцати лет, нового сентября. И снова прозрачный воздух, последнее звенящее тепло и Шлепа, тихо бивший по голове малолеток, и короткий пацан, худой, нервный, с надорваным ухом, - знакомый враг. В четвертом классе он заприметил Лешу. С тех пор помнил, при встрече раскрытой ладонью хлопая по лицу, не больно. Но тем и плохо, тем изощреннее издевательство. Три года назад с ним стоило подраться, но короткий пацан раньше убегал, а сейчас дружил с местными.
Ступочкин протяжно говорил о переменной и функции. О какие там есть способы задания функций? Графический. Табличный. И конечно же, уравнением. Класс переписывал с доски вдавленные мелом формулы, Леша всегда удивлялся: почему цифры Ступочкина такие яркие и видные, а все, что он, Леша, писал на доске, такое блеклое и неразличимое уже с задних парт? И не только он, но и любой в классе возил мелом неправильно, и только Ступочкин выводил что-то твердое. Наверное, опыт, думал он, рассеянно изучая грязные манжеты полувекового учителя.
Лешу позвали к доске построить линию по таблице, заполнив ту в согласии с формулой. В квадрат и отнять четыре. Скучная формула, задание для дураков, которым Ступочкин всегда поощрительно улыбался.
Не надо, спохватился Матвей Арсеньевич, построй-ка лучше вот этот, позаковыристей. И ткнул пальцем в учебник, найдя там сочетание цифр с затаенным дискриминантом. Леша принялся уныло рисовать букву "D", взял чей-то калькулятор, посчитал. Ступочкин неудолетворенно хмыкнул: ерунду в уме надо щелкать, тебе особенно, отличник же, не хухры-мухры. Оксана со второй парты, корявая и оттого всезнающая, уже выводила график. Не хухры-мухры по-прежнему мялся у доски, запутавшись с местом второго корня. Ему светила сомнительная дробь с фантастическим знаменателем. Ступочкин замер и смотрел, напоминая облезлого барса в засаде. Говорят, что если барса перед прыжком подергать за хвост, тот в своей сжатости не заметит. Так и Ступочкина можно кусать в этот миг за ляжку, математик не шелохнется...
- Знаешь, где ошибка? - торжествующе спросил он.
- Да нет пока, - застенчиво признался хухры-мухры.
- А вот где, - сказал долгий унылый математик, и показаол.
- А у меня с ответом сошлось, - сообщила не в меру радостная корявая.
- Молодец, Оксана.
- И у меня, - сказал Леша через минуту.
- Четыре, Смурнов, - вздохнул он.
Леша вернулся за большую белую парту, третью от доски, в солнечном ряду у окна. Сосед Женя упоенно рисовал чужим карандашом, раскрыв смурновскую тетрадь на предпоследней странице. Под его рукой возникало странное: с лапами, рогами, в штанах. Глаз был готов упасть, торчащий хвостик завинчивался как надо.
- Это ты, - сообщил шепотом Женя.
Леша не заплакал, потому что при всех нельзя.
- Дай свою тетрадь, - сиротливо попросил он.
Загорелый раздолбай Женя весело протянул троечные листки. Леша распахнул их и начал возить стержнем по бумаге. Возникали контуры чего-то массивного. Квадратное лицо украсилось вызывающими очками, бороденка и баки гармонировали с пустотой лысины. Короткими росчерками он сотворил тело, конечности, портки и рассегнутую рубаху. Подумал и влепил заплатину на штаны. Еще немного поразмышлял, и на рукаве появилась повязка с нацистским солнцем. Крест на груди превращал новорожденного мужика в христианина.
- Разве это я? - смешливо спросил Женя.
- Конечно, не ты, - прошептал успокоенный. - Копыт не хватает.
Оксана прытко священнодействовала близ учительского стола, колупая очередной пример. Ступочкин одобрительно шевелил пальцами и молчал.
- Твоя будущая жена, - сообщил Женя, бездумно переписывая цифры с доски.
- Твоя, - отбрыкивался он.
- Врешь, - довольно заявил кучерявый Женя Градников. - Чего моя? Вы же у нас самые математики. Будете в постеле строить график - чем не жизнь?
- Это вы будете, - сказал Леша за неимением лучших слов.
- А какая тебе нужна жена: умная или красивая? - привязался симпатичный раздолбай.
Леша славился тем, что его навылет убивали вопросы интимного содержания.
- Мне нужно все сразу, - с тихой истерикой ответил он.
- Позови в кино Лену Ганаеву, - предложил шепотливый веселух. - Если все сразу.
- Сам зови, - резано сказал он, внутренне растекаясь в кисель.
- Я? Позову, конечно, - отозвался Градников, невзначай пиная туфлей лешины ноги. Не со злобы пиная - так, по-дружески, от переизбытка скуки.
Ганаева казалась ему никем, да и как она выглядела сегодня? Что-то несделанное, бесформенность с глупыми вопросами и случайным, малоприятным на слух смехом. Вот и вся девочка Ганаева, а ее тело украшалось одеждой старушачьих расцветок, хоть она и нравилась Градникову - что с того? Она многим нравилась, возможно, за говорливый нрав, - потом, кстати, выяснилось, что по ходу жизни Смурнов смотрел только на общительных девушек, а свои скромные подобия он не замечал, не принимал всерьез, и они его не принимали всерьез, как, впрочем, и говорливые.
На химии он слушал отвратительное поветствование об оксидах. В голове вместо формул быстро вскипал план реформы образования: сделать так, чтоб избавить свою жизнь от оксидов - ну а зачем, в самом деле, они нужны? Нет ни одного довода в пользу того, чтобы взрослый человек хоть краем мозга подозревал о наличии на земле оксидов. Как и о наличии цитоплазмы, котангенса, ускорения и иных причудливых штук. Без ложной скромности Леша полагал, что программу за десять классов сочинял пришибленный дурак, высунув довольный язык и хохоча от своей заскорузлой тупости; а возможно, что не один: целая команда счастливых тупогонов собралась вместе и постановила, что в стране излишен не познавший котангенса, цитоплазмы и ускорения. Господи, неужели это - непонятно? - думал маленький Смурнов, и потом не поменявшей веры в убогость верховных принципов школы: кстати, через много лет его похвалили за эту мысль, - похвалил клетчатый, в зазеркальной комнате. Херня, конечно, сказал он, когда Смурнов предположил, будто школа не так устроена - так вот, херня, сказал знающий, десять лет неизбывной херни, за которые в иных мирах лепят сверхчеловека. А у вас лепят хрен кого, тебя лепят - сказал тогда клетчатый, мягко-извинительно улыбнувшись: а почему? Не думают потому что, лениво произнес он, не знают, чего хотят, вот и штампуют дрянь, а если бы поняли, какая модель человека надобна и потребна - делали бы ее, но ведь не задумываются, гонят ерунду и радуются, что чересчур мучительно ее гонят. Переделать бы ваш бардак, мечтательно вздохнул молодой и сероносочный.
Наступили труды. В обиходе предмет так и назывался: труды. А полное название намекало на трудовое воспитание и обучение, и в жизни им занимался пожилой дядька-сталинист, с дрожащими ручонками, искренний. "Ты зачем не так сточил? - возмущался он. - Заусеницы видишь? Быть тебе ленивой гусеницей, а не мужиком".
Обточивших железяку без заусениц он возносил на свой лад, обзывая проверенным элементом и нашим кадром. Еще он говорил, что пойдет с такими в разведку - пацаны его, впрочем, не любили.
"Сегодня будет задание, - предвкущающе сказал он, - по дереву." Ребята стояли в ряд, сонно изучая, как Лев Иванович наглядно сдирает стружку с поверхности. Ребята скучали, Леша все-таки волновался - он всегда волнительно ходил на этот урок, всегда с опаской и подозрением. Лев Иванович его не ценил, в разведку отказывался идти напрочь, в уме, наверное, считая Алексея гусеницей - а у того рукоделие привычно выпадало из рук, не клеилось у него ремесло по дереву и муторное точение железяк. Если требовалось выполнить что-то в миллиметрах, он всегда ошибался, сдирая лишнее или опасливо оставляя лишний кусок. Лев Иванович таких не любил, подолгу талдыча про глазомер и требуя показать "тетрадь по трудам": в ней виднелось единственная запись на тему, что такое эскиз, и картина какой-то детали в полный рост с закругленным верхом и указанием ее миллиметров.
"Вот, - говорил Лев Иванович, - как положено-то". Леша вежливо соглашался, покорно встряхивая головой.
Сегодняшний день казался апофеозом рукодельного издевательства. Облочившись в сшитый родителями синий фартук, он недоуменно держал в руке рубанок. Предстояло обстругать напиленное предшественником, затем новый мальчик склеит их как положено, и школа обзаведется деревянными автоматами. Вещь нужная, полезная - особенно когда третьекласники со дня на день готовятся разыграться в свою патриотическую войну.
Он неуверенно провел рубанком по дереву, стружка почему-то не отлетела. В пыльный зал вошла незнакомая тетка и попросила Льва Ивановича одолжить ей мальчиков. Пятерых. Трудовик позвал добровольцев. Леша откликнулся, хуже трудов случиться уже не могло.
Впятером они пошли к вестибюлю, тетка неслась впереди, загребая руками воздух. "Ну хлопцы, - смеялась она. - Сразу вижу трудолюбивых." Зашли в полутемную клетушку близ вестибюля. Тетка вывалила из тяжелого шкафа несколько метел, грабли, пару ведер, предложила все это разобрать. Грабли пугали, потому что были одни. Леша взял метлу. А носилки и веник остались дремать в глубине зеленого шкафа. Тетка опять довольно засмеялась и повела своих семиклассников на прозрачный сентябрьский воздух.
Они обошли школу с тыла, остановились за оградой, отделявшей двор от переулка. Тетка объяснила, чего и как. Ее наставления напомнили анекдот: мести требовалось от калитки вплоть до конца урока. "Вас же можно оставить одних?" - по-доброму спросила она и удалилась, показав засыпанную известкой спину.
В отсутсвие тетки никто работать не стал. Диван пожаловался, что хочет спать. Олег лаконично матернулся. Райхер зажал между ног свои грабли и покачивал рукояткой, - ни дать, ни взять, показ детородного органа. Сам Райхер, видимо, об этом не подозревал. Олег с хохотом объявил, что именно тот показывает. Женька Градников и Диван заржали, Леша тянул улыбку из солидарности. Саша Райхер обиделся и робко назвал Олега придурком. Диван посоветовал вмочить Райхеру как положено.
- Сюда иди, мышь! - рявкнул Олег, вынимая из карманов руки и попинывая воздух ногой.
Райхер стоял поблизости и не шевелился.
Леша тихо радовался, что в стороне. Диван заржал еще веселее, ему нравилось. За полосой деревьев семенили невзрачные горожане, спеша по обычным людским делам, залаяла у второй калитки собака.
- Ладно, пацаны, хватит, - сыто сказал умиротворенный Женька, которого никто никогда не бил.
- Чего хватит? - не понял Диван. - Не по-пацански так.
Райхер стоял и даже не пробовал шевелиться. Неужто страх? Олег состроил уморительную рожу, подбежал и пнул его по бедру. Смеясь, отбежал, машинально-показушно принял позу боксера.
- Сука ты, - неожиданно четко произнес Райхер.
Олег прыгнул второй раз, Райхер выбросил руку и достал его в нос. Олег дернулся, неуклюже ударил в грудь: обычно он забивал почти всех, а сегодня - не мог, растерялся? Получил два правильных удара в лицо, отошел. Райхер смотрел с непривычной для себя ненавистью.
- Еще хочешь? - бесцветно спросил он.
У Олега капала кровь.
- Да ладно вам, - бормотал Градников, зная, что его не услышат.
Побитый пошел вперед, получил встречный в живот. Схватился руками, чуть пригнулся. Безжалостный Райхер добавил в голову. "Гондон", - бессильно хрипел Олег. Тот снова ударил. Секунд через пять Олег лежал на желто-грязной траве, а невысокий Райхер в черном фартуке сидел на его груди, положив пальцы на шею.
- Сдаешься? - ласково спросил он.
Олег сказал, что сдается, так у них было принято.
- Ну хорошо, - сказал Райхер. - Теперь хватит.
Диван начал прилежно подметать сырой тротуар.
- Почему не работаешь? - прошипел он, глядя на Лешу.
- Я работаю, - спохватился он.
Райхер игриво прихватил грабли и начал расчесывать газон. Олег поднялся, встал в стороне, с ним не разговаривали. Подошел Женька.
- Все нормально, - сказал он утешительно.
Минут через двадцать вернулась развеселая тетка.
- Стараешься, молодежь? - спросила она, отбирая метлу у загрустившего Леши. - Смотри, как надо.
Тетка принялась резво гонять первые опавшие листья. Вволю намахавшись, ушла по своим, как она выразилась, делам. Что за бесконечные дела у немолодых радостных теток? - подумал он, а она уже загибала за угол.
Подошел блинообразный Шлепа, в отличие от тетки сразу увидел кровь.
- Кто тебя, братишка? - спросил десятиклассник, с отеческой нежностью обнимая Олега.
Тот показал на Райхера.
- Ты что, пацан, охамел? - воспитывал Шлепа, положив лапу на плечо Райхера. - Что, волю почуял? Дерзким стал?
- Врежь ему, - попросил Диван. - Чтоб знал парень наших.
Леша бросил подметать. Смотрел пристально, чуть моргая.
- Врезать тебе? - добродушно спросил Шлепа.
- Врежь, - просто ответил Райхер.
И Шлепа врезал.
Тетка вернулась и начала бестолково охать. "Ох уж эти пьяные бомжи", - примерно так говорила она.
...Труды венчали школьное время - он шел домой.
19
Сперва по тому самому переулку, затем вышел на многолюдье: мимо него провезли в синей коляске ясноликого малыша, он чмокал и улыбался, а Леша не знал, что тот станет доктором философии; прошел старик, расстреливавший в сороковые; прошмыгнул сверстник, в девяносто третьем основавший "Бета-банк"; мелькнула женщина в коричневом пиджаке, которая вчера развелась - но Леша не знал об этом; просеменил плюгавый мужчина, две пуговицы были оторваны, - известный в своих кругах физик, но Леша не знал; протопал студент в близоруких очках, его звали Валентин Данилевский, он станет народным депутатом СССР и заклеймит позором социализм, а затем уйдет на фондовый рынок - но разве Леше об этом подозревать? - и слево от него прошли две симпатичные девушки, взявшись за руки, - как догадаться, что лесбиянки сейчас придут домой, скинут одежду, Оля ляжет на ковер, а Оксана станет ласкать ее тягучими поцелуями, покусывать и шептать на ухо о любви, а затем медленно снимет трусики - ну как понять? идут себе две миловидные женщины лет двадцати семи, и идут; на другую сторону улицы вышел отец наркомана, который будет бить Смурнова железной палкой, и убьет, но он пока не стал отцом, и только под Новый год в гостях встретит мать будущего Коли, уведет ее в ДК на танцы, затем поженятся - через полтора года, в автомобиле "жигули" на малой скорости прокатил вор в законе, единственный на весь город, усталый мужчина лет сорока с еле заметной лысиной, в куртке-ветровке, плохо выбритый, с волосенками на щеках, следующей зимой его порешат в СИЗО; суетливо пронесся потомок графа Толстого, дребезжа пустыми бутылками, накиданными в авоську - он хотел успеть до обеда, а около лужи сидел мальчик и палочкой поднимал волну, ему было лет семь, в девяносто пятом он возьмет нож и станет убивать девушек в синих джинсах, выбрав пригород и сумеречные часы, - оставит четыре трупа, потом его повяжет сам полковник Рублев, дадут пожизненное, на зоне опустят, он покончит с собой, - пока он ничего не знал, березовой веточкой поднимая со дня лужи черную муть, в воде отражалось лицо мальчика; стоило поднять глаза вверх: за окном пятого этажа забывался сном будущий губернатор Сергей Ладонежский, он маялся: в горле чужое, сознание перекатывается клочками, в носу вода, приходится дышать ртом, не хочется жить - взял больничный, отдыхал от своего замшелого НИИ; на балконе крепкий мужик кидал железные гири, майку пропитал пот, а через пять лет от него уйдет Марина, через шесть он научится не разбавлять спирт, в девяносто втором маклер отберет квартиру и мужик переедет в подвал красного дома, где будет филиал "Бета-банка", а пока он выходил в беседку и на руках борол хиляков; из подворотни вышел писатель в кожане, заплетавший в косичку черные волосы: литератор, которго никто и никогда не признает, сделавший девять книг и создавший одну рок-группу, а пока писавший только стихи и размышлявший по молодости о суициде; из дверей гастронома выпорхнула девочка - любовница скандального кандидата в президенты России, в ноябре ей повяжут пионерский галстук; дорогу Леше пересек большой белый кот - прежняя собственность Луки, арестованного фарцовщика; кроме того,
Утром они пошли на юг выжигать историю. Он был дураком, но каждый день чеканил величие: умные завидовали и умирали. Вошел в Грецию. Ересиарх вспомнил прошлое и собрал пятьдесят тысяч воинов. Маневрирую, две армии заманивали друг друга к Босфору. Азиатские народы шумной толпой готовили Ересиарху наступление в спину.
Морские убийцы внезапно сошли на берег и через два дня овладели Римом. Плюгавая стража не помешала, предусмотрительно открыв ворота. Министр не ждал чудес: во главе кованной гвардии он корчевал последнюю ересь по ту сторону Альп. Повернул обратно. Морские братья не задержались, но оставили после себя пепел.
Пришлось подписать эдикт, дарующий Скандинаву испанскую каемку земли. На добрых условиях он начинал строить флот, подвластный символу Благого Колеса. Министра признал Отцом. Альбион тихо спал, не оспаривая пятнадцать тезисов.
Африканский очаг остался единственным сердцем морской империи. Со свистом и воем северные стрелки пошли вдоль берега, рядом цокали отряды железной конницы. На суше Купец не имел оборонительных сил. Очаг погасили, капитаны решили: вольница. Государство распалось на сотню пиратских шхун, у купца осталось три корабля и немного денег. Приняв обряд, он навсегда ушел к Ересиарху в единоверцы. Удостоился звания адмирала. Вся морская мощь невидимой руки плавала на паруснике и двух галерах.
Магистр не давал о себе знать, Орден назначил нового предводителя. Через неделю несчастного псевдуна нашли задушенным. И тем же вечером в зеленую залу вошел человек, назвал по именам шестерых логофилов и расчертил перед ними лунный топос. Человек сказал: да будет воля Магистра. Страшная ночь держит его в горах, а я принес закон, но я - пустое место. Ладно, сказали логофилы, сгибая колени и целую плащ назвавшего себя Пустым Местом.
Пустое Место сказал, что сеть умирает, ибо лунное дело всегда сидело на спине культуры, а культура в европейских землях отложена: обильная резня переиначила естественный ход событий. Мы элита больших городов, продолжал он, но посмотрите: где большие города? Если стены города неразрушены, жизнь за ними решается начальником божественной стражи. Начальник божественной стражи тоже Пустое Место - он стоит и светится волей Министра, как я воплощаю суть далекого просветленного. Попы и бароны не спорят с начальником стражи. А мы издавна стояли на попах и баронах, на лучших из них, осененных духом, ведь Луна приемлет только обладающего душой.
Народ не годится, в лучшем случае он дорос до заповедей Руки, но даже в ересь нынче боятся верить. Виновна стража и реформа официального бога, проведенная в единственно верный срок: церковь жива, а двадцать лет назад умирала. Когда она умирала, Европа выпадала нам, как последним обладателям знания, сохранившим себя - а дело Ересиарха служило тупым орудием гнилого распада. Мы сделали бы пророка Лунным, как две трети его советников. Им он обязан первым победам: а он думал, что собственной святости, идиот. Если он не хотел превращаться в Лунного, то уходил, и через год Империя Духа становилась покорным филиалом Луны: я повторяю две трети! - а это говорит, что Империя никогда не обладала духовным запасом, как им не обладает и обычная церковь - там всего лишь энергия, причем энергия одного человека. Неужели сложно убить Отца? - спросил тридцатилетний логофил с лицом ангела.
Конечно, сложно, ответил Пустое Место, таких людей хранит поле. Для Ордена, однако, возможно - поле не помеха, только зря его убивать. Каждой человек обладает миссией, верно? Работа Министра подходит к черте, он все выполнил, а сделавший свое дело умрет и сам.
Так кого убивать? - спрашивал настойчивый.
Давай подождем, предложил Пустое Место, судьба нашего Ересиарха еще не проиграна.
Божественная стража трудилась, выпрямляя жизнь по последним тезисам: поощряла заурядные монастыри, отменяла странные братства, избавляла землю от лишних книг. О лунном речь не шла - подрезали простую заумь и безобидное колдовство, а лунная вера считалась вырванной из летописи главой. Еретические провинции еще трепыхались, играя в независимость от Италии. Буйство синьоров жертвовало себя в местных агониях, на мужиках и пилигримах боевой бедлам долго не стоит. Иногда неуемные отнимали у Отца маленький городок, поганя церкви интересными письменами. Остатки плесени давались копытами конных войск. На карте появлялись и исчезали крестики. Горячие Соборы канули как пережиток заразных споров, так решил последний Собор. Канцелярия толковала все.
...Ересиарх неожиданно победил...
Двести тысяч приговоренных рубились два дня, отходя от крови на дрожащие ночные часы. Дикарь пробивал середину, а Ересиарх сознательно сгибал линию боевых порядков. Враг радовался. Он продавил. Когда люди втянулись в завоеванное пространство, Ерисиарх ударил ветеранами с флангов. Дикарь не успел перестроить ряд, и по его парням проехались, как по ровному полю. Наивные не отбились. И бежали, наступая на пятки собственной чести.
Дикарь сохранил не более пятнадцати тысяч. Уходил по-своему, бросая на пути заслоны и жертвуя хвостом армии. Ересиарх не стал теряться на севере, развернул солдат и метнулся к восходу. Размалеванные язычники приняли бой и скуля откатились в азиатскую даль. Ересиарх опять перестроил войско и пошел западнее. Дикарь предложил завтрашний нейтралитет в обмен на тишину нынче. Император Духа радостно согласился и пошел убивать Италию.
Неожиданно приехал Магистр, остановился в орденском замке близ еретического городишка Думкомпф. Пустое Место провалился, как будто его и не было. Тело Магистра хранили лучшие наемники континента, их было полторы сотни - на большее Луна не наскребла денег.
Маг вызвал Скандинава на разговор, продолжавшийся до утра. Тот приехал один, оставаясь простым парнем с холодного побережья. Ему предложили бесхитростный триумвират - тот ответил, что все-таки присягал. Чему ты присягал, дурнобоко рассмеялся Магистр. Неужели Отцу, сынок? Скандинав молча вышел из кабинета, злыми пальцами держась за эфес. Излишнего сторонника Колеса зарубили между первой и второй стеной замка. Из почтения к нормам Севера труп довезли до моря, сожгли и развеяли по стальным равнодушным водам.
В Альбионе на миг потерялась власть, бароны выбирали между сыном Скандинава и духовным наместником Колеса, за которого просил Рим. Магистр занял у Ересиарха два легиона и с ними перешагнул пролив. Духовный наместник казался рядовым придурком из канцелярии, опиравшимся на мечи божественной стражи. Ее начальник мечтал подвести под меч столичного извращенца и втайне боготворил мертвого короля. И придержал своих, когда в предместье вошли солдаты с материка. Придурка казнили, обвинив в "узурпации традиций", непонятном, но, видимо, ужасном грехе.
Магистр сказал баронам, что уступит трон малышу, если на острове перепишут Кодекс. Я не хочу власти, признавался он, но свобода была моей ранимой мечтой, а на острове почему-то нет воли: задавлена прокатившемся Колесом? Из пятнадцати тезисов он просил вычеркнуть семь, мешавших разнообразию веры. Начальник стражи не хотел понимать, а затем отдал приказ перевешать. Бароны по долгу не могли спать, когда пришлые так великолепно зарубились с божественными. Пришлые превосходили числом в двадцать раз, бароны не колебались. Успевшие доказать себя не жалели. Лунные щедро раздали монастыри.
Министр позволил Ересиарху взять город. Армия попала в сердце - она не знала, куда идти дальше и остановилась. Ересиарх пытался спасти, но вооруженное простолюдье на второй день разбрелось по борделям и кабакам, а через неделю притон возник в каждом доме: местные задыхались. Задыхалось армия, но Ерисиарх гнул величие до последнего; он разнес по земле, что находится в точке мира.
Он выступал с балкона, на который ступали только хранители Колеса. Он орал, что постиг мировую суть, и этим летом бог даровал ему мировое господство. Сидя в зале Соборов, он подписал указ, отменяющий в Европе Благое Колесо. В каждый угол бросил епископа обучать быдло новым путям. Никто не ускакал за кольцо: на обложенных дорогах посланников тупо резали, но не говорили Ересиарху.
Он велел перечертить карту, украсив ее очертаниями новых епископств. Он кроил мир - в его воображении менялись границы, возникали новые города, собирались ополчения. Он отдавал приказы, как вести войну в отдалении, как менять в провинциях веру, он знал, что скоро подомнет континент и удивлялся, что не видит ответных писем.
Министр скучал, убивая все, что выходило из города. Знаменитая конница пополнилась вдвое, а мелкие отряды сумели занять Балканы в отсутствии вожака. В конце Ересиарх имел только то, на что наступали ноги - столицу своей Империи, сжимаемую до размеров единственной головы.
В столице стало нечего жрать. Он вывел похмельную и вонючую армию на дорогу. Сторон света виднелось четыре, ни одна из них не имела преимуществ перед другой. На юг, сказал он, поставив направление на монетку.
Пропустить, ухмыльнулся Министр.
Их пропустили. Солдаты медленно побрели вперед, не встречая битв и натыкаясь на деревеньки. Дома объедали до последнего хлеба, женщин забирали в обоз. Ересиарх молчал: он уже видел, что ведет неизвестно кого и неизвестно куда. И неизвестно зачем.
Армии нужен бой, догадался он. Половина сдохнет, зато остальные через месяц останутся армией. Истерично он начал искать противника, тот медленно шелестел сзади. Ересиарх приказал остановиться. Министр отошел назад. Воинство Невидимой Руки пошло в лоб, но конница легко уворачивалась от дурной пешей черепахи.
Через три недели Министр двинулся вперед и пробил шаткую фалангу. Далеко никто не ушел. Ересиарх вынул меч. В его грудь смотрело восемь копий. Неизвестный подонок предложил сдаться и выйти на диспут с Отцом. Дерганым взмахом он бросил оружие, и его не убили сразу.
18
Здание школы стояло белым, растянутым в длину, трехэтажным. Малые дети бегали по двору, взрослые школьники и окрестная шпана с чувством не зря прожитого топтались на крыльце. "Покурим, Шлепа?" - предлагал короткий пацан массивному парню с блинообразным лицом. Шлепа соглашался, покурить - дело нужное. Короткий пацан возбуждено сплевывал себе под ноги. Одинокие учителя проходили мимо.
Сентябрьская погода висела чистой и прозрачной, радуя последней порцией солнечного тепла. Пока плюс двадцать. Завтра, конечно, будет меньше. А пока чирикали воробьи, Шлепа весомо матерился и тренькал звонок, предупреждая о втором уроке.
После химии наступала математика. Леша не любил алгебру, как и все, что таилось в трехэтажном здании и на подходах к нему. Учился хорошо. Перед походом в первый класс мама объяснила, что правильные дети получают пятерки, он поверил. Без троек дожил до седьмого класса, своих тринадцати лет, нового сентября. И снова прозрачный воздух, последнее звенящее тепло и Шлепа, тихо бивший по голове малолеток, и короткий пацан, худой, нервный, с надорваным ухом, - знакомый враг. В четвертом классе он заприметил Лешу. С тех пор помнил, при встрече раскрытой ладонью хлопая по лицу, не больно. Но тем и плохо, тем изощреннее издевательство. Три года назад с ним стоило подраться, но короткий пацан раньше убегал, а сейчас дружил с местными.
Ступочкин протяжно говорил о переменной и функции. О какие там есть способы задания функций? Графический. Табличный. И конечно же, уравнением. Класс переписывал с доски вдавленные мелом формулы, Леша всегда удивлялся: почему цифры Ступочкина такие яркие и видные, а все, что он, Леша, писал на доске, такое блеклое и неразличимое уже с задних парт? И не только он, но и любой в классе возил мелом неправильно, и только Ступочкин выводил что-то твердое. Наверное, опыт, думал он, рассеянно изучая грязные манжеты полувекового учителя.
Лешу позвали к доске построить линию по таблице, заполнив ту в согласии с формулой. В квадрат и отнять четыре. Скучная формула, задание для дураков, которым Ступочкин всегда поощрительно улыбался.
Не надо, спохватился Матвей Арсеньевич, построй-ка лучше вот этот, позаковыристей. И ткнул пальцем в учебник, найдя там сочетание цифр с затаенным дискриминантом. Леша принялся уныло рисовать букву "D", взял чей-то калькулятор, посчитал. Ступочкин неудолетворенно хмыкнул: ерунду в уме надо щелкать, тебе особенно, отличник же, не хухры-мухры. Оксана со второй парты, корявая и оттого всезнающая, уже выводила график. Не хухры-мухры по-прежнему мялся у доски, запутавшись с местом второго корня. Ему светила сомнительная дробь с фантастическим знаменателем. Ступочкин замер и смотрел, напоминая облезлого барса в засаде. Говорят, что если барса перед прыжком подергать за хвост, тот в своей сжатости не заметит. Так и Ступочкина можно кусать в этот миг за ляжку, математик не шелохнется...
- Знаешь, где ошибка? - торжествующе спросил он.
- Да нет пока, - застенчиво признался хухры-мухры.
- А вот где, - сказал долгий унылый математик, и показаол.
- А у меня с ответом сошлось, - сообщила не в меру радостная корявая.
- Молодец, Оксана.
- И у меня, - сказал Леша через минуту.
- Четыре, Смурнов, - вздохнул он.
Леша вернулся за большую белую парту, третью от доски, в солнечном ряду у окна. Сосед Женя упоенно рисовал чужим карандашом, раскрыв смурновскую тетрадь на предпоследней странице. Под его рукой возникало странное: с лапами, рогами, в штанах. Глаз был готов упасть, торчащий хвостик завинчивался как надо.
- Это ты, - сообщил шепотом Женя.
Леша не заплакал, потому что при всех нельзя.
- Дай свою тетрадь, - сиротливо попросил он.
Загорелый раздолбай Женя весело протянул троечные листки. Леша распахнул их и начал возить стержнем по бумаге. Возникали контуры чего-то массивного. Квадратное лицо украсилось вызывающими очками, бороденка и баки гармонировали с пустотой лысины. Короткими росчерками он сотворил тело, конечности, портки и рассегнутую рубаху. Подумал и влепил заплатину на штаны. Еще немного поразмышлял, и на рукаве появилась повязка с нацистским солнцем. Крест на груди превращал новорожденного мужика в христианина.
- Разве это я? - смешливо спросил Женя.
- Конечно, не ты, - прошептал успокоенный. - Копыт не хватает.
Оксана прытко священнодействовала близ учительского стола, колупая очередной пример. Ступочкин одобрительно шевелил пальцами и молчал.
- Твоя будущая жена, - сообщил Женя, бездумно переписывая цифры с доски.
- Твоя, - отбрыкивался он.
- Врешь, - довольно заявил кучерявый Женя Градников. - Чего моя? Вы же у нас самые математики. Будете в постеле строить график - чем не жизнь?
- Это вы будете, - сказал Леша за неимением лучших слов.
- А какая тебе нужна жена: умная или красивая? - привязался симпатичный раздолбай.
Леша славился тем, что его навылет убивали вопросы интимного содержания.
- Мне нужно все сразу, - с тихой истерикой ответил он.
- Позови в кино Лену Ганаеву, - предложил шепотливый веселух. - Если все сразу.
- Сам зови, - резано сказал он, внутренне растекаясь в кисель.
- Я? Позову, конечно, - отозвался Градников, невзначай пиная туфлей лешины ноги. Не со злобы пиная - так, по-дружески, от переизбытка скуки.
Ганаева казалась ему никем, да и как она выглядела сегодня? Что-то несделанное, бесформенность с глупыми вопросами и случайным, малоприятным на слух смехом. Вот и вся девочка Ганаева, а ее тело украшалось одеждой старушачьих расцветок, хоть она и нравилась Градникову - что с того? Она многим нравилась, возможно, за говорливый нрав, - потом, кстати, выяснилось, что по ходу жизни Смурнов смотрел только на общительных девушек, а свои скромные подобия он не замечал, не принимал всерьез, и они его не принимали всерьез, как, впрочем, и говорливые.
На химии он слушал отвратительное поветствование об оксидах. В голове вместо формул быстро вскипал план реформы образования: сделать так, чтоб избавить свою жизнь от оксидов - ну а зачем, в самом деле, они нужны? Нет ни одного довода в пользу того, чтобы взрослый человек хоть краем мозга подозревал о наличии на земле оксидов. Как и о наличии цитоплазмы, котангенса, ускорения и иных причудливых штук. Без ложной скромности Леша полагал, что программу за десять классов сочинял пришибленный дурак, высунув довольный язык и хохоча от своей заскорузлой тупости; а возможно, что не один: целая команда счастливых тупогонов собралась вместе и постановила, что в стране излишен не познавший котангенса, цитоплазмы и ускорения. Господи, неужели это - непонятно? - думал маленький Смурнов, и потом не поменявшей веры в убогость верховных принципов школы: кстати, через много лет его похвалили за эту мысль, - похвалил клетчатый, в зазеркальной комнате. Херня, конечно, сказал он, когда Смурнов предположил, будто школа не так устроена - так вот, херня, сказал знающий, десять лет неизбывной херни, за которые в иных мирах лепят сверхчеловека. А у вас лепят хрен кого, тебя лепят - сказал тогда клетчатый, мягко-извинительно улыбнувшись: а почему? Не думают потому что, лениво произнес он, не знают, чего хотят, вот и штампуют дрянь, а если бы поняли, какая модель человека надобна и потребна - делали бы ее, но ведь не задумываются, гонят ерунду и радуются, что чересчур мучительно ее гонят. Переделать бы ваш бардак, мечтательно вздохнул молодой и сероносочный.
Наступили труды. В обиходе предмет так и назывался: труды. А полное название намекало на трудовое воспитание и обучение, и в жизни им занимался пожилой дядька-сталинист, с дрожащими ручонками, искренний. "Ты зачем не так сточил? - возмущался он. - Заусеницы видишь? Быть тебе ленивой гусеницей, а не мужиком".
Обточивших железяку без заусениц он возносил на свой лад, обзывая проверенным элементом и нашим кадром. Еще он говорил, что пойдет с такими в разведку - пацаны его, впрочем, не любили.
"Сегодня будет задание, - предвкущающе сказал он, - по дереву." Ребята стояли в ряд, сонно изучая, как Лев Иванович наглядно сдирает стружку с поверхности. Ребята скучали, Леша все-таки волновался - он всегда волнительно ходил на этот урок, всегда с опаской и подозрением. Лев Иванович его не ценил, в разведку отказывался идти напрочь, в уме, наверное, считая Алексея гусеницей - а у того рукоделие привычно выпадало из рук, не клеилось у него ремесло по дереву и муторное точение железяк. Если требовалось выполнить что-то в миллиметрах, он всегда ошибался, сдирая лишнее или опасливо оставляя лишний кусок. Лев Иванович таких не любил, подолгу талдыча про глазомер и требуя показать "тетрадь по трудам": в ней виднелось единственная запись на тему, что такое эскиз, и картина какой-то детали в полный рост с закругленным верхом и указанием ее миллиметров.
"Вот, - говорил Лев Иванович, - как положено-то". Леша вежливо соглашался, покорно встряхивая головой.
Сегодняшний день казался апофеозом рукодельного издевательства. Облочившись в сшитый родителями синий фартук, он недоуменно держал в руке рубанок. Предстояло обстругать напиленное предшественником, затем новый мальчик склеит их как положено, и школа обзаведется деревянными автоматами. Вещь нужная, полезная - особенно когда третьекласники со дня на день готовятся разыграться в свою патриотическую войну.
Он неуверенно провел рубанком по дереву, стружка почему-то не отлетела. В пыльный зал вошла незнакомая тетка и попросила Льва Ивановича одолжить ей мальчиков. Пятерых. Трудовик позвал добровольцев. Леша откликнулся, хуже трудов случиться уже не могло.
Впятером они пошли к вестибюлю, тетка неслась впереди, загребая руками воздух. "Ну хлопцы, - смеялась она. - Сразу вижу трудолюбивых." Зашли в полутемную клетушку близ вестибюля. Тетка вывалила из тяжелого шкафа несколько метел, грабли, пару ведер, предложила все это разобрать. Грабли пугали, потому что были одни. Леша взял метлу. А носилки и веник остались дремать в глубине зеленого шкафа. Тетка опять довольно засмеялась и повела своих семиклассников на прозрачный сентябрьский воздух.
Они обошли школу с тыла, остановились за оградой, отделявшей двор от переулка. Тетка объяснила, чего и как. Ее наставления напомнили анекдот: мести требовалось от калитки вплоть до конца урока. "Вас же можно оставить одних?" - по-доброму спросила она и удалилась, показав засыпанную известкой спину.
В отсутсвие тетки никто работать не стал. Диван пожаловался, что хочет спать. Олег лаконично матернулся. Райхер зажал между ног свои грабли и покачивал рукояткой, - ни дать, ни взять, показ детородного органа. Сам Райхер, видимо, об этом не подозревал. Олег с хохотом объявил, что именно тот показывает. Женька Градников и Диван заржали, Леша тянул улыбку из солидарности. Саша Райхер обиделся и робко назвал Олега придурком. Диван посоветовал вмочить Райхеру как положено.
- Сюда иди, мышь! - рявкнул Олег, вынимая из карманов руки и попинывая воздух ногой.
Райхер стоял поблизости и не шевелился.
Леша тихо радовался, что в стороне. Диван заржал еще веселее, ему нравилось. За полосой деревьев семенили невзрачные горожане, спеша по обычным людским делам, залаяла у второй калитки собака.
- Ладно, пацаны, хватит, - сыто сказал умиротворенный Женька, которого никто никогда не бил.
- Чего хватит? - не понял Диван. - Не по-пацански так.
Райхер стоял и даже не пробовал шевелиться. Неужто страх? Олег состроил уморительную рожу, подбежал и пнул его по бедру. Смеясь, отбежал, машинально-показушно принял позу боксера.
- Сука ты, - неожиданно четко произнес Райхер.
Олег прыгнул второй раз, Райхер выбросил руку и достал его в нос. Олег дернулся, неуклюже ударил в грудь: обычно он забивал почти всех, а сегодня - не мог, растерялся? Получил два правильных удара в лицо, отошел. Райхер смотрел с непривычной для себя ненавистью.
- Еще хочешь? - бесцветно спросил он.
У Олега капала кровь.
- Да ладно вам, - бормотал Градников, зная, что его не услышат.
Побитый пошел вперед, получил встречный в живот. Схватился руками, чуть пригнулся. Безжалостный Райхер добавил в голову. "Гондон", - бессильно хрипел Олег. Тот снова ударил. Секунд через пять Олег лежал на желто-грязной траве, а невысокий Райхер в черном фартуке сидел на его груди, положив пальцы на шею.
- Сдаешься? - ласково спросил он.
Олег сказал, что сдается, так у них было принято.
- Ну хорошо, - сказал Райхер. - Теперь хватит.
Диван начал прилежно подметать сырой тротуар.
- Почему не работаешь? - прошипел он, глядя на Лешу.
- Я работаю, - спохватился он.
Райхер игриво прихватил грабли и начал расчесывать газон. Олег поднялся, встал в стороне, с ним не разговаривали. Подошел Женька.
- Все нормально, - сказал он утешительно.
Минут через двадцать вернулась развеселая тетка.
- Стараешься, молодежь? - спросила она, отбирая метлу у загрустившего Леши. - Смотри, как надо.
Тетка принялась резво гонять первые опавшие листья. Вволю намахавшись, ушла по своим, как она выразилась, делам. Что за бесконечные дела у немолодых радостных теток? - подумал он, а она уже загибала за угол.
Подошел блинообразный Шлепа, в отличие от тетки сразу увидел кровь.
- Кто тебя, братишка? - спросил десятиклассник, с отеческой нежностью обнимая Олега.
Тот показал на Райхера.
- Ты что, пацан, охамел? - воспитывал Шлепа, положив лапу на плечо Райхера. - Что, волю почуял? Дерзким стал?
- Врежь ему, - попросил Диван. - Чтоб знал парень наших.
Леша бросил подметать. Смотрел пристально, чуть моргая.
- Врезать тебе? - добродушно спросил Шлепа.
- Врежь, - просто ответил Райхер.
И Шлепа врезал.
Тетка вернулась и начала бестолково охать. "Ох уж эти пьяные бомжи", - примерно так говорила она.
...Труды венчали школьное время - он шел домой.
19
Сперва по тому самому переулку, затем вышел на многолюдье: мимо него провезли в синей коляске ясноликого малыша, он чмокал и улыбался, а Леша не знал, что тот станет доктором философии; прошел старик, расстреливавший в сороковые; прошмыгнул сверстник, в девяносто третьем основавший "Бета-банк"; мелькнула женщина в коричневом пиджаке, которая вчера развелась - но Леша не знал об этом; просеменил плюгавый мужчина, две пуговицы были оторваны, - известный в своих кругах физик, но Леша не знал; протопал студент в близоруких очках, его звали Валентин Данилевский, он станет народным депутатом СССР и заклеймит позором социализм, а затем уйдет на фондовый рынок - но разве Леше об этом подозревать? - и слево от него прошли две симпатичные девушки, взявшись за руки, - как догадаться, что лесбиянки сейчас придут домой, скинут одежду, Оля ляжет на ковер, а Оксана станет ласкать ее тягучими поцелуями, покусывать и шептать на ухо о любви, а затем медленно снимет трусики - ну как понять? идут себе две миловидные женщины лет двадцати семи, и идут; на другую сторону улицы вышел отец наркомана, который будет бить Смурнова железной палкой, и убьет, но он пока не стал отцом, и только под Новый год в гостях встретит мать будущего Коли, уведет ее в ДК на танцы, затем поженятся - через полтора года, в автомобиле "жигули" на малой скорости прокатил вор в законе, единственный на весь город, усталый мужчина лет сорока с еле заметной лысиной, в куртке-ветровке, плохо выбритый, с волосенками на щеках, следующей зимой его порешат в СИЗО; суетливо пронесся потомок графа Толстого, дребезжа пустыми бутылками, накиданными в авоську - он хотел успеть до обеда, а около лужи сидел мальчик и палочкой поднимал волну, ему было лет семь, в девяносто пятом он возьмет нож и станет убивать девушек в синих джинсах, выбрав пригород и сумеречные часы, - оставит четыре трупа, потом его повяжет сам полковник Рублев, дадут пожизненное, на зоне опустят, он покончит с собой, - пока он ничего не знал, березовой веточкой поднимая со дня лужи черную муть, в воде отражалось лицо мальчика; стоило поднять глаза вверх: за окном пятого этажа забывался сном будущий губернатор Сергей Ладонежский, он маялся: в горле чужое, сознание перекатывается клочками, в носу вода, приходится дышать ртом, не хочется жить - взял больничный, отдыхал от своего замшелого НИИ; на балконе крепкий мужик кидал железные гири, майку пропитал пот, а через пять лет от него уйдет Марина, через шесть он научится не разбавлять спирт, в девяносто втором маклер отберет квартиру и мужик переедет в подвал красного дома, где будет филиал "Бета-банка", а пока он выходил в беседку и на руках борол хиляков; из подворотни вышел писатель в кожане, заплетавший в косичку черные волосы: литератор, которго никто и никогда не признает, сделавший девять книг и создавший одну рок-группу, а пока писавший только стихи и размышлявший по молодости о суициде; из дверей гастронома выпорхнула девочка - любовница скандального кандидата в президенты России, в ноябре ей повяжут пионерский галстук; дорогу Леше пересек большой белый кот - прежняя собственность Луки, арестованного фарцовщика; кроме того,