16
- Ну почему ты такой глупый? - вздохнул Понтий Пилат. - Я на самом деле люблю тебя. Разумеется, я желаю тебе добра. А желать добра в моем понимании означает подарить силу. Только как тебе ее передать?
Понтий вздохнул и исчез в тумане, мелькнув на прощанье заляпанным камуфляжем.
В дверь стучали. Очень осторожно; видимо, костяшками пальцев, а не мокрым вонючим сапогом.
"Какая вежливость", - изумился Смурнов.
Стук да стук, а вот и человек на пороге. Клетчатый неожиданно подал руку. Смурнов вяло пожал крепкую ладонь, завидуя удлиненным пальцам, гладкой коже и замаскированной силе. Легко посмеиваясь, гость опустился в кресло.
- Тянет на разговоры, - признался он. - Слабость, конечно, но что с ней делать?
- Да я слушаю, - вежливо отозвался Смурнов.
- А что тебе остается? - говорливый улыбнулся в бессчетный раз. Знаешь, когда-то я ломал голову под проблемой понимания.
- Понимания чего? - не понял Смурнов.
- Всего, - ответил философичный. - Понимания одним человеком другого, понимания великих абстрактных истин и мелких частных проблем. Механизм же один - но давай ради наглядности говорить об онтологических истинах.
Самое принципиальное в знании: как вообще можно знать? А самое интересное, что нельзя знать, если тебе передали знание. Допустим, есть книга, которая содержит ответы на все жизненные вопросы. Такой книги нет но есть какие-то книги банальных истин, содержащие часть ответов на часть вопросов. И вот если дать любому человеку Книгу Истины, то любой ее не поймет. Хотя официально, на бытовом уровне принято считать, что поймет - ну как не понять, если слова написаны, а читать, слава богу, любой имеет? А дальше приходим к странному убеждению, - в хорошей философской литературе это есть, но я-то приходил сам! - убеждению в том, что подлинно живет только тот, кто каждый день умирает и готов умирать. Этот постулат имеет отношение к закону, по которому человеком воспринимается информация. А воспринимается она лишь лишь в особых экзистнциальных точках и состояниях, когда ее возможно принять.
Любая новая информация... давай определимся с тем, что мы называем информацией, поскольку она у нас в особом смысле. Мелкие количественные знания нас не интересуют, мы сейчас говорим о качественных переходах, выводящих на другой уровень сознания, другое мировоззрение, дающее совершенно новый смысл внешнему миру и тем самым переворачивающее мир внутренний. То есть онтологические истины, которые, кстати, отделяют сформированного человека от ребенка или "простого человека", который, собственно, тот же ребенок, раз у него сознание ребенка, сознание без этих простых онтологических истин. Если приглядеться - хорошо видно.
Так вот, переход возможен не в любом состоянии, то есть перед тобой может находиться великий учитель или умнейшая книга - а ни черта не поймешь. Суть в том, что не было состояния души, в котором что-то воспринимается, и зря перед тобой распинался учитель, и зря ты брал в руки книгу... Обывательски этот момент всегда забывается, профанированно говорится так: если человек глуп - пусть сядет и подумает. Пусть поучится у умных людей, они же есть. Пусть почитает, в книгах все написано. Там, кстати, все действительно написано, но совет это причитать и понять смотрится глупо, потому что без наличия других условий ничего не прочитается и ничего не поймется. Условие одно: человек понимает, если надо понять. Если НАДО в конкретной ситуации извлечь ответы на конкретные вопросы, если жизнь ставит в ситуацию. А не ставит, тогда бесполезно сесть и преисполниться намерением: вот сейчас подумаю и стану кем-то, что-то знающим. Понимание вспыхивает только в смертельных ситуациях, причем вспыхивает сразу и целиком, но смертельных не в физическом смысле - в духовном, скажем так. Вот когда риск и все внутренние механизмы ставятся на грань, когда все висит на нити - тогда что-то осознается, без усилия: знание просто входит в тебя, ты не пашешь, чтобы его приобрести, как некоторым кажется: надо, мол, постараться - и познаем мир. А стараться нельзя, знание не производится усилием индивида, а просто вливается в тебя, как река в долину, если нет какой-то перегородки. Или вспоминается, как говорил Платон, но не суть важно - образ вспоминания тоже хорош тем, что там нет усилия, есть поток, равнина и отсутствие сдерживающей перегородки.
Вопрос, что такое духовная смерть и откуда перегородка, - в сущности, это один вопрос. Давай исходить из того, что мир шире, чем мы думаем. Мы всегда знаем кусочек мира. Но не мир целиком, и иногда он нас ударяет тем, что мы не знаем. Допустим, ребенок наблюдает секс, или взрослый убеждается в убогости своих идеалов, или нищий паренек узнает, как живут миллионеры, или ученый сталкивается с необъяснимым... Суть одна - мы-то знаем кусочек, но мир-то шире, и в тишине со своим понятным кусочком долго не проживешь. Ребенок-таки увидит секс, нищему откроется жизнь магнатов, хороший ученый увидит необъяснимый феномен. Получается зазор между объясненным себе бытием и бытием как таковым. Часто в этих ситуациях человек чувствует себя плохо, если мир ударяет новым - он обычно бьет больно. Вот простейшее: мальчик отлично учится в школе, мир понятен, идет по улице, тут его избивают хулиганы... в мир отличника-третьеклассника избиение хулиганами не записано. Мы имеем ситуацию экзистенциального кризиса, катастрофы сознания и появления внутреннего зазора - а не только разбитый нос. Тем более это видно в несчастной любви, особенно первой, сильной. Там каждый день экзистенциальная катастрофа.
Еще одна деталь: мир всегда объясняется индивидом так, что он в нем оправдан, иными словами, с ним все закономерно и он мир познал, утвердившись в наиболе правильных взглядах - заметь, нет ни одного человека, не считавшего бы так, а особенно познанность мира высвечивает у дураков: вот они-то все знают и могут научить всех. Мир познан до конца, взгляды правильные и человек оправдан, любые ситуации объясняются так, что он не виноват - там кто-то другой всегда виноват, но не индивид, и даже умный человек распишет вам все на "объективные факторы".
Мир познается только в момент зазора, это как бы ясно по определению: в другие моменты сознание закрыто и ничего не узнает, потому что незачем узнавать, а если бы познание шло непрерывно, а не дискретно, и по нашему желанию, а не случайно - тогда каждый человек знал бы все, каждый стоял бы в точке абсолютного понимания, чего, как известно, не наблюдается. Но, кстати, ситуации зазора мало, нужно еще одно условие, а если его нет - из ситуации ничего не вынесется в понимание. Будет просто неприятная ситуация, которая уйдет. А нужна решимость дойти до конца, до духовной смерти своего существа. А затем идет возрождение, потому что тело не умирает, в нем просто рождается нечто с новым сознанием - как ни странно, но процесс идет именно так: не ссуммированием знаний, а смертью и возрождением, потому что человек с другими базовыми установками относится к себе прежнему не больше, чем к любому другому. Это важно: не больше, чем к любому другому, такое утверждение полный бред с точки зрения обывателя, но в онтологии дело обстоит так, потому что онтология всегда берет реальность второго плана, а она всегда реальнее, так сказать; дети и вечные дети живут в реальности первого плана, а оформленные индивиды во второй реальности, где они могут взять мир поверх своих чувств, тем они, кстати, и отличаются, потому что чувствуемое нами - это клочок мира, а мысль немного расширяет этот клочок, отчего он не перестает быть клочком, но ведь разница очевидна?
Итак, мы имеем либо наличие перегородки, либо то, что можно назвать метафизической смертью, и второе предпочтительнее. Кажется, что мы в безбрежных абстракциях, а на самом деле все до боли конкретно и ловит в сеть любое проявление жизни. Возьмем ситуацию такого существа, как бюджетник - это, конечно, один из символов России 90-х годов. Это такое существо, которое законами жизни, - я подчеркиваю, законами жизни, а не чем-то иным, не чьей-то злой волей, хотя и злая воля иногда закон жизни, - оказалось выставленным за борт. Перманентныый бюджетный кризис государства делает его нищим, а оттого жалким, непонимающим, недостойным... Зазор есть: привычные модели миропонимания рушатся, утверждается другая жизнь, в голове нет адекватного описания и алгоритмов - есть боль, новая реальность и старая модель к ней. В старой модели, например, государство должно кормить своих служащих. Ну а в новой оно по ряду социально-экономических и даже философских причин не обязано вести себя таким образом, только-то и всего. Мы имеем тот мир, который имеем, а не тот, который нам кажется. Понимание этого очень просто - когда уже понято. Между тем наш бюджетник за редким исключением отказывается понять, что ему не должны. В мире вообще никто никому не должен. Если и должен, то только ты. Ждать от мира хорошего, например, неприлично для взрослого человека, и это правило никогда никем не отменится, даже добрым царем - ждать от мира хорошего все равно останется неприличным, и это онтология, так мир устроен...
Бюджетник не понимает. Экзистенциальный кризис есть, а дискретного скачка в понимание нет. Мы имеем железный барьер вместо правильной метафизической смерти, и барьер запрещает понимать. Иными словами, запрещает умирать. Понятно, почему запрещает - все хочет жить, и дурное сознание пытается как-то выжить, у него много путей... Человек не понимает, потому что однажды понял: в сознании сложились некоторые структуры, они обладают жизнестойкостью и занимают место. Место занято, а как освободить?
Это социальная иллюстрация к онтологии, но можно взять случай индивидуальных чувств. Несчастная любовь описывается совершенно также, закон один и он равно применим во всех сферах - так строена правильная философия. Для начала не будем спорить, что на протяжении времени несчасьная любовь вредна, в точке она может что-то дать человеку, а во времени всегда отнимает - например, время (для пассионария время главная ценность). Вопрос избавления от нее всегда вопрос механизмов и структур сознания, лекарств нет и время само по себе ничего не лечит: само по себе оно калечит, а работу ведут структуры сознания во времени. Полагается, конечно, метафизически умереть, а затем возродиться существом, свободном от прошлого. Но разрушительное для человека чувство становится доминантой, отправляя сознание в глупое и бесконечное путешествие вместо раз и навсегда завершенного перехода в иной душевный регистр. Бесконечность поддерживается надеждой, ее-то и надо убить; как убьешь, так все и наладится, - но какие-то большие пласты в сознании лежат мертвой тяжестью и загибают путь...
Та же ситуация с нашим третьеклассником, избитым шпаной - можно что-то перещелкнуть внутри, допустив для себя мир, в котором могут избить. А раз мир такой, то ты в нем и живешь: делаешь какие-то действия, чтоб тебя больше не избивали, и тебя действительно не избивают, раз ты этого не хочешь и ради этого постарался. А можно нечего не перещелкнуть, остаться в прежнем мире, где по правилам избиение не входит в жизнь. Поддаться глупым утешениям, забыть самому, съесть мороженое и перестать думать над ситуацией... И она, разумеется, повторится. В мире, в котором не избивают, этого третьеклассника будут избивать всегда. В мире, где вожделенная девушка еще может тебя полюбить, ты будешь страдать вечно. В мире, где государство должно заботиться о бюджетнике, он всегда останется нищим. Мы имеем стабильность, отложенную на бесконечность, одно и то же состояние, повторенное миллион раз - хуже этого ничего нет... Стабильность всегда дурная, в сознании другой и нет. Понятно, почему живет тот, кто умирает максимальное число раз? И всегда готов умереть?
Жизнь вокруг тебя, та жизнь, что происходит вокруг тебя - определяется сознанием. Тезис неудачников в том, что бытие определяет сознание, а пассионарий уверен в том, что от его сознания зависит бытие. По меньшей мере, его бытие, а в лучшем случае - и бытие мира... И от удачи, конечно, то есть можно пропасть с правильным сознанием - неудача! - но подняться с неправильным сознанием невозможно.
Так в каких случаях наступает желанный скачок, названный нами метафизической смертью? Ну почему, действительно - в одних случаях дошел до черты и перешагнул, а в других подошел, потоптался и вернулся на круги своя? Важно, как мы видим, дойти до финальной точки. В ней всегда признается собственное ничтожество, такое свойство точки: раз стоишь в ней, то чувствуешь ничтожество и от этого прежняя душа умирает. Рождается душа, которая уже не живет с чувством собственного ничтожества, а пережить это великое чувство - удел всех, ставших через время великими. Это подвиг: решится на стояние в этой точке, как правило, кратковременное, но все равно пронзающее болью. Вернемся к нашему третьекласснику. Если его душа идет мимо точки, то ему остается разбитый нос и плач как простое следствие шока. Экзистенциальная боль наступает лишь в точке, где реакция плача сменяется осмысленным страданием, болью как фактором в онтологическом плане, а не чувственной чепухой реактивности. Если мир для него не изменится, этого страдания не наступит: оно в том, чтобы расписаться в собственной ущербности. Заметим, что это очевидно; раз кто-то захотел сделать тебе больно, а ты не смог противостоять и принял боль, принял какое-то унижение - ты действительно ущербен, пусть ущербен не целиком, но какой-то своей частью обязательно. Несмел, нерешителен, да просто физически не готов - ущербность налицо. Но она налицо для постороннего наблюдателя, а чтобы его принял живущий не в стороне, а в ситуации индивид, требуется прыжок в эту точку, а иначе не осознается как раз очевидность. Аналогично в неудачной любви: там бесконечные стремления кого-то добиться должны прекратиться в точке - это тоже точка унижения, в которой наступает смирение, отказ от мечты, иллюзии, отказ от того, чтобы предоставлять любимому человеку хоть какое-то пространство в своей душе: он не должен занимать место там, где пространство конечно и дефицитно. Это унижение, потому что ущербность неминуемо признается хотя бы по одной какой-то черте - ведь объект любви принадлежал бы тебе, будь ты другим, значит, ты не обладаешь тем, что необходимо, а раз не обладаешь какой же ты плохой... А закон в том, что человек не может жить во времени, ощущая себя плохим. Под человеком мы понимаем какие-то внутренние конструкты, неаморфные структуры души, составляющие понятие личность - и вот это не может существовать, ощущая себя плохим. Оно умирает. В буквальном смысле, то есть перестает быть. А может не умереть, поскольку есть специальные трюки, чтобы плохим себя не почувствовать и обойти точку метафизической смерти: допустим, наш ребенок может решить, что мир-то справедлив, а его побили несправедливо. И справедливость неминуемо восстановится с помощью родителей, милиции и т.д. На самом деле побили справедливо, поскольку ничего несправедливого в мире нет: раз что-то есть, то оно уже справедливо в особом смысле, понятно? Наш влюбленный тоже кругами может бродить вокруг точки, он может считать, например, что надо просто как следует объяснится, или сломить подарком, или время само что-то изменит - а очевидность в том, что такие вещи не ломаются, это уже отдельный вопрос, мы не о нем говорим.
А сейчас я, наверное, скажу крамолу, потому что о детях и влюбленных философствовать позволено, а некоторые темы гуманистами не прощаются... Это наш третий пример, с бюджетником, совершенно, кстати, аналогичный. Есть точка сознания, в которой наши шахтеры, учителя, конторщики и прочий протестующий люд опасаются как огня. Она для них, наверное, пострашнее пулемета. На пулемет некоторые из них пойдут, а в эту точку согласны зайти немногие, очку метафизической смерти - потенциальную точку их сознания, никогда не возникающую реально. Если из потенциальной она становится реальной, то это сразу снимает проблему в России, потому что бросает нацию в очевидность, но они, как сказано, смертельно ее боятся, боятся потерять в ней последнее, что имеют - самих себя.
Пикетчики, митинговщики, демонстранты - хоть один из них поднялся до взрослого? Они голодают и бастуют, но это действия, вполне нормальные и для ребенка, мысль в них не работает. А работает она в точке собственного ничтожества. Там другая атмосфера мышления, там вообще запрещено обвинять кого-либо кроме самих себя. Это точка взрослого человека, который отвечает за судьбу, а они дети несчастные, которым добрый дядя не дал пряника и поэтому дядя злой, и все проблемы мира замыкаются на дядеи ни одна не замыкается на себе. Если завод стоит и денег нет, хоть один мужик сказал себе, что он не мужик? Они ведь просто не мужики, только и всего, и нечего на премьера пенять, если сам дурак... Тут нет такого понятия, как социальная справедливость, это дичь и моральная инверсия: о справедливости не надо говорить не слова там, где все объяснимо без нее, где речь надо строить на других терминах - есть какие-то самолюбивые мужики, которые не являются мужиками, и убогое самолюбие мешает им изменить свою жизнь, если ее можно изменить. Не становятся в точку, и все тут. Я могу привести формальную схему, на которой становление нации в эту точку автоматически снимает любой социальный опрос - понимаешь, любой? - и дает экономический рост за счет возросшей мобильности рабочей силы, перераспределения ресурсов и системной реструктуризации. Но для начала, конечно, нужна реструктуризация в голове, потому что все начинается в голове, а они ни черта не начинают и не начнут, потому что боятся потерять последнее, утратить самих себя, ведь в точке ничтожества только смерть.
Эта точка, кстати, должна встречаться как можно чаще в судьбе, без нее нет судьбы, нет подлинной жизни: философ, ученый, политик - должен десятки раз гибнуть и возрождаться, а иначе нет философа и политика. Они живут в широком мире, а для утверждения в широком мире надо почаще умирать. Утверждение в широком мире означает движение, а движение никогда не идет в обход точек метафизической смерти, а только через них. Только через экзистенциальные состояния, проходимые до конца. То есть проходимые до выхода из них, дискретного разрыва мира внутри себя.
Заметь, что на главный вопрос пока нет ответа: почему все-таки одни идут до конца, а другие бесконечно останавливаются? Видимо, если один раз прошел, убил свою ненужную личность и пошел дальше, то будешь поступать так и впредь. А если в самом начале была такая ситуация и ты в ней остановился, то это закон тебе поступать так и впредь, точнее, не поступать. Иными словами: если у человека была хоть одна нормальная мысль, то будут мысли и дальше, при желании и необходимости он додумает мир до конца, до того максимума, который человеку вообще отпущен. Ну а если когда-то что-то не сцепилось, и не было мысли, то ее не появится и потом: нет рефлекса, который бы давал мысль в ситуациях, где необходима мысль. Уже говорено, что знание не перетекает из книг и от умных людей в другие головы. Если знание и течет, то не прямолинейно, скажем так, и во всяком случае не механическим переносом.
Сейчас мы получили идею начальной точки, в которой рождается или не рождается начальная мысль. Допустим, это первая в жизни ситуация зазора между внешним и внутренним. Можно решить ее в пользу либо внешнего, либо внутреннего, убить себя в мире или мир в себе. Конечно, надо решать в пользу внешнего - тогда ты продолжаешь жить. А решение дилеммы в пользу внутреннего всегда обращает человека в онтологический мусор, он живет, как спит, и ничего не понимает вокруг, мир обманывает его, а он не в силах обмануть мир.
Какие факторы решают судьбу на первом изломе души? Это смешно, факторы всегда одинаковы - но некоторые индивиды выходят к свету, а некоторые обманываются миром. Конечно, факторы неодинаковы, потому что одинаковые факторы по определению дают одинаковый результат. Но там тонкости, которые не видны человеческим глазом. Глаз видит, что у всех примерно равные ситуации. А они безумно неравны, если в одних индивид программированно растет, а в других стоит неживым. Это выбирает не индивид, расти ему или не расти - ясно? Видимо, придется согласиться с банальной мыслью, что некоторых из нас без всяких на то причин Бог любит сильнее, чем остальных. А ведь это высшая справедливость, которую бесполезно оспаривать и разлагать на составные куски.
17
Лучники Скандинава прошли мимо Испании и спалили сказочный город. Оплот морской монархии плавно перекочевал на африканские берега, а Купцу неоспоримо выпала пиратская доля. Скандидав колебался... но отдал приказ, крестьянское ополчение пересекло пролив и пошло в жару, по дороге разрушая лунные капища и обращая в рабов сектантов невидимого пути.
Ересиарх собрал остатки погибающей армии, даровал азиатам позорный мир и вернулся в Европу для последнего боя: путь на Апеннины был открыт, если не считать двадцать тысяч железных всадников. Ерисиарх располагал в пять раз большим числом, но в его солдатах числился уставший сброд, а не носители былой славы. Непобедимая армия узнала на востоке поражение; армия перестала верить в непобедимость; бойцы разочаровались в боге; армия перестала быть армией. Но она ползла загорелой тушей, сминая траву, людишек и города, она шла на ласковые земли Италии.
Заговор провалился: адепты Луны подняли восстание, но личная гвардия Министра заманила в пустой дворец, арестовала и перевешала главарей. Тела болтались на ветру вдоль дороги., а маленькие люди смотрели на повешанных мистагогов, шептались и молились Благому Колесу. Беда пришла, откуда не ждали: заворчала официальная церковь, когда Министр объявил ей пятнадцать тезисов великой реформы. Церковь не хотела. Еретики между тем обрели господство на половине европейских земель, целиком присоединили к Империи Духа несколько стран, распяли королей и начали безумную жизнь по канонам невидимого пути. Громыхая железом, туша подползала к Италии. Министр решился.
Избавляясь от хлама, он приказал удавить своего престарелого маразматика-короля, добавив к живому могуществу номинальный трон. Править решил в качестве духовного лица, сохранив трудовое звание министра и отбросив мысль об императорской мантии. Именовать себя велел "отцом" и разослал гонцов сквозь еретические провинции во все праведные уделы, не забыв азиатские и африканские клочки праведности. Выступил на Соборе, предложив священным козлам на выбор смерть или подчинение. Смерть, как легко понять, от руки одержимых бесом, а подчиниться он предлагал себе и сегодня. Священые козлы все поняли богообразно и при двух отступниках проголосовали за Кодекс. Министр улыбнулся в ответ, он верил в своего бога. Двух ненормальных утопили, вменив им мужеложство, раскур дурманов, истязание детей, лунный культ, растрату чужого, мздоимство и почитание трактатов невидимого пути. Церковь очнулась от летаргии и снова начала во что-то верить.
Дела пошли веселее: тушу пропустили вглубь страны, а затем разрубили надвое. Конные воины с воплем гонялись за пешими людьми, снося головы и насаживая на копье голые животы. Ересиарх по традиции бежал, пробился к Адриатике и на союзном корабле уплыл в свои исконние территории. Лично командовавший конницей Министр пожалел о низости поборов, не дающих государству отстроить приличный флот.
Магистр неожидано бросил сеть и союзные хитросплетения, провозгласив земное господство излишним, и пропал в Тибет, откуда семь лет назад уже возвращался. В Ордене начинала закипать дурная интрига, Министр чувствовал и пытался разложить его изнутри в отсутствие верховного мага. Но головы подосланных хитрецов были сброшены в ров министерской канцелярии.
Аккуратный пасьянс разложенных по Европе сил перевернуло нашествие нежданных варваров. Звери вышли из белого пятна восточного леса. Дикарь хотел довести неистовых подонков до берегов океана. Министр взял минимальное число конницы и впервые в жизни рискнул, отправившись на свидание с неизвестным.
Они встретились в гиблой деревеньке, носившей наивное название Сюр-ле-Пон. Министр не имел ничего против грядущего могущества Дикаря: истомленные божественной поножовщиной, цивилизованные земли лежали в разрухе и не могли выставить заслон против молодой армии, воплотившей добродетели варварского лица.
Он хотел другого - понимания. Мы братья по вере, говорил облысевший к тридцати пяти Министр, так неужели будешь убивать брата? Он объяснил тому азы политической космогонии, списав зло мира на сторонников Мертвой Головы и раскольников, волей черта избравших свой невидимый путь. Есть бесы и дурачки, брат, говорил Министр, так неужели нам не отнять свое?
Вот карта - и Министр извлекал коряво набросаный эскиз континента. Вот наши родное, говорил он, лаская пальцем размытую линию берегов. Вот черта - и Министр радовал Дикаря резкой отметиной, поделившей карту. Вот - твое.
Дикарь по-доброму качнул головой, не оспаривая будущие земли. Твои люди должны повернуться копьями на юг, усмехался Министр, ибо на юге судьба твоя. А движение на запад только прогневит бога, понимаешь?
Собеседник полусонно тряс головой. А правда, поросячий глаз, что ты объявил себя отцом праведных? - неожиданно встрепенулся Дикарь. Это сан, который мне дала церковь, сдержанно ответил Министр. И не тебе оспаривать, процедил он, за лаконизмом придерживая гнев. Так я тоже отец, заорал Дикарь.
- Ну почему ты такой глупый? - вздохнул Понтий Пилат. - Я на самом деле люблю тебя. Разумеется, я желаю тебе добра. А желать добра в моем понимании означает подарить силу. Только как тебе ее передать?
Понтий вздохнул и исчез в тумане, мелькнув на прощанье заляпанным камуфляжем.
В дверь стучали. Очень осторожно; видимо, костяшками пальцев, а не мокрым вонючим сапогом.
"Какая вежливость", - изумился Смурнов.
Стук да стук, а вот и человек на пороге. Клетчатый неожиданно подал руку. Смурнов вяло пожал крепкую ладонь, завидуя удлиненным пальцам, гладкой коже и замаскированной силе. Легко посмеиваясь, гость опустился в кресло.
- Тянет на разговоры, - признался он. - Слабость, конечно, но что с ней делать?
- Да я слушаю, - вежливо отозвался Смурнов.
- А что тебе остается? - говорливый улыбнулся в бессчетный раз. Знаешь, когда-то я ломал голову под проблемой понимания.
- Понимания чего? - не понял Смурнов.
- Всего, - ответил философичный. - Понимания одним человеком другого, понимания великих абстрактных истин и мелких частных проблем. Механизм же один - но давай ради наглядности говорить об онтологических истинах.
Самое принципиальное в знании: как вообще можно знать? А самое интересное, что нельзя знать, если тебе передали знание. Допустим, есть книга, которая содержит ответы на все жизненные вопросы. Такой книги нет но есть какие-то книги банальных истин, содержащие часть ответов на часть вопросов. И вот если дать любому человеку Книгу Истины, то любой ее не поймет. Хотя официально, на бытовом уровне принято считать, что поймет - ну как не понять, если слова написаны, а читать, слава богу, любой имеет? А дальше приходим к странному убеждению, - в хорошей философской литературе это есть, но я-то приходил сам! - убеждению в том, что подлинно живет только тот, кто каждый день умирает и готов умирать. Этот постулат имеет отношение к закону, по которому человеком воспринимается информация. А воспринимается она лишь лишь в особых экзистнциальных точках и состояниях, когда ее возможно принять.
Любая новая информация... давай определимся с тем, что мы называем информацией, поскольку она у нас в особом смысле. Мелкие количественные знания нас не интересуют, мы сейчас говорим о качественных переходах, выводящих на другой уровень сознания, другое мировоззрение, дающее совершенно новый смысл внешнему миру и тем самым переворачивающее мир внутренний. То есть онтологические истины, которые, кстати, отделяют сформированного человека от ребенка или "простого человека", который, собственно, тот же ребенок, раз у него сознание ребенка, сознание без этих простых онтологических истин. Если приглядеться - хорошо видно.
Так вот, переход возможен не в любом состоянии, то есть перед тобой может находиться великий учитель или умнейшая книга - а ни черта не поймешь. Суть в том, что не было состояния души, в котором что-то воспринимается, и зря перед тобой распинался учитель, и зря ты брал в руки книгу... Обывательски этот момент всегда забывается, профанированно говорится так: если человек глуп - пусть сядет и подумает. Пусть поучится у умных людей, они же есть. Пусть почитает, в книгах все написано. Там, кстати, все действительно написано, но совет это причитать и понять смотрится глупо, потому что без наличия других условий ничего не прочитается и ничего не поймется. Условие одно: человек понимает, если надо понять. Если НАДО в конкретной ситуации извлечь ответы на конкретные вопросы, если жизнь ставит в ситуацию. А не ставит, тогда бесполезно сесть и преисполниться намерением: вот сейчас подумаю и стану кем-то, что-то знающим. Понимание вспыхивает только в смертельных ситуациях, причем вспыхивает сразу и целиком, но смертельных не в физическом смысле - в духовном, скажем так. Вот когда риск и все внутренние механизмы ставятся на грань, когда все висит на нити - тогда что-то осознается, без усилия: знание просто входит в тебя, ты не пашешь, чтобы его приобрести, как некоторым кажется: надо, мол, постараться - и познаем мир. А стараться нельзя, знание не производится усилием индивида, а просто вливается в тебя, как река в долину, если нет какой-то перегородки. Или вспоминается, как говорил Платон, но не суть важно - образ вспоминания тоже хорош тем, что там нет усилия, есть поток, равнина и отсутствие сдерживающей перегородки.
Вопрос, что такое духовная смерть и откуда перегородка, - в сущности, это один вопрос. Давай исходить из того, что мир шире, чем мы думаем. Мы всегда знаем кусочек мира. Но не мир целиком, и иногда он нас ударяет тем, что мы не знаем. Допустим, ребенок наблюдает секс, или взрослый убеждается в убогости своих идеалов, или нищий паренек узнает, как живут миллионеры, или ученый сталкивается с необъяснимым... Суть одна - мы-то знаем кусочек, но мир-то шире, и в тишине со своим понятным кусочком долго не проживешь. Ребенок-таки увидит секс, нищему откроется жизнь магнатов, хороший ученый увидит необъяснимый феномен. Получается зазор между объясненным себе бытием и бытием как таковым. Часто в этих ситуациях человек чувствует себя плохо, если мир ударяет новым - он обычно бьет больно. Вот простейшее: мальчик отлично учится в школе, мир понятен, идет по улице, тут его избивают хулиганы... в мир отличника-третьеклассника избиение хулиганами не записано. Мы имеем ситуацию экзистенциального кризиса, катастрофы сознания и появления внутреннего зазора - а не только разбитый нос. Тем более это видно в несчастной любви, особенно первой, сильной. Там каждый день экзистенциальная катастрофа.
Еще одна деталь: мир всегда объясняется индивидом так, что он в нем оправдан, иными словами, с ним все закономерно и он мир познал, утвердившись в наиболе правильных взглядах - заметь, нет ни одного человека, не считавшего бы так, а особенно познанность мира высвечивает у дураков: вот они-то все знают и могут научить всех. Мир познан до конца, взгляды правильные и человек оправдан, любые ситуации объясняются так, что он не виноват - там кто-то другой всегда виноват, но не индивид, и даже умный человек распишет вам все на "объективные факторы".
Мир познается только в момент зазора, это как бы ясно по определению: в другие моменты сознание закрыто и ничего не узнает, потому что незачем узнавать, а если бы познание шло непрерывно, а не дискретно, и по нашему желанию, а не случайно - тогда каждый человек знал бы все, каждый стоял бы в точке абсолютного понимания, чего, как известно, не наблюдается. Но, кстати, ситуации зазора мало, нужно еще одно условие, а если его нет - из ситуации ничего не вынесется в понимание. Будет просто неприятная ситуация, которая уйдет. А нужна решимость дойти до конца, до духовной смерти своего существа. А затем идет возрождение, потому что тело не умирает, в нем просто рождается нечто с новым сознанием - как ни странно, но процесс идет именно так: не ссуммированием знаний, а смертью и возрождением, потому что человек с другими базовыми установками относится к себе прежнему не больше, чем к любому другому. Это важно: не больше, чем к любому другому, такое утверждение полный бред с точки зрения обывателя, но в онтологии дело обстоит так, потому что онтология всегда берет реальность второго плана, а она всегда реальнее, так сказать; дети и вечные дети живут в реальности первого плана, а оформленные индивиды во второй реальности, где они могут взять мир поверх своих чувств, тем они, кстати, и отличаются, потому что чувствуемое нами - это клочок мира, а мысль немного расширяет этот клочок, отчего он не перестает быть клочком, но ведь разница очевидна?
Итак, мы имеем либо наличие перегородки, либо то, что можно назвать метафизической смертью, и второе предпочтительнее. Кажется, что мы в безбрежных абстракциях, а на самом деле все до боли конкретно и ловит в сеть любое проявление жизни. Возьмем ситуацию такого существа, как бюджетник - это, конечно, один из символов России 90-х годов. Это такое существо, которое законами жизни, - я подчеркиваю, законами жизни, а не чем-то иным, не чьей-то злой волей, хотя и злая воля иногда закон жизни, - оказалось выставленным за борт. Перманентныый бюджетный кризис государства делает его нищим, а оттого жалким, непонимающим, недостойным... Зазор есть: привычные модели миропонимания рушатся, утверждается другая жизнь, в голове нет адекватного описания и алгоритмов - есть боль, новая реальность и старая модель к ней. В старой модели, например, государство должно кормить своих служащих. Ну а в новой оно по ряду социально-экономических и даже философских причин не обязано вести себя таким образом, только-то и всего. Мы имеем тот мир, который имеем, а не тот, который нам кажется. Понимание этого очень просто - когда уже понято. Между тем наш бюджетник за редким исключением отказывается понять, что ему не должны. В мире вообще никто никому не должен. Если и должен, то только ты. Ждать от мира хорошего, например, неприлично для взрослого человека, и это правило никогда никем не отменится, даже добрым царем - ждать от мира хорошего все равно останется неприличным, и это онтология, так мир устроен...
Бюджетник не понимает. Экзистенциальный кризис есть, а дискретного скачка в понимание нет. Мы имеем железный барьер вместо правильной метафизической смерти, и барьер запрещает понимать. Иными словами, запрещает умирать. Понятно, почему запрещает - все хочет жить, и дурное сознание пытается как-то выжить, у него много путей... Человек не понимает, потому что однажды понял: в сознании сложились некоторые структуры, они обладают жизнестойкостью и занимают место. Место занято, а как освободить?
Это социальная иллюстрация к онтологии, но можно взять случай индивидуальных чувств. Несчастная любовь описывается совершенно также, закон один и он равно применим во всех сферах - так строена правильная философия. Для начала не будем спорить, что на протяжении времени несчасьная любовь вредна, в точке она может что-то дать человеку, а во времени всегда отнимает - например, время (для пассионария время главная ценность). Вопрос избавления от нее всегда вопрос механизмов и структур сознания, лекарств нет и время само по себе ничего не лечит: само по себе оно калечит, а работу ведут структуры сознания во времени. Полагается, конечно, метафизически умереть, а затем возродиться существом, свободном от прошлого. Но разрушительное для человека чувство становится доминантой, отправляя сознание в глупое и бесконечное путешествие вместо раз и навсегда завершенного перехода в иной душевный регистр. Бесконечность поддерживается надеждой, ее-то и надо убить; как убьешь, так все и наладится, - но какие-то большие пласты в сознании лежат мертвой тяжестью и загибают путь...
Та же ситуация с нашим третьеклассником, избитым шпаной - можно что-то перещелкнуть внутри, допустив для себя мир, в котором могут избить. А раз мир такой, то ты в нем и живешь: делаешь какие-то действия, чтоб тебя больше не избивали, и тебя действительно не избивают, раз ты этого не хочешь и ради этого постарался. А можно нечего не перещелкнуть, остаться в прежнем мире, где по правилам избиение не входит в жизнь. Поддаться глупым утешениям, забыть самому, съесть мороженое и перестать думать над ситуацией... И она, разумеется, повторится. В мире, в котором не избивают, этого третьеклассника будут избивать всегда. В мире, где вожделенная девушка еще может тебя полюбить, ты будешь страдать вечно. В мире, где государство должно заботиться о бюджетнике, он всегда останется нищим. Мы имеем стабильность, отложенную на бесконечность, одно и то же состояние, повторенное миллион раз - хуже этого ничего нет... Стабильность всегда дурная, в сознании другой и нет. Понятно, почему живет тот, кто умирает максимальное число раз? И всегда готов умереть?
Жизнь вокруг тебя, та жизнь, что происходит вокруг тебя - определяется сознанием. Тезис неудачников в том, что бытие определяет сознание, а пассионарий уверен в том, что от его сознания зависит бытие. По меньшей мере, его бытие, а в лучшем случае - и бытие мира... И от удачи, конечно, то есть можно пропасть с правильным сознанием - неудача! - но подняться с неправильным сознанием невозможно.
Так в каких случаях наступает желанный скачок, названный нами метафизической смертью? Ну почему, действительно - в одних случаях дошел до черты и перешагнул, а в других подошел, потоптался и вернулся на круги своя? Важно, как мы видим, дойти до финальной точки. В ней всегда признается собственное ничтожество, такое свойство точки: раз стоишь в ней, то чувствуешь ничтожество и от этого прежняя душа умирает. Рождается душа, которая уже не живет с чувством собственного ничтожества, а пережить это великое чувство - удел всех, ставших через время великими. Это подвиг: решится на стояние в этой точке, как правило, кратковременное, но все равно пронзающее болью. Вернемся к нашему третьекласснику. Если его душа идет мимо точки, то ему остается разбитый нос и плач как простое следствие шока. Экзистенциальная боль наступает лишь в точке, где реакция плача сменяется осмысленным страданием, болью как фактором в онтологическом плане, а не чувственной чепухой реактивности. Если мир для него не изменится, этого страдания не наступит: оно в том, чтобы расписаться в собственной ущербности. Заметим, что это очевидно; раз кто-то захотел сделать тебе больно, а ты не смог противостоять и принял боль, принял какое-то унижение - ты действительно ущербен, пусть ущербен не целиком, но какой-то своей частью обязательно. Несмел, нерешителен, да просто физически не готов - ущербность налицо. Но она налицо для постороннего наблюдателя, а чтобы его принял живущий не в стороне, а в ситуации индивид, требуется прыжок в эту точку, а иначе не осознается как раз очевидность. Аналогично в неудачной любви: там бесконечные стремления кого-то добиться должны прекратиться в точке - это тоже точка унижения, в которой наступает смирение, отказ от мечты, иллюзии, отказ от того, чтобы предоставлять любимому человеку хоть какое-то пространство в своей душе: он не должен занимать место там, где пространство конечно и дефицитно. Это унижение, потому что ущербность неминуемо признается хотя бы по одной какой-то черте - ведь объект любви принадлежал бы тебе, будь ты другим, значит, ты не обладаешь тем, что необходимо, а раз не обладаешь какой же ты плохой... А закон в том, что человек не может жить во времени, ощущая себя плохим. Под человеком мы понимаем какие-то внутренние конструкты, неаморфные структуры души, составляющие понятие личность - и вот это не может существовать, ощущая себя плохим. Оно умирает. В буквальном смысле, то есть перестает быть. А может не умереть, поскольку есть специальные трюки, чтобы плохим себя не почувствовать и обойти точку метафизической смерти: допустим, наш ребенок может решить, что мир-то справедлив, а его побили несправедливо. И справедливость неминуемо восстановится с помощью родителей, милиции и т.д. На самом деле побили справедливо, поскольку ничего несправедливого в мире нет: раз что-то есть, то оно уже справедливо в особом смысле, понятно? Наш влюбленный тоже кругами может бродить вокруг точки, он может считать, например, что надо просто как следует объяснится, или сломить подарком, или время само что-то изменит - а очевидность в том, что такие вещи не ломаются, это уже отдельный вопрос, мы не о нем говорим.
А сейчас я, наверное, скажу крамолу, потому что о детях и влюбленных философствовать позволено, а некоторые темы гуманистами не прощаются... Это наш третий пример, с бюджетником, совершенно, кстати, аналогичный. Есть точка сознания, в которой наши шахтеры, учителя, конторщики и прочий протестующий люд опасаются как огня. Она для них, наверное, пострашнее пулемета. На пулемет некоторые из них пойдут, а в эту точку согласны зайти немногие, очку метафизической смерти - потенциальную точку их сознания, никогда не возникающую реально. Если из потенциальной она становится реальной, то это сразу снимает проблему в России, потому что бросает нацию в очевидность, но они, как сказано, смертельно ее боятся, боятся потерять в ней последнее, что имеют - самих себя.
Пикетчики, митинговщики, демонстранты - хоть один из них поднялся до взрослого? Они голодают и бастуют, но это действия, вполне нормальные и для ребенка, мысль в них не работает. А работает она в точке собственного ничтожества. Там другая атмосфера мышления, там вообще запрещено обвинять кого-либо кроме самих себя. Это точка взрослого человека, который отвечает за судьбу, а они дети несчастные, которым добрый дядя не дал пряника и поэтому дядя злой, и все проблемы мира замыкаются на дядеи ни одна не замыкается на себе. Если завод стоит и денег нет, хоть один мужик сказал себе, что он не мужик? Они ведь просто не мужики, только и всего, и нечего на премьера пенять, если сам дурак... Тут нет такого понятия, как социальная справедливость, это дичь и моральная инверсия: о справедливости не надо говорить не слова там, где все объяснимо без нее, где речь надо строить на других терминах - есть какие-то самолюбивые мужики, которые не являются мужиками, и убогое самолюбие мешает им изменить свою жизнь, если ее можно изменить. Не становятся в точку, и все тут. Я могу привести формальную схему, на которой становление нации в эту точку автоматически снимает любой социальный опрос - понимаешь, любой? - и дает экономический рост за счет возросшей мобильности рабочей силы, перераспределения ресурсов и системной реструктуризации. Но для начала, конечно, нужна реструктуризация в голове, потому что все начинается в голове, а они ни черта не начинают и не начнут, потому что боятся потерять последнее, утратить самих себя, ведь в точке ничтожества только смерть.
Эта точка, кстати, должна встречаться как можно чаще в судьбе, без нее нет судьбы, нет подлинной жизни: философ, ученый, политик - должен десятки раз гибнуть и возрождаться, а иначе нет философа и политика. Они живут в широком мире, а для утверждения в широком мире надо почаще умирать. Утверждение в широком мире означает движение, а движение никогда не идет в обход точек метафизической смерти, а только через них. Только через экзистенциальные состояния, проходимые до конца. То есть проходимые до выхода из них, дискретного разрыва мира внутри себя.
Заметь, что на главный вопрос пока нет ответа: почему все-таки одни идут до конца, а другие бесконечно останавливаются? Видимо, если один раз прошел, убил свою ненужную личность и пошел дальше, то будешь поступать так и впредь. А если в самом начале была такая ситуация и ты в ней остановился, то это закон тебе поступать так и впредь, точнее, не поступать. Иными словами: если у человека была хоть одна нормальная мысль, то будут мысли и дальше, при желании и необходимости он додумает мир до конца, до того максимума, который человеку вообще отпущен. Ну а если когда-то что-то не сцепилось, и не было мысли, то ее не появится и потом: нет рефлекса, который бы давал мысль в ситуациях, где необходима мысль. Уже говорено, что знание не перетекает из книг и от умных людей в другие головы. Если знание и течет, то не прямолинейно, скажем так, и во всяком случае не механическим переносом.
Сейчас мы получили идею начальной точки, в которой рождается или не рождается начальная мысль. Допустим, это первая в жизни ситуация зазора между внешним и внутренним. Можно решить ее в пользу либо внешнего, либо внутреннего, убить себя в мире или мир в себе. Конечно, надо решать в пользу внешнего - тогда ты продолжаешь жить. А решение дилеммы в пользу внутреннего всегда обращает человека в онтологический мусор, он живет, как спит, и ничего не понимает вокруг, мир обманывает его, а он не в силах обмануть мир.
Какие факторы решают судьбу на первом изломе души? Это смешно, факторы всегда одинаковы - но некоторые индивиды выходят к свету, а некоторые обманываются миром. Конечно, факторы неодинаковы, потому что одинаковые факторы по определению дают одинаковый результат. Но там тонкости, которые не видны человеческим глазом. Глаз видит, что у всех примерно равные ситуации. А они безумно неравны, если в одних индивид программированно растет, а в других стоит неживым. Это выбирает не индивид, расти ему или не расти - ясно? Видимо, придется согласиться с банальной мыслью, что некоторых из нас без всяких на то причин Бог любит сильнее, чем остальных. А ведь это высшая справедливость, которую бесполезно оспаривать и разлагать на составные куски.
17
Лучники Скандинава прошли мимо Испании и спалили сказочный город. Оплот морской монархии плавно перекочевал на африканские берега, а Купцу неоспоримо выпала пиратская доля. Скандидав колебался... но отдал приказ, крестьянское ополчение пересекло пролив и пошло в жару, по дороге разрушая лунные капища и обращая в рабов сектантов невидимого пути.
Ересиарх собрал остатки погибающей армии, даровал азиатам позорный мир и вернулся в Европу для последнего боя: путь на Апеннины был открыт, если не считать двадцать тысяч железных всадников. Ерисиарх располагал в пять раз большим числом, но в его солдатах числился уставший сброд, а не носители былой славы. Непобедимая армия узнала на востоке поражение; армия перестала верить в непобедимость; бойцы разочаровались в боге; армия перестала быть армией. Но она ползла загорелой тушей, сминая траву, людишек и города, она шла на ласковые земли Италии.
Заговор провалился: адепты Луны подняли восстание, но личная гвардия Министра заманила в пустой дворец, арестовала и перевешала главарей. Тела болтались на ветру вдоль дороги., а маленькие люди смотрели на повешанных мистагогов, шептались и молились Благому Колесу. Беда пришла, откуда не ждали: заворчала официальная церковь, когда Министр объявил ей пятнадцать тезисов великой реформы. Церковь не хотела. Еретики между тем обрели господство на половине европейских земель, целиком присоединили к Империи Духа несколько стран, распяли королей и начали безумную жизнь по канонам невидимого пути. Громыхая железом, туша подползала к Италии. Министр решился.
Избавляясь от хлама, он приказал удавить своего престарелого маразматика-короля, добавив к живому могуществу номинальный трон. Править решил в качестве духовного лица, сохранив трудовое звание министра и отбросив мысль об императорской мантии. Именовать себя велел "отцом" и разослал гонцов сквозь еретические провинции во все праведные уделы, не забыв азиатские и африканские клочки праведности. Выступил на Соборе, предложив священным козлам на выбор смерть или подчинение. Смерть, как легко понять, от руки одержимых бесом, а подчиниться он предлагал себе и сегодня. Священые козлы все поняли богообразно и при двух отступниках проголосовали за Кодекс. Министр улыбнулся в ответ, он верил в своего бога. Двух ненормальных утопили, вменив им мужеложство, раскур дурманов, истязание детей, лунный культ, растрату чужого, мздоимство и почитание трактатов невидимого пути. Церковь очнулась от летаргии и снова начала во что-то верить.
Дела пошли веселее: тушу пропустили вглубь страны, а затем разрубили надвое. Конные воины с воплем гонялись за пешими людьми, снося головы и насаживая на копье голые животы. Ересиарх по традиции бежал, пробился к Адриатике и на союзном корабле уплыл в свои исконние территории. Лично командовавший конницей Министр пожалел о низости поборов, не дающих государству отстроить приличный флот.
Магистр неожидано бросил сеть и союзные хитросплетения, провозгласив земное господство излишним, и пропал в Тибет, откуда семь лет назад уже возвращался. В Ордене начинала закипать дурная интрига, Министр чувствовал и пытался разложить его изнутри в отсутствие верховного мага. Но головы подосланных хитрецов были сброшены в ров министерской канцелярии.
Аккуратный пасьянс разложенных по Европе сил перевернуло нашествие нежданных варваров. Звери вышли из белого пятна восточного леса. Дикарь хотел довести неистовых подонков до берегов океана. Министр взял минимальное число конницы и впервые в жизни рискнул, отправившись на свидание с неизвестным.
Они встретились в гиблой деревеньке, носившей наивное название Сюр-ле-Пон. Министр не имел ничего против грядущего могущества Дикаря: истомленные божественной поножовщиной, цивилизованные земли лежали в разрухе и не могли выставить заслон против молодой армии, воплотившей добродетели варварского лица.
Он хотел другого - понимания. Мы братья по вере, говорил облысевший к тридцати пяти Министр, так неужели будешь убивать брата? Он объяснил тому азы политической космогонии, списав зло мира на сторонников Мертвой Головы и раскольников, волей черта избравших свой невидимый путь. Есть бесы и дурачки, брат, говорил Министр, так неужели нам не отнять свое?
Вот карта - и Министр извлекал коряво набросаный эскиз континента. Вот наши родное, говорил он, лаская пальцем размытую линию берегов. Вот черта - и Министр радовал Дикаря резкой отметиной, поделившей карту. Вот - твое.
Дикарь по-доброму качнул головой, не оспаривая будущие земли. Твои люди должны повернуться копьями на юг, усмехался Министр, ибо на юге судьба твоя. А движение на запад только прогневит бога, понимаешь?
Собеседник полусонно тряс головой. А правда, поросячий глаз, что ты объявил себя отцом праведных? - неожиданно встрепенулся Дикарь. Это сан, который мне дала церковь, сдержанно ответил Министр. И не тебе оспаривать, процедил он, за лаконизмом придерживая гнев. Так я тоже отец, заорал Дикарь.