Страница:
— В жизни не слышал более лживой и обманной истории, чем та, которую вашей милости рассказали, — говорит Лопе де Агирре. — С этим губернатором Вильяндрандо и его алькальдами я раз и другой обратился в высшей степени милостиво; совсем недолго подержал их в плену и выпустил на свободу, отпустил домой и попросил их по-доброму помогать мне править на острове, попросил их дружбы, и они обещали и поклялись. Ай-ай-ай, через три дня мои шпионы донесли, что губернатор со своими алькальдами пытаются меня провести; я приказал, чтобы собрали и тщательно охраняли все пироги индейцев аруаков, которые приплыли на остров торговать, губернатор же Вильяндрандо и его главный альгвасил Косме де Леон вместо того, чтобы выполнять мою волю, посоветовали индейцам аруакам разойтись по домам со своими пирогами и сплетнями; тогда я велел снова бросить их в тюрьму и заковать в кандалы. Потом я еще раз дал слово сохранить им жизнь, да, так было, но вслед за тем пришел ко мне солдат-португалец Гонсало де Эрнандес и рассказал о новых затеях вероломный обманщиков; губернатор с его дружками не смирились духом в тюрьме, дьявол их побери!, а позволили себе отправить гонцов на корабль монаха Монтесиноса, «сойдите, ваша милость, на берег, сразитесь с этими тиранами и уничтожьте их», говорилось в том послании. Вот тогда терпение мое сменилось гневом, и я отдал их в руки капитана Франсиско Карьона, дабы он свершил правосудие, ибо я не на праздник вышел с цветами и песнями, но на смертный бой с королем Испании и его управителями. История, которую выслушала ваша милость, правдива лишь в том, что я собрал солдат перед трупами пяти казненных и сказал им, что ни один мараньонец никогда уже не сможет повернуть назад или перейти на сторону врага, ибо никогда им не получить прощения за их преступления, которые в равной мере и мои. Судьба их отныне, даже проживи они тысячу лет, — сражаться вместе со мною до смертного часа.
13. Смерть Мартина Переса де Сарропдо.
Удушив гарротой губернатора с его алькальдами и судьями, жестокий тиран отбыл в Пунта-де-Пьедру с восьмьюдесятью пятью стрелками в намерении дать бой и победить монаха Монтесиноса, взять живьем Педро де Мунгиа и казнить его злой казнью. Старшим и главою города Эспириту-Санто он оставил начальника штаба Мартина Переса де Саррондо, который в честь такого события той же ночью закатил пир. Под открытым небом были зажарены три тучных теленка, вино лилось рекой, не смолкали трубы и барабаны, а в непристойных куплетах делались намеки на зад главы доминиканского ордена провинции. Жестокий тиран не нашел и следов упомянутого монаха вблизи Пунта-де-Пьедры, поскольку корабль успел поднять паруса и направиться к Пуэбло-де-ла-Мар (оба искали друг друга, да разминулись); тогда Лопе де Агирре поспешно повернул назад и воротился в город Эспириту-Санто, где никто его так скоро не ждал. Неподалеку от города он встретил капитана пехоты Кристобаля Гарсиа, который сообщил ему скверные вести: начальник штаба Мартин Перес де Саррондо сверх меры развеселился на празднике и, хлебнув лишнего, говорил странные вещи, которые обнаруживали его темные намерения; он говорил, что во Франции не карают за преступления против Испании; сказал, что если в силу каких-либо обстоятельств не стало бы старого Лопе де Агирре, то есть у них Мартин Перес де Саррондо, чтобы заменить генерала мараньонцев; Кристобаль Гарсиа понял, что начальник штаба затевает бунт, собирается убить Лопе де Агирре и удрать на кораблях во Францию. Кристобаль Гарсиа был простым конопатчиком, которого Лопе де Агирре возвел в капитаны, всем, чем он стал, обязан он Лопе де Агирре и потому пришел предупредить его об опасности. Услыхав такое, жестокий тиран порешил убить Мартина Переса де Саррондо и, возвратившись в крепость, велел доставить к нему начальника штаба; он попросил одного солдата, юного годами, по имени Николас де Чавес, встать в дверях и, как только начальник штаба ступит за порог, выстрелить ему в спину из аркебуза, и юноша с гордостью выполнил просьбу. Однако выстрел Николаса де Чавеса не убил начальника штаба наповал, хотя ранил его серьезно, тот упал, заливаясь кровью, но, будучи простолюдином крепкого сложения, снова поднялся и, вопя точно бешеный зверь, заметался по залу, пачкая кровью стены и пол. В конце концов трое офицеров налетели на него с кинжалами и шпагами, но и тогда он, имевший на совести столько смертей, все не желал умирать, просил исповеди, это он-то, никому никогда не позволявший исповедаться, и наконец тот же самый Николас де Чавес прикончил его кинжалом, вонзив в горло этому
— Тысячу смертей и еще столько же заслужил Мартин Перес де Саррондо, — говорит Лопе де Агирре. — Никогда бы король не простил его, никогда не простит бог его на том свете; готовил мне мерзкую измену, но и она не помогла бы ему получить прощение у короля или бога — слава небу! — моей погибли хотят, о ней радеют люди, которых я считал самыми верными, которых награждал и привечал, — мой начальник стражи Педро де Мунгиа, мой начальник штаба Мартин Перес де Саррондо; теперь я жду предательства от Антона Льамосо, так мне подсказывает сердце, и глаза мои убедятся в этом, ну что, Антон Льамосо, вы тоже хотите убить своего брата, хотите запятнать честь вашего отца?
Последние слова Лопе де Агирре проговорил громко, глядя в лицо Антону Льамосо, который стоял тут же. Словно палящий луч упал с небес и воспламенил немудрящего Антона Льамосо. Выпучив глаза, он грохнулся на колени подле растерзанного трупа начальника штаба и так ответил на оскорбления вождя:
— Славный генерал Лопе де Агирре, Князь Свободы, брат и отец мой, клянусь костями всех моих дедов и прадедов, что никогда мне и в голову не забредало гнусной мысли пренебречь твоей властью и твоими правами. Превыше имени бога и всех святых почитаю я твое высокочтимое имя, отец мой. Будь навеки проклята и да горит в адском огне веки вечные душа подлого Мартина Переса де Саррондо, который затевал против тебя измену и преступления. Я напьюсь его крови, я высосу его мозги и сердце!
И, подтверждая свои слова действием, он кинулся на мертвое тело и хлебнул крови, струившейся из рассеченного горла, а потом губами присосался к мозгам, вылезавшим из разбитого черепа.
— Хватит! — закричал Лопе де Агирре.
14. Смерть Мартина Диаса де Алъмендариса.
В лагере у жестокого тирана был дворянин по имени Мартин Диас де Альмендарис, двоюродный брат покойного губернатора Педро де Урсуа, которому жестокий тиран сохранил жизнь, но тот был у него вроде пленника. Под конец он дал ему разрешение остаться на Маргарите, если он того пожелает, после того, как мятежные корабли отправятся в дальнейшее плаванье. Но неожиданно жестокий тиран сменил милость на гнев и послал Франсиско Карьона с четырьмя палачами к Мартину Диасу де Альмендарису, и те предали его жестокой
— Мартин Диас де Альмендарис не мог быть мне другом, — говорит Лопе де Агирре, — ибо между нами легла кровь его двоюродного брата. Ваша милость должны знать, что хороший генерал не оставляет врагов у себя за спиной. По этой причине я велел его убить.
15 и 16. Смерть Хуана де Санхуана и Алонсо Паредеса де Риверы.
Корабль монаха Монтесиноса кружил у берегов Маргариты, то будто собираясь высадить стрелков и дать бой, то будто намереваясь принять на борт тех солдат, которых жестокий тиран держал у себя против их воли и которые попытались бы уйти от него. Однажды, когда корабль находился вблизи берега, в прибрежных зарослях обнаружили двух прятавшихся солдат-мараньонцев, Хуана де Санхуана и Алонсо Паредеса де Риверу. Жестокий тиран обвинил их в том, что они ждали случая бежать на корабль к монаху, и велел повесить их на
— А как еще следует поступать с теми, кто норовит перейти на сторону врага? — говорит Лопе де Агирре. — Может быть, вы знаете, ваша милость?
17 и 18. Смерть Хаиме Домингеса и Мигеля де Лоаисы.
Из двенадцати бунтовщиков, которые на далекой земле Мачифаро пришли убивать губернатора дона Педро де Урсуа, только трое или четверо остаются в живых, моя усопшая Инес де Атьенса. Один из них — Алонсо де Вильена, который прежде был грапезничим принца дона Фернандо, а ныне является генерал-лейтенантом жестокого тирана и непременным участником всех его злодейств и преступлений. Алонсо де Вильена начинает предчувствовать провал безумной затеи Лопе де Агирре, Алонсо де Вильена придумывает-измышляет, как облегчить свою вину, защитить себя от королевского правосудия, Алонсо де Вильена распускает слух, что, мол, он собирался восстать против тирана, разумеется, негры-палачи идут схватить его, но Алонсо де Вильена уже успел улизнуть и спрятаться в надежном месте. Жестокому тирану не удалось учинить расправу над Алонсо де Вильеной, пришлось довольствоваться двумя его сподвижниками; первый, по имени Хаиме Домингес, пал от семи кинжальных ран, нанесенных Хуаном де Агирре, дворецким и родственником тирана; второго звали Мигелем де Лоаисой, и он был удушен неграми на
— За изменами Педро де Мунгиа и Мартина Переса де Саррондо последовали другие, как и подсказывало мне сердце, — говорит Лопе де Агирре. — Не знаю, достигла ли ушей вашей милости весть о том, как капитан Педро Алонсо Галеас попросил меня дать ему ненадолго горячего коня, принадлежавшего ранее губернатору Вильяндрандо, как я неосторожно дал ему коня, как он пошел на хитрость и сделал вид, будто конь понес, и скрывшись из виду, доскакал до берега, а там на заранее приготовленной для него пироге индейцев гуайкери перебрался на большую землю. Сукин сын Алонсо де Вильена убежал, из города и оставил с носом своих товарищей. Много еще измен начертано на звездах; может, я останусь совсем один, без поддержки и помощи в мой последний час, но и тогда рука моя не устанет биться с сильными мира сего и карать подлецов, в том клянусь господу нашему богу.
19. Смерть Аны де Рохас.
Самой бесчеловечной из всех казней, совершенных жестоким тираном на Маргарите, была — боже мой! — казнь доньи Аны де Рохас, самой красивой и знатной дамы в городе Эспириту-Санто, которую поэты должны воспеть как «ясное сияние дня». Один коварный островитянин рассказал тирану, что бунтарь Алонсо де Вильена, до того как сбежал, частенько бывал в доме упомянутой дамы, что именно там ковались планы его убийства, донья Ана присутствовала при этих разговорах и выказывала свое одобрение. Благородная дама была тотчас же брошена в тюрьму, а поскольку она сопротивлялась тому, чтобы на нее надевали кандалы, оскорбленная тем, что тюремщики могут увидеть и притронуться к ее прекрасным ногам, жестокий тиран разгневался и повелел вытащить ее из тюрьмы и казнить гарротой. Дьявольское сердце жестокого тирана не тронули мольбы отца Контрераса и многих в высшей степени добродетельных дам, которые пришли просить его о милосердии. Донья Ана де Рохас была повешена на городской площади, и солдаты стреляли из аркебузов по ее красивому трупу, который раскачивался на ветру, дувшем
— На самом деле, белокурая и голубоглазая донья Ана де Рохас была очень красива, хотя и не так, как донья Инес де Атьенса, господи спаси! — говорит Лопе де Агирре. — Этот проклятый ангелочек задумал убить меня, вообразила себя новой Юдифью, как сама призналась у виселицы, а меня — ненавистным Олоферном, поработившим ее отчизну. Побуждаемая злым умыслом, донья Ана пригласила меня откушать в ее доме и угостила вкуснейшими на вид пирожными, внутри которых было столько яду, что хватило бы отравить целое войско, и, без всякого сомнения, я бы умер, если бы не был вовремя предупрежден (двумя ее черными рабами) о ловушке, подстроенной мне нежной и хрупкой дамой. Что же касается разговоров о том, «что мои мараньонцы будто бы стреляли по трупу доньи Аны де Рохас, поверьте, ваша милость, это сплошные выдумки моих недругов, монахов, что хотят выставить меня перед всем светом более свирепым и злым, чем я есть. Никогда бы не позволил я зазря тратить порох и пули, стрелять в труп безоружной женщины.
20 и 21. Смерть Диего Гомеса де Ампуэро и отца Франсиско де Саламанки.
Донью Ану похоронили на местном кладбище, и тут жестокий тиран узнал, что супруг прекрасной висельницы, благородный дворянин по имени Диего Гомес де Ампуэро, безутешно оплакивает ее смерть. Этот Диего Гомес де Ампуэро по причине старости и недугов давно уже не в силах был наслаждаться телом своей супруги, хотя, судя по всему, прежде времени зря не терял, ибо успел зачать в ее лоне восьмерых детей. Ныне же Диего Гомес де Ампуэро находился в имении, в полулиге от города, поправляя собственное здоровье, ибо ничего другого ему уже не оставалось; жестокий тиран узнал о слезах, которые безостановочно лил вдовец, оплакивая свою жену, и решил успокоить его — лишить жизни. А для того и с этой целью послал он некоего Бартоломе Санчеса Паниагуа, главного альгвасила лагеря, севильца столь дурных наклонностей, что до того, как отправиться в Индии, он занимался кражей христианских детей по андалузским деревням и продавал их маврам. Этот свирепый палач в сопровождении двух альгвасилов явился в поместье к Диего Гомесу де Ампуэро и объявил, что они пришли казнить его, на что благородный дворянин ответил: «Доньи Аны нет, и мне жизнь не в радость» — и попросил одного: позволить ему пригласить священника для исповеди. Паниагуа дал согласие на то, чтобы пришел монах Франсиско де Саламанка из ордена доминиканцев, и без лишних слов задушил гарротой обоих, сперва кающегося, а потом исповедника, невзирая на то, что Лопе де Агирре дал указание казнить только
— Наш главный альгвасил Бартоломе Санчес Паниагуа возвратился в крепость в страхе и растерянности оттого, что превысил свои полномочия, — говорит Лопе де Агирре. — Генерал Агирре, сказал он мне, я пришел просить прощения у вашего превосходительства за то, что убил монаха, который в вашем приказе не значился, но глупый монах сверлил меня таким гневным взглядом, будто я сатана. Не печалься о содеянном, мой добрый Паниагуа, ответил я ему, но если желаешь получить полное мое прощение тотчас же, ступай скорее, отыщи другого монаха по имени Франсиско де Тордесильас из того же ордена, он как раз вчера исповедовал меня и наотрез отказался отпустить мне грехи. Да поторапливайся, Паниагуа, чтобы твоими стараниями оба монаха в братском единении одновременно попали на небо.
22. Смерть отца Франсиско де Тордесилъаса.
Главный альгвасил Бартоломе Санчес Паниагуа пришел к монаху Франсиско де Тордесильасу из ордена доминиканцев, чтобы убить его, и застал монаха молящимся на коленях перед алтарем великой чудотворицы Пресвятой девы — покровительницы Валье. Хитрый Паниагуа выволок монаха из церкви, чтобы не совершать святотатства, и втолкнул в ближайший дом. Добродетельный слуга господа понял, что настал его последний час; он упал ничком и, впившись губами в землю, прочитал Miserere mei, Credo, Pater noster [33] и другие молитвы; и так молился бы до рассвета, но палачи прервали его, сказав, что он злоупотребляет набожностью, пора честь знать, пусть готовится к смерти, а сами взялись за дело, накинули ему на шею веревку, чтобы удушить гарротой. И тогда святой монах взмолился, прося палачей казнить его самой лютой казнью, ибо желал таким способом принести себя в жертву всемилосердному господу и очистить свою душу. Я выполню твою просьбу, сказал злобный Паниагуа и накинул петлю ему прямо на лицо, веревка изувечила лицо монаха, кровь залила его с ног до головы. Видя, однако, что несчастный мученик никак не умирает, они снова накинули ему веревку на шею и задушили, как и
— Монахи — дело особое, — говорит Лопе де Агирре. — Уверяю вас, ваша милость, я почитаю и выполняю все установления святой матери римской церкви и глубоко верую в заповеди господни, но проклинаю и ненавижу монахов всей силой своего христианского сердца, а сила эта недюжинная. Разврат, творимый монахами в этих землях, столь велик, что ни одному из них, слава богу, не удастся уйти от адского пламени. В Индийские земли пришли они не души спасать, но заниматься торговыми делишками, копить бренные богатства без меры, дешевле, чем за тридцать сребреников, продавать церковное таинство, тешить похоть свою с нестарыми женщинами, которые заодно служат им кухарками, задаром и немилосердно пользоваться трудом доставшихся им индейцев. Монахи, живущие здесь, в Новом Свете, враги бедных, они жадные до власти, они обжоры и сластолюбцы, скупцы и лентяи, развратники и завистники. А гордыни-то у них, святой боже!, больше, чем у самого сатаны. У этого Франсиско де Тордесильаса, который только что умер от руки главного альгвасила Бартоломе Санчеса Паниагуа, а перед смертью напоказ выставил себя мучеником, гордыни было больше, чем у кого-либо, и был он из всех монахов самым подлым. Раскаиваешься ты, что предал смерти дона Педро де Урсуа и еще других на реке Амазонке? — спросил он меня посреди исповеди. Да, раскаиваюсь, ответил я ему. Раскаиваешься ты, что лишил жизни губернатора этого острова, его алькальдов и судей? — спросил он меня. Да, раскаиваюсь, снова ответил я. А раскаиваешься ты, что восстал с оружием на своего законного короля, славного Филиппа Испанского, коего хранит бог? — спросил он меня под конец. А вот в этом, последнем, я совсем не раскаиваюсь и ничуть не сожалею, поскольку это не грех, ответил я ему. И он не отпустил мне грехов, сказав, что в глазах господа бунт против короля — вина еще более тяжкая, нежели убийство ближнего. Ну, теперь-то ты мертв на веки вечные, монах Франсиско де Тордесильас!
23. Смерть Симона де Соморростро.
Симоном де Соморростро звали старика лет пятидесяти, который прибыл в крепость в рядах островитян, записавшихся добровольно в войско мараньонцев. «Я буду служить вашему превосходительству, пока не увижу вас владыкою Перу или отдам жизнь за это дело», так сказал Симон де Соморростро, и жестокий тиран принял его в добрый час и выдал ему копье, одежду и кольчугу, какие полагались солдату. Однако через пять дней этот Симон де Соморростро раскаялся в своем безрассудном поступке и предстал перед Лопе де Агирре, прося разрешения покинуть войско и вернуться к себе домой жить, как жил раньше. Жестокий тиран велел позвать своих негров Франсиско и Хорхе и сказал им: «Этот человек говорит, что он слишком стар и устал от войны, отведите же его в надежное место, где бы королевское правосудие не достало его, где бы его не беспокоили островитяне, не пекло бы солнце и не мочил дождь». Негры правильно поняли злонамеренные слова жестокого тирана, взяли Симона де Соморростро и на первом же попавшемся дереве повесили его за — Никто не просил Симона де Соморростро, который вовсе не был так стар, как говорил, никто не просил его идти к нам на службу, — говорит Лопе де Агирре. — Он пришел к нам по доброй воле, а уйти ему присоветовала его трусость. Я не виноват, что он предпочел умереть висельником на дереве, а не воином в битве против короля.
24. Смерть Аны де Чавес.
Тогда же, перед самым отплытием в Тьерра-Фирме, жестокий тиран приказал казнить одну несчастную женщину, жительницу острова, которую звали Ана де Чавес. Ее обвинили в том, что она дала приют солдату, бежавшему ранее из крепости, что не донесла на него, а помогла беглецу спрятаться в таком месте, где его так и не нашли. И хотя женщина эта клялась всеми святыми, что не знала ничего ни о каком побеге и что никого не укрывала, жестокий тиран не поверил ее словам и велел повесить ее
— Эту ведьму из ведьм звали Ана де Чавес, или Мария де Чавес, или Исабель де Чавес, но местный люд знал ее просто как Чавес, и никто не верил, будто у нее был муж, как положено по христианскому закону. Все в городе Эспириту-Санто шептались и перешептывались, что привечала она у себя в доме молодых людей не затем, чтобы молитвы читать, но чтобы забавляться с ними. Я никогда не позволял моим солдатам чинить насилие или бесчестье над женщинами, я их оберегаю и защищаю от всякого зла. Честных женщин я глубоко почитаю, а к шлюхам и потаскушкам вроде той, что звалась Чавес, я отношусь без уважения и наказываю их за пороки и мерзость, как они того заслуживают.
25. Смерть Алонсо Родригеса.
Все уже погрузились на только что достроенный корабль, принадлежавший губернатору Вильяндрандо, и на три судна, отобранных у местных купцов, когда жестокий тиран совершил на Маргарите последнюю казнь, на этот раз жертвою стал его верный друг адмирал Алонсо Родригес. На морском берегу оставались только генерал Лопе де Агирре с шестью своими капитанами, и тут подошел к ним адмирал Алонсо Родригес и сказал, что корабли перегружены и надо выгрузить на берег трех лошадей и одного мула, которого вождь мараньонцев очень ценил. Тиран возразил, что эти животные будут нужны в Тьерра-Фирме, но Алонсо Родригес ответил, что в Борбурате они найдут скота, сколько им понадобится. Лопе де Агирре повернулся к нему спиной и направился к пироге, которая должна была доставить его на борт корабля, но незадачливый Алонсо Родригес, не предполагая, что это будет стоить ему жизни, догнал жестокого тирана и посоветовал ему отступить немного назад, чтобы не намокнуть в набегающих волнах. Не успел он это сказать, как глаза жестокого тирана налились гневом и он шпагой что было сил ударил адмирала по левой руке и рассек ее до кости. На минуту Лопе де Агирре раскаялся в своей несдержанности и велел хирургу залечить рану, но потом, подумав еще немного, приказал палачам прикончить адмирала, сказав, что теперь этот Алонсо Родригес навсегда станет ему врагом, а он не намерен таскать за собою врагов в собственном
— Глазам моим предстал раскинувшийся над всем морем призрак измены, совершенной Педро де Мунгиа, он закрывал мне путь, и в эту минуту подходит адмирал Алонсо, дважды надоедает мне и перечит, да простит его бог! — говорит Лопе де Агирре. — Напоследок должен вам сказать, ваша милость, что те двадцать пять казней, которые и впрямь были произведены по моему приказу на Маргарите, я бы с превеликим удовольствием отдал за одну-единственную, такую желанную — казнь изменника Педро де Мунгиа, но воля божья не дала мне этой радости.
Корабль монаха Франсиско Монтесиноса оборотился призраком, что кружил у берегов острова, мрачным вороном, что разнес бы по всем портам тайные намерения Лопе де Агирре, злым демоном, что разрушил,бы все его надежды на славу и на свободу. Чего бы только не дал вождь мараньонцев за то, чтобы сойтись с монахом в решающей битве; он мог в ней погибнуть, но это его не страшило, ибо он мог в ней и победить, мог отбить у главы доминиканцев его оснащенный артиллерией корабль и покарать должным образом за измену Педро де Мунгиа!
13. Смерть Мартина Переса де Сарропдо.
Удушив гарротой губернатора с его алькальдами и судьями, жестокий тиран отбыл в Пунта-де-Пьедру с восьмьюдесятью пятью стрелками в намерении дать бой и победить монаха Монтесиноса, взять живьем Педро де Мунгиа и казнить его злой казнью. Старшим и главою города Эспириту-Санто он оставил начальника штаба Мартина Переса де Саррондо, который в честь такого события той же ночью закатил пир. Под открытым небом были зажарены три тучных теленка, вино лилось рекой, не смолкали трубы и барабаны, а в непристойных куплетах делались намеки на зад главы доминиканского ордена провинции. Жестокий тиран не нашел и следов упомянутого монаха вблизи Пунта-де-Пьедры, поскольку корабль успел поднять паруса и направиться к Пуэбло-де-ла-Мар (оба искали друг друга, да разминулись); тогда Лопе де Агирре поспешно повернул назад и воротился в город Эспириту-Санто, где никто его так скоро не ждал. Неподалеку от города он встретил капитана пехоты Кристобаля Гарсиа, который сообщил ему скверные вести: начальник штаба Мартин Перес де Саррондо сверх меры развеселился на празднике и, хлебнув лишнего, говорил странные вещи, которые обнаруживали его темные намерения; он говорил, что во Франции не карают за преступления против Испании; сказал, что если в силу каких-либо обстоятельств не стало бы старого Лопе де Агирре, то есть у них Мартин Перес де Саррондо, чтобы заменить генерала мараньонцев; Кристобаль Гарсиа понял, что начальник штаба затевает бунт, собирается убить Лопе де Агирре и удрать на кораблях во Францию. Кристобаль Гарсиа был простым конопатчиком, которого Лопе де Агирре возвел в капитаны, всем, чем он стал, обязан он Лопе де Агирре и потому пришел предупредить его об опасности. Услыхав такое, жестокий тиран порешил убить Мартина Переса де Саррондо и, возвратившись в крепость, велел доставить к нему начальника штаба; он попросил одного солдата, юного годами, по имени Николас де Чавес, встать в дверях и, как только начальник штаба ступит за порог, выстрелить ему в спину из аркебуза, и юноша с гордостью выполнил просьбу. Однако выстрел Николаса де Чавеса не убил начальника штаба наповал, хотя ранил его серьезно, тот упал, заливаясь кровью, но, будучи простолюдином крепкого сложения, снова поднялся и, вопя точно бешеный зверь, заметался по залу, пачкая кровью стены и пол. В конце концов трое офицеров налетели на него с кинжалами и шпагами, но и тогда он, имевший на совести столько смертей, все не желал умирать, просил исповеди, это он-то, никому никогда не позволявший исповедаться, и наконец тот же самый Николас де Чавес прикончил его кинжалом, вонзив в горло этому
— Тысячу смертей и еще столько же заслужил Мартин Перес де Саррондо, — говорит Лопе де Агирре. — Никогда бы король не простил его, никогда не простит бог его на том свете; готовил мне мерзкую измену, но и она не помогла бы ему получить прощение у короля или бога — слава небу! — моей погибли хотят, о ней радеют люди, которых я считал самыми верными, которых награждал и привечал, — мой начальник стражи Педро де Мунгиа, мой начальник штаба Мартин Перес де Саррондо; теперь я жду предательства от Антона Льамосо, так мне подсказывает сердце, и глаза мои убедятся в этом, ну что, Антон Льамосо, вы тоже хотите убить своего брата, хотите запятнать честь вашего отца?
Последние слова Лопе де Агирре проговорил громко, глядя в лицо Антону Льамосо, который стоял тут же. Словно палящий луч упал с небес и воспламенил немудрящего Антона Льамосо. Выпучив глаза, он грохнулся на колени подле растерзанного трупа начальника штаба и так ответил на оскорбления вождя:
— Славный генерал Лопе де Агирре, Князь Свободы, брат и отец мой, клянусь костями всех моих дедов и прадедов, что никогда мне и в голову не забредало гнусной мысли пренебречь твоей властью и твоими правами. Превыше имени бога и всех святых почитаю я твое высокочтимое имя, отец мой. Будь навеки проклята и да горит в адском огне веки вечные душа подлого Мартина Переса де Саррондо, который затевал против тебя измену и преступления. Я напьюсь его крови, я высосу его мозги и сердце!
И, подтверждая свои слова действием, он кинулся на мертвое тело и хлебнул крови, струившейся из рассеченного горла, а потом губами присосался к мозгам, вылезавшим из разбитого черепа.
— Хватит! — закричал Лопе де Агирре.
14. Смерть Мартина Диаса де Алъмендариса.
В лагере у жестокого тирана был дворянин по имени Мартин Диас де Альмендарис, двоюродный брат покойного губернатора Педро де Урсуа, которому жестокий тиран сохранил жизнь, но тот был у него вроде пленника. Под конец он дал ему разрешение остаться на Маргарите, если он того пожелает, после того, как мятежные корабли отправятся в дальнейшее плаванье. Но неожиданно жестокий тиран сменил милость на гнев и послал Франсиско Карьона с четырьмя палачами к Мартину Диасу де Альмендарису, и те предали его жестокой
— Мартин Диас де Альмендарис не мог быть мне другом, — говорит Лопе де Агирре, — ибо между нами легла кровь его двоюродного брата. Ваша милость должны знать, что хороший генерал не оставляет врагов у себя за спиной. По этой причине я велел его убить.
15 и 16. Смерть Хуана де Санхуана и Алонсо Паредеса де Риверы.
Корабль монаха Монтесиноса кружил у берегов Маргариты, то будто собираясь высадить стрелков и дать бой, то будто намереваясь принять на борт тех солдат, которых жестокий тиран держал у себя против их воли и которые попытались бы уйти от него. Однажды, когда корабль находился вблизи берега, в прибрежных зарослях обнаружили двух прятавшихся солдат-мараньонцев, Хуана де Санхуана и Алонсо Паредеса де Риверу. Жестокий тиран обвинил их в том, что они ждали случая бежать на корабль к монаху, и велел повесить их на
— А как еще следует поступать с теми, кто норовит перейти на сторону врага? — говорит Лопе де Агирре. — Может быть, вы знаете, ваша милость?
17 и 18. Смерть Хаиме Домингеса и Мигеля де Лоаисы.
Из двенадцати бунтовщиков, которые на далекой земле Мачифаро пришли убивать губернатора дона Педро де Урсуа, только трое или четверо остаются в живых, моя усопшая Инес де Атьенса. Один из них — Алонсо де Вильена, который прежде был грапезничим принца дона Фернандо, а ныне является генерал-лейтенантом жестокого тирана и непременным участником всех его злодейств и преступлений. Алонсо де Вильена начинает предчувствовать провал безумной затеи Лопе де Агирре, Алонсо де Вильена придумывает-измышляет, как облегчить свою вину, защитить себя от королевского правосудия, Алонсо де Вильена распускает слух, что, мол, он собирался восстать против тирана, разумеется, негры-палачи идут схватить его, но Алонсо де Вильена уже успел улизнуть и спрятаться в надежном месте. Жестокому тирану не удалось учинить расправу над Алонсо де Вильеной, пришлось довольствоваться двумя его сподвижниками; первый, по имени Хаиме Домингес, пал от семи кинжальных ран, нанесенных Хуаном де Агирре, дворецким и родственником тирана; второго звали Мигелем де Лоаисой, и он был удушен неграми на
— За изменами Педро де Мунгиа и Мартина Переса де Саррондо последовали другие, как и подсказывало мне сердце, — говорит Лопе де Агирре. — Не знаю, достигла ли ушей вашей милости весть о том, как капитан Педро Алонсо Галеас попросил меня дать ему ненадолго горячего коня, принадлежавшего ранее губернатору Вильяндрандо, как я неосторожно дал ему коня, как он пошел на хитрость и сделал вид, будто конь понес, и скрывшись из виду, доскакал до берега, а там на заранее приготовленной для него пироге индейцев гуайкери перебрался на большую землю. Сукин сын Алонсо де Вильена убежал, из города и оставил с носом своих товарищей. Много еще измен начертано на звездах; может, я останусь совсем один, без поддержки и помощи в мой последний час, но и тогда рука моя не устанет биться с сильными мира сего и карать подлецов, в том клянусь господу нашему богу.
19. Смерть Аны де Рохас.
Самой бесчеловечной из всех казней, совершенных жестоким тираном на Маргарите, была — боже мой! — казнь доньи Аны де Рохас, самой красивой и знатной дамы в городе Эспириту-Санто, которую поэты должны воспеть как «ясное сияние дня». Один коварный островитянин рассказал тирану, что бунтарь Алонсо де Вильена, до того как сбежал, частенько бывал в доме упомянутой дамы, что именно там ковались планы его убийства, донья Ана присутствовала при этих разговорах и выказывала свое одобрение. Благородная дама была тотчас же брошена в тюрьму, а поскольку она сопротивлялась тому, чтобы на нее надевали кандалы, оскорбленная тем, что тюремщики могут увидеть и притронуться к ее прекрасным ногам, жестокий тиран разгневался и повелел вытащить ее из тюрьмы и казнить гарротой. Дьявольское сердце жестокого тирана не тронули мольбы отца Контрераса и многих в высшей степени добродетельных дам, которые пришли просить его о милосердии. Донья Ана де Рохас была повешена на городской площади, и солдаты стреляли из аркебузов по ее красивому трупу, который раскачивался на ветру, дувшем
— На самом деле, белокурая и голубоглазая донья Ана де Рохас была очень красива, хотя и не так, как донья Инес де Атьенса, господи спаси! — говорит Лопе де Агирре. — Этот проклятый ангелочек задумал убить меня, вообразила себя новой Юдифью, как сама призналась у виселицы, а меня — ненавистным Олоферном, поработившим ее отчизну. Побуждаемая злым умыслом, донья Ана пригласила меня откушать в ее доме и угостила вкуснейшими на вид пирожными, внутри которых было столько яду, что хватило бы отравить целое войско, и, без всякого сомнения, я бы умер, если бы не был вовремя предупрежден (двумя ее черными рабами) о ловушке, подстроенной мне нежной и хрупкой дамой. Что же касается разговоров о том, «что мои мараньонцы будто бы стреляли по трупу доньи Аны де Рохас, поверьте, ваша милость, это сплошные выдумки моих недругов, монахов, что хотят выставить меня перед всем светом более свирепым и злым, чем я есть. Никогда бы не позволил я зазря тратить порох и пули, стрелять в труп безоружной женщины.
20 и 21. Смерть Диего Гомеса де Ампуэро и отца Франсиско де Саламанки.
Донью Ану похоронили на местном кладбище, и тут жестокий тиран узнал, что супруг прекрасной висельницы, благородный дворянин по имени Диего Гомес де Ампуэро, безутешно оплакивает ее смерть. Этот Диего Гомес де Ампуэро по причине старости и недугов давно уже не в силах был наслаждаться телом своей супруги, хотя, судя по всему, прежде времени зря не терял, ибо успел зачать в ее лоне восьмерых детей. Ныне же Диего Гомес де Ампуэро находился в имении, в полулиге от города, поправляя собственное здоровье, ибо ничего другого ему уже не оставалось; жестокий тиран узнал о слезах, которые безостановочно лил вдовец, оплакивая свою жену, и решил успокоить его — лишить жизни. А для того и с этой целью послал он некоего Бартоломе Санчеса Паниагуа, главного альгвасила лагеря, севильца столь дурных наклонностей, что до того, как отправиться в Индии, он занимался кражей христианских детей по андалузским деревням и продавал их маврам. Этот свирепый палач в сопровождении двух альгвасилов явился в поместье к Диего Гомесу де Ампуэро и объявил, что они пришли казнить его, на что благородный дворянин ответил: «Доньи Аны нет, и мне жизнь не в радость» — и попросил одного: позволить ему пригласить священника для исповеди. Паниагуа дал согласие на то, чтобы пришел монах Франсиско де Саламанка из ордена доминиканцев, и без лишних слов задушил гарротой обоих, сперва кающегося, а потом исповедника, невзирая на то, что Лопе де Агирре дал указание казнить только
— Наш главный альгвасил Бартоломе Санчес Паниагуа возвратился в крепость в страхе и растерянности оттого, что превысил свои полномочия, — говорит Лопе де Агирре. — Генерал Агирре, сказал он мне, я пришел просить прощения у вашего превосходительства за то, что убил монаха, который в вашем приказе не значился, но глупый монах сверлил меня таким гневным взглядом, будто я сатана. Не печалься о содеянном, мой добрый Паниагуа, ответил я ему, но если желаешь получить полное мое прощение тотчас же, ступай скорее, отыщи другого монаха по имени Франсиско де Тордесильас из того же ордена, он как раз вчера исповедовал меня и наотрез отказался отпустить мне грехи. Да поторапливайся, Паниагуа, чтобы твоими стараниями оба монаха в братском единении одновременно попали на небо.
22. Смерть отца Франсиско де Тордесилъаса.
Главный альгвасил Бартоломе Санчес Паниагуа пришел к монаху Франсиско де Тордесильасу из ордена доминиканцев, чтобы убить его, и застал монаха молящимся на коленях перед алтарем великой чудотворицы Пресвятой девы — покровительницы Валье. Хитрый Паниагуа выволок монаха из церкви, чтобы не совершать святотатства, и втолкнул в ближайший дом. Добродетельный слуга господа понял, что настал его последний час; он упал ничком и, впившись губами в землю, прочитал Miserere mei, Credo, Pater noster [33] и другие молитвы; и так молился бы до рассвета, но палачи прервали его, сказав, что он злоупотребляет набожностью, пора честь знать, пусть готовится к смерти, а сами взялись за дело, накинули ему на шею веревку, чтобы удушить гарротой. И тогда святой монах взмолился, прося палачей казнить его самой лютой казнью, ибо желал таким способом принести себя в жертву всемилосердному господу и очистить свою душу. Я выполню твою просьбу, сказал злобный Паниагуа и накинул петлю ему прямо на лицо, веревка изувечила лицо монаха, кровь залила его с ног до головы. Видя, однако, что несчастный мученик никак не умирает, они снова накинули ему веревку на шею и задушили, как и
— Монахи — дело особое, — говорит Лопе де Агирре. — Уверяю вас, ваша милость, я почитаю и выполняю все установления святой матери римской церкви и глубоко верую в заповеди господни, но проклинаю и ненавижу монахов всей силой своего христианского сердца, а сила эта недюжинная. Разврат, творимый монахами в этих землях, столь велик, что ни одному из них, слава богу, не удастся уйти от адского пламени. В Индийские земли пришли они не души спасать, но заниматься торговыми делишками, копить бренные богатства без меры, дешевле, чем за тридцать сребреников, продавать церковное таинство, тешить похоть свою с нестарыми женщинами, которые заодно служат им кухарками, задаром и немилосердно пользоваться трудом доставшихся им индейцев. Монахи, живущие здесь, в Новом Свете, враги бедных, они жадные до власти, они обжоры и сластолюбцы, скупцы и лентяи, развратники и завистники. А гордыни-то у них, святой боже!, больше, чем у самого сатаны. У этого Франсиско де Тордесильаса, который только что умер от руки главного альгвасила Бартоломе Санчеса Паниагуа, а перед смертью напоказ выставил себя мучеником, гордыни было больше, чем у кого-либо, и был он из всех монахов самым подлым. Раскаиваешься ты, что предал смерти дона Педро де Урсуа и еще других на реке Амазонке? — спросил он меня посреди исповеди. Да, раскаиваюсь, ответил я ему. Раскаиваешься ты, что лишил жизни губернатора этого острова, его алькальдов и судей? — спросил он меня. Да, раскаиваюсь, снова ответил я. А раскаиваешься ты, что восстал с оружием на своего законного короля, славного Филиппа Испанского, коего хранит бог? — спросил он меня под конец. А вот в этом, последнем, я совсем не раскаиваюсь и ничуть не сожалею, поскольку это не грех, ответил я ему. И он не отпустил мне грехов, сказав, что в глазах господа бунт против короля — вина еще более тяжкая, нежели убийство ближнего. Ну, теперь-то ты мертв на веки вечные, монах Франсиско де Тордесильас!
23. Смерть Симона де Соморростро.
Симоном де Соморростро звали старика лет пятидесяти, который прибыл в крепость в рядах островитян, записавшихся добровольно в войско мараньонцев. «Я буду служить вашему превосходительству, пока не увижу вас владыкою Перу или отдам жизнь за это дело», так сказал Симон де Соморростро, и жестокий тиран принял его в добрый час и выдал ему копье, одежду и кольчугу, какие полагались солдату. Однако через пять дней этот Симон де Соморростро раскаялся в своем безрассудном поступке и предстал перед Лопе де Агирре, прося разрешения покинуть войско и вернуться к себе домой жить, как жил раньше. Жестокий тиран велел позвать своих негров Франсиско и Хорхе и сказал им: «Этот человек говорит, что он слишком стар и устал от войны, отведите же его в надежное место, где бы королевское правосудие не достало его, где бы его не беспокоили островитяне, не пекло бы солнце и не мочил дождь». Негры правильно поняли злонамеренные слова жестокого тирана, взяли Симона де Соморростро и на первом же попавшемся дереве повесили его за — Никто не просил Симона де Соморростро, который вовсе не был так стар, как говорил, никто не просил его идти к нам на службу, — говорит Лопе де Агирре. — Он пришел к нам по доброй воле, а уйти ему присоветовала его трусость. Я не виноват, что он предпочел умереть висельником на дереве, а не воином в битве против короля.
24. Смерть Аны де Чавес.
Тогда же, перед самым отплытием в Тьерра-Фирме, жестокий тиран приказал казнить одну несчастную женщину, жительницу острова, которую звали Ана де Чавес. Ее обвинили в том, что она дала приют солдату, бежавшему ранее из крепости, что не донесла на него, а помогла беглецу спрятаться в таком месте, где его так и не нашли. И хотя женщина эта клялась всеми святыми, что не знала ничего ни о каком побеге и что никого не укрывала, жестокий тиран не поверил ее словам и велел повесить ее
— Эту ведьму из ведьм звали Ана де Чавес, или Мария де Чавес, или Исабель де Чавес, но местный люд знал ее просто как Чавес, и никто не верил, будто у нее был муж, как положено по христианскому закону. Все в городе Эспириту-Санто шептались и перешептывались, что привечала она у себя в доме молодых людей не затем, чтобы молитвы читать, но чтобы забавляться с ними. Я никогда не позволял моим солдатам чинить насилие или бесчестье над женщинами, я их оберегаю и защищаю от всякого зла. Честных женщин я глубоко почитаю, а к шлюхам и потаскушкам вроде той, что звалась Чавес, я отношусь без уважения и наказываю их за пороки и мерзость, как они того заслуживают.
25. Смерть Алонсо Родригеса.
Все уже погрузились на только что достроенный корабль, принадлежавший губернатору Вильяндрандо, и на три судна, отобранных у местных купцов, когда жестокий тиран совершил на Маргарите последнюю казнь, на этот раз жертвою стал его верный друг адмирал Алонсо Родригес. На морском берегу оставались только генерал Лопе де Агирре с шестью своими капитанами, и тут подошел к ним адмирал Алонсо Родригес и сказал, что корабли перегружены и надо выгрузить на берег трех лошадей и одного мула, которого вождь мараньонцев очень ценил. Тиран возразил, что эти животные будут нужны в Тьерра-Фирме, но Алонсо Родригес ответил, что в Борбурате они найдут скота, сколько им понадобится. Лопе де Агирре повернулся к нему спиной и направился к пироге, которая должна была доставить его на борт корабля, но незадачливый Алонсо Родригес, не предполагая, что это будет стоить ему жизни, догнал жестокого тирана и посоветовал ему отступить немного назад, чтобы не намокнуть в набегающих волнах. Не успел он это сказать, как глаза жестокого тирана налились гневом и он шпагой что было сил ударил адмирала по левой руке и рассек ее до кости. На минуту Лопе де Агирре раскаялся в своей несдержанности и велел хирургу залечить рану, но потом, подумав еще немного, приказал палачам прикончить адмирала, сказав, что теперь этот Алонсо Родригес навсегда станет ему врагом, а он не намерен таскать за собою врагов в собственном
— Глазам моим предстал раскинувшийся над всем морем призрак измены, совершенной Педро де Мунгиа, он закрывал мне путь, и в эту минуту подходит адмирал Алонсо, дважды надоедает мне и перечит, да простит его бог! — говорит Лопе де Агирре. — Напоследок должен вам сказать, ваша милость, что те двадцать пять казней, которые и впрямь были произведены по моему приказу на Маргарите, я бы с превеликим удовольствием отдал за одну-единственную, такую желанную — казнь изменника Педро де Мунгиа, но воля божья не дала мне этой радости.
Корабль монаха Франсиско Монтесиноса оборотился призраком, что кружил у берегов острова, мрачным вороном, что разнес бы по всем портам тайные намерения Лопе де Агирре, злым демоном, что разрушил,бы все его надежды на славу и на свободу. Чего бы только не дал вождь мараньонцев за то, чтобы сойтись с монахом в решающей битве; он мог в ней погибнуть, но это его не страшило, ибо он мог в ней и победить, мог отбить у главы доминиканцев его оснащенный артиллерией корабль и покарать должным образом за измену Педро де Мунгиа!