Страница:
— Вперед, мараньонцы! — крикнул Лопе де Агирре и, чертыхаясь, первым заковылял вниз.
Капитан Педро Алонсо Галеас, тот мараньонец, что на острове Маргариты убежал от Лопе де Агирре, придумав такую уловку: каждый день на горячем коне отъезжал все дальше и дальше от лагеря — помните, ваша милость? — так вот этот капитан Педро Алонсо Галеас превратился в еще более опасного противника Лопе де Агирре, нежели изменник Педро де Мунгиа. Ибо Педро де Мунгиа передал королевским правителям все военные планы и намерения вождя мараньонцев, а Педро Алонсо Галеас сообщил достоверные сведения о людях и об оружии, которые были у Лопе де Агирре, и о подлинном духе войска. Педро Алонсо Галеас первым прибыл в Борбурату на каноэ метиса, верного королевского вассала по имени Франсиско Фахардо, и доставил тревожные сообщения королевским властям. Оттуда он отправился в Баркисимето, где его появление было внезапным и тем не менее вернуло покой многим смущенным душам.
— У жестокого тирана всего сто пятьдесят человек, из них — шестьдесят, не более, верны ему беззаветно, остальные же перейдут на сторону его величества, едва представится такая возможность, этого злобного бунтовщика вовсе не нужно атаковать, достаточно подпустить поближе и выждать, пока робкие духом мараньонцы перейдут к нам.
В предсказании Педро Алонсо Галеаса не было ничего невероятного, именно так заканчивались все восстания в Новом Свете, так закончилось восстание Гонсало Писарро, и восстание Себастьяна де Кастильи, и Эрнандеса Хирона, после первого же поражения бунтовщики бросались за помилованием, оставив вождя наедине с его знаменем, и тогда палачи хватали вождя и отсекали ему голову; и Лопе де Агирре не минула бы такая судьба.
Педро Алонсо Галеас не был шпионом жестокого тирана, как многие поначалу подозревали, он оказался ценным перебежчиком, давшим полезные и точные сведения. Это сразу же понял генерал Гутьерре де ла Пенья и восстановил его в звании капитана, которое ему в свое время, еще до начала похода в Омагуас, присвоил губернатор Педро де Урсуа, затем генерал послал его в Эль-Токуйо за доном Педро Кольадо, который писал жалостные письма и никак не желал ехать в Баркисимето, «у меня весь рот в язвах от жара, что жжет мое тело, геморрой вконец меня извел, я вынужден завтра отправиться в Трухильо, там прохладнее и для здоровья полезней». Педро Алонсо Галеасу пришлось перехватить губернатора на полпути в Трухильо, успокоить его страхи перед войском жестокого тирана, значительно преувеличенным его же воображением, в конце концов жар и геморрой стали меньше донимать слабодушного губернатора, и он согласился ехать в Баркисимето вместе с Педро Браво де Молиной и четырьмя десятками его всадников.
В Баркисимето все командование собралось на совет в то самое время, когда Лопе де Агирре через Валье-де-лас-Дамас направлялся прямо к городу.
— У жестокого тирана сто пятьдесят вооруженных аркебузами стрелков, наше войско насчитывает сто восемьдесят всадников, вражеские стрелки могут превратить каждый дом города в бастион и успешно стрелять оттуда, я предлагаю вывести кавалерию из города, — сказал начальник штаба Гарсиа де Паредес.
Генерал— капитан Гутьерре де ла Пенья и генерал-лейтенант Педро Браво де Молина полагали, что старый вояка прав, и приняли решение отступить из города, захватив оружие, боеприпасы и продовольствие, и занять позиции в полулиге от города, в ущелье, где протекала река.
Вождь мараньонцев вступил в брошенный город Баркисимето двадцать второго октября, в авангарде шли сорок стрелков с аркебузами наготове, за ними несли знамена: черные, окаймленные золотом, с двумя скрещенными окровавленными шпагами, трубы и барабаны звучали угрожающе и победно, в небо то и дело возносились ликующие крики: Да здравствует твердый вождь непобедимых мараньонцев! Да здравствует Князь Свободы! Всадники Гутьерре де ла Пеньи слушали их с вершины холма; заметив всадников, Лопе де Агирре развернул свое войско боевым строем; тогда королевские солдаты вернулись в укрытие и стали ждать в пещерах, когда люди жестокого тирана начнут переходить на их сторону, как пообещал им Педро Алонсо Галеас.
Жестокий тиран разместился в огромном доме, занимавшем целый квартал, окруженном высокой зубчатой кирпичной стеной, который капитан Дамьан де Барриос построил себе для жилья. У дома был такой воинственный вид, что солдаты назвали его крепостью, так они и величали его до конца случившейся там трагедии.
Лучший из покоев Лопе де Агирре отдал дочке Эльвире, свой гамак он повесил в коридоре, соединявшем комнаты Антона Льамосо и Хуана де Агирре, расставил часовых в дверях и на стене меж зубцов и отдал город солдатам на разграбление, но осторожно, мараньонцы, строго блюдите честь женщин (если встретите хоть одну) и уважайте святые церкви и алтари.
Однако ничего достойного разграбления в городе не осталось, дома стояли пустые, все, включая паралитиков и страдающих грыжей, ушли вместе с солдатами, продовольствия тоже не было, если не считать полдюжины визгливых поросят и нескольких связок чеснока, зато повсюду в изобилии на столах и на полу лежали помилованные грамоты, оставленные людьми губернатора: «Все — и солдаты и население, — кто перейдет к нам на службу, будут прощены, какие бы жестокости и убийства они ни совершили, находясь под командою тирана»; было и еще одно письмо, подписанное доном Пабло де Кольадо и губернатором и обращенное к Лопе де Агирре, которое гласило: «Возвратитесь, ваша милость, на службу к Королю, а я стану посредником и обращусь к милосердию Его Величества».
Письмо и грамоты были принесены к Лопе де Агирре. Антон Льамосо взял у него из рук одну грамоту и сказал, сопровождая слова непристойным жестом:
— Смотри, ничтожный губернатор Кольадо, как мы, мараньонцы, поступаем с вашими помилованными грамотами: подтираемся ими!
Но Лопе де Агирре знал, черт подери!, знал, что не все его люди намерены, подобно грубому и неотесанному Антону Льамосо, подтереться этими грамотами, «в которых за красивой видимостью и приятными словами таился смертельный яд». А потому он собрал всех во дворе крепости и сказал так:
— Слушайте, мараньонцы. Я, как человек в таких делах опытный, хочу разуверить вас по поводу обещаний, которые дает губернатор в этих лживых помилованных грамотах. Должен вам напомнить, что совершенные вами жестокости и убийства превосходят и числом и свирепостью все, что было совершено в Испании и в Индийских землях всеми, кто восставал против королевской власти; справедливейший из королей не мог бы простить вас, а уж этот дважды лиценциат Пабло Кольадо и подавно; даже если бы король захотел вас простить и простил бы, родственники и друзья убитых станут преследовать вас и постараются лишить вас жизни. И предрекаю, если вы меня бросите и перейдете к королю, то меня ждет одна смерть, а вас ожидают три тысячи всевозможных смертей и изничтожений; постараемся же продать наши жизни подороже, мараньонцы, и сделаем то, что нам следует сделать, ибо идем мы, скитальцы, на землю Перу, где все принадлежит нам по праву, и на земле Перу каждый будет вознагражден за свои труды.
Сказав эти слова, он повелел поджечь несколько домов, в которых королевские солдаты, пойдя на штурм, могли бы укрепиться. «Постарайтесь, чтобы огонь не перекинулся на церковь!» — прокричал он громко, но дома были крыты соломой, и церковь — тоже, а потому от одной, случайно залетевшей искры она вспыхнула словно фитиль, и тогда жестокий тиран приказал скорее спасать-вытаскивать из огня изображения святых и церковную утварь. Гутьерре де ла Пенья в свою очередь велел сжечь те немногие дома, которые уцелели от первого пожара, чтобы мараньонцы не смогли воспользоваться ими, и таким образом после двух пожаров в Баркисимето остались только четыре стены, за которыми укрылся Лопе де Агирре со своими людьми.
Вождь мараньонцев велел позвать писца Педрариаса де Альместо, пригласил его сесть за обеденный стол Дамьана де Барриоса и продиктовал ему ответ на письмо губернатора Пабло Кольадо. Лопе де Агирре никогда не оставлял без ответа писем и ни за что не желал нарушать правила и в этом случае, который был для него последним.
«Письмо Вашей милости я получил и премного благодарствую за посулы и предложения, которые в нем даются, хотя мне и в настоящем моем положении, и в смертный час, и после смерти были бы ненавистны королевское прощение и Ваше милосердие, тем более что все Ваши помилования и прощения — до первого дождика… Ваша милость говорит, что положит тысячу жизней во имя служения Его величеству, пусть Ваша милость получше хранит одну — свою собственную, ибо, ежели она сгинет, Король ее не воскресит. Ваша милость очень правильно поступает, что служит Королю; оттого, что потеет такой высокородный сеньор, безо всяких трудов Королю удается и дальше пить пот бедняков… Будь прокляты люди низкие и высокие, и рождением и ростом, ибо они, вместо того чтобы перебить всех бакалавров, дают им путаться под ногами, а от этих бакалавров столько зла… Ваша милость развязала войну, а теперь держитесь, мы зададим вам работку, потому что жить мы большого желания не имеем… Да хранит и приумножает достоинства Вашей замечательной милости Господь наш Бог, как того Ваша милость желает».
Прошли три дня и три ночи, и ни один солдат не пал в бою, ни один не был ранен. Шпионы и лазутчики обеих сторон наталкивались друг на друга в густых зарослях и ночной темени и разбегались, не затевая боя, или издали стреляли друг в друга наугад. (Два вида оружия помогали испанцам завоевывать Индии — аркебуз и лошадь; на этот раз у мараньонцев Лопе де Агирре были аркебузы, в распоряжении королевского войска были лошади. Два других могучих оружия были страх и измена; Лопе де Агирре использовал панический страх сторонников короля перед ним, имевшим славу злобного тирана; сторонники же короля пожинали плоды измены, расцветавшей в лагере Лопе де Агирре, словно ядовитая гвоздика.) И в том и в другом войске были солдаты отчаянной смелости; в числе королевских офицеров были Гутьерре де ла Пенья, Гарсиа де Паредес, Педро Браво де Молина, Педро Алонсо Галеас, Эрнандо Серрада, Педро Гавильа, Гарсиа Валеро, Франсиско Инфанте, Гомес де Сильва и сам губернатор дон Пабло Кольадо, который чудесным образом излечился от своего кровоточащего недуга и теперь молил судьбу, чтобы его война с тираном разрешилась «небывалой битвой». На стороне мараньонцев были Лопе де Агирре, Диего де Тирадо, Хуан де Агирре, Роберто де Сосайя, адмирал Хуан Гомес, генуэзец Хуан Херонимо де Эспиндола, старый Блас Гутьеррес, Кристобаль Гарсиа, Кустодио Эрнандес, Бартоломе Паниагуа, Франсиско Карьон, Антон Льамосо, Эрнандо Мандинга — уже не черный раб, но храбрый и верный сержант, и многие другие. Прошли три дня, а королевская кавалерия все не нападала на крепость, и мятежные стрелки тоже не выходили, чтобы вызвать на бой врагов. И вот сегодня на рассвете, черт подери!, на сторону короля перешли три солдата: Хуан де Талавера, Педро Герреро и Хуан Ранхель; они попросили разрешения напоить коней в реке и перешли в лагерь короля, а потом появились все трое на крутом речном берегу и издалека стали кричать, подбивать остальных мараньонцев последовать их дурному примеру. Ты, Лопе де Агирре, сразу понял, что сидеть и дальше в крепости означает рисковать: и другие, столь же трусливые изменники, могут побежать за помилованием, обещанным в грамотах губернатора Кольадо. Вождь мараньонцев приказал начальнику стражи Роберто де Сосайе и капитану пехоты Кристобалю Гарсиа напасть неожиданно с шестью десятками стрелков на лагерь противника, а если им не повезет и они не сумеют разбить врага, то пусть займут соседнюю рощицу, такую густую, что коням в нее не пробраться. Так они и поступили, а через некоторое время Лопе де Агирре с остальными людьми вышел из крепости и присоединился к своим товарищам, укрывавшимся в зарослях на склоне. Пробил наконец час одержать победу или сложить голову в бою; Лопе де Агирре, мятежник, выкованный на перуанской наковальне, воин, раненный в долине Чукинга, генерал и предводитель непобедимых мараньонцев, в эту решающую минуту ты должен доказать, что ты, законный отпрыск басков, — достойный соперник яростного Михаила-архангела, карающая рука гнева божьего. Вечную славу принесет тебе победа над знаменитым королем Филиппом, представленным здесь его сторонниками, ничем особо не выдающимися. Вперед, мараньонцы! Цельтесь этим простолюдинам прямо в грудь и в лоб! (Пули мараньонцев жалили землю или пролетали над головами врагов.) Что такое, мараньонцы? Почему вы палите по звездам? (Стрелков было более сотни: но ни одна пуля не попала в королевского всадника, ни одна не задела лошадиного крупа.) И тут случилась неслыханная беда. Капитан кавалерии Диего де Тирадо, бывший одним из самых близких и ценимых тобою друзей, истинный и верный, не знающий жалости мараньонец капитан Диего де Тирадо обратился в позорное бегство, можно было подумать, что лошадь под ним понесла, капитан Диего де Тирадо перешел в лагерь его величества в разгар боя, и в эту минуту, Лопе де Агирре, ты уже знал наверняка, что дело твое проиграно и смерть твоя близка. Капитан Диего де Тирадо первым высаживается на острове Маргариты, капитан Диего де Тирадо разоружает губернатора Вильяндрандо, капитан Диего де Тирадо вскакивает на рыжего коня алькальда Родригеса де Сильвы, капитан Диего де Тирадо во весь опор скачет по улицам города Эспириту-Санто с криком: Да здравствует генерал Лопе де Агирре, Князь Свободы!, капитан Диего де Тирадо заботливо сопровождает меня всюду, где мне приходится карать и наказывать, «если этот Диего де Тирадо мне верен, весь мир будет моим» (так говорил я каждое утро), и этот капитан Диего де Тирадо переходит в лагерь его величества в разгар боя, а через полчаса я вижу его в ущелье, верхом на коне губернатора Кольадо, и он кричит: Эй, друзья, переходите под знамена короля, король милостив! (А пули мараньонцев по-прежнему роют землю или зарываются в облака; у королевских солдат не более пяти аркебузов, но они уже ранили двоих наших и попали в лоб черной кобыле, на которой сидит Лопе де Агирре, и она свалилась замертво.) И ты, Лопе де Агирре, видя, что смерть близка и неминуча, ты поднимаешься на ноги из-под рухнувшей лошади и снова кричишь: По ним, мараньонцы! Не по звездам палите, а по врагам! Я бы один сразился и победил этих бездарей, но разве победишь с изменниками!
Лопе де Агирре уже знает, что проигран его первый и последний бой с королем Испании, он велит подобрать двух раненых солдат и приказывает всем отступать в крепость.
С помощью Роберто де Сосайи, Кристобаля Гарсиа, Хуана де Агирре и Антона Льамосо он понукает мараньонцев криками, угрозами, шпагой. В крепость, мараньонцы, смерть королю!, насильно, тычками загоняет их в огромный дом Дамьана де Барриоса, Смерть королю, мараньонцы, Смерть королю! — и своими руками Лопе де Агирре запирает тяжелые двери.
(Коридор в доме Дамъана де Барриоса, превращенного в крепость. В обоих концах коридора висит по гамаку. Посреди коридора стоят и оживленно разговаривают офицеры-маранъонцы. В глубине — широкая дверь на улицу, слева — другая дверь, в комнату к дочке Эльвире; справа — третья, ведущая во внутренние покои.)
ХУАН ДЕ АГИРРЕ. Какой жестокий удар для него — переход Диего де Тирадо на сторону Короля. Такой ярости у него в глазах я не видал со времен измены Педро де Мунгиа.
РОБЕРТО ДЕ СОСАИЯ. В какую новую думу он погружен? (Указывает на левую дверь.) Уже давно вошел он в эту дверь и не выходит.
ХУАН ГОМЕС. Думается мне, сон и усталость свалили его наконец. Знаете, сколько он не спал?
АНТОН ЛЬАМОСО. Лопе де Агирре такой человек, что может не спать, не отдыхать и не есть.
ПЕДРАРИАС ДЕ АЛЬМЕСТО. Больше месяца не спит. Говорит, зачем спать, мол, высплюсь после смерти.
КРИСТОБАЛЬ ГАРСИА. Он хромой и ростом с карлика, а сил у него, как у великана. В гору идет, нагруженный оружием и поклажей, как ни в чем не бывало.
ЭРНАНДО МАНДИНГА. Ни пуль не боится, ни острой шпаги, ни короля, ни смерти, ни ада. Внутри у него сидит его личный дух и никогда его не покидает.
ХЕРОНИМО ДЕ ЭСПИНДОЛА. Все, что вы говорите, господа, чистая правда, и однако же сила и могущество его духа не спасут нас от неминуемой погибели, мы заперты в мрачном доме, окружены вражеской кавалерией, поедаем собак и мулов, чтобы не умереть с голоду, как скупцы, считаем по каплям воду, чтобы не умереть от жажды, и ждем завтрашнего дня, в котором ничего, кроме виселицы и адских мучений, нас не ожидает.
АНТОН ЛЬАМОСО. Пока принц Лопе де Агирре жив, пока вождь Лопе де Агирре думает, а генерал Лопе де Агирре сражается, мы не пропадем, друзья мои. Он найдет способ вытащить нас из этой пропасти, он обратит в бегство осаждающих нас врагов и приведет нас в Перу, где мы будем владычествовать, где получим справедливую награду за наши труды.
(В начале речи Антона Льамосо из двери слева выходит Лопе де Агирре и останавливается, ожидая, пока тот закончит.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Измены норовят отнять у нас победу, только грязные измены — в прошлом, настоящем и будущем. Разве может сравниться с нами, мараньонцами, этот полумертвый от страха губернатор, эти старые капитаны с жалкими пятью аркебузами и сотня солдат, которые недавно еще в лучшем случае пасли овец или коров, а теперь вооружились ржавыми шпагами? Разве могут они сравниться с нами, мараньонцами, неустрашимым войском освободителей? Черт подери, да разве было бы им чем похвастаться, если бы не помогли им изменники? (Вынимает из внутреннего кармана лист бумаги.) Я составил список тех, кто предаст нас завтра, это те, кто, притворяясь больными, уклоняются от боя, те, кто, грустные и вялые, слоняются по углам, кто отводит глаза, стоит мне на них взглянуть, те, кто вечерами, вместо того чтобы играть в кости, молятся, словно монахи; я чую запах дерьма, коим смердят замыслившие измену. Всем сердцем я желаю, капитаны, не дать свершить пятьдесят вероломств этим пятидесяти ничтожным людишкам. Я предлагаю как можно скорее предать их смерти, пусть нас останется всего сто, но это будет сотня твердых мараньонцев, решивших сражаться до последней капли крови за торжество справедливости. А потом предлагаю вам, капитаны, с этой яростной и непобедимой сотней вернуться к морю, раз невозможно добраться до Перу через долины и горы. Вернуться к морю, завладеть кораблем и неожиданно напасть на Картахену или на какой-либо другой порт, где нас никто не ждет. (Пауза.) К подобным мерам, мараньонцы, склоняет меня мое понимание дела, вот список тех, кто должен умереть, чтобы избавить нас от своего вероломства, а сами мы спасемся от участия в действе под названием измена.
ХУАН ГОМЕС. Клянусь телом господним, сеньор генерал! Если бы при выходе из Валенсии ваше превосходительство убили не троих беглецов, а три десятка, наверняка многие бы сейчас задумались, прежде чем перейти на сторону короля. Поверьте мне, ваше превосходительство, я буду с вами во всех ваших делах и готов стать лоцманом на корабле, о котором вы говорили.
(Все капитаны, кроме Антона Льамосо, с неудовольствием и несогласием смотрят на адмирала Хуана Гомеса.)
РОБЕРТО ДЕ СОСАИЯ. Убить еще пятьдесят человек, сеньор генерал, не будет ли это бесполезной и ненужной жестокостью?
КУСТОДИО ЭРНАНДЕС. Этой кровью мы так усугубим нашу вину, что даже все могущество господне не способно будет спасти нас от виселицы.
КРИСТОБАЛЬ ГАРСИА. Кто может поручиться, что под горячую руку не попадут невиновные? Подумайте, вчера только капитан Диего де Тирадо пользовался славой решительнейшего из мараньонцев, и это наше суждение не помешало ему перейти на сторону короля. И наоборот, есть такие, кого мы считали робкими, а они проявили мужество и верность.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Вы колеблетесь и полны неуверенности потому, что в глубине сердец таите пустую надежду уйти от крушения, вы надеетесь, что король простит вам жестокости и зло, которые вы творили на реке Мараньон и на острове Маргариты. Напрасные мечты, с божьей помощью вы все кончите на виселице или будете четвертованы, как и я. И если теперь мы оказались в беде, то виною тому слабые и…
ХЕРОНИМО ДЕ ЭСПИНДОЛА. Виною тому все мы и в первую голову — ваше превосходительство, сеньор генерал. Я полагаю, что на Маргарите нам следовало оставить всех, кто хотел там остаться, а не тащить их за собой против воли, ибо именно этих, силой принуждаемых идти с нами, теперь ваше превосходительство предлагает убить.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Сеньоры капитаны, с того дня, как вы возвели меня в генералы и предводители этого похода, черт меня побери!, в первый раз вы оказываетесь несогласны со мной. Что с вами, Роберто де Сосайя? Вас напугала близость смерти, Кристобаль Гарсиа? Что же касается вас, Херонимо де Эспиндола, дерзнувшего говорить со мной столь нагло и бесстыдно, то уверяю, я не позволял еще ни одному человеку обращаться со мной подобным образом и в наказание за дерзость я приговариваю вас к смерти.
(Никто не двинулся с места, чтобы привести в исполнение приговор. Один Антон Льамосо хотел было схватиться за рукоятку шпаги, но остальные капитаны взглядом остановили его. Лопе де Агирре в замешательстве идет к двери слева. Неожиданно оборачивается и резко командует.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Капитан-интендант Антон Льамосо, займитесь подготовкой к отбытию в Борбурату, велите, ваша милость, грузить оружие на повозки, снаряжать лошадей и скажите всем, чтобы приготовились и построились до того, как займется утренняя заря! Капитан пехоты Франсиско Карьон, приказываю вашей милости вместе с главным альгвасилом Бартоломе Паниагуа и сержантом Эрнандо Мандингой разоружить пятьдесят подозреваемых, которые значатся в этом списке, и содержать их безоружными под строгим надзором!
(Антон Льамосо, Франсиско Карьон, Бартоломе Паниагуа и Эрнандо Мандинга выходят.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (оставшимся офицерам). Мы еще повоюем, мараньонцы. Пока человек полон решимости и намерения не пропасть, он не пропадет. Мы отправимся к морю завтра на рассвете, пока враг еще и понятия не имеет о наших планах. Позднее Гутьерре де ла Пенья выйдет в погоню за нами со своей кавалерией, а мы в горах будем ждать их в засаде и сметем своими аркебузами. А потом в табунах, пасущихся по долинам, наберем себе коней, и боевая сотня прошедших огонь и воду мараньонцев войдет в Борбурату. Захватим корабли, которые стоят там на якоре, не медля возьмем курс на юго-запад и нападем на Санта-Марту или Картахену, вернемся к нашему первоначальному проекту — в Перу через Панаму, как это сделали Альмагро и Писарро. Верьте, капитаны, в Лопе де Агирре, твердого вождя непобедимых мараньонцев!
ГОЛОС ЧАСОВОГО (с высокой зубчатой стены). Всадники короля приближаются к стене, их все больше. Из ущелья, занятого врагом, показались два воина, по-видимому, это начальник штаба и генерал-лейтенант.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (отбирая у одного из капитанов аркебуз). Клянусь сатаной, я стреляю лучше, чем все мои слепые стрелки, и сейчас докажу это!
(Хочет выйти в дверь, ведущую на улицу. Останавливается при виде солдат, вваливающихся толпою из внутренних покоев дома.)
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Ваше превосходительство, сеньор генерал, у нас отобрали аркебузы и копья и собираются безоружными вести к морю, как же мы пойдем через горы беззащитные, жалкие и бесполезные, неужели мы должны положиться на милость противника? Может, ваше превосходительство хочет, чтобы нас всех перебили?
ВТОРОЙ СОЛДАТ. Верните, ваше превосходительство, нам оружие, не хотим мы идти, точно овцы на бойню.
СОЛДАТЫ (все вместе). Верните нам наше оружие!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (выхватывает кинжал и приставляет его острием себе к груди). Пусть этим кинжалом мне вырежут сердце, если я когда-нибудь пролью кровь солдата-мараньонца или обойдусь с ним неподобающим образом. Клянусь всевышним, клянусь почитаемым и преславным господом, что впредь буду делать лишь то, что повелят ваши милости. Проиграем мы эту войну или выиграем, но будет так, как хотят все, а не я один.
СОЛДАТЫ (все вместе). Верните нам оружие!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (на глазах стареет и сгорбливается по мере того, как солдаты теряют почтение и страх перед ним). Да, были казни, дети мои, но помните, я делал это ради общего блага, для вашей же безопасности. А теперь — клятвою, которой поклялся только что, и любовью к богу — заклинаю вас, не дайте победить нас этим пожирателям лепешек. И если вы задумали перейти к королю, то перейдите на его сторону, когда мы доберемся до Перу, и тогда я умру на славной земле Перу, и кости мои будут покоиться в земле, ради которой я столько потрудился и за которую пал.
СОЛДАТЫ (все вместе). Верните нам оружие!
(Лопе де Агирре берет из рук у вошедших Антона Лъамосо и Франсиско Каръона аркебузы, копья и шпаги и раздает — одному за другим — солдатам.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Бери, сын мой, свой аркебуз! Вот тебе, сын мой, твоя алебарда! Простите, ошибся — отобрал оружие. С этим оружием мы победим короля Филиппа. Еще не поздно, дети мои.
ГОЛОС ЧАСОВОГО (с высокой зубчатой стены). Из ущелья боевым строем скачут вражеские всадники!
(За стенами крепости слышны выстрелы, звуки боевых труб и барабанов.)
Капитан Педро Алонсо Галеас, тот мараньонец, что на острове Маргариты убежал от Лопе де Агирре, придумав такую уловку: каждый день на горячем коне отъезжал все дальше и дальше от лагеря — помните, ваша милость? — так вот этот капитан Педро Алонсо Галеас превратился в еще более опасного противника Лопе де Агирре, нежели изменник Педро де Мунгиа. Ибо Педро де Мунгиа передал королевским правителям все военные планы и намерения вождя мараньонцев, а Педро Алонсо Галеас сообщил достоверные сведения о людях и об оружии, которые были у Лопе де Агирре, и о подлинном духе войска. Педро Алонсо Галеас первым прибыл в Борбурату на каноэ метиса, верного королевского вассала по имени Франсиско Фахардо, и доставил тревожные сообщения королевским властям. Оттуда он отправился в Баркисимето, где его появление было внезапным и тем не менее вернуло покой многим смущенным душам.
— У жестокого тирана всего сто пятьдесят человек, из них — шестьдесят, не более, верны ему беззаветно, остальные же перейдут на сторону его величества, едва представится такая возможность, этого злобного бунтовщика вовсе не нужно атаковать, достаточно подпустить поближе и выждать, пока робкие духом мараньонцы перейдут к нам.
В предсказании Педро Алонсо Галеаса не было ничего невероятного, именно так заканчивались все восстания в Новом Свете, так закончилось восстание Гонсало Писарро, и восстание Себастьяна де Кастильи, и Эрнандеса Хирона, после первого же поражения бунтовщики бросались за помилованием, оставив вождя наедине с его знаменем, и тогда палачи хватали вождя и отсекали ему голову; и Лопе де Агирре не минула бы такая судьба.
Педро Алонсо Галеас не был шпионом жестокого тирана, как многие поначалу подозревали, он оказался ценным перебежчиком, давшим полезные и точные сведения. Это сразу же понял генерал Гутьерре де ла Пенья и восстановил его в звании капитана, которое ему в свое время, еще до начала похода в Омагуас, присвоил губернатор Педро де Урсуа, затем генерал послал его в Эль-Токуйо за доном Педро Кольадо, который писал жалостные письма и никак не желал ехать в Баркисимето, «у меня весь рот в язвах от жара, что жжет мое тело, геморрой вконец меня извел, я вынужден завтра отправиться в Трухильо, там прохладнее и для здоровья полезней». Педро Алонсо Галеасу пришлось перехватить губернатора на полпути в Трухильо, успокоить его страхи перед войском жестокого тирана, значительно преувеличенным его же воображением, в конце концов жар и геморрой стали меньше донимать слабодушного губернатора, и он согласился ехать в Баркисимето вместе с Педро Браво де Молиной и четырьмя десятками его всадников.
В Баркисимето все командование собралось на совет в то самое время, когда Лопе де Агирре через Валье-де-лас-Дамас направлялся прямо к городу.
— У жестокого тирана сто пятьдесят вооруженных аркебузами стрелков, наше войско насчитывает сто восемьдесят всадников, вражеские стрелки могут превратить каждый дом города в бастион и успешно стрелять оттуда, я предлагаю вывести кавалерию из города, — сказал начальник штаба Гарсиа де Паредес.
Генерал— капитан Гутьерре де ла Пенья и генерал-лейтенант Педро Браво де Молина полагали, что старый вояка прав, и приняли решение отступить из города, захватив оружие, боеприпасы и продовольствие, и занять позиции в полулиге от города, в ущелье, где протекала река.
Вождь мараньонцев вступил в брошенный город Баркисимето двадцать второго октября, в авангарде шли сорок стрелков с аркебузами наготове, за ними несли знамена: черные, окаймленные золотом, с двумя скрещенными окровавленными шпагами, трубы и барабаны звучали угрожающе и победно, в небо то и дело возносились ликующие крики: Да здравствует твердый вождь непобедимых мараньонцев! Да здравствует Князь Свободы! Всадники Гутьерре де ла Пеньи слушали их с вершины холма; заметив всадников, Лопе де Агирре развернул свое войско боевым строем; тогда королевские солдаты вернулись в укрытие и стали ждать в пещерах, когда люди жестокого тирана начнут переходить на их сторону, как пообещал им Педро Алонсо Галеас.
Жестокий тиран разместился в огромном доме, занимавшем целый квартал, окруженном высокой зубчатой кирпичной стеной, который капитан Дамьан де Барриос построил себе для жилья. У дома был такой воинственный вид, что солдаты назвали его крепостью, так они и величали его до конца случившейся там трагедии.
Лучший из покоев Лопе де Агирре отдал дочке Эльвире, свой гамак он повесил в коридоре, соединявшем комнаты Антона Льамосо и Хуана де Агирре, расставил часовых в дверях и на стене меж зубцов и отдал город солдатам на разграбление, но осторожно, мараньонцы, строго блюдите честь женщин (если встретите хоть одну) и уважайте святые церкви и алтари.
Однако ничего достойного разграбления в городе не осталось, дома стояли пустые, все, включая паралитиков и страдающих грыжей, ушли вместе с солдатами, продовольствия тоже не было, если не считать полдюжины визгливых поросят и нескольких связок чеснока, зато повсюду в изобилии на столах и на полу лежали помилованные грамоты, оставленные людьми губернатора: «Все — и солдаты и население, — кто перейдет к нам на службу, будут прощены, какие бы жестокости и убийства они ни совершили, находясь под командою тирана»; было и еще одно письмо, подписанное доном Пабло де Кольадо и губернатором и обращенное к Лопе де Агирре, которое гласило: «Возвратитесь, ваша милость, на службу к Королю, а я стану посредником и обращусь к милосердию Его Величества».
Письмо и грамоты были принесены к Лопе де Агирре. Антон Льамосо взял у него из рук одну грамоту и сказал, сопровождая слова непристойным жестом:
— Смотри, ничтожный губернатор Кольадо, как мы, мараньонцы, поступаем с вашими помилованными грамотами: подтираемся ими!
Но Лопе де Агирре знал, черт подери!, знал, что не все его люди намерены, подобно грубому и неотесанному Антону Льамосо, подтереться этими грамотами, «в которых за красивой видимостью и приятными словами таился смертельный яд». А потому он собрал всех во дворе крепости и сказал так:
— Слушайте, мараньонцы. Я, как человек в таких делах опытный, хочу разуверить вас по поводу обещаний, которые дает губернатор в этих лживых помилованных грамотах. Должен вам напомнить, что совершенные вами жестокости и убийства превосходят и числом и свирепостью все, что было совершено в Испании и в Индийских землях всеми, кто восставал против королевской власти; справедливейший из королей не мог бы простить вас, а уж этот дважды лиценциат Пабло Кольадо и подавно; даже если бы король захотел вас простить и простил бы, родственники и друзья убитых станут преследовать вас и постараются лишить вас жизни. И предрекаю, если вы меня бросите и перейдете к королю, то меня ждет одна смерть, а вас ожидают три тысячи всевозможных смертей и изничтожений; постараемся же продать наши жизни подороже, мараньонцы, и сделаем то, что нам следует сделать, ибо идем мы, скитальцы, на землю Перу, где все принадлежит нам по праву, и на земле Перу каждый будет вознагражден за свои труды.
Сказав эти слова, он повелел поджечь несколько домов, в которых королевские солдаты, пойдя на штурм, могли бы укрепиться. «Постарайтесь, чтобы огонь не перекинулся на церковь!» — прокричал он громко, но дома были крыты соломой, и церковь — тоже, а потому от одной, случайно залетевшей искры она вспыхнула словно фитиль, и тогда жестокий тиран приказал скорее спасать-вытаскивать из огня изображения святых и церковную утварь. Гутьерре де ла Пенья в свою очередь велел сжечь те немногие дома, которые уцелели от первого пожара, чтобы мараньонцы не смогли воспользоваться ими, и таким образом после двух пожаров в Баркисимето остались только четыре стены, за которыми укрылся Лопе де Агирре со своими людьми.
Вождь мараньонцев велел позвать писца Педрариаса де Альместо, пригласил его сесть за обеденный стол Дамьана де Барриоса и продиктовал ему ответ на письмо губернатора Пабло Кольадо. Лопе де Агирре никогда не оставлял без ответа писем и ни за что не желал нарушать правила и в этом случае, который был для него последним.
«Письмо Вашей милости я получил и премного благодарствую за посулы и предложения, которые в нем даются, хотя мне и в настоящем моем положении, и в смертный час, и после смерти были бы ненавистны королевское прощение и Ваше милосердие, тем более что все Ваши помилования и прощения — до первого дождика… Ваша милость говорит, что положит тысячу жизней во имя служения Его величеству, пусть Ваша милость получше хранит одну — свою собственную, ибо, ежели она сгинет, Король ее не воскресит. Ваша милость очень правильно поступает, что служит Королю; оттого, что потеет такой высокородный сеньор, безо всяких трудов Королю удается и дальше пить пот бедняков… Будь прокляты люди низкие и высокие, и рождением и ростом, ибо они, вместо того чтобы перебить всех бакалавров, дают им путаться под ногами, а от этих бакалавров столько зла… Ваша милость развязала войну, а теперь держитесь, мы зададим вам работку, потому что жить мы большого желания не имеем… Да хранит и приумножает достоинства Вашей замечательной милости Господь наш Бог, как того Ваша милость желает».
Прошли три дня и три ночи, и ни один солдат не пал в бою, ни один не был ранен. Шпионы и лазутчики обеих сторон наталкивались друг на друга в густых зарослях и ночной темени и разбегались, не затевая боя, или издали стреляли друг в друга наугад. (Два вида оружия помогали испанцам завоевывать Индии — аркебуз и лошадь; на этот раз у мараньонцев Лопе де Агирре были аркебузы, в распоряжении королевского войска были лошади. Два других могучих оружия были страх и измена; Лопе де Агирре использовал панический страх сторонников короля перед ним, имевшим славу злобного тирана; сторонники же короля пожинали плоды измены, расцветавшей в лагере Лопе де Агирре, словно ядовитая гвоздика.) И в том и в другом войске были солдаты отчаянной смелости; в числе королевских офицеров были Гутьерре де ла Пенья, Гарсиа де Паредес, Педро Браво де Молина, Педро Алонсо Галеас, Эрнандо Серрада, Педро Гавильа, Гарсиа Валеро, Франсиско Инфанте, Гомес де Сильва и сам губернатор дон Пабло Кольадо, который чудесным образом излечился от своего кровоточащего недуга и теперь молил судьбу, чтобы его война с тираном разрешилась «небывалой битвой». На стороне мараньонцев были Лопе де Агирре, Диего де Тирадо, Хуан де Агирре, Роберто де Сосайя, адмирал Хуан Гомес, генуэзец Хуан Херонимо де Эспиндола, старый Блас Гутьеррес, Кристобаль Гарсиа, Кустодио Эрнандес, Бартоломе Паниагуа, Франсиско Карьон, Антон Льамосо, Эрнандо Мандинга — уже не черный раб, но храбрый и верный сержант, и многие другие. Прошли три дня, а королевская кавалерия все не нападала на крепость, и мятежные стрелки тоже не выходили, чтобы вызвать на бой врагов. И вот сегодня на рассвете, черт подери!, на сторону короля перешли три солдата: Хуан де Талавера, Педро Герреро и Хуан Ранхель; они попросили разрешения напоить коней в реке и перешли в лагерь короля, а потом появились все трое на крутом речном берегу и издалека стали кричать, подбивать остальных мараньонцев последовать их дурному примеру. Ты, Лопе де Агирре, сразу понял, что сидеть и дальше в крепости означает рисковать: и другие, столь же трусливые изменники, могут побежать за помилованием, обещанным в грамотах губернатора Кольадо. Вождь мараньонцев приказал начальнику стражи Роберто де Сосайе и капитану пехоты Кристобалю Гарсиа напасть неожиданно с шестью десятками стрелков на лагерь противника, а если им не повезет и они не сумеют разбить врага, то пусть займут соседнюю рощицу, такую густую, что коням в нее не пробраться. Так они и поступили, а через некоторое время Лопе де Агирре с остальными людьми вышел из крепости и присоединился к своим товарищам, укрывавшимся в зарослях на склоне. Пробил наконец час одержать победу или сложить голову в бою; Лопе де Агирре, мятежник, выкованный на перуанской наковальне, воин, раненный в долине Чукинга, генерал и предводитель непобедимых мараньонцев, в эту решающую минуту ты должен доказать, что ты, законный отпрыск басков, — достойный соперник яростного Михаила-архангела, карающая рука гнева божьего. Вечную славу принесет тебе победа над знаменитым королем Филиппом, представленным здесь его сторонниками, ничем особо не выдающимися. Вперед, мараньонцы! Цельтесь этим простолюдинам прямо в грудь и в лоб! (Пули мараньонцев жалили землю или пролетали над головами врагов.) Что такое, мараньонцы? Почему вы палите по звездам? (Стрелков было более сотни: но ни одна пуля не попала в королевского всадника, ни одна не задела лошадиного крупа.) И тут случилась неслыханная беда. Капитан кавалерии Диего де Тирадо, бывший одним из самых близких и ценимых тобою друзей, истинный и верный, не знающий жалости мараньонец капитан Диего де Тирадо обратился в позорное бегство, можно было подумать, что лошадь под ним понесла, капитан Диего де Тирадо перешел в лагерь его величества в разгар боя, и в эту минуту, Лопе де Агирре, ты уже знал наверняка, что дело твое проиграно и смерть твоя близка. Капитан Диего де Тирадо первым высаживается на острове Маргариты, капитан Диего де Тирадо разоружает губернатора Вильяндрандо, капитан Диего де Тирадо вскакивает на рыжего коня алькальда Родригеса де Сильвы, капитан Диего де Тирадо во весь опор скачет по улицам города Эспириту-Санто с криком: Да здравствует генерал Лопе де Агирре, Князь Свободы!, капитан Диего де Тирадо заботливо сопровождает меня всюду, где мне приходится карать и наказывать, «если этот Диего де Тирадо мне верен, весь мир будет моим» (так говорил я каждое утро), и этот капитан Диего де Тирадо переходит в лагерь его величества в разгар боя, а через полчаса я вижу его в ущелье, верхом на коне губернатора Кольадо, и он кричит: Эй, друзья, переходите под знамена короля, король милостив! (А пули мараньонцев по-прежнему роют землю или зарываются в облака; у королевских солдат не более пяти аркебузов, но они уже ранили двоих наших и попали в лоб черной кобыле, на которой сидит Лопе де Агирре, и она свалилась замертво.) И ты, Лопе де Агирре, видя, что смерть близка и неминуча, ты поднимаешься на ноги из-под рухнувшей лошади и снова кричишь: По ним, мараньонцы! Не по звездам палите, а по врагам! Я бы один сразился и победил этих бездарей, но разве победишь с изменниками!
Лопе де Агирре уже знает, что проигран его первый и последний бой с королем Испании, он велит подобрать двух раненых солдат и приказывает всем отступать в крепость.
С помощью Роберто де Сосайи, Кристобаля Гарсиа, Хуана де Агирре и Антона Льамосо он понукает мараньонцев криками, угрозами, шпагой. В крепость, мараньонцы, смерть королю!, насильно, тычками загоняет их в огромный дом Дамьана де Барриоса, Смерть королю, мараньонцы, Смерть королю! — и своими руками Лопе де Агирре запирает тяжелые двери.
(Коридор в доме Дамъана де Барриоса, превращенного в крепость. В обоих концах коридора висит по гамаку. Посреди коридора стоят и оживленно разговаривают офицеры-маранъонцы. В глубине — широкая дверь на улицу, слева — другая дверь, в комнату к дочке Эльвире; справа — третья, ведущая во внутренние покои.)
ХУАН ДЕ АГИРРЕ. Какой жестокий удар для него — переход Диего де Тирадо на сторону Короля. Такой ярости у него в глазах я не видал со времен измены Педро де Мунгиа.
РОБЕРТО ДЕ СОСАИЯ. В какую новую думу он погружен? (Указывает на левую дверь.) Уже давно вошел он в эту дверь и не выходит.
ХУАН ГОМЕС. Думается мне, сон и усталость свалили его наконец. Знаете, сколько он не спал?
АНТОН ЛЬАМОСО. Лопе де Агирре такой человек, что может не спать, не отдыхать и не есть.
ПЕДРАРИАС ДЕ АЛЬМЕСТО. Больше месяца не спит. Говорит, зачем спать, мол, высплюсь после смерти.
КРИСТОБАЛЬ ГАРСИА. Он хромой и ростом с карлика, а сил у него, как у великана. В гору идет, нагруженный оружием и поклажей, как ни в чем не бывало.
ЭРНАНДО МАНДИНГА. Ни пуль не боится, ни острой шпаги, ни короля, ни смерти, ни ада. Внутри у него сидит его личный дух и никогда его не покидает.
ХЕРОНИМО ДЕ ЭСПИНДОЛА. Все, что вы говорите, господа, чистая правда, и однако же сила и могущество его духа не спасут нас от неминуемой погибели, мы заперты в мрачном доме, окружены вражеской кавалерией, поедаем собак и мулов, чтобы не умереть с голоду, как скупцы, считаем по каплям воду, чтобы не умереть от жажды, и ждем завтрашнего дня, в котором ничего, кроме виселицы и адских мучений, нас не ожидает.
АНТОН ЛЬАМОСО. Пока принц Лопе де Агирре жив, пока вождь Лопе де Агирре думает, а генерал Лопе де Агирре сражается, мы не пропадем, друзья мои. Он найдет способ вытащить нас из этой пропасти, он обратит в бегство осаждающих нас врагов и приведет нас в Перу, где мы будем владычествовать, где получим справедливую награду за наши труды.
(В начале речи Антона Льамосо из двери слева выходит Лопе де Агирре и останавливается, ожидая, пока тот закончит.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Измены норовят отнять у нас победу, только грязные измены — в прошлом, настоящем и будущем. Разве может сравниться с нами, мараньонцами, этот полумертвый от страха губернатор, эти старые капитаны с жалкими пятью аркебузами и сотня солдат, которые недавно еще в лучшем случае пасли овец или коров, а теперь вооружились ржавыми шпагами? Разве могут они сравниться с нами, мараньонцами, неустрашимым войском освободителей? Черт подери, да разве было бы им чем похвастаться, если бы не помогли им изменники? (Вынимает из внутреннего кармана лист бумаги.) Я составил список тех, кто предаст нас завтра, это те, кто, притворяясь больными, уклоняются от боя, те, кто, грустные и вялые, слоняются по углам, кто отводит глаза, стоит мне на них взглянуть, те, кто вечерами, вместо того чтобы играть в кости, молятся, словно монахи; я чую запах дерьма, коим смердят замыслившие измену. Всем сердцем я желаю, капитаны, не дать свершить пятьдесят вероломств этим пятидесяти ничтожным людишкам. Я предлагаю как можно скорее предать их смерти, пусть нас останется всего сто, но это будет сотня твердых мараньонцев, решивших сражаться до последней капли крови за торжество справедливости. А потом предлагаю вам, капитаны, с этой яростной и непобедимой сотней вернуться к морю, раз невозможно добраться до Перу через долины и горы. Вернуться к морю, завладеть кораблем и неожиданно напасть на Картахену или на какой-либо другой порт, где нас никто не ждет. (Пауза.) К подобным мерам, мараньонцы, склоняет меня мое понимание дела, вот список тех, кто должен умереть, чтобы избавить нас от своего вероломства, а сами мы спасемся от участия в действе под названием измена.
ХУАН ГОМЕС. Клянусь телом господним, сеньор генерал! Если бы при выходе из Валенсии ваше превосходительство убили не троих беглецов, а три десятка, наверняка многие бы сейчас задумались, прежде чем перейти на сторону короля. Поверьте мне, ваше превосходительство, я буду с вами во всех ваших делах и готов стать лоцманом на корабле, о котором вы говорили.
(Все капитаны, кроме Антона Льамосо, с неудовольствием и несогласием смотрят на адмирала Хуана Гомеса.)
РОБЕРТО ДЕ СОСАИЯ. Убить еще пятьдесят человек, сеньор генерал, не будет ли это бесполезной и ненужной жестокостью?
КУСТОДИО ЭРНАНДЕС. Этой кровью мы так усугубим нашу вину, что даже все могущество господне не способно будет спасти нас от виселицы.
КРИСТОБАЛЬ ГАРСИА. Кто может поручиться, что под горячую руку не попадут невиновные? Подумайте, вчера только капитан Диего де Тирадо пользовался славой решительнейшего из мараньонцев, и это наше суждение не помешало ему перейти на сторону короля. И наоборот, есть такие, кого мы считали робкими, а они проявили мужество и верность.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Вы колеблетесь и полны неуверенности потому, что в глубине сердец таите пустую надежду уйти от крушения, вы надеетесь, что король простит вам жестокости и зло, которые вы творили на реке Мараньон и на острове Маргариты. Напрасные мечты, с божьей помощью вы все кончите на виселице или будете четвертованы, как и я. И если теперь мы оказались в беде, то виною тому слабые и…
ХЕРОНИМО ДЕ ЭСПИНДОЛА. Виною тому все мы и в первую голову — ваше превосходительство, сеньор генерал. Я полагаю, что на Маргарите нам следовало оставить всех, кто хотел там остаться, а не тащить их за собой против воли, ибо именно этих, силой принуждаемых идти с нами, теперь ваше превосходительство предлагает убить.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Сеньоры капитаны, с того дня, как вы возвели меня в генералы и предводители этого похода, черт меня побери!, в первый раз вы оказываетесь несогласны со мной. Что с вами, Роберто де Сосайя? Вас напугала близость смерти, Кристобаль Гарсиа? Что же касается вас, Херонимо де Эспиндола, дерзнувшего говорить со мной столь нагло и бесстыдно, то уверяю, я не позволял еще ни одному человеку обращаться со мной подобным образом и в наказание за дерзость я приговариваю вас к смерти.
(Никто не двинулся с места, чтобы привести в исполнение приговор. Один Антон Льамосо хотел было схватиться за рукоятку шпаги, но остальные капитаны взглядом остановили его. Лопе де Агирре в замешательстве идет к двери слева. Неожиданно оборачивается и резко командует.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Капитан-интендант Антон Льамосо, займитесь подготовкой к отбытию в Борбурату, велите, ваша милость, грузить оружие на повозки, снаряжать лошадей и скажите всем, чтобы приготовились и построились до того, как займется утренняя заря! Капитан пехоты Франсиско Карьон, приказываю вашей милости вместе с главным альгвасилом Бартоломе Паниагуа и сержантом Эрнандо Мандингой разоружить пятьдесят подозреваемых, которые значатся в этом списке, и содержать их безоружными под строгим надзором!
(Антон Льамосо, Франсиско Карьон, Бартоломе Паниагуа и Эрнандо Мандинга выходят.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (оставшимся офицерам). Мы еще повоюем, мараньонцы. Пока человек полон решимости и намерения не пропасть, он не пропадет. Мы отправимся к морю завтра на рассвете, пока враг еще и понятия не имеет о наших планах. Позднее Гутьерре де ла Пенья выйдет в погоню за нами со своей кавалерией, а мы в горах будем ждать их в засаде и сметем своими аркебузами. А потом в табунах, пасущихся по долинам, наберем себе коней, и боевая сотня прошедших огонь и воду мараньонцев войдет в Борбурату. Захватим корабли, которые стоят там на якоре, не медля возьмем курс на юго-запад и нападем на Санта-Марту или Картахену, вернемся к нашему первоначальному проекту — в Перу через Панаму, как это сделали Альмагро и Писарро. Верьте, капитаны, в Лопе де Агирре, твердого вождя непобедимых мараньонцев!
ГОЛОС ЧАСОВОГО (с высокой зубчатой стены). Всадники короля приближаются к стене, их все больше. Из ущелья, занятого врагом, показались два воина, по-видимому, это начальник штаба и генерал-лейтенант.
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (отбирая у одного из капитанов аркебуз). Клянусь сатаной, я стреляю лучше, чем все мои слепые стрелки, и сейчас докажу это!
(Хочет выйти в дверь, ведущую на улицу. Останавливается при виде солдат, вваливающихся толпою из внутренних покоев дома.)
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Ваше превосходительство, сеньор генерал, у нас отобрали аркебузы и копья и собираются безоружными вести к морю, как же мы пойдем через горы беззащитные, жалкие и бесполезные, неужели мы должны положиться на милость противника? Может, ваше превосходительство хочет, чтобы нас всех перебили?
ВТОРОЙ СОЛДАТ. Верните, ваше превосходительство, нам оружие, не хотим мы идти, точно овцы на бойню.
СОЛДАТЫ (все вместе). Верните нам наше оружие!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (выхватывает кинжал и приставляет его острием себе к груди). Пусть этим кинжалом мне вырежут сердце, если я когда-нибудь пролью кровь солдата-мараньонца или обойдусь с ним неподобающим образом. Клянусь всевышним, клянусь почитаемым и преславным господом, что впредь буду делать лишь то, что повелят ваши милости. Проиграем мы эту войну или выиграем, но будет так, как хотят все, а не я один.
СОЛДАТЫ (все вместе). Верните нам оружие!
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ (на глазах стареет и сгорбливается по мере того, как солдаты теряют почтение и страх перед ним). Да, были казни, дети мои, но помните, я делал это ради общего блага, для вашей же безопасности. А теперь — клятвою, которой поклялся только что, и любовью к богу — заклинаю вас, не дайте победить нас этим пожирателям лепешек. И если вы задумали перейти к королю, то перейдите на его сторону, когда мы доберемся до Перу, и тогда я умру на славной земле Перу, и кости мои будут покоиться в земле, ради которой я столько потрудился и за которую пал.
СОЛДАТЫ (все вместе). Верните нам оружие!
(Лопе де Агирре берет из рук у вошедших Антона Лъамосо и Франсиско Каръона аркебузы, копья и шпаги и раздает — одному за другим — солдатам.)
ЛОПЕ ДЕ АГИРРЕ. Бери, сын мой, свой аркебуз! Вот тебе, сын мой, твоя алебарда! Простите, ошибся — отобрал оружие. С этим оружием мы победим короля Филиппа. Еще не поздно, дети мои.
ГОЛОС ЧАСОВОГО (с высокой зубчатой стены). Из ущелья боевым строем скачут вражеские всадники!
(За стенами крепости слышны выстрелы, звуки боевых труб и барабанов.)