— Я просто хотела вам сказать, что горжусь возможностью работать с вами, майор.
— Это хорошее начало.
— Я прекрасно понимаю, что явилась сюда как незваный гость, но сделаю все, что в моих силах, чтобы принести пользу.
— Потребуется немного больше, капитан Левин. Мы тут все фанатики. Спокойные, правда, но фанатики.
— Больше времени, больше возможностей. Я постараюсь не обмануть ваших ожиданий.
— Вы именно таким представляли себе уголовный розыск?
— Старейшины уголовной полиции в забавных старомодных кабинетах? Да, я слышала, что вы тут далеки от современных веяний.
— Это только внешнее впечатление. Работа, которую вам поручили, настолько современная, что ее еще не существует. Ну, может, только в Куантико.
— Мне следует понять, что вас не убедили?
— Меня не волнует, что из вас хотят сделать этакую козу, привязанную к колышку. Я просто хочу быть уверен, что вы хорошо осознаете пределы возможностей этого метода.
— Эта всего одна из карт, которые мы можем разыграть.
— Да, одна из многих. Единственное отличие в том, что ее нелегко контролировать.
— Саньяк и Дельмон меня хорошо накачали. Я много думала и считаю, что лучше всего подходить к этому трезво. И спокойно.
— Вы производите именно такое впечатление.
— Вы тоже, майор. Думаю, мы с вами хорошо поладим.
— Хотелось бы верить, капитан.
9
10
— Это хорошее начало.
— Я прекрасно понимаю, что явилась сюда как незваный гость, но сделаю все, что в моих силах, чтобы принести пользу.
— Потребуется немного больше, капитан Левин. Мы тут все фанатики. Спокойные, правда, но фанатики.
— Больше времени, больше возможностей. Я постараюсь не обмануть ваших ожиданий.
— Вы именно таким представляли себе уголовный розыск?
— Старейшины уголовной полиции в забавных старомодных кабинетах? Да, я слышала, что вы тут далеки от современных веяний.
— Это только внешнее впечатление. Работа, которую вам поручили, настолько современная, что ее еще не существует. Ну, может, только в Куантико.
— Мне следует понять, что вас не убедили?
— Меня не волнует, что из вас хотят сделать этакую козу, привязанную к колышку. Я просто хочу быть уверен, что вы хорошо осознаете пределы возможностей этого метода.
— Эта всего одна из карт, которые мы можем разыграть.
— Да, одна из многих. Единственное отличие в том, что ее нелегко контролировать.
— Саньяк и Дельмон меня хорошо накачали. Я много думала и считаю, что лучше всего подходить к этому трезво. И спокойно.
— Вы производите именно такое впечатление.
— Вы тоже, майор. Думаю, мы с вами хорошо поладим.
— Хотелось бы верить, капитан.
9
«Что такое высшая вежливость? Ответ: сесть на собственную задницу и извиниться перед ней». Виктор Шеффер швырнул в корзину обертку от карамели «Карамбар» и, увидев, что Алекс Брюс проследил за его жестом, сказал голосом, слегка изменившимся от прилипшей к зубам конфеты:
— Забавно они на меня действуют, эти бумажки. Не могу удержаться и не прочитать. Как будто жду какого-то откровения.
Брюс кивнул головой с понимающим видом. Они оба сидели, положив ноги на стол майора, за которым устроились, чтобы посмотреть утренний выпуск новостей.
Левин была одета так же, как накануне. И производила впечатление столь же спокойной, как на собрании в триста пятнадцатом кабинете. Можно подумать, что выступать по телевидению было для нее таким же привычным делом, как чистить зубы.
— Она очень хороша, — заметил через какое-то время Шеффер, разворачивая очередную конфетку.
— Ничего, — согласился Брюс.
Левин неторопливо отвечала на вопросы ведущего. Чувствуется ли усиление напряжения в уголовной полиции после убийства Изабель Кастро? Трудно ли быть женщиной-полицейским? Распространен ли в Европе феномен серийных убийц?
Брюсу пришлось согласиться, что она отлично подготовилась. Вначале голос был несколько монотонным, она словно нащупывала ритм. И вот ритм был найден, и Левин словно скользила по волнам. Очень технично, но без видимых усилий. Ясно, точно и убедительно.
— Интересно, — сказал Брюс— Из-за телевизионных фильтров ее голос становится похожим на голос Кастро.
— Верно. Интонация слегка повышается к концу. Как волны. Замедление, ускорение. Прямо морской прибой. Это успокаивает, тебе не кажется?
— Она мне сказала, что Саньяк ее накачивал. Теперь я, кажется, понимаю. Спорю, он давал ей слушать записи «Запретных ночей», чтобы она ухватила ритм.
— Возможно.
— Точно. Этого типа нельзя упрекнуть в непоследовательности.
— Может быть, это нас на что-то выведет, кто знает? Как с тем моим толстым старичком.
— Да, кстати, это поинтереснее. Я ждал, что ты заговоришь об этом.
— Я купил книжку Гибсона и вчера вечером почитал.
Я тоже, Виктор, старина!
— Ну и?..
— Ну, и есть связь между фразами Вокса и этого писателя.
—Можно даже сказать, что фразы Вокса звучат так, словно их взяли из научно-фантастического романа.
— Совершенно верно. И знаешь, что мы сделаем, пока Левин развлекается на телевидении?
— Позвоним Уильяму Гибсону?
Арно Дюкен, критик, специализирующийся на научно-фантастической литературе и друг Геджа, попросил Брюса еще раз прочесть ему текст.
— «Вспомни о „Дип Блю“./ Все взаимосвязано./ Мы можем создавать своих богов./ Мы можем стать богами./ Мы строим то, что будет управлять нами./ Это затишье перед бурей./ Ум должен лишь обрести совесть./ Мы проживаем последние часы человечества./ Животное — это машина./ Звезды— это машины. Вселенная это машина».
— Тут из контекста выбивается только «Дип Блю».
— А что это?
— Название компьютера, разработанного в «Ай-Би-Эм». Он сам по себе стал революцией.
— Почему?
— В 1997 году «Дип Блю» обыграл в шахматы Гарри Каспарова. Обычно Каспаров использовал стратегию, представлявшую смесь психологического давления и наступательной игры. Этот метод оказался совершенно неэффективным против машины, которую Каспаров, в конце концов, сам назвал монстром. Он неоднократно улавливал признаки разума в игре своего силиконового противника.
Брюс вспомнил результаты анализа одного психиатра, выложенные в Интернете: «Становясь монстром для других, для самого себя он остается невинным». Компьютер как метафора серийного убийцы. Он эффективен, потому что всеведущ в своей области, и он невинен, потому что не является человеком.
— Рассуждая в категориях научной фантастики, мы забегаем вперед, Алекс.
— Ты говоришь об этапе до научной фантастики?
— Именно. Я говорю о научных спекуляциях.
— И думаешь о последней передаче Кастро, о роботах.
— Совершенно верно.
— Виктор, ты должен позвонить Майте Жуаньи и попросить у нее координаты последней гостьи «Запретных ночей». Валери Кассен, специалистка по кибернетике.
— Почему я?
— Потому что на твои вопросы Жуаньи отвечает гораздо быстрее, чем на мои. Тут вопрос стиля.
Это точно, я куда более стильный, чем ты, старик.
В Токио он купил себе комбинезон из латекса. Четыре дырки: глаза, рот, член. В нем он становился похож на упрощенного Фантомаса. Или на гигантского Микки-Мауса, потерявшего свои уши. Левин скорчила понимающую гримасу. Он лежал на кровати, скрестив ноги, его улыбка выделялась розовой запятой на фоне блестящей черноты мрака. Со стюардом Бертраном ситуация вечно доходила до грани смешного. Но никогда не заходила за нее. По крайней мере, до сих пор. Если когда-нибудь они перейдут эту грань, придется подумать о том, чтобы его выставить. Пока что он имел право останавливаться у нее между двумя рейсами, курить ее сигареты или просить, чтобы она секла его, через латекс или прямо по коже, в зависимости от настроения. Во всяком случае, он не дойдет до того, что захочет быть подвешенным к потолку, как Армандо Мендоза. Еще не хватало!.
— Мартина, в самолете я видел тебя в теленовостях. Супер!
Она улыбнулась ему. Сняла куртку, ремень с кобурой, где лежал «руджер СП», расстегнула блузку. Раздевшись до пояса, решила остаться в брюках.
— Я не сказал другим членам экипажа, что знаю тебя. Никто не знает, что мы вместе?
— «Мы вместе», Бертран?
— Когда ты этого хочешь. Мне тебя не хватало.
Бертран Делькур был ее первым любовником-мазохистом. До сих пор она знала десяток вполне нормальных типов, иногда даже слишком нормальных. Стюард «Эр Франс» был красивым парнем — латиноамериканский тип, по-спортивному худой, двадцать восемь лет, — и ему нравилась сама идея спать с сотрудницей полиции. Он был не болтлив — что целиком свидетельствовало в его пользу, — всегда в хорошем настроении, и ему нравилось, чтобы его иногда унижали. Расслабившись после бурных забав, он превращался в обычного парня с горячим телом, запах которого был ей очень приятен, даже утром, даже когда он потел. Инстинкт подсказывал, что сейчас ей нужен именно такой запах. А обстоятельства, при которых они встретились, побуждали ее пройти вместе с ним часть пути. До какого-то перекрестка, который пока что не виден.
Сейчас ей предстояло заняться этим переодетым телом. Левин раздумывала недолго. Она не собиралась превращать каждое свидание в изысканную игру. Иначе ему это слишком понравится, и покончить с этим будет трудно. Ей тоже. Она не выносила даже мысли о зависимости. Иногда она по месяцу запрещала себе выпивать с коллегами, чтобы сохранять дистанцию, чтобы не пускаться в разговоры, к которым так располагает кружечка пива. Отношения с Делькуром развивались с крейсерской скоростью. Нужно остановиться.
Она приказала ему лечь на живот. Он молча повиновался. Со спины комбинезон придавал ему сходство с удавом. Черный удав на коричневом покрывале. Она открыла шкаф и достала хлыст. Его подарок на день рождения. От «Эрмес». Стюарду нравилось все красивое. Рукоятью из красивой туго сплетенной кожи она погладила его по шее, провела вдоль позвоночника. Между ног. Вдоль ног. По ступням. Потом Левин подняла хлыст и добрых десять минут охаживала им Делькура. Большую часть времени он лежал, уткнувшись лицом в подушку, иногда поднимал голову, чтобы издать несколько сдержанных стонов. Он знал, что поднимать слишком большой шум — не в его интересах.
Она сняла брюки, сложила их, повесила на кресло, убрала на место хлыст. Упершись руками в бедра, она несколько секунд смотрела на него, потом сказала, что предпочла бы увидеть его без этой резиновой дребедени. Он не сильно протестовал. В доме действовала централизованная система регуляции отопления, и по прихоти владелицы, постоянно зябнущей старушонки, в квартирах стояла постоянная духота. Неудивительно, что в костюме Микки-мутанта было жарковато.
Она не видела его целую неделю. Они страстно занялись любовью. В конце она заметила, что его глаза увлажнились. Он повернулся на бок. Она оперлась на локоть, приподнялась, увидела слезу, катившуюся по его щеке, и слизнула ее прежде, чем она добежала до переносицы. Она подумала, что никогда не плакала, занимаясь любовью. И что последний раз плакала очень давно. Вообще-то Мартина Левин прекрасно помнила этот последний раз. Тогда она молила о пощаде истязавшего ее жирного борова.
Она проснулась около трех часов с тяжелой головой, попыталась вернуться к реальности. Она никогда не помнила своих снов, но по своему психологическому состоянию в момент пробуждения понимала, какими они были — нейтральными, приятными или кошмарными. Сейчас она точно знала — ей снился кошмар. Тягучий, вязкий, если не липкий, теперь уже зарывшийся глубоко в извилины ее мозга.
Рядом с ней неподвижной тенью виднелось тело стюарда, она слышала его ровное дыхание. Она встала, пошла на кухню, выпила стакан воды, открыла окно в надежде услышать шум проходящего поезда. Три квартала жилых домов отделяли улицу Клапейрон от железнодорожных путей, ведущих к вокзалу Сен-Лазар. Только в те часы, когда уличное движение совсем затухало, из квартиры Мартины Левин можно было расслышать звуки жизни железной дороги, и ей нравилось, когда короткое металлическое лязганье рассекало парижскую ночь. Оно пробуждало давно забытые чувства, спрятавшиеся так же глубоко, как ее сны. Самым близким был образ буйка посреди бесконечной серой водной глади, за который она могла схватиться в случае необходимости. Похоже на какое-то пугало для души. Она снова легла и подумала об Алексе Брюсе.
Спокойная. Трезвая. Вы производите именно такое впечатление. Не было ли иронии в его словах? Определенно была. Может быть, эта ирония должна была скрыть его осведомленность о ее прошлом? Узнать о нем было несложно. Достаточно расспросить коллег. Они знали обо всем, что с ней случилось.
Александр Брюс, офицер уголовного розыска. Полицейский, отобранный среди тысяч других за свои способности. Соответствие минимальным требованиям говорит о многом. Пять лет службы и тесного соседства со смертью. Способность переносить стрессы, тяжелые удары, разочарования от расследования, которое снова и снова выводит на пути, не имеющие выхода. Упорство, ставшее второй натурой. Ничего общего с ковбойской антигангстерской удалью. Думающий, настойчивый, спокойный. Она хотела быть такой же. Она хотела вкалывать вместе с Брюсом и другими. После тринадцати лет работы в комиссариате 8-го округа она чувствовала себя готовой к этому.
Вообще-то в комиссариате ты видишь больше трупов, чем в угрозыске. Постоянные расследования случаев смерти, передозировок, происшествий. Или ты пребываешь в постоянном напряжении, или тупеешь. Потому что приходится иметь дело со всеми слоями общества. Ей нужно отличиться в деле Вокса. Нужно сделать все возможное и при этом сохранить достоинство. «Лучше всего быть трезвой и спокойной». «Вы производите именно такое впечатление».
Это не только впечатление, майор. Посмотрите на меня, шеф. Посмотри на меня, Алекс.
Его люди с ним на «ты». У них слаженная команда. Одно тело, один мозг, одно и то же спокойное упорство. И я хочу стать одной из них.
В данный момент полицейское начальство принимало все меры для решения «женского вопроса». Но чтобы пересчитать женщин, работающих в уголовном розыске, всегда хватало пальцев одной руки. Сейчас подходящее время, чтобы получить должность. Но может быть, где-то найдется психолог, который выявит в ней изъян. Ему придется потрудиться. Она все спрятала. Черный колодец под контролем. Даже если придется заглянуть в бездну, это ее не испугает. После жирного борова что-то в ней пропало. Может быть, роговой панцирь оказался слишком хрупким.
Она не умерла. У нее выросла новая кожа. Вначале — чересчур нежная. Потом время сделало свое дело и задубило ее. Стать сильной можно, только открыто признав свои промахи. И продолжая работать. И если какой-то специалист по психическим расстройствам начнет рыскать вокруг ее черного колодца, она сумеет дать ему отпор. Как сумела дать отпор Саньяку. Спокойствие и трезвость.
Как обычно, она проснулась раньше, чем он. Ему очень нравилось притворяться спящим и наблюдать, как она ходит взад и вперед из спальни в ванную комнату. Как делает упражнения для пресса на тренажере или на ковре. Как работает с гантелями. Ему нравились ее мускулистые руки, ее стройные бедра. Было видно, что она всерьез относится к спорту. Это отличало ее от других женщин. Бег трусцой, кун-фу, стрельба в тире, а теперь еще и телевидение. Хорошо. Очень, очень хорошо. Была когда-то такая песенка, подумал Бертран Делькур:
«Ее глаза — пистолет, убить может взгляд. Первый выстрел за ней, я ранен, сражен наповал…»
Как странно, эта глупая песенка словно написана про Мартину Левин.
— Забавно они на меня действуют, эти бумажки. Не могу удержаться и не прочитать. Как будто жду какого-то откровения.
Брюс кивнул головой с понимающим видом. Они оба сидели, положив ноги на стол майора, за которым устроились, чтобы посмотреть утренний выпуск новостей.
Левин была одета так же, как накануне. И производила впечатление столь же спокойной, как на собрании в триста пятнадцатом кабинете. Можно подумать, что выступать по телевидению было для нее таким же привычным делом, как чистить зубы.
— Она очень хороша, — заметил через какое-то время Шеффер, разворачивая очередную конфетку.
— Ничего, — согласился Брюс.
Левин неторопливо отвечала на вопросы ведущего. Чувствуется ли усиление напряжения в уголовной полиции после убийства Изабель Кастро? Трудно ли быть женщиной-полицейским? Распространен ли в Европе феномен серийных убийц?
Брюсу пришлось согласиться, что она отлично подготовилась. Вначале голос был несколько монотонным, она словно нащупывала ритм. И вот ритм был найден, и Левин словно скользила по волнам. Очень технично, но без видимых усилий. Ясно, точно и убедительно.
— Интересно, — сказал Брюс— Из-за телевизионных фильтров ее голос становится похожим на голос Кастро.
— Верно. Интонация слегка повышается к концу. Как волны. Замедление, ускорение. Прямо морской прибой. Это успокаивает, тебе не кажется?
— Она мне сказала, что Саньяк ее накачивал. Теперь я, кажется, понимаю. Спорю, он давал ей слушать записи «Запретных ночей», чтобы она ухватила ритм.
— Возможно.
— Точно. Этого типа нельзя упрекнуть в непоследовательности.
— Может быть, это нас на что-то выведет, кто знает? Как с тем моим толстым старичком.
— Да, кстати, это поинтереснее. Я ждал, что ты заговоришь об этом.
— Я купил книжку Гибсона и вчера вечером почитал.
Я тоже, Виктор, старина!
— Ну и?..
— Ну, и есть связь между фразами Вокса и этого писателя.
—Можно даже сказать, что фразы Вокса звучат так, словно их взяли из научно-фантастического романа.
— Совершенно верно. И знаешь, что мы сделаем, пока Левин развлекается на телевидении?
— Позвоним Уильяму Гибсону?
Арно Дюкен, критик, специализирующийся на научно-фантастической литературе и друг Геджа, попросил Брюса еще раз прочесть ему текст.
— «Вспомни о „Дип Блю“./ Все взаимосвязано./ Мы можем создавать своих богов./ Мы можем стать богами./ Мы строим то, что будет управлять нами./ Это затишье перед бурей./ Ум должен лишь обрести совесть./ Мы проживаем последние часы человечества./ Животное — это машина./ Звезды— это машины. Вселенная это машина».
— Тут из контекста выбивается только «Дип Блю».
— А что это?
— Название компьютера, разработанного в «Ай-Би-Эм». Он сам по себе стал революцией.
— Почему?
— В 1997 году «Дип Блю» обыграл в шахматы Гарри Каспарова. Обычно Каспаров использовал стратегию, представлявшую смесь психологического давления и наступательной игры. Этот метод оказался совершенно неэффективным против машины, которую Каспаров, в конце концов, сам назвал монстром. Он неоднократно улавливал признаки разума в игре своего силиконового противника.
Брюс вспомнил результаты анализа одного психиатра, выложенные в Интернете: «Становясь монстром для других, для самого себя он остается невинным». Компьютер как метафора серийного убийцы. Он эффективен, потому что всеведущ в своей области, и он невинен, потому что не является человеком.
— Рассуждая в категориях научной фантастики, мы забегаем вперед, Алекс.
— Ты говоришь об этапе до научной фантастики?
— Именно. Я говорю о научных спекуляциях.
— И думаешь о последней передаче Кастро, о роботах.
— Совершенно верно.
— Виктор, ты должен позвонить Майте Жуаньи и попросить у нее координаты последней гостьи «Запретных ночей». Валери Кассен, специалистка по кибернетике.
— Почему я?
— Потому что на твои вопросы Жуаньи отвечает гораздо быстрее, чем на мои. Тут вопрос стиля.
Это точно, я куда более стильный, чем ты, старик.
В Токио он купил себе комбинезон из латекса. Четыре дырки: глаза, рот, член. В нем он становился похож на упрощенного Фантомаса. Или на гигантского Микки-Мауса, потерявшего свои уши. Левин скорчила понимающую гримасу. Он лежал на кровати, скрестив ноги, его улыбка выделялась розовой запятой на фоне блестящей черноты мрака. Со стюардом Бертраном ситуация вечно доходила до грани смешного. Но никогда не заходила за нее. По крайней мере, до сих пор. Если когда-нибудь они перейдут эту грань, придется подумать о том, чтобы его выставить. Пока что он имел право останавливаться у нее между двумя рейсами, курить ее сигареты или просить, чтобы она секла его, через латекс или прямо по коже, в зависимости от настроения. Во всяком случае, он не дойдет до того, что захочет быть подвешенным к потолку, как Армандо Мендоза. Еще не хватало!.
— Мартина, в самолете я видел тебя в теленовостях. Супер!
Она улыбнулась ему. Сняла куртку, ремень с кобурой, где лежал «руджер СП», расстегнула блузку. Раздевшись до пояса, решила остаться в брюках.
— Я не сказал другим членам экипажа, что знаю тебя. Никто не знает, что мы вместе?
— «Мы вместе», Бертран?
— Когда ты этого хочешь. Мне тебя не хватало.
Бертран Делькур был ее первым любовником-мазохистом. До сих пор она знала десяток вполне нормальных типов, иногда даже слишком нормальных. Стюард «Эр Франс» был красивым парнем — латиноамериканский тип, по-спортивному худой, двадцать восемь лет, — и ему нравилась сама идея спать с сотрудницей полиции. Он был не болтлив — что целиком свидетельствовало в его пользу, — всегда в хорошем настроении, и ему нравилось, чтобы его иногда унижали. Расслабившись после бурных забав, он превращался в обычного парня с горячим телом, запах которого был ей очень приятен, даже утром, даже когда он потел. Инстинкт подсказывал, что сейчас ей нужен именно такой запах. А обстоятельства, при которых они встретились, побуждали ее пройти вместе с ним часть пути. До какого-то перекрестка, который пока что не виден.
Сейчас ей предстояло заняться этим переодетым телом. Левин раздумывала недолго. Она не собиралась превращать каждое свидание в изысканную игру. Иначе ему это слишком понравится, и покончить с этим будет трудно. Ей тоже. Она не выносила даже мысли о зависимости. Иногда она по месяцу запрещала себе выпивать с коллегами, чтобы сохранять дистанцию, чтобы не пускаться в разговоры, к которым так располагает кружечка пива. Отношения с Делькуром развивались с крейсерской скоростью. Нужно остановиться.
Она приказала ему лечь на живот. Он молча повиновался. Со спины комбинезон придавал ему сходство с удавом. Черный удав на коричневом покрывале. Она открыла шкаф и достала хлыст. Его подарок на день рождения. От «Эрмес». Стюарду нравилось все красивое. Рукоятью из красивой туго сплетенной кожи она погладила его по шее, провела вдоль позвоночника. Между ног. Вдоль ног. По ступням. Потом Левин подняла хлыст и добрых десять минут охаживала им Делькура. Большую часть времени он лежал, уткнувшись лицом в подушку, иногда поднимал голову, чтобы издать несколько сдержанных стонов. Он знал, что поднимать слишком большой шум — не в его интересах.
Она сняла брюки, сложила их, повесила на кресло, убрала на место хлыст. Упершись руками в бедра, она несколько секунд смотрела на него, потом сказала, что предпочла бы увидеть его без этой резиновой дребедени. Он не сильно протестовал. В доме действовала централизованная система регуляции отопления, и по прихоти владелицы, постоянно зябнущей старушонки, в квартирах стояла постоянная духота. Неудивительно, что в костюме Микки-мутанта было жарковато.
Она не видела его целую неделю. Они страстно занялись любовью. В конце она заметила, что его глаза увлажнились. Он повернулся на бок. Она оперлась на локоть, приподнялась, увидела слезу, катившуюся по его щеке, и слизнула ее прежде, чем она добежала до переносицы. Она подумала, что никогда не плакала, занимаясь любовью. И что последний раз плакала очень давно. Вообще-то Мартина Левин прекрасно помнила этот последний раз. Тогда она молила о пощаде истязавшего ее жирного борова.
Она проснулась около трех часов с тяжелой головой, попыталась вернуться к реальности. Она никогда не помнила своих снов, но по своему психологическому состоянию в момент пробуждения понимала, какими они были — нейтральными, приятными или кошмарными. Сейчас она точно знала — ей снился кошмар. Тягучий, вязкий, если не липкий, теперь уже зарывшийся глубоко в извилины ее мозга.
Рядом с ней неподвижной тенью виднелось тело стюарда, она слышала его ровное дыхание. Она встала, пошла на кухню, выпила стакан воды, открыла окно в надежде услышать шум проходящего поезда. Три квартала жилых домов отделяли улицу Клапейрон от железнодорожных путей, ведущих к вокзалу Сен-Лазар. Только в те часы, когда уличное движение совсем затухало, из квартиры Мартины Левин можно было расслышать звуки жизни железной дороги, и ей нравилось, когда короткое металлическое лязганье рассекало парижскую ночь. Оно пробуждало давно забытые чувства, спрятавшиеся так же глубоко, как ее сны. Самым близким был образ буйка посреди бесконечной серой водной глади, за который она могла схватиться в случае необходимости. Похоже на какое-то пугало для души. Она снова легла и подумала об Алексе Брюсе.
Спокойная. Трезвая. Вы производите именно такое впечатление. Не было ли иронии в его словах? Определенно была. Может быть, эта ирония должна была скрыть его осведомленность о ее прошлом? Узнать о нем было несложно. Достаточно расспросить коллег. Они знали обо всем, что с ней случилось.
Александр Брюс, офицер уголовного розыска. Полицейский, отобранный среди тысяч других за свои способности. Соответствие минимальным требованиям говорит о многом. Пять лет службы и тесного соседства со смертью. Способность переносить стрессы, тяжелые удары, разочарования от расследования, которое снова и снова выводит на пути, не имеющие выхода. Упорство, ставшее второй натурой. Ничего общего с ковбойской антигангстерской удалью. Думающий, настойчивый, спокойный. Она хотела быть такой же. Она хотела вкалывать вместе с Брюсом и другими. После тринадцати лет работы в комиссариате 8-го округа она чувствовала себя готовой к этому.
Вообще-то в комиссариате ты видишь больше трупов, чем в угрозыске. Постоянные расследования случаев смерти, передозировок, происшествий. Или ты пребываешь в постоянном напряжении, или тупеешь. Потому что приходится иметь дело со всеми слоями общества. Ей нужно отличиться в деле Вокса. Нужно сделать все возможное и при этом сохранить достоинство. «Лучше всего быть трезвой и спокойной». «Вы производите именно такое впечатление».
Это не только впечатление, майор. Посмотрите на меня, шеф. Посмотри на меня, Алекс.
Его люди с ним на «ты». У них слаженная команда. Одно тело, один мозг, одно и то же спокойное упорство. И я хочу стать одной из них.
В данный момент полицейское начальство принимало все меры для решения «женского вопроса». Но чтобы пересчитать женщин, работающих в уголовном розыске, всегда хватало пальцев одной руки. Сейчас подходящее время, чтобы получить должность. Но может быть, где-то найдется психолог, который выявит в ней изъян. Ему придется потрудиться. Она все спрятала. Черный колодец под контролем. Даже если придется заглянуть в бездну, это ее не испугает. После жирного борова что-то в ней пропало. Может быть, роговой панцирь оказался слишком хрупким.
Она не умерла. У нее выросла новая кожа. Вначале — чересчур нежная. Потом время сделало свое дело и задубило ее. Стать сильной можно, только открыто признав свои промахи. И продолжая работать. И если какой-то специалист по психическим расстройствам начнет рыскать вокруг ее черного колодца, она сумеет дать ему отпор. Как сумела дать отпор Саньяку. Спокойствие и трезвость.
Как обычно, она проснулась раньше, чем он. Ему очень нравилось притворяться спящим и наблюдать, как она ходит взад и вперед из спальни в ванную комнату. Как делает упражнения для пресса на тренажере или на ковре. Как работает с гантелями. Ему нравились ее мускулистые руки, ее стройные бедра. Было видно, что она всерьез относится к спорту. Это отличало ее от других женщин. Бег трусцой, кун-фу, стрельба в тире, а теперь еще и телевидение. Хорошо. Очень, очень хорошо. Была когда-то такая песенка, подумал Бертран Делькур:
«Ее глаза — пистолет, убить может взгляд. Первый выстрел за ней, я ранен, сражен наповал…»
Как странно, эта глупая песенка словно написана про Мартину Левин.
10
Брюс протянул руку над девушкой, чтобы снять трубку.
— Слушай, где вы взяли эту деваху?
— Фред, который час?
— Какая разница, старик, если ты еще в постели? Так кто эта Мартина Левин? По-моему, она просто классная. Такая спокойная, что ничего, кроме голоса, и не замечаешь. Я уверен, что Дельмон что-то замыслил.
— Подожди минутку.
Девушка открыла глаза. Ласково улыбнулась и сунула голову ему под мышку. Ночью она его всего обнюхала, сказав, что ей нравится его кожа. Милая малышка. Брюс потянул телефонный провод, перелез через девушку, погладившую его при этом по бедру, и вышел в коридор, чтобы закрыть дверь.
— Алло! Так я говорю, что ничего, кроме ее голоса, и не замечаешь. Что у вас за план?
— Перерезать пуповину.
— У тебя отняли любимую игрушку. Тебя находят недостаточно телегеничным. Это должно было случиться, Алекс. В один прекрасный день со всеми нами случается что-то в этом роде.
— У тебя это случилось с Изабель Кастро. В тот день, когда ты сфабриковал репортаж о проституции.
— Это тебе толстуха Жуаньи рассказала?
— А что это меняет?
— Да ничего это не меняет. Кастро хотела сделать репортаж про жизнь шлюх. Так и слышу ее голос: «Фред, создай нам такую тяжелую, горячую атмосферу. Нашим слушателям нужны сильные ощущения». Я подумал: «Кому это нужно, все эти умничанья? Что Кастро знает про жизнь шлюх?» Это тяжело, это горячо. Чего еще надо? Бедные девочки и так хлебают самое мерзкое, что есть в мире. Сильные ощущения, мать ее! Ну, я и смастерил эту историю с помощью одной подружки. Мы здорово посмеялись. И это было лучше, чем в жизни. Реальность разочаровала бы Кастро. Я дал ей то, чего она хотела. Потому что на самом деле настоящей шлюхой была она сама. Она, всегда готовая ублажить своих слушателей-извращенцев.
— Кажется, ты ее ненавидел, потому что она тебя послала.
— Я не спорю. Я ее ненавидел. Но потом я все забыл. Знаешь, почему?
— Потому что подвернулась хорошая работенка на телевидении.
— Да, и потому что я встретил Тессу. Кастро по сравнению с ней— девчонка.
— Ты знаешь, что иногда писатели придумывают роковых женщин, которых на самом деле не существует, а, Фред?
— По-моему, это их работа.
— Я тебе говорю про всяких Айдору. Это виртуальные женщины. Красивые, как уравнение.
— И не зануды? Делают то, о чем их просят?
— Нет, конечно. Это — роковые женщины, друг мой.
— Что-то ты чересчур в форме для раннего утра.
— Я с утра всегда в форме.
Алекс?
Да?
— Я хочу сделать репортаж о Мартине Левин. Портрет женщины-полицейского, преследующей мерзавца, которому нравится убивать женщин.
— И все?
— Это только начало. Хочу, чтобы она сказала, что ее голос— из тех, что нравятся Воксу. И что Дельмон выбрал ее именно за это.
— Если тебе удастся заставить ее все это сказать, значит, Саньяк прокололся. И что она — всего лишь голос, причем слишком болтливый
— Что? Это не Дельмон придумал?
— Нет. Это психолог.
— Чувак, которого ты не выносишь?
— Честно говоря, не думаю, что на свете есть хоть один чувак, которого я не смог бы вынести. Просто это— потеря времени.
— Ты как я. Предпочитаешь ненавидеть женщин.
Смеясь, Гедж повесил трубку. Брюс вернулся в спальню и поставил телефон на тумбочку у кровати. Натали повернулась, откинув при этом одеяло, словно случайно. Ее красивое девятнадцатилетнее тело образовало на постели диагональ, заканчивающуюся темной копной волос. У Тессы тоже были длинные черные волосы, немного напоминавшие певицу Шер. Одну из немногих, переживших поп-эпоху. Вся на силиконе, но пышущая здоровьем. Тесса носила такую прическу с конца семидесятых.
С улицы Оберкампф доносился шум редких машин. После безумных ночей квартал просыпался поздно и неспешно.
Семь часов. Тихое раннее утро. Покой. Брюс подумал, что Вокс переживал подобные утра с женщинами, которых собирался уничтожить. Он пользовался их нежностью. Их лицами, уткнувшимися в складки его тела, вдыхающие его запах. Его руки погружались в их волосы, ощупывали изгибы их фигур. Тени и свет на вытянувшихся телах, окутанных покоем. Его руки скользили по их шеям, задерживались на них. Он шептал им слова. Те, что говорят любовники. Он говорил и делал то, что делают все. Такое вот понятие о счастье.
Счастье, которое разлетится в куски, когда настанет время.
Сейчас здесь была эта юная Натали. Она неожиданно нагрянула к нему вчера, когда он в очередной раз слушал «Запретные ночи», посвященные кибернетике. Вернулась внезапно, после первой проведенной вместе ночи, которую он считал последней. Они встретились в баре недалеко от дома. Непринужденная болтовня с будущей стилисткой, слегка расслабившейся после второй кружки пива. Свежесть девчушки, гордящейся тем, что заполучила взрослого дяденьку. Она сказала, что ей нравятся его глаза и рот, что у него очень волнующее лицо. Он сообщил ей, что служит в полиции. Она пришла в восторг. Добавила: «Значит, ты заслужил такое лицо». Что она хотела этим сказать? Забавная девичья болтовня. Она все время смеялась. Они славно провели время.
Прошедшей ночью она сказала, что любит его. Очень хрупкие слова. Очень опасные. Он положил руку ей на губы, слегка прижал. Объяснил, что не следует говорить такие вещи. Она вопросительно посмотрела на него. Такое вот понятие о счастье.
Вокс убивал женщин вроде нее. Дело было не только в голосе. Дело было в ощущении покоя. Он убивал тех, которые считали его нежным, внимательным, легким, приятным и подпускали его слишком близко. Так близко, что он мог убить их.
Натали неподвижно лежала на кровати. Покрытая пушком кожа, красивые ножки, девичий живот, гладкие волосы, профиль ребенка, мало что видевшего в жизни и находившего полицейских возбуждающими. Интересно, убивал ли Вокс в моменты полного спокойствия? Когда ощущение близости обострялось до непреодолимости. Любуясь Натали, Брюс думал о Воксе как о чудовище, обитающем в океане нежности. Взбудоражив этот океан, чудовище приводило в движение мертвую зыбь, убийственную, как та ненависть, которую оно носило в себе с детства. Море ненависти. Нет, мать ненависти[5], сказал бы Саньяк. Сила, действующая по собственным законам. Сила, поднявшаяся из глубин естества, та сила, присутствия которой в себе следовало бы бояться каждому из нас.
Брюс опустился на колени возле кровати и сжал щиколотку Натали. Она засмеялась. Он стал целовать ее ступни. Она села и притянула его к себе. Она целиком отдавалась тому, что делала. Брюс спрашивал себя — неужели и он был таким в девятнадцать лет?
Порывшись в шкафу, словно она была у себя дома, девушка вытащила одну из его просторных клетчатых рубах, натянула ее и теперь хозяйничала на кухне. Она решила приготовить им воскресный завтрак и, несмотря на очевидное отсутствие опыта, не отступала от намеченного. Она не знала, сколько класть кофе, и не догадалась, что масло стоило бы вынуть из холодильника до того, как расставлять тарелки. «Это поколение живет с родителями»,—подумал Брюс, включаясь в работу. Девушка сказала, чтобы он сел, что она все сделает сама, и сунула ему в руку стакан апельсинового сока. Он коротко, хотя и дружелюбно объяснил ей, что уже много лет живет один и усвоил основные правила выживания. Если быть точным, три года и два месяца. Она покачала головой, такой промежуток, позволявший загадывать что угодно, ей явно понравился.
Брюс съел приготовленную ею яичницу с беконом— там было много соли, но мало перца. Потом потащил ее в постель, где они задержались довольно долго. Она предложила сделать ему массаж, объяснив, что научилась этому от подружки-индианки, родом из Калькутты. Он согласился. Натали уделила особое внимание тому, что называла треугольником, геометрически правильному пространству между плечами, притягивающему тяжелые удары, злые вибрации, потрясения. Он чувствовал, как она трется мягким, влажным низом живота о его бедра, и подумал, что хорошо было бы немножко отодвинуться и просто полежать. Рядышком. Она хотела новых ласк. Он исполнял ее желания, пока их не прервал телефон.
— Майор Брюс? Это Шарль Женовези из лаборатории. Простите, что беспокою вас в воскресенье, но у меня кое-что новенькое. Я тут всю ночь слушал записи передач, которые вы мне дали. Я почти уверен, что на пять передач «Запретных ночей» звонил один и тот же слушатель. Голос сильно изменен, но можно судить по лексикону. Этот тип любит наречия типа «полностью», «конечно». Или прилагательные вроде «разумный», «двусмысленный», «революционный», «раздражающий».
— Отличная работа, Женовези. Надо будет дать послушать эти куски возможным свидетелям.
— Я об этом думал. И сделал для вас небольшой монтаж.
— Можете прислать его сегодня же утром с курьером в отдел?
— Без проблем. Думаете, мы что-то ухватили?
— Посмотрим. Еще раз спасибо.
— Иди прими душ, Натали.
Сам он только что это сделал, прежде чем надеть джинсы и черный джемпер. Он уже влез в любимые сапоги, но вспомнил, что забыл о лосьоне после бритья.
— Нет, я хочу, чтобы на мне остался твой запах.
— Хорошо, тогда одевайся, потому что мне надо уходить.
— Возьми меня с собой.
— Об этом не может быть и речи. Через полчаса у меня занятия по стрельбе.
— Ой, я хочу! Возьми меня! Хочу посмотреть, как ты стреляешь.
— Натали, мы не в телевизоре. Это настоящая жизнь. Я старый полицейский из плоти и крови, у меня есть работа. Я был очень рад, что ты ко мне зашла, но всему есть конец.
Она подошла, положила руку ему на грудь, нежно провела вверх, к шее. Ее глаза наполнились слезами. «Черт»,—подумал Брюс.
— Перерыв или конец? — спросила она наконец, пытаясь выглядеть храброй романтичной девушкой, которую не так-то легко сломить.
— Второе решение было бы более разумным.
— Но почему, Алекс? Нам было хорошо вместе, разве нет?
— Мне и одному очень хорошо. Ты очень славная, но я не хочу причинять тебе боль. Уходи, пока ты и впрямь не поверила в то, что говоришь. Тебе всего девятнадцать. А я не из тех, кто самоутверждается, заставляя страдать молодых девушек.
— Слишком поздно.
— Что? Из-за того, что мы два раза переспали?
— С первой минуты было поздно. С той минуты, когда я открыла дверь и увидела тебя в этом кафе. И через двадцать лет, когда мне будет столько же, сколько сейчас тебе, старый черт, ничего не изменится. Понимаешь?
Он вздохнул. Она разревется с минуты на минуту. «Надо как можно скорее найти себе виртуальную роковую женщину», — подумал он, подыскивая слова. Зазвонил телефон.
— Алекс Брюс?
— Он самый.
— Это Мартина. Мартина Левин. Шеффер мне сказал, что по утрам в воскресенье вы ездите в Национальный центр стрелкового спорта. Я подумала, может, мы могли бы там увидеться. Мне хотелось бы с вами поговорить.
— Это лучше, чем в забавном старомодном кабинете, а, Левин?
— Да, вот именно.
— Ну, коль скоро адрес вы знаете, там и встретимся.
— Отлично, до скорого.
Брюс посмотрел на свой «перфекто», брошенный на подлокотник кресла, мысленно представил кобуру и «манурин», лежащие под ним, и повернулся к Натали. Она уже сняла клетчатую рубаху, бросила ее на кровать и натягивала свитер и джинсы. Она надела их прямо на голое тело, как и кроссовки, сунула носки в карман. Сделала вид, будто не заметила, что забыла белые кружевные трусики на ковре. Она гордо вышла из спальни с грустной улыбкой и жадными глазами. Он услышал, как захлопнулась дверь квартиры.
— Слушай, где вы взяли эту деваху?
— Фред, который час?
— Какая разница, старик, если ты еще в постели? Так кто эта Мартина Левин? По-моему, она просто классная. Такая спокойная, что ничего, кроме голоса, и не замечаешь. Я уверен, что Дельмон что-то замыслил.
— Подожди минутку.
Девушка открыла глаза. Ласково улыбнулась и сунула голову ему под мышку. Ночью она его всего обнюхала, сказав, что ей нравится его кожа. Милая малышка. Брюс потянул телефонный провод, перелез через девушку, погладившую его при этом по бедру, и вышел в коридор, чтобы закрыть дверь.
— Алло! Так я говорю, что ничего, кроме ее голоса, и не замечаешь. Что у вас за план?
— Перерезать пуповину.
— У тебя отняли любимую игрушку. Тебя находят недостаточно телегеничным. Это должно было случиться, Алекс. В один прекрасный день со всеми нами случается что-то в этом роде.
— У тебя это случилось с Изабель Кастро. В тот день, когда ты сфабриковал репортаж о проституции.
— Это тебе толстуха Жуаньи рассказала?
— А что это меняет?
— Да ничего это не меняет. Кастро хотела сделать репортаж про жизнь шлюх. Так и слышу ее голос: «Фред, создай нам такую тяжелую, горячую атмосферу. Нашим слушателям нужны сильные ощущения». Я подумал: «Кому это нужно, все эти умничанья? Что Кастро знает про жизнь шлюх?» Это тяжело, это горячо. Чего еще надо? Бедные девочки и так хлебают самое мерзкое, что есть в мире. Сильные ощущения, мать ее! Ну, я и смастерил эту историю с помощью одной подружки. Мы здорово посмеялись. И это было лучше, чем в жизни. Реальность разочаровала бы Кастро. Я дал ей то, чего она хотела. Потому что на самом деле настоящей шлюхой была она сама. Она, всегда готовая ублажить своих слушателей-извращенцев.
— Кажется, ты ее ненавидел, потому что она тебя послала.
— Я не спорю. Я ее ненавидел. Но потом я все забыл. Знаешь, почему?
— Потому что подвернулась хорошая работенка на телевидении.
— Да, и потому что я встретил Тессу. Кастро по сравнению с ней— девчонка.
— Ты знаешь, что иногда писатели придумывают роковых женщин, которых на самом деле не существует, а, Фред?
— По-моему, это их работа.
— Я тебе говорю про всяких Айдору. Это виртуальные женщины. Красивые, как уравнение.
— И не зануды? Делают то, о чем их просят?
— Нет, конечно. Это — роковые женщины, друг мой.
— Что-то ты чересчур в форме для раннего утра.
— Я с утра всегда в форме.
Алекс?
Да?
— Я хочу сделать репортаж о Мартине Левин. Портрет женщины-полицейского, преследующей мерзавца, которому нравится убивать женщин.
— И все?
— Это только начало. Хочу, чтобы она сказала, что ее голос— из тех, что нравятся Воксу. И что Дельмон выбрал ее именно за это.
— Если тебе удастся заставить ее все это сказать, значит, Саньяк прокололся. И что она — всего лишь голос, причем слишком болтливый
— Что? Это не Дельмон придумал?
— Нет. Это психолог.
— Чувак, которого ты не выносишь?
— Честно говоря, не думаю, что на свете есть хоть один чувак, которого я не смог бы вынести. Просто это— потеря времени.
— Ты как я. Предпочитаешь ненавидеть женщин.
Смеясь, Гедж повесил трубку. Брюс вернулся в спальню и поставил телефон на тумбочку у кровати. Натали повернулась, откинув при этом одеяло, словно случайно. Ее красивое девятнадцатилетнее тело образовало на постели диагональ, заканчивающуюся темной копной волос. У Тессы тоже были длинные черные волосы, немного напоминавшие певицу Шер. Одну из немногих, переживших поп-эпоху. Вся на силиконе, но пышущая здоровьем. Тесса носила такую прическу с конца семидесятых.
С улицы Оберкампф доносился шум редких машин. После безумных ночей квартал просыпался поздно и неспешно.
Семь часов. Тихое раннее утро. Покой. Брюс подумал, что Вокс переживал подобные утра с женщинами, которых собирался уничтожить. Он пользовался их нежностью. Их лицами, уткнувшимися в складки его тела, вдыхающие его запах. Его руки погружались в их волосы, ощупывали изгибы их фигур. Тени и свет на вытянувшихся телах, окутанных покоем. Его руки скользили по их шеям, задерживались на них. Он шептал им слова. Те, что говорят любовники. Он говорил и делал то, что делают все. Такое вот понятие о счастье.
Счастье, которое разлетится в куски, когда настанет время.
Сейчас здесь была эта юная Натали. Она неожиданно нагрянула к нему вчера, когда он в очередной раз слушал «Запретные ночи», посвященные кибернетике. Вернулась внезапно, после первой проведенной вместе ночи, которую он считал последней. Они встретились в баре недалеко от дома. Непринужденная болтовня с будущей стилисткой, слегка расслабившейся после второй кружки пива. Свежесть девчушки, гордящейся тем, что заполучила взрослого дяденьку. Она сказала, что ей нравятся его глаза и рот, что у него очень волнующее лицо. Он сообщил ей, что служит в полиции. Она пришла в восторг. Добавила: «Значит, ты заслужил такое лицо». Что она хотела этим сказать? Забавная девичья болтовня. Она все время смеялась. Они славно провели время.
Прошедшей ночью она сказала, что любит его. Очень хрупкие слова. Очень опасные. Он положил руку ей на губы, слегка прижал. Объяснил, что не следует говорить такие вещи. Она вопросительно посмотрела на него. Такое вот понятие о счастье.
Вокс убивал женщин вроде нее. Дело было не только в голосе. Дело было в ощущении покоя. Он убивал тех, которые считали его нежным, внимательным, легким, приятным и подпускали его слишком близко. Так близко, что он мог убить их.
Натали неподвижно лежала на кровати. Покрытая пушком кожа, красивые ножки, девичий живот, гладкие волосы, профиль ребенка, мало что видевшего в жизни и находившего полицейских возбуждающими. Интересно, убивал ли Вокс в моменты полного спокойствия? Когда ощущение близости обострялось до непреодолимости. Любуясь Натали, Брюс думал о Воксе как о чудовище, обитающем в океане нежности. Взбудоражив этот океан, чудовище приводило в движение мертвую зыбь, убийственную, как та ненависть, которую оно носило в себе с детства. Море ненависти. Нет, мать ненависти[5], сказал бы Саньяк. Сила, действующая по собственным законам. Сила, поднявшаяся из глубин естества, та сила, присутствия которой в себе следовало бы бояться каждому из нас.
Брюс опустился на колени возле кровати и сжал щиколотку Натали. Она засмеялась. Он стал целовать ее ступни. Она села и притянула его к себе. Она целиком отдавалась тому, что делала. Брюс спрашивал себя — неужели и он был таким в девятнадцать лет?
Порывшись в шкафу, словно она была у себя дома, девушка вытащила одну из его просторных клетчатых рубах, натянула ее и теперь хозяйничала на кухне. Она решила приготовить им воскресный завтрак и, несмотря на очевидное отсутствие опыта, не отступала от намеченного. Она не знала, сколько класть кофе, и не догадалась, что масло стоило бы вынуть из холодильника до того, как расставлять тарелки. «Это поколение живет с родителями»,—подумал Брюс, включаясь в работу. Девушка сказала, чтобы он сел, что она все сделает сама, и сунула ему в руку стакан апельсинового сока. Он коротко, хотя и дружелюбно объяснил ей, что уже много лет живет один и усвоил основные правила выживания. Если быть точным, три года и два месяца. Она покачала головой, такой промежуток, позволявший загадывать что угодно, ей явно понравился.
Брюс съел приготовленную ею яичницу с беконом— там было много соли, но мало перца. Потом потащил ее в постель, где они задержались довольно долго. Она предложила сделать ему массаж, объяснив, что научилась этому от подружки-индианки, родом из Калькутты. Он согласился. Натали уделила особое внимание тому, что называла треугольником, геометрически правильному пространству между плечами, притягивающему тяжелые удары, злые вибрации, потрясения. Он чувствовал, как она трется мягким, влажным низом живота о его бедра, и подумал, что хорошо было бы немножко отодвинуться и просто полежать. Рядышком. Она хотела новых ласк. Он исполнял ее желания, пока их не прервал телефон.
— Майор Брюс? Это Шарль Женовези из лаборатории. Простите, что беспокою вас в воскресенье, но у меня кое-что новенькое. Я тут всю ночь слушал записи передач, которые вы мне дали. Я почти уверен, что на пять передач «Запретных ночей» звонил один и тот же слушатель. Голос сильно изменен, но можно судить по лексикону. Этот тип любит наречия типа «полностью», «конечно». Или прилагательные вроде «разумный», «двусмысленный», «революционный», «раздражающий».
— Отличная работа, Женовези. Надо будет дать послушать эти куски возможным свидетелям.
— Я об этом думал. И сделал для вас небольшой монтаж.
— Можете прислать его сегодня же утром с курьером в отдел?
— Без проблем. Думаете, мы что-то ухватили?
— Посмотрим. Еще раз спасибо.
— Иди прими душ, Натали.
Сам он только что это сделал, прежде чем надеть джинсы и черный джемпер. Он уже влез в любимые сапоги, но вспомнил, что забыл о лосьоне после бритья.
— Нет, я хочу, чтобы на мне остался твой запах.
— Хорошо, тогда одевайся, потому что мне надо уходить.
— Возьми меня с собой.
— Об этом не может быть и речи. Через полчаса у меня занятия по стрельбе.
— Ой, я хочу! Возьми меня! Хочу посмотреть, как ты стреляешь.
— Натали, мы не в телевизоре. Это настоящая жизнь. Я старый полицейский из плоти и крови, у меня есть работа. Я был очень рад, что ты ко мне зашла, но всему есть конец.
Она подошла, положила руку ему на грудь, нежно провела вверх, к шее. Ее глаза наполнились слезами. «Черт»,—подумал Брюс.
— Перерыв или конец? — спросила она наконец, пытаясь выглядеть храброй романтичной девушкой, которую не так-то легко сломить.
— Второе решение было бы более разумным.
— Но почему, Алекс? Нам было хорошо вместе, разве нет?
— Мне и одному очень хорошо. Ты очень славная, но я не хочу причинять тебе боль. Уходи, пока ты и впрямь не поверила в то, что говоришь. Тебе всего девятнадцать. А я не из тех, кто самоутверждается, заставляя страдать молодых девушек.
— Слишком поздно.
— Что? Из-за того, что мы два раза переспали?
— С первой минуты было поздно. С той минуты, когда я открыла дверь и увидела тебя в этом кафе. И через двадцать лет, когда мне будет столько же, сколько сейчас тебе, старый черт, ничего не изменится. Понимаешь?
Он вздохнул. Она разревется с минуты на минуту. «Надо как можно скорее найти себе виртуальную роковую женщину», — подумал он, подыскивая слова. Зазвонил телефон.
— Алекс Брюс?
— Он самый.
— Это Мартина. Мартина Левин. Шеффер мне сказал, что по утрам в воскресенье вы ездите в Национальный центр стрелкового спорта. Я подумала, может, мы могли бы там увидеться. Мне хотелось бы с вами поговорить.
— Это лучше, чем в забавном старомодном кабинете, а, Левин?
— Да, вот именно.
— Ну, коль скоро адрес вы знаете, там и встретимся.
— Отлично, до скорого.
Брюс посмотрел на свой «перфекто», брошенный на подлокотник кресла, мысленно представил кобуру и «манурин», лежащие под ним, и повернулся к Натали. Она уже сняла клетчатую рубаху, бросила ее на кровать и натягивала свитер и джинсы. Она надела их прямо на голое тело, как и кроссовки, сунула носки в карман. Сделала вид, будто не заметила, что забыла белые кружевные трусики на ковре. Она гордо вышла из спальни с грустной улыбкой и жадными глазами. Он услышал, как захлопнулась дверь квартиры.