Роберт Силверберг
Маска времени (Ворнан-19)

ГЛАВА 1

   Подобные воспоминания, полагаю, должны начинаться несколькими фразами о личном участии: я — человек, я был там, я страдал. И действительно, нет нужды преуменьшать моей роли в невероятных событиях последних двенадцати месяцев. Я близко сошелся с этим пришельцем из будущего. Я сопровождал его в бешеной круговерти путешествия по нашему миру. Я был рядом с ним в самом конце.
   Но не в начале. Поэтому, излагая полную историю его пребывания на Земле, я вынужден предварить ее некоторыми сведениями о себе. Когда Ворнан Девятнадцатый прибыл в нашу эпоху, я находился столь далеко от этого экстраординарной происшествия, что узнал о нем лишь несколько недель спустя. Однако меня затянуло в созданный им водоворот так же, как и вас, всех и каждого.
   Меня зовут Лео Гарфилд. Сегодня, 5 декабря 1999 года, мне пятьдесят два. Я холост, бодр и здоров. Живу в Ирвине, штат Калифорния, возглавляю кафедру физики в Калифорнийском университете. Мои научные исследования связаны с субатомными частицами, движущимися против потока времени. Лекций студентам не читаю. Я курировал дипломные работы нескольких выпускников, которых считаю своими учениками, н постоянных студентов в нашей лаборатории обычно нет. Вен сознательную жизнь занимался я указанными выше частица ми, и мне удалось отправить в прошлое несколько электронов, сбив их с привычных орбит. Когда-то я полагал это значительным достижением.
   Ко времени прибытия Ворнана Девятнадцатого я зашел своей работе в глухой тупик и отправился в пустыню, дабы преодолеть кризис. И не сразу узнал о пришествии Ворнана. Пишу об этом не для того, чтобы оправдаться, но излагаю факты. Я поселился в доме моих друзей в пятидесяти милях южнее Тусона[1], жилище вполне современном, оборудованном всеми необходимыми средствами связи, вроде спутниковых антенн или информационных экранов, не говоря уже о компьютерах. Так что при желании я, наверное, мог бы с самого начала не отстать от текущих событий. А если и отстал, то лишь потому, что не проявлял к ним ни малейшего интереса, но не из-за полной изоляции от окружающего мира. Днями долгие прогулки по пустыне помогали мне обрести душевное равновесие, по вечерам же я мог пользоваться благами человеческой цивилизации.
   И к пришествию Ворнана я возвращаюсь лишь с одной целью — чтобы иметь исходную точку отсчета. Ибо к тому времени, когда я стал непосредственным участником этой истории, она была уже стара, как падение Византии или триумф Аттилы, и о появлении Ворнана мне рассказывали, словно о событии, дошедшем до нас из глубины веков.
   Материализовался он в Риме 25 декабря 1998 года, после полудня.
   Рим? День рождения Христа? Естественно, день он выбрал сознательно. Новый Мессия, спускающийся с небес в святой город? Сколь банально! Какой дешевый эффект!
   Позднее Ворнан настаивал, что произошло это случайно.
   Улыбаясь своей неотразимой улыбкой, он разглаживал большими пальцами кожу под глазами и говорил: «У меня был один шанс из трехсот шестидесяти пяти объявиться здесь в заранее выбранный день. Теория вероятности распорядилась сама, без моего участия. Да и что особенного в этом дне Рождества?»
   — Родился Спаситель, — отвечал я, — данным давно.
   — Простите, спаситель кого?
   — Человечества. Тот, кто пришел, чтобы искупить наши грехи.
   Ворнан Девятнадцатый уставился на невидимую сферу, которая, казалось, всегда висела в нескольких футах от его лица. Наверное, он обдумывал понятия спасения, искупления греха, чтобы слова эти обрели для него какой-то смысл, перестав быть лишь сотрясением воздуха.
   — Этот искупитель человечества родился в Риме?
   — В Вифлееме.
   — Окраина Рима?
   — Не совсем. Так что, раз уж вы прибыли к нам на Рождество, вам следовало бы явиться народу в Вифлееме.
   — Я бы так и сделал, если б стремился к этому. Но я ничего ни знал о вашем святом, Лео. Ни дату его рождения, ни место, ни имя.
   — Иисус забыт в вашем времени, Ворнан?
   — Я очень невежественный человек, Лео, о чем вам постоянно и твержу. Я никогда не изучал древние религии. И оказался в этом месте и в это время по воле случая, — тут по его лицу пробежала озорная улыбка.
   Возможно, он говорил правду. Если б он желал изображать Мессию, Вифлеем подошел бы для этой цели куда больше. А уж выбирая Рим, он мог бы спуститься на площадь перед собором святого Петра, в тот самый момент, когда Папа Сикст благословлял верующих. Серебристое сияние, появившаяся в небе, медленно увеличивающаяся, по мере приближения, фигура, сотни тысяч людей, застывших на коленях в благоговейном трепете, и он, посланец будущего, улыбающийся, осеняющий всех знаком креста, желающий человечеству добра и счастья. Но Ворнан избрал иной путь. И коснулся земли у подножия Испанских ступеней[2], рядом с фонтаном, там, где обычно толпятся состоятельные покупатели, направляющиеся к магазинам Виа Кондотти. Но на Рождество Пьяцца ди Спанья практически пуста, магазины Виа Кондотти закрыты, да и на Ступенях нет ни души. Вот и в тот день лишь несколько прихожан спешили в церковь Тринити деи Монти. В воздухе кружили снежинки, с Тибра дул пронизывающий ветер. В Риме было тревожно. Ночью апокалипсисты[3] учинили дебош. Разнузданная толпа с раскрашенными лицами наводнила Форум, устроила дикие пляски вокруг развалин Колизея, бесчисленные парочки сменяли друг друга на памятнике Виктору Эммануилу[4], дабы осквернить белизну мрамора яростным совокуплением. То был, пожалуй, едва ли не самый крупный взрыв безрассудства в Риме, хотя и несравнимый с тем, что обычно вытворяли апокалипсисты в Лондоне или, скажем, в Нью-Йорке. Однако разогнать их удалось лишь карабинерам, набросившимся на визжащую, обезумевшую толпу с дубинками-парализаторами. И чуть ли не до рассвета Вечный Город оглашали жуткие вопли. А потом наступило утро дня Рождества, миновал полдень и, пока я еще спал в тепле Аризонской пустыни, со свинцово-черных небес, в серебристом сиянии, сошел на землю Ворнан Девятнадцатый, гость из будущего.
   Девяносто девять человек засвидетельствовали его пришествие. В главном их показания практически совпали.
   Спустился он с неба. Все свидетели в один голос заявляли, что перемещался он по широкой дуге, верхняя точка которой находилась над церковью Тринити деи Монти (там его и заметили), обогнувшей Испанские ступени, чтобы упереться основанием в Пьяцца ди Спанья, в нескольких футах от похожего на корабль фонтана. В соответствии с законом всемирного тяготения, в момент касания земли скорость Ворнана Девятнадцатого составляла несколько тысяч футов в секунду, если его высадили из летательного аппарата, укрывшегося в тяжелых облаках, нависших над церковью.
   Однако приземлился он на обе ноги, не испытав при этом никаких неудобств. Потом, как бы между прочим, он упомянул о «гравитационном нейтрализаторе», контролирующем его спуск, но не стал вдаваться в подробности, так что теперь мы и вовсе ничего не узнаем.
   Приземлился он в чем мать родила. Правда, трое свидетелей отмечали наличие мерцающего сияния, прозрачного везде, за исключением области половых органов, где оно сгущалось до матовости, скрывающей срамное место пришельца. Речь, судя по всему, шла об эдаком набедренном нимбе. По странной случайности этими свидетелями оказались монахини, стоявшие у дверей церкви. Остальные девяносто шесть свидетелей настаивали на полной наготе Ворнана Девятнадцатого. И большинство из них в мельчайших подробностях описали анатомию его наружных детородных органов. Со временем мы все узнали о выдающихся мужских способностях Ворнана, но в тот момент свидетели отметили лишь внушительные размеры его «агрегата».
   Возникала интересная коллизия. Привиделся ли монахиням нимб у чресел Ворнана? Или они сознательно выдумали его, чтобы соблюсти свою добродетель? А может, Ворнан устроил так, чтобы голым увидели его лишь те, кто не мог испытать при этом душевного потрясения.
   Не знаю. Культ Апокалипсиса показал нам, что массовые галлюцинации возможны, поэтому я не могу отвергать первого предположения. Как и второго, ибо за две тысячи лет христианства священнослужители далеко не всегда говорили только правду. А вот к той версии, что Ворнан избавил монахинь от необходимости лицезреть свою наготу, я отношусь скептически. Он никогда не старался поберечь чьи-либо нервы, да, пожалуй, и представить себе не мог, что человеческие существа , надобно оберегать от столь удивительного зрелища, как человеческое тело. Кроме того, если он слыхом не слыхивал о Христе, где уж ему знать о монахинях и их обетах? Но я не намерен недооценивать его хитрости и полагаю, что Ворнан располагал техническими возможностями, позволяющими ему явиться перед монахинями в одном виде, а перед остальными — в другом.
   Далее, как мы все знаем, монахини в мгновение ока исчезли в церкви. Некоторые свидетели решили, что Ворнан — какой-нибудь маньяк-апокалипсист, а потому более не обращали на него внимания. Но многие, как зачарованные, не отрывали глаз от обнаженного пришельца, что бродил по Пьяцца ди Спанья. Сначала его заинтересовал фонтан, потом — витрины магазинов на дальней стороне площади, наконец, стоящие у тротуара автомобили. Зимний холод никоим образом не беспокоил его. А когда на площади не осталось ничего достойного внимания, он двинулся вверх по лестнице. И успел подняться на пятую ступень, когда за ним, бросился полицейский с перекошенным от негодования лицом, крича, что он должен спуститься и сесть в патрульную машину.
   — Я не сделаю того, о чем вы говорите, — ответствовал Ворнан.
   То были его первые, обращенные к нам слова, начало апостольского послания варварам. Произнес он их по-английски. Многие свидетели услышали его и поняли, что он сказал, полицейский — нет, продолжая ругать его на итальянском.
   — Я — путешественник из далекой эпохи, — продолжил Ворнан. Опять же по-английски. — Я прибыл, чтобы познакомиться с вашим миром.
   Полицейский побагровел от ярости. Он не сомневался, что Ворнан — апокалипсист, причем апокалипсист американский, каковые считались самыми худшими из всех. Свой долг он видел в защите благопристойности Рима и святости дня рождения Младенца от эксбиционистской вульгарности сумасшедшего. И вид бледнокожих, удаляющихся от него ягодиц окончательно вывел из себя стража порядка. Он снял с себя плащ и устремился за Ворнаном с явным намерением укрыть его этим плащом от посторонних взоров.
   Свидетели, все, как один, утверждали, что Ворнан Девятнадцатый не обернулся, не тронул полицейского и пальцем. Последний же, настигнув пришельца, протянул руку, чтобы схватить его за правое плечо. Сверкнул сине-желтый разряд, раздался негромкий хлопок, полицейский отшатнулся, словно его ударило молнией. Потерял равновесие, упал, скатился по ступеням вниз, где и остался лежать. Зеваки подались назад. А Ворнан продолжил подъем и остановился на верхней площадке, чтобы поделиться с одним из свидетелей кое-какими сведениями о себе.
   То был немецкий апокалипсист Хорст Клейн, девятнадцати лет от роду, принимавший участие в дебоше, учиненном на Форуме между полуночью и рассветом. Слишком возбужденный, чтобы идти спать, он слонялся по городу в состоянии post coitus[5] депрессии. Юный Клейн, свободно владеющий английским, в последующие дни стал всеобщим знакомцем, регулярно появляясь на телеэкранах, раз за разом рассказывая об увиденном. Со временем о нем забыли, но свое место в истории он занял, и я не сомневаюсь, что он до сих пор делится воспоминаниями о минутах общения с Ворнаном с жителями Мекленбурга или Шлесвига.
   — Напрасно вы убили карабинера, — такими словами встретил Клейн подошедшего к нему Ворнана. — Они вам этого не простят.
   — Он не умер. Оглушен, не более того.
   — Выговор у вас не такой, как у американцев.
   — Я не из Америки. Из Централити. Из будущего, понимаете? Нас разделяет тысяча лет.
   Клейн рассмеялся.
   — Через триста семьдесят два дня наступит конец света.
   — Вы в это верите? Какой нынче год?
   — Тысяча девятьсот девяносто восьмой. Двадцать пятое декабря.
   — Мир просуществует еще по меньшей мере тысячу лет. В этом я уверен. Я — Ворнан Девятнадцатый и здесь я — гость. И нуждаюсь в гостеприимстве. Я с удовольствием попробую ваши еду и питье. Я хочу носить одежду вашего времени. Меня интересует старинная техника секса. Где у вас дом половых сношений?
   — Вон то серое здание, — Клейн указал на церковь Тринити деи Монти. — Там удовлетворят все ваши потребности. Только скажите, что вы прибыли из будущего. Из две тысячи девятьсот девяносто восьмого года, так?
   — По вашему летоисчислению, из две тысячи девятьсот девяносто девятого.
   — Отлично. Им это понравится. Докажите, что конец света не наступит через год, и вам дадут все, что пожелаете.
   — Мир будет существовать гораздо дольше, — со всей серьезностью изрек Ворнан Девятнадцатый. — Благодарю вас, друг мой. — И двинулся к церкви.
   Со всех сторон к нему сбежались карабинеры. Не решаясь приблизиться меньше чем на пять ярдов, они взяли Ворнана в кольцо, чтобы не пустить его к церкви. Каждый держал в руках дубинку-парализатор. Один из полицейских кинул ему плащ.
   — Надень его!
   — Я не говорю на вашем языке.
   — Они хотят, чтобы вы прикрыли свое тело, — пояснил Хорст Клейн. — Их оскорбляет ваша нагота.
   — У меня нормальное тело, без пороков и изъянов. Почему я должен прикрывать его? — удивился Ворнан.
   — Они этого хотят, и у них парализаторы. Ими вам могут причинить боль. Видите? Вот эти серые палки, что они выставили перед собой.
   — Могу я осмотреть ваше оружие? — дружелюбно обратился Ворнан Девятнадцатый к полицейскому, что стоял ближе всех, и протянул руку. Полицейский попятился. Но Ворнан оказался проворнее и вырвал дубинку из рук полицейского. Схватился он за свободный конец, а потому должен был получить чуть ли не смертельный энергетический удар, но даже не пошатнулся. Полицейские с выпученными от изумления глазами наблюдали, как Ворнан возится с дубинкой, водит рукой по металлическому набалдашнику. А потом, истово крестясь, подались назад. Хорст Клейн прорвался сквозь разомкнувшееся кольцо и распростерся у ног Ворнана.
   — Вы в правду из будущего?
   — Разумеется.
   — Как вы это делаете… касаетесь парализатора?
   — Энергию силовых полей можно поглощать и преобразовывать. Вы это еще не умеете?
   Юноша-немец привстал, дрожа всем телом, покачал головой. Поднял плащ полицейского и протянул Ворнану.
   — Накиньте его на себя, — прошептал он. — Пожалуйста. Помогите нам свыкнуться с вами. Вам нельзя ходить голым.
   Как это ни странно, Ворнан подчинился. Пусть и не без труда, но надел плащ, застегнул пуговицы.
   — Так через год конца света не будет? — спросил Клейн.
   — Нет. Определенно, нет.
   — Так мне пудрили мозги!?
   — Возможно.
   По щекам юноши потекли слезы. С губ сорвался смешок. Кулаки забарабанили по каменным плитам. Дрожа, рыдая, смеясь, Хорст Клейн потерял веру в идеи апокалипсистов.
   А у человека из будущего появился первый апостол.

ГЛАВА 2

   В Аризоне я ничего этого не знал. А если б и услышал пришествии Ворнана, то расценил бы это сообщение, как очередную человеческую глупость. Интенсивной работой и отсутствием результатов я загнал себя в тупик, а потому не обращал внимания на происходящее вне пределов моего черепа. Мозгу своему я предоставлял минимум пищи для размышлений, и в перечень излишеств попали в тот месяц и текущие события.
   Мои хозяева во всем потакали мне. Им уже доводилось общаться со мной в периоды подобных кризисов, и они знали как себя вести. Мне требовалось то очень хрупкое сочетание ненавязчивой заботы и ощущения уединенности, которое могли создать лишь люди, тонко чувствующие состояние души ближнего своего. И я не погрешу против истины, утверждая, что несколько раз Джек и Ширли Брайнт спасли меня от безумия.
   Джек работал со мной в Ирвине несколько лет в конце восьмидесятых годов. Он появился у нас сразу же после окончания МIТ[6], где получил диплом с отличием, и, как и большинство выпускников этого института, прибыл к нам бледный и немощный, неся на себе печать жизни на востоке, где зимой холодно, а летом нечем дышать от жары. И я не без удовольствия наблюдал, как в нашем благодатном климате он распускается, словно бутон. При первой встрече Джеку было чуть больше двадцати. Высокий, но узкогрудый, с густыми, нерасчесанными волосами, всегда небритый, с запавшими глазами, тонкими, пребывающими в постоянном движении губами, он обладал стереотипным набором особенностей характера, тиков[7], привычек, свойственных молодому гению. Я читал его статьи по физике элементарных частиц. Блестящие статьи. Вы должны понимать, что в физике можно продвигаться вперед лишь благодаря интуитивным догадкам, возможно, озарениям, а потому нет нужды быть старым и мудрым, чтобы открывать новое. Ньютон предложил новую форму Вселенной еще юношей. Эйнштейн, Шредингер, Гейзенберг, Паули и прочие первопроходцы познакомили мир со своими открытиями, не достигнув и тридцати лет. Можно, конечно, как Бор[8], мудреть с годами, но и Бор проник в глубь атома совсем молодым. Так что, называя статьи Джека Брайнта блестящими, я не хочу сказать, что он подавал большие надежды. Суть в другом: он был гением без всяких скидок на возраст, встал в один ряд с великими, еще не защитив диплома.
   В первые два года, которые он провел в Ирвине, я искренне верил, что Джек совершит переворот в физике. Он обладал уникальным даром: интуиция безошибочно вела его к цели, сметая все сомнения и преграды. А кроме того, он достаточно хорошо знал математику и обладал должной настойчивостью, чтобы, следуя за интуицией, высветить истину во мраке непознанного.
   Его работа не имела непосредственной связи с моей. Мой проект обратимости времени переходил из теоретической в экспериментальную стадию, ибо я уже миновал этапы первичных расчетов и теперь постоянно пропадал на гигантском ускорителе элементарных частиц, пытаясь создать достаточно мощные энергетические поля, чтобы послать фрагменты атомов в прошлое.
   Джек, наоборот, был чистым теоретиком. Его занимали атомные силы притяжения. Их наличие, разумеется, ни для кого не составляло тайны. Но Джеку удалось по-новому взглянуть на некоторые положения, вытекающие из экспериментов с мезонами, проведенных в 1935 году Юкавой[9]. По ходу дела он переосмыслил всю имеющуюся информацию по «клею», тем силам, что сохраняют атом единым целым. И у меня сложилось впечатление, что Джек находился на пороге одного из самых выдающихся открытий в истории человечества: осознания фундаментальных энергетических взаимоотношений, лежащих в основе мироздания.
   К чему, собственно, и стремятся все физики.
   Как научный руководитель Джека, я, конечно, приглядывал за ним, просматривая черновики его докторской диссертации, но большую часть времени, естественно, уделял своей работе. Но постепенно до меня дошло, к чему может привести успешное завершение этих исследований. Его выкладки не выходили за пределы чистой физики, но в будущем могли приобрести сугубо практическое значение. Он уверенно шел к открытию высвобождения из атомов энергии сил притяжения и ее высвобождения не в виде взрыва, но контролируемого потока.
   Сам Джек этого не понимал. Практическое приложение теоретических расчетов его не интересовало. В стерильной атмосфере математических уравнений у него не возникало даже мысли о том, к каким последствиям для фондовой биржи могли привести его труды. Я — понимал.
   Резерфорд[10] в начале двадцатого столетия занимался чистой теорией, однако именно его работы привели к взрыву над Хиросимой. Ученые, не столь гениальные, как Джек, покопавшись в его расчетах, нашли бы, как высвободить энергию атома. Причем обошлись как без деления атома, так и без ядерного синтеза. Появлялась возможность влезать в любой атом и черпать из него энергию, словно воду из колодца. Если Джек доводил свою работу до логического конца, горсть земли могла бы питать мегаваттовый генератор. Нескольких капель воды хватило бы для полета на Луну. То была сказочная энергия.
   Но работу свою Джек не завершил.
   На третий год пребывания в Ирвине он пришел ко мне, усталый, подавленный, чтобы сказать, что прерывает подготовку диссертации. Он, мол, дошел до той точки, где надо остановиться и обдумать достигнутое. А пока просит разрешение на участие в каких-либо экспериментах, для того чтобы сменить обстановку. Я, естественно, согласился.
   Я ничего не сказал ему о том практическом потенциале, что таился в его исследованиях. Не считал себя в праве. Признаюсь, его решение приостановить работу над диссертацией вызвало у меня не только разочарование, но и облегчение. Я задумывался над тем, что могло бы произойти с нашим обществом через десять или пятнадцать лет, когда, благодаря Джеку, каждый дом получил бы неиссякаемый источник света и тепла, а транспорт и коммуникационные системы перестали бы зависеть от традиционных способов подачи энергии, когда рухнула бы привычная структура отношений труда и капитала. Социология — не моя специальность, но выводы, к которым я пришел, меня встревожили. И, будь я руководителем одной из транснациональных корпораций, я приказал бы незамедлительно убить Джека. Но я был физиком, а потому всего лишь заволновался. Сказанное выше характеризует меня не с лучшей стороны. Настоящий ученый идет вперед, невзирая на последствия. Он ищет истину, даже если истина может взорвать цивилизацию. Таковы уж научные принципы.
   Я, однако, держал свое мнение при себе. Пожелай Джек вернуться с своим исследованиям, я бы не пытался воспрепятствовать ему. Даже не попросил бы его обдумать, к чему это может привести. Он не отдавал себе отчета о вставшей перед ним моральной дилемме, а я не собирался указывать ему на нее.
   Молчание, естественно, превращало меня в соучастника уничтожения созданной человечеством экономики. Я мог бы указать Джеку, что успешное завершение его работы даст каждому из нас доступ к дешевой, ничем не ограниченной энергии, разрушит саму основу человеческого общества, мгновенно разобщит людей. Мое вмешательство заставило бы Джека задуматься. Но я ничего не сказал. И не надо делать из меня героя. Не было нужды что-либо говорить, раз Джек бездельничал. Я мог не тревожиться, добьется он успеха или нет. А вот если бы он вновь взялся за расчеты, мне пришлось бы выбирать, то ли поддержать свободный полет мысли, то ли остановить его ради сохранения экономического status quo.
   Выбор был бы нелегкий, но, к счастью, до этого дело не дошло.
   Джек бродил по студенческому городку, много времени проводил на ускорителе, словно впервые узнал, что в физике есть место не только теории, но и эксперименту, и не уставал радоваться своей новой игрушке. Ускоритель у нас был самый современный, с протоновым контуром, с инжектором нейтронов, мощностью в триллион электрон-вольт. Современные альфа-спирали далеко превзошли его, но для своего времени это был колосс. Две высоковольтные линии электропередачи подводили к нему энергию от атомной станции на побережье Тихого океана, гордо поднимался к небу сверкающий в солнечных лучах купол корпуса управления. Джек облазил его от подвала до чердака. Сидел у дисплеев, когда студенты старших курсов проводили элементарные эксперименты по обнаружению нейтрино и аннигиляции античастиц. Иногда нажимал кнопки на пульте управления, чтобы представить себе, каково властвовать над столь могучими силами. Бесцельность его занятий не укрылась от окружающих. Он откровенно убивал время.
   Неужели лишь потому, что нуждался в отдыхе? Или осознал, к чему могли привести его исследования, и испугался?
   Я никогда не спрашивал его. В таких случаях я обычно жду, пока молодой человек не придет ко мне со своими заботами. И я не мог первым поделиться с Джеком мучившими меня сомнениями, даже если подобные мысли уже посещали его.