Страница:
— Спасибо, Эрни. Спасибо, — Кеннеди недоумевал, зачем Вацински потребовалось все это ему говорить.
Вацински медленно опустил веки, а когда снова открыл глаза, взгляд как бы затуманился.
— О'кэй. Хватит говорить в сослагательном наклонении, Тед. Я только хотел, чтобы ты знал, как к тебе относятся в агентстве. Терпеть не могу, когда кто-то чувствует себя неуверенно, в то время, как он на хорошем счету. — Вацински нахмурился. — Вместе с тем, как тебе, наверное, известно, у некоторых наших сотрудников наблюдаются нежелательные настроения, и мне бы хотелось от них как можно скорее избавиться. То есть от людей недостаточно лояльных. От тех, кто не понимает своего положения, у кого голова набита всякой ерундой, проповедуемой антисоциальными элементами. Тебе они известны лучше, чем мне, и, вероятно, ближе знакомы. Имея в виду переход на вакансию второго класса, ты обязан поразмыслить над тем, как избавиться от таких ненадежных служащих. И сообщать мне о всех случаях негативизма по отношению к политике фирмы. О'кэй, Тед?
Кеннеди вдруг ощутил поднимающийся изнутри холодок и подумал: «Вот к чему он клонит. Хочет, чтобы я шпионил для него и доносил на людей вроде Сполдинга, кого беспокоят моральные аспекты контракта».
— Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, Эрни. Разрешите, я дам ответ несколько позже.
— Конечно. Спешка нужна только при ловле блох. Но я совершенно точно знаю, что среди нас есть определенные антисоциальные элементы, и хочу от них избавиться. Диноли также этого хочет.
Мелодично зазвонил телефон на столе. Вацински поднял трубку, долго слушал молча и наконец сказал:
— Это Диноли. Теперь давай перейдем к основному, Тед: мы приняли и используем выдвинутый тобой сегодня утром план. Собираемся «основать» колонию на Ганимеде и в октябре напустить на нее кровожадных ганнитов, что послужит поводом для просьбы Корпорации о помощи и вмешательстве ООН. Диноли хочет, чтобы ты отвечал за материалы по колонии. Единолично. По существу, ты будешь выполнять работу ранга второго класса. Тебе предоставляется право подобрать себе персонал, взять любого сотрудника третьего или четвертого класса в качестве помощника.
— Прямо сейчас?
— Неплохо бы, — сказал Вацински.
Кеннеди немного помолчал. Вытащил самозажигающуюся сигарету из пачки, подождал, пока она задымится, и решительно затянулся, обдумывая предложения Вацински.
Они открывали для него широкие возможности. На первый взгляд как тут было не заметить льстящего самолюбию признания его способностей, но Кеннеди достаточно хорошо разбирался в нравах «Стьюард и Диноли», чтобы не заблуждаться на этот счет, поэтому искал более глубокой подоплеки.
Ему предоставляли крупный пост не задаром, а в обмен на информацию. Чуя, что ганимедский контракт пахнет сенсацией, они хотели предотвратить любые утечки информации, вытурив возможных перебежчиков вроде Сполдинга. Возможно, Сполдинга уже наметили к увольнению и только ждали, чтобы Кеннеди подтвердил их подозрения. «Ну нет, — подумал Кеннеди, — я не стану играть по правилам. Нет. Был только один человек, идеально подходящий для этой работы. Тот, кто охотнее писал бы книги, а не занимался ганимедским контрактом».
Кеннеди посмотрел прямо в худое расчетливое лицо Вацински.
— О'кэй. Я выбрал себе человека.
— Кого?
— Дейва Сполдинга.
Долю мгновения Вацински выглядел так, будто Кеннеди врезал ему в зубы. Затем овладел собой и сказал ровным и мягким голосом:
— Хорошо, Тед, я подумаю, как ускорить выполнение вашей просьбы. На сегодня все. Желаю хорошо потрудиться.
Вечером, на вопрос Мардж, как прошел день, он ответил коротко:
— Довольно прилично. Вацински вызвал меня и сказал, что у меня хорошие шансы перейти в категорию второго класса. Они поручили мне одну особую работу.
На Мардж было полупрозрачное платье из скайлона с глубоким вырезом: Наливая ему питье, она сказала:
— Догадываюсь, ты не хочешь говорить, в чем она будет заключаться.
— Не хотел бы.
— Не стану настаивать, дорогой.
Она бросила в коктейль очищенную луковку, поцеловала мужа и протянула ему напиток.
— Дейв Сполдинг будет работать непосредственно под моим началом. И мы с ним по существу займемся самой сердцевиной проекта.
На секунду показалось, что Мардж удивлена. Затем она заметила:
— Надеюсь, теперь вы с Дейвом будете лучше ладить. Плохо, если вы не сработаетесь.
— Думаю, сумеем, — улыбнулся Кеннеди. — Я сам выбрал его в качестве помощника.
Он сделал большой глоток и едва успел отвести стакан в сторону, как кот прыгнул к нему на колени и свернулся клубочком.
Кеннеди блаженствовал. Такой должна быть жизнь: хорошая работа, доброе питье, приятная музыка и ласковая жена, готовящая вкусный ужин. А после ужина хорошая дружеская компания, полная раскованность, а потом спокойный сон. Он закрыл глаза, внимая ликованию труб оды Перселла и легко поглаживая кота свободной рукой.
Сполдинг довольно хорошо принял новость. Кеннеди разговаривал с ним ровно в два, вскоре после официального объявления новой расстановки сил Вацински; и Сполдинг даже оживился, с энтузиазмом рассуждая о том, какую «колонию» на Ганимеде они создадут. Никакой холодности, обошлось и без запутанных проблем морали, за что Кеннеди был ему крайне благодарен.
Сполдинг сразу же начал продуцировать массу идей, действующих лиц, происшествий, накинувшись на работу с юношеским энтузиазмом. Кеннеди почувствовал разделявшие их четыре года — Сполдинг был еще сущим ребенком, ему не хватало времени обрести уверенные манеры взрослого человека. Им обоим пойдет на пользу совместная работа по контракту.
В себе Кеннеди также ощутил прилив энтузиазма. Понимал, что имел в виду Вацински, когда говорил об эстетической стороне работы по формированию общественного мнения. Работа может стать настоящим творчеством. Они вместе со Сполдингом наделят жизнью целую колонию людей, одарят их различными талантами, надеждами и устремлениями, вызовут интерес всего мира к их тяготам и лишениям, сочувствие их смелости.
Музыка достигла кульминации. Кеннеди представил, как Перселл в Англии далекого семнадцатого века тщательно переносит возникшие в его мозгу величественные звуки на лист запачканной сажей бумаги, как музыканты исполняют ее, думал о тех инженерах, которые сделали возможным запись — о целой армии участников процесса воспроизведения нот в звуках. Вот что такое творчество! Произведение, которого не существовало прежде, чем Перселл нарисовал первый скрипичный ключ на нотных линейках, но которое теперь принадлежит всем, всему миру.
Почти так же будет и с колонией на Ганимеде, которую им со Сполдингом предстояло изобрести. Мужчины и женщины смогут погружаться в жизнь колонистов, как он только что погружался в мир музыкального произведения. Почти в состоянии экзальтации Кеннеди вошел в столовую, куда позвала Мардж.
Она с улыбкой глянула на него:
— Вероятно, я сделала коктейль слишком крепким, — сказала она.
— Три с половиной к одному, или я ничего не смыслю в пропорциях. Разве не так?
— Вероятно, но ты сам на себя не похож! Такой добродушный, расслабившийся, Тед.
— И поэтому я скорее вещего пьян, не так ли? Ибо я не могу быть счастлив и раскован в трезвом состоянии. Но мне придется разочаровать тебя, Мардж. Я совершенно трезв. И счастлив.
— Конечно же, дорогой. Я только…
— А причина моей радости, — вдруг начал Кеннеди неожиданно для самого себя, — не только в том, что Вацински объявил меня явным претендентом на место второго класса, когда Поджиоли уйдет. Это мелочь. Я счастлив, что могу участвовать в таком настоящем, важном и будоражащем деле, да еще вместе с Дейвом. Знаешь, что мы будем делать?
Она улыбнулась.
— Я не хотела допытываться. Ты ведь всегда так ревниво относишься к своей работе, когда я о чем-то расспрашиваю.
— Хорошо, я расскажу тебе. — Он просиял еще больше. — Мы с Дейвом собираемся придумать целую колонию на Ганимеде, людей, обстановку и все, все.
И он принялся подробно живописать, какая это будет колония, как ему пришла в голову эта идея, как Вацински и остальные реагировали, когда он ее выдвинул. И в заключение посвятил Мардж в то, что было уже действительно секретными сведениями: рассказал о заключительном предложении Просели — «уничтожить» колонию, чтобы спровоцировать оккупацию Ганимеда силами ООН.
— Вот так, — закончил он. — Разве это не удачно придумано? Завершенная, тщательно проработанная идея. Она…
Кеннеди остановился на полуслове. Лицо моментально погасло. Мардж глядела на него с ужасом, никак иначе нельзя было истолковать выражение ее глаз.
— Ты это всерьез? — спросила она.
— Конечно, всерьез. А что тут не так?
— Все не так, вся эта ужасная шарада, эта фальшивка, с помощью которой хотят манипулировать лучшими чувствами всего мира. Что за чудовищный, грязный обман! И ты еще гордишься им!
— Мардж, я…
— Что ты? — тихо спросила она. — А ты сидишь тут и просто лучишься счастьем и удовлетворением. Как ты можешь?
— Давай подойдем ко всему с другими мерками, будем судить по законам, которые тут применимы, — четко выговорил он. — Как продукт художественного творчества. Не станем впутывать сюда мораль. Вечно ты затуманиваешь суть, притягивая нравственные дилеммы и нравоучения.
— Совершенно невозможно судить «по тем законам, которые тут применимы», Тед. Поэтому ты и ошибаешься. Необходимо взглянуть на то, о чем ты говорил, в связи со всем остальным, и в таком контексте я не могу не заметить, насколько все это смердит.
— Мардж! — хватил он вилкой об стол.
Она не отрываясь смотрела на него.
— Наверное, я погорячилась, Тед. Извини, дорогой. Я не хотела читать нравоучений.
Она сидела, сжимая челюсти, видно было, как она старается подавить новый эмоциональный всплеск. Кеннеди крепко взял ее за руку.
— Не надо так переживать из-за пустяка, — сказал он. — С этой минуты давай решим — в 14.30 я закрываю за собой дверь кабинета, и забываю все дела до утра. Иначе мы будем все время ссориться.
— Ты прав, дорогой. Лучше пусть будет так.
Он снова занялся едой. Но пища теперь казалась безвкусной, вернуть только что пронизывавшую все его существо эйфорию оказалось совершенно невозможно.
Между ним и женой открылась глубокая трещина, становившаяся шире день ото дня. Он подумал о том теплом чувстве удовлетворения, которое только что излучал, и поразился самому себе, как он мог впасть в такое состояние. Ведь, если признаться, то он и Сполдинг влезли в бездушное дело. Ничего хорошего в этом не было. И все же он впал чуть ли не в экстаз, пока несколько суровых слов Мардж не вывели его из этого состояния и не открыли ему глаза.
И я еще мог гордиться, подумал он. Боже, думаю ли я вообще когда-нибудь?
Глава седьмая
Вацински медленно опустил веки, а когда снова открыл глаза, взгляд как бы затуманился.
— О'кэй. Хватит говорить в сослагательном наклонении, Тед. Я только хотел, чтобы ты знал, как к тебе относятся в агентстве. Терпеть не могу, когда кто-то чувствует себя неуверенно, в то время, как он на хорошем счету. — Вацински нахмурился. — Вместе с тем, как тебе, наверное, известно, у некоторых наших сотрудников наблюдаются нежелательные настроения, и мне бы хотелось от них как можно скорее избавиться. То есть от людей недостаточно лояльных. От тех, кто не понимает своего положения, у кого голова набита всякой ерундой, проповедуемой антисоциальными элементами. Тебе они известны лучше, чем мне, и, вероятно, ближе знакомы. Имея в виду переход на вакансию второго класса, ты обязан поразмыслить над тем, как избавиться от таких ненадежных служащих. И сообщать мне о всех случаях негативизма по отношению к политике фирмы. О'кэй, Тед?
Кеннеди вдруг ощутил поднимающийся изнутри холодок и подумал: «Вот к чему он клонит. Хочет, чтобы я шпионил для него и доносил на людей вроде Сполдинга, кого беспокоят моральные аспекты контракта».
— Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, Эрни. Разрешите, я дам ответ несколько позже.
— Конечно. Спешка нужна только при ловле блох. Но я совершенно точно знаю, что среди нас есть определенные антисоциальные элементы, и хочу от них избавиться. Диноли также этого хочет.
Мелодично зазвонил телефон на столе. Вацински поднял трубку, долго слушал молча и наконец сказал:
— Это Диноли. Теперь давай перейдем к основному, Тед: мы приняли и используем выдвинутый тобой сегодня утром план. Собираемся «основать» колонию на Ганимеде и в октябре напустить на нее кровожадных ганнитов, что послужит поводом для просьбы Корпорации о помощи и вмешательстве ООН. Диноли хочет, чтобы ты отвечал за материалы по колонии. Единолично. По существу, ты будешь выполнять работу ранга второго класса. Тебе предоставляется право подобрать себе персонал, взять любого сотрудника третьего или четвертого класса в качестве помощника.
— Прямо сейчас?
— Неплохо бы, — сказал Вацински.
Кеннеди немного помолчал. Вытащил самозажигающуюся сигарету из пачки, подождал, пока она задымится, и решительно затянулся, обдумывая предложения Вацински.
Они открывали для него широкие возможности. На первый взгляд как тут было не заметить льстящего самолюбию признания его способностей, но Кеннеди достаточно хорошо разбирался в нравах «Стьюард и Диноли», чтобы не заблуждаться на этот счет, поэтому искал более глубокой подоплеки.
Ему предоставляли крупный пост не задаром, а в обмен на информацию. Чуя, что ганимедский контракт пахнет сенсацией, они хотели предотвратить любые утечки информации, вытурив возможных перебежчиков вроде Сполдинга. Возможно, Сполдинга уже наметили к увольнению и только ждали, чтобы Кеннеди подтвердил их подозрения. «Ну нет, — подумал Кеннеди, — я не стану играть по правилам. Нет. Был только один человек, идеально подходящий для этой работы. Тот, кто охотнее писал бы книги, а не занимался ганимедским контрактом».
Кеннеди посмотрел прямо в худое расчетливое лицо Вацински.
— О'кэй. Я выбрал себе человека.
— Кого?
— Дейва Сполдинга.
Долю мгновения Вацински выглядел так, будто Кеннеди врезал ему в зубы. Затем овладел собой и сказал ровным и мягким голосом:
— Хорошо, Тед, я подумаю, как ускорить выполнение вашей просьбы. На сегодня все. Желаю хорошо потрудиться.
Вечером, на вопрос Мардж, как прошел день, он ответил коротко:
— Довольно прилично. Вацински вызвал меня и сказал, что у меня хорошие шансы перейти в категорию второго класса. Они поручили мне одну особую работу.
На Мардж было полупрозрачное платье из скайлона с глубоким вырезом: Наливая ему питье, она сказала:
— Догадываюсь, ты не хочешь говорить, в чем она будет заключаться.
— Не хотел бы.
— Не стану настаивать, дорогой.
Она бросила в коктейль очищенную луковку, поцеловала мужа и протянула ему напиток.
— Дейв Сполдинг будет работать непосредственно под моим началом. И мы с ним по существу займемся самой сердцевиной проекта.
На секунду показалось, что Мардж удивлена. Затем она заметила:
— Надеюсь, теперь вы с Дейвом будете лучше ладить. Плохо, если вы не сработаетесь.
— Думаю, сумеем, — улыбнулся Кеннеди. — Я сам выбрал его в качестве помощника.
Он сделал большой глоток и едва успел отвести стакан в сторону, как кот прыгнул к нему на колени и свернулся клубочком.
Кеннеди блаженствовал. Такой должна быть жизнь: хорошая работа, доброе питье, приятная музыка и ласковая жена, готовящая вкусный ужин. А после ужина хорошая дружеская компания, полная раскованность, а потом спокойный сон. Он закрыл глаза, внимая ликованию труб оды Перселла и легко поглаживая кота свободной рукой.
Сполдинг довольно хорошо принял новость. Кеннеди разговаривал с ним ровно в два, вскоре после официального объявления новой расстановки сил Вацински; и Сполдинг даже оживился, с энтузиазмом рассуждая о том, какую «колонию» на Ганимеде они создадут. Никакой холодности, обошлось и без запутанных проблем морали, за что Кеннеди был ему крайне благодарен.
Сполдинг сразу же начал продуцировать массу идей, действующих лиц, происшествий, накинувшись на работу с юношеским энтузиазмом. Кеннеди почувствовал разделявшие их четыре года — Сполдинг был еще сущим ребенком, ему не хватало времени обрести уверенные манеры взрослого человека. Им обоим пойдет на пользу совместная работа по контракту.
В себе Кеннеди также ощутил прилив энтузиазма. Понимал, что имел в виду Вацински, когда говорил об эстетической стороне работы по формированию общественного мнения. Работа может стать настоящим творчеством. Они вместе со Сполдингом наделят жизнью целую колонию людей, одарят их различными талантами, надеждами и устремлениями, вызовут интерес всего мира к их тяготам и лишениям, сочувствие их смелости.
Музыка достигла кульминации. Кеннеди представил, как Перселл в Англии далекого семнадцатого века тщательно переносит возникшие в его мозгу величественные звуки на лист запачканной сажей бумаги, как музыканты исполняют ее, думал о тех инженерах, которые сделали возможным запись — о целой армии участников процесса воспроизведения нот в звуках. Вот что такое творчество! Произведение, которого не существовало прежде, чем Перселл нарисовал первый скрипичный ключ на нотных линейках, но которое теперь принадлежит всем, всему миру.
Почти так же будет и с колонией на Ганимеде, которую им со Сполдингом предстояло изобрести. Мужчины и женщины смогут погружаться в жизнь колонистов, как он только что погружался в мир музыкального произведения. Почти в состоянии экзальтации Кеннеди вошел в столовую, куда позвала Мардж.
Она с улыбкой глянула на него:
— Вероятно, я сделала коктейль слишком крепким, — сказала она.
— Три с половиной к одному, или я ничего не смыслю в пропорциях. Разве не так?
— Вероятно, но ты сам на себя не похож! Такой добродушный, расслабившийся, Тед.
— И поэтому я скорее вещего пьян, не так ли? Ибо я не могу быть счастлив и раскован в трезвом состоянии. Но мне придется разочаровать тебя, Мардж. Я совершенно трезв. И счастлив.
— Конечно же, дорогой. Я только…
— А причина моей радости, — вдруг начал Кеннеди неожиданно для самого себя, — не только в том, что Вацински объявил меня явным претендентом на место второго класса, когда Поджиоли уйдет. Это мелочь. Я счастлив, что могу участвовать в таком настоящем, важном и будоражащем деле, да еще вместе с Дейвом. Знаешь, что мы будем делать?
Она улыбнулась.
— Я не хотела допытываться. Ты ведь всегда так ревниво относишься к своей работе, когда я о чем-то расспрашиваю.
— Хорошо, я расскажу тебе. — Он просиял еще больше. — Мы с Дейвом собираемся придумать целую колонию на Ганимеде, людей, обстановку и все, все.
И он принялся подробно живописать, какая это будет колония, как ему пришла в голову эта идея, как Вацински и остальные реагировали, когда он ее выдвинул. И в заключение посвятил Мардж в то, что было уже действительно секретными сведениями: рассказал о заключительном предложении Просели — «уничтожить» колонию, чтобы спровоцировать оккупацию Ганимеда силами ООН.
— Вот так, — закончил он. — Разве это не удачно придумано? Завершенная, тщательно проработанная идея. Она…
Кеннеди остановился на полуслове. Лицо моментально погасло. Мардж глядела на него с ужасом, никак иначе нельзя было истолковать выражение ее глаз.
— Ты это всерьез? — спросила она.
— Конечно, всерьез. А что тут не так?
— Все не так, вся эта ужасная шарада, эта фальшивка, с помощью которой хотят манипулировать лучшими чувствами всего мира. Что за чудовищный, грязный обман! И ты еще гордишься им!
— Мардж, я…
— Что ты? — тихо спросила она. — А ты сидишь тут и просто лучишься счастьем и удовлетворением. Как ты можешь?
— Давай подойдем ко всему с другими мерками, будем судить по законам, которые тут применимы, — четко выговорил он. — Как продукт художественного творчества. Не станем впутывать сюда мораль. Вечно ты затуманиваешь суть, притягивая нравственные дилеммы и нравоучения.
— Совершенно невозможно судить «по тем законам, которые тут применимы», Тед. Поэтому ты и ошибаешься. Необходимо взглянуть на то, о чем ты говорил, в связи со всем остальным, и в таком контексте я не могу не заметить, насколько все это смердит.
— Мардж! — хватил он вилкой об стол.
Она не отрываясь смотрела на него.
— Наверное, я погорячилась, Тед. Извини, дорогой. Я не хотела читать нравоучений.
Она сидела, сжимая челюсти, видно было, как она старается подавить новый эмоциональный всплеск. Кеннеди крепко взял ее за руку.
— Не надо так переживать из-за пустяка, — сказал он. — С этой минуты давай решим — в 14.30 я закрываю за собой дверь кабинета, и забываю все дела до утра. Иначе мы будем все время ссориться.
— Ты прав, дорогой. Лучше пусть будет так.
Он снова занялся едой. Но пища теперь казалась безвкусной, вернуть только что пронизывавшую все его существо эйфорию оказалось совершенно невозможно.
Между ним и женой открылась глубокая трещина, становившаяся шире день ото дня. Он подумал о том теплом чувстве удовлетворения, которое только что излучал, и поразился самому себе, как он мог впасть в такое состояние. Ведь, если признаться, то он и Сполдинг влезли в бездушное дело. Ничего хорошего в этом не было. И все же он впал чуть ли не в экстаз, пока несколько суровых слов Мардж не вывели его из этого состояния и не открыли ему глаза.
И я еще мог гордиться, подумал он. Боже, думаю ли я вообще когда-нибудь?
Глава седьмая
31 июня 2044 года — всемирный праздник Добавочного Дня, согласно Постоянному календарю. Этот день начали вставлять через каждые четыре года, чтобы восполнить отставание на шесть часов с небольшим, игнорировавшееся Постоянным календарем.
День шумного веселья, подумал Кеннеди. День вне общей череды — не понедельник, не вторник, не среда, не четверг, не пятница, не суббота, даже не воскресенье. День вне времени, когда никто, кроме желающих получить двойное сверхурочное жалованье, не работал, и когда на 24 часа отменялись, казалось, сами правила цивилизованного времяпрепровождения. Он выпал между субботой 30 июня и воскресеньем 1 июля, а так как это был год Добавочного Дня, то в нем получалось, таким образом, два безымянных дня, вместо обычного одного, завершающего год!
Супруги Кеннеди решили провести праздник в увеселительном парке Джойленд, на Плавучем острове в проливе Лонг-Айленд. В глубине души Кеннеди презирал безалаберную суету Всемирного праздника, но обычай их отмечать был укреплен в нем воспитанием, и он бы никогда не осмелился противиться привычке проводить их вдвоем с женой.
Дорога была забита машинами. Они ехали бампер к бамперу, отражатель к отражателю, жались друг к дружке, как эмалированные жуки на всей магистрали. Кеннеди потел за рулем. Кондиционеры работали на полную мощность. Сидящая рядом Мардж в своей красной короткой кофточке и голубых шортах, выглядела свежо и весело. Ее ноги блестели — она напылила новомодные аэрозольные чулки с алюминиевым блеском.
— Египтяне с таким добавочным днем лучше обходились, — сказал он. — Каждый год они как бы откладывали оставшуюся часть дня и накапливали их, скажем, в задней комнате храма. Затем через каждые тысячу четыреста шестьдесят лет из этих четвертинок набегал целый год и так они заполучали дополнительный год, который не включали в календарь. Сотический год. Звезды — Сириуса, Сотис по-древнегречески. Конечно, времена года порядком запутывались к моменту наступления Сотического года, но это было неважно. Весь год шли празднества. В ознаменование наступления Сотического года сжигали живьем в гнезде, сплетенном из пальмовых ветвей, орла с раскрашенными крыльями. А затем времена года вновь начинали чередоваться правильно. Так зародилась легенда о птице Феникс.
Мардж хихикнула. Мотор впереди идущей машины заглох, от жары радарная установка автомобиля Кеннеди включила тормоза и сбавила обороты, Теда с Мардж качнуло вперед: скорость упала до 30 миль в час.
— Да, это была отлаженная система, — продолжал Кеннеди. — И Египет просуществовал достаточно долго, чтобы успеть отпраздновать два или три Сотических года. Император Август убил Феникса в 30 году до нашей эры, после чего переделал древнеегипетский календарь. И больше не стало праздников длиной в год. Хорошо, хоть теперь удается веселиться раз в четыре года.
Кондиционер в салоне уныло взвыл, когда машина остановилась.
Мардж сказала:
— Тысячу четыреста шестьдесят лет назад Америка принадлежала индейцам, наши предки красили лица в синий цвет и поклонялись друидам в плетенках. А еще через столько же лет нас уже все позабудут. Теперь Сотические годы не могли бы наступить — ко времени следующего некому было бы вставить его в календарь.
— Да нет, отчего же. Иначе бы зима наступала в мае, а лето в ноябре и к тому же…— Пробка впереди рассосалась, и Тед снова послал машину вперед. Двусторонний термометр показывал 69 градусов внутри машины и 97 градусов по Фаренгейту снаружи. Компас показывал, что они ехали на запад по магистрали к Проливу. Совсем неплохая машина, старый «Фронтенак-42», подумал Кеннеди. Конечно, не чета хогеновскому новому «шевви-кадди», но этот для меня вполне годится.
Движение снова застопорилось. Кеннеди отпустил руль и положил руку на прохладное колено жены.
— Тед?
— Да?
— Давай сегодня отдохнем как следует. Расслабимся. Успокоимся. Ради удовольствия.
— Конечно, Мардж. Сегодня Всемирный праздник. Прочь все заботы.
Он шлепнулся спиной о спинку кресла от того, что машина вдруг ринулась вперед.
— Черт! Как ездят эти празднующие водители!
Месяц выдался не из легких. Зато интересный. Они со Сполдингом всецело погрузились в создание ганимедской колонии. Наброски биографий несуществующих людей сложились в горы бумаги; тут были и толстые папки метеосводок по Ганимеду и донесения о трудностях жизни под куполом станции, и миллион разнообразных подробностей. Все это напоминало создание рассказа о космических приключениях, думал Кеннеди, с одной только разницей — те истории предназначались для фантастических журналов. Сведения о колонии на Планете шли в распечатку теленовостей, и публика жадно поглощала их. Там сообщалось в частности: «Ганимед, 23 мая 2044 г.».
На экспериментальной станции добровольцев Корпорации развития и исследования Внеземелья на малой планете Ганимед, после вчерашнего сильного снегопада день прошел относительно спокойно. Лестер Брукман, начальник колонии, прокомментировал его для нас так: «Если не считать обычного риска для жизни на чужой планете, то у нас все идет прекрасно».
Единственный пациент медицинского отсека чувствует себя, по свидетельству врача, хорошо. Это миссис Хелен Дейвенант, тридцати одного года, жена инженера-атмосферщика, у которой вчера утром был приступ острого аппендицита. Хирург колонии Дэвид Хорнсфолл сказал по завершении операции: «Миссис Дейвенайт в хорошем состоянии, опасности осложнений нет. Небольшая сила тяжести поможет ей скоро поправиться и, я надеюсь, через несколько дней она сможет вернуться к работе в гидропонных оранжереях». Эти новости успокоили опасения миллионов землян, вызванные преждевременным сообщением о случае перитонита».
Дело покатилось, подумал Кеннеди. Эмоциональное соучастие миллионов. Мыльная опера космического масштаба. Прошло немногим более месяца с тех пор, как псевдоколония, детище Кеннеди и Сполдинга, стала известна миру, и все это время жизнь с Мардж становилась сложнее и сложнее. В открытую, конечно, ничего не говорилось. Мардж вообще ничего не говорила о работе Кеннеди. Но вечерами они подолгу молчали, в то время как прежде проводили такие вечера в оживленной беседе. Теперь заметна была скованность в отношениях. Близость исчезла, их постоянное подтрунивание друг над другом стало каким-то вымученным.
И все же, думал он, может быть, она сможет преодолеть себя. Диноли, Вацински и остальные в агентстве высоко оценивали то, что он делал для проекта, он широкими шагами поднимался по должностной лестнице, с чем нельзя было не считаться. И в сегодняшний праздничный день он надеялся, что ему удастся навести каким-то образом мост и вновь сблизиться с Мардж. Он сделал крутой вираж, и машина взлетела по крутому пандусу на Джойлендский мост.
Парк Джойленд занимал 40 акров Плавучего острова, построенного в проливе Лонг-Айленд на рубеже веков во время Ярмарки Мира 2000-2001 годов. Теперь, конечно, остров не плавает, а прочно заякорен. Однако в дни Ярмарки он действительно свободно перемещался по проливу, и попасть на него можно только паромом, гонявшимся за быстро перемещавшимся островом. На поддержание огромных двигателей острова шло слишком много горючего, 30 лет назад их сняли и остров поставили на прикол в миле от берега, хотя прежнее название за ним сохранилось.
Мост на острове сиял тонкой полоской в полуденном солнце, на него нельзя было смотреть без рези в глазах. Кеннеди приостановился у пункта сбора мостовой пошлины и смотрел, как сотни машин, одна за другой, катили по пролету моста. Нижний уровень был пуст — к наступлению темноты он заполнится машинами, возвращающимися по домам. Он вложил доллар в руку сборщика пошлин и пришпорил свою машину, которая вынесла его на мост.
Переезд занял 15 минут, припарковка еще 15 минут. Наконец, все обязательные формальности выполнены, и он был волен делать что угодно, с парковым чеком в кармане и шутовским колпаком на голове. У Мардж на голове тоже красовалось нечто невообразимое — огромная оранжевая шляпа с миллионом извивающихся бумажных полосок, придававших ей вид Медузы-Горгоны. Его головной убор был поскромнее — черно-серый цилиндр гробовщика. Повсюду виднелись римские шлемы и увенчанные рогами шлемы викингов. Все было запружено толпами полуголых людей, жаждущих отдыха и развлечений. Согласно обычаю грань пристойности соблюдалась, но в стремлении охладить разгоряченные тела почти все оставили на себе лишь самый необходимый минимум одежды, на их фоне, те, кто боялся сгореть и оставался в платьях и рубашках, выглядели перекутанными. Полицейские в зеленой униформе служителей парка следили, чтобы перегревшиеся и перепившие не покалечились и вовремя оттаскивали их в тень. «Да, это Всемирный праздник, — думал Кеннеди. — Когда перешагивают через условности и все тревоги оставляют позади».
— С чего начнем? — спросила Мардж. — Вечная проблема — такой широкий выбор развлечений, что трудно было выбрать.
Сверкающий плакат объявлял об очередном запуске большой ракеты. На западной оконечности острова было незастроенное место, откуда стартовали пассажирские ракеты. Они взлетали на высоту 60-70 миль, откуда можно было полюбоваться земным шаром, а затем опускались обратно на то же место. С 2039 года, когда гибель ста человек из-за небольшого просчета в вычислениях омрачила веселье, не случалось ни одной аварии. Билет стоил всего 10 долларов, но Кеннеди не испытывал желания лезть в ракету.
«Русские горки», питейные заведения, комнаты смеха, летние эстрады, плавательные бассейны, галерея восковых фигур… Развлечения на любой вкус, даже низкопробный.
Они купили билеты на «русские горки» и надежно пристегнулись. Вагончик, оснащенный реактивным двигателем, резко взял с места и пошел крутить вверх и вниз, совершал самые невообразимые виражи. Всегда существовал дополнительный риск — врезаться во впереди идущий вагончик, поэтому на переднем бампере был установлен щит, отражающий пламя дюз. Но, конечно, вероятность была мала и щит редко выполнял свое предназначение.
Они вышли из вагончика, держась друг за друга, изнемогая от смеха и головокружения. Рука об руку они прошли к ближайшему бару и взяли по двойному виски во внешнем окошечке. В сумраке внутреннего помещения Кеннеди различил мужчину лет шестидесяти, который скакал в пьяном танце, в финальном прыжке он неуклюже начал валиться на пол, но тут подоспел вездесущий охранник парка и подхватил его у земли. Кеннеди отхлебнул из стакана и улыбнулся Мардж. Она ответила ему улыбкой, в которой, хотелось верить, была неподдельная теплота.
Они направились вниз по главной аллее мимо дешевых балаганчиков, на которые прежде не обращали внимания. Но в этот раз Мардж остановилась и потянула его за руку.
— Посмотри сюда!
— Пойдем, Мардж, ты же знаешь, тут все — сплошной обман. Я хочу в комнату смеха.
— Нет, подожди, Тед, посмотри.
Он взглянул пристальнее. Среди прочих стоял новый киоск, которого он прежде не замечал. Над ним мигала лампочками надпись: «Пошли письма на Ганимед». Зубастый зазывала с голой грудью улыбался, навалившись на прилавок. Рядом с ним стояла женщина в желтых шортах и бюстгальтере-ленточке, она, сосредоточенно нахмурившись, заполняла какой-то бланк, похоже — телеграфный.
— Подходите, друзья! Отправьте свои наилучшие пожелания смельчакам на Ганимеде! Всего один доллар за сообщение из десяти слов! Пусть они узнают, что вы думаете об их геройских подвигах!
— Ты видишь, Тед?
Кеннеди кивнул.
— Давай подойдем. Я хочу выяснить кое-что.
Зазывала расплылся в улыбке.
— Желаете послать письмо на Ганимед, друзья? Всего один доллар.
Он протянул им желтый бланк и ручку.
Женщина кончила писать и вручила свой бланк зазывале. Кеннеди разобрал только имя адресата. Миссис Хелен Дейвенайт, жертва аппендицита. Пожелание скорейшего выздоровления, подумал он.
Он спросил спокойным тоном:
— Это ведь новый киоск?
— Самый новейший! Поставили только на прошлой неделе. И дела, надо признаться, идут очень хорошо. Не хотели бы вы…
— Секундочку, — сказал Кеннеди. — А чья это была идея? Вы знаете мистера Вацински или Поджиоли?
— Вы что, частный сыщик? Тогда не мешайте, тут люди ждут. Заходите друзья! Леди, не уходите, смелые пионеры на Ганимеде ждут от вас весточки!
Слева от него толстая женщина средних лет начинала свое письмо словами: «Дорогой доктор Хорнсфолл…»
— Пойдем, Тед, — вдруг сказала Мардж.
— Нет, подожди минуточку, — он вынул долларовую бумажку, шлепнул ее на прилавок и взял ручку. Небрежным почерком он набросал: «Дорогой директор Брукман, надеюсь, с колонией все в порядке, очень жаль, что вы всего лишь мыльный пузырь одного сотрудника отдела информации. Искренне ваш, Джаспер Гриблфиз».
Он передал в окошко заполненный бланк и сказал:
— Вот, постарайтесь, чтобы доставили по назначению. Пойдем отсюда, Мардж.
Двинувшись дальше по главной аллее, он услышал вопль балаганщика: «Эй, мистер, у вас перебор! Разрешается посылать только десять слов, а у вас в два раза больше!» Кеннеди проигнорировал его. Он крепко взял Мардж за руку и быстро, зашагал прочь.
— Как ты думаешь, мое письмо дойдет до адресата? — натянуто спросил он.
— Считаешь, директор Брукман мне ответит?
Она странно глянула на него. По ее лицу и плечам стекали капельки пота.
— Не знаю, что тебя так расстроило, Тед. Это же часть общего плана, не так ли. Очень умно придумано.
— Да, — отозвался он. Оглянувшись, он увидел очередь из тех, кто хотел отправить письмо смелым пионерам на Ганимеде. Очень умно придумано. Очень умно.
Мимо пробежала растрепанная женщина лет сорока, с перемазанным ярко-синей губной помадой лицом и с испуганной застывшей улыбкой. За ней мчался юнец с глазами сатира и кричал: «Куда же ты, Либби, у нас с тобой еще полчаса оплаченного времени!» Кеннеди криво усмехнулся. Всемирный праздник. Позабудьте все тревоги и условности. Самые, казалось, стыдливые девицы не краснея оголяли грудь, подставляя ее дуновениям ветерка и не спешили прикрыться, пока не вмешивались охранники парка. Трезвые отцы семейств давали себе волю, дергаясь в пьяной пляске.
День шумного веселья, подумал Кеннеди. День вне общей череды — не понедельник, не вторник, не среда, не четверг, не пятница, не суббота, даже не воскресенье. День вне времени, когда никто, кроме желающих получить двойное сверхурочное жалованье, не работал, и когда на 24 часа отменялись, казалось, сами правила цивилизованного времяпрепровождения. Он выпал между субботой 30 июня и воскресеньем 1 июля, а так как это был год Добавочного Дня, то в нем получалось, таким образом, два безымянных дня, вместо обычного одного, завершающего год!
Супруги Кеннеди решили провести праздник в увеселительном парке Джойленд, на Плавучем острове в проливе Лонг-Айленд. В глубине души Кеннеди презирал безалаберную суету Всемирного праздника, но обычай их отмечать был укреплен в нем воспитанием, и он бы никогда не осмелился противиться привычке проводить их вдвоем с женой.
Дорога была забита машинами. Они ехали бампер к бамперу, отражатель к отражателю, жались друг к дружке, как эмалированные жуки на всей магистрали. Кеннеди потел за рулем. Кондиционеры работали на полную мощность. Сидящая рядом Мардж в своей красной короткой кофточке и голубых шортах, выглядела свежо и весело. Ее ноги блестели — она напылила новомодные аэрозольные чулки с алюминиевым блеском.
— Египтяне с таким добавочным днем лучше обходились, — сказал он. — Каждый год они как бы откладывали оставшуюся часть дня и накапливали их, скажем, в задней комнате храма. Затем через каждые тысячу четыреста шестьдесят лет из этих четвертинок набегал целый год и так они заполучали дополнительный год, который не включали в календарь. Сотический год. Звезды — Сириуса, Сотис по-древнегречески. Конечно, времена года порядком запутывались к моменту наступления Сотического года, но это было неважно. Весь год шли празднества. В ознаменование наступления Сотического года сжигали живьем в гнезде, сплетенном из пальмовых ветвей, орла с раскрашенными крыльями. А затем времена года вновь начинали чередоваться правильно. Так зародилась легенда о птице Феникс.
Мардж хихикнула. Мотор впереди идущей машины заглох, от жары радарная установка автомобиля Кеннеди включила тормоза и сбавила обороты, Теда с Мардж качнуло вперед: скорость упала до 30 миль в час.
— Да, это была отлаженная система, — продолжал Кеннеди. — И Египет просуществовал достаточно долго, чтобы успеть отпраздновать два или три Сотических года. Император Август убил Феникса в 30 году до нашей эры, после чего переделал древнеегипетский календарь. И больше не стало праздников длиной в год. Хорошо, хоть теперь удается веселиться раз в четыре года.
Кондиционер в салоне уныло взвыл, когда машина остановилась.
Мардж сказала:
— Тысячу четыреста шестьдесят лет назад Америка принадлежала индейцам, наши предки красили лица в синий цвет и поклонялись друидам в плетенках. А еще через столько же лет нас уже все позабудут. Теперь Сотические годы не могли бы наступить — ко времени следующего некому было бы вставить его в календарь.
— Да нет, отчего же. Иначе бы зима наступала в мае, а лето в ноябре и к тому же…— Пробка впереди рассосалась, и Тед снова послал машину вперед. Двусторонний термометр показывал 69 градусов внутри машины и 97 градусов по Фаренгейту снаружи. Компас показывал, что они ехали на запад по магистрали к Проливу. Совсем неплохая машина, старый «Фронтенак-42», подумал Кеннеди. Конечно, не чета хогеновскому новому «шевви-кадди», но этот для меня вполне годится.
Движение снова застопорилось. Кеннеди отпустил руль и положил руку на прохладное колено жены.
— Тед?
— Да?
— Давай сегодня отдохнем как следует. Расслабимся. Успокоимся. Ради удовольствия.
— Конечно, Мардж. Сегодня Всемирный праздник. Прочь все заботы.
Он шлепнулся спиной о спинку кресла от того, что машина вдруг ринулась вперед.
— Черт! Как ездят эти празднующие водители!
Месяц выдался не из легких. Зато интересный. Они со Сполдингом всецело погрузились в создание ганимедской колонии. Наброски биографий несуществующих людей сложились в горы бумаги; тут были и толстые папки метеосводок по Ганимеду и донесения о трудностях жизни под куполом станции, и миллион разнообразных подробностей. Все это напоминало создание рассказа о космических приключениях, думал Кеннеди, с одной только разницей — те истории предназначались для фантастических журналов. Сведения о колонии на Планете шли в распечатку теленовостей, и публика жадно поглощала их. Там сообщалось в частности: «Ганимед, 23 мая 2044 г.».
На экспериментальной станции добровольцев Корпорации развития и исследования Внеземелья на малой планете Ганимед, после вчерашнего сильного снегопада день прошел относительно спокойно. Лестер Брукман, начальник колонии, прокомментировал его для нас так: «Если не считать обычного риска для жизни на чужой планете, то у нас все идет прекрасно».
Единственный пациент медицинского отсека чувствует себя, по свидетельству врача, хорошо. Это миссис Хелен Дейвенант, тридцати одного года, жена инженера-атмосферщика, у которой вчера утром был приступ острого аппендицита. Хирург колонии Дэвид Хорнсфолл сказал по завершении операции: «Миссис Дейвенайт в хорошем состоянии, опасности осложнений нет. Небольшая сила тяжести поможет ей скоро поправиться и, я надеюсь, через несколько дней она сможет вернуться к работе в гидропонных оранжереях». Эти новости успокоили опасения миллионов землян, вызванные преждевременным сообщением о случае перитонита».
Дело покатилось, подумал Кеннеди. Эмоциональное соучастие миллионов. Мыльная опера космического масштаба. Прошло немногим более месяца с тех пор, как псевдоколония, детище Кеннеди и Сполдинга, стала известна миру, и все это время жизнь с Мардж становилась сложнее и сложнее. В открытую, конечно, ничего не говорилось. Мардж вообще ничего не говорила о работе Кеннеди. Но вечерами они подолгу молчали, в то время как прежде проводили такие вечера в оживленной беседе. Теперь заметна была скованность в отношениях. Близость исчезла, их постоянное подтрунивание друг над другом стало каким-то вымученным.
И все же, думал он, может быть, она сможет преодолеть себя. Диноли, Вацински и остальные в агентстве высоко оценивали то, что он делал для проекта, он широкими шагами поднимался по должностной лестнице, с чем нельзя было не считаться. И в сегодняшний праздничный день он надеялся, что ему удастся навести каким-то образом мост и вновь сблизиться с Мардж. Он сделал крутой вираж, и машина взлетела по крутому пандусу на Джойлендский мост.
Парк Джойленд занимал 40 акров Плавучего острова, построенного в проливе Лонг-Айленд на рубеже веков во время Ярмарки Мира 2000-2001 годов. Теперь, конечно, остров не плавает, а прочно заякорен. Однако в дни Ярмарки он действительно свободно перемещался по проливу, и попасть на него можно только паромом, гонявшимся за быстро перемещавшимся островом. На поддержание огромных двигателей острова шло слишком много горючего, 30 лет назад их сняли и остров поставили на прикол в миле от берега, хотя прежнее название за ним сохранилось.
Мост на острове сиял тонкой полоской в полуденном солнце, на него нельзя было смотреть без рези в глазах. Кеннеди приостановился у пункта сбора мостовой пошлины и смотрел, как сотни машин, одна за другой, катили по пролету моста. Нижний уровень был пуст — к наступлению темноты он заполнится машинами, возвращающимися по домам. Он вложил доллар в руку сборщика пошлин и пришпорил свою машину, которая вынесла его на мост.
Переезд занял 15 минут, припарковка еще 15 минут. Наконец, все обязательные формальности выполнены, и он был волен делать что угодно, с парковым чеком в кармане и шутовским колпаком на голове. У Мардж на голове тоже красовалось нечто невообразимое — огромная оранжевая шляпа с миллионом извивающихся бумажных полосок, придававших ей вид Медузы-Горгоны. Его головной убор был поскромнее — черно-серый цилиндр гробовщика. Повсюду виднелись римские шлемы и увенчанные рогами шлемы викингов. Все было запружено толпами полуголых людей, жаждущих отдыха и развлечений. Согласно обычаю грань пристойности соблюдалась, но в стремлении охладить разгоряченные тела почти все оставили на себе лишь самый необходимый минимум одежды, на их фоне, те, кто боялся сгореть и оставался в платьях и рубашках, выглядели перекутанными. Полицейские в зеленой униформе служителей парка следили, чтобы перегревшиеся и перепившие не покалечились и вовремя оттаскивали их в тень. «Да, это Всемирный праздник, — думал Кеннеди. — Когда перешагивают через условности и все тревоги оставляют позади».
— С чего начнем? — спросила Мардж. — Вечная проблема — такой широкий выбор развлечений, что трудно было выбрать.
Сверкающий плакат объявлял об очередном запуске большой ракеты. На западной оконечности острова было незастроенное место, откуда стартовали пассажирские ракеты. Они взлетали на высоту 60-70 миль, откуда можно было полюбоваться земным шаром, а затем опускались обратно на то же место. С 2039 года, когда гибель ста человек из-за небольшого просчета в вычислениях омрачила веселье, не случалось ни одной аварии. Билет стоил всего 10 долларов, но Кеннеди не испытывал желания лезть в ракету.
«Русские горки», питейные заведения, комнаты смеха, летние эстрады, плавательные бассейны, галерея восковых фигур… Развлечения на любой вкус, даже низкопробный.
Они купили билеты на «русские горки» и надежно пристегнулись. Вагончик, оснащенный реактивным двигателем, резко взял с места и пошел крутить вверх и вниз, совершал самые невообразимые виражи. Всегда существовал дополнительный риск — врезаться во впереди идущий вагончик, поэтому на переднем бампере был установлен щит, отражающий пламя дюз. Но, конечно, вероятность была мала и щит редко выполнял свое предназначение.
Они вышли из вагончика, держась друг за друга, изнемогая от смеха и головокружения. Рука об руку они прошли к ближайшему бару и взяли по двойному виски во внешнем окошечке. В сумраке внутреннего помещения Кеннеди различил мужчину лет шестидесяти, который скакал в пьяном танце, в финальном прыжке он неуклюже начал валиться на пол, но тут подоспел вездесущий охранник парка и подхватил его у земли. Кеннеди отхлебнул из стакана и улыбнулся Мардж. Она ответила ему улыбкой, в которой, хотелось верить, была неподдельная теплота.
Они направились вниз по главной аллее мимо дешевых балаганчиков, на которые прежде не обращали внимания. Но в этот раз Мардж остановилась и потянула его за руку.
— Посмотри сюда!
— Пойдем, Мардж, ты же знаешь, тут все — сплошной обман. Я хочу в комнату смеха.
— Нет, подожди, Тед, посмотри.
Он взглянул пристальнее. Среди прочих стоял новый киоск, которого он прежде не замечал. Над ним мигала лампочками надпись: «Пошли письма на Ганимед». Зубастый зазывала с голой грудью улыбался, навалившись на прилавок. Рядом с ним стояла женщина в желтых шортах и бюстгальтере-ленточке, она, сосредоточенно нахмурившись, заполняла какой-то бланк, похоже — телеграфный.
— Подходите, друзья! Отправьте свои наилучшие пожелания смельчакам на Ганимеде! Всего один доллар за сообщение из десяти слов! Пусть они узнают, что вы думаете об их геройских подвигах!
— Ты видишь, Тед?
Кеннеди кивнул.
— Давай подойдем. Я хочу выяснить кое-что.
Зазывала расплылся в улыбке.
— Желаете послать письмо на Ганимед, друзья? Всего один доллар.
Он протянул им желтый бланк и ручку.
Женщина кончила писать и вручила свой бланк зазывале. Кеннеди разобрал только имя адресата. Миссис Хелен Дейвенайт, жертва аппендицита. Пожелание скорейшего выздоровления, подумал он.
Он спросил спокойным тоном:
— Это ведь новый киоск?
— Самый новейший! Поставили только на прошлой неделе. И дела, надо признаться, идут очень хорошо. Не хотели бы вы…
— Секундочку, — сказал Кеннеди. — А чья это была идея? Вы знаете мистера Вацински или Поджиоли?
— Вы что, частный сыщик? Тогда не мешайте, тут люди ждут. Заходите друзья! Леди, не уходите, смелые пионеры на Ганимеде ждут от вас весточки!
Слева от него толстая женщина средних лет начинала свое письмо словами: «Дорогой доктор Хорнсфолл…»
— Пойдем, Тед, — вдруг сказала Мардж.
— Нет, подожди минуточку, — он вынул долларовую бумажку, шлепнул ее на прилавок и взял ручку. Небрежным почерком он набросал: «Дорогой директор Брукман, надеюсь, с колонией все в порядке, очень жаль, что вы всего лишь мыльный пузырь одного сотрудника отдела информации. Искренне ваш, Джаспер Гриблфиз».
Он передал в окошко заполненный бланк и сказал:
— Вот, постарайтесь, чтобы доставили по назначению. Пойдем отсюда, Мардж.
Двинувшись дальше по главной аллее, он услышал вопль балаганщика: «Эй, мистер, у вас перебор! Разрешается посылать только десять слов, а у вас в два раза больше!» Кеннеди проигнорировал его. Он крепко взял Мардж за руку и быстро, зашагал прочь.
— Как ты думаешь, мое письмо дойдет до адресата? — натянуто спросил он.
— Считаешь, директор Брукман мне ответит?
Она странно глянула на него. По ее лицу и плечам стекали капельки пота.
— Не знаю, что тебя так расстроило, Тед. Это же часть общего плана, не так ли. Очень умно придумано.
— Да, — отозвался он. Оглянувшись, он увидел очередь из тех, кто хотел отправить письмо смелым пионерам на Ганимеде. Очень умно придумано. Очень умно.
Мимо пробежала растрепанная женщина лет сорока, с перемазанным ярко-синей губной помадой лицом и с испуганной застывшей улыбкой. За ней мчался юнец с глазами сатира и кричал: «Куда же ты, Либби, у нас с тобой еще полчаса оплаченного времени!» Кеннеди криво усмехнулся. Всемирный праздник. Позабудьте все тревоги и условности. Самые, казалось, стыдливые девицы не краснея оголяли грудь, подставляя ее дуновениям ветерка и не спешили прикрыться, пока не вмешивались охранники парка. Трезвые отцы семейств давали себе волю, дергаясь в пьяной пляске.