Сименон Жорж. Дело Сен-Фиакра

   Дальнейшие события разворачивались в том же ритме. Собеседники походили на шахматистов, которые молча, прикрыв глаза рукой, подолгу обдумывая очередной ход, а потом, передвинув пешку, вновь застывают в полной неподвижности.
   Однако эти двое застыли в оцепенении вовсе не потому, что напряженно обдумывали свои ходы. Мегрэ был убежден, что они мучительно боятся сделать ложный шаг, промахнуться. В поведении игроков было что-то двусмысленное, недоговоренное. Каждый двигал свои фигуры словно бы нехотя, с готовностью в любую минуту взять ход обратно.
   — Я пришел узнать, каковы будут распоряжения насчет похорон, — счел должным сообщить священник.
   Неправда! Неверный ход! Настолько неверный, что граф де Сен-Фиакр невольно улыбнулся.
   — Я так и думал, что вы позвоните в банк, — проговорил он. — И теперь готов сознаться, зачем затеял все это: мне нужно было отделаться от Мари Васильефф, а она никак не хотела уезжать. Тогда я внушил ей, что это дело первостепенной важности.
   Теперь Мегрэ прочел тревогу и неодобрение в глазах священника.
 
 
   «Несчастный, — по-видимому, думал кюре, — он совсем заврался. И попался в ловушку. Все, проиграл».
   И снова тишина. Слышно было, как чиркнула спичка, и вот уже комиссар спрашивает, попыхивая трубкой:
   — Значит, Готье раздобыл деньги?
   Секундное замешательство.
   — Нет, комиссар. Я вам сейчас объясню…
   Граф казался совершенно спокойным, а вот священник был настолько потрясен, что на лице его отразилась мучительная внутренняя борьба. Он побледнел. У губ его залегла горькая складка. Видно было, что он с трудом сдерживается, чтобы не вмешаться.
   — Послушайте, сударь…
   Он больше не мог молчать.
   — Давайте прервем этот разговор. Сначала нам нужно переговорить.
   И вновь улыбка мелькнула на губах Мориса. В библиотеке, поражавшей своими размерами, было холодно.
   На полках, там, где стояли некогда самые ценные книги, теперь зияли пустоты. В камине были сложены дрова — чтобы затопить, хватило бы одной спички.
   — Есть у вас зажигалка или что-нибудь в этом роде?
   Поверх спины графа, склонившегося над камином, священник бросил на Мегрэ умоляющий, горестный взгляд.
   — Теперь, — проговорил Морис де Сен-Фиакр, возвращаясь к собеседникам, — я хочу в двух словах прояснить ситуацию. Господин кюре преисполнен самых благих побуждений, но по неизвестным мне причинам он убежден, что именно я и… Давайте называть вещи своими именами. Что именно я убил свою мать. Ведь это самое настоящее преступление, не так ли? Пусть даже оно не подпадает под действие закона…
   Священник так и замер, но в неподвижности его был тот трепет, с которым загнанный зверь встречает обрушившуюся на него опасность, противостоять которой он не в силах.
   — По-видимому, господин кюре был очень предан моей матери. И наверняка хотел избежать скандала, который мог бы разразиться в замке. Вчера вечером он прислал мне с ризничим сорок тысяч франков и записку.
   В глазах священника явственно читалось: «Несчастный, вы губите себя!»
   — Вот эта записка, — продолжал Сен-Фиакр.
   Мегрэ вполголоса прочел:
   «Будьте осторожны. Я молюсь за вас».
   Уфф! Словно глоток свежего воздуха! Морис де Сен-Фиакр как-то сразу воспрянул, расправил плечи. С него мигом слетела столь неестественная его темпераменту серьезность.
   Он принялся расхаживать по комнате, и даже голос его звучал теперь гораздо естественней и спокойней.
   — Вот поэтому, комиссар, я и крутился сегодня утром возле церкви и приходского дома. А эти сорок тысяч франков, которые следует расценивать как заем, я принял, во-первых, чтобы, как я уже говорил, удалить отсюда свою любовницу — извините, господин кюре, а во-вторых, потому что мне было бы крайне неприятно оказаться под арестом в такой момент. Но что же мы стоим? Садитесь, прошу вас.
   Он приоткрыл дверь и прислушался к шуму, доносившемуся со второго этажа.
   — Снова пошел народ, — прошептал он. — Видимо, нужно будет позвонить в Мулен, чтобы прислали гроб и катафалк…
   Потом, без всякой видимой связи, продолжал:
   — Думаю, теперь вам все понятно? После того, как я принял эти деньги, мне оставалось лишь клятвенно заверить господина кюре, что я невиновен. Мне было бы трудно проделать это в вашем присутствии, господин комиссар: это лишь укрепило бы ваши подозрения. Вот и все. Но вы словно прочли мои мысли, и все утро, пока я крутился возле церкви, ни на минуту не выпускали меня из виду. Теперь господин кюре пришел сюда — и вновь мне остается лишь гадать о том, что его привело, потому что вплоть до вашего появления он так и не решился начать разговор.
   Тут взгляд его затуманился. Чтобы скрыть охватившую его досаду, Морис де Сен-Фиакр деланно рассмеялся.
   — Все это проще простого, не так ли? Если человек живет, как последний шалопай, да еще подписывает чеки без обеспечения… Старина Готье меня избегает.
   Наверняка он тоже убежден, что это дело моих рук.
   Вдруг он удивленно уставился на священника.
   — Господин кюре, что с вами?
   В самом деле, священник был мрачнее тучи и старался не встречаться взглядом ни с графом, ни даже с Мегрэ.
   Сообразив, в чем дело, Морис де Сен-Фиакр с горечью воскликнул:
   — Вот! Мне опять не верят! И как раз тот человек, который хочет меня спасти, убежден, что я виновен.
   Он вновь распахнул дверь и, забыв, что в доме покойница, громко позвал:
   — Альбер! Альбер! Да скорее же, черт возьми! Принесите нам чего-нибудь выпить.
   На зов явился дворецкий и направился к стенному шкафу, откуда достал бутылку виски и стаканы. Все молча наблюдали, как он разливает виски. Многозначительно улыбнувшись, граф заметил:
   — В мое время виски в замке не держали.
   — Это господин Жан…
   — А!
   Отпив добрый глоток, граф проводил дворецкого до двери и запер ее на ключ.
   — Здесь многое переменилось, — пробормотал он словно про себя.
   А сам по-прежнему не спускал глаз с кюре, и тот, чувствуя себя все неуютнее, сбивчиво заговорил:
   — Извините, мне пора идти на урок катехизиса.
   — Минуточку. Вы по-прежнему уверены в моей виновности, господин кюре. Да нет же, не отпирайтесь. Священники врать не умеют. Однако я хотел бы кое-что прояснить.
   Ведь вы меня не знаете. В мое время вас в Сен-Фиакре не было. Вы обо мне только слышали. Вещественных доказательств никаких нет. Комиссар сам присутствовал при несчастье и знает это лучше, чем кто-либо другой.
   — Прошу вас… — лепетал священник.
   — Нет! Что же вы не пьете? Ваше здоровье, комиссар.
   Глаза графа горели мрачным огнем. Он с каким-то ожесточением стремился довести дело до конца.
   — Множество людей могли бы оказаться под подозрением. Но подозреваете вы меня, и только меня. И я никак не пойму, отчего это? Даже не спал сегодня всю ночь.
   Я пытался продумать все возможные причины и в конце концов, кажется, нашел. Что сказала вам моя мать?
   На этот раз священник прямо-таки побелел.
   — Я ничего такого не знаю, — запинаясь, вымолвил он.
   — Не надо, господин кюре. Вы мне помогли, пусть так. Вы передали мне эти злосчастные сорок тысяч франков, теперь я могу перевести дух и достойно похоронить мать. Благодарю вас от всего сердца. Но в то же время вы обрушиваете на меня весь гнет ваших подозрений. Вы молитесь за меня. Это либо чересчур, либо недостаточно…
   В голосе его зазвенел гнев, даже скрытая угроза.
   — Поначалу я хотел объясниться с вами без комиссара. Но сейчас искренне радуюсь, что он здесь. Чем больше я думаю обо всем этом, тем больше мне кажется, что тут есть что-то неясное, какое-то недоразумение.
   — Господин граф, умоляю, не мучьте меня…
   — А я предупреждаю вас, господин кюре: вы не выйдете отсюда, пока не скажете мне всю правду.
   Граф изменился до неузнаваемости. Он дошел до предела. И, как все мягкие и слабые люди, после чрезмерной податливости ударился в излишнюю крутость.
   Наверное, раскаты голоса были слышны даже на втором этаже, в комнате покойной, расположенной как раз над библиотекой.
   — Вы поддерживали достаточно тесные и постоянные отношения с моей матерью. Думаю, Жан Метейе тоже был вашим прихожанином. Так кто же из них что-то такое сказал вам? Мать, не правда ли?
   Мегрэ вспомнил, как накануне священник ответил ему:
   — Это тайна исповеди…
   Он понял, почему такая мука застыла в глазах молодого кюре, почему он так терзается под градом обвинений Сен-Фиакра.
   — Что же такое она вам сказала? Уж кто-кто, а я ее знаю! Я, можно сказать, лично присутствовал при начале ее падения… Ведь мы с вами прекрасно знаем жизнь со всеми ее темными сторонами.
   Сдерживая гнев, он огляделся по сторонам:
   — В былые времена в эту комнату люди входили затаив дыхание, потому что здесь работал мой отец, хозяин.
   И никакого виски в шкафах здесь не было. И полки были полны книг, как соты полны меду.
   Мегрэ тоже помнил, как все это было.
   «Граф работает».
   Этих слов было довольно, чтобы фермеры по два часа безропотно дожидались в передней.
   «Граф велел мне прийти в библиотеку…»
   И отец Мегрэ казался до крайности возбужденным, потому что это считалось важным событием.
   — И он не разбазаривал лес на дрова, а довольствовался примусом — ставил его рядом с собой, когда калорифер не прогревал комнату, — с жаром продолжал Морис де Сен-Фиакр и, обращаясь к окончательно перепуганному священнику, добавил: — Вы этого не застали. Когда вы появились здесь, замок уже пришел в запустение. Мать потеряла мужа. А ее единственный сын валял дурака в Париже и если наезжал сюда, то лишь за деньгами. И вот тогда появились секретари…
   Глаза его подозрительно заблестели, и Мегрэ показалось — вот-вот хлынут слезы.
   — Что же она вам сказала? Она боялась, что я приеду, не так ли? Она знала, что придется опять добывать деньги, опять что-нибудь продавать, чтобы в очередной раз вызволить меня из какой-нибудь передряги.
   — Будет лучше, если вы возьмете себя в руки, — глухо сказал кюре.
   — Не раньше, чем мы все выясним. Если уж вы сразу, с первых мгновений, заподозрили меня, совершенно при этом меня не зная…
   Мегрэ счел необходимым вмешаться.
   — Господин кюре спрятал молитвенник, — медленно проговорил он.
   Сам он уже все понял, и теперь, как мог, пытался помочь Сен-Фиакру, наводя его на правильную мысль. Комиссар явственно представил себе, как графиня разрывалась между угрызениями совести и грехом. Разве не боялась она возмездия, разве не было ей стыдно перед сыном?
   Она была болезненно мнительна, просто больна, наконец. Что стоило ей сказать как-нибудь на исповеди:
   — Я боюсь своего сына…
   Она же наверняка боялась. Те деньги, которые уплывали сейчас в карман Жанна Метейе и иже с ним, были достоянием Сен-Фиакров и по праву принадлежали Морису. Разве не спросит он с нее отчета? А что, если?..
   Мегрэ чувствовал, что подобные мысли смутно зарождаются в сознании молодого графа. Он постарался привести их в порядок.
   — Господин кюре ничего не может сказать вам, если графиня говорила на исповеди…
   Все стало ясно. Морис де Сен-Фиакр резко оборвал разговор:
   — Извините, господин кюре. Я совсем забыл о вашем уроке катехизиса. Не сердитесь, что я…
   Повернув ключ, он открыл дверь.
   — Благодарю вас. При первой же возможности я верну вам сорок тысяч франков. Думаю, они принадлежат не вам…
   — Я попросил их у госпожи Рюинар, вдовы прежнего нотариуса.
   — Спасибо. До свидания.
   Граф едва удержался, чтобы изо всех сил не грохнуть дверью, но овладел собой и лишь отчеканил, глядя прямо в глаза Мегрэ:
   — Мерзость!
   — Он хотел…
   — Знаю, он хотел меня спасти. Он пытался избежать скандала, хоть как-то склеить обломки былого величия Сен-Фиакров. Дело не в этом!
   И граф налил себе виски.
   — Я ведь думаю об этой несчастной женщине. Да вот, вы же видели Мари Васильефф. И ей подобных — там, в Париже. У этих дам нет никаких угрызений совести. Но она! И заметьте, прежде всего она искала в таких вот секретаришках человека, на которого можно было бы излить свои душевные силы. А потом кидалась в исповедальню. Она наверняка считала себя чудовищем. Потому и боялась, что я буду мстить… Ха-ха!
   Смех его звучал жутко.
   — Вы только представьте: в порыве негодования я набрасываюсь на мать, чтобы… А кюре так и не понял. Он воспринимает жизнь сквозь призму Священного писания. Пока мать была жива, он, видимо, пытался спасти ее от себя самой. А когда она умерла, счел своим долгом спасти меня. Но я уверен: он и сейчас убежден, что именно я…
   Пристально глянув в глаза комиссару, он четко и раздельно проговорил:
   — А вы?
   Мегрэ не отвечал, и он продолжал:
   — Ведь совершено преступление. Причем такое, на которое может решиться лишь последняя гадина. Мерзкий трус! Закон и в самом деле ничего не может против него? Я слышал об этом сегодня утром. Но я скажу вам одну вещь, комиссар, и можете использовать это против меня. Когда я доберусь до этой гадины, я сам с ней расправлюсь. И револьвер мне не потребуется. Нет уж, никакого оружия! Голыми руками!
   Алкоголь, по-видимому, усиливал его экзальтацию.
   Он почувствовал это, потер лоб, глянул на себя в зеркало и сам себе язвительно ухмыльнулся.
   — Однако не вмешайся кюре — и меня сгребли бы еще до похорон. Я не очень-то любезно с ним обошелся. Жена прежнего нотариуса платит за меня долги! Кто она такая? Я не помню ее.
   — Она всегда одевается в белое. Живет в доме с вызолоченными стрелами на ограде, это по дороге в Матиньон.
   Меж тем Морис де Сен-Фиакр успокоился. Все его возбуждение как рукой сняло. Он хотел было подлить себе виски, но заколебался и, в конце концов, с гримасой отвращения залпом допил то, что оставалось в стакане.
   — Слышите?
   — Что именно?
   — Там наверху прощаются с матерью все местные.
   Мне бы тоже полагалось быть там — в глубоком трауре, с красными глазами, с сокрушенным видом пожимая им руки. Они наверняка начинают точить лясы, едва выйдя за дверь.
   Вдруг он подозрительно спросил:
   — Но если это дело не входит в компетенцию правосудия, почему же вы все еще здесь?
   — Может, выяснится что-нибудь новое.
   — А если я найду виновного, вы помешаете мне…
   Его судорожно сжатые пальцы были красноречивее любых слов.
   — Я вынужден вас покинуть, — коротко ответил Мегрэ. — Нужно наведаться во вражеский стан.
   — Во вражеский стан?
   — Да, в гостиницу. Они теперь оба там — и Жан Метейе, и его адвокат, прибывший сегодня утром.
   — Он пригласил адвоката?
   — Ну, в предусмотрительности ему не откажешь. На сегодняшний день роли распределяются следующим образом: в замке — вы и священник; в гостинице — наш милейший секретарь и его советчик.
   — Вы думаете, он мог…
   — Простите, но мне пора.
   Мегрэ допил свое виски, вытер губы и, прежде чем Уйти, набил трубку.
   — Разумеется, пользоваться линотипом вы не умеете?
   В ответ граф лишь пожал плечами.
   — Я вообще ничем не умею пользоваться. В этом все несчастье.
   — Вы ни в коем случае не уедете из деревни, не предупредив меня, договорились?
   Морис де Сен-Фиакр пристально и серьезно поглядел на комиссара и отчеканил:
   — Обещаю вам.
 
 
   Мегрэ собрался уходить. Он хотел было спуститься с крыльца, как вдруг возле него невесть откуда вырос какой-то человек.
   — Извините, господин комиссар. Не могли бы вы уделить мне несколько минут. Я слышал…
   — Что именно?
   — Что вы, можно сказать, местный. Что ваш отец тоже служил здесь управляющим. Окажите мне честь, позвольте чем-нибудь вас угостить…
   И седобородый управляющий повел гостя через хозяйственные дворы. Дома у него все было готово для приема гостей: бутылка выдержанной виноградной водки, дата на этикетке которой свидетельствовала о весьма почтенном ее возрасте. На закуску — сухое печенье. Из кухни пахло жареной на свиных шкварках капустой.
   — Как я слышал, вы знавали замок в те времена, когда здесь все было совсем по-другому. Когда я сюда приехал, развал еще только начинался. Но уже тогда в замке жил один молодой парижанин, так он… Знаете, эта водка сделана еще при старом графе. Вам, конечно, без сахара?
   Мегрэ, не отрываясь, рассматривал стол, по углам которого красовались львиные морды с медными кольцами в зубах. И тут на него вновь накатила неимоверная усталость, причем не только физическая, но и моральная. В былые времена ему было строго-настрого велено не входить в эту комнату иначе, как переобувшись в тапочки, чтобы не наследить на навощенном паркете.
   — Я оказался в крайне затруднительном положении.
   И совета хочу попросить именно у вас. Мы люди небогатые. Сами знаете — управляя чужим замком, особенно не разбогатеешь.
   Иной раз в конце недели в кассе просто не было денег, чтобы заплатить поденщикам, и я платил из собственного кармана.
   И не раз ссужал деньги на закупку скота для арендаторов.
   — Иначе говоря, графиня изрядно вам задолжала.
   — Госпожа графиня совершенно не разбиралась в деньгах. Деньги буквально уходили в песок. И только на действительно нужные вещи их не было.
   — И тогда вы…
   — Ваш батюшка поступил бы точно так же. Разве нет?
   Иногда лучше скрыть от крестьян, что касса пуста. Вот я и тратил свои сбережения.
   — Сколько?
   — Еще рюмочку? Я не считал. Тысяч семьдесят. Да и теперь вот дал денег на похороны…
   А перед мысленным взором Мегрэ вдруг возникла картина: суббота, пять часов вечера, крошечный кабинет отца. И все, кто работает в замке, от кастелянши до поденщиков, дожидаются за дверью. Старый Мегрэ, сидя за крытым зеленым коленкором столом, раскладывает на небольшие стопочки серебряные монеты.
   Потом все по очереди расписываются в ведомости, а то и просто ставят крестик против своей фамилии.
   — Вот я и думаю, как же теперь вернуть эти деньги?
   Для таких, как мы…
   — Да, понимаю. А вы, значит, сделали новый камин.
   — Ну да, раньше-то он был из дерева. Мрамор смотрится намного лучше.
   — Куда уж лучше! — буркнул Мегрэ.
   — Понимаете, теперь на нас так и кинутся все кредиторы. Придется распродавать все, что только можно.
   Но ведь и без того все перезаложено.
   Похоже, что и камин, и новехонькое кресло, в котором сидел Мегрэ, были куплены в одном и том же магазине на бульваре Барбес. На буфете стоял фонограф.
   — Будь я один, мне было бы все равно. Но моему Эмилю нужно пробивать себе дорогу в жизни. Не хочется торопить события, но…
   Какая-то девчонка быстро прошла по коридору.
   — У вас еще и дочь есть?
   — Нет, это местная девушка. Она ходит к нам помогать по хозяйству — знаете, уборка, стирка, мытье посуды.
   — Ладно, мы еще вернемся к этому разговору, господин Готье. Извините, у меня столько дел…
   — Может, выпьете еще рюмочку?
   — Спасибо, нет. Так вы говорите, тысяч семьдесят?
   И комиссар зашагал прочь. Засунув руки в карманы, он прошел через двор, распугав стаю уток, потом прошел берегом уже подернутого ледком пруда Богородицы. Часы на церкви пробили полдень.
   В гостинице у Мари Татен сидели за накрытым столом Жан Метейе и его адвокат. На закуску они взяли сардины, филе сельди и колбасу. На соседнем столике стояли рюмки из-под выпитого ими аперитива.
   Сотрапезники пребывали в прекрасном расположении духа и встретили появление Мегрэ насмешливым переглядыванием и даже перемигиванием. Портфельчик адвоката вновь был закрыт.
   — Вы хоть раздобыли трюфелей к курице? — осведомился у Мари Татен бравый законник.
   Бедняжка Мари Татен! В бакалейной лавке нашлась небольшая баночка консервированных трюфелей, но Мари никак не удавалось ее открыть. А признаться в этом гостям духу не хватало.
   — Да, раздобыла, сударь.
   — Тогда поторопитесь. От местного воздуха прямо под ложечкой сосет.
   Пришлось Мегрэ отправиться на кухню и собственным ножом вскрывать жестянку, а косоглазая хозяйка все причитала:
   — Мне так неудобно. Я…
   — Заткнись, Мари! — проворчал комиссар.
   Один лагерь. Второй. А может, есть и третий?
   Чтобы как-то отвлечься от всех этих событий, ему захотелось перекинуться шуткой.
   — Кстати, кюре велел передать, что даруется отпущение аж на триста дней, старая ты греховодница.
   Но Мари Татен шуток не понимала и лишь почтительно и боязливо взирала на своего верзилу постояльца.

Глава 7
Встречи в Мулене

   Мегрэ позвонил в Мулен и заказал такси. Минут через десять он с изумлением обнаружил, что к гостинице уже подъезжает машина. Комиссар направился было к двери, но его остановил адвокат, который как раз допил свой кофе:
   — Извините, это мы вызывали машину. Но если вы не прочь, мы могли бы…
   — Спасибо.
   Словом, Жан Метейе и адвокат первыми укатили в громадной машине, на которой еще красовался герб бывшего владельца. Мегрэ отбыл четверть часа спустя. Дорогой он болтал с шофером и глядел по сторонам.
   Местность выглядела довольно грустно: обсаженная тополями дорога бежала среди унылых вспаханных полей, и лишь кое-где мелькали рощицы или блестела тусклая гладь пруда.
   Казалось, все в этих краях ютятся в каких-то хибарах и лачугах. Оно и понятно: небольших хозяйств в этих краях почти не было.
   Одни только крупные усадьбы. Вот, например, владения герцога де Т. — уже целых три деревни.
   Сен-Фиакрам принадлежало две тысячи гектаров, пока они не начали распродавать землю.
   И никакого транспорта, кроме старого парижского автобуса, перекупленного одним крестьянином, который раз в день ездил из Мулена в Сен-Фиакр и обратно.
   — Вот уж глухомань так глухомань, — говорил тем временем шофер такси. — Сейчас еще ничего, а вот зимой…
   Машина ехала вниз по главной улице Мулена. Часы собора Святого Петра показывали половину третьего.
   Мегрэ велел остановить машину напротив местного отделения Дисконтного банка и расплатился. Однако, когда он уже повернулся, чтобы идти к банку, оттуда вышла какая-то женщина, тащившая за собой мальчугана.
   Опасаясь быть узнанным, комиссар поспешно метнулся к витрине. Затянутая в корсет женщина в ровнехонько надетой шляпке выглядела типичной принаряженной крестьянкой. Она горделиво вышагивала, волоча за собой мальчонку, которому, казалось, уделяла внимания не больше, чем какому-нибудь чемоданчику.
   Это была мать Эрнеста, рыжего мальчишки, прислуживавшего в церкви Сен-Фиакра.
   На улице было довольно оживленно. Эрнесту ужасно хотелось поглазеть на витрины, но он был вынужден безропотно тащиться за черной материнской юбкой. Но вот мать, слегка наклонившись, что-то сказала ему. И, словно это было решено заранее, повела его в магазин игрушек.
   Мегрэ не осмеливался слишком к ним приближаться.
   Но вскоре из лавки донеслись заливистые трели свистка, и ему все стало понятно. Перепробовав уйму всевозможных свистков, юный служка выбрал двухзвучный скаутский свисток.
   Когда парнишка вышел из лавки, свисток висел у него на шее, но мать по-прежнему тащила его за собой, не давая посвистеть на улице.
   Местное отделение банка ничем не отличалось от любого другого провинциального филиала. Длинная дубовая стойка. Над конторками склонились пятеро служащих.
   Мегрэ направился к окошечку, над которым красовалась надпись «Текущие счета», и тут же один из служащих поднялся навстречу ему.
   Мегрэ хотел получить точные сведения о финансовом положении семьи де Сен-Фиакр и, главное, обо всех банковских операциях, произведенных в последние несколько недель и даже дней. Такая информация могла дать полезную ниточку.
   Однако он немного помолчал, рассматривая молодого служащего, который в свою очередь держался корректно, не проявляя нетерпения.
   — Если не ошибаюсь, вы — Эмиль Готье?
   Комиссар дважды видел, как юноша проносился мимо на мотоцикле, но лица разглядеть не мог. Он узнал парня благодаря его поразительному сходству с управляющим замка.
   Отец и сын походили друг на друга не столько отдельными чертами, сколько общим обликом, принадлежностью к одной породе. Сказывалось крестьянское происхождение: четкие, резкие черты лица, крепкий костяк.
   Оба они выглядели несколько ухоженнее, чем простые крестьяне: лица были не так обветрены, глаза глядели осмысленней, да и вообще в их поведении чувствовалась уверенность в себе, присущая «образованным».
   И все же Эмиль еще не сделался настоящим горожанином. Хоть он и бриолинил волосы, они никак не хотели лежать гладко и торчали хохолком на макушке. На Щеках его играл румянец, и всем своим видом он напоминал деревенского щеголя, намытого и принаряженного ради воскресного дня.
   — Да, это я.
   Он ничуть не смутился и не растерялся. Мегрэ заранее был уверен, что парень слывет здесь образцовым служащим, по праву пользуется доверием директора и может рассчитывать на быстрое продвижение по службе.
   Черный костюм Готье-младшего из «неснашиваемой» шерстяной диагонали был сшит на заказ, но у местного портного. Готье-старший носил пристежные целлулоидные воротнички. Сын его от них уже отказался, но галстук у него был старомодный, на специальной «штучке».
   — Вы знаете, кто я?
   — Нет. Наверное, полицейский.
   — Да, и мне нужны кое-какие сведения о финансовом положении де Сен-Фиакров.
   — Нет ничего проще. Этим счетом занимаюсь как раз я.
   Парень был вежлив, воспитан. В школе он наверняка ходил в любимчиках у учителей.
   — Передайте мне счет де Сен-Фиакров, — обратился он к сидящей позади него служащей.
   И, получив большой желтый лист, принялся его просматривать.