Страница:
— Это все Норино?
И как бы уточняя смысл сказанного, сперва посмотрел на щит, потом обвел глазами поля и горы вокруг.
— Да, Норино.
— От первого мужа?
Вместо ответа Пи-Эм лишь пожал плечами, и Доналд замолчал. Чуть позже оба вошли в пустой дом, запах и атмосфера которого полностью изменились за одни сутки потопа даже, так сказать, на вкус. Комнаты пропитались непривычной холодной сыростью. Со стен веранды капала вода, и по полу бежали ручейки. Подушки садовых кресел насквозь промокли.
Телефон стоял в гостиной, на самом виду, но кроме него были и другие аппараты: в спальнях у Норы и у Пи-Эм и еще один, на кухне.
— Позвонишь отсюда?
— Мне все равно.
— Предупреждаю: телефонистки, особенно в воскресенье к вечеру, когда у них мало работы, проявляют порой излишнее любопытство и слушают разговоры.
— Мне все равно.
— А мне нет, — парировал Пи-Эм. — Моя ногалесская контора — в двух шагах от «Белл-телефон». И потом, я-то останусь здесь, понятно?
С почти оскорбительным недоумением Доналд проронил:
— Я не собираюсь упоминать о тебе.
— Давай я вызову. Дело привычное.
— Минутку.
Уже довольно давно, почти с самого выезда от Нолендов, Пи-Эм чувствовал, что Доналд собирается принять какое-то решение; сейчас тот без колебаний направился к шкафу с напитками. Открыл его, как у себя дома, взял первую попавшуюся бутылку виски, посмотрел на брата.
Взгляд был твердый и недвусмысленный. Он означал: «Можешь делать что угодно — я все равно выпью».
Доналд уже поднес горлышко ко рту, но спохватился.
Он же знает, где взять стаканы: сам утром мыл посуду вместе с Норой.
Он налил себе порцию, которая в любом баре сошла бы за двойной бурбон, проглотил ее почти залпом, скривился от отвращения.
— Теперь вызывай. Один-ноль-три.
В комнате царила серая полумгла, похожая на сумерки: краски потускнели, даже мебель утратила свой блеск и не отсвечивала.
— Алло!.. Ногалес?.. Говорит номер пять, Тумакакори… Добрый вечер, мисс. Дайте Сонору, Ногалес, один-ноль-три.
Доналд стоял рядом, неподвижный, но — это угадывалось — такой напряженный, что Пи-Эм в конце концов тоже занервничал. А ведь ничего особенного не происходит.
Милдред позовут к телефону. С ней будет говорить муж…
— Алло.
Человек на проводе изъяснялся по-испански. Как все в долине, Пи-Эм со временем более или менее овладел этим языком.
— Попросите, пожалуйста, американку, которая у вас остановилась.
Пи-Эм поежился при мысли, что номер, возможно, не тот и дозвониться до Милдред не удастся. Доналд по-прежнему стоял рядом, прямой и застывший, но по коже у него бегали мурашки, словно он уже ощущал приближение Милдред. Как только в трубке раздался другой голос, он потянулся к ней, и Пи-Эм отдал ее.
— Это ты?
На другом конце провода прозвучали, видимо, те же слова, и наступило молчание, долгое молчание. Пи-Эм, стараясь ступать потише, отошел в сторону, для очистки совести спросил:
— Может, мне выйти?
В ответ Доналд только равнодушно пожал плечами.
Он по-прежнему стоял у столика, и провод свисал у него из руки.
— Ну как ты?
Глазами он искал опустевший стакан: его наверняка подмывало попросить брата подлить туда виски.
— Дети?.. Нет. Попозже… Погоди… Говори первая…
Доналд ухитрился, не кладя трубки, которую прижал Щекой к плечу, раскурить сигарету. Он не перебивал жену, а та, без сомнения, захлебывалась словами, силясь поскорее все высказать, выразить, объяснить.
Это тянулось долго, и за все время Доналд ни разу не разжал зубы, ни разу не повернул голову к брату. Когда наконец пришел его черед, он отчеканил — и чувствовалось, что каждое слово взвешено им заранее:
— Слушай. Ты знаешь, где я и у кого…
Что там еще вставила Милдред? Он сухо возразил:
— Ему придется это сделать. Но сейчас переправиться через реку, кажется, в самом деле невозможно. Я-то как-нибудь перебрался бы, но он понадобится мне и на другом берегу. Это может затянуться на несколько дней.
Погоди! Насчет тебя и детей я все устрою. Скажи только фамилию твоей хозяйки… Как? Эспиноса?..
Глазами он попросил Пи-Эм — вернее приказал — взять карандаш и повторил:
— Да, да, Эспиноса… Улица Витторио дель Сарто…
Сато? Сото?.. Да, дом сорок один…
Потом удостоверился, что брат успел записать.
— Да. Теперь можешь позвать… Алло! Фрэнк?
Лицо его посветлело, кадык дернулся вверх, и, увидев, что глаза у брата стали влажными, Пи-Эм отвернулся.
— Да, мой мальчик… Да… Отсюда до границы всего девятнадцать миль… Да, меньше получаса… Нет, это действительно невозможно… Да, даже для тебя… Что?..
Не смей больше так делать… Понимаешь, там совсем не то что у нас… Алло!.. Да, да, все наладится… Еще не знаю… Может быть, очень далеко… Конечно. Ты сможешь…
Он опять посмотрел на стакан, словно ища в нем точку опоры, и Пи-Эм нехотя налил ему виски.
— Нет, мой мальчик… Никто, понимаешь, никто…
Никакая сила в мире не помешает мне… Дай ей трубку, дай… Алло! Энни?.. Что?.. Тебя не пускали к телефону?..
Конечно, ты тоже имеешь право поговорить…
Он снова застыл, стиснув зубы, устремив взгляд в пространство, зажав в правой руке дымящуюся сигарету.
— Слушаю… Да, да, брат объяснит тебе…
Потом, искоса посмотрев на Пи-Эм, ответил на вопрос, который нетрудно было угадать:
— Нет, по-моему, он на меня непохож… Алло!..
Что?.. Он тоже хочет?.. Пусть скажет пару слов… Телефон на стене?.. Джону не дотянуться?.. Так подними его… Или пусть мама поднимет… Алло!.. Алло, малыш!.. Слышишь меня?.. Да, да, это папа… Да… Честное слово…
Привезу тебе самую красивую игрушку…
Неожиданно он сел с таким видом, словно вот-вот выронит трубку — то ли она слишком тяжела, то ли обжигает ему руку.
— Дай еще на минутку маму… Милдред?.. Прости, я… — Он с трудом сглотнул слюну. — Да, да… До скорого… Да, конец.
Доналд, конечно, имел в виду не только разговор, но и весь тот долгий путь, который они с грехом пополам прошли вместе и на котором как будто в насмешку перед ними опять встала преграда — правда, уже не решетка, но все-таки изгородь.
Он забыл положить трубку, и слышно было, как телефонистка надсаживается:
— Переговорили?.. Алло, Тумакакори?.. Переговорили?..
Пи-Эм отобрал у него трубку и водворил ее на место.
— Дай мне выпить.
И, видя, что брат колеблется, Доналд почти легкомысленным тоном добавил:
— Надеюсь, ты сам не веришь в то, что наплел своим друзьям?
Ему надо было поговорить — о чем угодно, только бы не о Милдред и детях.
— Что я наплел?
— Точно не знаю, но прекрасно видел: женщины взвинчены. То стараются оттереть меня от подноса, то суют мне кока-колу. А одна, маленькая такая, брюнетка…
— Миссис Поуп?
— Может быть. Я не запомнил фамилий. Так вот, она ни с того ни с сего сообщила мне, что ее двоюродный брат провел пять лет в сумасшедшем доме, хотя был совершенно здоров; врачи в конце концов признали свою ошибку.
Пристально глядя на брата, он отчеканил:
— А ведь тебе известно, Пи-Эм, что я никогда не был психом. Известно ведь, правда?
В его словах прозвучала невысказанная угроза.
— А теперь…
Он встал и словно встряхнулся, чтобы окончательно подавить в себе волнение. Потом с вызывающим видом, не скупясь, налил себе виски, сходил на кухню, принес из холодильника лед.
— Будешь?
— Самую малость.
Теперь, избавившись от прежней скованности, Доналд стал другим человеком.
— Психом я никогда не был, но что верно, то верно, в одного парня стрелял. Меня посчитали пьяным. Может быть, так оно и было, только это не важно. Я и трезвый сделал бы то же самое. До сих пор жалею, что не прикончил этого типа.
— Полисмена?
— Да. Мы с ним давно были знакомы. И он давно искал случая прицепиться ко мне. Впрочем, это долгая история. И знать ее тебе не надо.
С новой сигаретой в зубах он встал перед братом.
— Вот что, Пэт. Ты слышал, что я сказал мальчику?
Между ними и мной ровно девятнадцать миль. Я заметил цифру на придорожном столбе, когда мы вылезли из машины. Каких-нибудь полчаса езды… Я хочу верить твоим россказням о реке.
— Ты же ее видел.
— Ладно. Я готов тебе поверить. Я сказал своим кое-что еще, и это ты тоже слышал. Никакая сила в мире не помешает мне добраться до них. И никто не помешает, ясно? Я сделаю все, что потребуется, — слушай и запомни, — все, что потребуется, чтобы сдержать свое обещание. И какая бы преграда ни возникла передо мной, я… — Он закончил фразу резким взмахом руки. — Вот это я и хотел сказать тебе наедине.
— Но…
— Я не требую от тебя ни разговоров, ни обещаний.
Думаю, что знаю тебя достаточно, а Эмили знает еще лучше.
— Что она тебе сказала?
— Не твое дело.
Доналд говорил, расхаживая по комнате, время от времени пропуская глоточек и попыхивая сигаретой.
— У тебя есть интересы на той стороне?
— Ты хочешь сказать…
— Вот видишь, ты опять финтишь. Я спрашиваю: да или нет?
— Все зависит от того, что ты называешь интересами.
— Ну, деньги, если тебе угодно. Или возможность выплатить их определенному лицу.
От его беспощадно накаленного взгляда нельзя было спрятаться.
— Это непросто, но…
— Отлично. Так ты и сделаешь. Сейчас я объясню тебе ситуацию. Эмили небогата. Она истратила значительную долю своих сбережений на мой побег. Остальное отдала Милдред, но это гроши.
— Милдред без денег?
— Хуже. За комнату не плачено. Два дня она работала подавальщицей в кафе.
— В мексиканском кафе?
— Да. Больше не выдержала, и я понимаю почему.
Помолчи! И не воображай, что я пытаюсь тебя разжалобить. Ты не знаешь Фрэнка. Ему пятнадцать. Он тоже пытался подработать. Насколько я понял, по ту сторону это почти нереально. Мексиканцы бедны. Чтобы прожить, жители Ногалеса должны искать себе место в американской части города.
— Верно. Даже на наших ранчо служат почти сплошь мексиканцы.
— Остановка за одним: чтобы утром и вечером пересекать границу, надо иметь постоянный пропуск, а Милдред не может его выправить — ей пришлось бы назвать свою настоящую фамилию. Полиция сразу насторожилась бы, так что, пока я не перебрался…
— Ясно.
Такое обсуждение технических в известном смысле вопросов — уже разрядка.
— Фрэнк попробовал стать чистильщиком сапог, но его побили конкуренты — туземные мальчишки. Деньги нужны моей семье самое позднее завтра утром, иначе хозяйка выбросит их на улицу. О чем ты задумался?
— Об этом.
— Это так сложно?
— Ты способен соображать?
— Я совершенно спокоен.
— Тогда брось пить и послушай минутку. Ты появился, когда я меньше всего на свете ждал тебя, и ты потребовал, чтобы я переправил тебя через границу. Ты не спросил, подвергаюсь я риску или нет.
Не подумал даже, что одно твое присутствие может стать для меня форменной катастрофой. Нора того и гляди догадается.
— Понял.
— Ничего ты не понял: если бы понимал, не стал бы напускать на себя угрожающий вид. Что касается границы, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь тебе перебраться.
— Я переберусь.
— Тем лучше. Денег я тебе тоже дам — и достаточно, чтобы ты продержался, пока не устроишься.
— Благодарю.
Доналд вложил в слово целый заряд иронии.
— Ты требуешь их у меня для своей жены сейчас же, еще до утра. Отвечаю тебе: попробую, но это сложнее, чем ты полагаешь. У Норы есть интересы в Мексике — она совладелица одного ранчо в Соноре, если хочешь знать. Но только совладелица. В дела она не вмешивается. Я не могу позвонить управляющему и поручить ему отвезти деньги по такому-то адресу; он живет в горах, в пятидесяти милях от Ногалеса. Это тебе понятно?
У меня лично есть по ту сторону деньги в банке. Но пока вода не спала, я не могу послать чек. К тому же предпочитаю не оставлять следов.
— Это означает?..
— …одно: вопрос надо рассмотреть со всем хладнокровием. Мне жаль Милдред и детей.
— Еще раз благодарю.
— Убежден, что еще сегодня вечером придумаю, как им помочь.
— Убежден?
— Разумеется, дорогой мой Доналд.
Может быть, именно потому, что Пи-Эм уже был напуган, что страх сидел в нем до сих пор, он и взял неожиданно этот развязный, снисходительный тон.
— Разумеется, я попытаюсь. И поверь: я не сделал бы больше даже для собственной жены, окажись она в таком положении.
— Ты имеешь в виду Нору или Пегги?
Несмотря на все свое бешенство, Пи-Эм ответил:
— Нору.
— Разреши в этой связи задать тебе один вопрос.
Даже несколько. Мы ведь все равно разговариваем о Норе, правда?
Доналд откровенно издевался над ним, откровенно искал ссоры. Пи-Эм охотно помешал бы ему пить, но было уже поздно: Доналд не спускал свирепого взгляда с бутылки, которую поставил рядом с собой.
— Сколько было Hope, когда она в первый раз вышла замуж?
— Точно не помню. Года двадцать два.
— А ее мужу?
— Мак-Миллану? Верных сорок пять.
— Она была богата?
— Не очень, хотя из хорошей семьи.
— Брак по любви?
Пи-Эм сухо процедил:
— Мне это неизвестно.
— Хорошо, продолжим. Умирает ее муж, и она выходит за тебя. Брак по любви?
— По-моему, это касается только ее.
— Ладно. А с твоей стороны?
— А это касается только меня.
— Понимаю.
На этот раз кровь ударила Пи-Эм в голову, и он в свой черед перешел в атаку:
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Не злись. Мы же впервые после такого долгого перерыва говорим как брат с братом, верно?
— Ты выпил.
— Ты тоже. Я наблюдал за тобой с тех пор, как попал к тебе в дом, и вижу, что ты пьешь не меньше, чем я в прошлом. Пожалуй, и больше. А теперь мой главный вопрос. Предположим, что завтра ты окажешься обесчещен: обнаружится, например, что ты замешан в разных неблагонравных историях, как это бывает с адвокатами или с мужьями богатых жен. Предположим, что полиция арестует тебя и упрячет за решетку…
— Договаривай.
— Как поступит Нора?
Пи-Эм понял и предпочел отвести глаза. Речь Доналда стала еще более прерывистой. Он почти задыхался.
— Предположим, что ты всю свою жизнь был гадиной. Нет, не крупной. Маленькой, просто мразью! Конечно, среди вас таких не встретишь — вы все делаете по-крупному. Предположим, словом, что ты жалкая тварь, неспособная противостоять соблазну, тварь, которая тащится за приятелями в бар и, попав туда, забывает, что дома ждут жена и дети, что деньги, просаживаемые в кабаке, нужны им на пропитание. Так ведь могло и с тобой случиться…
— Нет.
— А со мной случилось. И я считал нормальным, что Милдред надрывается, лишь бы дети, несмотря ни на что, жили прилично. И я терял работу, не желая сознаться себе, что сам кругом виноват.
— Все это я знаю.
— Ты знаешь? Ты? Ничего ты не знаешь. В теории, может быть, да, но в жизни ты не способен понять другого.
— Это тебе тоже Эмили сказала?
— Может быть.
— Ты что, пришел ко мне в дом, чтобы оскорблять меня?
— Я не собираюсь тебя оскорблять и очень сожалею, если ты обижаешься на правду. Мне просто нужно, чтобы ты понял. Так будет благоразумней. Глупость, которую я сделал, тут ни при чем. Да, я сделал ее и с чистой совестью могу заявить, что заплатил за это достаточно дорого. Но я прежде всего помню, что у меня есть обязанности перед Милдред и детьми. Помню потому, что, придя на свидание в тюрьму, Милдред ни словом не упрекнула меня. Потому что ей не пришло в голову обратиться к тебе или кому-нибудь еще. Потому что она просто ждала. И прождала бы двадцать лет, если бы все шло своим чередом. Это ты понимаешь?.. Так вот, моя Милдред в девятнадцати милях отсюда, в девятнадцати, Пэт! От меня скрыли, как она зарабатывала на жизнь последние два года. Даже Эмили отказалась говорить об этом. Вчера она была подавальщицей в мексиканском кафе, а мой сын чистил ботинки на улице. Завтра ее вышвырнут из комнаты.
— А виноват буду я?
И тут, выпрямившись во весь рост, Доналд бросил:
— Может быть!
Это прозвучало так нелепо и в то же время так категорично, что Пи-Эм не решился возразить.
— Во всяком случае, если их завтра подберут на панели, отведут на ночь в участок, а потом отправят по месту жительства на эту сторону изгороди, виноват будешь ты. Да, ты будешь виноват, если я не доберусь до них, если…
Он лихорадочно схватил бутылку, допил ее прямо из горлышка и разбил о стенку, после чего уже более спокойно закончил:
— Лучше было сразу тебя предупредить, верно? А теперь поехали к твоим приятелям.
— Я думаю, нам не стоит возвращаться.
— Я другого мнения.
— Ты же еще больше напьешься.
— Возможно. А они разве не пьют?
— Это разные вещи.
— Черт возьми! Ты что это делаешь?
Пи-Эм подобрал осколки бутылки, сходил за тряпкой, вытер стену.
— Норы испугался? Ну, признавайся.
— Нам лучше остаться.
— Хочешь — оставайся, но я отправлюсь — даже пешком, если потребуется. А уж там, если ты не сумеешь достаточно быстро переслать Милдред деньги, я сделаю это сам — найду способ, не сомневайся. Сейчас я тебе расскажу одну вещь. Два часа назад я мог получить хорошее место в Соноре. Том Пембертон затолкал меня в угол, задал мне кучу вопросов. Я понял, что он не прочь иметь там у себя на службе такого человека, как я.
— Ты согласился?
— Нет еще.
— А тебе не кажется, что он охладеет к своей идее, узнав, откуда ты взялся?
Доналд на секунду умолк.
— Я как раз об этом раздумываю.
Он прав. Пока брат задавался этим вопросом, Пи-Эм мысленно уже ответил на него. Жители долины — люди не слишком щепетильные: стоит покопаться в генеалогии кой-кого из них, как уже в третьем колене обнаружатся предки, заслуженно или незаслуженно вздернутые шерифами в те времена, когда еще действовал Закон границы.
— Знаешь, Пэт, с тех пор, как я здесь, я не раз спрашивал себя, не ты ли тот из нас двоих, у кого остались взгляды мелкого служащего. Правда, ты разбогател. Ты более или менее ровня здешним. И все-таки тебе не удается начисто забыть, что ты из Эпплтона и до пятнадцати лет щеголял в штанах, перекроенных из старых отцовских брюк. А теперь поехали. И помни: ждет Милдред, жду я, ждут дети.
Разумней было уступить: он ведь объявил, что отправится и один.
В машине Доналд, ставший теперь словоохотливым, перешел на доверительный тон:
— Вот ты рассказал приятелям, что я сходил с ума.
А знаешь, это почти что правда. Нет, по-настоящему сумасшедшим я не был, но сбежать мне удалось только потому, что я почти два года имитировал сумасшествие.
Ты не представляешь себе, что такое Джольет. Поговори с кем угодно, и тебе скажут, что выйти оттуда практически возможно лишь в законном порядке — через ворота.
Но тут вклинилось одно обстоятельство, тебе, вероятно, неизвестное. Эмили хоть и держит тебя более или менее в курсе семейных дел, но тоже не обо всем может писать.
Лет двенадцать назад, оказавшись на мели, я полгода работал в дэвенпортском сумасшедшем доме. Там я изучил психов: я же, как понимаешь, не издали их видел. При случае мне даже поручалось давать им взбучку.
Там, в Джольете, я об этом вспомнил. Любой скажет тебе также, что втирать очки теперешним врачам, тюремным и подавно, можно от силы несколько недель.
У них, между прочим, есть сволочная машинка, которая пропускает электрический ток через мозг. Впечатление такое, словно твою голову сунули под паровой молот.
Если ты действительно ненормальный, то после определенного количества сеансов к тебе вроде как возвращается рассудок. Симулянты — те редко выдерживают больше двух раз.
Так вот, я продержался почти два года. Да так, что смотреть меня приезжали большие специалисты. Так что меня возили в Чикаго на консультацию.
Это еще одна причина, Пэт, по которой…
Фразу он не закончил, но явно хотел сказать: «По которой я не остановлюсь на полпути и не посчитаюсь ни с какими препятствиями».
Когда они подъехали к дому Лил Ноленд, Доналд подобрел:
— Не беспокойся обо мне. Думай только о деньгах для Милдред. Я не подведу.
Это обещание не помешало ему пить с самого приезда. Может быть, он делал это нарочно? Может быть, ему доставляло злобную радость пугать окружающих так же, как он напугал брата?
Партия в покер продолжалась в атмосфере мрачной вялости. Хозяева включили лампы, хотя и не все; кто-то запустил проигрыватель. Один из партнеров, видимо продувшись вконец, уступил место старому Поупу, и тот аккуратными столбиками, как кассир в банке, выкладывал перед собой жетоны. Пембертон, против обыкновения крупно выигрывавший, порозовел еще больше, чем обычно.
Нора настороженно следила за Пи-Эм и Доналдом и, когда последний одним духом осушил оказавшийся под рукой стакан, встала и направилась в патио, знаком позвав с собой мужа.
— Он начал пить? — осведомилась она.
— Не очень сильно. Напрасно беспокоишься.
— Что это был за звонок?
— Не знаю.
— Он держится так, словно вы давние знакомые.
Сказал Лил Ноленд, что провел с тобой детство.
— Отчасти так оно и есть.
— Почему друзья оставили его в Тумакакори?
— Я же объяснял. Он воспользовался тем, что ехал через наши края, и решил повидать меня.
— Странно!
— Что странно?
— Ничего. Только мне кажется, между вами что-то происходит. С самого его приезда ты сам не свой. Иногда я поручиться готова, что ты напуган.
— Чем?
— Пойдем. Попробую помешать ему напиться.
— Буду весьма удивлен, если это тебе удастся.
— А если с ним случится припадок?
Теперь Пи-Эм уже не мог ей признаться, что приятель его никогда не сходил с ума и давать ему пить опасно совсем по другой причине.
Хуже всего было то, что он сам оказался не в силах воздержаться от спиртного. Он чувствовал себя настолько опустошенным, что нуждался в непрерывном взбадривании, — без этого он просто свалится.
Все, что брат наговорил ему, слилось в его сознании в одну бесформенную серую массу, тяжелую и неспокойную, как грозовое небо. Он подумает об этом на досуге.
Он должен на многое возразить и жалеет, что не сделал этого вовремя. Сейчас ему приходили на ум отличные доводы, но он тут же терял нить своих рассуждений или находил их недостаточно убедительными.
Преобладающим его чувством было сознание своей униженности. В нем всегда жила склонность к копанию в себе, и, может быть, именно оттого, что ему слишком часто не хватало самоуверенности, он подчас высказывался слишком безапелляционно.
Что, собственно, наговорил Доналд? Пи-Эм не мог точно повторить слова брата. Но в них было нечто дьявольское, потому что, не выдвинув ни одного конкретного обвинения, тот обошелся с ним как с последней дрянью.
Но ведь он, Пи-Эм, всегда был порядочным человеком. Вот и на этот раз он искренне хочет помочь брату и особенно Милдред. Это не терпит отлагательства. Она во что бы то ни стало должна завтра утром получить деньги. Сейчас Доналд оживленно беседует с м-с Ноленд, а та преследует тайную цель — отобрать у собеседника стакан с виски.
До Пи-Эм донеслось:
— Признайтесь, у вас большие неприятности и вы пробуете забыться.
Это глупо. Женщины всегда глупеют, когда им взбредает в голову разыгрывать из себя утешительниц. С Пи-Эм ни одна из них не брала на себя эту роль. Правда, он всегда стеснялся откровенничать с ними.
— Вы думаете, что, если будете пить, вам это удастся?
Доналд, казалось, решил разыгрывать всех подряд.
Вместо ответа он залпом осушил стакан и блаженно улыбнулся.
Еще немного, и дело примет скверный оборот. Лишнее слово, малейшая бестактность, и Доналд сорвется с цепи, как совсем недавно сорвался на минуту в разговоре с Пи-Эм. Он ненавидит всех этих мужчин и женщин. Он зол на них за то, что они богаты, живут в просторных домах, имеют машины, лошадей и беседуют о том, как их дети проводят каникулы в Калифорнии, а Фрэнка, попытавшегося стать чистильщиком обуви, избивают мексиканские мальчишки.
К тому же у него на глазах идет партия в покер, где ставки исчисляются суммами, каждая из которых обеспечила бы его семью на несколько лет.
«Я должен подумать…».
Способ переслать деньги Милдред, точнее, внести за нее плату сеньоре Эспиноса. Он знал эту улицу: немощеная, она поднимается вверх по холму, неподалеку от квартала публичных домов, и в дождь заливающая ее вода скатывается вниз по глубокой канавке.
— Он поклялся мне, что совершенно спокоен. И знаете, почему он не в себе? Из-за женщины!
Подумать только! Лил Ноленд, самая здесь умная из всех, всерьез принимает такую чушь. И каждому сообщает:
— Это из-за женщины…
А рот Доналда уже кривит дурацкая самодовольная усмешка: он всегда улыбается так, когда пьян. Походка у него стала неуверенной. Как будто выставляя себя напоказ, он расхаживает по середине гостиной. На ходу хватает оказавшиеся под рукой стаканы и с отвратительной жадностью опустошает их, всем своим видом показывая, что плюет на окружающих, и напоминая собой пса, который держит в зубах кость и как бы приглашает:
«А ну, попробуйте отнять…»
«Я обязательно должен…».
Мысли Пи-Эм путались: он слишком много раз взбадривал себя бурбоном. Вся компания изрядно выпила.
Он должен… Что, собственно, он должен? Кто там завел разговор насчет того, чтобы посмотреть на реку?
Вот весело будет, когда их машины увязнут в грязи у съезда с дороги! Идиот Кейди уверяет, что, стоит ему захотеть, и он перелетит реку на своем самолете: у него есть туристская машина, на которой он летает удить рыбу в озерах поблизости от Большого Каньона.
И как бы уточняя смысл сказанного, сперва посмотрел на щит, потом обвел глазами поля и горы вокруг.
— Да, Норино.
— От первого мужа?
Вместо ответа Пи-Эм лишь пожал плечами, и Доналд замолчал. Чуть позже оба вошли в пустой дом, запах и атмосфера которого полностью изменились за одни сутки потопа даже, так сказать, на вкус. Комнаты пропитались непривычной холодной сыростью. Со стен веранды капала вода, и по полу бежали ручейки. Подушки садовых кресел насквозь промокли.
Телефон стоял в гостиной, на самом виду, но кроме него были и другие аппараты: в спальнях у Норы и у Пи-Эм и еще один, на кухне.
— Позвонишь отсюда?
— Мне все равно.
— Предупреждаю: телефонистки, особенно в воскресенье к вечеру, когда у них мало работы, проявляют порой излишнее любопытство и слушают разговоры.
— Мне все равно.
— А мне нет, — парировал Пи-Эм. — Моя ногалесская контора — в двух шагах от «Белл-телефон». И потом, я-то останусь здесь, понятно?
С почти оскорбительным недоумением Доналд проронил:
— Я не собираюсь упоминать о тебе.
— Давай я вызову. Дело привычное.
— Минутку.
Уже довольно давно, почти с самого выезда от Нолендов, Пи-Эм чувствовал, что Доналд собирается принять какое-то решение; сейчас тот без колебаний направился к шкафу с напитками. Открыл его, как у себя дома, взял первую попавшуюся бутылку виски, посмотрел на брата.
Взгляд был твердый и недвусмысленный. Он означал: «Можешь делать что угодно — я все равно выпью».
Доналд уже поднес горлышко ко рту, но спохватился.
Он же знает, где взять стаканы: сам утром мыл посуду вместе с Норой.
Он налил себе порцию, которая в любом баре сошла бы за двойной бурбон, проглотил ее почти залпом, скривился от отвращения.
— Теперь вызывай. Один-ноль-три.
В комнате царила серая полумгла, похожая на сумерки: краски потускнели, даже мебель утратила свой блеск и не отсвечивала.
— Алло!.. Ногалес?.. Говорит номер пять, Тумакакори… Добрый вечер, мисс. Дайте Сонору, Ногалес, один-ноль-три.
Доналд стоял рядом, неподвижный, но — это угадывалось — такой напряженный, что Пи-Эм в конце концов тоже занервничал. А ведь ничего особенного не происходит.
Милдред позовут к телефону. С ней будет говорить муж…
— Алло.
Человек на проводе изъяснялся по-испански. Как все в долине, Пи-Эм со временем более или менее овладел этим языком.
— Попросите, пожалуйста, американку, которая у вас остановилась.
Пи-Эм поежился при мысли, что номер, возможно, не тот и дозвониться до Милдред не удастся. Доналд по-прежнему стоял рядом, прямой и застывший, но по коже у него бегали мурашки, словно он уже ощущал приближение Милдред. Как только в трубке раздался другой голос, он потянулся к ней, и Пи-Эм отдал ее.
— Это ты?
На другом конце провода прозвучали, видимо, те же слова, и наступило молчание, долгое молчание. Пи-Эм, стараясь ступать потише, отошел в сторону, для очистки совести спросил:
— Может, мне выйти?
В ответ Доналд только равнодушно пожал плечами.
Он по-прежнему стоял у столика, и провод свисал у него из руки.
— Ну как ты?
Глазами он искал опустевший стакан: его наверняка подмывало попросить брата подлить туда виски.
— Дети?.. Нет. Попозже… Погоди… Говори первая…
Доналд ухитрился, не кладя трубки, которую прижал Щекой к плечу, раскурить сигарету. Он не перебивал жену, а та, без сомнения, захлебывалась словами, силясь поскорее все высказать, выразить, объяснить.
Это тянулось долго, и за все время Доналд ни разу не разжал зубы, ни разу не повернул голову к брату. Когда наконец пришел его черед, он отчеканил — и чувствовалось, что каждое слово взвешено им заранее:
— Слушай. Ты знаешь, где я и у кого…
Что там еще вставила Милдред? Он сухо возразил:
— Ему придется это сделать. Но сейчас переправиться через реку, кажется, в самом деле невозможно. Я-то как-нибудь перебрался бы, но он понадобится мне и на другом берегу. Это может затянуться на несколько дней.
Погоди! Насчет тебя и детей я все устрою. Скажи только фамилию твоей хозяйки… Как? Эспиноса?..
Глазами он попросил Пи-Эм — вернее приказал — взять карандаш и повторил:
— Да, да, Эспиноса… Улица Витторио дель Сарто…
Сато? Сото?.. Да, дом сорок один…
Потом удостоверился, что брат успел записать.
— Да. Теперь можешь позвать… Алло! Фрэнк?
Лицо его посветлело, кадык дернулся вверх, и, увидев, что глаза у брата стали влажными, Пи-Эм отвернулся.
— Да, мой мальчик… Да… Отсюда до границы всего девятнадцать миль… Да, меньше получаса… Нет, это действительно невозможно… Да, даже для тебя… Что?..
Не смей больше так делать… Понимаешь, там совсем не то что у нас… Алло!.. Да, да, все наладится… Еще не знаю… Может быть, очень далеко… Конечно. Ты сможешь…
Он опять посмотрел на стакан, словно ища в нем точку опоры, и Пи-Эм нехотя налил ему виски.
— Нет, мой мальчик… Никто, понимаешь, никто…
Никакая сила в мире не помешает мне… Дай ей трубку, дай… Алло! Энни?.. Что?.. Тебя не пускали к телефону?..
Конечно, ты тоже имеешь право поговорить…
Он снова застыл, стиснув зубы, устремив взгляд в пространство, зажав в правой руке дымящуюся сигарету.
— Слушаю… Да, да, брат объяснит тебе…
Потом, искоса посмотрев на Пи-Эм, ответил на вопрос, который нетрудно было угадать:
— Нет, по-моему, он на меня непохож… Алло!..
Что?.. Он тоже хочет?.. Пусть скажет пару слов… Телефон на стене?.. Джону не дотянуться?.. Так подними его… Или пусть мама поднимет… Алло!.. Алло, малыш!.. Слышишь меня?.. Да, да, это папа… Да… Честное слово…
Привезу тебе самую красивую игрушку…
Неожиданно он сел с таким видом, словно вот-вот выронит трубку — то ли она слишком тяжела, то ли обжигает ему руку.
— Дай еще на минутку маму… Милдред?.. Прости, я… — Он с трудом сглотнул слюну. — Да, да… До скорого… Да, конец.
Доналд, конечно, имел в виду не только разговор, но и весь тот долгий путь, который они с грехом пополам прошли вместе и на котором как будто в насмешку перед ними опять встала преграда — правда, уже не решетка, но все-таки изгородь.
Он забыл положить трубку, и слышно было, как телефонистка надсаживается:
— Переговорили?.. Алло, Тумакакори?.. Переговорили?..
Пи-Эм отобрал у него трубку и водворил ее на место.
— Дай мне выпить.
И, видя, что брат колеблется, Доналд почти легкомысленным тоном добавил:
— Надеюсь, ты сам не веришь в то, что наплел своим друзьям?
Ему надо было поговорить — о чем угодно, только бы не о Милдред и детях.
— Что я наплел?
— Точно не знаю, но прекрасно видел: женщины взвинчены. То стараются оттереть меня от подноса, то суют мне кока-колу. А одна, маленькая такая, брюнетка…
— Миссис Поуп?
— Может быть. Я не запомнил фамилий. Так вот, она ни с того ни с сего сообщила мне, что ее двоюродный брат провел пять лет в сумасшедшем доме, хотя был совершенно здоров; врачи в конце концов признали свою ошибку.
Пристально глядя на брата, он отчеканил:
— А ведь тебе известно, Пи-Эм, что я никогда не был психом. Известно ведь, правда?
В его словах прозвучала невысказанная угроза.
— А теперь…
Он встал и словно встряхнулся, чтобы окончательно подавить в себе волнение. Потом с вызывающим видом, не скупясь, налил себе виски, сходил на кухню, принес из холодильника лед.
— Будешь?
— Самую малость.
Теперь, избавившись от прежней скованности, Доналд стал другим человеком.
— Психом я никогда не был, но что верно, то верно, в одного парня стрелял. Меня посчитали пьяным. Может быть, так оно и было, только это не важно. Я и трезвый сделал бы то же самое. До сих пор жалею, что не прикончил этого типа.
— Полисмена?
— Да. Мы с ним давно были знакомы. И он давно искал случая прицепиться ко мне. Впрочем, это долгая история. И знать ее тебе не надо.
С новой сигаретой в зубах он встал перед братом.
— Вот что, Пэт. Ты слышал, что я сказал мальчику?
Между ними и мной ровно девятнадцать миль. Я заметил цифру на придорожном столбе, когда мы вылезли из машины. Каких-нибудь полчаса езды… Я хочу верить твоим россказням о реке.
— Ты же ее видел.
— Ладно. Я готов тебе поверить. Я сказал своим кое-что еще, и это ты тоже слышал. Никакая сила в мире не помешает мне добраться до них. И никто не помешает, ясно? Я сделаю все, что потребуется, — слушай и запомни, — все, что потребуется, чтобы сдержать свое обещание. И какая бы преграда ни возникла передо мной, я… — Он закончил фразу резким взмахом руки. — Вот это я и хотел сказать тебе наедине.
— Но…
— Я не требую от тебя ни разговоров, ни обещаний.
Думаю, что знаю тебя достаточно, а Эмили знает еще лучше.
— Что она тебе сказала?
— Не твое дело.
Доналд говорил, расхаживая по комнате, время от времени пропуская глоточек и попыхивая сигаретой.
— У тебя есть интересы на той стороне?
— Ты хочешь сказать…
— Вот видишь, ты опять финтишь. Я спрашиваю: да или нет?
— Все зависит от того, что ты называешь интересами.
— Ну, деньги, если тебе угодно. Или возможность выплатить их определенному лицу.
От его беспощадно накаленного взгляда нельзя было спрятаться.
— Это непросто, но…
— Отлично. Так ты и сделаешь. Сейчас я объясню тебе ситуацию. Эмили небогата. Она истратила значительную долю своих сбережений на мой побег. Остальное отдала Милдред, но это гроши.
— Милдред без денег?
— Хуже. За комнату не плачено. Два дня она работала подавальщицей в кафе.
— В мексиканском кафе?
— Да. Больше не выдержала, и я понимаю почему.
Помолчи! И не воображай, что я пытаюсь тебя разжалобить. Ты не знаешь Фрэнка. Ему пятнадцать. Он тоже пытался подработать. Насколько я понял, по ту сторону это почти нереально. Мексиканцы бедны. Чтобы прожить, жители Ногалеса должны искать себе место в американской части города.
— Верно. Даже на наших ранчо служат почти сплошь мексиканцы.
— Остановка за одним: чтобы утром и вечером пересекать границу, надо иметь постоянный пропуск, а Милдред не может его выправить — ей пришлось бы назвать свою настоящую фамилию. Полиция сразу насторожилась бы, так что, пока я не перебрался…
— Ясно.
Такое обсуждение технических в известном смысле вопросов — уже разрядка.
— Фрэнк попробовал стать чистильщиком сапог, но его побили конкуренты — туземные мальчишки. Деньги нужны моей семье самое позднее завтра утром, иначе хозяйка выбросит их на улицу. О чем ты задумался?
— Об этом.
— Это так сложно?
— Ты способен соображать?
— Я совершенно спокоен.
— Тогда брось пить и послушай минутку. Ты появился, когда я меньше всего на свете ждал тебя, и ты потребовал, чтобы я переправил тебя через границу. Ты не спросил, подвергаюсь я риску или нет.
Не подумал даже, что одно твое присутствие может стать для меня форменной катастрофой. Нора того и гляди догадается.
— Понял.
— Ничего ты не понял: если бы понимал, не стал бы напускать на себя угрожающий вид. Что касается границы, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь тебе перебраться.
— Я переберусь.
— Тем лучше. Денег я тебе тоже дам — и достаточно, чтобы ты продержался, пока не устроишься.
— Благодарю.
Доналд вложил в слово целый заряд иронии.
— Ты требуешь их у меня для своей жены сейчас же, еще до утра. Отвечаю тебе: попробую, но это сложнее, чем ты полагаешь. У Норы есть интересы в Мексике — она совладелица одного ранчо в Соноре, если хочешь знать. Но только совладелица. В дела она не вмешивается. Я не могу позвонить управляющему и поручить ему отвезти деньги по такому-то адресу; он живет в горах, в пятидесяти милях от Ногалеса. Это тебе понятно?
У меня лично есть по ту сторону деньги в банке. Но пока вода не спала, я не могу послать чек. К тому же предпочитаю не оставлять следов.
— Это означает?..
— …одно: вопрос надо рассмотреть со всем хладнокровием. Мне жаль Милдред и детей.
— Еще раз благодарю.
— Убежден, что еще сегодня вечером придумаю, как им помочь.
— Убежден?
— Разумеется, дорогой мой Доналд.
Может быть, именно потому, что Пи-Эм уже был напуган, что страх сидел в нем до сих пор, он и взял неожиданно этот развязный, снисходительный тон.
— Разумеется, я попытаюсь. И поверь: я не сделал бы больше даже для собственной жены, окажись она в таком положении.
— Ты имеешь в виду Нору или Пегги?
Несмотря на все свое бешенство, Пи-Эм ответил:
— Нору.
— Разреши в этой связи задать тебе один вопрос.
Даже несколько. Мы ведь все равно разговариваем о Норе, правда?
Доналд откровенно издевался над ним, откровенно искал ссоры. Пи-Эм охотно помешал бы ему пить, но было уже поздно: Доналд не спускал свирепого взгляда с бутылки, которую поставил рядом с собой.
— Сколько было Hope, когда она в первый раз вышла замуж?
— Точно не помню. Года двадцать два.
— А ее мужу?
— Мак-Миллану? Верных сорок пять.
— Она была богата?
— Не очень, хотя из хорошей семьи.
— Брак по любви?
Пи-Эм сухо процедил:
— Мне это неизвестно.
— Хорошо, продолжим. Умирает ее муж, и она выходит за тебя. Брак по любви?
— По-моему, это касается только ее.
— Ладно. А с твоей стороны?
— А это касается только меня.
— Понимаю.
На этот раз кровь ударила Пи-Эм в голову, и он в свой черед перешел в атаку:
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Не злись. Мы же впервые после такого долгого перерыва говорим как брат с братом, верно?
— Ты выпил.
— Ты тоже. Я наблюдал за тобой с тех пор, как попал к тебе в дом, и вижу, что ты пьешь не меньше, чем я в прошлом. Пожалуй, и больше. А теперь мой главный вопрос. Предположим, что завтра ты окажешься обесчещен: обнаружится, например, что ты замешан в разных неблагонравных историях, как это бывает с адвокатами или с мужьями богатых жен. Предположим, что полиция арестует тебя и упрячет за решетку…
— Договаривай.
— Как поступит Нора?
Пи-Эм понял и предпочел отвести глаза. Речь Доналда стала еще более прерывистой. Он почти задыхался.
— Предположим, что ты всю свою жизнь был гадиной. Нет, не крупной. Маленькой, просто мразью! Конечно, среди вас таких не встретишь — вы все делаете по-крупному. Предположим, словом, что ты жалкая тварь, неспособная противостоять соблазну, тварь, которая тащится за приятелями в бар и, попав туда, забывает, что дома ждут жена и дети, что деньги, просаживаемые в кабаке, нужны им на пропитание. Так ведь могло и с тобой случиться…
— Нет.
— А со мной случилось. И я считал нормальным, что Милдред надрывается, лишь бы дети, несмотря ни на что, жили прилично. И я терял работу, не желая сознаться себе, что сам кругом виноват.
— Все это я знаю.
— Ты знаешь? Ты? Ничего ты не знаешь. В теории, может быть, да, но в жизни ты не способен понять другого.
— Это тебе тоже Эмили сказала?
— Может быть.
— Ты что, пришел ко мне в дом, чтобы оскорблять меня?
— Я не собираюсь тебя оскорблять и очень сожалею, если ты обижаешься на правду. Мне просто нужно, чтобы ты понял. Так будет благоразумней. Глупость, которую я сделал, тут ни при чем. Да, я сделал ее и с чистой совестью могу заявить, что заплатил за это достаточно дорого. Но я прежде всего помню, что у меня есть обязанности перед Милдред и детьми. Помню потому, что, придя на свидание в тюрьму, Милдред ни словом не упрекнула меня. Потому что ей не пришло в голову обратиться к тебе или кому-нибудь еще. Потому что она просто ждала. И прождала бы двадцать лет, если бы все шло своим чередом. Это ты понимаешь?.. Так вот, моя Милдред в девятнадцати милях отсюда, в девятнадцати, Пэт! От меня скрыли, как она зарабатывала на жизнь последние два года. Даже Эмили отказалась говорить об этом. Вчера она была подавальщицей в мексиканском кафе, а мой сын чистил ботинки на улице. Завтра ее вышвырнут из комнаты.
— А виноват буду я?
И тут, выпрямившись во весь рост, Доналд бросил:
— Может быть!
Это прозвучало так нелепо и в то же время так категорично, что Пи-Эм не решился возразить.
— Во всяком случае, если их завтра подберут на панели, отведут на ночь в участок, а потом отправят по месту жительства на эту сторону изгороди, виноват будешь ты. Да, ты будешь виноват, если я не доберусь до них, если…
Он лихорадочно схватил бутылку, допил ее прямо из горлышка и разбил о стенку, после чего уже более спокойно закончил:
— Лучше было сразу тебя предупредить, верно? А теперь поехали к твоим приятелям.
— Я думаю, нам не стоит возвращаться.
— Я другого мнения.
— Ты же еще больше напьешься.
— Возможно. А они разве не пьют?
— Это разные вещи.
— Черт возьми! Ты что это делаешь?
Пи-Эм подобрал осколки бутылки, сходил за тряпкой, вытер стену.
— Норы испугался? Ну, признавайся.
— Нам лучше остаться.
— Хочешь — оставайся, но я отправлюсь — даже пешком, если потребуется. А уж там, если ты не сумеешь достаточно быстро переслать Милдред деньги, я сделаю это сам — найду способ, не сомневайся. Сейчас я тебе расскажу одну вещь. Два часа назад я мог получить хорошее место в Соноре. Том Пембертон затолкал меня в угол, задал мне кучу вопросов. Я понял, что он не прочь иметь там у себя на службе такого человека, как я.
— Ты согласился?
— Нет еще.
— А тебе не кажется, что он охладеет к своей идее, узнав, откуда ты взялся?
Доналд на секунду умолк.
— Я как раз об этом раздумываю.
Он прав. Пока брат задавался этим вопросом, Пи-Эм мысленно уже ответил на него. Жители долины — люди не слишком щепетильные: стоит покопаться в генеалогии кой-кого из них, как уже в третьем колене обнаружатся предки, заслуженно или незаслуженно вздернутые шерифами в те времена, когда еще действовал Закон границы.
— Знаешь, Пэт, с тех пор, как я здесь, я не раз спрашивал себя, не ты ли тот из нас двоих, у кого остались взгляды мелкого служащего. Правда, ты разбогател. Ты более или менее ровня здешним. И все-таки тебе не удается начисто забыть, что ты из Эпплтона и до пятнадцати лет щеголял в штанах, перекроенных из старых отцовских брюк. А теперь поехали. И помни: ждет Милдред, жду я, ждут дети.
Разумней было уступить: он ведь объявил, что отправится и один.
В машине Доналд, ставший теперь словоохотливым, перешел на доверительный тон:
— Вот ты рассказал приятелям, что я сходил с ума.
А знаешь, это почти что правда. Нет, по-настоящему сумасшедшим я не был, но сбежать мне удалось только потому, что я почти два года имитировал сумасшествие.
Ты не представляешь себе, что такое Джольет. Поговори с кем угодно, и тебе скажут, что выйти оттуда практически возможно лишь в законном порядке — через ворота.
Но тут вклинилось одно обстоятельство, тебе, вероятно, неизвестное. Эмили хоть и держит тебя более или менее в курсе семейных дел, но тоже не обо всем может писать.
Лет двенадцать назад, оказавшись на мели, я полгода работал в дэвенпортском сумасшедшем доме. Там я изучил психов: я же, как понимаешь, не издали их видел. При случае мне даже поручалось давать им взбучку.
Там, в Джольете, я об этом вспомнил. Любой скажет тебе также, что втирать очки теперешним врачам, тюремным и подавно, можно от силы несколько недель.
У них, между прочим, есть сволочная машинка, которая пропускает электрический ток через мозг. Впечатление такое, словно твою голову сунули под паровой молот.
Если ты действительно ненормальный, то после определенного количества сеансов к тебе вроде как возвращается рассудок. Симулянты — те редко выдерживают больше двух раз.
Так вот, я продержался почти два года. Да так, что смотреть меня приезжали большие специалисты. Так что меня возили в Чикаго на консультацию.
Это еще одна причина, Пэт, по которой…
Фразу он не закончил, но явно хотел сказать: «По которой я не остановлюсь на полпути и не посчитаюсь ни с какими препятствиями».
Когда они подъехали к дому Лил Ноленд, Доналд подобрел:
— Не беспокойся обо мне. Думай только о деньгах для Милдред. Я не подведу.
Это обещание не помешало ему пить с самого приезда. Может быть, он делал это нарочно? Может быть, ему доставляло злобную радость пугать окружающих так же, как он напугал брата?
Партия в покер продолжалась в атмосфере мрачной вялости. Хозяева включили лампы, хотя и не все; кто-то запустил проигрыватель. Один из партнеров, видимо продувшись вконец, уступил место старому Поупу, и тот аккуратными столбиками, как кассир в банке, выкладывал перед собой жетоны. Пембертон, против обыкновения крупно выигрывавший, порозовел еще больше, чем обычно.
Нора настороженно следила за Пи-Эм и Доналдом и, когда последний одним духом осушил оказавшийся под рукой стакан, встала и направилась в патио, знаком позвав с собой мужа.
— Он начал пить? — осведомилась она.
— Не очень сильно. Напрасно беспокоишься.
— Что это был за звонок?
— Не знаю.
— Он держится так, словно вы давние знакомые.
Сказал Лил Ноленд, что провел с тобой детство.
— Отчасти так оно и есть.
— Почему друзья оставили его в Тумакакори?
— Я же объяснял. Он воспользовался тем, что ехал через наши края, и решил повидать меня.
— Странно!
— Что странно?
— Ничего. Только мне кажется, между вами что-то происходит. С самого его приезда ты сам не свой. Иногда я поручиться готова, что ты напуган.
— Чем?
— Пойдем. Попробую помешать ему напиться.
— Буду весьма удивлен, если это тебе удастся.
— А если с ним случится припадок?
Теперь Пи-Эм уже не мог ей признаться, что приятель его никогда не сходил с ума и давать ему пить опасно совсем по другой причине.
Хуже всего было то, что он сам оказался не в силах воздержаться от спиртного. Он чувствовал себя настолько опустошенным, что нуждался в непрерывном взбадривании, — без этого он просто свалится.
Все, что брат наговорил ему, слилось в его сознании в одну бесформенную серую массу, тяжелую и неспокойную, как грозовое небо. Он подумает об этом на досуге.
Он должен на многое возразить и жалеет, что не сделал этого вовремя. Сейчас ему приходили на ум отличные доводы, но он тут же терял нить своих рассуждений или находил их недостаточно убедительными.
Преобладающим его чувством было сознание своей униженности. В нем всегда жила склонность к копанию в себе, и, может быть, именно оттого, что ему слишком часто не хватало самоуверенности, он подчас высказывался слишком безапелляционно.
Что, собственно, наговорил Доналд? Пи-Эм не мог точно повторить слова брата. Но в них было нечто дьявольское, потому что, не выдвинув ни одного конкретного обвинения, тот обошелся с ним как с последней дрянью.
Но ведь он, Пи-Эм, всегда был порядочным человеком. Вот и на этот раз он искренне хочет помочь брату и особенно Милдред. Это не терпит отлагательства. Она во что бы то ни стало должна завтра утром получить деньги. Сейчас Доналд оживленно беседует с м-с Ноленд, а та преследует тайную цель — отобрать у собеседника стакан с виски.
До Пи-Эм донеслось:
— Признайтесь, у вас большие неприятности и вы пробуете забыться.
Это глупо. Женщины всегда глупеют, когда им взбредает в голову разыгрывать из себя утешительниц. С Пи-Эм ни одна из них не брала на себя эту роль. Правда, он всегда стеснялся откровенничать с ними.
— Вы думаете, что, если будете пить, вам это удастся?
Доналд, казалось, решил разыгрывать всех подряд.
Вместо ответа он залпом осушил стакан и блаженно улыбнулся.
Еще немного, и дело примет скверный оборот. Лишнее слово, малейшая бестактность, и Доналд сорвется с цепи, как совсем недавно сорвался на минуту в разговоре с Пи-Эм. Он ненавидит всех этих мужчин и женщин. Он зол на них за то, что они богаты, живут в просторных домах, имеют машины, лошадей и беседуют о том, как их дети проводят каникулы в Калифорнии, а Фрэнка, попытавшегося стать чистильщиком обуви, избивают мексиканские мальчишки.
К тому же у него на глазах идет партия в покер, где ставки исчисляются суммами, каждая из которых обеспечила бы его семью на несколько лет.
«Я должен подумать…».
Способ переслать деньги Милдред, точнее, внести за нее плату сеньоре Эспиноса. Он знал эту улицу: немощеная, она поднимается вверх по холму, неподалеку от квартала публичных домов, и в дождь заливающая ее вода скатывается вниз по глубокой канавке.
— Он поклялся мне, что совершенно спокоен. И знаете, почему он не в себе? Из-за женщины!
Подумать только! Лил Ноленд, самая здесь умная из всех, всерьез принимает такую чушь. И каждому сообщает:
— Это из-за женщины…
А рот Доналда уже кривит дурацкая самодовольная усмешка: он всегда улыбается так, когда пьян. Походка у него стала неуверенной. Как будто выставляя себя напоказ, он расхаживает по середине гостиной. На ходу хватает оказавшиеся под рукой стаканы и с отвратительной жадностью опустошает их, всем своим видом показывая, что плюет на окружающих, и напоминая собой пса, который держит в зубах кость и как бы приглашает:
«А ну, попробуйте отнять…»
«Я обязательно должен…».
Мысли Пи-Эм путались: он слишком много раз взбадривал себя бурбоном. Вся компания изрядно выпила.
Он должен… Что, собственно, он должен? Кто там завел разговор насчет того, чтобы посмотреть на реку?
Вот весело будет, когда их машины увязнут в грязи у съезда с дороги! Идиот Кейди уверяет, что, стоит ему захотеть, и он перелетит реку на своем самолете: у него есть туристская машина, на которой он летает удить рыбу в озерах поблизости от Большого Каньона.