Сименон Жорж. До самой сути

   Нет, человек он не злой. Всегда был в добрых отношениях с Пи-Эм, как-то раз даже завернул к нему в контору проконсультироваться насчет земли в аренду.
   Жестокость у него напускная: хочет выглядеть волевым человеком.
   — Может, зайдете к нам? Выпьем по стаканчику.
   — Нет, благодарю.
   — Сказать вам, что я думаю об этом вашем парне?
   Он был не в себе, пошел на риск, попробовал перебраться через реку и утонул.
   Сказано это было не без задней мысли — недаром Кейди так пристально уставился на собеседника, но тот даже не моргнул.
   — Всего наилучшего, Кейди!
   — Вам обоим тоже! Думаю, домой попадете не сразу:
   Джозефина задержит вас на часок-другой.
   Так оно и оказалось. Джозефина, одна из речушек, скатывающихся с гор, пересекает долину и впадает в Санта-Крус. Русло у нее каменистое, с сильным уклоном.
   При малейшей непогоде вода несется вниз с такой стремительностью, что автомобиль, погрузившись в нее хотя бы по колеса, уже рискует перевернуться.
   Им с Норой осталось одно — сидеть в машине и ждать. Стекла с одной стороны непрерывно запотевали, с другой по ним хлестал дождь, и в жарком влажном воздухе то и дело тянуло холодным ветерком.
   Нора могла бы осыпать мужа упреками. Как бы они ни были суровы, он только понурил бы голову, сознавая, что заслужил их. Вместо этого она включила радио:
   Ногалес передавал мексиканские песни.
   Он чувствовал, что виноват не только перед Норой, но и перед Доналдом. В чем — трудно сформулировать, но ощущение своей не правоты не проходило. Он сидел подавленный, весь мокрый от пота. Пиво, выпитое утром, перестало действовать, и Пи-Эм опять стало нехорошо.
   Хотя и неумышленно, Кейди сделал ему очень больно, обойдясь с ним так недружелюбно. Пи-Эм не сердился на него. Сейчас он переживал одну из тех минут, когда человеку хочется просить прощения у всех и каждого.
   Он, например, понял сейчас, что имела в виду Нора, упомянув о том, как они смотрели с Доналдом друг на друга, о взгляде, который бывает только у братьев.
   Из деликатности она ничего не добавила. Но фраза ее означала, что они смотрели друг на друга с той взаимной ненавистью, какая обуревает только близких родственников.
   Это не правда. Ненависти к Доналду у него нет. Мальчиком он даже испытывал к нему нежность. Впоследствии не раз хотел ему помочь. А если не помог, то лишь потому, что их разделяло слишком большое расстояние; Доналд не понял бы его и обиделся.
   Умнице Эмили следовало бы догадаться об этом, а не осуждать его так строго. Ему же ясно, что она осудила его, сочла человеком бездушным, готовым принести семью в жертву своему честолюбию.
   Насколько все проще! Нора, вероятно, уже раскусила его. Не хватает только, чтобы начала жалеть.
   Этого он тоже не хочет. Им не восхищаются, и ладно.
   Не он один прошел такой путь. Но пусть по крайней мере за ним не отрицают известных достоинств, прежде всего порядочности.
   Он решил не спать эту ночь. Он будет продолжать поиски брата. Он считает себя ответственным за него перед Милдред и детьми.
   Он отдавал себе отчет, что на машине искать Доналда бесполезно. Он вернется сюда верхом, прочешет долину вдоль и поперек, обшарит все ее уголки.
   Надо любой ценой не допустить того, о чем говорил Кейди. Надо также помешать Бэджеру схватить беглеца.
   Бэджер знает свое дело: он в два счета расколет Доналда.
   — О чем ты думаешь? — неожиданно спросил он жену: ему стало не по себе от ее молчания.
   — О своем брате, погибшем во время войны.
   — Это совсем другое дело.
   — Его расстреляли.
   — Немцы? Японцы?
   — Американцы. За дезертирство в боевой обстановке.
   Он был художник, славный мальчик, очень умный. Жил в Нью-Йорке, в Гринич-Вилледже. Сперва пытался добиться, чтобы его признали негодным к службе. Он боялся. Знал, что окажется трусом. Он не виноват. Это оказалось сильнее его. Он был расстрелян: иначе нельзя — таков закон.
   Она замолчала. Меньше чем за день они узнали друг друга ближе, чем за три года совместной жизни.
   — Знаешь, Лил…
   Разговор возобновила Нора. Тон у нее был все такой же задумчивый, и внизу, под ними, все так же стремительно катилась Джозефина.
   — Она очень несчастна. Не любит мужа. Я хочу сказать, не испытывает с ним чувственной радости. Однажды мы с ней выпили, и она призналась; но только мне одной.
   А он-то считал Нолендов чуть ли не образцовой парой!
   — Но она так носится с ним, — возразил Пи-Эм.
   — Это потому, что ее мучит совесть. Она сознает, что второго такого человека на свете нет, и ей стыдно его обманывать.
   Пи-Эм так и подскочил. Лил обманывает мужа! Если бы речь шла о любой другой женщине в долине, он бы поверил, но маленькая Лил Ноленд!..
   — Это сильнее ее. Тебе не понять. Бывают женщины, у которых внезапно появляется потребность напиться.
   Вспомни Ресника…
   Ресник, когда-то обитатель долины, дружил с ними.
   Человек он был тихий, почти робкий, до смешного щепетильный. Два-три раза в год, редко чаще, у него начинался запой. Он с ходу пускался во все тяжкие. Бросал жену, детей, не давал о себе знать по две недели, иногда даже дольше, и в один прекрасный день оказывался на другом конце Штатов. Однажды во время такого запоя сел в Лос-Анджелесе на пароход и опомнился лишь в Панаме. Еще несколько часов — и уплыл бы в Китай.
   Не то же ли самое происходило, в общем, и с его, Пи-Эм, матерью.
   — Время от времени Лил нужен мужчина, какой — не важно. К счастью, она достаточно владеет собой, чтобы выбирать тех, кто будет молчать.
   — Кого, например?
   — Одного из ковбоев. Это проще, и после им не приходит в голову предъявлять права на нее.
   — То есть людей вроде Рауля?
   — Рауль тоже через это прошел.
   Зачем она рассказывает все это, да еще сегодня, когда он по уши в дерьме?
   У него мелькнуло подозрение, он уголком глаза посмотрел на жену, и машина показалась ему аквариумом.
   Неужели с Норой такая же история?
   — Лил очень от этого страдает.
   Он едва не спросил: «А ты?»
   Он ведь переживает сейчас один из тех моментов, когда человек чувствует, что способен все понять. Он не рассердился бы на жену за правду. Во всяком случае, пока что.
   Его удержала своего рода трусость. Он взмок от пота.
   В голове шумело. От непрерывного сверкания молний болели глаза, при каждом раскате грома в приемнике начинало трещать, и Пи-Эм ограничился тем, что пробормотал:
   — Выключи радио, ладно?
   День был не такой, как обычно. Решительно не такой.
   Этот день…
   Ему хотелось разрыдаться.

8

   Мрачное предчувствие появилось у Пи-Эм в тот момент, когда им удалось наконец переправиться через Джозефину. Они почти два часа ждали, пока схлынет вода, но она все равно доходила до ступиц колес, и Эшбриджи не без труда выбрались на берег; камни скатывались вниз, и машина скользила.
   Отъехав метров на сто, они услышали два коротких гудка, и Пи-Эм непроизвольно вздрогнул; сегодня он вообще был не в своей тарелке.
   — Это Фолк, — сказала Нора, протирая окно со своей стороны. — Ответь ему.
   Пи-Эм в свой черед два раза нажал на клаксон. Такая вежливость — обычай долины. Ночью здороваются с помощью фар.
   — Он, кажется, едет взглянуть на реку.
   — На грузовике?
   О Фолке говорили редко но той простой причине, что о нем нечего было сказать. Сейчас он вылез из принадлежащей ему лачуги, сел в свой красный грузовик и, похоже, ведет его почти следом за машиной Пи-Эм.
   Хотя Фолк и держит скот, он все-таки не то что настоящие владельцы ранчо. Года три-четыре тому назад он прибыл в здешние края со Среднего Запада — не то из Огайо, не то из Калифорнии. За грузовиком его катился спальный прицеп серебристого цвета.
   На родине Фолк, вероятно, работал автомехаником, возможно, был даже совладельцем небольшого гаража — деньги у него водились.
   Прежде всего они с женой осуществили мечту всей жизни — прокатились по Тихоокеанскому побережью: от Сан-Франциско до мексиканской границы. Потом надолго расположились со своим прицепом у входа в один из каньонов. Фолк был здоровенный мужчина необъятных размеров, жена его — маленькая смуглянка.
   В один прекрасный день стало известно, что Смайли сдал ему в аренду несколько тысяч акров и двухкомнатный домик, давно уже пустовавший.
   Вот почти и все, что знали о Фолке. Жена его прониклась к долине отвращением и уехала обратно. Он жил один.
   Сам исполнял обязанности ковбоя, сам стряпал. Стряпал — это, конечно, просто так, для красоты сказано: у него на задворках всегда возвышалась груда консервных банок.
   Пембертон, а он в таких вещах разбирается, утверждал, что Фолк — прирожденный скотовод. Вечером в субботу, никогда по будням, Фолк отправлялся в Тумакакори, вваливался в бар, набитый индейцами и мексиканцами, напивался и все воскресенье проводил в постели.
   Почему Пи-Эм сразу взбрело в голову, что два гудка Фолка означают не обычное «Привет!», а что-то другое?
   Правда, в этот момент он проходил критическую точку похмелья. В голове шумело слабее, чем утром, но он испытывал недомогание, выражением которого в плане нравственном был приступ пессимизма и отвращения к себе.
   К реке он направился только потому, что в этот час туда едут все — такова традиция; к тому же после вчерашнего он был просто обязан показаться на людях — еще подумают, что он прячется.
   На берегу Санта-Крус, опять разбухшей от вод Джозефины, вскипавшей крупными пузырьками воздуха, собралось пять машин. Лэрри Ноленд стоял рядом со своей.
   В сумерках Пи-Эм не сразу разглядел Лил. Он подошел к ее мужу с твердым намерением сделать то, что полагается делать в таких случаях.
   — Извините меня за вчерашнее, — начал он. — Я знаю, что перебрал.
   Лэрри, глаза у которого были тоже мутные, а щека вздулась, протянул ему руку и ворчливо, но искренне буркнул:
   — Оба были тепленькие.
   — Надеюсь, Лил не очень на меня сердится?
   Вот тут он заметил, что она рядом.
   — Хватит об этом, Пи-Эм, ладно? Оба вы идиоты.
   Нора в машине?
   В эту минуту подкатил красный грузовик Фолка, и Пи-Эм опять почему-то стало не по себе. Бывший автомеханик слез с сиденья и медленно, словно боком, стал продвигаться к стоявшим: он ведь не из их компании. Человек он был, видимо, застенчивый. Будь здесь Кейди, Фолк непременно обратился бы к нему. Теперь же, наткнувшись в полутьме на старого Поупа, он без всякого выражения, словно прощупывая собеседника, бросил:
   — Странно получается. Ко мне сегодня кто-то залез.
   — Тебя обворовали, Фолк?
   — Не знаю, называется ли это обворовать, но кое-что взяли. Во-первых, вытащили из холодильника четыре бутылки пива, выпили, а посуду оставили.
   Почти никто не засмеялся.
   — Кроме того, этот тип унес нераскупоренную бутылку виски, у меня всегда одна в запасе. И еще початую ливерную колбасу.
   Пи-Эм подошел поближе, не собираясь, однако, вступать в разговор.
   М-с Поуп осведомилась:
   — В котором часу это было?
   — Точно не скажу. Около одиннадцати я поехал верхом на холмы — надо было пригнать двух кобыл. Вернулся примерно к четырем. Вода в Джозефине уже поднялась, и я долго провозился, переправляя лошадей. Значит, это было между одиннадцатью и четырьмя. А утром кто-то бродил около моего дома. Похоже, он сейчас где-нибудь поблизости.
   Собравшиеся украдкой поглядели на Пи-Эм, и он равнодушным видом отошел к своей машине, из которой Нора так и не вылезла.
   — Ты уверен, что больше ничего не украли?
   — Деньги дома я не держу.
   — А оружие случаем не взято?
   — Не смотрел. У меня в ящике ночного столика всегда лежит револьвер, но я ни разу его не доставал.
   — Крупного калибра?
   — Да, кольт. Он у меня еще с армии.
   Вот как обстояли дела к семи вечера, когда уже темнеет. Пи-Эм не мог сказать точно, кто был у реки, но все-таки разглядел светлую, почти белую шляпу Пембертона и большой «крайслер» супругов Смайли.
   Когда он влезал к себе в машину, оттуда выскочила Лил: она все время болтала с Норой.
   — Слышала? — спросил он жену.
   — Про колбасу? Да.
   Хотя все вели себя довольно спокойно, нетрудно было сообразить, что обсуждение происшествия на этом не кончится.
   — Нам лучше вернуться домой.
   Нора согласилась. Разумнее избежать слишком настойчивых расспросов об их вчерашнем приятеле.
   В доме было сыро, везде гуляли сквозняки, и, щелкая на ходу выключателями — ему захотелось зажечь все лампы, — Пи-Эм инстинктивно обшаривал глазами каждый закоулок.
   — Ты по-прежнему собираешься отправиться на поиски верхом?
   — Да.
   — Не забудь, у него с собой целая бутылка виски.
   Советую первым делом поужинать. Ты же с утра ничего не ел.
   Такое случалось с ними обоими довольно часто. Это лучшее средство от перепоя.
   — Что тебе дать?
   — Кусок ветчины и стакан пива.
   Он опустился в кресло и сразу почувствовал себя по-настоящему больным; Нора собирала ужин и накрывала столик.
   — Знаешь, что я думаю? Если ты выедешь сейчас, тебе обязательно встретятся машины и люди спросят себя: куда это он собрался? К тому же на улице хоть глаз выколи. Луна взойдет не раньше одиннадцати. Тогда и небо, может быть, прояснится. Я на твоем месте приняла бы две таблетки аспирина и поспала. Тогда всю ночь будешь свеж.
   Вот так начали разворачиваться события. Пи-Эм разделся, проглотил аспирин, лег, поставил в головах будильник и мгновенно погрузился в омраченный кошмарами сон.
   Тем не менее он отчетливо сознавал, что рядом, у лампы, сидит Нора и, покуривая, листает журнал. Потом на улице раздался негромкий гудок, послышались шаги, обрывки фраз. Он узнал голос Лил, но долго не мог решить — снится ему это или маленькая Ноленд действительно появилась у них.
   — Он спит?
   — Да. Совсем раскис. Что у тебя?
   — Ничего. Просто удрала на минутку из дома. Этого не заметят — все слишком возбуждены.
   — Что-нибудь новое?
   — Когда вы расстались с нами у реки, все шло относительно спокойно. Затем Лидию Поуп прорвало: она заявила, что привозить таких людей в долину — преступление, что она не вернется домой, пока не узнает, вооружен беглец или нет.
   Дверь была открыта. Пи-Эм уже не спал, но и потребности сообщить об этом тоже не испытывал.
   — Ты знаешь, как бывает в таких случаях. Все по очереди поддали жару. Смайли рассказал об одном заключенном, бежавшем из Флоренса: за ним охотились двое суток, прежде чем сдали в полицию.
   — Понятно, — сказала Нора. — Дальше.
   — Увидев, что они теперь не расстанутся, я пригласила всех к нам. Я не думала, что они с ходу опять начнут пить. Наоборот, надеялась их унять.
   — Они еще у вас?
   — Да. Отправили Фолка домой — пусть посмотрит, в ящике ли револьвер.
   — Он вернулся?
   — Да.
   — Оружие на месте?
   — Нет.
   — Фолк уверен, что револьвер не исчез раньше?
   — Говорит, что уверен. Он вполне серьезен. Держится спокойней всех. Сказал им: «Носить револьвер в кармане еще не значит стрелять из него. Вот я, например, восемь лет свой храню и ни разу в ход не пустил».
   — Что они решили?
   Как странно, лежа в темной спальне, слышать рядом, в освещенной гостиной, эти женские голоса, такие деловые и в то же время испуганные!
   — Наконец, спросили совета у Пембертона. Они почти все помощники шерифа, но он состоит им уже больше тридцати лет и, кроме того, дружит с начальником полиции. «Если этот человек преступник или хотя бы просто опасен, — изрек Пембертон, — наш долг, безусловно, состоит в том, чтобы обезвредить его».
   — Он позвонил в Ногалес?
   — Еще нет. По-моему, вообще не позвонит. Они ведь будут страшно горды, если сами изловят и передадут в руки полиции опасного злоумышленника.
   — В каком состоянии ты их оставила? Что они делали?
   — Пембертон позвонил домой, чтобы ему прислали Рауля.
   — Почему Рауля?
   — Потому что Рауль лучше всех знает долину.
   Смайли предложил свою собаку.
   Смайли держал большую, невероятно злобную овчарку, кидавшуюся на дверцы машин и норовившую отхватить вам на ходу руку.
   — Собаки… — пробормотала Нора.
   — У Пембертона дог.
   — А у Лидии Поуп мерзкий шпиц!
   — Напрасно шутишь. Она всерьез набивалась с ним — у него, мол, несравненное чутье. Ты спрашиваешь, в каком они состоянии. Пьют, но не так много, чтобы одуреть. Все говорят одновременно. Собрались в кабинете Лэрри, стоят перед аэрофотоснимком долины и наперебой излагают свои варианты. Настоящие сборы на охоту.
   — Верхом?
   — Не знаю, что они надумают. Предполагалось, что две машины прочешут дороги, а всадники — тропинки и каньоны.
   Пи-Эм чуть было не вскочил с постели, но, слава Богу, удержался, иначе Лил, вероятно, промолчала бы о том, что она затем рассказала Hope.
   — Что думает Пи-Эм? Вы действительно не знаете, где этот человек?
   — Нет. Честно нет. Сегодня под вечер мы доехали до конца шоссе. Похоже, он прошел там, а затем повернул обратно, в нашу сторону, если, конечно, Фолк ничего не перепутал.
   — Ах, если бы он не наткнулся на эту бутылку!..
   — Нда.
   — Неужели Пи-Эм ничего не предпримет?
   — Надеюсь, ты будешь молчать? Я уговорила его прилечь часа на два, потом он возьмет лошадь и отправится на поиски.
   — Куда?
   — Куда придется.
   — Я тебе тоже кое-что расскажу.
   Лил понизила голос, но не слишком, и Пи-Эм разобрал почти каждое слово.
   — Вчера вечером мы с Эриком долго говорили.
   — Знаю.
   — У него прямо-таки навязчивая идея — немедленно переправиться на ту сторону. Он боится, что Пи-Эм не захочет помочь ему всерьез. Он перебрал все мыслимые способы.
   — А ты что ему сказала?
   — Что на реке, по-моему, есть перекат. В первую очередь пробовать следует именно там.
   — Где?
   — У Лошачьего брода. Да ты знаешь, это в последнем каньоне. Однажды, когда я была еще маленькая и река вот так же разлилась, мой отец слег. Врач заказал по телефону лекарство, за которым надо было ехать в Ногалес. Один из ковбоев привез его. Я рассказала это Эрику. Объяснила ему, что здесь река несет воды из пяти каньонов и поэтому разливается при первой же грозе.
   У Лошачьего брода ее питают лишь воды из Мексики и одного каньона. Кроме того, это выше по течению, и, когда у нас еще самый разлив, там уже мелко.
   — Место точно помнишь?
   — Отец возил меня туда на пикник. Это за полями Кейди — в те времена их еще не было. Дороги нет, только тропинка, вдоль которой подножия гор. Как раз там Пембертон убил пуму, о которой вечно рассказывает.
   Тропинка в конце концов выведет к реке, а на ней есть довольно скверный брод, где и переправился ковбой моего отца.
   — Верхом?
   — Да.
   — Надеюсь, ты им об этом не сказала?
   — Ты что, с ума сошла?
   — Возвращайся домой. Лил, и ни слова о том, что ездила к нам.
   — Как ты думаешь, он способен открыть стрельбу?
   — Не знаю.
   — Пи-Эм поедет туда?
   — Я с ним поговорю.
   На прощание Лил поцеловала Нору, что редко с ней случалось.
   — Знаешь, Нора, у нас с ним ничего не было и не будет. — И, понизив голос до шепота, добавила:
   — К нему у меня совсем другое.
   Когда дверь захлопнулась и раздался шум отъезжающей машины. Нора повернулась и увидела, что Пи-Эм стоит на пороге своей спальни.
   — Ты слышал?
   — Да.
   Глаза у него, как всегда после таких вечеринок, набрякли, лицо опухло — и от выпитого, и особенно от ударов.
   Но взгляд, как ни странно, был твердый, даже, пожалуй, жесткий. Вопреки всем ожиданиям, он отнюдь не сразу направился к шкафу, где хранилось спиртное.
   — Представляешь себе, где это? — спросила Нора.
   — Смутно. Был в тех краях, но всего однажды. Впрочем, может быть, найду дорогу и теперь.
   — Думаешь, он там?
   — Если Лил в самом деле рассказала ему то же, что тебе, он, вероятно, рискнет.
   — А вдруг он уже переправился?
   — Вряд ли Доналд забрался к Фолку позднее одиннадцати утра. С тех пор он вполне мог попытаться форсировать реку. Если его затея чудом удалась, есть основания предполагать, что сейчас он в Ногалесе: под проливным дождем не так уж невозможно перемахнуть через изгородь незаметно для часовых.
   — Предположим, он там…
   — Откуда нам знать?
   — А если позвонят?
   То есть позвонит Милдред, которая повиснет на телефоне, облепленная детьми, в то время как сеньора Эспиноса будет подслушивать за дверью.
   — Что мне ей сказать?
   Ни слова, разумеется, ни слова. Это исключено. Если Доналд до сих пор не на той стороне, Милдред потеряет голову. Простая человечность не позволяет сообщить ей, что муж ее удрал; что сейчас он, скорее всего, пьян, вооружен и прячется где-то в долине; что на него готовится охота и скоро, вооружась в свой черед, люди пустят по его следу собак, погонятся за ним верхом и на машинах.
   Уже несколько минут между Эшбриджами происходило нечто такое, чего, пожалуй, не бывало за все время их брака. В какой-то момент Пи-Эм вернулся к себе в спальню, и Нора совершенно естественно последовала за ним — ей не хотелось прерывать разговор.
   Он надел бриджи, фланелевую рубашку, натянул сухие сапоги, достал из ящика шпоры, которыми редко пользовался.
   — Который час?
   — Половина одиннадцатого. Минут через тридцать взойдет луна. Небо местами очистилось. Дождь перестал.
   Он сунул сигары в нагрудный карман рубашки, проверил, не забыл ли спички и носовой платок.
   — Да, так будет лучше. Они еще какое-то время просовещаются у Нолендов. Когда наконец решат, каждому придется съездить домой за лошадью. Возьмешь кобылу?
   Пи-Эм заколебался. Кобыла, конечно, резвее, но жеребец тяжелей и, главное, выше ростом.
   — Нет, возьму Пика.
   Этими словами он и ограничился, хотя вопрос был первостепенной важности. Коротенькая фраза «Возьму Пика» действительно значила очень многое.
   Больше им нечего было сказать, делать здесь — тоже.
   Тем не менее Пи-Эм продолжал расхаживать взад и вперед. Открыл холодильник, достал бутылку пива, собрался откупорить. Но хотелось ему не пива.
   — Ты бы захватил с собой капельку спиртного.
   В шкафу стояла плоская бутылка виски. Пи-Эм решил было сунуть ее в карман, но передумал, отвинтил пробку, сделал большой глоток.
   И не потому, что надеялся доставить себе удовольствие — нет, он испытывал чисто физическую потребность в алкоголе.
   На этот раз — все. Ему остается только проститься.
   — Кстати, Нора…
   — Да?
   — Если… Ты же понимаешь, всякое бывает… Отдай, пожалуйста, все мои деньги его жене и малышам.
   — Револьвер не берешь?
   Он остановился в нерешительности.
   — Я даже не из-за Доналда. Есть ведь и другие, а они могут потерять самообладание.
   — Нет, не возьму. До свидания. Нора!
   — До свидания, Пи-Эм!
   Они не расцеловались. Они никогда не целовались.
   С минуту оба неловко топтались у двери. Наконец Пи-Эм потрепал жену по плечу, как потрепал бы по шее своего жеребца.
   — Попытайся заснуть. Может быть, когда они уедут, Лил станет слишком одиноко и она опять явится сюда?
   — Я сама к ней поеду. Если вернешься и не застанешь меня, значит, я у Нолендов.
   В полутьме конюшни он оседлал жеребца. Вдали светились окна Нолендов. Пи-Эм показалось, что он слышит шум, ржание. У ворот он остановился.
   — Нора!
   — Да?
   — Принеси все-таки револьвер. Тот, что в кобуре, на поясе.
   За тучами угадывалась луна. Пи-Эм надел пояс и почти сразу же съехал с шоссе, чтобы не приближаться к дому Нолендов. Потом обернулся и посмотрел на огни своего ранчо. Он знает Нору: сейчас она закурила сигарету, забилась в кресло, свернулась клубком, в руках журнал.
   Лишь отъехав на порядочное расстояние от всякого жилья, он раскурил сигару и пустил коня крупной рысью: до Лошачьего брода по меньшей мере пятнадцать миль.
   Собаки уже лаяли. Почем знать, не м-с ли Поуп науськивает их с крыльца Нолендов?

9

   Заметив, что у Фолка горит свет, Пи-Эм чуть было не взял в объезд. Потом подумал, что Фолк рыщет сейчас с остальными где-то около Нолендов. Отправляясь куда-нибудь, жители долины частенько не выключают электричество и оставляют двери отпертыми.
   Он ограничился тем, что перевел лошадь на шаг — так меньше шуму. Было очень темно: луна до сих пор не вышла из-за туч. Крошечный, низенький домик глядел единственным своим окном в сторону Пи-Эм. Из окна падал белый квадрат света, отчего окружающий мрак казался еще непроглядней.
   Внезапно рядом с жеребцом возникла темная масса и раздалось фырканье. Это была вороная лошадь. Сразу же вслед за этим перед Пи-Эм, находившимся метрах в пятидесяти от домика, из темноты выступила человеческая фигура, но в первый момент он различил только белую рубашку.
   — Не бойтесь, мистер Эшбридж. Это я, Фолк.
   Жеребец Пи-Эм шарахнулся в сторону, но Фолк поймал его за узду.
   — Как меня ни убеждали в противном, я чувствовал, что вы поедете искать.
   Пи-Эм машинально сделал нетерпеливое движение.
   Фолк заторопился.
   — Не беспокойтесь, они еще не собрались. Вы их намного опередили. — И без всякого перехода добавил:
   — Очень хорошо, что вы здесь. Хочу извиниться перед вами, что так получилось.
   Пи-Эм не сразу сообразил, о чем речь.
   — Господи, да если бы меня не понесло на реку и я не рассказал, что у меня выпили пиво и все такое, до этого никогда бы не дошло. Заметьте только, я совсем не хотел туда ехать. Увидев вашу машину, я вскочил к себе в грузовик, но не решался вас догонять и погудел в надежде, что вы остановитесь.