Надо же! Такая ничтожная случайность — и спутала все карты!
— А потом, когда они накинулись с расспросами, меня черт дернул упомянуть о револьвере. Часом не знаете, где этот парень?
— Я постараюсь его разыскать. Шансы есть, хоть и небольшие.
— А я не слишком помешаю, если поеду с вами?
Я вас не задержу. Лошадь у меня оседлана.
Пи-Эм даже в голову не пришло возыметь опасения насчет Фолка, и бывший автомеханик, удивительно быстро оказавшись с ним стремя к стремени, пробасил:
— Понимаете, я всегда с маленькими людьми против больших.
Иными словами, за слабых и против сильных.
Бедняга Фолк! Он даже не подозревал, что этими словами как бы выносит приговор Пи-Эм, который всю жизнь старался быть на стороне сильных.
Пи-Эм не рассердился на него. Напротив, проникся к нему доверием. Он был доволен, что рядом, во мраке, есть хоть одна живая душа.
Они ехали то шагом, то мелкой рысью, и разговор их показался бы со стороны очень забавным. Порой, когда местность позволяла пустить лошадей в галоп, Фолк ухитрялся выпалить одну-две фразы.
Беседа прерывалась долгими паузами, которых было больше, чем слов, но молчание ни разу не стало тягостным: оно давало обоим время понять друг друга.
— Они там все стали как бешеные собаки, особенно женщины. Вызвали Рауля. Хотят собрать ковбоев, застрявших на этом берегу. А те, бедняги, выполнят все, что им прикажут. Хотя, может быть, только вид сделают. Их ничего не стоит натравить на шайку скотокрадов — тут они ни перед чем не остановятся. А вот травить одного человека, не зная даже, что он натворил, — это им не улыбается. Я следил за лицом Рауля.
— Обо мне говорили?
— Кто-то обнаружил, что миссис Ноленд нет. Потом, когда она возвращалась, они увидели фары ее машины.
Муж спросил у нее, где она была. Она спокойно ответила:
«Ездила к Hope узнать, не нужно ли ей чего-нибудь. Она сказала мне под вечер, что неважно себя чувствует».
Далеко впереди, в стороне Мексики, небо прочерчивали молнии, на мгновение озаряя вершины гор. Грома не было слышно. Края двух огромных туч посветлели: с минуты на минуту покажется луна.
— Один из мужчин поинтересовался, что вы делаете.
Она ответила: «Спит».
— Кто это был?
— Смайли. Он заявил: «Насколько я его знаю, он этой ночью носу из дома не высунет».
Злое замечание, неоправданно злое и к тому же несправедливое.
— Самая вредная…
— Миссис Поуп?
— Да, маленькая, чернявенькая. Я слышал ее разговор с миссис Пембертон. Выразилась она примерно так: «Зачем нашим мужьям рисковать собой, когда есть люди, которым за это платят? Сейчас лучше промолчать, чтобы не задеть их самолюбие. Но когда они уедут, я позвоню в ногалесскую полицию. Пусть радируют патрулю, который сейчас в долине».
Пи-Эм подумал.
— Нет, она этого не сделает, — отозвался он наконец.
— Почему?
— Лил Ноленд не даст.
И вот что любопытно: Пи-Эм не замутило от отвращения, он даже не разозлился. Он весь день испытывал какое-то смутное неприятное ощущение, связанное не только с похмельем: теперь ему казалось, что он, хотя и с меньшей остротой, всегда испытывал это чувство. Не так ли человек внезапно обнаруживает симптомы давней болезни, которых он долгое время просто не замечал?
Это чувство, как ни трудно оно поддавалось определению, походило на комплекс вины. Но разве он в чем-нибудь виноват?
Иногда спутников разлучала слишком узкая тропинка, иногда — колючий кустарник. Порой один из них направлял коня к какому-нибудь темному пятну или движущейся массе; чаще всего это оказывался бык, реже — лошадь.
Невольно они поглядывали в сторону границы, откуда приближалась гроза. Дождя там еще нет. Так случается очень часто: несколько часов подряд сверкают молнии и лишь потом разражается гроза.
Странно! Чтобы примкнуть к нему, Фолк должен был заранее выйти и ждать. Неужели он действительно высматривал Пи-Эм?
Более странно другое — та легкость, с которой они, люди почти незнакомые, с полуслова понимают друг Друга.
Пи-Эм переполняло множество смутных чувств и мыслей, Фолка — тоже. Не потому ли всколыхнулись они в бывшем автомеханике, что он увидел, как — отчасти по его вине — люди превращаются в бешеных собак?
Когда луна выплыла наконец из облаков и озарила вершины гор, Фолк не удержался и с неожиданной горячностью выпалил:
— До чего же я люблю этот край!
А метров через сто добавил:
— Вы тоже любите, верно? Я как только приехал, сразу смекнул, что здесь за места.
Обернувшись, Пи-Эм заметил огни машины, направлявшейся к югу. Итак, охота началась. Опознать автомобиль не представлялось, конечно, возможности. Оба всадника отъехали далеко влево от шоссе, углубились в предгорье и, скрытые в тени хребта, были невидимы.
Машина приближалась к полям Кейди. Дальше ей ни пройти, потому что шоссе сменится пролеском, где она неминуемо застрянет. Другой автомобиль засверкал фарами неподалеку от домика Фолка, и, присмотревшись, тот объявил:
— Они завернули ко мне. Наверняка удивляются, что никого не застали.
Чтобы выиграть время, они перешли на галоп, благо позволяла местность. Копыта лошадей глухо замолотили по песчаной почве. В полумраке по-прежнему четко вырисовывались белая рубашка и ковбойская шляпа Фолка.
— А вот жена моя здесь не прижилась.
Фолк словно ни с того ни с сего бросил эту фразу, когда они придержали лошадей. Оба думали о том, кого они ищут, и тем не менее ни один не забывал о собственных заботах. Фолк, вероятно, никогда не говорил вслух о таких вещах, а если и говорил, то разве что с первым попавшемся индейцем в субботу вечером, будучи пьян и не спрашивая, понимают его или нет.
— Знаете, она была горожанка, девушка из предместья. К Калифорнии, пожалуй, еще привыкла бы, да мне там уж больно мерзко показалось. Не предполагал я, что она уедет. Наверно, это было сильней ее.
Слова его явились для Пи-Эм в известной мере откровением. Значит, у отшельника Фолка тоже есть комплекс вины, которым он сегодня мучится с самого их отъезда и который выражает на свой лад короткими банальными фразами.
— Она честно предупредила меня. Мне оставалось одно — отпустить ее.
Он обманывал себя. Пи-Эм ненавидел это в людях: ему достаточно часто приходилось делать то же самое.
В глубине души Фолк упрекает себя за то, что дал ей уехать. Смутно догадывается, что обязан был последовать за ней. Только что, увидев, как выступили из бездны мрака озаренные луной горы, он воскликнул: «До чего же я люблю этот край!» Он отпустил жену. Потому, хотя прямой связи тут нет, он и едет сейчас рядом с Пи-Эм. На первый взгляд подобное сопоставление притянуто за волосы, но Пи-Эм понимает, что дело обстоит именно так.
Начал он понимать и многое другое. Почему, например, ему самому вдруг вспомнилась Пегги?
— Знаете, — гнул свое Фолк, — она была не из тех, кого считают хорошенькими.
Первая машина остановилась у края хлопковой плантации. Вокруг заплясали огоньки — не иначе как карманные фонарики.
— Я дал ей денег. Она имела право на половину того, что у меня было.
Когда Пи-Эм расстался с Пегги, ему нечем было с ней делиться. Зато потом, для очистки совести, он несколько раз посылал ей небольшие суммы.
Они с Фолком оба люди порядочные.
— Кончила она плохо. Мне писали, что ее видели в Сент-Луисе, где она ведет такую жизнь, что лучше о ней не говорить.
Фолк замолчал. Этот верзила с суровым лицом выложил все, что было у него на сердце. Разумеется, такое случается с ним нечасто: нужно, чтобы какое-нибудь случайное обстоятельство взбудоражило его совесть.
Неужели у других, нет, у каждого тоже таится в душе и порой вырывается наружу нечто темное?
У Лил Ноленд — да. Об этом ему рассказала Нора.
А у самой Норы? Разве Доналд не вложил перст в язву, когда высокомерно спросил: «Сколько ей было, когда она вышла замуж? А ее мужу? Он ведь был богат?»
А у Пембертона с его вечно самодовольной улыбкой?
А у такой стервы, как м-с Поуп?
Пи-Эм не размышлял в полном смысле слова. Он не сознавал, что размышляет. Он направлял лошадь то вправо, то влево, обшаривал кустарник: они приближались к местам, где мог скрываться Доналд.
Далеко позади них двигалась охота — с собаками, ковбоями, может быть, с ружьями.
Как великолепно, однако, держалась Нора весь день, особенно под конец, когда Пи-Эм уезжал. Ему хотелось, чтобы Доналд узнал об этом. Доналд не прав, видя в каждом врага. Он оскаливается, прежде чем успеваешь ему помочь.
«Знаю, вы ничего не хотите для меня сделать, но я вас заставлю».
Интересно, злится ли и он на себя, оставшись один и чувствуя, что накануне влил в утробу слишком много виски? Пожалуй, нет. Бывают люди, которым никогда за себя не стыдно.
Вдруг Фолк остановился, вытянув шею и знаком задержав спутника. В кустах что-то шелохнулось. Сверх всякого ожидания Пи-Эм не только не взволновался, но, напротив, окончательно успокоился. Ему пришло в голову положить руку на револьвер. Он не почувствовал страха, только в груди что-то сжалось.
Есть все основания полагать, что Доналд опорожнил бутылку виски, которой даже после пива оказалось, к сожалению, недостаточно, чтобы свалить его с ног. Еще вероятнее, что он сейчас в стадии возбуждения, когда становится особенно агрессивен.
Чувствуя, что его вот-вот возьмут, такой человек вполне способен выстрелить. Он сам это сказал. Предупредил брата, как м-с Фолк — мужа.
«Никто и ничто не помешает мне перебраться, ясно?»
Фолк тронул лошадь, та сделала несколько шагов в направлении кустов, и Пи-Эм даже не сообразил, что спутник его добровольно, ничем к тому не побуждаемый, подвергает себя опасности.
— Можно ехать, — объявил наконец бывший автомеханик.
Причиной тревоги оказался молодой койот: слышно было, как он удирает через заросли.
Тем не менее люди стали осторожнее и замолчали.
В их осанке и движениях появилось нечто торжественное.
Пи-Эм хотел было раскурить сигару, но раздумал.
На брата он не сердился, но вспоминал о нем с невольной горечью. За что Доналд говорил с ним таким тоном? Это неоправданная жестокость: Пи-Эм и без того сам себя мучит.
Тем не менее он, как и Фолк, сделал все, что мог.
Грома по-прежнему не было, но молнии вспыхивали чаще, с каждым разом озаряя все большую часть местности.
Впереди послышался шум невидимой еще реки. Здесь с ней тоже не сладить. Лошачий брод дальше. Пи-Эм забеспокоился, правильно ли он выбрал тропинку.
Все это смахивало на заранее условленную встречу.
У него складывалось впечатление, что он не столько ищет, сколько направляется к намеченной цели.
Догадка Лил Ноленд грозила превратиться в уверенность. Они могут опоздать. В теперешнем его состоянии Доналду ничего не стоит рискнуть собой и попробовать переправиться.
Пускаясь в ночное скитание, Пи-Эм задавал себе кучу вопросов. Сейчас он думал лишь об одном: они должны найти Доналда.
Все очень просто. Практическая сторона дела его не интересует. Он больше не прикидывал, как приблизится к брату, что ему скажет, что тот сделает.
Картина становилась все более расплывчатой, смутной и в то же время сложной. Пи-Эм казалось, что мысль его никогда еще не работала с такой напряженностью, точнее, с такой остротой.
Два брата из Эпплтона под Ферфилдом, два сына старика Эшбриджа, оба с оружием в руках, ищут друг друга в долине у мексиканской границы.
Милдред, пепельная блондинка Милдред Додсон, которую Пи-Эм целовал в кино, ждет с тремя детьми в чужом доме и, заслышав шаги на улице, всякий раз выскакивает в коридор.
Он воспринимал все происходящее как нечто естественное. Когда Фолк, еще накануне почти ему не знакомый, касался сапогом его ноги, у Пи-Эм появлялось такое чувство, будто они всю жизнь ехали рядом. Останавливались одновременно, пускали лошадей — тоже. Один раз животным пришлось дать передышку — они прошли галопом изрядный кусок, — и всадники долго не трогались с места, Помолчав, Пи-Эм невозмутимо вытащил из кармана плоскую бутылку, откупорил, протянул спутнику.
Они выпили не для того, чтобы просто выпить, — это было им так же необходимо, как отдых лошадям. Пи-Эм, не вытирая горлышка, глотнул после Фолка.
Тропинка становилась все более незаметной, иногда почти исчезала, и людям приходилось отворачивать голову, чтобы колючие ветки мескита не хлестнули их по лицу.
Фолк спрыгнул наземь, наклонился и пошел вперед, светя карманным фонариком.
Потом вернулся и утвердительно кивнул.
Доналд прошел здесь. Он поджидает где-то неподалеку.
Пи-Эм тронул жеребца. Так оно справедливей. Он брат Доналда, значит, ему и рисковать в случае опасности.
Иногда порыв ветра доносил до них собачий лай, и будь на их месте индеец, он, приложив ухо к земле, наверняка различил бы конский топот.
Нора — молодчина! Вот единственное, что вынес Пи-Эм из серой горечи вчерашнего дня. Он не ожидал, что она поведет себя так. Недооценивал ее. При мысли о ней грудь ему словно захлестывало волной нежности и признательности.
Вместе с тем он сознавал, что заслужил подобное отношение к себе. Ей-Богу, он делал все, что мог, делал ежечасно, ежеминутно. И так ли уж важно, что изредка он навещал известный квартал в мексиканской части Ногалеса, где в дверных проемах на мгновение мелькнет обнаженная женская плоть?
Впрочем, вопрос выше его понимания. Недаром он теперь спрашивает себя: не затем ли он ездил туда, чтобы дать выход душевной тревоге, отвращению к себе и всему, найти легкий, хотя обманчивый способ извинить себя и заглушить угрызения больной совести?
Он прислушался: шум реки стал еще отчетливей. В нескольких метрах позади стучали копыта лошади Фолка.
Его жеребец запрядал ушами. Сперва Пи-Эм не обратил на это внимания.
И вдруг шагах в десяти от него возникла озаренная лучами луны фигура в изодранной рубашке, с всклокоченными волосами, лихорадочно горящим взглядом и револьвером, поблескивавшим в вытянутой руке.
Пи-Эм молча осадил жеребца. На мгновение он замер. В свой черед остановил лошадь и Фолк, хотя ничего еще не успел увидеть.
Наконец Пи-Эм бросил:
— Это я.
И с затекшими ногами слез с седла.
10
— А потом, когда они накинулись с расспросами, меня черт дернул упомянуть о револьвере. Часом не знаете, где этот парень?
— Я постараюсь его разыскать. Шансы есть, хоть и небольшие.
— А я не слишком помешаю, если поеду с вами?
Я вас не задержу. Лошадь у меня оседлана.
Пи-Эм даже в голову не пришло возыметь опасения насчет Фолка, и бывший автомеханик, удивительно быстро оказавшись с ним стремя к стремени, пробасил:
— Понимаете, я всегда с маленькими людьми против больших.
Иными словами, за слабых и против сильных.
Бедняга Фолк! Он даже не подозревал, что этими словами как бы выносит приговор Пи-Эм, который всю жизнь старался быть на стороне сильных.
Пи-Эм не рассердился на него. Напротив, проникся к нему доверием. Он был доволен, что рядом, во мраке, есть хоть одна живая душа.
Они ехали то шагом, то мелкой рысью, и разговор их показался бы со стороны очень забавным. Порой, когда местность позволяла пустить лошадей в галоп, Фолк ухитрялся выпалить одну-две фразы.
Беседа прерывалась долгими паузами, которых было больше, чем слов, но молчание ни разу не стало тягостным: оно давало обоим время понять друг друга.
— Они там все стали как бешеные собаки, особенно женщины. Вызвали Рауля. Хотят собрать ковбоев, застрявших на этом берегу. А те, бедняги, выполнят все, что им прикажут. Хотя, может быть, только вид сделают. Их ничего не стоит натравить на шайку скотокрадов — тут они ни перед чем не остановятся. А вот травить одного человека, не зная даже, что он натворил, — это им не улыбается. Я следил за лицом Рауля.
— Обо мне говорили?
— Кто-то обнаружил, что миссис Ноленд нет. Потом, когда она возвращалась, они увидели фары ее машины.
Муж спросил у нее, где она была. Она спокойно ответила:
«Ездила к Hope узнать, не нужно ли ей чего-нибудь. Она сказала мне под вечер, что неважно себя чувствует».
Далеко впереди, в стороне Мексики, небо прочерчивали молнии, на мгновение озаряя вершины гор. Грома не было слышно. Края двух огромных туч посветлели: с минуты на минуту покажется луна.
— Один из мужчин поинтересовался, что вы делаете.
Она ответила: «Спит».
— Кто это был?
— Смайли. Он заявил: «Насколько я его знаю, он этой ночью носу из дома не высунет».
Злое замечание, неоправданно злое и к тому же несправедливое.
— Самая вредная…
— Миссис Поуп?
— Да, маленькая, чернявенькая. Я слышал ее разговор с миссис Пембертон. Выразилась она примерно так: «Зачем нашим мужьям рисковать собой, когда есть люди, которым за это платят? Сейчас лучше промолчать, чтобы не задеть их самолюбие. Но когда они уедут, я позвоню в ногалесскую полицию. Пусть радируют патрулю, который сейчас в долине».
Пи-Эм подумал.
— Нет, она этого не сделает, — отозвался он наконец.
— Почему?
— Лил Ноленд не даст.
И вот что любопытно: Пи-Эм не замутило от отвращения, он даже не разозлился. Он весь день испытывал какое-то смутное неприятное ощущение, связанное не только с похмельем: теперь ему казалось, что он, хотя и с меньшей остротой, всегда испытывал это чувство. Не так ли человек внезапно обнаруживает симптомы давней болезни, которых он долгое время просто не замечал?
Это чувство, как ни трудно оно поддавалось определению, походило на комплекс вины. Но разве он в чем-нибудь виноват?
Иногда спутников разлучала слишком узкая тропинка, иногда — колючий кустарник. Порой один из них направлял коня к какому-нибудь темному пятну или движущейся массе; чаще всего это оказывался бык, реже — лошадь.
Невольно они поглядывали в сторону границы, откуда приближалась гроза. Дождя там еще нет. Так случается очень часто: несколько часов подряд сверкают молнии и лишь потом разражается гроза.
Странно! Чтобы примкнуть к нему, Фолк должен был заранее выйти и ждать. Неужели он действительно высматривал Пи-Эм?
Более странно другое — та легкость, с которой они, люди почти незнакомые, с полуслова понимают друг Друга.
Пи-Эм переполняло множество смутных чувств и мыслей, Фолка — тоже. Не потому ли всколыхнулись они в бывшем автомеханике, что он увидел, как — отчасти по его вине — люди превращаются в бешеных собак?
Когда луна выплыла наконец из облаков и озарила вершины гор, Фолк не удержался и с неожиданной горячностью выпалил:
— До чего же я люблю этот край!
А метров через сто добавил:
— Вы тоже любите, верно? Я как только приехал, сразу смекнул, что здесь за места.
Обернувшись, Пи-Эм заметил огни машины, направлявшейся к югу. Итак, охота началась. Опознать автомобиль не представлялось, конечно, возможности. Оба всадника отъехали далеко влево от шоссе, углубились в предгорье и, скрытые в тени хребта, были невидимы.
Машина приближалась к полям Кейди. Дальше ей ни пройти, потому что шоссе сменится пролеском, где она неминуемо застрянет. Другой автомобиль засверкал фарами неподалеку от домика Фолка, и, присмотревшись, тот объявил:
— Они завернули ко мне. Наверняка удивляются, что никого не застали.
Чтобы выиграть время, они перешли на галоп, благо позволяла местность. Копыта лошадей глухо замолотили по песчаной почве. В полумраке по-прежнему четко вырисовывались белая рубашка и ковбойская шляпа Фолка.
— А вот жена моя здесь не прижилась.
Фолк словно ни с того ни с сего бросил эту фразу, когда они придержали лошадей. Оба думали о том, кого они ищут, и тем не менее ни один не забывал о собственных заботах. Фолк, вероятно, никогда не говорил вслух о таких вещах, а если и говорил, то разве что с первым попавшемся индейцем в субботу вечером, будучи пьян и не спрашивая, понимают его или нет.
— Знаете, она была горожанка, девушка из предместья. К Калифорнии, пожалуй, еще привыкла бы, да мне там уж больно мерзко показалось. Не предполагал я, что она уедет. Наверно, это было сильней ее.
Слова его явились для Пи-Эм в известной мере откровением. Значит, у отшельника Фолка тоже есть комплекс вины, которым он сегодня мучится с самого их отъезда и который выражает на свой лад короткими банальными фразами.
— Она честно предупредила меня. Мне оставалось одно — отпустить ее.
Он обманывал себя. Пи-Эм ненавидел это в людях: ему достаточно часто приходилось делать то же самое.
В глубине души Фолк упрекает себя за то, что дал ей уехать. Смутно догадывается, что обязан был последовать за ней. Только что, увидев, как выступили из бездны мрака озаренные луной горы, он воскликнул: «До чего же я люблю этот край!» Он отпустил жену. Потому, хотя прямой связи тут нет, он и едет сейчас рядом с Пи-Эм. На первый взгляд подобное сопоставление притянуто за волосы, но Пи-Эм понимает, что дело обстоит именно так.
Начал он понимать и многое другое. Почему, например, ему самому вдруг вспомнилась Пегги?
— Знаете, — гнул свое Фолк, — она была не из тех, кого считают хорошенькими.
Первая машина остановилась у края хлопковой плантации. Вокруг заплясали огоньки — не иначе как карманные фонарики.
— Я дал ей денег. Она имела право на половину того, что у меня было.
Когда Пи-Эм расстался с Пегги, ему нечем было с ней делиться. Зато потом, для очистки совести, он несколько раз посылал ей небольшие суммы.
Они с Фолком оба люди порядочные.
— Кончила она плохо. Мне писали, что ее видели в Сент-Луисе, где она ведет такую жизнь, что лучше о ней не говорить.
Фолк замолчал. Этот верзила с суровым лицом выложил все, что было у него на сердце. Разумеется, такое случается с ним нечасто: нужно, чтобы какое-нибудь случайное обстоятельство взбудоражило его совесть.
Неужели у других, нет, у каждого тоже таится в душе и порой вырывается наружу нечто темное?
У Лил Ноленд — да. Об этом ему рассказала Нора.
А у самой Норы? Разве Доналд не вложил перст в язву, когда высокомерно спросил: «Сколько ей было, когда она вышла замуж? А ее мужу? Он ведь был богат?»
А у Пембертона с его вечно самодовольной улыбкой?
А у такой стервы, как м-с Поуп?
Пи-Эм не размышлял в полном смысле слова. Он не сознавал, что размышляет. Он направлял лошадь то вправо, то влево, обшаривал кустарник: они приближались к местам, где мог скрываться Доналд.
Далеко позади них двигалась охота — с собаками, ковбоями, может быть, с ружьями.
Как великолепно, однако, держалась Нора весь день, особенно под конец, когда Пи-Эм уезжал. Ему хотелось, чтобы Доналд узнал об этом. Доналд не прав, видя в каждом врага. Он оскаливается, прежде чем успеваешь ему помочь.
«Знаю, вы ничего не хотите для меня сделать, но я вас заставлю».
Интересно, злится ли и он на себя, оставшись один и чувствуя, что накануне влил в утробу слишком много виски? Пожалуй, нет. Бывают люди, которым никогда за себя не стыдно.
Вдруг Фолк остановился, вытянув шею и знаком задержав спутника. В кустах что-то шелохнулось. Сверх всякого ожидания Пи-Эм не только не взволновался, но, напротив, окончательно успокоился. Ему пришло в голову положить руку на револьвер. Он не почувствовал страха, только в груди что-то сжалось.
Есть все основания полагать, что Доналд опорожнил бутылку виски, которой даже после пива оказалось, к сожалению, недостаточно, чтобы свалить его с ног. Еще вероятнее, что он сейчас в стадии возбуждения, когда становится особенно агрессивен.
Чувствуя, что его вот-вот возьмут, такой человек вполне способен выстрелить. Он сам это сказал. Предупредил брата, как м-с Фолк — мужа.
«Никто и ничто не помешает мне перебраться, ясно?»
Фолк тронул лошадь, та сделала несколько шагов в направлении кустов, и Пи-Эм даже не сообразил, что спутник его добровольно, ничем к тому не побуждаемый, подвергает себя опасности.
— Можно ехать, — объявил наконец бывший автомеханик.
Причиной тревоги оказался молодой койот: слышно было, как он удирает через заросли.
Тем не менее люди стали осторожнее и замолчали.
В их осанке и движениях появилось нечто торжественное.
Пи-Эм хотел было раскурить сигару, но раздумал.
На брата он не сердился, но вспоминал о нем с невольной горечью. За что Доналд говорил с ним таким тоном? Это неоправданная жестокость: Пи-Эм и без того сам себя мучит.
Тем не менее он, как и Фолк, сделал все, что мог.
Грома по-прежнему не было, но молнии вспыхивали чаще, с каждым разом озаряя все большую часть местности.
Впереди послышался шум невидимой еще реки. Здесь с ней тоже не сладить. Лошачий брод дальше. Пи-Эм забеспокоился, правильно ли он выбрал тропинку.
Все это смахивало на заранее условленную встречу.
У него складывалось впечатление, что он не столько ищет, сколько направляется к намеченной цели.
Догадка Лил Ноленд грозила превратиться в уверенность. Они могут опоздать. В теперешнем его состоянии Доналду ничего не стоит рискнуть собой и попробовать переправиться.
Пускаясь в ночное скитание, Пи-Эм задавал себе кучу вопросов. Сейчас он думал лишь об одном: они должны найти Доналда.
Все очень просто. Практическая сторона дела его не интересует. Он больше не прикидывал, как приблизится к брату, что ему скажет, что тот сделает.
Картина становилась все более расплывчатой, смутной и в то же время сложной. Пи-Эм казалось, что мысль его никогда еще не работала с такой напряженностью, точнее, с такой остротой.
Два брата из Эпплтона под Ферфилдом, два сына старика Эшбриджа, оба с оружием в руках, ищут друг друга в долине у мексиканской границы.
Милдред, пепельная блондинка Милдред Додсон, которую Пи-Эм целовал в кино, ждет с тремя детьми в чужом доме и, заслышав шаги на улице, всякий раз выскакивает в коридор.
Он воспринимал все происходящее как нечто естественное. Когда Фолк, еще накануне почти ему не знакомый, касался сапогом его ноги, у Пи-Эм появлялось такое чувство, будто они всю жизнь ехали рядом. Останавливались одновременно, пускали лошадей — тоже. Один раз животным пришлось дать передышку — они прошли галопом изрядный кусок, — и всадники долго не трогались с места, Помолчав, Пи-Эм невозмутимо вытащил из кармана плоскую бутылку, откупорил, протянул спутнику.
Они выпили не для того, чтобы просто выпить, — это было им так же необходимо, как отдых лошадям. Пи-Эм, не вытирая горлышка, глотнул после Фолка.
Тропинка становилась все более незаметной, иногда почти исчезала, и людям приходилось отворачивать голову, чтобы колючие ветки мескита не хлестнули их по лицу.
Фолк спрыгнул наземь, наклонился и пошел вперед, светя карманным фонариком.
Потом вернулся и утвердительно кивнул.
Доналд прошел здесь. Он поджидает где-то неподалеку.
Пи-Эм тронул жеребца. Так оно справедливей. Он брат Доналда, значит, ему и рисковать в случае опасности.
Иногда порыв ветра доносил до них собачий лай, и будь на их месте индеец, он, приложив ухо к земле, наверняка различил бы конский топот.
Нора — молодчина! Вот единственное, что вынес Пи-Эм из серой горечи вчерашнего дня. Он не ожидал, что она поведет себя так. Недооценивал ее. При мысли о ней грудь ему словно захлестывало волной нежности и признательности.
Вместе с тем он сознавал, что заслужил подобное отношение к себе. Ей-Богу, он делал все, что мог, делал ежечасно, ежеминутно. И так ли уж важно, что изредка он навещал известный квартал в мексиканской части Ногалеса, где в дверных проемах на мгновение мелькнет обнаженная женская плоть?
Впрочем, вопрос выше его понимания. Недаром он теперь спрашивает себя: не затем ли он ездил туда, чтобы дать выход душевной тревоге, отвращению к себе и всему, найти легкий, хотя обманчивый способ извинить себя и заглушить угрызения больной совести?
Он прислушался: шум реки стал еще отчетливей. В нескольких метрах позади стучали копыта лошади Фолка.
Его жеребец запрядал ушами. Сперва Пи-Эм не обратил на это внимания.
И вдруг шагах в десяти от него возникла озаренная лучами луны фигура в изодранной рубашке, с всклокоченными волосами, лихорадочно горящим взглядом и револьвером, поблескивавшим в вытянутой руке.
Пи-Эм молча осадил жеребца. На мгновение он замер. В свой черед остановил лошадь и Фолк, хотя ничего еще не успел увидеть.
Наконец Пи-Эм бросил:
— Это я.
И с затекшими ногами слез с седла.
10
Был старик, который приехал из Ирландии, дал жизнь двум сыновьям и до сих пор строит коттеджи на Флоридском побережье, сдавая их внаем и прикапливая деньги.
Была Эмили, живущая в отличной квартире на Беверли-Хиллз и занимающаяся производством косметических товаров. Были Милдред, ее сын Фрэнк, пытавшийся стать чистильщиком обуви, ее дочка Энни с длинными бесцветными косичками, похожая, вероятно, на мать, и маленький Джон, которого приходится покамест брать на руки, чтобы он мог поговорить с отцом по телефону.
Была Нора, сейчас наверняка уехавшая к Лил Ноленд; была Лидия Поуп, которая бесится оттого, что ей не дают поднять на ноги полицию.
Были самолеты в небе, пароходы в море, поезда, пересекающие бескрайние просторы. Была лачуга Фолка, где в ожидании хозяина горит свет и не заперта дверь.
Были люди, скакавшие на лошадях следом за собаками, и другие, в машинах, прочесывающие дороги.
Были ногалесские пограничники, всматривавшиеся в лица тех, кто проходил через изгородь; была Санта-Крус, уносившая обломки и мусор.
Было трое мужчин, столкнувшихся в небольшом углублении земной коры, недалеко от реки, шум которой доносился до них, хотя они ее не видели.
И был Пи-Эм, шагнувший вперед:
— Я приехал, чтобы попытаться переправить тебя.
— Узнал, что я вооружен, и решился наконец, так ведь? Револьвер при тебе?
— Да.
— Закинь его подальше. Вместе с поясом.
Пи-Эм швырнул оружие в кусты, росшие в нескольких метрах впереди.
— Кто с тобой?
— Друг. Тот, у кого ты взял бутылку.
— Зачем он явился?
— Чтобы нам помочь.
— Оружие у него есть?
— Есть у вас оружие, Фолк?
— Нет.
— Как ты пронюхал, что я тут?
— Лил Ноленд сказала.
— Остальные тоже?
— Нет. Они устроили облаву с собаками, но не знают, где ты.
— В полицию сообщили?
— Нет.
Доналд повторил прежний вопрос:
— Зачем ты явился?
— Чтобы помешать тебя схватить.
— Выходит, больше не боишься себя скомпрометировать?
Пи-Эм промолчал. Он не простил брату вторжения в его жизнь, но обида была, так сказать, безотносительная к личностям и направлена не на Доналда.
Может быть, на судьбу?
Нет, на судьбу он тоже не вправе обижаться.
— Надо найти переправу.
— Целый час ищу.
— Теперь поищем вместе. Она где-то тут.
— А переберемся втроем?
— Верхом, может быть, да.
Доналд все еще держал в руке револьвер. Теперь ему стало неловко, и он сунул оружие в карман брюк.
— Что? Совесть замучила?
— Не знаю. Прежде всего надо найти спуск к реке.
— Я присмотрел одно место, но берег там обрывистый. Твоя жена знает, что ты здесь?
— Да.
— Обозлилась?
— Нет. Пусти, я пойду первым.
Ведя жеребца в поводу, Пи-Эм зигзагами пробирался по зарослям в воде.
— Возьмите мой фонарик, — предложил Фолк.
А так как он верхом на лошади замыкал шествие, фонарик передал из рук в руки сам Доналд. Потом услышал лай собак и ухмыльнулся:
— Ага, струсили!
— Пожалуй, не без причины.
— Их счастье, что появились не первыми.
Они сбились с пути, угодив в такую чащу, где не то что лошадям, но и людям было не пройти.
— Почему ты не сказал мне вчера про этот брод?
— Потому что сам не знал. Я и теперь не уверен, что здесь можно перебраться.
Доналд — до чего же неисправим! — буркнул:
— Раз надо, значит, можно.
Упали первые крупные капли дождя. Если в Мексике был ливень, вода поднялась здесь так же высоко, как в Тумакакори, и реку не форсировать.
— Кажется, мы опять на тропе.
Пи-Эм неизвестно почему потянулся за плоской бутылкой, но устыдился брата. Кровь непрерывно бросалась ему в голову, затылок и спина между лопаток взмокли от пота. Порой череп его пронизывала боль — напоминание о недавнем похмелье.
— Вижу воду.
Еще несколько шагов, и они достигли берега Санта-Крус. По расположению тропинки легко было догадаться, что в обычное время она спускается вниз и ведет через пересыхающее русло. Переправа здесь возможна только верхом, но это все-таки переправа.
Доналд поравнялся с Пи-Эм, а Фолк, ехавший позади, слез с седла. Все трое уставились на реку, мчавшуюся со скоростью самое меньшее пятнадцать миль в час. Иногда мимо проносились ветки, а то и целое дерево, и люди машинально провожали их взглядом.
— Отсюда недалеко до Ногалеса, — заметил Пи-Эм.
— Глубоко тут?
— Точно никто не знает. За несколько часов вода вымывает в песке ямы. Вероятно, будет по грудь лошадям.
Он повернулся к Фолку, который удивленно и растерянно поглядывал то на одного, то на другого.
— Не дадите ли мне свою лошадь, Фолк?
Пи-Эм чуть не добавил, что он — или Нора — заплатит за нее, но упоминать об этом не стоило.
— Я и сам могу переправиться вместе с ним, — возразил бывший автомеханик.
— Это будет не то. Я понадоблюсь на той стороне — без меня Доналду не перебраться через границу.
Он отдавал себе отчет, что немного прилгнул. Гроза над Ногалесом в полном разгаре. Если чуточку повезет, брат справится и один.
В то же время Пи-Эм сознавал, что жест его был необходим: он как бы подвел итог.
Итог чему? Пи-Эм этого не знал. Голова у него и так забита нерешенными вопросами. Он осведомился у брата:
— Ездить верхом умеешь?
— Да.
— В воде обязательно держи лошадь грудью против течения.
— Понятно.
Луна светила достаточно ярко, чтобы каждый из братьев мог рассмотреть лицо другого. На лице Доналда виднелись царапины, и — самое главное — во взгляде его, только что таком ожесточенном, читалось безграничное удивление.
— Ну, кто первый?
Вчуже показалось бы, что наиболее опасна роль головного: ему придется выбирать дорогу. Пи-Эм думал иначе. Если переднего начнет сносить, заднему, пожалуй, удастся его удержать, а вот в противном случае это начисто исключено: на быстрине лошадь не развернешь.
— Первым пойдешь ты, — решил он.
Глаза Доналда в последний раз вспыхнули недоверием.
Нора молодчина!
— Возьмешь мою лошадь.
— Почему твою?
— Потому что.
Нора догадалась, почему он предпочел жеребца. За много лет тот научился переходить реку в обычном ее состоянии. К тому же он грузнее кобылы, ему легче устоять на ногах под напором течения.
Пи-Эм снова чуть было не вытащил из кармана бутылку. Он весь взмок от пота и, садясь на лошадь Фолка, почувствовал, что ноги у него как ватные.
Говорить друг с другом им было не о чем. Да и не стоило. Пи-Эм пристроился в хвост лошади Доналда и скомандовал:
— Пошел!
Жеребец, не привыкший к незнакомому всаднику, попятился и закусил удила. Пи-Эм сзади стегнул его по крупу прутом, заранее срезанным с соседнего дерева.
Конь сделал несколько шагов, и вода, разом дойдя ему до груди, словно вцепилась в него. Лошадь Пи-Эм последовала за ним. Братья слышали теперь лишь рев воды, брызги которой хлестали по лицу.
На середине реки жеребец остановился, как будто собираясь повернуть обратно. Но он просто нащупывал копытами дно, выбирая дорогу. На какую-то долю секунды задние ноги его оторвались от дна. Конь сделал отчаянное усилие, и грудь его выступила из воды. Он опять замер, затем мощными и быстрыми, как прыжки, шагами двинулся к берегу.
Пи-Эм не сводил глаз с животного и всадника. Внезапно он почувствовал, что погиб. Копыта жеребца взрыли русло. Вторая лошадь угодила в одну из ямок и поскользнулась.
Фолк, видимо, понял, что случилось. Он крикнул с берега своему коню:
— Вперед, Джек!
Как странно? Сейчас жеребец шагнет в последний раз и окажется на берегу. Он уже поднял передние ноги.
Доналд обернулся, и лицо его выражает беспредельное изумление.
Пи-Эм почти целиком скрылся под водой. Секундой раньше она обтекала его, теперь — уносила; он видел исчезающее лицо брата, но слышал только голос Фолка и, как ему показалось, далекий лай собак.
Он наглотался воды и только тогда сообразил, что его смыло с седла; потом вынырнул и увидел над головой ветки; вытянул руку раз, другой и больше не опускал ее, пытаясь ухватиться за проносящиеся мимо ветви, но что-то огромное и тяжелое безжалостно отпихивало его в сторону. Это, конечно, лошадь Фолка: недаром он ощутил такой страшный толчок в бедро.
Боли он не чувствовал. Интересно, что так изумило Доналда? На мгновение Пи-Эм представил себе лицо брата в детстве. Вернее всего, тот удивлен не столько случившимся, сколько тем, что Пи-Эм выбрал смерть.
Он сам толком не знал, почему сделал такой выбор.
Нора молодчина! Она поняла целую кучу разных вещей. Оказалась умней, чем он.
Что он сейчас подумал насчет Фолка? «Только бы он не бросился меня спасать!» Нет, ему уже не поможешь. К тому же и берегом не побежишь — густой кустарник не даст.
Оба, наверное, всматриваются в реку, которая успела далеко унести его. А он видит только берега да колючие ветки, летящие мимо с головокружительной быстротой.
Фолк?.. Ах да, комплекс вины… Почему он бывает не у каждого? А его, Пи-Эм, научили, что такое первородный грех и еще другое… Проклятие, тяготеющее над сынами Каина.
«Я всегда с маленькими людьми против больших».
Может быть, ему удастся вынырнуть в последний раз, и уж тогда он поймет все до конца. Он ведь вплотную к этому подошел.
Слабые…
Он не щадил себя, чтобы быть сильным… Но был ли им?.. Да и бывают ли сильные люди?..
Еще минутку, всего несколько секунд… Он выплюнул воду изо рта, вновь увидел ветки, луну.
Исав и Иаков… Ему отчетливо вспомнилась картинка из его Библии… Иаков был слаб, Исав силен… А благословили-то Иакова.
Это задевало его еще в детстве, когда он знакомился с Библией. Он никогда не понимал истории Исава и Иакова.
Зато сейчас поймет…
Он тяжело работал всю жизнь, боролся, старался, отчаянно старался быть порядочным человеком.
Появился Доналд…
И призвал его к ответу…
И он почувствовал себя виноватым…
И приехал сюда, потому что должен был приехать, — таков удел сильных…
Доналд уже на берегу, невдалеке мексиканская граница. Он найдет других Лил, Пи-Эм, Эмили, Фолков, и они помогут ему…
Он переберется, потому что он слаб…
Милдред, дети…
Его уносило все дальше. Голова бешено кружилась.
Тело непрерывно ударялось о дно. Он не видел больше ни неба, ни луны, ни ветвей, но ему казалось, что он слышит лай собак. Потом он заметил яркий свет и решил, что это окно в доме Фолка.
Глупости! Какой там дом Фолка! Свет слишком ярок, он заливает весь горизонт, словно зарево Судного дня.
Сейчас он поймет. Ему бы еще секунду, десятую долю секунды. Исав и Иаков — это означает…
Нора… Она умница, она бессильна ему помочь. Она на земле, рядом с бедной Лил Ноленд. Может быть, она сама такая же, как Лил.
У Иакова лицо Доналда, и коридор набит людьми, которые встречают его, так что детям приходится проскальзывать под ногами у взрослых, а телефон все названивает, и сеньора Эспиноса безостановочно лопочет по-испански…
Еще десятая доля секунды, и он узнает, и объяснит Фолку, что его жена…
Тело нашли только часов в десять утра: оно застряло в развалине наполовину затопленного дерева. Собаки, которых пустили по следу живого, целую ночь искали мертвеца.
Но уже в пять пополуночи на ранчо «М-М» зазвонил телефон. Нора, одиноко сидевшая с сигаретой на другом конце гостиной, прошла через всю комнату и сняла трубку:
— Алло!
— Нора?
— Да.
— Я благополучно добрался. Простите меня.
Она машинально ответила:
— Не за что.
Доналд хотел что-то добавить, не нашел слов и повторил:
— Простите.
— Ладно.
Зажечь полный свет она так и не решилась. Те, кто побывал у нее перед звонком, не заперли за собой двери, и по дому, колыша занавеси на окнах, гулял сырой сквозняк. Она не позволила остаться даже Лил.
Эх! Совсем вылетело из головы: надо было сказать Доналду, что деньги Пи-Эм достанутся Милдред.
Прежде чем вернуться на свое место, она вышла в кухню, собираясь заглянуть в холодильник. Ей хотелось выпить стакан пива. Она остановилась у шкафа со спиртным, поколебалась, открыла дверцу и откупорила бутылку виски.
Когда около одиннадцати на красном грузовике Фолка привезли труп, Нора, свернувшись клубочком, спала в кресле; ковер был усеян окурками и местами прожжен.
Ее спросили, куда положить тело. Она подняла мутные глаза и, устало махнув рукой, выдохнула:
— Куда хотите.
Была Эмили, живущая в отличной квартире на Беверли-Хиллз и занимающаяся производством косметических товаров. Были Милдред, ее сын Фрэнк, пытавшийся стать чистильщиком обуви, ее дочка Энни с длинными бесцветными косичками, похожая, вероятно, на мать, и маленький Джон, которого приходится покамест брать на руки, чтобы он мог поговорить с отцом по телефону.
Была Нора, сейчас наверняка уехавшая к Лил Ноленд; была Лидия Поуп, которая бесится оттого, что ей не дают поднять на ноги полицию.
Были самолеты в небе, пароходы в море, поезда, пересекающие бескрайние просторы. Была лачуга Фолка, где в ожидании хозяина горит свет и не заперта дверь.
Были люди, скакавшие на лошадях следом за собаками, и другие, в машинах, прочесывающие дороги.
Были ногалесские пограничники, всматривавшиеся в лица тех, кто проходил через изгородь; была Санта-Крус, уносившая обломки и мусор.
Было трое мужчин, столкнувшихся в небольшом углублении земной коры, недалеко от реки, шум которой доносился до них, хотя они ее не видели.
И был Пи-Эм, шагнувший вперед:
— Я приехал, чтобы попытаться переправить тебя.
— Узнал, что я вооружен, и решился наконец, так ведь? Револьвер при тебе?
— Да.
— Закинь его подальше. Вместе с поясом.
Пи-Эм швырнул оружие в кусты, росшие в нескольких метрах впереди.
— Кто с тобой?
— Друг. Тот, у кого ты взял бутылку.
— Зачем он явился?
— Чтобы нам помочь.
— Оружие у него есть?
— Есть у вас оружие, Фолк?
— Нет.
— Как ты пронюхал, что я тут?
— Лил Ноленд сказала.
— Остальные тоже?
— Нет. Они устроили облаву с собаками, но не знают, где ты.
— В полицию сообщили?
— Нет.
Доналд повторил прежний вопрос:
— Зачем ты явился?
— Чтобы помешать тебя схватить.
— Выходит, больше не боишься себя скомпрометировать?
Пи-Эм промолчал. Он не простил брату вторжения в его жизнь, но обида была, так сказать, безотносительная к личностям и направлена не на Доналда.
Может быть, на судьбу?
Нет, на судьбу он тоже не вправе обижаться.
— Надо найти переправу.
— Целый час ищу.
— Теперь поищем вместе. Она где-то тут.
— А переберемся втроем?
— Верхом, может быть, да.
Доналд все еще держал в руке револьвер. Теперь ему стало неловко, и он сунул оружие в карман брюк.
— Что? Совесть замучила?
— Не знаю. Прежде всего надо найти спуск к реке.
— Я присмотрел одно место, но берег там обрывистый. Твоя жена знает, что ты здесь?
— Да.
— Обозлилась?
— Нет. Пусти, я пойду первым.
Ведя жеребца в поводу, Пи-Эм зигзагами пробирался по зарослям в воде.
— Возьмите мой фонарик, — предложил Фолк.
А так как он верхом на лошади замыкал шествие, фонарик передал из рук в руки сам Доналд. Потом услышал лай собак и ухмыльнулся:
— Ага, струсили!
— Пожалуй, не без причины.
— Их счастье, что появились не первыми.
Они сбились с пути, угодив в такую чащу, где не то что лошадям, но и людям было не пройти.
— Почему ты не сказал мне вчера про этот брод?
— Потому что сам не знал. Я и теперь не уверен, что здесь можно перебраться.
Доналд — до чего же неисправим! — буркнул:
— Раз надо, значит, можно.
Упали первые крупные капли дождя. Если в Мексике был ливень, вода поднялась здесь так же высоко, как в Тумакакори, и реку не форсировать.
— Кажется, мы опять на тропе.
Пи-Эм неизвестно почему потянулся за плоской бутылкой, но устыдился брата. Кровь непрерывно бросалась ему в голову, затылок и спина между лопаток взмокли от пота. Порой череп его пронизывала боль — напоминание о недавнем похмелье.
— Вижу воду.
Еще несколько шагов, и они достигли берега Санта-Крус. По расположению тропинки легко было догадаться, что в обычное время она спускается вниз и ведет через пересыхающее русло. Переправа здесь возможна только верхом, но это все-таки переправа.
Доналд поравнялся с Пи-Эм, а Фолк, ехавший позади, слез с седла. Все трое уставились на реку, мчавшуюся со скоростью самое меньшее пятнадцать миль в час. Иногда мимо проносились ветки, а то и целое дерево, и люди машинально провожали их взглядом.
— Отсюда недалеко до Ногалеса, — заметил Пи-Эм.
— Глубоко тут?
— Точно никто не знает. За несколько часов вода вымывает в песке ямы. Вероятно, будет по грудь лошадям.
Он повернулся к Фолку, который удивленно и растерянно поглядывал то на одного, то на другого.
— Не дадите ли мне свою лошадь, Фолк?
Пи-Эм чуть не добавил, что он — или Нора — заплатит за нее, но упоминать об этом не стоило.
— Я и сам могу переправиться вместе с ним, — возразил бывший автомеханик.
— Это будет не то. Я понадоблюсь на той стороне — без меня Доналду не перебраться через границу.
Он отдавал себе отчет, что немного прилгнул. Гроза над Ногалесом в полном разгаре. Если чуточку повезет, брат справится и один.
В то же время Пи-Эм сознавал, что жест его был необходим: он как бы подвел итог.
Итог чему? Пи-Эм этого не знал. Голова у него и так забита нерешенными вопросами. Он осведомился у брата:
— Ездить верхом умеешь?
— Да.
— В воде обязательно держи лошадь грудью против течения.
— Понятно.
Луна светила достаточно ярко, чтобы каждый из братьев мог рассмотреть лицо другого. На лице Доналда виднелись царапины, и — самое главное — во взгляде его, только что таком ожесточенном, читалось безграничное удивление.
— Ну, кто первый?
Вчуже показалось бы, что наиболее опасна роль головного: ему придется выбирать дорогу. Пи-Эм думал иначе. Если переднего начнет сносить, заднему, пожалуй, удастся его удержать, а вот в противном случае это начисто исключено: на быстрине лошадь не развернешь.
— Первым пойдешь ты, — решил он.
Глаза Доналда в последний раз вспыхнули недоверием.
Нора молодчина!
— Возьмешь мою лошадь.
— Почему твою?
— Потому что.
Нора догадалась, почему он предпочел жеребца. За много лет тот научился переходить реку в обычном ее состоянии. К тому же он грузнее кобылы, ему легче устоять на ногах под напором течения.
Пи-Эм снова чуть было не вытащил из кармана бутылку. Он весь взмок от пота и, садясь на лошадь Фолка, почувствовал, что ноги у него как ватные.
Говорить друг с другом им было не о чем. Да и не стоило. Пи-Эм пристроился в хвост лошади Доналда и скомандовал:
— Пошел!
Жеребец, не привыкший к незнакомому всаднику, попятился и закусил удила. Пи-Эм сзади стегнул его по крупу прутом, заранее срезанным с соседнего дерева.
Конь сделал несколько шагов, и вода, разом дойдя ему до груди, словно вцепилась в него. Лошадь Пи-Эм последовала за ним. Братья слышали теперь лишь рев воды, брызги которой хлестали по лицу.
На середине реки жеребец остановился, как будто собираясь повернуть обратно. Но он просто нащупывал копытами дно, выбирая дорогу. На какую-то долю секунды задние ноги его оторвались от дна. Конь сделал отчаянное усилие, и грудь его выступила из воды. Он опять замер, затем мощными и быстрыми, как прыжки, шагами двинулся к берегу.
Пи-Эм не сводил глаз с животного и всадника. Внезапно он почувствовал, что погиб. Копыта жеребца взрыли русло. Вторая лошадь угодила в одну из ямок и поскользнулась.
Фолк, видимо, понял, что случилось. Он крикнул с берега своему коню:
— Вперед, Джек!
Как странно? Сейчас жеребец шагнет в последний раз и окажется на берегу. Он уже поднял передние ноги.
Доналд обернулся, и лицо его выражает беспредельное изумление.
Пи-Эм почти целиком скрылся под водой. Секундой раньше она обтекала его, теперь — уносила; он видел исчезающее лицо брата, но слышал только голос Фолка и, как ему показалось, далекий лай собак.
Он наглотался воды и только тогда сообразил, что его смыло с седла; потом вынырнул и увидел над головой ветки; вытянул руку раз, другой и больше не опускал ее, пытаясь ухватиться за проносящиеся мимо ветви, но что-то огромное и тяжелое безжалостно отпихивало его в сторону. Это, конечно, лошадь Фолка: недаром он ощутил такой страшный толчок в бедро.
Боли он не чувствовал. Интересно, что так изумило Доналда? На мгновение Пи-Эм представил себе лицо брата в детстве. Вернее всего, тот удивлен не столько случившимся, сколько тем, что Пи-Эм выбрал смерть.
Он сам толком не знал, почему сделал такой выбор.
Нора молодчина! Она поняла целую кучу разных вещей. Оказалась умней, чем он.
Что он сейчас подумал насчет Фолка? «Только бы он не бросился меня спасать!» Нет, ему уже не поможешь. К тому же и берегом не побежишь — густой кустарник не даст.
Оба, наверное, всматриваются в реку, которая успела далеко унести его. А он видит только берега да колючие ветки, летящие мимо с головокружительной быстротой.
Фолк?.. Ах да, комплекс вины… Почему он бывает не у каждого? А его, Пи-Эм, научили, что такое первородный грех и еще другое… Проклятие, тяготеющее над сынами Каина.
«Я всегда с маленькими людьми против больших».
Может быть, ему удастся вынырнуть в последний раз, и уж тогда он поймет все до конца. Он ведь вплотную к этому подошел.
Слабые…
Он не щадил себя, чтобы быть сильным… Но был ли им?.. Да и бывают ли сильные люди?..
Еще минутку, всего несколько секунд… Он выплюнул воду изо рта, вновь увидел ветки, луну.
Исав и Иаков… Ему отчетливо вспомнилась картинка из его Библии… Иаков был слаб, Исав силен… А благословили-то Иакова.
Это задевало его еще в детстве, когда он знакомился с Библией. Он никогда не понимал истории Исава и Иакова.
Зато сейчас поймет…
Он тяжело работал всю жизнь, боролся, старался, отчаянно старался быть порядочным человеком.
Появился Доналд…
И призвал его к ответу…
И он почувствовал себя виноватым…
И приехал сюда, потому что должен был приехать, — таков удел сильных…
Доналд уже на берегу, невдалеке мексиканская граница. Он найдет других Лил, Пи-Эм, Эмили, Фолков, и они помогут ему…
Он переберется, потому что он слаб…
Милдред, дети…
Его уносило все дальше. Голова бешено кружилась.
Тело непрерывно ударялось о дно. Он не видел больше ни неба, ни луны, ни ветвей, но ему казалось, что он слышит лай собак. Потом он заметил яркий свет и решил, что это окно в доме Фолка.
Глупости! Какой там дом Фолка! Свет слишком ярок, он заливает весь горизонт, словно зарево Судного дня.
Сейчас он поймет. Ему бы еще секунду, десятую долю секунды. Исав и Иаков — это означает…
Нора… Она умница, она бессильна ему помочь. Она на земле, рядом с бедной Лил Ноленд. Может быть, она сама такая же, как Лил.
У Иакова лицо Доналда, и коридор набит людьми, которые встречают его, так что детям приходится проскальзывать под ногами у взрослых, а телефон все названивает, и сеньора Эспиноса безостановочно лопочет по-испански…
Еще десятая доля секунды, и он узнает, и объяснит Фолку, что его жена…
Тело нашли только часов в десять утра: оно застряло в развалине наполовину затопленного дерева. Собаки, которых пустили по следу живого, целую ночь искали мертвеца.
Но уже в пять пополуночи на ранчо «М-М» зазвонил телефон. Нора, одиноко сидевшая с сигаретой на другом конце гостиной, прошла через всю комнату и сняла трубку:
— Алло!
— Нора?
— Да.
— Я благополучно добрался. Простите меня.
Она машинально ответила:
— Не за что.
Доналд хотел что-то добавить, не нашел слов и повторил:
— Простите.
— Ладно.
Зажечь полный свет она так и не решилась. Те, кто побывал у нее перед звонком, не заперли за собой двери, и по дому, колыша занавеси на окнах, гулял сырой сквозняк. Она не позволила остаться даже Лил.
Эх! Совсем вылетело из головы: надо было сказать Доналду, что деньги Пи-Эм достанутся Милдред.
Прежде чем вернуться на свое место, она вышла в кухню, собираясь заглянуть в холодильник. Ей хотелось выпить стакан пива. Она остановилась у шкафа со спиртным, поколебалась, открыла дверцу и откупорила бутылку виски.
Когда около одиннадцати на красном грузовике Фолка привезли труп, Нора, свернувшись клубочком, спала в кресле; ковер был усеян окурками и местами прожжен.
Ее спросили, куда положить тело. Она подняла мутные глаза и, устало махнув рукой, выдохнула:
— Куда хотите.