Мать взорвалась:
— Вы не имеете права допрашивать нас без адвоката. Я запрещаю им говорить. Наше право — воспользоваться юридической помощью.
— Присядьте, мадам, не стоя же вы будете давать показания.
— Вы заблуждаетесь, думая, что я буду давать показания! Вы действуете, как грубиян, невежа и вы… вы…
Злоба, накопленная за несколько часов, проведенных с глазу на глаз со своей невесткой, вырвалась наружу.
— Я повторяю: сядьте. Если будете продолжать бесноваться, я позову другого инспектора, и он станет допрашивать вас, а я займусь тем временем вашим сыном и его женой.
Эта перспектива охладила ее пыл. Перемена произошла прямо на глазах. Она застыла с перекошенным от ярости ртом, потом сказала:
— Я хотела бы посмотреть все это!
Разве она не мать? Не ее ли права самые древние, наиболее неоспоримые, чем у этой девчонки, завлекшей ее сына?.. Это ее плоть, а не Ивонны.
— Одна из вас, — повторил Мегрэ, — совершив убийство, надеялась спасти Монсина, находившегося в это время под стражей. Но это укрывательство продолжалось, я уверен, уже с давних пор. Вы не боялись день за днем находиться с ним в одной квартире, не протестуя, без всякого шанса остановить его, если ему взбредет в голову убить вас. Вы любили его по-своему.
Взгляд, каким мадам Монсин одарила невестку, не остановил его. Никогда в своей жизни Мегрэ не видел столько ненависти в человеческих глазах.
Ивонна сидела не шевелясь. Она держала руки на красной сафьяновой сумочке и неотрывно следила за выражением лица Мегрэ, словно загипнотизированная.
— Мне остается сказать вам только одно. Монсин почти наверняка спасет свою жизнь. Психиатры, как обычно, не придут к единому мнению. Они продолжат свой спор в суде, а сами присяжные ничего не смогут понять из их рассуждений. Так что есть шанс отправить Монсина до конца его жизни в сумасшедший дом.
Губы арестованного дрогнули. О чем он думал в тот момент? Он, должно быть, безумно боялся гильотины, как, впрочем, и тюрьмы. Может быть, ему представлялись сцены из жизни сумасшедшего дома, о которых он был наслышан?
Мегрэ был убежден, что, если Монсину пообещать отдельную комнату, специальную медицинскую сестру, тщательный уход, а также внимание к нему со стороны какого-нибудь известного профессора-специалиста, он бы заговорил.
— Шесть месяцев Париж жил в страхе. Люди не прощают перенесенных страданий. Ведь судьями будут парижане: отцы, возлюбленные тех, кто мог пасть от ножа Монсина на каком-нибудь углу. Вопроса о безумии не будет. Одна из вас, чтобы спасти, точнее, не потерять того, кого она считала своей собственностью, рисковала годовой.
— Мне легко умереть за своего сына, — четко произнесла мадам Монсин. — Это мой ребенок. Неважно, что он сделал. Меня не волнуют шлюхи, таскающиеся ночью по улицам Монмартра.
— Вы убили Жанин Лоран?
— Я не знаю, как ее звали.
— Вы совершили этой ночью убийство? Поколебавшись, она посмотрела на Монсина и произнесла:
— Да.
— В таком случае, не скажете ли вы, какого цвета платье было на жертве?
Эту деталь Мегрэ просил не печатать.
— Я… Было слишком темно, чтобы…
— Извините! Вы не будете отрицать, что она была убита в пяти шагах от газового рожка.
— Я не обратила внимания.
— И все же вы разрезали одежду…
Вдруг в тишине прозвучал голос Ивонны Монсин, которая спокойно, как ученица в школе, произнесла:
— Платье было голубое.
Она засмеялась и повернулась с видом победительницы к свекрови.
Не она ли, по ее мнению, выиграла эту партию?!
— Да, платье было голубое, — расслабившись, пробормотал Мегрэ.
И это облегчение было таким внезапным, таким сильным, что к глазам его подступили слезы. Слезы усталости?
— Закончи, Жанвье, — буркнул он, поднявшись.
Мать замкнулась в себе, сразу постарев лет на десять, как будто у нее отняли цель жизни.
Мегрэ даже не посмотрел на Марселя Монсина, уронившего голову на грудь.
Комиссар молча пробрался сквозь толпу репортеров, столпившихся в коридоре.
— Кто же убийца? Нам что-нибудь скажут?
Комиссар кивнул головой и прошептал:
— Да… Через несколько минут вы все узнаете…
Он устремился через небольшую застекленную дверь к Дворцу правосудия.
Мегрэ пробыл у Комельо около пятнадцати минут. Вернувшись к себе в кабинет, он отдал распоряжения:
— Мать, разумеется, отпустишь. Комельо желает видеть двух других как можно скорее.
— Обоих сразу?
— Да, сначала двоих вместе. Судья сам сообщит обо всем журналистам…
У Мегрэ было желание повидать только одного человека, которого не было ни в кабинете, ни в коридоре уголовной полиции. Он хотел встретиться с профессором Тиссо, чтобы долго говорить с ним, как тогда, в тот вечер, в гостиной Пардона.
Во второй раз Пардон, видимо, не пригласит профессора к себе на ужин. А Мегрэ сейчас был слишком изнурен, чтобы направиться в больницу Святой Анны и ждать, когда профессор его примет.
Комиссар толкнул дверь в кабинет инспекторов. Все находившиеся там вопросительно посмотрели на него.
— Все, ребята, дело закончено…
Он минуту поколебался, обвел взглядом своих сослуживцев и с усталой улыбкой на губах произнес:
— А я отправляюсь спать.
Его сотрудники редко видели улыбающимся своего шефа, даже если ему удавалось выспаться ночью.
— Вы скажите начальнику…
И повернувшись в сторону коридора к журналистам, Мегрэ бросил:
— Пройдите к судье Комельо… Он все вам расскажет…
Тяжело спустившись по лестнице, комиссар остановился внизу и, не спеша набив трубку, раскурил ее.
Один из шоферов предложил ему отвезти его домой, но Мегрэ отказался. Ему хотелось вначале посидеть на террасе пивной «Дофин».
— Кружку пива, комиссар?
Он с иронической улыбкой поднял глаза на хозяина пивной и поправил его:
— Две!
Проспав до шести часов вечера на влажных простынях, не слыша никаких звуков, доносившихся через открытые окна с улицы, он наконец поднялся. Затем прошел с еще заспанными глазами в столовую и объявил жене:
— Сегодня вечером мы идем в кино…
Как всегда, они возьмут друг друга под руку.
Мадам Мегрэ ни о чем не спрашивала его. Она смутно чувствовала, что мысли мужа витали где-то далеко, что ему хотелось снова ощутить присутствие рядом с собой обычных людей, вновь погрузиться в привычную ему жизнь.
— Вы не имеете права допрашивать нас без адвоката. Я запрещаю им говорить. Наше право — воспользоваться юридической помощью.
— Присядьте, мадам, не стоя же вы будете давать показания.
— Вы заблуждаетесь, думая, что я буду давать показания! Вы действуете, как грубиян, невежа и вы… вы…
Злоба, накопленная за несколько часов, проведенных с глазу на глаз со своей невесткой, вырвалась наружу.
— Я повторяю: сядьте. Если будете продолжать бесноваться, я позову другого инспектора, и он станет допрашивать вас, а я займусь тем временем вашим сыном и его женой.
Эта перспектива охладила ее пыл. Перемена произошла прямо на глазах. Она застыла с перекошенным от ярости ртом, потом сказала:
— Я хотела бы посмотреть все это!
Разве она не мать? Не ее ли права самые древние, наиболее неоспоримые, чем у этой девчонки, завлекшей ее сына?.. Это ее плоть, а не Ивонны.
— Одна из вас, — повторил Мегрэ, — совершив убийство, надеялась спасти Монсина, находившегося в это время под стражей. Но это укрывательство продолжалось, я уверен, уже с давних пор. Вы не боялись день за днем находиться с ним в одной квартире, не протестуя, без всякого шанса остановить его, если ему взбредет в голову убить вас. Вы любили его по-своему.
Взгляд, каким мадам Монсин одарила невестку, не остановил его. Никогда в своей жизни Мегрэ не видел столько ненависти в человеческих глазах.
Ивонна сидела не шевелясь. Она держала руки на красной сафьяновой сумочке и неотрывно следила за выражением лица Мегрэ, словно загипнотизированная.
— Мне остается сказать вам только одно. Монсин почти наверняка спасет свою жизнь. Психиатры, как обычно, не придут к единому мнению. Они продолжат свой спор в суде, а сами присяжные ничего не смогут понять из их рассуждений. Так что есть шанс отправить Монсина до конца его жизни в сумасшедший дом.
Губы арестованного дрогнули. О чем он думал в тот момент? Он, должно быть, безумно боялся гильотины, как, впрочем, и тюрьмы. Может быть, ему представлялись сцены из жизни сумасшедшего дома, о которых он был наслышан?
Мегрэ был убежден, что, если Монсину пообещать отдельную комнату, специальную медицинскую сестру, тщательный уход, а также внимание к нему со стороны какого-нибудь известного профессора-специалиста, он бы заговорил.
— Шесть месяцев Париж жил в страхе. Люди не прощают перенесенных страданий. Ведь судьями будут парижане: отцы, возлюбленные тех, кто мог пасть от ножа Монсина на каком-нибудь углу. Вопроса о безумии не будет. Одна из вас, чтобы спасти, точнее, не потерять того, кого она считала своей собственностью, рисковала годовой.
— Мне легко умереть за своего сына, — четко произнесла мадам Монсин. — Это мой ребенок. Неважно, что он сделал. Меня не волнуют шлюхи, таскающиеся ночью по улицам Монмартра.
— Вы убили Жанин Лоран?
— Я не знаю, как ее звали.
— Вы совершили этой ночью убийство? Поколебавшись, она посмотрела на Монсина и произнесла:
— Да.
— В таком случае, не скажете ли вы, какого цвета платье было на жертве?
Эту деталь Мегрэ просил не печатать.
— Я… Было слишком темно, чтобы…
— Извините! Вы не будете отрицать, что она была убита в пяти шагах от газового рожка.
— Я не обратила внимания.
— И все же вы разрезали одежду…
Вдруг в тишине прозвучал голос Ивонны Монсин, которая спокойно, как ученица в школе, произнесла:
— Платье было голубое.
Она засмеялась и повернулась с видом победительницы к свекрови.
Не она ли, по ее мнению, выиграла эту партию?!
— Да, платье было голубое, — расслабившись, пробормотал Мегрэ.
И это облегчение было таким внезапным, таким сильным, что к глазам его подступили слезы. Слезы усталости?
— Закончи, Жанвье, — буркнул он, поднявшись.
Мать замкнулась в себе, сразу постарев лет на десять, как будто у нее отняли цель жизни.
Мегрэ даже не посмотрел на Марселя Монсина, уронившего голову на грудь.
Комиссар молча пробрался сквозь толпу репортеров, столпившихся в коридоре.
— Кто же убийца? Нам что-нибудь скажут?
Комиссар кивнул головой и прошептал:
— Да… Через несколько минут вы все узнаете…
Он устремился через небольшую застекленную дверь к Дворцу правосудия.
Мегрэ пробыл у Комельо около пятнадцати минут. Вернувшись к себе в кабинет, он отдал распоряжения:
— Мать, разумеется, отпустишь. Комельо желает видеть двух других как можно скорее.
— Обоих сразу?
— Да, сначала двоих вместе. Судья сам сообщит обо всем журналистам…
У Мегрэ было желание повидать только одного человека, которого не было ни в кабинете, ни в коридоре уголовной полиции. Он хотел встретиться с профессором Тиссо, чтобы долго говорить с ним, как тогда, в тот вечер, в гостиной Пардона.
Во второй раз Пардон, видимо, не пригласит профессора к себе на ужин. А Мегрэ сейчас был слишком изнурен, чтобы направиться в больницу Святой Анны и ждать, когда профессор его примет.
Комиссар толкнул дверь в кабинет инспекторов. Все находившиеся там вопросительно посмотрели на него.
— Все, ребята, дело закончено…
Он минуту поколебался, обвел взглядом своих сослуживцев и с усталой улыбкой на губах произнес:
— А я отправляюсь спать.
Его сотрудники редко видели улыбающимся своего шефа, даже если ему удавалось выспаться ночью.
— Вы скажите начальнику…
И повернувшись в сторону коридора к журналистам, Мегрэ бросил:
— Пройдите к судье Комельо… Он все вам расскажет…
Тяжело спустившись по лестнице, комиссар остановился внизу и, не спеша набив трубку, раскурил ее.
Один из шоферов предложил ему отвезти его домой, но Мегрэ отказался. Ему хотелось вначале посидеть на террасе пивной «Дофин».
— Кружку пива, комиссар?
Он с иронической улыбкой поднял глаза на хозяина пивной и поправил его:
— Две!
Проспав до шести часов вечера на влажных простынях, не слыша никаких звуков, доносившихся через открытые окна с улицы, он наконец поднялся. Затем прошел с еще заспанными глазами в столовую и объявил жене:
— Сегодня вечером мы идем в кино…
Как всегда, они возьмут друг друга под руку.
Мадам Мегрэ ни о чем не спрашивала его. Она смутно чувствовала, что мысли мужа витали где-то далеко, что ему хотелось снова ощутить присутствие рядом с собой обычных людей, вновь погрузиться в привычную ему жизнь.