Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Жорж Сименон
«Мегрэ расставляет ловушку»
Глава 1
Переполох на набережной Орфевр
Начиная с половины четвертого, Мегрэ все чаще поднимал глаза, чтобы взглянуть на часы. Без десяти минут он подписал последний лист, поднялся из-за стола, вытер со лба пот, поколдовал над пятью трубками, лежавшими в пепельнице, и только потом нажал кнопку под столом. В дверь постучали. Вытерев лоб носовым платком, он проворчал:
— Войдите!
В комнату вошел инспектор Жанвье. Он, как и комиссар, был без пиджака, но в галстуке.
— Отдай это отпечатать. Потом принеси на подпись. Сегодня же вечером это должно быть у Комельо.
Четвертое августа. Окна распахнуты настежь. Но прохлады это не приносило. Горячий воздух был насквозь пропитан запахом расплавленного асфальта, пышащих жаром камней, а вода в Сене, казалось, вот-вот закипит.
Такси, автобусы двигались по мосту Сен-Мишель медленнее, чем обычно, еле ползли. Только сотрудники уголовной полиции ходили в форме. Прохожие держали пиджаки в руках, а некоторые, заметил Мегрэ, были в шортах, как на берегу моря.
В Париже осталась всего четверть его населения, и эта часть с тоской и завистью думала о тех, кто сейчас плескался в волнах моря или сидел с удочкой в тени на берегу какой-нибудь захолустной речушки.
— Ну что, приехали?
— Нет еще. Лапуэнт следит за ними.
Мегрэ с трудом поднялся, выбрал трубку, направился к окну, глазами отыскивая кафе-ресторан на углу Гранд-Августин. Фасад был выкрашен в желтый цвет. Внутрь кафе вели две ступени, там было прохладно, как в подземелье.
Стойка, как в старые добрые времена обитая жестью, грифельная доска, на которой бармен записывал счет постоянных клиентов, мелом написанное меню и воздух, пропитанный запахом кальвадоса.
Даже лавки букинистов на набережной были закрыты!
Четыре или пять минут он стоял у окна, попыхивая трубкой. У кафе остановилось такси. Из машины вышли три человека и направились к ступенькам. Из этих троих Мегрэ знал только Лоньона, инспектора из восемнадцатого округа, который издали выглядел еще меньше и толще, чем он показался комиссару при первой встрече.
Что они собираются пить? Конечно пиво.
Мегрэ открыл дверь в кабинет, где сидели инспектора. Там царила такая же ленивая атмосфера, как и во всем городе.
— Барон в коридоре?
— Уже полчаса, шеф.
— А других журналистов нет?
— Сейчас приедет малыш Ружин.
— А фотографы?
— Один.
Коридор уголовной полиции был почти пуст, два или три клиента терпеливо дожидались очереди к коллегам Мегрэ. По вызову Бодарда из финансового отдела привели человека, ставшего темой ежедневных газет: Макс Бернат, задержанный две недели назад, «герой» последнего финансового скандала, в котором речь шла о миллионах.
Мегрэ не имел ни малейшего желания видеть Берната. А Бодарду с тем не о чем было говорить, расследование только началось. Но Бодард нечаянно проговорился, что к четырем часам мошенника доставят, и вот в коридоре сидели два журналиста и фотограф. Они оставались там до конца допроса. Но, если бы слух, что Макс Бернат находится на набережной Орфевр, распространился, туда бы слетелась туча народу.
В четыре часа из кабинета инспекторов донесся легкий шум, означавший, что мошенника доставили.
Еще десять минут Мегрэ, вытирая лоб и дымя трубкой, разглядывал ресторан на противоположном берегу Сены. Наконец он щелкнул пальцами и бросил Жанвье:
— Давай, звони!
Жанвье подошел к телефону и набрал номер ресторана.
В ресторане Лоньон бросился к кабине:
— Это меня! Я жду звонка.
Все шло, как обычно. Мегрэ вернулся в свой кабинет немного отяжелевшим от пива и несколько обеспокоенным. Прежде чем сесть за стол, он налил себе стакан воды из-под крана.
Спустя десять минут в коридоре разыгралась примечательная сцена. Лоньон и еще один инспектор из восемнадцатого округа, корсиканец Альфонси, медленно поднимались по лестнице. Между ними шел человек, который, похоже, чувствовал себя весьма неловко. Лицо он закрывал шляпой.
Барону и его коллеге Жану Ружину, сидевшим перед дверью комиссара Бодарда, достаточно было одного взгляда, чтобы понять, в чем дело. Фотограф спешно налаживал аппарат.
— Кто это?
Они знали Лоньона. Они знали каждого работника полиции, точно так же, как сотрудников своей газеты. Когда два инспектора, состоящие не на службе в уголовной полиции, а в комиссариате Монмартра, приводят незнакомца на набережную Орфевр, который к тому же закрывает лицо шляпой, — это что-нибудь да значит.
— Это к Мегрэ?
Не отвечая, Лоньон направился к двери и деликатно постучал. Дверь открылась, и все трое скрылись за ней.
Барон и Жан Ружин были похожи на людей, которых только что одурачили, но поскольку каждый из них знал, что думает другой, то они промолчали.
— Ты успел их сфотографировать? — спросил Ружин Фотографа.
— Только шляпу перед его лицом.
— Вот так всегда. Давай быстрее в газету и возвращайся сюда. Не прозевать бы их, когда они будут выходить. Альфонси вышел почти сразу лее.
— Кто это?
Инспектор, казалось, был смущен.
— Я не могу ничего сказать.
— Почему?
— Это приказ.
— Чей? Кого вы поймали?
— Спросите комиссара Мегрэ.
— Есть подозрения?
— Не знаю.
— Новые предположения?
— Уверяю вас, мне ничего не известно.
— Спасибо за помощь.
— Я считаю, что если бы это был убийца, вы надели бы на него наручники.
Альфонси ушел с убитым видом, словно расстроился, что не мог сказать больше, чем положено. В коридоре стало по-прежнему тихо, будто полчаса тому назад здесь никакой суеты вовсе и не было.
Мошенник Макс Бернат вышел из финансового отдела, но он уже отошел на второй план. По старой дружбе журналисты задали несколько вопросов комиссару Бодарду.
— Он назвал фамилии?
— Еще нет.
— Он отрицает помощь политических лиц?
— Не отрицает, но и не признает.
— Когда состоится новый допрос?
— Как только подтвердятся некоторые сведения.
Мегрэ вышел из кабинета по-прежнему без пиджака, в расстегнутой рубашке и с сосредоточенным видом направился к кабинету начальника.
Это был еще один знак: несмотря на время отпусков, несмотря на жару, уголовная полиция готовилась к какой-то важной операции, и оба репортера думали о предстоящих допросах, иногда не прекращавшихся даже ночью. Но то, что происходило за закрытыми дверями, оставалось неизвестным.
Вернулся фотограф.
— Ты ничего не сказал в редакции?
— Нет, только проявил пленку и отпечатал снимки.
Через полчаса Мегрэ вышел от шефа и, отмахнувшись от репортеров, прошел к себе.
— Скажите хоть, имеет ли это отношение…
— Пока мне нечего вам сказать.
В шесть часов посыльный из пивной «Дофин» принес поднос с пивом и бутербродами. Люка вышел из своего кабинета и прошел к Мегрэ. В шляпе, сдвинутой на затылок, пронесся Жанвье и стремительно вскочил в одну из машин уголовной полиции.
Еще неожиданнее было появление Лоньона, который, как и Мегрэ, направился к начальнику. Не прошло и десяти минут, как он вышел оттуда и скрылся в кабинете инспекторов.
— Ты ничего не заметил? — спросил Барон своего коллегу.
— Соломенная шляпа!
Они плохо представляли себе инспектора Неудачника, как прозвали Лоньона и в полиции, и в кругах прессы, в столь легкомысленной шляпе.
— Это еще что!
— А в чем дело?
— У него красный галстук.
Он всегда носил темные пластмассовые воротнички.
— Что все это значит?
Барон знал все и делился секретами со снисходительной улыбкой.
— Его жена уехала в отпуск.
— Говорили, что она парализована.
— Была раньше.
— А теперь вылечилась?
Многие годы Лоньон вынужден был в перерывах между работой убирать лестницу, на кухне, квартиру на площади Константин-Пекер и вдобавок ко всему ухаживать за женой, которая однажды вдруг объявила себя инвалидом.
— Она познакомилась с новой жиличкой из меблированных комнат. Та рассказала ей о водах и вбила ей в голову поехать туда на лечение. Как ни странно, она отправилась одна, без мужа, который не может уехать сейчас из Парижа, а с этой соседкой. Обе они одногодки. Соседка — вдова.
Беготня из кабинета в кабинет все усиливалась. Почти все из бригады Мегрэ разъехались. Люка, распаренный, то приходил, то уходил. Время от времени показывался Лапуэнт. Им удалось поймать Мовуазена, но он был новичок, и из него невозможно было вытянуть ни слова. Вскоре приехала Маги, репортер утренней газеты, свежая, как будто и не было тридцатиградусной жары.
— Что ты собираешься тут делать?
— То же, что и вы.
— А именно?
— Ждать.
— Откуда ты узнала, что здесь что-то происходит?
Она пожала плечами и, достав помаду, провела по губам.
— Сколько их там? — кивнув на кабинет Мегрэ, спросила она.
— Пять или шесть. Их невозможно сосчитать: то приходят, то уходят. Они как будто меняют друг друга.
— Что-нибудь наклевывается?
— Во всяком случае, кажется, тут что-то заваривается.
— Им принесли пиво?
— Да.
Это была примета: когда Мегрэ приказывал принести пива — это значило, что засели они там надолго.
— Лоньон все время с ними?
— Да.
— Довольный?
— По нему не видно. На нем красный галстук.
— Почему?
— Жена уехала лечиться. Они поняли друг друга.
— Вы его видели?
— Кого?
— Того, кого они задержали?
— Все, кроме лица. Он закрывался шляпой.
— Ни старый, ни молодой. Насколько можно судить — за тридцать.
— Как одет?
— Как все. Ружин, какого цвета у него костюм?
— Серый, со стальным отливом.
— А по-моему, бежевый.
— А общий вид какой?
— Как у всякого прохожего на улице. На лестнице послышались шаги. Все обернулись. Маги пробормотала:
— Это, должно быть, мой фотограф.
Их стало пятеро, а в половине восьмого мальчик из пивной «Дофин» принес новую порцию пива и бутербродов.
На этот раз шла большая игра. Время от времени журналисты по очереди отправлялись в глубину коридора звонить в свои редакции.
— Есть пойдем?
— А вдруг он уйдет за это время?
— А если он будет тут сидеть всю ночь?
— Давайте закажем бутерброды!
— Давайте.
— И пива?
Солнце скрылось за крышами домов, но было еще светло, и прохладнее не стало.
В половине девятого Мегрэ, со слипшимися на лбу волосами, выглянул в коридор и собрался было что-то сказать репортерам, но дверь за ним снова захлопнулась.
— Нет, это ужасно!
— Я же говорю тебе, что мы просидим всю ночь. Ты был, когда допрашивали Месторино?
— Я тогда еще под стол пешком ходил.
— Двадцать семь часов.
— В августе?
— Я не помню, какой это был месяц, но…
— Может, перекинемся в картишки?
Залегли свет. Ночной дежурный занял свое место в глубине коридора.
— Как бы устроить сквознячок?
Служащий открыл окно, затем дверь в одном кабинете, в другом, и вскоре с трудом можно было почувствовать что-то, отдаленно напоминающее ветерок.
— Это все, что я могу сделать, господа.
Наконец в одиннадцать часов за дверью кабинета Мегрэ послышался шум. Первым вышел Люка, пропустил вперед неизвестного, который держал перед лицом шляпу. Замыкал шествие Лоньон. Все трое направились к лестнице, ведущей из уголовной полиции во Дворец правосудия и оттуда в тюрьму Сурисьер.
Фотографы вскочили. Вспышки озарили коридор. Менее чем через минуту дверь закрылась, и все бросились в кабинет Мегрэ, напоминавший поле битвы. Пустые стаканы, окурки, пепел, клочки бумаги, облако дыма под потолком. Мегрэ, по-прежнему без пиджака, мыл руки.
— Вы сообщите нам какие-нибудь сведения, комиссар? Как всегда в таких случаях, он смотрел на них широко раскрытыми глазами и, казалось, никого не узнавал.
— Сведения?
— Кто это?
— Кто?
— Человек, который вышел отсюда.
— Некто, с кем я имел продолжительную беседу.
— Свидетель?
— Мне нечего вам сказать.
— Вы арестовали его без ордера?
Его лицо приобрело виноватое выражение.
— Господа, как это ни прискорбно, но в настоящее время я не имею права делать какие-либо заявления.
— Вы рассчитываете сделать это в ближайшем будущем?
— Не знаю.
— Вы собираетесь повидать судью Комельо?
— Только не сегодня.
— Это связано с убийцей?
— Еще раз напоминаю, что я не уполномочен давать какую бы то ни было информацию.
— Вы возвращаетесь домой?
— Который час?
— Половина двенадцатого.
— В таком случае пивная «Дофин» еще открыта, и я отправляюсь туда перекусить.
Мегрэ, Жанвье и Лапуэнт ушли. Двое журналистов проводили их до пивной, где они пропустили по стаканчику за стойкой, пока эта троица усаживалась во втором зале и делала заказ уставшему и озабоченному официанту.
Через несколько минут к ним присоединился Лоньон, а Люка все еще не было.
Все четверо переговаривались вполголоса, и услышать, о чем идет речь или понять что-нибудь по движению губ, было невозможно.
— Тебя проводить, Маги?
— Не надо, я в редакцию.
Когда дверь за ними закрылась, Мегрэ потянулся и весело, по-молодому улыбнулся.
— Ну вот! — выдохнул он.
— Я думаю, они напишут об этом, — сказал Жанвье.
— А что они смогут написать?
— Не знаю, но они найдут способ сделать из этого сенсацию. Особенно малыш Ружин.
Тот был новичком, но дерзким и напористым.
— А если они догадаются, что их провели?
— Не должны.
Это был новый Лоньон, Лоньон, который с четырех часов пополудни выпил четыре стакана, а теперь не отказался и от кофе, предложенного начальником.
— Как поживает ваша жена, старина?
— Она написала, что лечение идет ей на пользу. Беспокоится о моих делах.
При этом он даже не улыбнулся. Он жил среди священных понятий и был оптимистом.
— Вы очень хорошо сыграли свою роль. Благодарю вас. Надеюсь, что, кроме Альфонси, в вашем комиссариате об этом никто не знает?
— Никто.
Было уже за полночь, когда они разошлись. На террасах, на улицах было многолюдно. Жители наслаждались ночной прохладой, которой так не хватало днем.
— Вы на автобусе?
Мегрэ покачал головой. Нет. Он предпочитает пройтись пешком, один. Пока он шел по улицам, возбуждение улеглось, а выражение лица стало серьезным, почти тревожным.
Несколько раз он проходил мимо одиноких женщин, жавшихся к домам и, казалось, готовых броситься бежать при одном лишь угрожающем жесте или окрике.
За шесть месяцев пять женщин, подобных этим, возвращавшихся к себе или направлявшихся к подругам, пять женщин были убиты на улицах Парижа одним и тем же преступником.
И что любопытно, все пять убийств совершены в одном из двадцати округов Парижа, в восемнадцатом, на Монмартре, и не просто в одном округе, но даже в одном квартале, ограниченном четырьмя станциями метро: «Ламарк», «Аббее», «Площадь Бланш», «Площадь Клиши».
Имена жертв, названия улиц и переулков, время преступлений стали известны читателям газет, а для Мегрэ превратились в навязчивую идею.
Он знал таблицу наизусть, мог рассказать ее, как басню, выученную в школе.
2 февраля. Авеню Рашель, совсем рядом с площадью Клиши, в двух шагах от бульвара Клиши и его фонарей; Арлетта Дютур, 28 лет, проститутка, проживала в меблированных комнатах на улице Амстердам.
Два удара ножом в спину, вызвавшие почти мгновенную смерть. Методически разрезана вся одежда. Несколько поверхностных порезов на теле.
Никаких следов насилия. Дешевые украшения, сумочка с деньгами не тронуты.
3 марта. Улица Лепик, немного выше мельницы Галет. 20.30. Джозефина Симмер, родилась в Мюльхаузене, акушерка, 43 года. Жила на улице Ламарк и возвращалась от клиентки с улицы Бутт.
Один удар ножом, прямо в сердце. Разрезана одежда и порезы на теле. Акушерский чемоданчик валялся на тротуаре рядом с ней.
17 апреля. По аналогии с датами 2 февраля и 3 марта, новое нападение ожидалось 4 апреля, но в этот день ничего не произошло. Улица Этекс, у ограды кладбища Монмартра, почти перед больницей Бретоно. 21.03. Моника Жюто, портниха, 24 года, не замужем, жившая с матерью на бульваре Батиньоль. Возвращалась от своей приятельницы с авеню Сент-Уэн. Шел дождь, она была с зонтиком.
Три удара ножом. Порезы. Никаких следов ограбления.
15 июня. Между 21.20 и 21.30. Улица Дюрантин, тот же сектор. Мари Бернард, вдова, 52 года, служащая почты, с дочерью и зятем занимала квартиру на бульваре Рошешуар.
Два удара ножом. Второй удар задел сонную артерию. Порезы. Следов ограбления нет.
21 июля. Пока последняя жертва. Жоржетта Лекуэн, замужем, мать двоих детей, 31 год, жила на улице Лепик, недалеко от того места, где было совершено второе нападение.
Ее муж работал в ночную смену в гараже. Один ребенок был болен. Она шла вниз по улице Толозе в поисках открытой аптеки и была убита в 21.25 прямо перед танцплощадкой. Один удар. Порезы.
Это было монотонно и отвратительно.
Полиция квартала Гранд-Карьер была усилена. Лоньон, как и его коллеги, перенес свой отпуск на неопределенный срок. Да и будет ли он вообще?
Улицы патрулировались. Повсюду были расставлены посты. Но все это и во время второго, третьего, четвертого и пятого убийств.
— Устал? — спросила мадам Мегрэ, открывая дверь в тот самый момент, когда ее муж только ступил на площадку.
— Жарко.
— По-прежнему ничего?
— Ничего.
— Только что по радио я слышала о какой-то суматохе на набережной Орфевр.
— Уже?
— Предполагают, что напали на след убийцы в восемнадцатом. Это правда?
— Более или менее.
— У вас есть зацепка?
— Ничего не знаю.
— Ты обедал?
— Да, полчаса тому назад.
Она не настаивала, и немного позже оба уже спали. Окно в спальню было открыто.
На следующий день комиссар вошел в кабинет в девять часов, времени читать газеты не оставалось. Он было собрался их просмотреть, как зазвонил телефон. Он сразу узнал своего собеседника.
— Мегрэ?
— Да, господин судья.
Это был Комельо, занимавшийся делом о пяти убийствах на Монмартре.
— Это все правда?
— Что вы имеете в виду?
— То, что написано в утренних газетах.
— Я их еще не видел.
— Вы произвели арест?
— Нет, насколько я знаю.
— Я предпочел бы, чтобы вы сейчас же пришли ко мне.
— Охотно, господин судья.
Во время разговора вошел Люка. Он понял гримасу комиссара, когда тот сказал:
— Скажи шефу, что я во Дворце и, наверное, не вернусь вовремя для доклада.
Он пошел тем же путем, что вчера шли Лоньон, Люка и таинственный посетитель уголовной полиции, человек со шляпой перед лицом. В коридоре служащие суда, жандармы приветствовали его, обвиняемые и свидетели, ожидавшие приема, кивали головой.
— Входите. Читайте.
От Комельо можно ожидать всего. Он был взвинчен. Его усики дрожали от возмущения.
Один заголовок гласил:
«Поймает ли наконец полиция убийцу?»
Другой:
«Тревога на набережной Орфевр. Это маньяк Монмартра?»
— Должен вам заметить, комиссар, что вчера в четыре часа дня я был здесь, в своем кабинете. Я был здесь и в пять, и в шесть часов. Я не уходил, занимаясь делами, до без десяти семь. Потом меня можно было найти дома, куда вы могли бы позвонить, затем у друзей, тем более что я оставил их адрес своей прислуге.
Мегрэ слушал почтительно, не шевелясь.
— Когда случается что-нибудь важное…
Подняв голову, комиссар пробормотал:
— Ничего важного не произошло.
Комельо, которому трудно было уже остановиться, резко ударил газетами по руке.
— А это? Вы хотите сказать, что все это выдумали журналисты?
— Предположения.
— Другими словами, ничего не произошло, а есть журналисты, которые предполагают о неизвестном, доставленном в ваш кабинет, и которого допрашивали в течение шести часов, и которого вы потом доставили в Сурисьер, и которого…
— Я никого не допрашивал, господин судья. Комельо, казалось, был потрясен, ничего не понимал:
— Вам следует объяснить, в чем дело, чтобы я, в свою очередь, мог доложить генеральному прокурору. Он первым делом позвонил мне…
— Некто вчера в обществе двух инспекторов пришел навестить меня.
— Это тот, кого задержали инспектора?
— Речь идет о дружеском визите.
— Именно поэтому этот человек скрывал свое лицо под шляпой?
Комельо показал на фотографию, напечатанную на первых полосах газет.
— Должно быть, случайность, механическое движение. Мы мило беседовали…
— В течение шести часов?
— Время быстро летит.
— Вы заказывали бутерброды и пиво.
— Так точно, господин судья. Снова удар газетами по руке.
— Я достаточно хорошо информирован о ваших делах?
— Несомненно.
— Кто этот человек?
— Прекрасный малый по имени Мазет. Пьер Мазет, работал у меня двенадцать лет и вот приехал сдавать экзамены. Для быстрого продвижения или от несчастной любви он попросился в Экваториальную Африку, где и прожил пять лет.
Комельо, совсем запутавшись, смотрел на Мегрэ, нахмурив брови, думая, уж не насмехается над ним комиссар.
— Ему пришлось покинуть Африку из-за лихорадки: врачи посоветовали вернуться. Когда он поправится, он, возможно, вернется в уголовную полицию.
— И все это вы инсценировали, чтобы журналисты уверились, что что-то происходит?
Мегрэ подошел к двери, убедился, что никто не подслушивает.
— Да, господин судья, — сказал он наконец. — Мне нужен был человек с неброскими приметами или человек, неизвестный ни полиции, ни прессе. Бедняга Мазет сильно изменился за это время службы в Африке. Вы понимаете?
— Не очень.
— Я ничего не сказал прессе. Я не проронил ни слова о том, что этот визит имеет какое-нибудь отношение к убийствам на Монмартре.
— Но вы не отрицали.
— Я повторил, что не могу ничего сказать, и это было правдой.
— И вот результат! — воскликнул судья, показывая на газеты.
— Именно такой результат я и хотел получить.
— Без моего ведома, как обычно. Не посвятив меня…
— В конце концов, господин судья, зачем вам делить со мной ответственность?
— На что вы надеетесь?
Мегрэ, зажав трубку в зубах, с задумчивым видом раскурил ее и медленно произнес:
— Я еще не знаю, господин судья. Я просто надеюсь, что из этого что-нибудь выйдет.
Комельо совсем растерялся и теперь уставился на трубку Мегрэ, к которой никак не мог привыкнуть. Мегрэ был единственным человеком, курившим в его кабинете, и судья рассматривал это как своего рода вызов.
— Присаживайтесь, — произнес он наконец с сожалением.
И прежде чем сесть самому, он направился открыть окно.
— Войдите!
В комнату вошел инспектор Жанвье. Он, как и комиссар, был без пиджака, но в галстуке.
— Отдай это отпечатать. Потом принеси на подпись. Сегодня же вечером это должно быть у Комельо.
Четвертое августа. Окна распахнуты настежь. Но прохлады это не приносило. Горячий воздух был насквозь пропитан запахом расплавленного асфальта, пышащих жаром камней, а вода в Сене, казалось, вот-вот закипит.
Такси, автобусы двигались по мосту Сен-Мишель медленнее, чем обычно, еле ползли. Только сотрудники уголовной полиции ходили в форме. Прохожие держали пиджаки в руках, а некоторые, заметил Мегрэ, были в шортах, как на берегу моря.
В Париже осталась всего четверть его населения, и эта часть с тоской и завистью думала о тех, кто сейчас плескался в волнах моря или сидел с удочкой в тени на берегу какой-нибудь захолустной речушки.
— Ну что, приехали?
— Нет еще. Лапуэнт следит за ними.
Мегрэ с трудом поднялся, выбрал трубку, направился к окну, глазами отыскивая кафе-ресторан на углу Гранд-Августин. Фасад был выкрашен в желтый цвет. Внутрь кафе вели две ступени, там было прохладно, как в подземелье.
Стойка, как в старые добрые времена обитая жестью, грифельная доска, на которой бармен записывал счет постоянных клиентов, мелом написанное меню и воздух, пропитанный запахом кальвадоса.
Даже лавки букинистов на набережной были закрыты!
Четыре или пять минут он стоял у окна, попыхивая трубкой. У кафе остановилось такси. Из машины вышли три человека и направились к ступенькам. Из этих троих Мегрэ знал только Лоньона, инспектора из восемнадцатого округа, который издали выглядел еще меньше и толще, чем он показался комиссару при первой встрече.
Что они собираются пить? Конечно пиво.
Мегрэ открыл дверь в кабинет, где сидели инспектора. Там царила такая же ленивая атмосфера, как и во всем городе.
— Барон в коридоре?
— Уже полчаса, шеф.
— А других журналистов нет?
— Сейчас приедет малыш Ружин.
— А фотографы?
— Один.
Коридор уголовной полиции был почти пуст, два или три клиента терпеливо дожидались очереди к коллегам Мегрэ. По вызову Бодарда из финансового отдела привели человека, ставшего темой ежедневных газет: Макс Бернат, задержанный две недели назад, «герой» последнего финансового скандала, в котором речь шла о миллионах.
Мегрэ не имел ни малейшего желания видеть Берната. А Бодарду с тем не о чем было говорить, расследование только началось. Но Бодард нечаянно проговорился, что к четырем часам мошенника доставят, и вот в коридоре сидели два журналиста и фотограф. Они оставались там до конца допроса. Но, если бы слух, что Макс Бернат находится на набережной Орфевр, распространился, туда бы слетелась туча народу.
В четыре часа из кабинета инспекторов донесся легкий шум, означавший, что мошенника доставили.
Еще десять минут Мегрэ, вытирая лоб и дымя трубкой, разглядывал ресторан на противоположном берегу Сены. Наконец он щелкнул пальцами и бросил Жанвье:
— Давай, звони!
Жанвье подошел к телефону и набрал номер ресторана.
В ресторане Лоньон бросился к кабине:
— Это меня! Я жду звонка.
Все шло, как обычно. Мегрэ вернулся в свой кабинет немного отяжелевшим от пива и несколько обеспокоенным. Прежде чем сесть за стол, он налил себе стакан воды из-под крана.
Спустя десять минут в коридоре разыгралась примечательная сцена. Лоньон и еще один инспектор из восемнадцатого округа, корсиканец Альфонси, медленно поднимались по лестнице. Между ними шел человек, который, похоже, чувствовал себя весьма неловко. Лицо он закрывал шляпой.
Барону и его коллеге Жану Ружину, сидевшим перед дверью комиссара Бодарда, достаточно было одного взгляда, чтобы понять, в чем дело. Фотограф спешно налаживал аппарат.
— Кто это?
Они знали Лоньона. Они знали каждого работника полиции, точно так же, как сотрудников своей газеты. Когда два инспектора, состоящие не на службе в уголовной полиции, а в комиссариате Монмартра, приводят незнакомца на набережную Орфевр, который к тому же закрывает лицо шляпой, — это что-нибудь да значит.
— Это к Мегрэ?
Не отвечая, Лоньон направился к двери и деликатно постучал. Дверь открылась, и все трое скрылись за ней.
Барон и Жан Ружин были похожи на людей, которых только что одурачили, но поскольку каждый из них знал, что думает другой, то они промолчали.
— Ты успел их сфотографировать? — спросил Ружин Фотографа.
— Только шляпу перед его лицом.
— Вот так всегда. Давай быстрее в газету и возвращайся сюда. Не прозевать бы их, когда они будут выходить. Альфонси вышел почти сразу лее.
— Кто это?
Инспектор, казалось, был смущен.
— Я не могу ничего сказать.
— Почему?
— Это приказ.
— Чей? Кого вы поймали?
— Спросите комиссара Мегрэ.
— Есть подозрения?
— Не знаю.
— Новые предположения?
— Уверяю вас, мне ничего не известно.
— Спасибо за помощь.
— Я считаю, что если бы это был убийца, вы надели бы на него наручники.
Альфонси ушел с убитым видом, словно расстроился, что не мог сказать больше, чем положено. В коридоре стало по-прежнему тихо, будто полчаса тому назад здесь никакой суеты вовсе и не было.
Мошенник Макс Бернат вышел из финансового отдела, но он уже отошел на второй план. По старой дружбе журналисты задали несколько вопросов комиссару Бодарду.
— Он назвал фамилии?
— Еще нет.
— Он отрицает помощь политических лиц?
— Не отрицает, но и не признает.
— Когда состоится новый допрос?
— Как только подтвердятся некоторые сведения.
Мегрэ вышел из кабинета по-прежнему без пиджака, в расстегнутой рубашке и с сосредоточенным видом направился к кабинету начальника.
Это был еще один знак: несмотря на время отпусков, несмотря на жару, уголовная полиция готовилась к какой-то важной операции, и оба репортера думали о предстоящих допросах, иногда не прекращавшихся даже ночью. Но то, что происходило за закрытыми дверями, оставалось неизвестным.
Вернулся фотограф.
— Ты ничего не сказал в редакции?
— Нет, только проявил пленку и отпечатал снимки.
Через полчаса Мегрэ вышел от шефа и, отмахнувшись от репортеров, прошел к себе.
— Скажите хоть, имеет ли это отношение…
— Пока мне нечего вам сказать.
В шесть часов посыльный из пивной «Дофин» принес поднос с пивом и бутербродами. Люка вышел из своего кабинета и прошел к Мегрэ. В шляпе, сдвинутой на затылок, пронесся Жанвье и стремительно вскочил в одну из машин уголовной полиции.
Еще неожиданнее было появление Лоньона, который, как и Мегрэ, направился к начальнику. Не прошло и десяти минут, как он вышел оттуда и скрылся в кабинете инспекторов.
— Ты ничего не заметил? — спросил Барон своего коллегу.
— Соломенная шляпа!
Они плохо представляли себе инспектора Неудачника, как прозвали Лоньона и в полиции, и в кругах прессы, в столь легкомысленной шляпе.
— Это еще что!
— А в чем дело?
— У него красный галстук.
Он всегда носил темные пластмассовые воротнички.
— Что все это значит?
Барон знал все и делился секретами со снисходительной улыбкой.
— Его жена уехала в отпуск.
— Говорили, что она парализована.
— Была раньше.
— А теперь вылечилась?
Многие годы Лоньон вынужден был в перерывах между работой убирать лестницу, на кухне, квартиру на площади Константин-Пекер и вдобавок ко всему ухаживать за женой, которая однажды вдруг объявила себя инвалидом.
— Она познакомилась с новой жиличкой из меблированных комнат. Та рассказала ей о водах и вбила ей в голову поехать туда на лечение. Как ни странно, она отправилась одна, без мужа, который не может уехать сейчас из Парижа, а с этой соседкой. Обе они одногодки. Соседка — вдова.
Беготня из кабинета в кабинет все усиливалась. Почти все из бригады Мегрэ разъехались. Люка, распаренный, то приходил, то уходил. Время от времени показывался Лапуэнт. Им удалось поймать Мовуазена, но он был новичок, и из него невозможно было вытянуть ни слова. Вскоре приехала Маги, репортер утренней газеты, свежая, как будто и не было тридцатиградусной жары.
— Что ты собираешься тут делать?
— То же, что и вы.
— А именно?
— Ждать.
— Откуда ты узнала, что здесь что-то происходит?
Она пожала плечами и, достав помаду, провела по губам.
— Сколько их там? — кивнув на кабинет Мегрэ, спросила она.
— Пять или шесть. Их невозможно сосчитать: то приходят, то уходят. Они как будто меняют друг друга.
— Что-нибудь наклевывается?
— Во всяком случае, кажется, тут что-то заваривается.
— Им принесли пиво?
— Да.
Это была примета: когда Мегрэ приказывал принести пива — это значило, что засели они там надолго.
— Лоньон все время с ними?
— Да.
— Довольный?
— По нему не видно. На нем красный галстук.
— Почему?
— Жена уехала лечиться. Они поняли друг друга.
— Вы его видели?
— Кого?
— Того, кого они задержали?
— Все, кроме лица. Он закрывался шляпой.
— Ни старый, ни молодой. Насколько можно судить — за тридцать.
— Как одет?
— Как все. Ружин, какого цвета у него костюм?
— Серый, со стальным отливом.
— А по-моему, бежевый.
— А общий вид какой?
— Как у всякого прохожего на улице. На лестнице послышались шаги. Все обернулись. Маги пробормотала:
— Это, должно быть, мой фотограф.
Их стало пятеро, а в половине восьмого мальчик из пивной «Дофин» принес новую порцию пива и бутербродов.
На этот раз шла большая игра. Время от времени журналисты по очереди отправлялись в глубину коридора звонить в свои редакции.
— Есть пойдем?
— А вдруг он уйдет за это время?
— А если он будет тут сидеть всю ночь?
— Давайте закажем бутерброды!
— Давайте.
— И пива?
Солнце скрылось за крышами домов, но было еще светло, и прохладнее не стало.
В половине девятого Мегрэ, со слипшимися на лбу волосами, выглянул в коридор и собрался было что-то сказать репортерам, но дверь за ним снова захлопнулась.
— Нет, это ужасно!
— Я же говорю тебе, что мы просидим всю ночь. Ты был, когда допрашивали Месторино?
— Я тогда еще под стол пешком ходил.
— Двадцать семь часов.
— В августе?
— Я не помню, какой это был месяц, но…
— Может, перекинемся в картишки?
Залегли свет. Ночной дежурный занял свое место в глубине коридора.
— Как бы устроить сквознячок?
Служащий открыл окно, затем дверь в одном кабинете, в другом, и вскоре с трудом можно было почувствовать что-то, отдаленно напоминающее ветерок.
— Это все, что я могу сделать, господа.
Наконец в одиннадцать часов за дверью кабинета Мегрэ послышался шум. Первым вышел Люка, пропустил вперед неизвестного, который держал перед лицом шляпу. Замыкал шествие Лоньон. Все трое направились к лестнице, ведущей из уголовной полиции во Дворец правосудия и оттуда в тюрьму Сурисьер.
Фотографы вскочили. Вспышки озарили коридор. Менее чем через минуту дверь закрылась, и все бросились в кабинет Мегрэ, напоминавший поле битвы. Пустые стаканы, окурки, пепел, клочки бумаги, облако дыма под потолком. Мегрэ, по-прежнему без пиджака, мыл руки.
— Вы сообщите нам какие-нибудь сведения, комиссар? Как всегда в таких случаях, он смотрел на них широко раскрытыми глазами и, казалось, никого не узнавал.
— Сведения?
— Кто это?
— Кто?
— Человек, который вышел отсюда.
— Некто, с кем я имел продолжительную беседу.
— Свидетель?
— Мне нечего вам сказать.
— Вы арестовали его без ордера?
Его лицо приобрело виноватое выражение.
— Господа, как это ни прискорбно, но в настоящее время я не имею права делать какие-либо заявления.
— Вы рассчитываете сделать это в ближайшем будущем?
— Не знаю.
— Вы собираетесь повидать судью Комельо?
— Только не сегодня.
— Это связано с убийцей?
— Еще раз напоминаю, что я не уполномочен давать какую бы то ни было информацию.
— Вы возвращаетесь домой?
— Который час?
— Половина двенадцатого.
— В таком случае пивная «Дофин» еще открыта, и я отправляюсь туда перекусить.
Мегрэ, Жанвье и Лапуэнт ушли. Двое журналистов проводили их до пивной, где они пропустили по стаканчику за стойкой, пока эта троица усаживалась во втором зале и делала заказ уставшему и озабоченному официанту.
Через несколько минут к ним присоединился Лоньон, а Люка все еще не было.
Все четверо переговаривались вполголоса, и услышать, о чем идет речь или понять что-нибудь по движению губ, было невозможно.
— Тебя проводить, Маги?
— Не надо, я в редакцию.
Когда дверь за ними закрылась, Мегрэ потянулся и весело, по-молодому улыбнулся.
— Ну вот! — выдохнул он.
— Я думаю, они напишут об этом, — сказал Жанвье.
— А что они смогут написать?
— Не знаю, но они найдут способ сделать из этого сенсацию. Особенно малыш Ружин.
Тот был новичком, но дерзким и напористым.
— А если они догадаются, что их провели?
— Не должны.
Это был новый Лоньон, Лоньон, который с четырех часов пополудни выпил четыре стакана, а теперь не отказался и от кофе, предложенного начальником.
— Как поживает ваша жена, старина?
— Она написала, что лечение идет ей на пользу. Беспокоится о моих делах.
При этом он даже не улыбнулся. Он жил среди священных понятий и был оптимистом.
— Вы очень хорошо сыграли свою роль. Благодарю вас. Надеюсь, что, кроме Альфонси, в вашем комиссариате об этом никто не знает?
— Никто.
Было уже за полночь, когда они разошлись. На террасах, на улицах было многолюдно. Жители наслаждались ночной прохладой, которой так не хватало днем.
— Вы на автобусе?
Мегрэ покачал головой. Нет. Он предпочитает пройтись пешком, один. Пока он шел по улицам, возбуждение улеглось, а выражение лица стало серьезным, почти тревожным.
Несколько раз он проходил мимо одиноких женщин, жавшихся к домам и, казалось, готовых броситься бежать при одном лишь угрожающем жесте или окрике.
За шесть месяцев пять женщин, подобных этим, возвращавшихся к себе или направлявшихся к подругам, пять женщин были убиты на улицах Парижа одним и тем же преступником.
И что любопытно, все пять убийств совершены в одном из двадцати округов Парижа, в восемнадцатом, на Монмартре, и не просто в одном округе, но даже в одном квартале, ограниченном четырьмя станциями метро: «Ламарк», «Аббее», «Площадь Бланш», «Площадь Клиши».
Имена жертв, названия улиц и переулков, время преступлений стали известны читателям газет, а для Мегрэ превратились в навязчивую идею.
Он знал таблицу наизусть, мог рассказать ее, как басню, выученную в школе.
2 февраля. Авеню Рашель, совсем рядом с площадью Клиши, в двух шагах от бульвара Клиши и его фонарей; Арлетта Дютур, 28 лет, проститутка, проживала в меблированных комнатах на улице Амстердам.
Два удара ножом в спину, вызвавшие почти мгновенную смерть. Методически разрезана вся одежда. Несколько поверхностных порезов на теле.
Никаких следов насилия. Дешевые украшения, сумочка с деньгами не тронуты.
3 марта. Улица Лепик, немного выше мельницы Галет. 20.30. Джозефина Симмер, родилась в Мюльхаузене, акушерка, 43 года. Жила на улице Ламарк и возвращалась от клиентки с улицы Бутт.
Один удар ножом, прямо в сердце. Разрезана одежда и порезы на теле. Акушерский чемоданчик валялся на тротуаре рядом с ней.
17 апреля. По аналогии с датами 2 февраля и 3 марта, новое нападение ожидалось 4 апреля, но в этот день ничего не произошло. Улица Этекс, у ограды кладбища Монмартра, почти перед больницей Бретоно. 21.03. Моника Жюто, портниха, 24 года, не замужем, жившая с матерью на бульваре Батиньоль. Возвращалась от своей приятельницы с авеню Сент-Уэн. Шел дождь, она была с зонтиком.
Три удара ножом. Порезы. Никаких следов ограбления.
15 июня. Между 21.20 и 21.30. Улица Дюрантин, тот же сектор. Мари Бернард, вдова, 52 года, служащая почты, с дочерью и зятем занимала квартиру на бульваре Рошешуар.
Два удара ножом. Второй удар задел сонную артерию. Порезы. Следов ограбления нет.
21 июля. Пока последняя жертва. Жоржетта Лекуэн, замужем, мать двоих детей, 31 год, жила на улице Лепик, недалеко от того места, где было совершено второе нападение.
Ее муж работал в ночную смену в гараже. Один ребенок был болен. Она шла вниз по улице Толозе в поисках открытой аптеки и была убита в 21.25 прямо перед танцплощадкой. Один удар. Порезы.
Это было монотонно и отвратительно.
Полиция квартала Гранд-Карьер была усилена. Лоньон, как и его коллеги, перенес свой отпуск на неопределенный срок. Да и будет ли он вообще?
Улицы патрулировались. Повсюду были расставлены посты. Но все это и во время второго, третьего, четвертого и пятого убийств.
— Устал? — спросила мадам Мегрэ, открывая дверь в тот самый момент, когда ее муж только ступил на площадку.
— Жарко.
— По-прежнему ничего?
— Ничего.
— Только что по радио я слышала о какой-то суматохе на набережной Орфевр.
— Уже?
— Предполагают, что напали на след убийцы в восемнадцатом. Это правда?
— Более или менее.
— У вас есть зацепка?
— Ничего не знаю.
— Ты обедал?
— Да, полчаса тому назад.
Она не настаивала, и немного позже оба уже спали. Окно в спальню было открыто.
На следующий день комиссар вошел в кабинет в девять часов, времени читать газеты не оставалось. Он было собрался их просмотреть, как зазвонил телефон. Он сразу узнал своего собеседника.
— Мегрэ?
— Да, господин судья.
Это был Комельо, занимавшийся делом о пяти убийствах на Монмартре.
— Это все правда?
— Что вы имеете в виду?
— То, что написано в утренних газетах.
— Я их еще не видел.
— Вы произвели арест?
— Нет, насколько я знаю.
— Я предпочел бы, чтобы вы сейчас же пришли ко мне.
— Охотно, господин судья.
Во время разговора вошел Люка. Он понял гримасу комиссара, когда тот сказал:
— Скажи шефу, что я во Дворце и, наверное, не вернусь вовремя для доклада.
Он пошел тем же путем, что вчера шли Лоньон, Люка и таинственный посетитель уголовной полиции, человек со шляпой перед лицом. В коридоре служащие суда, жандармы приветствовали его, обвиняемые и свидетели, ожидавшие приема, кивали головой.
— Входите. Читайте.
От Комельо можно ожидать всего. Он был взвинчен. Его усики дрожали от возмущения.
Один заголовок гласил:
«Поймает ли наконец полиция убийцу?»
Другой:
«Тревога на набережной Орфевр. Это маньяк Монмартра?»
— Должен вам заметить, комиссар, что вчера в четыре часа дня я был здесь, в своем кабинете. Я был здесь и в пять, и в шесть часов. Я не уходил, занимаясь делами, до без десяти семь. Потом меня можно было найти дома, куда вы могли бы позвонить, затем у друзей, тем более что я оставил их адрес своей прислуге.
Мегрэ слушал почтительно, не шевелясь.
— Когда случается что-нибудь важное…
Подняв голову, комиссар пробормотал:
— Ничего важного не произошло.
Комельо, которому трудно было уже остановиться, резко ударил газетами по руке.
— А это? Вы хотите сказать, что все это выдумали журналисты?
— Предположения.
— Другими словами, ничего не произошло, а есть журналисты, которые предполагают о неизвестном, доставленном в ваш кабинет, и которого допрашивали в течение шести часов, и которого вы потом доставили в Сурисьер, и которого…
— Я никого не допрашивал, господин судья. Комельо, казалось, был потрясен, ничего не понимал:
— Вам следует объяснить, в чем дело, чтобы я, в свою очередь, мог доложить генеральному прокурору. Он первым делом позвонил мне…
— Некто вчера в обществе двух инспекторов пришел навестить меня.
— Это тот, кого задержали инспектора?
— Речь идет о дружеском визите.
— Именно поэтому этот человек скрывал свое лицо под шляпой?
Комельо показал на фотографию, напечатанную на первых полосах газет.
— Должно быть, случайность, механическое движение. Мы мило беседовали…
— В течение шести часов?
— Время быстро летит.
— Вы заказывали бутерброды и пиво.
— Так точно, господин судья. Снова удар газетами по руке.
— Я достаточно хорошо информирован о ваших делах?
— Несомненно.
— Кто этот человек?
— Прекрасный малый по имени Мазет. Пьер Мазет, работал у меня двенадцать лет и вот приехал сдавать экзамены. Для быстрого продвижения или от несчастной любви он попросился в Экваториальную Африку, где и прожил пять лет.
Комельо, совсем запутавшись, смотрел на Мегрэ, нахмурив брови, думая, уж не насмехается над ним комиссар.
— Ему пришлось покинуть Африку из-за лихорадки: врачи посоветовали вернуться. Когда он поправится, он, возможно, вернется в уголовную полицию.
— И все это вы инсценировали, чтобы журналисты уверились, что что-то происходит?
Мегрэ подошел к двери, убедился, что никто не подслушивает.
— Да, господин судья, — сказал он наконец. — Мне нужен был человек с неброскими приметами или человек, неизвестный ни полиции, ни прессе. Бедняга Мазет сильно изменился за это время службы в Африке. Вы понимаете?
— Не очень.
— Я ничего не сказал прессе. Я не проронил ни слова о том, что этот визит имеет какое-нибудь отношение к убийствам на Монмартре.
— Но вы не отрицали.
— Я повторил, что не могу ничего сказать, и это было правдой.
— И вот результат! — воскликнул судья, показывая на газеты.
— Именно такой результат я и хотел получить.
— Без моего ведома, как обычно. Не посвятив меня…
— В конце концов, господин судья, зачем вам делить со мной ответственность?
— На что вы надеетесь?
Мегрэ, зажав трубку в зубах, с задумчивым видом раскурил ее и медленно произнес:
— Я еще не знаю, господин судья. Я просто надеюсь, что из этого что-нибудь выйдет.
Комельо совсем растерялся и теперь уставился на трубку Мегрэ, к которой никак не мог привыкнуть. Мегрэ был единственным человеком, курившим в его кабинете, и судья рассматривал это как своего рода вызов.
— Присаживайтесь, — произнес он наконец с сожалением.
И прежде чем сесть самому, он направился открыть окно.
Глава 2
Теории профессора Тиссо
В прошлую среду вечером Мегрэ с лесной отправились к соседям на улицу Пикпюс. Обычай ежемесячных вечеров у доктора Пардона был заведен чуть больше года тому назад и продолжался с небольшими изменениями до сих пор.
Пардон, как правило, кроме четы Мегрэ, приглашал того или иного своего коллегу, почти всегда человека интересного, известного как личность, прославившаяся своими открытиями, и всегда комиссар оказывался в обществе какого-нибудь профессора или великого ученого.
Поначалу он чувствовал себя не совсем в своей тарелке, потому что его все время расспрашивали, учили, задавали бесчисленные вопросы. Всем хотелось с ним поговорить, им было любопытно. Но вскоре они находили общие темы, и беседы после ужина, за старым ликером, в тихом салоне Пардона с открытыми окнами, выходящими на многолюдную улицу, продолжались до поздней ночи.
Не раз во время этих бесед его визави серьезно смотрел на Мегрэ и спрашивал:
— Вы никогда не пытались заняться медициной?
И он отвечал, слегка краснея, что это было его призванием и что смерть отца заставила прекратить занятия.
Интересно, как они об этом догадывались спустя столько лет? Их манеры интересоваться человеком, оценивать свой труд и неудачи были сходны.
И полицейский не пытался скрывать, что ему приятно, когда профессор со всемирно известным именем разговаривал с ним, как со своим коллегой.
Пригласил ли Пардон его в связи с убийствами на Монмартре, в течение шести месяцев занимавшими умы многих? Возможно. Он был простым в обращении человеком, но в то же время обладал какой-то деликатностью. В этом году он взял отпуск рано, в июне, так как нашел себе замену только на этот месяц.
Когда Мегрэ и его жена вошли, еще одна пара уже сидела за аперитивом: по-крестьянски угловатый мужчина, загорелый, с седыми волосами, и необыкновенно живая смуглая женщина.
— Мои друзья Мегрэ… Мадам Тиссо… Профессор Тиссо… — представил их Пардон.
Тиссо был заведующим известной больницей для душевнобольных на улице Кабанис. Его часто вызывали в суд в качестве эксперта, однако Мегрэ как-то не подвернулась возможность с ним познакомиться, и сейчас перед ним предстал веселый, гуманный и обаятельный ученый-психиатр.
Сразу же сели за стол. Было жарко, но к концу ужина пошел чудесный легкий дождь, и его мягкий шорох сопровождал их весь вечер.
Тиссо не брал отпуска, так как, хотя у него и была в Париже квартира, он каждый вечер возвращался в свое имение в Виль-д'Аврай.
Как и все его предшественники, он начал с разговора о том, о сем и в то же время быстрыми взглядами, набрасывая портрет, посматривал на Мегрэ. Женщины по обыкновению уединились в уголке.
Пардон, как правило, кроме четы Мегрэ, приглашал того или иного своего коллегу, почти всегда человека интересного, известного как личность, прославившаяся своими открытиями, и всегда комиссар оказывался в обществе какого-нибудь профессора или великого ученого.
Поначалу он чувствовал себя не совсем в своей тарелке, потому что его все время расспрашивали, учили, задавали бесчисленные вопросы. Всем хотелось с ним поговорить, им было любопытно. Но вскоре они находили общие темы, и беседы после ужина, за старым ликером, в тихом салоне Пардона с открытыми окнами, выходящими на многолюдную улицу, продолжались до поздней ночи.
Не раз во время этих бесед его визави серьезно смотрел на Мегрэ и спрашивал:
— Вы никогда не пытались заняться медициной?
И он отвечал, слегка краснея, что это было его призванием и что смерть отца заставила прекратить занятия.
Интересно, как они об этом догадывались спустя столько лет? Их манеры интересоваться человеком, оценивать свой труд и неудачи были сходны.
И полицейский не пытался скрывать, что ему приятно, когда профессор со всемирно известным именем разговаривал с ним, как со своим коллегой.
Пригласил ли Пардон его в связи с убийствами на Монмартре, в течение шести месяцев занимавшими умы многих? Возможно. Он был простым в обращении человеком, но в то же время обладал какой-то деликатностью. В этом году он взял отпуск рано, в июне, так как нашел себе замену только на этот месяц.
Когда Мегрэ и его жена вошли, еще одна пара уже сидела за аперитивом: по-крестьянски угловатый мужчина, загорелый, с седыми волосами, и необыкновенно живая смуглая женщина.
— Мои друзья Мегрэ… Мадам Тиссо… Профессор Тиссо… — представил их Пардон.
Тиссо был заведующим известной больницей для душевнобольных на улице Кабанис. Его часто вызывали в суд в качестве эксперта, однако Мегрэ как-то не подвернулась возможность с ним познакомиться, и сейчас перед ним предстал веселый, гуманный и обаятельный ученый-психиатр.
Сразу же сели за стол. Было жарко, но к концу ужина пошел чудесный легкий дождь, и его мягкий шорох сопровождал их весь вечер.
Тиссо не брал отпуска, так как, хотя у него и была в Париже квартира, он каждый вечер возвращался в свое имение в Виль-д'Аврай.
Как и все его предшественники, он начал с разговора о том, о сем и в то же время быстрыми взглядами, набрасывая портрет, посматривал на Мегрэ. Женщины по обыкновению уединились в уголке.