Сименон Жорж. Мегрэ в «Пикреттс»

   — Созналась, что у нее фальшивые документы и она страшно боится разоблачения.
   — А как у нее с образованием?
   — Не знаю. Ясно было одно: это ремесло не для нее. О себе она не откровенничала. Намекнула лишь на какого-то мужчину, от которого никак не может избавиться. Сказала, что во всем виновата сама, но теперь слишком поздно, что я не должен приходить — наши встречи только напрасно причиняют ей боль. Потому-то я и думаю, что Арлетта влюбилась в меня. Она вцепилась мне в руки и не отпускала их ни на минуту.
   — Она была уже пьяна?
   — Возможно. Выпила — наверняка, но собой еще владела. Насколько я знаю, она почти всегда такая: взвинченная, в глазах или тоска, или безумное веселье.
   — Ты с ней спал?
   В брошенном на комиссара взгляде мелькнула почти что ненависть.
   — Нет!
   — Но предлагал?
   — Нет!
   — А она?
   — Никогда.
   — Она что, строила из себя девственницу?
   — Она ненавидела мужчин: слишком много от них натерпелась.
   — Почему?
   — Из-за этого.
   — Из-за чего?
   — Из-за того, что они с ней вытворяли. Она была совсем молоденькой, когда, не знаю уж при каких обстоятельствах, это случилось с ней впервые, вызвав глубокое потрясение. Воспоминания неотступно преследовали ее. Она все время говорила мне о мужчине, которого боялась.
   — Об Оскаре?
   — Имени она не называла. Думаете, разыгрывала меня, наивного? Пусть. Она мертва, значит, не зря боялась.
   — Тебе не хотелось переспать с ней?
   — В первый вечер, — признался он, — когда мы пришли с приятелем. Вы видели ее живой? Ах да, накоротке, сегодня утром, она уже падала от усталости. Если бы вы увидели ее в другое время, то поняли бы… Ни одна женщина…
   — Ни одна?
   — Может, я и преувеличиваю, но Арлетта вызывала желание у всех мужчин. Когда она выступала со своим номером…
   — С Фредом она спала?
   — Терпела его, как и остальных. Мегрэ пытался выяснить, насколько откровенной была Арлетта в своих разговорах.
   — Где?
   — В кухне. Роза все знала. Она молчит, потому что боится потерять мужа. Вы видели ее?
   Мегрэ кивнул.
   — Она сказала, сколько ей лет?
   — Пожалуй, за пятьдесят.
   — Почти семьдесят. Фред на двадцать лет моложе. В свое время она была, наверное, одной из самых красивых женщин, ее содержали богачи. Роза действительно любит мужа. Она делает вид, что не ревнует и не возражает, чтобы все происходило в доме, — так ей спокойнее, понимаете?
   — Понимаю.
   — Наибольшую опасность представляла Арлетта, и Роза глаз не спускала с танцовщицы. Однако именно на Арлетте и держалось заведение. Не будь ее, туда никто не пошел бы. Остальные — обычные девушки, каких полно в монмартрских кабаре.
   — Что произошло прошлой ночью?
   — Вы же знаете.
   — Она сказала Люкасу, что с ней был ты, правда, назвала лишь имя.
   — Я был там до половины третьего.
   — За каким столиком?
   — За шестым.
   Лапуэнт говорил как завсегдатай и в то же время как сотрудник их общего учреждения.
   — В соседней кабине были посетители?
   — В четвертой нет, а в восьмой целая компания, мужчины и женщины, которые сильно шумели.
   — Значит, если бы в четвертой кто-то был, ты мог и не заметить?
   — Заметил бы. Я не хотел, чтобы меня подслушивали, поэтому иногда вставал и заглядывал за перегородку.
   — Ты не видел за одним из столиков пожилого мужчину, невысокого, коренастого, с сединой?
   — Нет.
   — А когда разговаривал с Арлеттой, тебе не показалось, что она к чему-то прислушивается?
   — Нет, уверен, что нет.
   — Не возражаешь вести расследование со мной? Лапуэнт удивленно посмотрел на Мегрэ, и его вдруг охватила волна признательности.
   — Вы хотите, несмотря ни на что…
   — Слушай внимательно. В четыре утра, выйдя из «Пикреттс», Арлетта отправилась в комиссариат на улице Ларошфуко. По словам снимавшего показания бригадира, она была крайне возбуждена, пошатывалась.
   Арлетта сообщила о двоих мужчинах, которые сидели за четвертым столиком, в то время как вы с ней были за шестым; она подслушала их разговор.
   — Зачем она это сказала?
   — Понятия не имею. Узнаем — продвинемся на шаг вперед. Но это не все. Те двое говорили о какой-то графине, которую один из них собирался убить. Когда они уходили, Арлетта, по ее словам, видела со спины мужчину средних лет, широкоплечего, невысокого, с сединой. Ей показалось, что мужчину называли Оскаром.
   — Но тогда и я слышал бы.
   — Я встречался с Фредом и его женой. Оба в один голос утверждают, что за четвертым столиком ночью никого не было, как не было в «Пикреттс» и человека с такими приметами. Следовательно, Арлетта что-то узнала, но как — не хотела или не могла сказать. Она была пьяна — это твои слова — и думала, что вряд ли удастся проверить, где сидели посетители. Улавливаешь?
   — Да. Но откуда она взяла это имя? Зачем?
   — Вот именно. За язык ее не тянули. Она сказала сама. Значит, у нее была причина. И эта причина — попытка навести нас на след. Дальше. В комиссариате она все утверждала категорично, а здесь, проспавшись, стала сдержаннее, и у Люкаса сложилось впечатление, что она охотно взяла бы свои слова обратно.
   Теперь-то мы знаем, что она не шутила.
   — Я уверен!
   — Она вернулась домой, и кто-то прятавшийся в шкафу в спальне задушил ее. Но этот кто-то хорошо знал Арлетту, знал ее квартиру, возможно, имел ключ.
   — А графиня?
   — Пока ничего нового. Или ее не убили, или труп еще не обнаружен, что вполне вероятно. Арлетта никогда не говорила тебе о графине?
   — Никогда.
   Лапуэнт долго смотрел на письменный стол, потом как бы невзначай спросил:
   — Она долго мучилась?
   — Нет. Убийца был очень сильный — она даже не сопротивлялась.
   — Она все еще там?
   — Нет. Ее отправили в Институт судебно-медицинской экспертизы.
   — Можно взглянуть?
   — Сначала поешь
   — Что мне делать потом?
   — Сходи к ней домой на Нотр-Дам-де-Лоретт. Ключ возьми у Жанвье. Мы уже обследовали квартиру, но, может, тебе — ведь ты ее знал, что-то подскажет какая-нибудь мелочь.
   — Спасибо, — горячо поблагодарил Лапуэнт, уверенный, что Мегрэ дает ему задание только из любезности.
   На фотографии — они лежали у него на столе, прикрытые папками, — комиссар даже не намекнул.
   Ему доложили, что в коридоре, надеясь получить информацию, ожидают несколько журналистов. Он пригласил их, рассказал о деле, но не все, зато каждому вручил фотографию Арлетты в черном шелковом платье.
   — Сообщите также, — попросил он, — что мы будем признательны некой Жанне Леле, которая живет сейчас под другой фамилией, если она даст о себе знать. Мы гарантируем полное соблюдение тайны и ни в коем случае не собираемся осложнять ей жизнь.
   Обедал он довольно поздно у себя дома, а потом вернулся на набережную Орфевр, чтобы ознакомиться с досье Альфонси. Под нудным мелким дождем Париж по-прежнему выглядел призрачным, а уличная суета казалась попыткой прохожих выбраться из этого аквариума.
   Хотя досье хозяина «Пикреттс» выглядело весьма внушительным, ничего существенного там не оказалось. Уже в двадцать лет, отслужив действительную в африканских войсках, он жил за счет проститутки с Севастопольского бульвара и дважды арестовывался за драки и поножовщину.
   Затем он на несколько лет исчез из поля зрения и вновь вынырнул уже в Марселе, где поставлял девочек для публичных домов Юга. В свои двадцать восемь, еще не будучи хозяином положения, Альфонси котировался довольно высоко среди себе подобных и больше не вмешивался в стычки в барах Старого порта.
   В тот период ничего противозаконного с его стороны не наблюдалось, за исключением, правда, крупных неприятностей, связанных с одной семнадцатилетней девицей, которую он по фальшивым документам определил в «Парадиз» в городе Безье.
   И вновь тишина. Известно только, что он с несколькими своими подопечными отбыл на борту итальянского судна в Панаму, где стал заметной фигурой.
   В сорок лет Альфонси в Париже, живет с Розали Дюмон, попросту Розой, увядающей дамочкой, содержательницей массажного салона на улице Мучеников. Охотно посещает скачки, бокс, известен как любитель пари.
   В конце концов он женится на Розе, и они открывают «Пикреттс», который сначала был всего лишь неприметным баром для завсегдатаев.
   Жанвье тоже находился на улице Нотр-Дам-де-Ло-ретт, но не в квартире. Он опрашивал соседей — и не только жильцов дома, но и владельцев близлежащих лавочек — всех, кто мог хоть что-нибудь знать. Тем временем Люкас в одиночестве, что повергло его в мрачное настроение, заканчивал дело об ограблении на набережной Жавель.
   Было без десяти пять, но уже давно стемнело, когда зазвонил телефон. Мегрэ ждал этого звонка и наконец услышал:
   — Центральный пульт дежурной части.
   — Графиня? — не удержался Мегрэ.
   — Во всяком случае, какая-то графиня. Правда, не знаю — ваша ли. Только что звонили с улицы Виктор-Массе. Несколько минут назад привратница обнаружила, что одна из квартиросъемщиц убита. Возможно, прошлой ночью.
   — Графиня?
   — Графиня фон Фарнхайм.
   — Огнестрельное оружие?
   — Задушена. Других сведений пока нет. Полиция квартала уже на месте.
   Через несколько минут комиссар ехал в такси, которое бесконечно долго тащилось через центр Парижа. Проезжая по улице Нотр-Дам-де-Лоретт, он увидел выходившего из овощной лавки Жанвье. Мегрэ остановил такси, окликнул инспектора:
   — Садись. Убита графиня!
   — Настоящая?
   — Пока не знаю. Здесь рядом. Все в одном квартале.
   И действительно, от бара на улице Пигаль до квартиры Арлетты не было и пятисот метров; между баром и улицей Виктор-Массе примерно столько же.
   В отличие от утренних событий перед полицейским у двери уютного и с виду спокойного здания толпилось человек двадцать зевак.
   — Комиссар здесь?
   — Его не было на участке. Здесь инспектор Лоньон.
   Бедный Лоньон, ему так хочется отличиться! Но всякий раз, как он выезжает на дело, его преследует рок: появляется Мегрэ и все забирает в свои руки.
   Привратницы на месте не было. На ступеньках лестницы, отделанной под мрамор, лежала толстая, закрепленная медными штангами ковровая дорожка цвета бордо. Пахло затхлостью, словно жили здесь одни старики, которые никогда не открывают окна. Стояла удивительная тишина: пока комиссар и Жанвье поднимались, не раздалось ни единого звука. Лишь на пятом этаже открылась дверь, и они увидели мрачного длинноносого Лоньона и маленькую толстушку с нелепым шиньоном на голове.
   В комнате, куда они вошли, тускло горел торшер под пергаментным абажуром. Духота ощущалась еще сильнее, чем во всем доме. Едва переступив порог квартиры, вдруг, неизвестно почему, начинало казаться, что все это далеко от Парижа, от остального мира, от уличного дождя, от людей на тротуарах, от гудков такси и потока автобусов, скрипящих тормозами при каждой остановке. Было так жарко, что Мегрэ, не раздумывая, снял пальто.
   — Где она?
   — В комнате.
   Комната представляла собой, по крайней мере в прежние времена, нечто вроде гостиной, но каждый входящий сюда погружался в мир не имеющих названия предметов. Такой могла быть только квартира, идущая на распродажу: мебель стояла в самых неожиданных местах.
   Везде бутылки, литровые бутылки из-под дешевого красного вина, что потягивают из горлышка землекопы на стройках, запивая им колбасу. Была здесь и колбаса, но не на тарелке, а на промасленной бумаге, вместе с остатками курицы, кости которой валялись на ковре.
   Ковер был потертый, невероятно грязный, как, впрочем, и все остальное; стул без ножки; из кресла торчал волос, а пергаментный бесформенный абажур потемнел от старости.
   В соседней комнате на не убиравшейся уже несколько дней кровати без простыней лежал полуголый, именно полуголый труп; верхняя часть туловища прикрыта коротенькой ночной рубашкой, нижняя — раздувшаяся, отвратительно белая, обнажена.
   Мегрэ сразу увидел мелкие синяки на бедрах и понял, что сейчас найдет и иглу; он нашел их две — одну, сломанную, на каком-то подобии ночного столика.
   Убитая выглядела не меньше чем на шестьдесят — точнее определить было трудно. Никто к ней еще не прикасался. Ждали врача. Не вызывало сомнений, что смерть наступила уже давно.
   Матрац был взрезан по всей длине, часть волоса вытащена.
   Здесь, как и в первой комнате, валялись бутылки, остатки пищи, посредине стоял ночной горшок с испражнениями.
   — Она жила одна? — спросил Мегрэ, оборачиваясь к привратнице.
   Та, поджав губы, кивнула.
   — К ней часто приходили?
   — Если бы к ней приходили, она, наверно, убрала бы всю эту грязь.
   И, словно оправдываясь, добавила:
   — Я сюда уже года три не входила.
   — Она вас не впускала?
   — Да мне и не хотелось.
   — У нее не было служанки или приходящей прислуги?
   — Никого. Появлялась изредка только подружка, такая же чокнутая.
   — Вы ее знаете?
   — Как зовут — не знаю, а так вижу иногда в квартале. Она еще не дошла до ручки. Во всяком случае, когда я видела ее в последний раз, но это было давненько.
   — Вы знали, что ваша жиличка наркоманка?
   — Знала, что она тронутая.
   — Вы уже служили здесь, когда она сняла квартиру?
   — Будь я здесь, она не получила бы ее. Мы с мужем переехали сюда три года назад, а она в доме уже лет восемь. Я все перепробовала, чтобы выселить ее.
   — Она действительно графиня?
   — Говорят. Во всяком случае, замужем была за графом, а вот до этого наверняка представляла собой не Бог весть что.
   — У нее были деньги?
   — Наверно. Умерла-то ведь она не от голода.
   — Не заметили, к ней никто не поднимался?
   — Когда?
   — Сегодня ночью или утром.
   — Нет. Подружка ее не приходила, молодой человек тоже.
   — Что за молодой человек?
   — Вежливый, болезненного вида юноша, который заходил к ней и называл тетей.
   — Как зовут, не знаете?
   — Никогда не интересовалась. А вообще дом спокойный. Жильцы второго этажа — редкие гости в Париже; на третьем-генерал в отставке. Видите, какой дом. А эта такая грязнуля, что я затыкала нос, проходя мимо ее квартиры.
   — Она когда-нибудь вызывала врача?
   — Вызывала, и чуть ли не дважды в неделю. Напьется вина или еще чего, не знаю, и начинает умирать. Вот и звонила врачу. Но тот не торопился приходить — не впервой.
   — Врач из вашего квартала?
   — Да, доктор Блок, живет через три дома отсюда.
   — Обнаружив труп, вы позвонили ему?
   — Нет. Не мое это дело. Я сообщила в полицию. Пришел инспектор, потом вы.
   — Жанвье, свяжись с доктором Блоком. Попроси его прийти, и побыстрее.
   Жанвье стал искать телефон; он оказался в маленькой комнатушке на полу, среди старых журналов и растрепанных книг.
   — В здание можно пройти незамеченным?
   — Как везде, — с ехидцей парировала привратница. — Свое дело я знаю не хуже других, и даже лучше многих: на лестнице ни пылинки не найдете.
   — В доме только одна лестница?
   — Есть черный ход, но им почти не пользуются. В любом случае надо проходить мимо привратницкой.
   — Вы там постоянно?
   — Да, разве что пробегусь по магазинам: привратницы тоже едят.
   — Когда вы уходите за продуктами?
   — Утром, в половине девятого, после того как разнесу почту.
   — Графиня получала письма?
   — Только рекламные проспекты. От коммерсантов, которых соблазняло ее имя в справочнике, — как же, графиня!
   — Вы знаете, господина Оскара?
   — Какого Оскара?
   — Какого-нибудь.
   — Мой сын — Оскар.
   — Сколько ему лет?
   — Семнадцать. Он ученик столяра в мастерской на бульваре Барбес.
   — Живет с вами?
   — Разумеется.
   Жанвье, повесив трубку, сообщил:
   — Доктор дома. Примет двух пациентов и сразу придет.
   Инспектор Лоньон старался ни к чему не прикасаться и делал вид, что ответы привратницы его ничуть не интересуют.
   — Ваша жиличка никогда не получала писем на банковских бланках?
   — Ни разу.
   — А из дома часто выходила?
   — Бывало, что по две недели не показывалась и в квартире — ни звука. Я даже думала, уж не умерла ли она. Валялась, наверно, на кровати в грязи. Потом наряжалась, надевала шляпу, перчатки; посмотришь — дама да и только, если бы не вечно блуждающий взгляд.
   — Она подолгу оставалась на улице?
   — Когда как. Иногда несколько минут, иногда целый день. И возвращалась с кучей пакетов. А вино ей приносили ящиками. Всегда дешевое красное, которое она покупала в лавке на улице Кондорсе.
   — Вино приносили в квартиру?
   — Нет, ящик ставили у дверей. Я всякий раз ругалась с рассыльным, потому что он не хотел подниматься по черной лестнице, — там, видите ли, темно и он боялся разбиться.
   — Как вы узнали о ее смерти?
   — Я даже не подозревала об этом.
   — Но дверь-то открыли вы.
   — Никогда этого не делала и не сделала бы.
   — Что вы хотите сказать?
   — Сейчас мы с вами на пятом этаже, а на шестом — немощный старик. Я у него прибираю и приношу ему поесть. Он служил в управлении прямых налогов. Старик живет у нас много лет, полгода назад он потерял жену. Вы, может, читали в газетах: в десять утра она шла на рынок на улицу Лепик и на площади Бланш ее сбил автобус.
   — Когда вы убираете его квартиру?
   — Около десяти. А потом, спускаясь вниз, подметаю лестницу.
   — Сегодня утром тоже подметали?
   — Конечно.
   — Но первый раз поднимаетесь с почтой?
   — Только не на шестой. Старик редко получает письма да и не особенно спешит их читать. Жильцы третьего этажа работают, уходят рано, в половине девятого, и забирают почту сами.
   — Даже если вас нет на месте?
   — Даже отлучаясь, я не закрываю привратницкую на ключ. Покупки делаю на улице и время от времени посматриваю на дом. Я открою окно, не возражаете?
   Все задыхались от жары. Они вернулись в первую комнату; только Жанвье, как и утром на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, остался осматривать ящики и шкафы.
   — Значит, вы не поднимаетесь с почтой выше третьего этажа?
   — Нет.
   — Итак, около десяти, поднимаясь на шестой, вы проходили мимо этой двери.
   — И заметила, что она приоткрыта. Меня это несколько удивило. Когда спускалась, как-то не обратила внимания. Приготовив старику обед, снова поднялась наверх только в половине пятого — я обычно кормлю его в это время. Спускаясь, я опять заметила, что дверь приоткрыта, и машинально, вполголоса, позвала:
   — Госпожа графиня!
   Ее так все зовут. Имя у нее какое-то иностранное и очень трудное. Проще сказать «графиня». Никто не ответил.
   — Свет в квартире горел?
   — Да. Я здесь ни к чему не прикасалась. И эта лампа уже горела.
   — А в комнате?
   — Как и сейчас. Я ничего не трогала. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Заглянув в приоткрытую дверь, я позвала снова. Потом скрепя сердце вошла. Я весьма чувствительна к дурным запахам и, подойдя к комнате, все увидела.
   Я бросилась вниз, позвонила в полицию. В доме, кроме старика, никого не было, и я, чтобы не оставаться одной, побежала к соседке-привратнице, она моя подружка. Все спрашивали, что случилось. Когда прибыл инспектор, у дверей уже собралось несколько человек.
   — Благодарю. Как вас зовут?
   — Госпожа Обен.
   — Благодарю вас, госпожа Обен. Можете вернуться к себе. Там кто-то пришел, наверно доктор.
   Но это был не доктор Блок, а судебно-медицинский эксперт, тот же, что утром на квартире Арлетты.
   Пожав комиссару руку, он покровительственно кивнул Лоньону и, подойдя к порогу спальни, воскликнул:
   — Опять!
   Синева на горле не оставляла сомнений в способе убийства графини, а пятна на бедрах ясно показывали степень интоксикации. Доктор понюхал иглу, пожал плечами.
   — Морфий.
   — Вы знаете убитую?
   — Никогда не видел, хотя в квартале знаю кое-кого из таких. Ее что, ограбили?
   Врач указал на разрезанный матрац с вылезшим волосом.
   — Она была богата?
   — Пока неизвестно, — ответил Мегрэ. Жанвье, долго копавшийся в замке шкафа перочинным ножом, вдруг объявил:
   — А вот и бумаги.
   Кто-то быстро, молодо поднимался по лестнице. Доктор Блок.
   Мегрэ отметил, что судебно-медицинский эксперт лишь слегка кивнул доктору Блоку, но руки своему коллеге не подал.
 
 
   Слишком матовый цвет лица, слишком сверкающие глаза, черные жирные волосы. Доктор Блок не успел ни послушать уличных зевак, ни переговорить с привратницей. Жанвье по телефону не сообщил ему, что графиня убита, а сказал только, что она мертва и что комиссар просит его прийти.
   Взлетев по лестнице, он, взволнованный, озирался по сторонам и, видимо, перед уходом сделал себе укол. Казалось, его ничуть не удивило, что коллега не пожал ему руки, а сам он не настаивал. У него был вид человека, готового к неприятностям.
   Переступив порог спальни, доктор явно почувствовал облегчение. Графиня была задушена, и его это не касалось.
   Не прошло и минуты, как Блок вновь обрел уверенность и даже некую агрессивную надменность.
   — Почему вызвали именно меня? — спросил он, прощупывая почву.
   — Потому что привратница назвала вас врачом этой дамы.
   — Я видел ее всего несколько раз.
   — По какому поводу?
   Блок, не скрывая, что удивлен вопросом, повернулся к коллеге.
   — Вам, полагаю, не надо объяснять, что эта женщина наркоманка? Накачавшись зельем, она, как это часто бывает, впадала в депрессию и тогда в панике вызывала меня. Она очень боялась смерти.
   — Вы давно ее знаете?
   — Я в этом квартале всего три года.
   Ему было около тридцати. Мегрэ мог поклясться, что Блок — холостяк и сам пристрастился к морфию, едва начав практиковать, а возможно, и в годы учения. Монмартр врач выбрал не случайно — легко догадаться, в каких кругах он подбирал себе пациентов.
   Далеко он, конечно, не пойдет — рыльце в пушку.
   — Что вы о ней знаете?
   — Имя, адрес — они в карточке. И еще, что наркотиками она балуется лет пятнадцать.
   — Сколько же ей сейчас?
   — Сорок восемь — сорок девять. Глядя на истощенное тело графини, на ее жидкие бесцветные волосы, в это верилось с трудом.
   — Разве наркоманы питают пристрастие к алкоголю?
   — Случается.
   Руки его слегка дрожали, как у пьяниц по утрам, с одной стороны лица в нервном тике дергались губы.
   — Вы, надеюсь, пытались отучить ее от наркотиков?
   — Сначала да, но мне не удалось — случай был почти безнадежный. Она не вызывала меня неделями.
   — Она звонила вам, когда наркотики у нее кончались, но требовались любой ценой?
   Блок взглянул на коллегу. К чему отрицать? И так все ясно — стоило посмотреть на труп, на квартиру.
   — Думаю, нет необходимости читать вам лекцию. Дойдя до определенной точки, наркоман не может, не подвергаясь серьезной опасности, обходиться без наркотиков. Не знаю, где доставала их графиня. Никогда не спрашивал. Пожалуй, раза два, когда я приходил, она была в прострации — ей не принесли вовремя то, что она ждала, — и я делал ей укол.
   — Она не рассказывала вам о своей жизни, семье, родственниках?
   — Я знаю только, что она действительно была замужем за графом фон Фарнхаймом; он, по-моему, австриец и намного старше ее. Они жили на Лазурном берегу в огромном поместье, где он и сделал ей предложение.
   — Еще один вопрос, доктор: она расплачивалась чеком?
   — Нет, наличными.
   — Вы, конечно, ничего не знаете ни о ее друзьях, ни о ее связях, ни о тех, кто снабжал ее наркотиками?
   — Не имею понятия. Мегрэ не настаивал.
   — Благодарю. Вы свободны.
   И опять ему совсем не хотелось встречаться здесь с прокуратурой, а тем более отвечать на вопросы газетчиков, которые не замедлят явиться; хотелось поскорее уйти из этой удушливой, угнетающей обстановки.
   Дав указания Жанвье, он уехал на набережную Орфевр, где ему передали, что доктор Поль, судебно-медицинский эксперт, просил его позвонить.
   — Я сейчас пишу заключение, вы получите его завтра утром. — Доктору с красивой бородкой вечером предстояло еще одно вскрытие. — Хотел только обратить ваше внимание на две детали — они, вероятно, важны для следствия. Во-первых, девушке, скорее всего, не двадцать четыре года, как по документам, а, по медицинским данным, не больше двадцати.
   — Вы уверены?
   — Почти. Во-вторых, у нее был ребенок. Вот все, что я пока знаю. Что же касается самого убийства, совершил его очень сильный человек.
   — А женщина могла это сделать?
   — Не думаю, разве что не уступающая по силе мужчине.
   — Вы еще не в курсе второго преступления? Скоро вас вызовут на улицу Виктор-Массе.
   Доктор Поль проворчал что-то насчет обеда в городе, и мужчины повесили трубки.
   Дневные газеты поместили фотографию Арлетты, и, как обычно, раздалось несколько телефонных звонков. Два-три человека сидели в приемной. Ими занимался инспектор, а Мегрэ поехал обедать домой, где жена, прочитав газеты, его уже не ждала.
   Дождь так и не переставал. Промокнув, Мегрэ переоделся в сухое.
   — Уходишь?
   — Вернусь, наверно, поздно.
   — Нашли графиню?
   Газеты еще не сообщили об убийстве на улице Виктор-Массе.
   — Да. Задушена.
   — Не простудись. По радио обещали заморозки, а утром ожидается гололедица.
   Он выпил рюмочку водки и, чтобы подышать свежим воздухом, пошел пешком к площади Республики.
   Первой его мыслью было передать дело Арлетты молодому Лапуэнту, но, все взвесив, Мегрэ счел жестокостью взваливать на парня столь деликатную миссию. Пусть лучше этим займется Жанвье.
   Тот уже работал вовсю. С фотографией танцовщицы он ходил по Монмартру от меблирашки к меблирашке, не упуская из виду и маленькие гостиницы, где сдаются комнаты на час.