Страница:
– Это мы выясним.
Появилась миссис Мортимер Ливингстон и осведомилась:
– Ну что?
Управляющий, изогнувшись в поклоне, что-то пробормотал. В конце коридора показалась фигура невысокого старичка с неопрятной бородой; одет он был кое-как и резко контрастировал с обстановкой отеля.
Конечно, ему предназначалось место в кулисах, иначе на нем была бы красивая униформа и лицо его было бы свежевыбрито.
– Кто-нибудь выходил?
– Когда?
– Несколько минут назад.
– Кто-то из кухни, наверное. Я не обратил внимания. Какой-то мужчина в кепке.
– Блондин невысокого роста? – перебил Мегрэ.
– Кажется, да. Я не присматривался. Он шел очень быстро. Больше никого не видели?
– Не знаю. Я ходил на угол за газетой.
Хладнокровие изменило миссис Мортимер Ливингстон.
– Ах так! Хорошо же вы ищете! – взорвалась она, обращаясь к Мегрэ. – Мне только что сказали, что вы из полиции. Мой муж, может быть, уже убит. Чего вы ждете?
Во взгляде, которым Мегрэ наградил американку, был весь комиссар. Воплощенное спокойствие! Даже равнодушие! Он отмахнулся от нее как от мухи, словно перед ним стояла обычная женщина.
Миссис Мортимер Ливингстон не привыкла, чтобы на нее смотрели вот так. Она закусила губу, побагровела под слоем пудры, раздраженно стукнула каблучком об пол.
Мегрэ по-прежнему смотрел на нее.
Тогда, доведенная до крайности или просто не зная, что предпринять, она изобразила нервный припадок.
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Появилась миссис Мортимер Ливингстон и осведомилась:
– Ну что?
Управляющий, изогнувшись в поклоне, что-то пробормотал. В конце коридора показалась фигура невысокого старичка с неопрятной бородой; одет он был кое-как и резко контрастировал с обстановкой отеля.
Конечно, ему предназначалось место в кулисах, иначе на нем была бы красивая униформа и лицо его было бы свежевыбрито.
– Кто-нибудь выходил?
– Когда?
– Несколько минут назад.
– Кто-то из кухни, наверное. Я не обратил внимания. Какой-то мужчина в кепке.
– Блондин невысокого роста? – перебил Мегрэ.
– Кажется, да. Я не присматривался. Он шел очень быстро. Больше никого не видели?
– Не знаю. Я ходил на угол за газетой.
Хладнокровие изменило миссис Мортимер Ливингстон.
– Ах так! Хорошо же вы ищете! – взорвалась она, обращаясь к Мегрэ. – Мне только что сказали, что вы из полиции. Мой муж, может быть, уже убит. Чего вы ждете?
Во взгляде, которым Мегрэ наградил американку, был весь комиссар. Воплощенное спокойствие! Даже равнодушие! Он отмахнулся от нее как от мухи, словно перед ним стояла обычная женщина.
Миссис Мортимер Ливингстон не привыкла, чтобы на нее смотрели вот так. Она закусила губу, побагровела под слоем пудры, раздраженно стукнула каблучком об пол.
Мегрэ по-прежнему смотрел на нее.
Тогда, доведенная до крайности или просто не зная, что предпринять, она изобразила нервный припадок.
Глава 3
Прядь волос
На набережную Орфевр Мегрэ приехал около полуночи.
Гроза бушевала вовсю. Ветер нещадно трепал деревья на набережной, и мелкие гребешки волн танцевали вокруг плавучей прачечной.
В уголовной полиции было почти безлюдно. Однако Жан сидел на своем месте в приемной, наблюдая за коридорами, вдоль которых тянулись пустые сейчас кабинеты.
Из дежурки долетали громкие голоса. За ней то из-под одной двери, то из-под другой выбивались полоски света: какой-нибудь комиссар или инспектор никак не мог закончить дела. Во дворе работал мотор одной из машин префектуры.
– Торранс вернулся? – поинтересовался Мегрэ.
– Только что.
– А как моя печка?
– Пришлось открыть окно, так было жарко. Даже стены запотели.
– Пусть принесут пива и сандвичей. Лучше с горбушкой, ладно?
Мегрэ толкнул дверь, позвал:
– Торранс!
И бригадир Торранс проследовал за ним в кабинет. Перед отъездом с Северного вокзала Мегрэ позвонил ему и приказал продолжать расследование.
Мегрэ было сорок пять. Торрансу едва стукнуло тридцать, но во всем его облике уже было что-то внушительное, делавшее его похожим на слегка уменьшенную копию шефа.
Они провели вместе уже не одно дело и понимали друг друга с полуслова.
Комиссар снял пальто, пиджак, расслабил узел галстука.
Повернувшись лицом к печке, он несколько минут наслаждался ощущением тепла, разлившегося по телу, потом спросил:
– Ну что там?
– Представители прокуратуры прибыли очень быстро.
Отдел идентификации сделал снимки, по отпечатки пальцев – не потерпевшего, конечно, – идентифицировать не удалось. Их нет в картотеке.
– Насколько я помню, в ней нет отпечатков Латыша?
– Отпечатков нет, только его «словесный портрет».
– Значит, нет доказательств, что убитый Петерс Латыш?
– Но нет и доказательств, что это не он.
Мегрэ потянулся за трубкой и кисетом, где уже ничего не оставалось, кроме коричневой пыли. Торранс машинально протянул ему коробку прессованного турецкого табака.
Оба молчали. В трубке, разгораясь, потрескивал табак.
Затем послышались шаги и позвякивание посуды. Торранс открыл дверь.
Вошел официант из пивной «У дофины», поставил на стол поднос с шестью кружками пива и четырьмя толстыми сандвичами.
– Хватит? – поинтересовался он, увидев, что Мегрэ не один.
– Порядок.
Не прекращая курить, Мегрэ принялся за пиво и сандвичи, не забыв при этом пододвинуть кружку бригадиру.
– Дальше…
– Я опросил проводников поезда. Они подтвердили, что в поезде был безбилетник. Или убийца, или убитый. Судя по всему, сел в Брюсселе с другой стороны вагона. В пульмановском вагоне спрятаться легче, чем где-нибудь: в каждом вагоне есть большое багажное отделение. Латыш заказал чай между Брюсселем и границей, пролистал кучу английских и французских газет с финансовыми вкладышами.
Между Мобёжем и Сен-Кантеном посетил туалет. Проводник это помнит, так как, проходя мимо, Петерс Латыш сказал: «Принесите мне виски».
– И он скоро вернулся на свое место?
– Четверть часа спустя он уже пил свое виски. Но проводник не видел, как он вернулся.
– Потом никто не пытался попасть в туалет?
– Подождите! Одна пассажирка пробовала открыть дверь. Замок заело. Только в Париже проводник сумел взломать дверь и обнаружил, что в замке были металлические стружки.
– До этого никто не видел двойника Петерса?
– Никто, иначе на него обратили бы внимание, поскольку вид у него был обтрепанный – в таком виде не ездят в фешенебельных поездах.
– Какая пуля?
– Стреляли в упор из шестимиллиметрового пистолета.
Выстрел вызвал такой ожог, что врач считает: его одного было бы достаточно, чтобы наступила смерть.
– Следов борьбы никаких?
– Ни малейших. Карманы пусты.
– Знаю.
– Минутку. Я все-таки нашел вот это в жилетном карманчике, который был застегнут на пуговицу.
И Торранс вытащил из своего портфеля прозрачный конвертик из вощеной бумаги, в котором на просвет была видна прядь темных волос.
– Покажи.
Мегрэ продолжал жевать сандвич и прихлебывать пиво.
– Волосы женские или детские?
– Судебно-медицинский эксперт считает, что женские.
Я оставил ему несколько волосков, которые он обещал досконально изучить.
– Что дало вскрытие?
– В десять часов все было готово. Приблизительный возраст тридцать два года. Рост – один метр шестьдесят восемь сантиметров. Никаких врожденных физических недостатков. Однако плохое состояние печени позволяет предположить, что мужчина страдал алкоголизмом. В желудке найдены остатки чая и почти переваренная пища, состав которой сразу определить не удалось. Результаты поступят завтра. Как только исследования закончатся, тело доставят в Институт судебной медицины, где оно будет храниться во льду.
Мегрэ вытер губы, перешел на свое любимое место у печки и протянул руку, в которую Торранс привычным жестом вложил пачку табака.
– Ну а я, – начал комиссар, – наблюдал, как Петерс или тот, кто занял его место, устраивается в «Мажестике» и обедает с супругами Мортимер Ливингстон, с которыми, судя по всему, у него была назначена встреча.
– С миллиардерами?
– Именно! После обеда Петерс поднялся к себе в номер.
Я предупредил американца. Мортимер тоже поднялся к себе. Они, по всей видимости, договорились куда-то идти втроем, поскольку миссис Мортимер скоро спустилась вниз, наряженная в вечерний туалет. Десятью минутами позже стало известно, что мужчины исчезли.
Латыш сменил смокинг на нечто менее приметное. Надел кепку, так что вахтер принял его за кухонного рабочего.
Ливингстон же вышел в чем был, то есть в смокинге.
Торранс не проронил ни слова. Последовала долгая пауза, и в установившейся тишине явственно слышались гудение огня в печке и завывание ветра, от которого дребезжали оконные стекла.
– Что с чемоданами? – прервал наконец молчание Торранс.
– Проверил, Ничего! Одежда, белье, все как полагается состоятельному человеку. Ни намека на документы. Мортимерша клянется, что ее муж убит.
Где-то прогудел колокол. Мегрэ открыл ящик стола, куда днем бросил телеграммы, извещавшие о приезде Петерса Латыша.
Затем взглянул на карту. Провел пальцем линию, соединяющую Краков, Бремен, Амстердам, Брюссель и Париж.
Где-то у Сен-Кантена палец его задержался: убийство.
В Париже линия резко обрывалась. Двое мужчин исчезают прямо посреди Елисейских полей.
Остаются только чемоданы в номере и миссис Мортимер, у которой в голове столько же мыслей, сколько вещей в пустом дорожном бауле Петерса Латыша, стоящем посреди его спальни.
В трубке Мегрэ так булькало, что это начало раздражать комиссара: он вытащил из ящика связку перышек, прочистил мундштук, открыл дверцу печурки и бросил туда грязные перья.
Четыре кружки были пусты, пена клочьями оседала на их стенках. Из соседнего кабинета кто-то вышел, повернув в замке ключ, и зашагал по коридору.
– Кто-то освободился, – вздохнул Торранс. – Наверное, Люкас. Он задержал сегодня двух торговцев наркотиками, и все благодаря одному маменькиному сыночку, который заглотил приманку.
Мегрэ помешал угли, выпрямился, лицо у него было красное. Он машинально взял пакетик из вощеной бумаги, вытащил оттуда прядь волос, блеснувших в свете пламени.
Затем вновь подошел к карте, на которой маршрут Латыша, намеченный невидимой линией, изгибался, образуя почти полукруг.
Зачем из Кракова делать крюк, заезжая в Бремен, вместо того чтобы прямо ехать в Париж?
Пакетик все еще был в руках Мегрэ. Он пробормотал:
– Здесь должна была быть фотография.
В самом деле, это был один из тех конвертиков, которыми пользуются фотографы, выдавая клиентам фотографии.
Однако фотографии такого формата делают теперь только в деревнях и маленьких провинциальных городах.
Раньше их называли «альбомными».
Фотография, которая должна была лежать в конвертике, наверное, представляла собой желтоватый глянцевый портрет, наклеенный на картонку примерно в половину почтовой открытки?
– В лаборатории еще кто-нибудь есть? – неожиданно поинтересовался комиссар.
– Еще бы! Они же не закончили с материалами по убийству в поезде, проявляют снимки.
На столе оставалась всего одна полная кружка. Мегрэ одним глотком осушил ее, надел пиджак.
– Пойдешь со мной?.. На таких портретах обычно есть рельефный оттиск фамилии фотографа и его адрес…
Мегрэ не понадобилось объяснять Торрансу, в чем дело.
Вместе с бригадиром они двинулись по сложному переплетению лестниц и коридоров, добрались до чердачного этажа Дворца правосудия и вошли в лабораторию отдела идентификации.
Сотрудник лаборатории взял в руки конвертик, помял его в пальцах, вроде бы даже понюхал. Потом устроился под яркой лампой, подвинул к себе устрашающего вида прибор на каретке.
Принцип был прост: на белом листке бумаги, соприкасающемся в течение известного времени с другим листком, на котором написан или напечатан текст, в конце концов отпечатываются буквы последнего.
Невооруженным глазом их не обнаружить, но отпечаток становится виден на фотографии.
А раз уж в лаборатории была печка, Мегрэ неминуемо должен был застрять около нее. Он так и простоял почти час, не вынимая трубки изо рта. Торранс неотступно следил за манипуляциями фотографа.
Наконец дверь в темную комнату распахнулась. Из-за двери раздался голос:
– Кое-что есть!
– Что именно?
– Портрет подписан: «Леон Мутэ, фотоателье, Фекан, Бельгийская набережная».
Поистине нужно было иметь профессиональное чутье, чтобы прочесть еле заметный отпечаток на пластинке, на которой Торранс, например, видел только какие-то неясные тени.
– Хотите посмотреть фотографии трупа? – весело спросил фотограф. – Получились превосходно! А ведь в вагонном туалете и места-то не было. Представляете, пришлось подвесить аппарат к потолку…
– В город – прямой? – осведомился Мегрэ, указывая на телефон.
– Да. После девяти вечера телефонистка уходит. Тогда меня переключают напрямую.
Комиссар вызвал «Мажестик», на другом конце провода подошел один из переводчиков.
– Мистер Мортимер Ливингстон вернулся?
– Сейчас узнаю, месье, С кем имею честь?
– Полиция.
– Он не возвращался.
– Господина Освальда Оппенхайма тоже нет?
– Еще нет.
– Чем занята миссис Мортимер?
Пауза.
– Она… По-моему, она в баре.
– Иначе говоря, пьяна?
– Да, выпила несколько коктейлей. Утверждает, что не пойдет к себе до возвращения мужа. А…
– Что еще?
– Алло! – раздался в трубке другой голос. – Говорит управляющий отелем. Есть что-нибудь новое? Вы что-нибудь узнали? Как вы думаете, об этой истории будет сообщено в газетах?
Мегрэ цинично повесил трубку. Чтобы доставить удовольствие коллеге, он пошел взглянуть на еще мокрые и блестящие фотографии, развешанные в сушилке.
Рассматривая их, он не прекращал разговор с Торрансом:
– Ты, старина, отправишься в «Мажестик». Главное, не обращай внимания на управляющего.
– А вы, шеф?
– Я отправлюсь к себе в кабинет. Поезд на Фекан отходит в полшестого. Нет смысла заезжать домой и будить жену. А скажи-ка, пивная, должно быть, еще открыта? По дороге закажешь для меня кружку пива.
– Одну? – переспросил Торранс с невинным видом.
– Как тебе будет угодно, старина. У официанта хватит соображения приготовить три или четыре. И пусть не забудет сандвичи.
Друг за другом они спустились по бесконечной винтовой лестнице.
Оставшись в одиночестве, фотограф, облаченный в черную блузу, просмотрел ради собственного удовлетворения только что проявленные снимки и принялся их нумеровать.
В насквозь промерзшем дворе оба полицейских расстались.
– Если тебе почему-либо понадобится уйти из отеля, оставь там кого-нибудь из наших, – посоветовал комиссар. – В случае чего звонить я буду туда.
С этими словами Мегрэ поднялся к себе в кабинет и с такой силой начал помешивать угли, что решетка чуть не разлетелась.
Гроза бушевала вовсю. Ветер нещадно трепал деревья на набережной, и мелкие гребешки волн танцевали вокруг плавучей прачечной.
В уголовной полиции было почти безлюдно. Однако Жан сидел на своем месте в приемной, наблюдая за коридорами, вдоль которых тянулись пустые сейчас кабинеты.
Из дежурки долетали громкие голоса. За ней то из-под одной двери, то из-под другой выбивались полоски света: какой-нибудь комиссар или инспектор никак не мог закончить дела. Во дворе работал мотор одной из машин префектуры.
– Торранс вернулся? – поинтересовался Мегрэ.
– Только что.
– А как моя печка?
– Пришлось открыть окно, так было жарко. Даже стены запотели.
– Пусть принесут пива и сандвичей. Лучше с горбушкой, ладно?
Мегрэ толкнул дверь, позвал:
– Торранс!
И бригадир Торранс проследовал за ним в кабинет. Перед отъездом с Северного вокзала Мегрэ позвонил ему и приказал продолжать расследование.
Мегрэ было сорок пять. Торрансу едва стукнуло тридцать, но во всем его облике уже было что-то внушительное, делавшее его похожим на слегка уменьшенную копию шефа.
Они провели вместе уже не одно дело и понимали друг друга с полуслова.
Комиссар снял пальто, пиджак, расслабил узел галстука.
Повернувшись лицом к печке, он несколько минут наслаждался ощущением тепла, разлившегося по телу, потом спросил:
– Ну что там?
– Представители прокуратуры прибыли очень быстро.
Отдел идентификации сделал снимки, по отпечатки пальцев – не потерпевшего, конечно, – идентифицировать не удалось. Их нет в картотеке.
– Насколько я помню, в ней нет отпечатков Латыша?
– Отпечатков нет, только его «словесный портрет».
– Значит, нет доказательств, что убитый Петерс Латыш?
– Но нет и доказательств, что это не он.
Мегрэ потянулся за трубкой и кисетом, где уже ничего не оставалось, кроме коричневой пыли. Торранс машинально протянул ему коробку прессованного турецкого табака.
Оба молчали. В трубке, разгораясь, потрескивал табак.
Затем послышались шаги и позвякивание посуды. Торранс открыл дверь.
Вошел официант из пивной «У дофины», поставил на стол поднос с шестью кружками пива и четырьмя толстыми сандвичами.
– Хватит? – поинтересовался он, увидев, что Мегрэ не один.
– Порядок.
Не прекращая курить, Мегрэ принялся за пиво и сандвичи, не забыв при этом пододвинуть кружку бригадиру.
– Дальше…
– Я опросил проводников поезда. Они подтвердили, что в поезде был безбилетник. Или убийца, или убитый. Судя по всему, сел в Брюсселе с другой стороны вагона. В пульмановском вагоне спрятаться легче, чем где-нибудь: в каждом вагоне есть большое багажное отделение. Латыш заказал чай между Брюсселем и границей, пролистал кучу английских и французских газет с финансовыми вкладышами.
Между Мобёжем и Сен-Кантеном посетил туалет. Проводник это помнит, так как, проходя мимо, Петерс Латыш сказал: «Принесите мне виски».
– И он скоро вернулся на свое место?
– Четверть часа спустя он уже пил свое виски. Но проводник не видел, как он вернулся.
– Потом никто не пытался попасть в туалет?
– Подождите! Одна пассажирка пробовала открыть дверь. Замок заело. Только в Париже проводник сумел взломать дверь и обнаружил, что в замке были металлические стружки.
– До этого никто не видел двойника Петерса?
– Никто, иначе на него обратили бы внимание, поскольку вид у него был обтрепанный – в таком виде не ездят в фешенебельных поездах.
– Какая пуля?
– Стреляли в упор из шестимиллиметрового пистолета.
Выстрел вызвал такой ожог, что врач считает: его одного было бы достаточно, чтобы наступила смерть.
– Следов борьбы никаких?
– Ни малейших. Карманы пусты.
– Знаю.
– Минутку. Я все-таки нашел вот это в жилетном карманчике, который был застегнут на пуговицу.
И Торранс вытащил из своего портфеля прозрачный конвертик из вощеной бумаги, в котором на просвет была видна прядь темных волос.
– Покажи.
Мегрэ продолжал жевать сандвич и прихлебывать пиво.
– Волосы женские или детские?
– Судебно-медицинский эксперт считает, что женские.
Я оставил ему несколько волосков, которые он обещал досконально изучить.
– Что дало вскрытие?
– В десять часов все было готово. Приблизительный возраст тридцать два года. Рост – один метр шестьдесят восемь сантиметров. Никаких врожденных физических недостатков. Однако плохое состояние печени позволяет предположить, что мужчина страдал алкоголизмом. В желудке найдены остатки чая и почти переваренная пища, состав которой сразу определить не удалось. Результаты поступят завтра. Как только исследования закончатся, тело доставят в Институт судебной медицины, где оно будет храниться во льду.
Мегрэ вытер губы, перешел на свое любимое место у печки и протянул руку, в которую Торранс привычным жестом вложил пачку табака.
– Ну а я, – начал комиссар, – наблюдал, как Петерс или тот, кто занял его место, устраивается в «Мажестике» и обедает с супругами Мортимер Ливингстон, с которыми, судя по всему, у него была назначена встреча.
– С миллиардерами?
– Именно! После обеда Петерс поднялся к себе в номер.
Я предупредил американца. Мортимер тоже поднялся к себе. Они, по всей видимости, договорились куда-то идти втроем, поскольку миссис Мортимер скоро спустилась вниз, наряженная в вечерний туалет. Десятью минутами позже стало известно, что мужчины исчезли.
Латыш сменил смокинг на нечто менее приметное. Надел кепку, так что вахтер принял его за кухонного рабочего.
Ливингстон же вышел в чем был, то есть в смокинге.
Торранс не проронил ни слова. Последовала долгая пауза, и в установившейся тишине явственно слышались гудение огня в печке и завывание ветра, от которого дребезжали оконные стекла.
– Что с чемоданами? – прервал наконец молчание Торранс.
– Проверил, Ничего! Одежда, белье, все как полагается состоятельному человеку. Ни намека на документы. Мортимерша клянется, что ее муж убит.
Где-то прогудел колокол. Мегрэ открыл ящик стола, куда днем бросил телеграммы, извещавшие о приезде Петерса Латыша.
Затем взглянул на карту. Провел пальцем линию, соединяющую Краков, Бремен, Амстердам, Брюссель и Париж.
Где-то у Сен-Кантена палец его задержался: убийство.
В Париже линия резко обрывалась. Двое мужчин исчезают прямо посреди Елисейских полей.
Остаются только чемоданы в номере и миссис Мортимер, у которой в голове столько же мыслей, сколько вещей в пустом дорожном бауле Петерса Латыша, стоящем посреди его спальни.
В трубке Мегрэ так булькало, что это начало раздражать комиссара: он вытащил из ящика связку перышек, прочистил мундштук, открыл дверцу печурки и бросил туда грязные перья.
Четыре кружки были пусты, пена клочьями оседала на их стенках. Из соседнего кабинета кто-то вышел, повернув в замке ключ, и зашагал по коридору.
– Кто-то освободился, – вздохнул Торранс. – Наверное, Люкас. Он задержал сегодня двух торговцев наркотиками, и все благодаря одному маменькиному сыночку, который заглотил приманку.
Мегрэ помешал угли, выпрямился, лицо у него было красное. Он машинально взял пакетик из вощеной бумаги, вытащил оттуда прядь волос, блеснувших в свете пламени.
Затем вновь подошел к карте, на которой маршрут Латыша, намеченный невидимой линией, изгибался, образуя почти полукруг.
Зачем из Кракова делать крюк, заезжая в Бремен, вместо того чтобы прямо ехать в Париж?
Пакетик все еще был в руках Мегрэ. Он пробормотал:
– Здесь должна была быть фотография.
В самом деле, это был один из тех конвертиков, которыми пользуются фотографы, выдавая клиентам фотографии.
Однако фотографии такого формата делают теперь только в деревнях и маленьких провинциальных городах.
Раньше их называли «альбомными».
Фотография, которая должна была лежать в конвертике, наверное, представляла собой желтоватый глянцевый портрет, наклеенный на картонку примерно в половину почтовой открытки?
– В лаборатории еще кто-нибудь есть? – неожиданно поинтересовался комиссар.
– Еще бы! Они же не закончили с материалами по убийству в поезде, проявляют снимки.
На столе оставалась всего одна полная кружка. Мегрэ одним глотком осушил ее, надел пиджак.
– Пойдешь со мной?.. На таких портретах обычно есть рельефный оттиск фамилии фотографа и его адрес…
Мегрэ не понадобилось объяснять Торрансу, в чем дело.
Вместе с бригадиром они двинулись по сложному переплетению лестниц и коридоров, добрались до чердачного этажа Дворца правосудия и вошли в лабораторию отдела идентификации.
Сотрудник лаборатории взял в руки конвертик, помял его в пальцах, вроде бы даже понюхал. Потом устроился под яркой лампой, подвинул к себе устрашающего вида прибор на каретке.
Принцип был прост: на белом листке бумаги, соприкасающемся в течение известного времени с другим листком, на котором написан или напечатан текст, в конце концов отпечатываются буквы последнего.
Невооруженным глазом их не обнаружить, но отпечаток становится виден на фотографии.
А раз уж в лаборатории была печка, Мегрэ неминуемо должен был застрять около нее. Он так и простоял почти час, не вынимая трубки изо рта. Торранс неотступно следил за манипуляциями фотографа.
Наконец дверь в темную комнату распахнулась. Из-за двери раздался голос:
– Кое-что есть!
– Что именно?
– Портрет подписан: «Леон Мутэ, фотоателье, Фекан, Бельгийская набережная».
Поистине нужно было иметь профессиональное чутье, чтобы прочесть еле заметный отпечаток на пластинке, на которой Торранс, например, видел только какие-то неясные тени.
– Хотите посмотреть фотографии трупа? – весело спросил фотограф. – Получились превосходно! А ведь в вагонном туалете и места-то не было. Представляете, пришлось подвесить аппарат к потолку…
– В город – прямой? – осведомился Мегрэ, указывая на телефон.
– Да. После девяти вечера телефонистка уходит. Тогда меня переключают напрямую.
Комиссар вызвал «Мажестик», на другом конце провода подошел один из переводчиков.
– Мистер Мортимер Ливингстон вернулся?
– Сейчас узнаю, месье, С кем имею честь?
– Полиция.
– Он не возвращался.
– Господина Освальда Оппенхайма тоже нет?
– Еще нет.
– Чем занята миссис Мортимер?
Пауза.
– Она… По-моему, она в баре.
– Иначе говоря, пьяна?
– Да, выпила несколько коктейлей. Утверждает, что не пойдет к себе до возвращения мужа. А…
– Что еще?
– Алло! – раздался в трубке другой голос. – Говорит управляющий отелем. Есть что-нибудь новое? Вы что-нибудь узнали? Как вы думаете, об этой истории будет сообщено в газетах?
Мегрэ цинично повесил трубку. Чтобы доставить удовольствие коллеге, он пошел взглянуть на еще мокрые и блестящие фотографии, развешанные в сушилке.
Рассматривая их, он не прекращал разговор с Торрансом:
– Ты, старина, отправишься в «Мажестик». Главное, не обращай внимания на управляющего.
– А вы, шеф?
– Я отправлюсь к себе в кабинет. Поезд на Фекан отходит в полшестого. Нет смысла заезжать домой и будить жену. А скажи-ка, пивная, должно быть, еще открыта? По дороге закажешь для меня кружку пива.
– Одну? – переспросил Торранс с невинным видом.
– Как тебе будет угодно, старина. У официанта хватит соображения приготовить три или четыре. И пусть не забудет сандвичи.
Друг за другом они спустились по бесконечной винтовой лестнице.
Оставшись в одиночестве, фотограф, облаченный в черную блузу, просмотрел ради собственного удовлетворения только что проявленные снимки и принялся их нумеровать.
В насквозь промерзшем дворе оба полицейских расстались.
– Если тебе почему-либо понадобится уйти из отеля, оставь там кого-нибудь из наших, – посоветовал комиссар. – В случае чего звонить я буду туда.
С этими словами Мегрэ поднялся к себе в кабинет и с такой силой начал помешивать угли, что решетка чуть не разлетелась.
Глава 4
Старший помощник со шхуны «Морской дьявол»
Уже на станции Ла Бресте, где в половине восьмого появился Мегрэ, сойдя со скорого Париж – Гавр, можно было почувствовать, что такое Фекан. Темный буфет, грязные стены, прилавок, на котором плесневели песочные пирожные, выложенные пирамидой, парочка бананов да пяток апельсинов.
Шторм ощущался здесь еще сильнее. Дождь лил как из ведра. Чтобы перейти с одного пути на другой, приходилось шлепать по колено в грязи.
Дрянной «подкидыш» с давно отслужившими срок вагонами. За окном еле различимые в бледном свете пасмурного утра фермы, наполовину скрытые завесой дождя.
Фекан! Стойкий запах трески и сельди. Груды бочек. Силуэты мачт, вырисовывающиеся за паровозами. Рев далеких сирен.
– Бельгийская набережная!
Никуда не сворачивать. Просто шагать по лужам с жирными разводами на поверхности воды, где гниют рыбьи внутренности и плавает чешуя.
Фотограф оказался одновременно лавочником и продавцом газет. У него можно было купить зюйдвестки, красные парусиновые блузы, пеньковые канаты и новогодние открытки.
При слове «полиция» этот хилый бесцветный человечек призвал на помощь жену. Явившаяся на зов красивая фламандка не без вызова уставилась на комиссара.
– Не можете ли сказать, что за фотография была в этом конверте?
Дело затянулось надолго. Из фотографа пришлось просто вытягивать каждое слово, думать вместе с ним.
Начать с того, что фотография была сделана лет восемь назад, поскольку приблизительно с тех пор фотограф больше не печатает снимков такого размера. Он купил новый аппарат и делает снимки величиной с почтовую открытку.
Кто тогда мог заказать этот портрет? Добрых четверть часа ушло на то, чтобы месье Мутэ сумел вспомнить, что у него в альбоме хранится по экземпляру всех когда-либо заказанных ему снимков.
Жена отправилась за альбомами. Непрестанно входили и выходили моряки. Зашли ребятишки, купили конфет на одно су. На улице поскрипывали тали рыбачьих судов. Волны перекатывали на молу гальку.
Перелистывая альбом, Мегрэ уточнил:
– Это должна быть молодая женщина, тонкие темные волосы…
Уточнять больше ничего не пришлось.
– Мадам Сванн! – воскликнул фотограф.
И тут же отыскал фотографию. Это был единственный Раз, когда ему повезло с моделью.
Женщина была хороша собой. Выглядела лет на Двадцать.
Фотография точно входила в конверт.
– Кто она?
– По-прежнему живет в Фекане. Только теперь у нее своя вилла на берегу, пять минут ходьбы от казино.
– Замужем?
– Восемь лет назад еще не была. Работала кассиршей в железнодорожной гостинице.
– Гостиница, конечно, напротив вокзала?
– Да, вы должны были заметить ее, когда шли сюда.
Мадам Сванн сирота, она местная, родом из деревушки тут неподалеку – Ле Лож. Слышали? В гостинице она познакомилась с одним иностранцем, он там останавливался. Они поженились. Сейчас она живет в городе с двумя детьми и прислугой.
– Господин Сванн не живет в Фекане?
Пауза. Муж и жена переглянулись. Жена первой решилась нарушить молчание.
– Раз уж вы из полиции, надо, наверное, говорить все, правда? Да вы бы и сами узнали. Тут всякое говорят. Месье Сванн почти не бывает в Фекане. Если и приезжает, то всего на несколько дней. Редко, наездами.
Появился он здесь сразу после войны.[4] Тогда только начали восстанавливать рыбный промысел на Ньюфаундленде – он уже пять лет был в забросе. Месье Сванн, если можно так выразиться, хотел изучить вопрос и вложить капитал в дело, которое начало разворачиваться. Выдавал себя за норвежца. Зовут его Улаф. Рыбаки, которые ходят за сельдью и бывают иногда в Норвегии, уверяют, что там это распространенное имя.
Правда, это не помешало слухам – стали поговаривать, что на самом деле он немец и занимается шпионажем. Из-за этого, когда он обзавелся женой, ее начали сторониться.
Потом стало известно, что он моряк, плавает старшим помощником на немецком торговом судне и только поэтому появляется здесь так редко.
Ну, потом об этом забыли, но люди вроде нас всегда чего-то опасаются..
– Вы сказали, у них есть дети.
– Двое. Девочке три года, мальчик родился совсем недавно.
Мегрэ вытащил фотографию из альбома и попросил показать ему дом г-жи Сванн. Идти представляться хозяйке было рановато. Битых два часа он провел в портовом кафе, слушая, как рыбаки толкуют о лове сельди, который был в самом разгаре. Вдоль набережной темнели силуэты пяти траулеров.
Сельдь разгружали полными бочками, и даже штормовой ветер не мог разогнать рыбного запаха, которым был пропитан воздух.
По дороге к дому г-жи Сванн Мегрэ прошел по пустынному молу, обогнул казино, которое было еще закрыто, – на стенах его пестрели летние прошлогодние афиши.
В конце концов комиссар поднялся по крутой тропинке, начинавшейся у подножия утеса. Пока Мегрэ взбирался по ней, перед ним то и дело мелькала ограда какого-то дома.
Вилла, которую он искал, оказалась небольшим уютным домом из красного кирпича. Чувствовалось, что летом за садом с дорожками, посыпанными белым песком, тщательно ухаживают. Вид из окон открывался далеко на море и окрестности.
Мегрэ позвонил, перед калиткой беззвучно возник свирепого вида датский дог, обнюхавший гостя через решетку.
Служанка вышла только тогда, когда колокольчик брякнул второй раз, сначала заперла собаку, потом спросила с местным акцентом:
– Что вам угодно?
– Я хотел бы видеть господина Сванна.
Она на минуту задумалась.
– Не знаю, дома ли он. Сейчас спрошу.
Калитку она не отперла. Дождь лил не переставая. Мегрэ вымок. Он видел, как служанка поднялась по лестнице, исчезла за дверью. Затем на окне дрогнула занавеска. Вскоре девушка вернулась.
– Месье приедет не скоро. Он в Бремене.
– В таком случае я хотел бы видеть госпожу Сванн.
Служанка опять задумалась, но калитку открыла.
– Мадам одевается. Вам придется подождать.
Она провела комиссара, с одежды которого капала вода, в чистенькую гостиную с натертыми полами и белыми занавесками на окнах.
Мебель была добротной и совсем новой – так обычно вставляют гостиные в домах мелкой буржуазии. В 1900 году этот стиль называли «модерн».
Все из светлого дуба. Цветы в керамической вазе «художественной работы». Салфеточки, вышитые английской гладью.
Зато на маленьком столике серебряный самовар с ручной чеканкой – он один стоил больше, чем вся обстановка гостиной.
Над головой комиссара раздавались чьи-то шаги. А за стеной, в комнатах первого этажа, плакал младенец, которого, судя по всему, успокаивали глухим и монотонным шепотом.
Наконец в коридоре зашуршало, раздались приглушенные шаги. Дверь отворилась, и перед комиссаром предстала молодая, наспех одетая женщина.
Она была среднего роста, совсем не худышка; на строгом красивом лице – следы легкого волнения.
Это не помешало ей улыбнуться.
– Что же вы стоите?
С пальто, брюк, ботинок Мегрэ стекала вода, образуя на натертом полу маленькие лужицы.
Не мог же он в таком виде усесться в гостиной на кресла, обитые светло-зеленым бархатом.
– Вы госпожа Сванн, не так ли?
– Да, сударь.
Она вопросительно взглянула на комиссара.
– Простите, что беспокою. Не более чем пустая формальность. Я из службы контроля за иностранцами. Мы занимаемся сейчас переписью…
Она молчала. Непонятно было, волнуется она или нет.
– Господин Сванн, кажется, швед, не так ли?
– Нет, норвежец, но для француза это одно и то же. Я и сама сначала…
– Он флотский офицер?
– Он плавает старшим помощником на «Морском дьяволе» из Бремена.
– Так. Следовательно, он служит в какой-то немецкой компании…
Она слегка покраснела.
– Да, судовладелец – немец. По крайней мере, по документам.
– То есть?
– Не думаю, что следует скрывать от вас… Вы, конечно, знаете, что после войны на торговом флоте кризис. Даже здесь вам назовут капитанов дальнего плавания, которым приходится из-за отсутствия места ходить старшим или вторым помощниками. Иные ведут промысел на Ньюфаундленде или в Северном море.
В речи ее чувствовалась известная торопливость, хотя говорила она ровно и спокойно.
– Мой муж не захотел подписать контракт на Тихом океане. Там легче с работой, но в Европе ему бы пришлось бывать только раз в два года. Почти сразу же после нашей свадьбы какие-то американцы зафрахтовали «Морского дьявола» на имя немецкого судовладельца. И Улаф как раз приезжал в Фекан, чтобы узнать, нельзя ли здесь купить еще шхуны. Теперь вы понимаете? Речь идет о контрабандном ввозе спиртного в Соединенные Штаты.[5] Были созданы крупные компании с американским капиталом. Они размещаются и во Франции, и в Германии. Вот на одну из таких компаний и работает мой муж. «Морской дьявол» осуществляет перевозки по так называемому Ромовому маршруту. К Германии это, как видите, не имеет никакого отношения.
– Он сейчас в море? – спросил Мегрэ, не отрывая глаз от хорошенького лица хозяйки – оно располагало к доверию, а временами становилось просто трогательным.
– Не думаю. Вы же понимаете, такие суда не ходят по расписанию. Но я всегда стараюсь хотя бы приблизительно рассчитывать, где находится «Морской дьявол». Сейчас они должны быть в Бремене или на подходах к нему.
– Вы уже бывали в Норвегии?
– Никогда. Я, можно сказать, не покидала Нормандии: раза два-три, не больше, на несколько дней в Париж.
– Вместе с мужем?
– Это было наше свадебное путешествие.
– Ваш муж блондин, не так ли?
– Да. Почему вы об этом спрашиваете?
– Маленькие светлые усики, подстриженные вровень с губами?
– Да. Могу показать вам его портрет.
Г-жа Сванн открыла дверь и вышла. Мегрэ слышал, как она ходила в соседней комнате.
Не возвращалась она дольше, чем можно было ожидать.
А по всему дому слышалось хлопанье дверей, какие-то непонятные хождения взад и вперед.
В конце концов она появилась; от былой уверенности не осталось и следа, она была несколько смущена.
– Извините меня, – проговорила она. – Я не смогла найти эту фотографию. Когда в доме дети, всегда такой беспорядок…
– Еще один вопрос… Многим ли вы давали эту вашу фотографию?
Мегрэ протянул ей снимок, который взял у фотографа.
Г-жа Сванн залилась румянцем и пробормотала:
– Я не понимаю…
– У вашего мужа она, конечно, есть?
– Да, я была его невестой, когда…
– Может ли этот снимок быть у кого-нибудь еще?
Она чуть не плакала. Дрожащие губы выдавали смятение.
– Ни у кого…
– Благодарю вас, сударыня.
Когда Мегрэ выходил, в прихожую выскользнула маленькая девочка. Ему не понадобилось даже всматриваться в ее лицо. Это был вылитый портрет Петерса Латыша.
– Ольга! – прикрикнула мать, подталкивая девочку к двери.
На улице комиссара снова ждал дождь с порывами ветра.
– До свидания, сударыня.
Еще мгновение комиссар видел ее в дверях, ему показалось, что эта молодая мать, которую он застал врасплох, когда она считала себя надежно защищенной стенами собственного дома, совершенно выбита из колеи.
И еще в ее глазах, когда она закрывала за ним дверь, он прочел что-то непонятное, неопределимое, похожее на страх.
Шторм ощущался здесь еще сильнее. Дождь лил как из ведра. Чтобы перейти с одного пути на другой, приходилось шлепать по колено в грязи.
Дрянной «подкидыш» с давно отслужившими срок вагонами. За окном еле различимые в бледном свете пасмурного утра фермы, наполовину скрытые завесой дождя.
Фекан! Стойкий запах трески и сельди. Груды бочек. Силуэты мачт, вырисовывающиеся за паровозами. Рев далеких сирен.
– Бельгийская набережная!
Никуда не сворачивать. Просто шагать по лужам с жирными разводами на поверхности воды, где гниют рыбьи внутренности и плавает чешуя.
Фотограф оказался одновременно лавочником и продавцом газет. У него можно было купить зюйдвестки, красные парусиновые блузы, пеньковые канаты и новогодние открытки.
При слове «полиция» этот хилый бесцветный человечек призвал на помощь жену. Явившаяся на зов красивая фламандка не без вызова уставилась на комиссара.
– Не можете ли сказать, что за фотография была в этом конверте?
Дело затянулось надолго. Из фотографа пришлось просто вытягивать каждое слово, думать вместе с ним.
Начать с того, что фотография была сделана лет восемь назад, поскольку приблизительно с тех пор фотограф больше не печатает снимков такого размера. Он купил новый аппарат и делает снимки величиной с почтовую открытку.
Кто тогда мог заказать этот портрет? Добрых четверть часа ушло на то, чтобы месье Мутэ сумел вспомнить, что у него в альбоме хранится по экземпляру всех когда-либо заказанных ему снимков.
Жена отправилась за альбомами. Непрестанно входили и выходили моряки. Зашли ребятишки, купили конфет на одно су. На улице поскрипывали тали рыбачьих судов. Волны перекатывали на молу гальку.
Перелистывая альбом, Мегрэ уточнил:
– Это должна быть молодая женщина, тонкие темные волосы…
Уточнять больше ничего не пришлось.
– Мадам Сванн! – воскликнул фотограф.
И тут же отыскал фотографию. Это был единственный Раз, когда ему повезло с моделью.
Женщина была хороша собой. Выглядела лет на Двадцать.
Фотография точно входила в конверт.
– Кто она?
– По-прежнему живет в Фекане. Только теперь у нее своя вилла на берегу, пять минут ходьбы от казино.
– Замужем?
– Восемь лет назад еще не была. Работала кассиршей в железнодорожной гостинице.
– Гостиница, конечно, напротив вокзала?
– Да, вы должны были заметить ее, когда шли сюда.
Мадам Сванн сирота, она местная, родом из деревушки тут неподалеку – Ле Лож. Слышали? В гостинице она познакомилась с одним иностранцем, он там останавливался. Они поженились. Сейчас она живет в городе с двумя детьми и прислугой.
– Господин Сванн не живет в Фекане?
Пауза. Муж и жена переглянулись. Жена первой решилась нарушить молчание.
– Раз уж вы из полиции, надо, наверное, говорить все, правда? Да вы бы и сами узнали. Тут всякое говорят. Месье Сванн почти не бывает в Фекане. Если и приезжает, то всего на несколько дней. Редко, наездами.
Появился он здесь сразу после войны.[4] Тогда только начали восстанавливать рыбный промысел на Ньюфаундленде – он уже пять лет был в забросе. Месье Сванн, если можно так выразиться, хотел изучить вопрос и вложить капитал в дело, которое начало разворачиваться. Выдавал себя за норвежца. Зовут его Улаф. Рыбаки, которые ходят за сельдью и бывают иногда в Норвегии, уверяют, что там это распространенное имя.
Правда, это не помешало слухам – стали поговаривать, что на самом деле он немец и занимается шпионажем. Из-за этого, когда он обзавелся женой, ее начали сторониться.
Потом стало известно, что он моряк, плавает старшим помощником на немецком торговом судне и только поэтому появляется здесь так редко.
Ну, потом об этом забыли, но люди вроде нас всегда чего-то опасаются..
– Вы сказали, у них есть дети.
– Двое. Девочке три года, мальчик родился совсем недавно.
Мегрэ вытащил фотографию из альбома и попросил показать ему дом г-жи Сванн. Идти представляться хозяйке было рановато. Битых два часа он провел в портовом кафе, слушая, как рыбаки толкуют о лове сельди, который был в самом разгаре. Вдоль набережной темнели силуэты пяти траулеров.
Сельдь разгружали полными бочками, и даже штормовой ветер не мог разогнать рыбного запаха, которым был пропитан воздух.
По дороге к дому г-жи Сванн Мегрэ прошел по пустынному молу, обогнул казино, которое было еще закрыто, – на стенах его пестрели летние прошлогодние афиши.
В конце концов комиссар поднялся по крутой тропинке, начинавшейся у подножия утеса. Пока Мегрэ взбирался по ней, перед ним то и дело мелькала ограда какого-то дома.
Вилла, которую он искал, оказалась небольшим уютным домом из красного кирпича. Чувствовалось, что летом за садом с дорожками, посыпанными белым песком, тщательно ухаживают. Вид из окон открывался далеко на море и окрестности.
Мегрэ позвонил, перед калиткой беззвучно возник свирепого вида датский дог, обнюхавший гостя через решетку.
Служанка вышла только тогда, когда колокольчик брякнул второй раз, сначала заперла собаку, потом спросила с местным акцентом:
– Что вам угодно?
– Я хотел бы видеть господина Сванна.
Она на минуту задумалась.
– Не знаю, дома ли он. Сейчас спрошу.
Калитку она не отперла. Дождь лил не переставая. Мегрэ вымок. Он видел, как служанка поднялась по лестнице, исчезла за дверью. Затем на окне дрогнула занавеска. Вскоре девушка вернулась.
– Месье приедет не скоро. Он в Бремене.
– В таком случае я хотел бы видеть госпожу Сванн.
Служанка опять задумалась, но калитку открыла.
– Мадам одевается. Вам придется подождать.
Она провела комиссара, с одежды которого капала вода, в чистенькую гостиную с натертыми полами и белыми занавесками на окнах.
Мебель была добротной и совсем новой – так обычно вставляют гостиные в домах мелкой буржуазии. В 1900 году этот стиль называли «модерн».
Все из светлого дуба. Цветы в керамической вазе «художественной работы». Салфеточки, вышитые английской гладью.
Зато на маленьком столике серебряный самовар с ручной чеканкой – он один стоил больше, чем вся обстановка гостиной.
Над головой комиссара раздавались чьи-то шаги. А за стеной, в комнатах первого этажа, плакал младенец, которого, судя по всему, успокаивали глухим и монотонным шепотом.
Наконец в коридоре зашуршало, раздались приглушенные шаги. Дверь отворилась, и перед комиссаром предстала молодая, наспех одетая женщина.
Она была среднего роста, совсем не худышка; на строгом красивом лице – следы легкого волнения.
Это не помешало ей улыбнуться.
– Что же вы стоите?
С пальто, брюк, ботинок Мегрэ стекала вода, образуя на натертом полу маленькие лужицы.
Не мог же он в таком виде усесться в гостиной на кресла, обитые светло-зеленым бархатом.
– Вы госпожа Сванн, не так ли?
– Да, сударь.
Она вопросительно взглянула на комиссара.
– Простите, что беспокою. Не более чем пустая формальность. Я из службы контроля за иностранцами. Мы занимаемся сейчас переписью…
Она молчала. Непонятно было, волнуется она или нет.
– Господин Сванн, кажется, швед, не так ли?
– Нет, норвежец, но для француза это одно и то же. Я и сама сначала…
– Он флотский офицер?
– Он плавает старшим помощником на «Морском дьяволе» из Бремена.
– Так. Следовательно, он служит в какой-то немецкой компании…
Она слегка покраснела.
– Да, судовладелец – немец. По крайней мере, по документам.
– То есть?
– Не думаю, что следует скрывать от вас… Вы, конечно, знаете, что после войны на торговом флоте кризис. Даже здесь вам назовут капитанов дальнего плавания, которым приходится из-за отсутствия места ходить старшим или вторым помощниками. Иные ведут промысел на Ньюфаундленде или в Северном море.
В речи ее чувствовалась известная торопливость, хотя говорила она ровно и спокойно.
– Мой муж не захотел подписать контракт на Тихом океане. Там легче с работой, но в Европе ему бы пришлось бывать только раз в два года. Почти сразу же после нашей свадьбы какие-то американцы зафрахтовали «Морского дьявола» на имя немецкого судовладельца. И Улаф как раз приезжал в Фекан, чтобы узнать, нельзя ли здесь купить еще шхуны. Теперь вы понимаете? Речь идет о контрабандном ввозе спиртного в Соединенные Штаты.[5] Были созданы крупные компании с американским капиталом. Они размещаются и во Франции, и в Германии. Вот на одну из таких компаний и работает мой муж. «Морской дьявол» осуществляет перевозки по так называемому Ромовому маршруту. К Германии это, как видите, не имеет никакого отношения.
– Он сейчас в море? – спросил Мегрэ, не отрывая глаз от хорошенького лица хозяйки – оно располагало к доверию, а временами становилось просто трогательным.
– Не думаю. Вы же понимаете, такие суда не ходят по расписанию. Но я всегда стараюсь хотя бы приблизительно рассчитывать, где находится «Морской дьявол». Сейчас они должны быть в Бремене или на подходах к нему.
– Вы уже бывали в Норвегии?
– Никогда. Я, можно сказать, не покидала Нормандии: раза два-три, не больше, на несколько дней в Париж.
– Вместе с мужем?
– Это было наше свадебное путешествие.
– Ваш муж блондин, не так ли?
– Да. Почему вы об этом спрашиваете?
– Маленькие светлые усики, подстриженные вровень с губами?
– Да. Могу показать вам его портрет.
Г-жа Сванн открыла дверь и вышла. Мегрэ слышал, как она ходила в соседней комнате.
Не возвращалась она дольше, чем можно было ожидать.
А по всему дому слышалось хлопанье дверей, какие-то непонятные хождения взад и вперед.
В конце концов она появилась; от былой уверенности не осталось и следа, она была несколько смущена.
– Извините меня, – проговорила она. – Я не смогла найти эту фотографию. Когда в доме дети, всегда такой беспорядок…
– Еще один вопрос… Многим ли вы давали эту вашу фотографию?
Мегрэ протянул ей снимок, который взял у фотографа.
Г-жа Сванн залилась румянцем и пробормотала:
– Я не понимаю…
– У вашего мужа она, конечно, есть?
– Да, я была его невестой, когда…
– Может ли этот снимок быть у кого-нибудь еще?
Она чуть не плакала. Дрожащие губы выдавали смятение.
– Ни у кого…
– Благодарю вас, сударыня.
Когда Мегрэ выходил, в прихожую выскользнула маленькая девочка. Ему не понадобилось даже всматриваться в ее лицо. Это был вылитый портрет Петерса Латыша.
– Ольга! – прикрикнула мать, подталкивая девочку к двери.
На улице комиссара снова ждал дождь с порывами ветра.
– До свидания, сударыня.
Еще мгновение комиссар видел ее в дверях, ему показалось, что эта молодая мать, которую он застал врасплох, когда она считала себя надежно защищенной стенами собственного дома, совершенно выбита из колеи.
И еще в ее глазах, когда она закрывала за ним дверь, он прочел что-то непонятное, неопределимое, похожее на страх.
Глава 5
Пьяный русский
Есть вещи, которыми не принято хвастаться, о которых если и говорят, то с улыбкой, и тем не менее они требуют определенного героизма.
Мегрэ не выспался. С половины шестого до восьми утра трясся в поезде, где гуляли сквозняки.
Мегрэ не выспался. С половины шестого до восьми утра трясся в поезде, где гуляли сквозняки.