Сименон Жорж. Петерс Латыш

   – Дальше?
   – Официант принес в номер лимонный сок со льдом. В шесть Мортимер спустился в холл, несколько раз с озабоченным видом прошелся около меня. Отправил шифрованные телеграммы в свой нью-йоркский банк и секретарю, который вот уже несколько дней, как уехал в Лондон.
   – Это все?
   – Сейчас они кончают обедать. Устрицы, жареный цыпленок, салат. Мне все сообщают. Управляющий в таком восторге, что запер меня здесь, готов просто разорваться на части, только бы мне угодить. Заходил сейчас сообщить, что Мортимеры заказали места в «Жимназ». Дают «Эпопею»! Четыре действия, кто играет – не знаю.
   – Номер Петерса?
   – Пусто! Туда не входил ни один человек. Я запер дверь на ключ и засунул в замочную скважину кусочек воска: кто бы ни вошел, об этом мне станет известно.
   Мегрэ схватил куриную ножку, за которую тут же принялся без зазрения совести, тщетно оглядывая комнату в поисках отсутствующей печки. В конце концов он уселся на радиатор и спросил:
   – Выпить нечего?
   Торранс подал ему бокал превосходного белого макона.
   Мегрэ жадно выпил. В ту же минуту в дверь постучали – на пороге с заговорщическим видом появился слуга.
   – Управляющий просил передать, что месье и мадам Мортимер вызвали свою машину.
   Мегрэ окинул взглядом стол, все еще ломившийся от снеди, – так же тоскливо смотрел он недавно на печку в своем кабинете.
   – Поеду туда, – сокрушенно вздохнул он. – Оставайся.
   Он слегка привел себя в порядок перед зеркалом, вытер губы и подбородок. Минутой позже он уже сидел в такси, ожидая, пока Ливингстоны сядут в свой лимузин.
 
   Они не замедлили появиться: на нем поверх фрака было черное пальто, она, как и накануне, куталась в меха.
   Миссис Ливингстон чувствовала себя, наверное, не очень уверенно, так как муж незаметно поддерживал ее под локоть. Автомобиль бесшумно тронулся.
   Мегрэ, который не знал, что в «Жимназ» премьера, чуть было не остался на улице. У входа стоял пикет муниципальной гвардии. Зеваки, невзирая на дождь, глазели, как собирается публика.
   Комиссару пришлось вызвать директора, помозолить глаза в вестибюле – был он как белая ворона, поскольку один был не во фраке.
   Директор нервничал. Махал руками.
   – Только этого не хватало! Да вы двадцатый, который просит у меня «одно местечко»! Нет больше мест, нет! А вы даже не в вечернем костюме…
   Директора теребили со всех сторон.
   – Вот видите! Поставьте себя на мое место!
   В конце концов Мегрэ пришлось стоять в проходе у двери между билетершами и продавщицами программ.
   У четы Мортимер Ливингстон была заказана ложа. Сидело в ней шестеро, включая одну принцессу и одного министра. Люди входили и выходили. Склонялись над протянутой для поцелуя рукой. Обменивались улыбками.
   Поднялся занавес, открыв залитый солнцем сад. Послышалось шиканье. Шепот. Шарканье ног. Наконец актер начал свой монолог, сначала неуверенно, но вскоре голос его окреп, спектакль начал набирать силу.
   Однако опоздавшие продолжали занимать свои места.
   Снова шиканье. Где-то захихикала женщина.
   Мортимер выглядел как никогда шикарно. Фрак на нем сидел безукоризненно. Белый пластрон оттенял смуглость лица.
   Заметил он Мегрэ? Или нет? Билетерша принесла комиссару табурет, который ему пришлось разделить с толстой дамой в черном шелковом платье – матерью одной из исполнительниц.
   Первый антракт, второй. В ложах постоянное движение.
   Искусственные восторги. Обмен поклонами между партером и бельэтажем.
   В коридорах, фойе, даже на галерке возбужденный гул.
   Негромкое перечисление имен – магараджи, финансовые магнаты, государственные деятели, художники.
   Мортимер трижды выходил из ложи, появился на авансцене, потом в партере, вступил в беседу с бывшим премьер-министром, чей звучный смех разносился на двадцать рядов.
   Конец третьего акта. Цветы на сцене. Овация худенькой актрисе. Хлопанье страфонтенов, шарканье ног по паркету.
   Когда Мегрэ повернулся к ложе американцев, Мортимера Ливингстона там уже не было.
 
   Четвертый, последний акт. Наступил момент, когда те, кто может себе это позволить, под любым предлогом пробираются за кулисы или в уборные актеров и актрис. Другие осаждают гардероб. Хлопочут насчет машин и такси.
   Мегрэ потерял добрых десять минут, разыскивая американца по всему театру. Потом, с непокрытой головой, без пальто, вынужден был наводить справки на улице – у полицейских, рассыльного, муниципальных гвардейцев.
   В конце концов он выяснил, что Мортимер только что уехал. Ему показали место, где стояла его машина, – как раз напротив бистро, облюбованного продавцами контрамарок Машина ушла в направлении заставы Сен-Мартен.
   Пальто свое Мортимер из гардероба не взял.
   На улице повсюду, где можно было укрыться от дождя, толпились зрители, дыша воздухом.
   Комиссар, насупившись, раскурил трубку, засунул руки в карманы. Раздался звонок. Зрители устремились в театр.
   Даже муниципальные гвардейцы исчезли вместе с ними, чтобы послушать последний акт.
   Бульвары выглядели неряшливо, как обычно в одиннадцать вечера. При свете фонарей пелена дождя казалась менее плотной. Из соседнего кинотеатра схлынули последние зрители, в зале погасили свет, убрали рекламные щиты, закрыли двери.
   Под фонарем с зеленой полосой люди ждали автобуса.
   Когда он подошел, завязалась перебранка: свободных мест не оказалось. Не обошлось без полицейского: автобус уже тронулся, а страж порядка все еще выяснял отношения с каким-то возмущенным толстяком.
   Наконец по асфальту скользнул лимузин. Как только машина затормозила, дверца распахнулась. Мортимер как был с непокрытой головой, во фраке, легко взбежав по ступеням лестницы, уже входил в залитое теплым светом фойе.
   Мегрэ взглянул на шофера: стопроцентный американец, с резкими чертами лица и выдающейся вперед челюстью, он неподвижно сидел за рулем, закованный в ливрею, как в доспехи.
   Комиссар лишь приоткрыл одну из обитых чем-то мягким дверей. Мортимер стоял в глубине своей ложи. Актер саркастически бросал отрывистые реплики. Занавес упал.
   Цветы. Всплеск аплодисментов…
   Зрители устремились к выходу. На них зашикали. Актер объявил имя автора, нашел его на авансцене, вывел на середину.
   Мортимер целовал и пожимал руки, оставил сто франков на чай билетерше, которая принесла ему пальто.
   Жена его была бледна, под глазами у нее легли фиолетовые тени. Когда они сели в машину, произошла заминка.
   Супруги заспорили. Миссис Ливингстон нервничала, не соглашаясь с мужем. Тот закурил папиросу, сердито щелкнув зажигалкой.
   Затем что-то бросил в переговорную трубку, и машина тронулась, такси Мегрэ – за ней.
   Половина первого ночи. Улица Лафайета. Белые колонны собора Троицы, скрытые строительными лесами. Улица Клиши.
   Лимузин затормозил на улице Фонтен у «Пиквикс-бара». Швейцар в синем с золотом. Гардероб. Красная портьера отодвинулась и опустилась, навстречу комиссару поплыли звуки танго.
   Мегрэ последовал за супругами Ливингстон, остановился у ближайшего к двери столика, который, наверное, никогда не бывал занят, так как находился на самом сквозняке.
   Ливингстоны выбрали столик поближе к оркестру. Американец углубился в меню, выбирая, что заказать на ужин.
   Перед его женой склонился наемный танцор.
   Она пошла танцевать. Ливингстон как будто подстегивал ее своим взглядом. Она обменялась несколькими фразами с партнером, но ни разу не обернулась в ту сторону, где сидел Мегрэ.
   В зале среди посетителей в вечерних туалетах было несколько иностранцев в повседневной одежде.
   Комиссар жестом отогнал проститутку, вознамерившуюся присесть за его столик. Перед ним появилась бутылка шампанского, хотя он ее не заказывал.
   Все было опутано серпантином. Летали ватные шарики.
   Один из них угодил Мегрэ по носу, и комиссар свирепо взглянул на старуху, которая целилась в него.
   Миссис Мортимер вернулась на свое место. Танцор побродил по площадке, отошел к выходу и закурил сигарету.
   Вдруг он приподнял красный бархатный занавес и скрылся за ним. Минуты через три Мегрэ решил выглянуть на улицу.
   Танцор исчез.
   Остаток вечера был долгим и скучным. Мортимеры заказали обильный ужин: икра, трюфели в шампанском, омар по-американски, сыр.
   Миссис Мортимер больше не танцевала.
   Мегрэ, который терпеть не мог шампанского, тянул его маленькими глотками, утоляя жажду. На столе стоял жареный миндаль, который он имел неосторожность попробовать, и теперь ему нестерпимо хотелось пить.
   Он взглянул на часы: два ночи.
   Зал постепенно пустел. Танцовщица исполняла свой номер при полном равнодушии публики. Какой-то пьяный иностранец, за чьим столиком сидели три женщины, один производил больше шума, чем все остальные посетители бара вместе взятые.
   Танцор, который отсутствовал не более четверти часа, пригласил еще нескольких дам. Теперь все шло к концу. Во всем чувствовалась усталость.
   Лицо миссис Мортимер приобрело свинцовый оттенок, веки потемнели.
   Муж ее сделал знак рассыльному. Ей принесли меха, ему – пальто и цилиндр.
   Мегрэ показалось, что танцор, который стоял рядом с саксофонистом и разговаривал с ним, озабоченно на него поглядывает.
   Мегрэ подозвал официанта, заставившего себя ждать.
   Мегрэ терял время.
   Когда комиссар наконец вышел, машина американцев уже сворачивала за угол Нотр-Дам-де-Лоретт. У тротуара стояло полдюжины свободных такси.
   Он направился к одному из них.
   Сухо хлопнул выстрел, и Мегрэ схватился рукой за грудь; он огляделся, но ничего не заметил, только услышал звук шагов, удалявшихся по улице Пигаль.
   Комиссар пробежал несколько метров, влекомый какой-то неведомой силой. К нему бросился швейцар и подхватил его. Из «Пиквикс-бара» высыпали люди, дабы выяснить, что происходит. Среди них Мегрэ разглядел искаженное лицо танцора.

Глава 8
Мегрэ выходит из игры

   Шоферы, дежурящие на Монмартре, понимают все с полуслова, даже если им ничего не говорят.
   Как только прозвучал выстрел, в одном из такси, стоявших у «Пиквикс-бара», тотчас распахнулась дверца. Шофер не знал комиссара в лицо, но, по всей видимости, понял, что имеет дело с полицейским.
   Из небольшого бара напротив также выбежали люди. Не прошло и минуты, как вокруг раненого образовалась целая толпа. Тогда швейцар в мгновение ока пришел на помощь Мегрэ. Он помог комиссару сесть в машину и теперь не знал, что делать дальше. Еще секунда, и машина помчалась. Мегрэ откинулся на сиденье.
   В течение десяти минут они колесили по городу и остановились на какой-то пустынной улице. Шофер вышел, открыл дверцу, увидел, что с пассажиром не происходит ничего страшного и он сидит более или менее нормально – только рука засунута под пиджак.
   – Я думал, будет хуже. Куда вас отвезти?
   Мегрэ крепился, но рана была поверхностной, и именно поэтому он не мог скрыть боль, которую она причиняла. Рана кровоточила. Пуля попала в грудь и вышла где-то около лопатки.
   – В префектуру полиции…
   Шофер что-то пробормотал. По дороге Мегрэ передумал.
   – Нет, в «Мажестик». Высадите меня у служебного входа на улице Понтье.
   Мегрэ скомкал носовой платок, запихал его в рану и понял, что кровотечение прекратилось.
   По мере того как они приближались к центру Парижа, выражение боли на лице Мегрэ сменялось беспокойством.
   Шофер хотел помочь седоку выйти из машины. Мегрэ отстранил его рукой и твердым шагом пересек тротуар. В узком коридоре он нашел вахтера, дремавшего за окошечком.
   – Что-нибудь случилось?
   – Что вы имеете в виду?
   Было холодно. Мегрэ вернулся, чтобы расплатиться с шофером, который не мог скрыть недовольства, получив лишь сто франков за свою расторопность.
   Мегрэ являл собою впечатляющее зрелище. Он не вынимал руку из-под пиджака, продолжая прижимать платок к груди. Одно плечо задрал выше другого и, хоть чувствовал себя неважно, старался не расходовать силы зря. Голова у него немного кружилась. Временами комиссару казалось, что почва ускользает у него из-под ног, и только усилием воли ему удавалось собраться, вновь обрести ясность мыслей и точность движений.
   Мегрэ устремился вверх по железной лестнице, распахнул какую-то дверь, очутился в коридоре, двинулся по нему, как по лабиринту, и наткнулся на другую служебную лестницу, которая была в точности такой же, как первая, но носила другой номер.
   Мегрэ блуждал по задворкам отеля. К счастью, по дороге навстречу ему попался повар в белом колпаке, с испугом уставившийся на него.
   – Проводите меня на второй этаж… К номеру рядом с апартаментами мистера Мортимера.
   Но, во-первых, повар не знал фамилий постояльцев. Во-вторых, он никак не мог оправиться от испуга при виде кровавых следов, которые остались на лице Мегрэ, когда тот провел по нему рукой.
   Этот гигант, неизвестно как попавший в узкие коридоры служебных помещений отеля, черное пальто, наброшенное на плечи, отсутствие белых манжет навыпуск, рука, которую он упорно не отнимал от груди, отчего жилет и пиджак вздувались пузырем, – все это просто пугало беднягу.
   – Полиция! – начал терять терпение Мегрэ.
   Он чувствовал, что вот-вот лишится чувств. Бок жгло, как будто его кололи длинными иглами.
   Повар все-таки сдвинулся с места и, не останавливаясь, пошел вперед. Вскоре Мегрэ почувствовал под ногами ковровую дорожку. Он понял, что служебные помещения кончились и он в самой гостинице. Мегрэ поискал глазами номера комнат. Это была нечетная сторона.
   В конце концов ему удалось отыскать горничную, которая испугалась его вида.
   – Номер, который занимают Мортимеры?
   – Это ниже. Но вы…
   Пока он спускался по лестнице, по отелю уже распространился слух о каком-то странном раненом человеке, который как призрак блуждает по коридорам.
   Мегрэ только на минуту прислонился к стене, но на ней тут же осталось кровавое пятно, а три темно-красные капли упали на дорожку.
   Наконец он увидел апартаменты Мортимера, а рядом дверь номера, в котором расположился Торранс. Не очень твердой походкой комиссар подошел к двери, толкнул ее.
   – Торранс!
   В комнате горел свет. Стол был все так же завален снедью и заставлен бутылками.
   Мегрэ нахмурил густые брови. Торранса нигде не было видно, а в комнате стоял какой-то больничный запах.
   Мегрэ сделал несколько неуверенных шагов. И вдруг замер около дивана.
   Из-под него торчала нога в черном ботинке.
   Ему пришлось проделывать это трижды. Стоило только отнять от раны руку, как она начинала отчаянно кровоточить.
   В конце концов он взял валявшуюся на столе салфетку и запихал ее под жилет, на котором пришлось как можно туже затянуть хлястик. Пахло в комнате тошнотворно.
   Мегрэ с трудом взялся за край дивана, приподнял и развернул его на двух ножках.
   Он уже знал: это Торранс.
   Тело бригадира было скрючено, одна рука вывернута, словно ему переломали кости, чтобы засунуть в узкую дыру.
   На нижней части лица – повязка с незавязанными болтающимися концами. Мегрэ опустился на колени.
   Движения его были спокойны, даже медлительны – наверное, из-за его собственного состояния. Комиссар не решался дотронуться до груди Торранса. Наконец он положил руку ему на сердце и застыл на ковре, не отрывая глаз от своего товарища.
   Торранс был мертв! По лицу Мегрэ прошла легкая судорога. Он стиснул кулаки. В глазах у него помутилось, и тишину запертой комнаты взорвало страшное ругательство.
   Нет, это не выглядело смешно. Это было грозно! Трагично! Страшно!
   Мегрэ посуровел. Он не плакал. Он не мог плакать. Со стороны могло показаться, что он тупо уставился на Торранса, но на лице комиссара были написаны другие чувства – неудержимая ярость сменялась невыразимой болью и необъяснимым удивлением.
   Торрансу было тридцать. Вот уже пять лет, как они работали вместе.
   Рот у Торранса был полуоткрыт, словно в отчаянной попытке глотнуть свежего воздуха.
   Как раз над тем местом, где находилось тело, в номере наверху упали на пол чьи-то ботинки.
   Мегрэ оглянулся: он искал врага. Грудь его тяжело вздымалась.
   Время шло, но комиссар не двигался: он поднялся с колен только тогда, когда почувствовал, что силы его на исходе.
   Он подошел к окну, распахнул его. Перед ним расстилалась пустынная лента Енисейских полей. Комиссар постоял, подставив лоб свежему ветру, затем вернулся к Торрансу и снял с его лица повязку.
   Это была камчатная салфетка с монограммой отеля «Мажестик». Она еще распространяла слабый запах хлороформа. Мегрэ стоял совершенно опустошенный, в голове, оставляя после себя тягостное ощущение, роились неясные мысли.
   Еще раз, как тогда в коридоре, он прислонился плечом к стене и почувствовал внезапную слабость. Ему казалось, что он постарел сразу на несколько лет, потерял всякую надежду. В эту минуту он готов был разрыдаться. Но он был сделан из другого теста, слишком крупен, слишком силен.
   Перегораживавший комнату диван подпирал так и не убранный стол, на котором среди куриных костей валялись на тарелке окурки.
   Комиссар потянулся к телефонному аппарату. Но тут же сердито щелкнул пальцами, опустил руку и опять подошел к телу Торранса, от которого не мог отвести пристального взгляда.
   При мысли о предписаниях, прокуратуре, формальностях, предосторожностях, которые необходимо было соблюдать, лицо его исказилось горькой иронией.
   При чем все это? Речь идет о Торрансе! Все равно что о нем самом, о Мегрэ.
   Торранс был свой, он…
   Под маской внешнего спокойствия в нем кипело такое бешенство, что, расстегивая жилет, Мегрэ с мясом вырвал две пуговицы. И в этот миг он увидел то, чего не заметил раньше. Лицо его приобрело свинцовый оттенок.
   На сорочке Торранса на уровне сердца темнело маленькое бурое пятнышко.
   Горошина – и та казалась бы больше! Единственная капля крови, свернувшаяся в комочек величиной с булавочную головку.
   Мегрэ потерянно взглянул на распростертое тело, лицо его исказилось невыразимым негодованием.
   При всей мерзости содеянного преступник доказал, что изощренно владеет своим ремеслом. Ломать голову больше ни к чему! Мегрэ знал этот способ убийства, он читал о нем несколько месяцев назад в немецком криминалистическом журнале.
   Сперва салфетка с хлороформом, которая в считанные секунды делает жертву совершенно беспомощной. Потом длинная игла, которую убийца неторопливо вводит между ребрами, нащупывая сердце. Чистая и бесшумная смерть.
   Именно такое убийство было совершено полгода назад в Гамбурге.
   Пуля может не попасть в цель или только ранить. Примером тому – сам Мегрэ. Выстрел производит шум, оставляет следы.
   Игла, введенная в безжизненное тело, попадает в сердце.
   Это безотказный, научный способ убийства.
   Комиссару вспомнилась одна деталь. Вчера вечером, когда управляющий сообщил, что Мортимеры отправляются в театр, он, Мегрэ, сидел на радиаторе, грыз куриную ножку и так расслабился, что готов был уже отправить за ними Торранса, а сам остаться для наблюдения в отеле.
   Эта мысль заставила его встряхнуться. С чувством неловкости он взглянул на убитого коллегу, на него навалилась какая-то слабость, и Мегрэ не отдавал себе отчета, что послужило ее причиной – рана, пережитое волнение или залах хлороформа.
   Мысль начать обычное расследование в соответствии с установленным порядком даже не приходила ему в голову.
   Перед ним лежит Торранс! Торранс, с которым он за последние годы расследовал столько преступлений, которому достаточно было сказать одно слово, подать знак, чтобы он все понял! Торранс, жизнь которого оборвалась на вздохе: его полуоткрытые губы все еще ловили глоток кислорода, глоток жизни!
   Слезы не приходили, но Мегрэ чувствовал себя больным, разбитым, на плечи ему навалилась тяжесть, в горле застрял комок.
   Он снова подошел к телефону, снял трубку и заговорил так тихо, что его дважды переспросили, какой ему нужен номер.
   – Префектуру… Да… Алло! Префектура?.. Кто у телефона? Не слышу… Тарро?.. Послушай, малыш… Забеги к шефу… Да, к нему… Передай… передай ему, чтобы он ехал ко мне в «Мажестик»… Немедленно… Номер?.. Не знаю, но его проводят… Что?.. Нет, больше ничего… Алло!.. Что ты сказал?.. Нет, со мной ничего.
   Он повесил трубку, потому что на другом конце провода начались расспросы: коллега счел, что голос у комиссара странный, а распоряжение, отданное им, и подавно.
   Некоторое время комиссар стоял, бессильно опустив руки, избегая смотреть в тот угол, где лежал Торранс. В зеркале он увидел свое отражение и заметил, что салфетка уже насквозь пропитана кровью. Тогда он с трудом стянул с себя пиджак.
   Когда час спустя начальник уголовной полиции в сопровождении служащего отеля, который довел его до номера, постучал в дверь комнаты, она только слегка приоткрылась, так что за ней с трудом можно было различить фигуру комиссара.
   – Вы можете идти! – глухим голосом произнес комиссар, обращаясь к служащему.
   Дверь Мегрэ открыл только после его ухода. И только тогда начальник полиции понял, что комиссар до пояса раздет. Дверь в ванную комнату была распахнута. На полу виднелись красноватые лужи.
   – Закрывайте быстрее! – бросил комиссар, не заботясь о соблюдении субординации.
   Правый бок его был распорот выстрелом и вздулся. На брюках болтались спущенные подтяжки.
   Он мотнул головой в угол, где лежал Торранс, приложил палец к губам:
   – Тише!
   Начальник полиции вздрогнул. Его охватило внезапное волнение, он спросил:
   – Мертв?
   Мегрэ опустил голову.
   – Вы не пособите мне малость, шеф? – бесцветным голосом попросил он.
   – Но вы… Это же очень серьезно.
   – Ерунда! Пуля вышла, это главное! Помогите мне перевязать рану скатертью.
   Мегрэ составил все со стола на пол, разорвал скатерть пополам.
   – Это банда Латыша, – объяснил он. – Со мной они промахнулись. Но не промахнулись с моим Торрансом.
   – Рану продезинфицировали?
   – Да, мылом, потом йодом.
   – Думаете, достаточно?
   – Покамест – да! Игла, шеф!.. Они его усыпили, а затем убили.
   Перед начальником полиции стоял совсем другой человек. Ему казалось, что он слышит и видит Мегрэ через тюлевый занавес, который скрадывает движения, гасит звук голоса.
   – Передайте мне рубашку…
   Фразы без интонации. Неторопливые точные движения.
   Вместо лица – ничего не выражающая маска.
   – Мне нужно было, чтобы приехали именно вы. Раз дело касается одного из наших… Не говорю уж о том, что мне хочется избежать всякого шума. Пусть за телом немедленно приедут. Ни слова в газетах. Вы мне доверяете, шеф, так ведь?
   И все-таки голос его чуть заметно дрожал. Это поразило его собеседника, который взял Мегрэ за руку.
   – Послушайте, Мегрэ, что это с вами?
   – Ничего. Я спокоен, клянусь вам. Мне даже кажется, я никогда не был так спокоен. Но теперь это дело касается только их и меня, понимаете?
   Начальник полиции помог ему надеть жилет и пиджак.
   Из-за повязки Мегрэ выглядел толще, чем был, словно на боках у него появились жировые складки, фигура оплыла, силуэт потерял четкость.
   Мегрэ взглянул на себя в зеркало и скорчил ироническую гримасу. Он прекрасно сознавал всю свою уязвимость. Он уже не мог появиться перед противником во всем блеске, а он любил выглядеть перед ними этакой скалой, глыбой, а не человеком.
   Бледное лицо с багровыми пятнами выглядело отечным, под глазами набухли мешки.
   – Благодарю, шеф… Вы думаете, с Торрансом эта возможно?
   – Избежать огласки – да. Я предупрежу прокуратуру.
   Сам пойду к прокурору.
   – Хорошо! Ну, а я принимаюсь за работу.
   С этими словами Мегрэ пригладил взъерошенные волосы. Затем шагнул к Торрансу и, поколебавшись, спросил:
   – Могу я закрыть ему глаза, а? Думаю, он предпочел бы, чтобы это сделал я.
   Пальцы его дрожали. Он не сразу отнял руку от глаз мертвеца, словно хотел его приласкать. Самообладание покинуло начальника полиции, он взмолился:
   – Мегрэ!
   Комиссар поднялся с колен, в последний раз огляделся вокруг.
   – До свидания, шеф! Пусть не говорят жене, что я ранен.
   Его фигура на минуту заполнила весь дверной проем.
   Начальник уголовной полиции так разволновался, что чуть не окликнул его.
   Во время войны перед тем, как подняться в атаку, товарищи по оружию так же спокойно, с такой же невыразимой нежностью говорили ему слова прощания.
   И никогда не возвращались!

Глава 9
Профессиональный убийца

   Международные банды, специализирующиеся на крупных аферах, редко идут на убийства.
   Можно даже сказать, что в принципе они не убивают, особенно тех, кого решили освободить от нескольких миллионов. Для этого они пользуются более хитроумным способом, большинство их членов – джентльмены, которые никогда не носят с собой оружия. Убивать им случается только при сведении счетов. Каждый год где-нибудь совершается одно-два убийства, которые невозможно раскрыть.
   Чаще всего жертва остается неопознанной и хоронят ее под вымышленным именем.
   Это, как правило, предатель или человек, сболтнувший лишнее под влиянием винных паров или слишком много на себя взявший, просто второстепенное лицо, чье честолюбие грозит банде утратой завоеванного положения.
   В Америке, стране стандартизации, подобные расправы никогда не осуществляются руками членов самой банды.