Страница:
— Что происходит? Да то, что двадцать восемь человек, не имеющих касательства к Питарам, тем не менее погибают.
И Ланнек, в свою очередь, направился к выходу, не забыв снять с вешалки дождевик и зюйдвестку. Натянул он их, правда уже выскочив в слизистую мглу, которая обволакивала палубу. Из-за качки ему пришлось идти боком. Когда он поднялся на мостик, руки и лицо у него были мокрыми.
Он сперва не заметил поглощенного темнотой Муанара, но при слабом свете нактоузной лампы разглядел лицо рулевого. Матрос, стиснув зубы, напряженно всматривался вперед. Но океан до самого горизонта был пустынен — ничего, кроме беловатых, накатывающихся друг на друга валов.
Из тьмы вынырнула чья-то фигура.
— Ну что? — раздался голос Муанара.
— Идем туда.
— Расстояние тридцать две мили. Может быть, другие пароходы успели…
Идти на помощь и выручку терпящим крушение — обязанность судна, находящегося ближе всего к месту катастрофы.
— Это не та «Франсуаза», что принадлежит Жаллю?
— Она. Жаллю сам и командует.
В штурманской Ланнек для начала осушил целый стакан спиртного, потом, вооружившись карандашом и транспортиром, проложил курс до гибнущего траулера.
— Десять градусов влево! — крикнул он в отворенную дверь.
Что имела в виду его жена? Что это за басня насчет продажи судна в Америке?
Ланнек с невозмутимым видом вернулся к рулевому и Муанару. Лицо у старшего помощника было серьезное, и заговорить он решился не сразу.
— У нас осталось всего четверо суток.
Верно. Это оговорено в контракте. «Гром небесный» должен быть в Рейкьявике до истечения четырех дней, иначе фрахтователь получит неустойку за каждые просроченные сутки.
— Я знал Жаллю, когда он служил капитаном у Борда, — отозвался Ланнек. — Даже ходил с ним старшим помощником.
Тогда они были моложе. У них не было ни своих судов, ни жен!
Ланнек зигзагами добрался до радиорубки, и, когда вошел в нее, с него потоками лилась вода.
— Что нового?
Ланглуа знаками призвал капитана к молчанию. Он сидел в наушниках, записывал, крутил ручки, работал ключом.
— Что именно с ними? Где они?
Опять молчание. Наконец Ланглуа, не прерывая приема, нацарапал на клочке бумаги:
— Самый полный вперед! — скомандовал Ланнек.
До гибнущего траулера оставалось четыре часа ходу.
Идти было трудно: ветер все время разворачивал судно лагом к волне. Ланнек опять заперся с Ланглуа. Радист наспех записывал:
— Ты предупредил, что мы на подходе?
Ланглуа хмуро кивнул и опять принялся крутить ручки.
— Ну что?
Молчание. Оба замерли, и только палец Ланглуа по-прежнему не отрывался от ключа.
— Больше ничего?
Радист не ответил. В аппарате посверкивали голубоватые искорки.
— Все время вызываю, — бросил Поль. — И ведь вышел на их волну.
— Молчат?
— Погодите…
Ланглуа принялся записывать. Но это оказалась радиограмма с другого парохода, более удаленного от места катастрофы. Капитан извещал «Гром небесный», что следует прежним курсом.
— «Франсуаза» не отвечает?
— Знаете, что там произошло? — закричал радист: он не снял наушников и не слышал собственного голоса. — Я догадался: мне знакомы суда этого типа. У них смыло радиорубку — она расположена позади трубы.
За стеклами иллюминатора — сплошная темень: небо еще чернее, чем море.
— Не прекращай приема. Радируй, что мы на подходе.
Ланнек вернулся на мостик, ослепнув от мрака, на стену которого он наткнулся за дверью радиорубки.
— Замолчали! — чуть слышно бросил он Муанару.
Затем повернул голову: он заметил во мгле светлое пятно и узнал жену, забившуюся в угол, — так легче сопротивляться качке.
8
9
И Ланнек, в свою очередь, направился к выходу, не забыв снять с вешалки дождевик и зюйдвестку. Натянул он их, правда уже выскочив в слизистую мглу, которая обволакивала палубу. Из-за качки ему пришлось идти боком. Когда он поднялся на мостик, руки и лицо у него были мокрыми.
Он сперва не заметил поглощенного темнотой Муанара, но при слабом свете нактоузной лампы разглядел лицо рулевого. Матрос, стиснув зубы, напряженно всматривался вперед. Но океан до самого горизонта был пустынен — ничего, кроме беловатых, накатывающихся друг на друга валов.
Из тьмы вынырнула чья-то фигура.
— Ну что? — раздался голос Муанара.
— Идем туда.
— Расстояние тридцать две мили. Может быть, другие пароходы успели…
Идти на помощь и выручку терпящим крушение — обязанность судна, находящегося ближе всего к месту катастрофы.
— Это не та «Франсуаза», что принадлежит Жаллю?
— Она. Жаллю сам и командует.
В штурманской Ланнек для начала осушил целый стакан спиртного, потом, вооружившись карандашом и транспортиром, проложил курс до гибнущего траулера.
— Десять градусов влево! — крикнул он в отворенную дверь.
Что имела в виду его жена? Что это за басня насчет продажи судна в Америке?
Ланнек с невозмутимым видом вернулся к рулевому и Муанару. Лицо у старшего помощника было серьезное, и заговорить он решился не сразу.
— У нас осталось всего четверо суток.
Верно. Это оговорено в контракте. «Гром небесный» должен быть в Рейкьявике до истечения четырех дней, иначе фрахтователь получит неустойку за каждые просроченные сутки.
— Я знал Жаллю, когда он служил капитаном у Борда, — отозвался Ланнек. — Даже ходил с ним старшим помощником.
Тогда они были моложе. У них не было ни своих судов, ни жен!
Ланнек зигзагами добрался до радиорубки, и, когда вошел в нее, с него потоками лилась вода.
— Что нового?
Ланглуа знаками призвал капитана к молчанию. Он сидел в наушниках, записывал, крутил ручки, работал ключом.
— Что именно с ними? Где они?
Опять молчание. Наконец Ланглуа, не прерывая приема, нацарапал на клочке бумаги:
«Франсуаза» потеряла руль. Передает, что высота волны до восьми метров, видимость нулевая. Первыми ей ответили мы…»Новый бросок на мостик.
— Самый полный вперед! — скомандовал Ланнек.
До гибнущего траулера оставалось четыре часа ходу.
Идти было трудно: ветер все время разворачивал судно лагом к волне. Ланнек опять заперся с Ланглуа. Радист наспех записывал:
«Судно неуправляемо. Боцман исчез: видимо, смыло…»На «Громе небесном» вибрировал каждый лист металла: из машины выжимали все, что можно было выжать.
— Ты предупредил, что мы на подходе?
Ланглуа хмуро кивнул и опять принялся крутить ручки.
— Ну что?
Молчание. Оба замерли, и только палец Ланглуа по-прежнему не отрывался от ключа.
— Больше ничего?
Радист не ответил. В аппарате посверкивали голубоватые искорки.
— Все время вызываю, — бросил Поль. — И ведь вышел на их волну.
— Молчат?
— Погодите…
Ланглуа принялся записывать. Но это оказалась радиограмма с другого парохода, более удаленного от места катастрофы. Капитан извещал «Гром небесный», что следует прежним курсом.
— «Франсуаза» не отвечает?
— Знаете, что там произошло? — закричал радист: он не снял наушников и не слышал собственного голоса. — Я догадался: мне знакомы суда этого типа. У них смыло радиорубку — она расположена позади трубы.
За стеклами иллюминатора — сплошная темень: небо еще чернее, чем море.
— Не прекращай приема. Радируй, что мы на подходе.
Ланнек вернулся на мостик, ослепнув от мрака, на стену которого он наткнулся за дверью радиорубки.
— Замолчали! — чуть слышно бросил он Муанару.
Затем повернул голову: он заметил во мгле светлое пятно и узнал жену, забившуюся в угол, — так легче сопротивляться качке.
8
Уже четверть часа Ланнек, не шевелясь, вглядывался в море, где волнение становилось все сильнее. Мостик утопал во тьме, если, как всегда, не считать нактоуза, слабенькая лампочка которого еле-еле освещала руки рулевого. Грохот волн заглушал все звуки, и, пожалуй, лишь шестым чувством можно было угадать, что рядом есть люди.
Ближе всего к Ланнеку находился боцман — он курил трубку, и дым ее иногда долетал до капитана; чуть подальше стоял высокий сухощавый г-н Жиль.
Муанар в штурманской рассчитывал кратчайший курс к «Франсуазе».
Судно качало так, что оно то одним, то другим бортом черпало воду, и порой на стекла рубки обрушивались целые водопады пены. Неожиданно Ланнеку почудилось, что его зовут. Он насторожился, но прошло еще несколько секунд, прежде чем из темноты выступила фигура радиста.
— Капитан! Идите сюда…
Ланглуа выскочил на палубу, не успев натянуть дождевик, и теперь смешно втягивал голову в плечи под шквалами ледяных брызг.
Когда Ланнек поравнялся с ним, радист пояснил:
— Вы ведь знаете по-немецки? Вот уже минут пять со мной говорит пароход «Зетойфель», а я ничего не понимаю!..
В ярко освещенной рубке было тепло, и Ланнек, усевшись перед рацией и надевая наушники, уголком глаза заметил Матильду, устроившуюся в единственном здесь кресле позади аппаратов. Он почти не обратил на нее внимания: слегка искривил губы в иронической усмешке, и только. Нашла себе безопасное местечко? Что ж, пусть отсиживается.
— Ничего не слышу, — проворчал он, поворачиваясь к Ланглуа.
— Подождите. Они повторяют радиограмму каждые три-четыре минуты. Начинают примерно так; «Wir konnen nicht…»[6].
Они замерли. Теперь, когда дверь захлопнулась, всюду: и в рубке, и в бескрайнем море, заключенном в наушниках, — воцарилась тишина. Ланнек невозмутимо глядел в пространство, и никто не решился бы сказать, о чем он думает. Ланглуа, чье место занял капитан, стоя, подкручивал какую-то ручку Вдруг Матильда с радистом, хотя и были без наушников, услыхали отчетливый щелчок и увидели, что глаза. у Ланнека стали внимательными. Радио заговорило. Откуда-то донесся человеческий голос. Капитан морщил лоб и хмурил брови, силясь разобрать слова, а рука его автоматически записывала:
Голос у него был хриплый, тон лающий, словно этот неизвестный моряк с «Зетойфеля» охвачен слепой яростью.
Ланнек поднялся, уступив место Ланглуа, который первым делом удостоверился, что его никто не вызывает на других волнах.
— Незадолго до этого я поймал английский пароход, передававший морзянкой, но я еще не успел найти его позывные в справочнике.
Не снимая наушников, радист придвинул к себе толстый растрепанный том и лихорадочно начал листать.
— Вот он. Это «Глинн». Полторы тысячи тонн.
— Где он?
— Вызываю.
Раздалось потрескивание, полетели искры. Ланнек стоял прислонившись к двери и стараясь не смотреть на жену: он представлял себе, какое у нее измученное лицо.
Ланглуа искал в эфире английский пароход, находившийся где-то неподалеку Радист начал записывать, вернее, заполнять строки точками и тире.
— Мне ответило норвежское судно «Флюнербур», капитан Расмуссен. Сейчас оно в нескольких милях от Фарерских островов. Делает шесть узлов и будет на месте часов через десять, не раньше.
И Ланглуа возобновил попытки выйти на связь с «Глинном», а Ланнек выбрался на палубу и, борясь со шквалом, направился к мостику.
Было уже не разобрать, чем залито судно — дождем или волнами. Чем ближе «Гром небесный» подходил к Папа-банке, одной из коварнейших отмелей в Северной Атлантике, тем сильнее бушевал океан. Даже Ланнеку пришлось ухватиться за поручни.
Когда он взобрался на мостик, Муанар, уже вернувшийся на свое место, молча повернулся навстречу.
— Считая нас, в здешних водах с полдюжины судов, — сообщил капитан. — Ближайшее — немецкий траулер, но он стоит на сетях.
И Ланнек, и старший помощник отлично понимали, что это означает. Сети — а стоят они добрый миллион — держат судно, словно якорь, и чтобы их выбрать, понадобятся долгие часы.
— Немцы утверждают, что мимо них пронесло пустую шлюпку. Сейчас Поль пробует связаться с другим, английским пароходом.
Ланнек отер лицо руками, схватил бутылку кальвадоса, глотнул из горлышка, дал хлебнуть Муанару и боцману.
— Мы опоздаем, — объявил Муанар.
Такая уж была у него натура: он делал все что полагается, делал честно, даже педантично, но без подъема и как будто не веря в успех.
Вокруг по-прежнему ничего, на горизонте — ни огонька. Ланнек жестом приказал периодически включать сирену. Но долго на одном месте не выдержал и, глянув на компас, возвратился к Ланглуа, который вздрогнул при виде капитана: радист занят был разговором с Матильдой.
— Ну, что «Глинн»?
— Больше не отвечает.
— Ты уверен, что он находится поблизости?
— Совершенно уверен.
— «Франсуаза» по-прежнему молчит?
Еще через минуту Ланнек снова встал рядом с Муанаром и вполголоса бросил:
— «Глинн» испарился.
Они поняли друг друга с полуслова. Англичанин, не желая терять время на поиски траулера, решил просто-напросто не отвечать: он всегда может сослаться на неисправность рации.
— А твоя жена?
— Что моя жена?
— Ничего.
Разумеется, Матильде плохо. Она прямо позеленела от страха. Что еще можно сказать? Пожалуй, Ланнеку было бы легче, найди она пристанище не у Ланглуа в рубке, а в другом месте. Слишком уж мучительно, входя туда, всякий раз заставать жену в плетеном кресле и ощущать на себе ее подозрительный взгляд.
Ланнек догадался. Смутное, но упорное подозрение — вот что читал он в глазах Матильды, вот что не давало покоя с самого Гамбурга, нет, с самого Руана.
Он наклонился и разглядел на баке кучку матросов, всматривавшихся во мрак.
— Ребятам на «Франсуазе» не удалось поставить фальшивый руль, — констатировал он.
Впрочем, в такую непогоду поставить фальшивый руль, который позволил бы держаться носом к волне, — задача почти невыполнимая.
— Давно он приобрел судно?
— Четыре года назад. Совершил купчую, когда я в последний раз ездил в Фекан.
У Жаллю было не то пять, не то шесть детей. Ланнек прекрасно помнил, сколько шуточек отпускалось на этот счет. Помнил он и другое: именно ради своих малышей Жаллю пытался выхлопотать себе место лоцмана или капитана порта. Но ему, человеку без связей, пришлось слишком долго ждать, и вот…
— Ты ничего не видишь?
Оба долго всматривались в ту точку горизонта, где Ланнеку почудился огонек, но капитан, видимо, ошибся.
— Видеть-то я ничего не вижу, зато кое-что слышу, — буркнул Муанар.
Они услышали это одновременно. В трюме лопнула крепление, и теперь при каждом крене что-то железное перекатывалось с борта на борт.
— Боцман! Возьми людей и спустись в трюм.
— Можно мне еще глоток?
Боцману тоже невесело.
— Поправку на дрейф рассчитал? — осведомился капитан у Муанара. — Восемь градусов как минимум…
— Ничего мы не найдем.
— Дальше что?
Неужели Муанар усомнился: надо ли спасать «Франсуазу»?
— Ничего. Я так, к слову.
Рулевой, не отрывая глаз от компаса, непрерывно работал штурвалом, чтобы не давать волнам, к которым «Гром небесный» шел лагом, сбить судно с курса.
Ходу оставалось еще часа два, если не больше, и Ланнек, застыв в углу ходовой рубки, прижался лбом к стеклу. Вдруг он почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит, раздраженно обернулся и увидел феканца с дымящейся чашкой в руках.
— Мадам не видели?
— Да пошла она к черту, понял?
Все заняты только ею, даже это животное Кампуа! Без всяких просьб он уже тащит ей чашку бульона!
— Она у Ланглуа, — помолчав, поправился Ланнек.
Он представил себе Фекан, два белых утеса, казино на дамбе, и тут же мысль его перескочила на Рива-Белла, где у тещи дача.
И как только он выдержал там свой медовый месяц?
Щеголял в белых шерстяных брюках, рубашке с вырезом, веревочных сандалиях и каждое утро, вкупе со всей семейкой, восседал на пляже подле зонтика с красными разводами!
Он даже выучил плавать жену Оскара, женщину с дряблой грудью и костлявыми бедрами.
— Муанар!
Старший помощник, невидимый в темноте, шагнул к капитану.
— Спустись посмотри, что они там копаются.
Ланглуа вслушивался в шум, доносящийся из трюма, и на душе у него было неспокойно. Видимо, штуковина сорвалась не маленькая, и принайтовить ее надо любой ценой.
Такие вещи ему не внове. Еще когда он ходил вторым помощником, у них на Балтике стронулись с места бочки с вином и, как безумные, заплясали по палубе, гоняясь за матросами. Те с воплями бросились, кто куда… Одному раздробило ногу…
— Жиль, загляни к Ланглуа. Впрочем, нет, оставайся здесь. Я сам схожу.
Ланнек рывками распахнул дверь и отыскал глазами жену. Матильда, все так же сидя в кресле, наклонилась над ветром — ее рвало; радист не отрывался от аппарата.
— Что нового?
— Феканская портовая рация запрашивает подробности. Жена Жаллю извещена и прибежала на станцию.
Сейчас сидит у приемника.
— А «Глийн»?
— Не подает признаков жизни.
— Норвежец?
— Просил известить его в случае успеха — тогда од ляжет на прежний курс.
Точками и тире был исписан уже весь блокнот. Ланнек взглянул на жену, которая сотрясалась в икоте и, видимо, не замечала его. На столе, рядом с инструментами Ланглуа, остывала нетронутая чашка бульона.
— Продолжай давать наши координаты. На всякий случай… Передатчик у них накрылся, но, может быть, цел приемник.
Оставалось только ждать. Вернувшись на мостик, Ланнек занялся единственным возможным сейчас делом — стал всматриваться вперед. Потом услышал, как захлопнулась крышка трюма, и через минуту Муанар вернулся на свое место.
— Милу размозжило палец. Я уложил, ста у себя в каюте.
— Милу? Кто это?
— Наш матрос. Такой высокий, худой, заика. Три вагонные оси сорвались с места. Мы закрепили, как могли…
Кто наплел Матильде, что он намерен перепродать судно в Америке и остаться там? Хоть смейся, хоть плачь! И все-таки Ланнек чувствовал: жена говорила искренне. Кто-то действительно придумал эту небылицу, Но с какой целью?
— Ты ничего не видишь?
Ланнеку показалось, что он различил зеленый огонь.
Еще четверть часа они пребывали в сомнении, потом сигнал внезапно стад отчетливо виден, и капитан ринулся в радиорубку.
— Запроси судно, что впереди по курсу. Кто они такие?
Потрескивание. Искры. Матильда с закрытыми глазами в кресле.
— Отвечают?
— Пока нет.
Матильда приподняла веки и посмотрела на Ланнека, но лицо ее не выразило ничего, кроме беспредельной усталости.
Еще секунда, и, сжалившись над женой, Ланнек отвес бы ее в каюту, но тут заговорило радио.
— Это немец. Послушайте?
«Зетойфель» заметил их. Прежним, озлобленным тоном радист пролаял в микрофон, чтобы «Гром небесный» взял мили на полторы мористей, иначе он порвет им сети.
Зеленый сигнал, потом белый — вот и все, что удалось разглядеть французам: черный корпус немецкого траулера даже не угадывался во мраке.
— Всех наверх! — приказал Ланнек Муанару. — Сто франков тому, кто первым заметит «Франсуазу».
Он набил трубку, хлебнул спиртного, удостоверился, что рулевой у штурвала не дремлет.
«Гром небесный» находился сейчас в самом сердце Папа-банки и в любой момент мог наскочить на тонущую «Франсуазу». Мороз крепчал. Сапоги Ланнека промокли, горло болело все сильней.
О еде никто не думал, зато к бутылке кальвадоса все прикладывались так усердно, что Кампуа вынужден был сбегать за новой.
Время от времени в приемнике слышалось потрескивание, и Ланнек представлял себе радио в Фекане: жена Жаллю в углу, рядом с ней наверняка ее первенец, паренек лет шестнадцати. От станции рукой подать до кафе Леона, куда сходятся ловцы сельди и трески, чтобы посидеть в тепле, вдыхая аромат свежего кофе.
Сейчас в заведении без конца хлопает дверь: каждому хочется услышать новости. Собравшиеся все до одного знают Папа-банку и ее буруны, почти все знакомы с Лавнеком, — им, несомненно, уже сообщили, что он в тамошних водах.
На «Громе небесном» царило молчание. Повсюду торчали неподвижные фигуры матросов, все глаза буравившие мглу — авось в ней удастся разглядеть более темной или — более светлое пятно.
— Сирену! — скомандовал Ланнек.
Не то ли это? После первых же гудков морякам почудилось, что они слышат ответный зов, хотя никто не решился бы сказать, из какой точки пространства доносится звук.
— Ищите северней, — лаял в микрофон радист «Зетойфеля».
Ланнек искал повсюду — северней и южней, западней и восточней, едва не зацепив сети немецкого парохода, к которому невзначай подошел слишком близко. «Франсуаза» была где-то неподалеку. Иногда французам казалось, что они отчетливо слышат ее сирену. «Гром небесный» устремлялся то туда, то сюда, но встречал лишь пустоту и немедленно разворачивался.
— Дай ракету!
Муанар выполнил команду, но с опаской; он не забыл, как такая же ракета взорвалась в руках одного из его офицеров. Вспышка получилась тусклая — воздух был слишком влажен, но через несколько секунд с левого борта была замечена ответная вспышка.
Машина сбавила обороты. Ланнек самолично встал к штурвалу и, заметив у себя за спиной Матильду, рявкнул:
— А ты марш к себе и ложись!
Он не проверил, подчинилась ли она его распоряжению. Стиснув трубку зубами, напрягшись и наклонив голову, он во все глаза смотрел вперед.
— Сирену!
Сирена издала долгий вой, словно заранее возвещавший победу. На этот раз ей ответило не эхо, а другой пароход.
— Слышишь, Муанар?
— Еще четверть румба влево! — срываясь на фальцет, прокричал Муанар: грохот мешал им слышать самих себя.
И вдруг из мглы выступила черная масса, возникшая так близко, что избежать столкновения удалось лишь крутым поворотом штурвала. «Гром небесный» прошел меньше чем в кабельтове от «Франсуазы». Был момент, когда волны сблизили суда настолько, что еще немного — и они сцепились бы бортами.
— Людей разглядел?
— Нет. Траулер почти завалился на бек.
— Спустим шлюпку?
Молчание. Каждый ясно понимал, чем чревато это глубокой ночью при волне в семь-восемь метров. Ланнек и сам тут же отказался от своего замысла.
— Посемафорь им фонарями. Передай, что мы обойдем их справа и попытаемся подать буксир.
Несмотря ни на что, он ухитрился набить и раскурить трубку, взглянуть на жену и распорядиться:
— Отправляйся спать, гром небесный!
Матильда не пошевелилась. Она стояла, прижавшись к переборке, глухая ко всему, как лунатик.
— Готов буксир? — окликнул Ланнек палубную команду.
— Есть буксир!
Ланнек развернул судно лагом к волне — так круто, что вода захлестнула борт. Но еще кошмарней оказалось другое: всем почудилось, будто в грохоте волн они различали крики людей. И каждый знал, что это вполне возможно: в море человеческий голос разносился далеко.
Каждый представлял себе, как гипнотизируют сейчас огни «Грома небесного» экипаж «Франсуазы».
— Товсь!
Ланнек так стиснул челюсти, что зубы его отпечатались на черенке трубки. Он должен пройти мимо «Франсуазы» почти вплотную, впритирку. Значит, штурвал надо держать изо всех сил: в любой момент течение может бросить «Гром небесный» на траулер.
«Франсуаза» все явственней выступала из мрака.
Было отчетливо видно, что крен у нее страшный. На носу уже можно было различить головы и фигуры людей. Один из матросов заметил, что у траулера нет трубы.
— Подать конец!
— Подать конец! — подхватил Муанар.
— Подать конец! — эхом отозвался г-н Жиль.
Снова молчание. Конец не долетел до палубы траулера. Придется все начинать сначала.
Ланнек повторил маневр — раз, другой, третий. Впечатление было такое, что траулер все круче заваливается на левый бок. Узкая «Франсуаза» отчаянно рыскала на гребнях волн.
— Подать конец!
Хотя простор гудел от грохота шторма, каждый человек на «Громе небесном» расслышал глубокий вздох. Да и как его было не расслышать, если он вырвался из каждой груди? Легость[7] ударилась обо что-то твердое.
— Полный назад! — гаркнул Ланнек.
Теперь голоса на «Франсуазе» перестали казаться слуховым обманом. Они стали совершенно отчетливыми.
Можно было даже разобрать отдельные слова и команды.
— Выбрали они трос?
Ланнек еще раз обернулся и окинул ненавидящим взглядом по-прежнему неподвижную Матильду.
— Малый вперед!
Стальной буксир натянулся, но не прошел «Гром небесный» и ста метров, как трос лопнул со щелчком, похожим на выстрел.
Остаток ночи не поддается описанию. Все попытки пришлось отложить до рассвета. Сигнальными фонарями «Франсуазе» просемафорили:
«Продержитесь несколько часов?»
«Попытаемся».
«Шлюпку теряли?»
«Спустили на воду с шестью матросами»
«Похоже, опрокинулась. Ее видели пустой. Что с радистом?»
«Смыт вместе с трубой и рубкой».
«Течь сильная?»
«Не очень. Постарайтесь предупредить мою жену в Фекане».
«Она уже на портовой рации».
Передача каждого слова с помощью фонарей отнимала несколько минут, не говоря уж об ошибках, неизбежных при переводе с языка световых сигналов.
В рубке у Ланглуа Ланнек диктовал:
— «Гром небесный» рации Феканского порта. Находимся рядом с «Франсуазой». Надеемся спасти ее на рассвете…
— Все люди целы? — осведомился Ланглуа, не отрываясь от ключа.
— Идиот! Конечно нет.
— Что еще передать?
— Ничего.
Вслед за г-жой Жаллю в порт, несомненно, сбежались другие жительницы Фекана и сейчас донимают тамошнего радиста расспросами.
Скоро они узнают правду!
На «Громе небесном» никто не смыкал глаз: довольно одной волны, чтобы команда «Франсуазы» уже оказалась лицом к лицу со смертью.
— Уйдешь ты наконец к себе? — взорвался Ланнек, вплотную подступая к жене.
Он не собирался распускать нюни, но все-таки не мог подавить в себе жалость — такой беспомощной и обмякшей выглядела Матильда. Он читал у нее в глазах нечто вроде восхищения и готовности капитулировать.
— Кампуа! Иди уложи мою жену.
На малом ходу качка стала настолько сильной, что устоять на ногах можно было только с большим трудом, и около двух часов ночи в трюм снова пришлось направить пять человек: на этот раз с места сорвались вагонные колеса.
Время от времени Ланнек вытаскивал из кармана часы. Светать начало в половине восьмого, «Гром небесный» то удалялся от «Франсуазы», то приближался к ней.
Оба судна даже обменивались несколькими словами по семафору:
«Держитесь?»
«Люди непрерывно сменяются у помп. Топки на всякий случай погашены…»
Чтобы не разорвались котлы, если вода хлынет в машинное отделение!
Иногда кочегары «Грома небесного» выскальзывали на палубу и жадно хватали ртом воздух вперемешку с водяной пылью.
Раз десять на очередных разворотах с «Грома небесного» замечали «Зетойфель», и всякий раз Ланглуа вызывал в рубку капитана, потому что немецкий радист все тем же лающим фельдфебельским тоном настойчиво запрашивал обстановку и требовал не повредить им сети.
Ближе всего к Ланнеку находился боцман — он курил трубку, и дым ее иногда долетал до капитана; чуть подальше стоял высокий сухощавый г-н Жиль.
Муанар в штурманской рассчитывал кратчайший курс к «Франсуазе».
Судно качало так, что оно то одним, то другим бортом черпало воду, и порой на стекла рубки обрушивались целые водопады пены. Неожиданно Ланнеку почудилось, что его зовут. Он насторожился, но прошло еще несколько секунд, прежде чем из темноты выступила фигура радиста.
— Капитан! Идите сюда…
Ланглуа выскочил на палубу, не успев натянуть дождевик, и теперь смешно втягивал голову в плечи под шквалами ледяных брызг.
Когда Ланнек поравнялся с ним, радист пояснил:
— Вы ведь знаете по-немецки? Вот уже минут пять со мной говорит пароход «Зетойфель», а я ничего не понимаю!..
В ярко освещенной рубке было тепло, и Ланнек, усевшись перед рацией и надевая наушники, уголком глаза заметил Матильду, устроившуюся в единственном здесь кресле позади аппаратов. Он почти не обратил на нее внимания: слегка искривил губы в иронической усмешке, и только. Нашла себе безопасное местечко? Что ж, пусть отсиживается.
— Ничего не слышу, — проворчал он, поворачиваясь к Ланглуа.
— Подождите. Они повторяют радиограмму каждые три-четыре минуты. Начинают примерно так; «Wir konnen nicht…»[6].
Они замерли. Теперь, когда дверь захлопнулась, всюду: и в рубке, и в бескрайнем море, заключенном в наушниках, — воцарилась тишина. Ланнек невозмутимо глядел в пространство, и никто не решился бы сказать, о чем он думает. Ланглуа, чье место занял капитан, стоя, подкручивал какую-то ручку Вдруг Матильда с радистом, хотя и были без наушников, услыхали отчетливый щелчок и увидели, что глаза. у Ланнека стали внимательными. Радио заговорило. Откуда-то донесся человеческий голос. Капитан морщил лоб и хмурил брови, силясь разобрать слова, а рука его автоматически записывала:
«Мы в пяти-шести милях от „Франсуазы“, но у нас все сети в море, а волнение усиливается. С места двинуться не можем. Только что нашу корму задела полузатонувшая шлюпка. Полагаем, что людей на ней нет».Говоривший несколько раз подряд повторил текст.
Голос у него был хриплый, тон лающий, словно этот неизвестный моряк с «Зетойфеля» охвачен слепой яростью.
Ланнек поднялся, уступив место Ланглуа, который первым делом удостоверился, что его никто не вызывает на других волнах.
— Незадолго до этого я поймал английский пароход, передававший морзянкой, но я еще не успел найти его позывные в справочнике.
Не снимая наушников, радист придвинул к себе толстый растрепанный том и лихорадочно начал листать.
— Вот он. Это «Глинн». Полторы тысячи тонн.
— Где он?
— Вызываю.
Раздалось потрескивание, полетели искры. Ланнек стоял прислонившись к двери и стараясь не смотреть на жену: он представлял себе, какое у нее измученное лицо.
Ланглуа искал в эфире английский пароход, находившийся где-то неподалеку Радист начал записывать, вернее, заполнять строки точками и тире.
— Мне ответило норвежское судно «Флюнербур», капитан Расмуссен. Сейчас оно в нескольких милях от Фарерских островов. Делает шесть узлов и будет на месте часов через десять, не раньше.
И Ланглуа возобновил попытки выйти на связь с «Глинном», а Ланнек выбрался на палубу и, борясь со шквалом, направился к мостику.
Было уже не разобрать, чем залито судно — дождем или волнами. Чем ближе «Гром небесный» подходил к Папа-банке, одной из коварнейших отмелей в Северной Атлантике, тем сильнее бушевал океан. Даже Ланнеку пришлось ухватиться за поручни.
Когда он взобрался на мостик, Муанар, уже вернувшийся на свое место, молча повернулся навстречу.
— Считая нас, в здешних водах с полдюжины судов, — сообщил капитан. — Ближайшее — немецкий траулер, но он стоит на сетях.
И Ланнек, и старший помощник отлично понимали, что это означает. Сети — а стоят они добрый миллион — держат судно, словно якорь, и чтобы их выбрать, понадобятся долгие часы.
— Немцы утверждают, что мимо них пронесло пустую шлюпку. Сейчас Поль пробует связаться с другим, английским пароходом.
Ланнек отер лицо руками, схватил бутылку кальвадоса, глотнул из горлышка, дал хлебнуть Муанару и боцману.
— Мы опоздаем, — объявил Муанар.
Такая уж была у него натура: он делал все что полагается, делал честно, даже педантично, но без подъема и как будто не веря в успех.
Вокруг по-прежнему ничего, на горизонте — ни огонька. Ланнек жестом приказал периодически включать сирену. Но долго на одном месте не выдержал и, глянув на компас, возвратился к Ланглуа, который вздрогнул при виде капитана: радист занят был разговором с Матильдой.
— Ну, что «Глинн»?
— Больше не отвечает.
— Ты уверен, что он находится поблизости?
— Совершенно уверен.
— «Франсуаза» по-прежнему молчит?
Еще через минуту Ланнек снова встал рядом с Муанаром и вполголоса бросил:
— «Глинн» испарился.
Они поняли друг друга с полуслова. Англичанин, не желая терять время на поиски траулера, решил просто-напросто не отвечать: он всегда может сослаться на неисправность рации.
— А твоя жена?
— Что моя жена?
— Ничего.
Разумеется, Матильде плохо. Она прямо позеленела от страха. Что еще можно сказать? Пожалуй, Ланнеку было бы легче, найди она пристанище не у Ланглуа в рубке, а в другом месте. Слишком уж мучительно, входя туда, всякий раз заставать жену в плетеном кресле и ощущать на себе ее подозрительный взгляд.
Ланнек догадался. Смутное, но упорное подозрение — вот что читал он в глазах Матильды, вот что не давало покоя с самого Гамбурга, нет, с самого Руана.
Он наклонился и разглядел на баке кучку матросов, всматривавшихся во мрак.
— Ребятам на «Франсуазе» не удалось поставить фальшивый руль, — констатировал он.
Впрочем, в такую непогоду поставить фальшивый руль, который позволил бы держаться носом к волне, — задача почти невыполнимая.
— Давно он приобрел судно?
— Четыре года назад. Совершил купчую, когда я в последний раз ездил в Фекан.
У Жаллю было не то пять, не то шесть детей. Ланнек прекрасно помнил, сколько шуточек отпускалось на этот счет. Помнил он и другое: именно ради своих малышей Жаллю пытался выхлопотать себе место лоцмана или капитана порта. Но ему, человеку без связей, пришлось слишком долго ждать, и вот…
— Ты ничего не видишь?
Оба долго всматривались в ту точку горизонта, где Ланнеку почудился огонек, но капитан, видимо, ошибся.
— Видеть-то я ничего не вижу, зато кое-что слышу, — буркнул Муанар.
Они услышали это одновременно. В трюме лопнула крепление, и теперь при каждом крене что-то железное перекатывалось с борта на борт.
— Боцман! Возьми людей и спустись в трюм.
— Можно мне еще глоток?
Боцману тоже невесело.
— Поправку на дрейф рассчитал? — осведомился капитан у Муанара. — Восемь градусов как минимум…
— Ничего мы не найдем.
— Дальше что?
Неужели Муанар усомнился: надо ли спасать «Франсуазу»?
— Ничего. Я так, к слову.
Рулевой, не отрывая глаз от компаса, непрерывно работал штурвалом, чтобы не давать волнам, к которым «Гром небесный» шел лагом, сбить судно с курса.
Ходу оставалось еще часа два, если не больше, и Ланнек, застыв в углу ходовой рубки, прижался лбом к стеклу. Вдруг он почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит, раздраженно обернулся и увидел феканца с дымящейся чашкой в руках.
— Мадам не видели?
— Да пошла она к черту, понял?
Все заняты только ею, даже это животное Кампуа! Без всяких просьб он уже тащит ей чашку бульона!
— Она у Ланглуа, — помолчав, поправился Ланнек.
Он представил себе Фекан, два белых утеса, казино на дамбе, и тут же мысль его перескочила на Рива-Белла, где у тещи дача.
И как только он выдержал там свой медовый месяц?
Щеголял в белых шерстяных брюках, рубашке с вырезом, веревочных сандалиях и каждое утро, вкупе со всей семейкой, восседал на пляже подле зонтика с красными разводами!
Он даже выучил плавать жену Оскара, женщину с дряблой грудью и костлявыми бедрами.
— Муанар!
Старший помощник, невидимый в темноте, шагнул к капитану.
— Спустись посмотри, что они там копаются.
Ланглуа вслушивался в шум, доносящийся из трюма, и на душе у него было неспокойно. Видимо, штуковина сорвалась не маленькая, и принайтовить ее надо любой ценой.
Такие вещи ему не внове. Еще когда он ходил вторым помощником, у них на Балтике стронулись с места бочки с вином и, как безумные, заплясали по палубе, гоняясь за матросами. Те с воплями бросились, кто куда… Одному раздробило ногу…
— Жиль, загляни к Ланглуа. Впрочем, нет, оставайся здесь. Я сам схожу.
Ланнек рывками распахнул дверь и отыскал глазами жену. Матильда, все так же сидя в кресле, наклонилась над ветром — ее рвало; радист не отрывался от аппарата.
— Что нового?
— Феканская портовая рация запрашивает подробности. Жена Жаллю извещена и прибежала на станцию.
Сейчас сидит у приемника.
— А «Глийн»?
— Не подает признаков жизни.
— Норвежец?
— Просил известить его в случае успеха — тогда од ляжет на прежний курс.
Точками и тире был исписан уже весь блокнот. Ланнек взглянул на жену, которая сотрясалась в икоте и, видимо, не замечала его. На столе, рядом с инструментами Ланглуа, остывала нетронутая чашка бульона.
— Продолжай давать наши координаты. На всякий случай… Передатчик у них накрылся, но, может быть, цел приемник.
Оставалось только ждать. Вернувшись на мостик, Ланнек занялся единственным возможным сейчас делом — стал всматриваться вперед. Потом услышал, как захлопнулась крышка трюма, и через минуту Муанар вернулся на свое место.
— Милу размозжило палец. Я уложил, ста у себя в каюте.
— Милу? Кто это?
— Наш матрос. Такой высокий, худой, заика. Три вагонные оси сорвались с места. Мы закрепили, как могли…
Кто наплел Матильде, что он намерен перепродать судно в Америке и остаться там? Хоть смейся, хоть плачь! И все-таки Ланнек чувствовал: жена говорила искренне. Кто-то действительно придумал эту небылицу, Но с какой целью?
— Ты ничего не видишь?
Ланнеку показалось, что он различил зеленый огонь.
Еще четверть часа они пребывали в сомнении, потом сигнал внезапно стад отчетливо виден, и капитан ринулся в радиорубку.
— Запроси судно, что впереди по курсу. Кто они такие?
Потрескивание. Искры. Матильда с закрытыми глазами в кресле.
— Отвечают?
— Пока нет.
Матильда приподняла веки и посмотрела на Ланнека, но лицо ее не выразило ничего, кроме беспредельной усталости.
Еще секунда, и, сжалившись над женой, Ланнек отвес бы ее в каюту, но тут заговорило радио.
— Это немец. Послушайте?
«Зетойфель» заметил их. Прежним, озлобленным тоном радист пролаял в микрофон, чтобы «Гром небесный» взял мили на полторы мористей, иначе он порвет им сети.
Зеленый сигнал, потом белый — вот и все, что удалось разглядеть французам: черный корпус немецкого траулера даже не угадывался во мраке.
— Всех наверх! — приказал Ланнек Муанару. — Сто франков тому, кто первым заметит «Франсуазу».
Он набил трубку, хлебнул спиртного, удостоверился, что рулевой у штурвала не дремлет.
«Гром небесный» находился сейчас в самом сердце Папа-банки и в любой момент мог наскочить на тонущую «Франсуазу». Мороз крепчал. Сапоги Ланнека промокли, горло болело все сильней.
О еде никто не думал, зато к бутылке кальвадоса все прикладывались так усердно, что Кампуа вынужден был сбегать за новой.
Время от времени в приемнике слышалось потрескивание, и Ланнек представлял себе радио в Фекане: жена Жаллю в углу, рядом с ней наверняка ее первенец, паренек лет шестнадцати. От станции рукой подать до кафе Леона, куда сходятся ловцы сельди и трески, чтобы посидеть в тепле, вдыхая аромат свежего кофе.
Сейчас в заведении без конца хлопает дверь: каждому хочется услышать новости. Собравшиеся все до одного знают Папа-банку и ее буруны, почти все знакомы с Лавнеком, — им, несомненно, уже сообщили, что он в тамошних водах.
На «Громе небесном» царило молчание. Повсюду торчали неподвижные фигуры матросов, все глаза буравившие мглу — авось в ней удастся разглядеть более темной или — более светлое пятно.
— Сирену! — скомандовал Ланнек.
Не то ли это? После первых же гудков морякам почудилось, что они слышат ответный зов, хотя никто не решился бы сказать, из какой точки пространства доносится звук.
— Ищите северней, — лаял в микрофон радист «Зетойфеля».
Ланнек искал повсюду — северней и южней, западней и восточней, едва не зацепив сети немецкого парохода, к которому невзначай подошел слишком близко. «Франсуаза» была где-то неподалеку. Иногда французам казалось, что они отчетливо слышат ее сирену. «Гром небесный» устремлялся то туда, то сюда, но встречал лишь пустоту и немедленно разворачивался.
— Дай ракету!
Муанар выполнил команду, но с опаской; он не забыл, как такая же ракета взорвалась в руках одного из его офицеров. Вспышка получилась тусклая — воздух был слишком влажен, но через несколько секунд с левого борта была замечена ответная вспышка.
Машина сбавила обороты. Ланнек самолично встал к штурвалу и, заметив у себя за спиной Матильду, рявкнул:
— А ты марш к себе и ложись!
Он не проверил, подчинилась ли она его распоряжению. Стиснув трубку зубами, напрягшись и наклонив голову, он во все глаза смотрел вперед.
— Сирену!
Сирена издала долгий вой, словно заранее возвещавший победу. На этот раз ей ответило не эхо, а другой пароход.
— Слышишь, Муанар?
— Еще четверть румба влево! — срываясь на фальцет, прокричал Муанар: грохот мешал им слышать самих себя.
И вдруг из мглы выступила черная масса, возникшая так близко, что избежать столкновения удалось лишь крутым поворотом штурвала. «Гром небесный» прошел меньше чем в кабельтове от «Франсуазы». Был момент, когда волны сблизили суда настолько, что еще немного — и они сцепились бы бортами.
— Людей разглядел?
— Нет. Траулер почти завалился на бек.
— Спустим шлюпку?
Молчание. Каждый ясно понимал, чем чревато это глубокой ночью при волне в семь-восемь метров. Ланнек и сам тут же отказался от своего замысла.
— Посемафорь им фонарями. Передай, что мы обойдем их справа и попытаемся подать буксир.
Несмотря ни на что, он ухитрился набить и раскурить трубку, взглянуть на жену и распорядиться:
— Отправляйся спать, гром небесный!
Матильда не пошевелилась. Она стояла, прижавшись к переборке, глухая ко всему, как лунатик.
— Готов буксир? — окликнул Ланнек палубную команду.
— Есть буксир!
Ланнек развернул судно лагом к волне — так круто, что вода захлестнула борт. Но еще кошмарней оказалось другое: всем почудилось, будто в грохоте волн они различали крики людей. И каждый знал, что это вполне возможно: в море человеческий голос разносился далеко.
Каждый представлял себе, как гипнотизируют сейчас огни «Грома небесного» экипаж «Франсуазы».
— Товсь!
Ланнек так стиснул челюсти, что зубы его отпечатались на черенке трубки. Он должен пройти мимо «Франсуазы» почти вплотную, впритирку. Значит, штурвал надо держать изо всех сил: в любой момент течение может бросить «Гром небесный» на траулер.
«Франсуаза» все явственней выступала из мрака.
Было отчетливо видно, что крен у нее страшный. На носу уже можно было различить головы и фигуры людей. Один из матросов заметил, что у траулера нет трубы.
— Подать конец!
— Подать конец! — подхватил Муанар.
— Подать конец! — эхом отозвался г-н Жиль.
Снова молчание. Конец не долетел до палубы траулера. Придется все начинать сначала.
Ланнек повторил маневр — раз, другой, третий. Впечатление было такое, что траулер все круче заваливается на левый бок. Узкая «Франсуаза» отчаянно рыскала на гребнях волн.
— Подать конец!
Хотя простор гудел от грохота шторма, каждый человек на «Громе небесном» расслышал глубокий вздох. Да и как его было не расслышать, если он вырвался из каждой груди? Легость[7] ударилась обо что-то твердое.
— Полный назад! — гаркнул Ланнек.
Теперь голоса на «Франсуазе» перестали казаться слуховым обманом. Они стали совершенно отчетливыми.
Можно было даже разобрать отдельные слова и команды.
— Выбрали они трос?
Ланнек еще раз обернулся и окинул ненавидящим взглядом по-прежнему неподвижную Матильду.
— Малый вперед!
Стальной буксир натянулся, но не прошел «Гром небесный» и ста метров, как трос лопнул со щелчком, похожим на выстрел.
Остаток ночи не поддается описанию. Все попытки пришлось отложить до рассвета. Сигнальными фонарями «Франсуазе» просемафорили:
«Продержитесь несколько часов?»
«Попытаемся».
«Шлюпку теряли?»
«Спустили на воду с шестью матросами»
«Похоже, опрокинулась. Ее видели пустой. Что с радистом?»
«Смыт вместе с трубой и рубкой».
«Течь сильная?»
«Не очень. Постарайтесь предупредить мою жену в Фекане».
«Она уже на портовой рации».
Передача каждого слова с помощью фонарей отнимала несколько минут, не говоря уж об ошибках, неизбежных при переводе с языка световых сигналов.
В рубке у Ланглуа Ланнек диктовал:
— «Гром небесный» рации Феканского порта. Находимся рядом с «Франсуазой». Надеемся спасти ее на рассвете…
— Все люди целы? — осведомился Ланглуа, не отрываясь от ключа.
— Идиот! Конечно нет.
— Что еще передать?
— Ничего.
Вслед за г-жой Жаллю в порт, несомненно, сбежались другие жительницы Фекана и сейчас донимают тамошнего радиста расспросами.
Скоро они узнают правду!
На «Громе небесном» никто не смыкал глаз: довольно одной волны, чтобы команда «Франсуазы» уже оказалась лицом к лицу со смертью.
— Уйдешь ты наконец к себе? — взорвался Ланнек, вплотную подступая к жене.
Он не собирался распускать нюни, но все-таки не мог подавить в себе жалость — такой беспомощной и обмякшей выглядела Матильда. Он читал у нее в глазах нечто вроде восхищения и готовности капитулировать.
— Кампуа! Иди уложи мою жену.
На малом ходу качка стала настолько сильной, что устоять на ногах можно было только с большим трудом, и около двух часов ночи в трюм снова пришлось направить пять человек: на этот раз с места сорвались вагонные колеса.
Время от времени Ланнек вытаскивал из кармана часы. Светать начало в половине восьмого, «Гром небесный» то удалялся от «Франсуазы», то приближался к ней.
Оба судна даже обменивались несколькими словами по семафору:
«Держитесь?»
«Люди непрерывно сменяются у помп. Топки на всякий случай погашены…»
Чтобы не разорвались котлы, если вода хлынет в машинное отделение!
Иногда кочегары «Грома небесного» выскальзывали на палубу и жадно хватали ртом воздух вперемешку с водяной пылью.
Раз десять на очередных разворотах с «Грома небесного» замечали «Зетойфель», и всякий раз Ланглуа вызывал в рубку капитана, потому что немецкий радист все тем же лающим фельдфебельским тоном настойчиво запрашивал обстановку и требовал не повредить им сети.
9
О наступлении дня на «Громе небесном» возвестил обычный сигнал — раздача черного кофе, который матросам налили в жестяные кружки; Кампуа, теперь уже сам смахивавший на призрак, подал его в чашках только офицерам.
— Достань бутыль с ромом и выдай по чарке, — распорядился Ланнек, хмуро посмотрев на бледнеющее небо.
Стало еще холодней. Холод был сырой, пронизывающий. Глаза у всех покраснели от усталости. Непогода не унималась, скорее напротив, и чем ясней вырисовывалась «Франсуаза» в утренних сумерках, тем сильнее мрачнели лица.
Гибнущий траулер являл собой жуткое зрелище. Лишившись трубы и рубки, он утратил облик судна, да и по существу уже перестал быть им.
Набегающий вал, к которому он не мог стать носом, подхватывал его на гребень, относил на сто — двести морских саженей и низвергал в такую бездну, что судно на долгие секунды исчезало из виду.
— …скажешь? — негромко буркнул Ланнек, зная, что Муанар рядом.
— Нда! — только и ответил старший помощник.
Оба они, как, впрочем, и вся команда, думали об одном и том же. Ланнек опять сменил рулевого у штурвала и вел «Гром небесный» так, чтобы пройти впритирку к останкам «Франсуазы», а потом уж решить, что можно предпринять.
Матросы еще держали в руках кружки с кофе, в воздухе пахло подогретым ромом, но посуда исчезла, как по волшебству, едва с «Грома небесного» разглядели людей на траулере.
«Франсуаза» накренилась так, что стоять на палубе было немыслимо. Матросы, числом около дюжины, лежали и полусидели, цепляясь за фальшборт и брашпиль.
На всех были спасательные жилеты, придававшие людям какой-то чудовищный облик, и такой же чудовищной казалась их неподвижность. Волны перехлестывали через борт, разбивались о плечи и головы, но моряки не шевелились и только впивались глазами в медленно надвигавшийся пароход.
— Достань бутыль с ромом и выдай по чарке, — распорядился Ланнек, хмуро посмотрев на бледнеющее небо.
Стало еще холодней. Холод был сырой, пронизывающий. Глаза у всех покраснели от усталости. Непогода не унималась, скорее напротив, и чем ясней вырисовывалась «Франсуаза» в утренних сумерках, тем сильнее мрачнели лица.
Гибнущий траулер являл собой жуткое зрелище. Лишившись трубы и рубки, он утратил облик судна, да и по существу уже перестал быть им.
Набегающий вал, к которому он не мог стать носом, подхватывал его на гребень, относил на сто — двести морских саженей и низвергал в такую бездну, что судно на долгие секунды исчезало из виду.
— …скажешь? — негромко буркнул Ланнек, зная, что Муанар рядом.
— Нда! — только и ответил старший помощник.
Оба они, как, впрочем, и вся команда, думали об одном и том же. Ланнек опять сменил рулевого у штурвала и вел «Гром небесный» так, чтобы пройти впритирку к останкам «Франсуазы», а потом уж решить, что можно предпринять.
Матросы еще держали в руках кружки с кофе, в воздухе пахло подогретым ромом, но посуда исчезла, как по волшебству, едва с «Грома небесного» разглядели людей на траулере.
«Франсуаза» накренилась так, что стоять на палубе было немыслимо. Матросы, числом около дюжины, лежали и полусидели, цепляясь за фальшборт и брашпиль.
На всех были спасательные жилеты, придававшие людям какой-то чудовищный облик, и такой же чудовищной казалась их неподвижность. Волны перехлестывали через борт, разбивались о плечи и головы, но моряки не шевелились и только впивались глазами в медленно надвигавшийся пароход.