Сименон Жорж. Семейство Питар

Жорж Сименон
«Семейство Питар»

1

   Под рубрикой «Хроника портовой жизни» газета «Журналь де Руан» сообщала:
   «Ушли в плавание: „Гром небесный“, капитан — Ланнек, порт назначения — Гамбург, груз — 500 тонн генерального…»
   Из лоцмейстерской Руана позвонили в Вилькье:
   — Через два часа подойдет «Гром небесный». Осадка три с половиной. Передайте боцману привет от кузена из Пемполя — его судно только что пришло…
   — Алло! Мы предупреждали вас, что на подходе «Пикардия», но она отдала якоря в Ла-Вакри…
   — Как погода? Уже штормит?
   — Скоро начнет. Спокойной ночи!
 
 
   Матильда Ланнек в третий раз поднесла руку ко рту и положила на край тарелки зеленоватый комочек — непрожеванные стручки фасоли.
   Ланнек сделал вид, что ничего не заметил и не расслышал вздоха, прокомментировавшего жест, но не удержался и подмигнул Матиасу, своему старшему механику, — за весь ужин тот не проронил ни слова.
   За столом в кают-компании их было четверо: Эмиль Ланнек с женой, Матиас и Поль, радист со стеклянным протезом на месте одного глаза, оказавшийся не более разговорчивым, чем его сосед.
   Муанар, старший помощник, нес вахту на мостике; второго помощника пришлось отправить впередсмотрящим на бак — так плотна была завеса дождя.
   — Здесь нужны лампы посильнее, — категорически объявила Матильда, когда подали говяжье рагу.
   Кают-компания действительно была освещена скуповато — глаза свободно различали в лампочках желтоватые нити накала.
   Ланнек посмотрел на старшего механика, тот почесал в затылке:
   — На судне нет других ламп.
   — Не забудь купить в Гамбурге.
   — Боюсь, проводка не выдержит.
   Ланнек замолчала и нахмурилась, силясь разобраться в своих впечатлениях. Уж не разыгрывают ли ее? Кажется, нет, но что-то похожее носится в воздухе.
   У мужа сегодня странное настроение. Матильда редко видела его таким игривым, вернее, таким уступчивым в житейских мелочах.
   Когда, например, она поднесла к свету свой стакан с отчетливыми отпечатками пальцев на нем, Ланнек крикнул:
   — Кампуа!
   Оклик относился к буфетчику — того на судне звали Фекампуа^[1], сокращенно — Кампуа.
   — С сегодняшнего дня будешь вытирать стаканы, ясно?
   Однако капитан произнес эти слова с такой кротостью, сдобренной иронией, что выговор сильно смахивал на комплимент.
   Радиатор дышал жаром. Время от времени старший механик прислушивался к работе машины, от содроганий которой вибрировали переборки.
   Заслышав скрип штуртросов, Ланнек поднимал голову и объявлял:
   — Огибаем Эртанвиль.
   Или:
   — Проходим маяк в Мель…
   Между тем видеть он ничего не мог: залитые дождем иллюминаторы были зашторены, а воздух настолько насыщен влагой, что по эмалевой краске переборок, как пот, скатывались капли воды.
   Ради г-жи Ланнек кривой радист и старший механик нацепили воротнички и галстуки; Ланнек не смог пойти на такую уступку. Его грубый синий китель был расстегнут, рубашка облегала живот, круглый, как у всякого любителя поесть. Сидел он, опираясь локтями о стол, хлебая суп, наклонялся над тарелкой.
   В кают-компании привычно пахло кухней, машинным маслом, мужским жильем: каюты всех четырех офицеров выходили прямо в салон.
   — Вернусь минут через пять, — объявил Ланнек, встав из-за стола и на ходу снимая с вешалки дождевик.
   Показался Вилькье. Судно сбавило скорость — предстояла смена лоцмана. Выходя, Ланнек натянул плащ, но когда он добрался до мостика, с него уже текло ручьями.
   В полутьме, рядом с рулевым, застыл старший помощник Муанар. Лоцман, в свой черед, застегивал дождевик.
   — Глоток кальвадоса?
   Ланнек прошел в штурманскую, налил две стопки, вернулся.
   — Кто нас примет?
   — Толстяк Перо.
   — Он еще не на пенсии?
   Сены, по течению которой спускалось судно, было не видно: за стеной мелких стрел дождя снова только дождь, сырость и лишь кое-где в этой мокрети огоньки, затуманенные, как заплаканные глаза.
   — Ваше здоровье! Еще по одной?..
   В темноте к борту подвалил катер. Лоцман спустился по штормтрапу, и другая фигура в сверкающем от дождя плаще перешагнула через фальшборт, затем поднялась на мостик.
   — В проливе штормит? — осведомился Ланнек у нового лоцмана, которому предстояло вывести судно в море.
   — Высокая волна.
   Капитан не спешил возвратиться в кают-компанию.
   Ему куда больше по себе здесь, за мокрыми стеклами рубки, где, словно ночник, светится лишь нактоузная лампа.
   Ему нравилось, что рядом с ним — это угадывалось и в темноте — застыл рулевой. Муанар, как всегда, прильнул лбом к стеклу, а лоцман, набивая трубку, негромко бросает:
   — Лево руля! Осторожней: тут где-то рыбачий баркас…
   Ланнек подошел к Муанару и вздохнул:
   — Знаешь, внизу-то не блеск!
   Муанар, разумеется, отмолчался: он всегда молчит.
   По-прежнему смотрит вперед, но это еще не значит, что он не расслышал.
   — Никто не видел моей зажигалки?
   Ланнек вернулся в штурманскую, где стояли узкий диван и столик, заваленный картами, включил свет, разыскал зажигалку и нашарил рукой кусок бумаги в клеточку, который ему пришлось поднести к самой лампочке.
   — Муанар! — окликнул он.
   — Да?
   — Ты был в штурманской?
   — Нет.
   — При тебе в нее никто не входил?
   — Никто.
   Ланнек что-то проворчал, сунул бумажку в карман и спустился в кают-компанию.
   — Шла бы ты спать, — сказал он жене. — Мне пора на вахту.
   Механик уже ушел к машине, радист из вежливости немного задержался. Скатерть сменили, и стол был теперь покрыт зеленым бильярдным сукном: считалось, что это превращает кают-компанию в салон.
   — Волнение сильное? — поинтересовалась Матильда, оставшись наедине с мужем.
   — Не слишком. Но в Ла-Манше нам достанется.
   — Ты говоришь так, словно тебя это радует.
   — Меня? С какой стати?
   — Сознайся, тебя же бесит, что я еду с вами.
   — Полно тебе!
   Отпирался Ланнек не очень убедительно. Он отворил одну из кают, вошел, поцеловал жену в лоб.
   — Если что-нибудь понадобится, позвони.
   — И явится этот парень с грязными руками?
   — Я скажу, чтобы он их вымыл.
   — Я лишь с трудом заставила себя есть.
   — Ясно.
   — Что ясно?
   — Да ничего.
   Или все. С чего ей взбрело отправиться с ним в рейс?
   За два года брака Матильде давно пора бы привыкнуть к мужниным отлучкам: он ведь еще ходит в плавание.
   И вот на тебе! Теперь, когда у него собственный пароход, когда он стал не только капитаном, но и судовладельцем, она потребовала, чтобы ее взяли в рейс.
   — Спокойной ночи!
   — Тебе тоже.
   Оставшись один, Ланнек поскреб небритые щеки и нацедил стакан воды. Голова у него трещала. Вчера он засиделся кое с кем в руанском «Кафе де Пари», обмывая новое судно, вернее, переход его к новому владельцу.
   Это был старый английский сухогруз, именовавшийся прежде «Гусирисом» и спущенный на воду лет шестьдесят назад.
   «Как мне его окрестить? — задавал себе Ланнек вопрос, совершив купчую. — Гром небесный, я хочу придумать ему имя понеобычней!»
   Гром небесный — это было его любимое бранное присловье.
   «Назови его „Гром небесный“.
   Был вечер, все подвыпили.
   «Заметано!» — грохнул Ланнек кулаком по столу.
   «Слабо! Пороху не хватит».
   «Нет, не слабо! Хочешь, залежимся?»
   Пороху у Ланнека хватило, несмотря на слезы жены и тещи.
   «По-моему, в данном случае я тоже не лишена права голоса», — протестовала старуха.
   Увы, стократ увы, не лишена! Ланнек и Муанар сложились и приобрели судно на пару, но наличных у них не хватило. Банк, ссужая им недостающую сумму, потребовал поручителя — лицо, чья платежеспособность не возбуждает сомнений.
   А у тещи Ланнека, вдовы Питар, было два жилых дома в Кане и дача в Рива-Белла.
   Ее поручительство удовлетворило банк, но на этом основании она теперь считает себя совладелицей «Грома небесного».
   Почем знать, не она ли подучила дочку обосноваться на судне, чтобы приглядывать за компаньонами?
   Ланнек, так и не сняв дождевик, прополаскивал себе рот, когда вошел второй помощник, молодой парижанин с усиками. Звали его г-н Жиль.
   — Проясняется?
   — Не очень… Хочу приготовить себе постель.
   Еще одно осложнение! Матильда потребовала себе отдельную каюту. Пришлось все поставить вверх дном: ей отдать каюту Муанара, Муанара перевести на место г-на Жиля, а того — на диванчик в кают-компании.
   Г-н Жиль принес матрац, белье и стал устраиваться на ночь.
   — Ладно! Пойду наверх, — вздохнул Ланнек.
   «Гром небесный» — хорошее судно. Вчера все единодушно признали, что таких больше не строят: сейчас слишком экономят на материалах. Даже его не по-современному тонкая труба и та нравилась Ланнеку: оригинально!
   У трапа он встретил Кампуа и подмигнул ему, но тут же спохватился, обернулся и подозвал парня:
   — Запомни: теперь будешь мыть руки почаще.
   Челюсти у Ланнека, мужчины невысокого роста, широкие, как у всех бретонцев, глаза маленькие, лукавые.
   Выйдя на палубу, он на минутку оперся о фальшборт и узнал Курвальский маяк. Впереди «Грома небесного» по Сене спускался огромный танкер; наверху, на мостике, Муанар потянул за сигнальную рукоятку — раздался долгий свисток, затем два коротких.
   Они обходили танкер с левого борта.
   — Кто же это мог написать? — пробурчал Ланнек, комкая в кармане клочок бумаги в клеточку.
   Он мысленно перебрал вчерашних приятелей. Приятели? Ну, не совсем. Скорее люди, с которыми он не прочь выпить: Бернгейм, брокер, устроивший ему этот фрахт, помощник капитана порта, один владелец буксира, таможенный агент…
   «Гром небесный! Можно ведь начать и со старой посудины. А кончить целым флотом, как Фабр или Вормс».
   Ланнека подогревала не столько выпивка, сколько вся обстановка — ярко освещенное кафе, общество коллег, стук блюдечек, сообщническая улыбка официанта. Он чувствовал себя всемогущим. Его было слышно во всех концах зала, и чем дольше он разглагольствовал, тем больше воодушевлялся.
   «Посудите сами! Отец у меня был простой рыбак — ловил треску. Сам я ушел в море, едва мне стукнуло пятнадцать, а теперь…»
   Ланнек пожал плечами. Всегда как-то неловко вспоминать о том, что болтаешь в такие минуты. От дождя, хлеставшего по лицу, ему полегчало. Прежде чем вскарабкаться на мостик, он заглянул в машинное отделение, увидел глубоко под собой отличные, бесшумно работавшие двигатели, вдохнул доносящийся снизу приятный запах разогретой смазки. Матиас, старший механик, что-то втолковывал вахтенному машинисту.
   — Жмете?
   — Жмем!
   Неужели у кого-нибудь хватит смелости испортить его машину? Ланнек добрался до самого верха и встал рядом с лоцманом — тому осталось вести судно от силы четверть часа.
   — Глоток кальвадоса?
   Это ритуал, который соблюдают по привычке, не задумываясь. Как и в первый раз, Ланнек нацедил две стопки. Муанар бросил на него вопросительный взгляд, означавший: «Мне можно вниз?»
   Отличный парень этот Муанар — держится, как положено старшему помощнику, словно он и не совладелец судна!
   — Подожди еще минутку.
   Сена становилась шире. Несмотря на завесу дождя, над Гавром — это угадывалось — нависало зарево, и у банок, где ловятся шпроты, все чаще попадались рыбачьи баркасы.
   — Что говорят в Руане, с тех пор как я стал судовладельцем?
   — Что вам везет! — простодушно ответил лоцман и собственноручно довернул штурвал на две спицы.
   — Завидуют?
   — Завистников всюду хватает.
   — Кто, например?
   — Я, знаете, чужими разговорами не интересуюсь…
   — Повторим?
   Стопки звякнули. Лоцман засвистел, вызывая катер, который снимет его с судна.
   — Кажется, с вами ваша жена? Совсем как на некоторых английских судах. Может, так оно и лучше…
   Поглядывая на редкие огни за пеленой дождя, они думали совсем о другом.
   — Это за мной. Дайте на минутку задний ход.
   Муанар перевел ручку машинного телеграфа. «Гром небесный» замедлил движение, в темноте послышались голоса, затем легкий удар о борт.
   — До скорого! — попрощался лоцман и потянул руку.
   — До скорого!
   Еще несколько минут ушло на маневры. Наконец «Гром небесный» вырвался на простор, и Ланнек скомандовал:
   — Полный вперед!
   Подумать только, он выходит в море на собственном судне! Ланнек подмигнул маяку в Эв, по которому столько раз определялся, и настроение у него опять стало почти таким же приподнятым, как накануне вечером.
   — Жорж! — Он редко называл Муанара по имени. — Какая-то сволочь решила меня разыграть. — С этими словами Ланнек протянул старшему помощнику бумажку, найденную в штурманской. — На, прочти.
   Над картами снова вспыхнула тусклая лампочка. Ланнек проверил, не уклонились ли они от курса, нет ли впереди других судов, кроме трансатлантического лайнера, сиявшего вдалеке целым созвездием огней.
   — Что скажешь? Дурак надеется нас запугать, верно?
   Муанар вертел в руках бумажку с несколькими фразами, набросанными химическим карандашом:

   «Не воображай, что ты всех умнее. Один человек, который знает что говорит, предупреждает тебя: „Гром небесный“ не придет в порт. Имею честь кланяться. Не забудь передать привет Матильде».

   — Он знает мою жену, — заметил Ланнек, первоначально проглядевший эту подробность.
   А ведь Матильда живет не в Руане, а в Кане, где ее мать отвела молодоженам квартиру в одном из своих домов.
   — Розыгрыш, правда?
   — Как знать! — вздохнул Муанар, с виду не слишком взволнованный.
   — Что они могут нам сделать? Испортить машину?
   Ланнека затопила внезапная нежность к своему старому пароходу, которому — он это чувствовал — что-то угрожает. Он говорил о различных частях судна так, словно это живое существо.
   — Руль? Случись с ним что-нибудь, мы бы заметили.
   А корпус у нас надежный.
   Вдруг он чуть не подскочил на месте, но тут же расхохотался, потому что на секунду струсил, услышав в двух шагах от себя, на крышке переднего трюма, непривычный звук — настолько непривычный, что Ланнек не сразу сообразил, в чем дело.
   Это было мычание коровы!
   — Совсем из головы вылетело…
   Они везли с собой, прямо на палубе, двух крупных нормандских коров, сдать которых предстояло в Гамбурге. Кто-то из матросов приладил над животными тент, но по их черным с белым бокам все равно уже катились струйки воды.
   А сейчас они еще и мычат — вероятно, море пугает их своей загадочностью.
   — Розыгрыш или нет, как по-твоему?
   Теперь, когда река осталась позади, судно привычно закачалось на волнах, с шумом разбивавшихся о форштевень.
   — Держу пари, моя жена сейчас вскочит с койки.
   Ланнек не ошибся. Внизу Матильда, в ночной рубашке, приотворила дверь, посмотрела, нет ли кого-нибудь в темной кают-компании, и наконец заметила светлое пятно — г-на Жиля, вытянувшегося под простыней на диванчике.
   Г-н Жиль уже спал и в ответ лишь со вздохом повернулся на другой бок.
   — Эмиль! — вполголоса окликнула Матильда.
   Она прислушалась, но никто не отозвался. Молодая женщина вернулась в каюту и еще целый час лежала без сна. Свет она не выключила. Обшарила глазами эмаль переборок и обнаружила во многих местах грязные подтеки.
   «Придется все как следует вымыть…».
   Коврик с красными разводами, лежавший на полу, тоже был засаленный, весь в пятнах неизвестного происхождения. А тут еще воздух в каюте — к нему Матильде никак не привыкнуть. Очевидно, переборки не герметичны и сквозь щели сюда проникает запах горелого масла и угля.
 
 
   — Тебе не трудно еще чуть-чуть постоять на вахте? — спросил Ланнек Муанара.
   То, что он собирался сделать, было ему вовсе не по душе, но удержаться он не мог. Для начала направился в машинное отделение, где застал только одного из машинистов — Матиас ушел спать.
   — Не заметил ничего ненормального?
   — Нет, капитан. Только вот масло, что мы взяли в Руане, оказалось жидковато. Будет перерасход.
   Ланнек глянул на поршни, на динамо и спустился в топку. Там, на куче угля, сидели два кочегара.
   — Порядок?
   — Порядок, капитан.
   Из вентиляционной трубы вырывалась струя ледяного воздуха пополам с дождевыми каплями, и Ланнеку после адской жары сразу стало зябко.
   Он чуть не повернул обратно, но потом все же втиснулся в узкий лаз и очутился в длинном железном туннеле гребного вала.
   Здесь было совершенно сухо. Вал вращался вовсю.
   Сальники не протекали.
   До того как вернуться на мостик, Ланнек приоткрыл кают-компанию, разглядел во мраке спящего г-на Жиля и заметил полоску света под дверью жены.
   Он мог бы завернуть к ней, поцеловать ее на ночь, но предпочел уйти.
   — Розыгрыш? — повторил он.
   Улыбнулся коровам, взиравшим на него испуганными глазами, отряхнул дождевик и возвратился к Муанару.
   — Розыгрыш? — еще раз бросил он, адресуясь к старшему помощнику.
   — Ну, я вниз.
   — Спокойной ночи! Постарайся не будить Матильду.
   Она, кажется, уснула, хотя свет горит.
   Ланнек набил трубку, обвел глазами горизонт. На траверзе вырастал Эвский маяк, а вдали уже можно было различить яркие вспышки Антиферского.
   Потом будет Фекан, за ним Сен-Валери, Дьеп, Булонь… Склянки пробили полночь, по мостику бесшумно скользнула чья-то фигура, встала на место рулевого, и тот, уходя, пробормотал сонным голосом:
   — Норд-тень-ост.
   — Норд-тень-ост, — тем же тоном повторил вновь пришедший.
   Попыхивая трубкой и спиной ощущая присутствие бесстрастного рулевого, Ланнек прильнул лбом к мокрому стеклу.
   О палубу что-то плюхнулось: одна из коров, смирившись, укладывалась спать.

2

   Около одиннадцати утра показался Данджнесс, первый мыс на английском берегу. Дождь отмыл небо до синевы, и, с тех пор как рассвело, пароход шел в виду белых скал Нормандии.
   Ланнек, который лег только в шесть, вновь показался на палубе в домашних туфлях на босу ногу, со спущенными подтяжками, небритый, с осоловелыми от сна глазами.
   Кампуа не понадобилось ни будить капитана, ни докладывать ему, где они сейчас. Ланнек взглянул на английский берег, потом на французский, зевнул и жестом показал: «Лево руля!»
   «Гром небесный» входил в воды, где Кольбар, Баллок, Риден, Вергуайе и другие банки, невидимые на поверхности, перегораживают большую часть Па-де-Кале.
   Вахту стоял г-н Жиль, подтянутый и элегантный, несмотря на ранний час.
   — Что тут был за шум? — осведомился Ланнек, склоняясь над картой.
   — Не знаю. Я ничего не слыхал.
   — Кампуа! Где мой кофе, гром небесный?
   Было свежо. Чтобы согреться, Ланнек расхаживал взад-вперед, не спуская глаз с бурунов, вскипавших там, где начиналась первая банка. Муанар еще спал. Один из машинистов приладил на палубе тиски и со скрипом опиливал какую-то металлическую деталь.
   — Коров обиходили?
   Палуба оставалась мокрой, как все, к чему ни прикасалась рука, и хотя небо прояснилось, впечатление было такое, словно сам воздух еще не успел просохнуть.
   — Кто-нибудь встретился?
   — Два немца и несколько английских угольщиков.
   Ланнек терял терпение. Феканец еще ни разу так не копался, подавая кофе, и, когда он все-таки появился, физиономия его выглядела еще более уныло, чем обычно.
   Это был тощий парень неопределенного возраста и, можно сказать, безликий, вечно слонявшийся с таким покорным видом, словно его уже не удивляют удары судьбы и он даже не пытается их избежать: коль скоро человека бьют, значит, это в порядке вещей.
   — Где ты был?
   — На камбузе, капитан.
   Ланнек машинально взглянул на покрасневшие руки буфетчика — тот явно оттирал их щеткой.
   — Что за шум я слышал тут под утро?
   — Не знаю.
   — Моя жена встала?
   Феканец утвердительно кивнул, и взгляд его оказался столь красноречив, что Ланнек невольно улыбнулся. Он прихлебывал кофе маленькими глотками, не отрывая глаз от горизонта.
   — В котором часу она тебя позвала?
   — В восемь. Велела подать кофе с молоком.
   Чувствуя, что Кампуа недоговаривает, Ланнек не отставал:
   — А потом?
   — Потом потребовала нагреть воды.
   Г-н Жиль, не подавая виду, что все слышит, и поглядывая в сторону, тоже улыбнулся.
   — Дальше.
   — Сказала, чтобы я принес кипятку и дегтярного мыла.
   — Дегтярного мыла?
   — Да. И еще тряпок. Заставила вымыть переборки в каюте.
   Каждую фразу приходилось из него вытягивать.
   — Это все?
   Кампуа не ответил. Он стоял с отсутствующим и несчастным лицом, выжидая, когда капитан вернет порожнюю чашку. Г-н Жиль не зря уверял, что парень выглядит точь-в-точь как хворый семинарист.
   — Что еще произошло?
   На этот раз молчание затянулось: Кампуа не решался открыть рот.
   — Это было ночью… — выдавил он наконец.
   Кампуа выполнял на корабле довольно многообразные обязанности — буфетчика, стюарда, помощника кока. Был он не сладкоежка и вообще отличался плохим аппетитом, поэтому ему поручили сторожить камбуз, где он и спал.
   — Да говори же, черт тебя побери!
   — Призрак забрал окорок, — выпалил Кампуа, словно подгоняемый своими же словами.
   — Призрак? Что ты несешь?
   Разговор прервался: по трапу на палубу, с настороженно-неприступным видом, словно вступая во враждебный мир, поднялась Матильда Ланнек.
   — Я заглянула к тебе в каюту, но ты уже ушел, — сказала она мужу. — Булонь миновали?
   — Еще нет. Это вон там, где четыре радиомачты.
   Погоди минутку, дай мне разобраться с призраком…
   — С призраком?
   — Отвечай, Кампуа, и не прикидывайся дурачком.
   Какой призрак?
   — Который с «Гусириса». Еще когда судно называлось так, на нем уже был призрак. Английский призрак.
   — Ишь ты! И кто же тебе о нем рассказывал?
   Кампуа боязливо осмотрелся по сторонам и пробормотал:
   — Все… Боцман…
   Боцман как раз оказался на палубе — доил коров.
   — Эй, ты! Поднимись-ка сюда! — приказал Ланнек.
   Брови он хмурил, но его маленькие глазки смеялись.
   Время от времени он поглядывал на жену и г-на Жиля.
   — Выходит, у нас на борту призрак и ты его видел?
   — Да. Ночью на камбузе.
   — Он, конечно, был в белом саване?
   Кампуа кивнул. Боцман поднялся на мостик и, ожидая, пока очередь дойдет до него, притворялся, будто думает о чем-то своем.
   — Он говорил по-английски, — уточнил Кампуа.
   — И утащил окорок. Так?
   — Самый большой.
   — Английские призраки любят ветчину, — задумчиво констатировал Ланнек. — Можешь отправляться вниз, Кампуа. Я разберусь сам.
   Он сделал паузу, проверил курс, набил первую трубку, поднял воротник кителя, прикрывая расстегнутую рубашку.
   — Боцман!
   — Слушаю, капитан.
   — Передай призраку, пусть сегодня же ночью положит окорок на место.
   — Но…
   — И добавь: если не положит, я высажу его в Гамбурге и ни гроша ему не заплачу.
   — Клянусь вам…
   — А теперь марш доить коров.
   Все в том же благодушном настроении Ланнек повернулся к жене и оглядел ее с ног до головы.
   Матильда Ланнек была недурна собой: мягкие волнистые каштановые волосы, лицо не правильное, но пышущее свежестью, фигурка дышит очарованием молодости. Вот только рисунок рта, пожалуй, несколько жестковат. Этим она напоминает мать и всех Питаров, чьи фотографии довелось видеть Ланнеку — Выспалась?.. Можете сменяться. Жиль.
   — По правде говоря, я совсем не спала.
   За спиной они, как всегда, ощущали присутствие рулевого, но тот застыл гак неподвижно, что его можно было не принимать в расчет.
   — Свыкнешься, — беззаботно отозвался Ланнек. — На первых порах всегда чувствуешь себя выбитым из колеи.
   — Я никогда не свыкнусь с грязью. Переменюсь не я, а порядки на судне. Нынче утром..
   — Знаю.
   — Что ты знаешь?
   — Ты мобилизовала Кампуа на мытье стен в каюте.
   Правда, картофель из-за этого не будет готов вовремя.
   — Разве я не имею права распоряжаться слугой?
   Ланнеку показалось, что, несмотря на всю бесстрастность рулевого, по губам у него скользнула улыбка.
   — Разумеется, имеешь, дорогая! Я же тебе говорил…
   — Ты не побрился?
   — Я только что поднялся на палубу, а спал всего четыре часа.
   Ланнек провел всю ночь один на один с безликим рулевым, не сходя с места и не спуская глаз с бесконечной вереницы повисших во мраке сигнальных огней. Лицо его постепенно мрачнело: поднимался зюйд-вест. Ветер пока еще очень слабый, но в любую минуту может нагнать волну на банки.
   — Что это за история с призраком?
   Вместо ответа Ланнек указал жене на боцмана, который, покраснев от натуги, упрямо тянул за соски одну из коров. Боцман был ниже и коренастей, чем капитан, а приплюснутый нос делал его похожим на чудище с эпинальских^[2] лубочных картинок, — Чем он занимается на судне?
   — Возглавляет экипаж, при необходимости несет вахту Он и есть призрак.
   — Не понимаю.
   — Эта скотина знает, что Кампуа суеверен, как деревенская старуха. Вот он и наплел парню, будто на судне всегда был призрак, а сегодня ночью воспользовался случаем, забрался на камбуз и увел окорок. Кампуа даже пикнуть не посмел.
   — Но он же вор!
   — Он — боцман, и притом отличный.
   — Надеюсь, ты выставишь его за дверь?
   Слово «дверь», равно как негодование Матильды, заставили Ланнека вторично улыбнуться.