Сименон Жорж. Суд присяжных

   Все это было ему до лампочки, и он продолжал открывать шкафы, чтобы посмотреть, что есть внутри.
   — Позднее я познакомилась с одним человеком, лицом значительным. Он был женат, и я стала его любовницей. Тогда-то я и поселилась в Ницце, имела виллу, машину, дворецкого… Что ты сказал?
   — Я? Ничего.
   — Он умер.
   Ей хотелось, чтобы Малыш Луи хоть минутку постоял спокойно, но он не мог удержаться на месте и переходил из комнаты в комнату.
   — Один из его друзей…
   — Ладно. Короче. Сколько их у тебя было?
   — Трое. Все очень хорошие, солидные люди. Последний — из дипломатического мира.
   — Часто он приходит?
   — Два раза в месяц. В первую и третью пятницу.
   — И остается здесь ночевать?
   — Да, — призналась она, краснея.
   — А как с хозяйством?
   — Не понимаю.
   — Я спрашиваю: кто занимался хозяйством?
   Казалось, это сбило ее с толку, а он был уверен, что она тут же солжет.
   — Недавно я отказала горничной: обнаружила, что она ворует. Другую найти еще не успела. А пока по утрам мне помогает привратница.
   Ясно. Он все понял и представил себе ее утром, в комнате с открытыми окнами, когда она проветривает постельное белье, суетится в пыли, волосы повязаны платком, на ногах шлепанцы.
   — А ешь ты дома?
   — Только в полдень. По вечерам я ухожу. На углу есть ресторанчик, где обедают только завсегдатаи, чаще всего русские. Люди очень порядочные.
   Он вдруг схватил с постели свой пиджак, кинул его на руку и буркнул:
   — До скорого!
   — Ты уходишь?
   — Да, пока ты немного приберешь в моей комнате.
   — Вернешься?
   Он пожал плечами. Ну конечно, вернется! Он позволил проводить себя до площадки, запечатлеть на щеке влажный поцелуй, посмотрел на дверь соседки и, посвистывая, направился к лестнице.
   Прочитав фамилии всех жильцов, вывешенные на доске в коридоре первого этажа, Луи вышел на улицу, поискал ближайший ресторанчик и как бы невзначай задал несколько вопросов хозяину.
   Затем за круглым столом на террасе бара, стены которого были выкрашены в бледно-голубой цвет, он с трудом нацарапал плохим пером, поминутно сажая кляксы и дырявя бумагу:

   «Дорогая Люлю!
   Не удивляйся, что пишу тебе с Ниццы. Я здесь совсем не потому, как может тебе показаться. Я познакомился с очень приличной дамой, которая устроила мне комнату у себя в квартире.
   Так вот, когда я пишу «очень приличной дамой»… Прежде всего, она сказала мне, что зовут ее Констанс д'Орваль, но когда я невзначай глянул в документы, то увидел, что по-настоящему ее звать Констанс Ропике. Усекла?
   Посмотрим, что это даст. У нее, бьюсь об заклад, не все дома, и я подозреваю, что она прижимистая.
   Все же сходи ко мне, возьми мой костюм, рубашки, носки, сложи в чемодан и перешли на вокзал в Ниццу, а я схожу и получу.
   Пока никаких сведений от друзей нету. Если чего-нибудь узнаешь, напиши мне сразу до востребования. Я буду заходить туда каждый день. Заодно пришли мне деньжат, так как не знаю, когда получу, что мне причитается…
   Надеюсь, что Жэн у тебя не был. А если придет, скажи ему от меня, что ему не поздоровится.
   Передай привет мадам Адель.
   Целую».

   Он отправил письмо, завернул в парикмахерскую, побрился, постригся и вышел, распространяя приятный запах лосьона.
   Газеты писали об ограблении почты в Лаванду и утверждали, что воры похитили около двухсот десяти тысяч франков. Одну из машин удалось обнаружить на перевале Эстерель в Трейа. Другую опознал ее владелец в Тулоне. Она стояла неподалеку от того места, откуда была украдена.
   «Г-н Баттисти, известный полицейский комиссар, допросил многих и, кажется, напал на след…»
   Воздух был сладкий, как в кондитерской, а город пестрел, как конфетные обертки. Малыш Луи улыбнулся при мысли, что сейчас Констанс, с помощью консьержки разумеется, готовит ему комнату.
   Потом вспомнил о такси, которое она не захотела брать, о реплике, брошенной ею, когда соседка приоткрыла дверь, и взгляд его стал суровым.
   — Надо будет ее вышколить, — буркнул он.
   Малыш Луи хорошо знал Ниццу, бывал здесь много раз, но чувствовал себя в этом городе не так свободно, как в Марселе или Тулоне. Он недоверчиво оглядел террасы кафе, заполненные посетителями — мужчинами в белых брюках и панамах, пожилыми женщинами вроде Констанс, — и чуть было не зашел в казино на молу, но вовремя обнаружил, что в кармане у него всего 50 франков.
   Он покинул виллу Карно в четыре часа, а теперь было уже шесть. Английская набережная кишела гуляющими, маленький гидроплан то и дело поднимался и опускался с оглушительным шумом.
   «А не позвонить ли сестре?» — подумал он. Такое желание возникало у него, когда было муторно на душе.
   Нужно дать Констанс время хорошенько убрать комнату, а заодно показать ей, что у него в городе есть дела.
   Он вошел в телефонную кабину и попросил соединить его с «Баром друзей» в Ласене.
   Сестра Луи, на три года старше его, вышла замуж за хозяина бара. Дела шли хорошо. Бар был расположен как раз напротив судоверфи.
   — Это кто?.. Маргарита?.. Да, это я, Луи… Что ты сказала?.. Нет, из Ниццы… Объясню после… Фернандома?..
   Скажи ему, что все идет хорошо… Да… Баттисти попытался взять меня на крючок, да ничего не вышло… Алло!
   Послушай! Если ты увидишь одного из тех… Поняла?.. Я не хочу, чтобы меня дурачили. Вот и все… До свидания, Рита!
   Всего ничего проехал в автобусе, каких-то несколько километров, а все равно как в чужой стране. В Тулоне не меньше пяти десятков баров, куда он может зайти и где каждый подаст ему руку. В Марселе достаточно прогуляться пять минут, чтобы встретить знакомых. И во всех этих местах, вплоть до Лаванду, везде, где можно найти кабачок и партнеров по игре в шары, он чувствовал себя как дома.
   Он решил зайти в кино, потом отыскал ресторанчик, где отведал равиоли, а в одиннадцать часов еще прогуливался по проспекту Победы. Засунув руку в карман, он вертел зажигалку, а когда увидел тесную лавчонку ювелира, еще открытую в такой поздний час для неудачливых игроков, не удержался и зашел.
   — Сколько может стоить эта вещица? — спросил он.
   Женщина за прилавком, еврейка лет сорока, оглядела его с ног до головы:
   — Хотите продать?
   — Если дадите подходящую цену.
   — А у вас есть удостоверение личности?
   Он улыбнулся, сообразив, в чем дело:
   — Не бойтесь, я ее не украл.
   — А я ничего и не говорю…
   — Если бы и сказали, я все равно бы не обиделся.
   Сколько дадите?
   — Могу предложить триста франков.
   — Значит, стоит тысячу.
   — Может быть, если покупать. Но когда продаешь…
   — Давайте!
   — Наличными не имею права. Оставьте ваш адрес, и вам перешлют по почте. Так полагается.
   Он подумал и сказал:
   — Нет, так не пойдет.
   Если бы ему дали эти триста франков здесь, на месте, он бы решился, но раз нужно ждать…
   Самое забавное, что ему все время приходила на ум та смуглянка, которая, приоткрыв дверь, встретилась с ним взглядом. Нужно будет в ближайшее время рассмотреть ее поближе…
   Ладно. Хватит шататься по городу. Он направился к вилле Карно и, добравшись до третьего этажа, увидел Констанс, которая дожидалась его у приоткрытой двери.
   — Входи быстрее! А я уж думала, что ты не вернешься, — прошептала она. — Где ты пропадал так долго?
   Констанс успела переодеться. Теперь на ней был лиловый пеньюар, отороченный белым пухом, что придавало ей отдаленное сходство с епископом.
   — Ты где-нибудь поел?
   — Черт возьми, а как же!
   — А я тебе здесь приготовила.
   Она и вправду все приготовила. На лампы были надеты шелковые абажуры, на круглом столике его дожидался ужин — холодный цыпленок, салат, половина лангуста, бутылка вина.
   — Ты в самом деле не голоден?
   Она улыбнулась, все еще надеясь увидеть жест благодарности или умиления.
   Но он, бог весть с чего, захандрил и только пробурчал:
   — А чем занимается твой кормилец?
   — Мой?..
   — Да, тот старик, что на портрете.
   — Я же тебе говорила: он на дипломатической службе.
   Малыш Луи не прочь был разузнать поточнее, но в эту минуту он уже открыл дверь своей комнаты, где произвели генеральную уборку и даже поставили на стол цветы.
   — Спать охота, — сказал он, стоя на пороге.
   — Уже?
   — Да. Кстати, мне нужен ключ от квартиры.
   — Я закажу второй.
   — Хорошо. Спокойной ночи.
   Он обернулся, подумал и задал вопрос, который пришел ему в голову:
   — Интересно, сколько стоила зажигалка?
   — Не знаю. Мне ее подарили.
   — Кто? Тот, что на портрете?
   Почему это ее смутило?
   — Вернее…
   — Так все-таки тебе ее подарили или ты сама купила?
   — Я ее купила, когда однажды выиграла в казино.
   — А ты играешь?
   — Немного… То есть почти каждый вечер…
   — Сколько?
   — Что сколько?
   — Сколько ты за нее заплатила?
   — Тысячу четыреста франков. Она стоила полторы, но я поторговалась.
   Тут он внезапно отрезал:
   — Спокойной ночи!
   И, не глядя на нее, закрыл дверь, уселся на железную кровать и стал снимать туфли.
   Он прекрасно знал, что она здесь, стоит за дверью, прислушиваясь к малейшему шороху, надеясь, что он передумает, но слишком многое было ему здесь не по душе, и он, сердитый, предпочел лечь, погасил свет и долго не закрывал глаза, рассматривая тени двух толстых ступней на яркой полоске, просачивавшейся из-под двери.

Глава 3

   Когда он вышел из автобуса на Рыночной площади в Йере, с виду это был прежний Малыш Луи — в той же белой кепке, в тех же узконосых туфлях, которые, казалось, едва касаются земли. С обычным для него позерством он окидывал людей небрежным взглядом. Так смотрит кинозвезда на толпу, встречающую ее восторженными взглядами.
   Проходя мимо пивной, он заметил там за круглым столиком двух парней, с которыми был немного знаком, но не остановился, а только помахал им рукой и пошел дальше, по направлению к улице Рампар.
   Было два часа дня. Улица, мощенная крупным булыжником, тянулась в гору. Нещадно палило солнце, и Малыш Луи, который не выносил пота, через каждые несколько шагов останавливался. Прохожие теперь попадались все реже, и он уже не старался согнать с лица суровое, недоверчивое, быть может, даже тревожное выражение.
   Прежде всего, почему Луиза целую неделю не отвечала на его письмо? Кроме того, почему в газете «Пти Марсейе» не появилось условленного объявления: «Продаются красивые голуби. Обращаться…»?
   Потеряв терпение, он однажды утром позвонил Луизе: в это время она спит и ее можно застать дома. Ему пришлось долго ждать, наконец она сняла трубку, и он с трудом узнал ее голос:
   — Это ты?.. Какой ты неосторожный! Я тебе напишу.
   Больше она ничего не сказала, но через несколько дней он получил от нее письмо:

   «Приходил Жэн и, кажется, был недоволен. Он велел сказать, чтобы ты сидел и не рыпался, пока не позовут.
   Приезжать сюда не нужно».

   На улице Рампар вообще не было прохожих. В тени мастерской с синими стеклами что-то строгал столяр.
   Наконец Малыш Луи подошел к большому дому на углу, ставни в доме были закрыты.
   Город здесь уже кончался. Палисадники были окружены старыми каменными стенками, а метрах в двухстах уже начинались поля.
   Малыш Луи увидел трех женщин, лежащих в шезлонгах. Четвертая сидела на пороге. Был час отдыха, сиеста.
   Из-под их пестрых пеньюаров выглядывали голые ляжки и кружевные сорочки — профессиональная примета. Чуть дальше на тротуаре играли дети.
   Четыре женщины разом оглядели Малыша Луи; та, что сидела на пороге, вскочила и сказала:
   — Ты что, разве не получил от меня письма?
   Он пожал плечами, не вынимая рук из карманов и сигареты изо рта, не поздоровался, хотя был знаком со всеми присутствующими, и приказал:
   — Пошли!
   Он увлек ее в полутемную залу, где возвышалось огромное механическое пианино и где играла в куклы шестилетняя девочка, дочь хозяйки.
   — Сядь!
   — Да что с тобой? — Луиза прикрыла бледно-голубую рубашку полами пеньюара.
   Это была брюнетка с очень светлой, тонкой и гладкой кожей, покрытой легким пушком. Она села за столик, а Малыш Луи поместился напротив нее.
   — Я же тебе писала, чтобы ты не приезжая.
   — Писала.
   Он не улыбался и даже не пробовал пустить в ход свое обаяние. Напротив, глядел на Луизу сурово и упорно молчал, дожидаясь, чтобы она смутилась.
   Так и вышло. Она попыталась улыбнуться и снова спросила:
   — Да что с тобой?
   Они сидели у открытого окна. Шторы были опущены, но все-таки пропускали свежий воздух и свет. Девочка время от времени бросала игру и внимательно разглядывала обоих.
   — Объяснений — вот чего я от тебя жду.
   — Я же тебе писала: приезжал Жэн.
   — Ну и что?
   — Он в ярости.
   Из-под пеньюара снова показалось голубое кружево, выделявшееся на матовой коже молодой женщины, от волос ее приятно пахло вербеной.
   — С чего бы это?
   — Говорят, ты натворил много глупостей. Прежде всего, после окончания дела оставался в Лаванду и там выпендривался, а потом нахально держался с комиссаром Баттисти. Он считает, что самая пора упрятать тебя за решетку.
   — А еще в чем я виноват?
   — А еще ты наговорил лишнего. По словам Жэна, иначе быть не может… Позавчера полиция устроила облаву в баре «Экспресс» и все там перерыла.
   Он вздрогнул от волнения, но постарался не выказать своих чувств.
   — Баттисти признал, что был донос. Вроде бы хозяин казино, возле мола в Ницце, посоветовал хорошенько пошарить в районе бара «Экспресс».
   — Что-нибудь нашли?
   — Нет. Но все равно Жэн, Чарли и Лионец на тебя обозлились. Это правда, что ты проболтался?
   Он грубо оборвал ее:
   — Будь любезна, не суйся не в свое дело.
   Луи был скорее унижен, чем рассержен. Он понял, что произошло. Однажды вечером, просмотрев газету «Эклерер», он сказал Констанс — просто так, чтобы показать, что все знает:
   — Как подумаешь, что денежки спокойно лежат в маленьком баре у старого порта в Марселе…
   Он не помнил, упомянул ли название бара, но очень может быть, что и упомянул. А Констанс, проводившая почти все вечера за рулеткой, возможно, сказала хозяину казино, чтобы его удивить:
   — Поискали бы хорошенько в старом порту в Марселе!
   Вот ниточка и потянулась…
   Девочка подошла к ним совсем близко и во все глаза смотрела на Малыша Луи, словно он был каким-то заморским чудом.
   — Ты не могла бы отойти? — бросил он и, обращаясь к Луизе, добавил:
   — Когда они собираются отвалить мне мою долю?
   — И не надейся получить скоро! Решили ничего не трогать до тех пор, пока полиция не перестанет заниматься этим делом.
   — А скажи-ка мне…
   — Что?
   — Ты уверена, что они не хотят оставить меня на бобах?
   — Видишь ли…
   Женщины на улице продолжали дремать, и редкие прохожие оглядывали их с иронической улыбкой.
   На лестнице послышались тяжелые шаги. Огромная толстуха просунула голову в дверь и позвала:
   — Одетта! Сейчас же иди сюда!
   Это была хозяйка заведения. Сначала она отправила девчонку наверх, потом вернулась и с грозным видом накинулась на Луизу, даже не поздоровавшись с Малышом Луи:
   — Я тебе что говорила?
   — Но ведь я написала ему, чтобы не приезжал.
   — Что это значит? — возмутился Малыш Луи, вставая. — Выходит, я больше не имею права навестить жену?
   Хозяйка пробормотала сквозь зубы несколько слов.
   Малыш Луи схватил ее за плечи:
   — Повтори! А ну-ка посмей повторить!
   — И посмею! Я сказала, что еще неизвестно, твоя ли это жена.
   — Как это так?
   — По крайней мере, поместил ее сюда Жэн. Пусти, Малыш, я не хочу шума! Со мной у тебя номер не пройдет. Через несколько минут начнут собираться клиенты, и мне очень хочется, чтобы ты отсюда выкатился.
   — Что она сказала? — прошипел Малыш Луи минутой позже, наклоняясь к лицу Луизы.
   — Не знаю.
   — Лжешь! Она говорила про Жэна. Это правда?
   — Да, ведь я жила с Жэном, до того как…
   — А теперь?
   До него дошло. Жэн заявлял свои прежние права на Луизу. Впрочем, Жэн никогда не принимал Малыша Луи всерьез и в насмешку называл его «артистом».
   — Одевайся! — приказал Малыш Луи. — И живо забирай отсюда свои манатки!
   — Но…
   — Послушай! Я терпелив, но в меру. Если через пять минут тебя не будет на улице, я вернусь, и тогда ты пожалеешь! Поняла?
   Он вышел из дворика, не удостоив взглядом лежащих в шезлонгах женщин, быстро прошагал метров сто, остановился напротив какого-то дома и стал ждать.
   Малыш Луи не посмотрел на часы — и поступил правильно. Только минут через пятнадцать открылась маленькая дверь и крадучись вышла встревоженная Луиза в коричневом шерстяном костюме, с фибровым чемоданчиком в руке.
   Она шла рядом с ним, еле поспевая и тревожно оглядываясь через каждые десять шагов, потом взяла его под руку и с горечью сказала:
   — Мне кажется, ты делаешь глупости.
   В автобусе они ехали молча. В Ницце вышли на площади у «Калифорнии», и Малыш Луи, по-прежнему не говоря ни слова, выбрал захудалую трехэтажную гостиницу и снял номер на неделю.
   В комнате не было умывальника. На кровати лежало дешевое грубое покрывало. На треножнике из бамбука стоял умывальный таз.
   — Я знаю, что делаю, — вдруг прервал молчание Малыш Луи. — И не Жэну, как он ни хитер, меня учить.
   В окно вливалась тихая прохладная ночь. С улицы доносился шум проезжавших машин.
   — Должен сказать тебе, мне всегда претило, что ты находишься в таком заведении.
   Видно, несколько часов, проведенных в автобусе, его разморили. По крайней мере, он был внимателен, даже нежен.
   — Ну что ж ты стоишь! Будь как дома. Или не довольна, что я тебя оттуда увез?
   — Я думаю только о том, что теперь будет.
   И тут его прорвало. Малыш Луи редко в своей жизни так много говорил. Он ежеминутно подходил к окну и выглядывал на улицу, словно его воодушевляли мерцавшие вдали огоньки.
   — Вот увидишь, я обделаю все почище, чем Жэн. На, возьми для начала! — И он вынул из кармана недорогое гранатовое колечко, украшенное потускневшими жемчужинами.
   — Она подарила мне его вчера. Она дарит мне все, что я хочу. В бумагах у нее я нашел квитанцию на норковую шубу, сданную на лето на хранение.
   — А кто она такая?
   — Прежде всего, фамилия ее не д'Орваль, как она утверждает. По документам она вдова Ропике, урожденная Сальмон. Ясно одно: живет как живется, ничего не делая, и пишет письма нотариусу в Орлеан.
   — Зачем?
   — А я почем знаю? Завтра или послезавтра ты случайно окажешься в казино, когда мы с ней будем там, и я представлю ей тебя как родственницу.
   Луиза покорно слушала, не выказывая ни малейшей заинтересованности. Чтобы хоть чем-то заняться, она привела в порядок белье и одежду, которые успела с собой захватить, и перестелила по своему вкусу постель.
   — Вчера я ее первый раз отлупил. Стою я себе в коридоре, болтаю с соседкой — есть там одна цыганка. Она всегда приоткрывает дверь, как только заслышит мои шаги.
   Вдруг, как на грех, появляется старуха и поднимает шум.
   — А что она потом сказала?
   — Когда?
   — Когда ты ее поколотил.
   — Просила прощения. Упрашивала, чтоб я ее не бросал. Клялась, что покончит с собой, если я уйду. Знаешь что, давай прошвырнемся! Еще нет двенадцати.
   Они прошлись по молу. Луиза повисла на руке Малыша Луи, а он, сунув руки в карманы, нарочно делал большие шаги, чтобы заставить ее семенить, — пусть помнит о его превосходстве.
   Они шли молча, сталкиваясь с людьми, чьи лица с трудом можно было различить во мраке, иногда останавливаясь, чтобы посмотреть на освещенную виллу или затормозившую машину. И вдруг ни с того ни с сего Малыш Луи выпалил:
   — Жэн и вся его бражка — круглые идиоты.
   У него накипело, и это прорывалось постепенно, в сумбурных фразах:
   — Всегда у них так будет… А все оттого, что ума не хватает… Из них всех стоящий парень один Лионец, потому что у него есть опыт. Но и этот думает о себе, что он пуп земли.
   — Как тебе кажется, мы на нее не нарвемся?
   — На кого это?
   — Да на твою старуху.
   — Можешь не беспокоиться. В эти часы она всегда торчит в казино, но ставит редко и только по сто су…
   Мне кажется, она скуповата.
   Он отвечал на ее вопросы, а сам думал о Жэне, Чарли, Лионце, Титеве — обо всех тех, кого называли «марсельцами», об этих парнях, которые никогда не принимали его всерьез.
   «Оставался бы ты лучше краснодеревщиком», — частенько твердили они ему.
   Это и было его ремеслом, настоящим ремеслом.
   Когда в начале войны мать его бежала из Лилля от немецкой оккупации, она осела, бог весть почему, в деревушке Ле-Фарле, между Тулоном и Каркераном. У нее на руках было двое малышей, муж еще на родине умер от чахотки, и пришлось наниматься поденщицей.
   Потом старый Дютто, владелец виноградников, взял ее к себе на работу, она выполняла обязанности служанки, а заодно и другие. По крайней мере, так говорили.
   Малыша Луи сначала определили в Ле-Фарле учеником к столяру, потом в один прекрасный день он сбежал в Тулон и, перебираясь с места на место, добрался в конце концов до Лиона.
   Там он проработал до той поры, пока не пришлось отбывать воинскую повинность, и даже после армии какое-то время еще столярничал то в Марселе, то в Сен-Тропезе, то полгода в Сете, потом снова в Тулоне.
   — Занимался бы лучше своим ремеслом, — посмеивались «марсельцы».
   Даже теперь, когда он был женат и Луиза мытарилась в этом заведении, а он при случае помогал им в разных делишках, они называли его «артистом».
   — Посмотрим еще, буду ли я ждать, пока они отвалят мне мою долю, — сказал он с угрозой в голосе, когда они миновали казино.
   Потом его мысли перескочили на другое:
   — Хочешь на нее взглянуть? Слушай! Я сейчас войду первый, сяду возле нее…
   — Но я не одета…
   — Это не беда. Хватит у тебя на входной билет?
   Он прошел мимо контроля с видом завсегдатая, оглядел столы, за которыми шла игра, и отыскал глазами Констанс, сидевшую, как обычно, возле крупье в первом ряду у стола с рулеткой.
   Она всегда дожидалась, пока освободится место слева от крупье, и только тогда вынимала из сумки маленький серебряный карандаш, стофранковый билет и карточки для рулетки, на которых отмечают ходы.
   Не прошло и минуты, как вошла Луиза. Малыш Луи чуть заметно улыбнулся ей и подсел к Констанс, по которой словно пробежал электрический ток, когда она почувствовала, что он рядом.
   — Тс-с! — прошептала она, прикладывая палец к губам и указывая на лежащую перед ней на столе порядочную кучку фишек. — Подожди меня в баре.
   Потом материнским жестом сунула ему в руку пригоршню жетонов, повернулась к крупье и спросила:
   — Есть еще время?
   — Ставьте быстрее! Ставок больше нет! Семерка…
   Констанс поискала глазами Малыша Луи, показала на семерку, потом на свои фишки, и глаза ее повлажнели от радости и гордости.
 
 
   — И часто она выигрывает?
   Они сидели в баре. Луиза, не привыкшая обедать в одно время, к полуночи всегда чувствовала голод и потому заказала себе сандвич. Со своих высоких табуретов они разглядывали игорный зал. В этом казино редко попадались люди в вечерних туалетах. Среди игроков было немало женщин, и почти все — в возрасте Констанс Ропике.
   — Делайте игру! Ставок больше нет!
   — И часто она выигрывает? — переспросила Луиза.
   — Случается. Но ведь она ставит не больше чем по сто су.
   — Ты не знаешь, откуда у нее деньги?
   — Нет еще. Пока только знаю, что у нее есть старикан, который навещает ее два раза в месяц. Она божится, что он важная птица, дипломат. Я его еще не видал.
   — Ты думаешь, она не приревнует, когда увидит меня?
   — А я ей скажу, что ты моя сестра.
   — Какая у тебя в галстуке шикарная булавка! — заметила вдруг Луиза.
   А Малыш Луи, в свою очередь, испытывал чувство облегчения оттого, что находится здесь, с нею рядом, и от сознания, что ему удалось так ловко обставить Жэна.
   — Я не хочу наседать на нее сразу, понимаешь? Сначала нужно пронюхать про ее дела. Она ленива, уже два раза просила меня написать за нее письма, но ничего такого в них не было.
   — Смотри, — прошептала Луиза, дожевывая сандвич.
   К ним приближалась Констанс, робкая и смущенная, а Малыш Луи, будто не замечая ее волнения, повернулся к ней и сказал:
   — Познакомьтесь! Моя сестра Луиза. Моя приятельница Констанс.
   — Очень приятно.
   — Луиза сегодня вечером приехала в Ниццу и пробудет здесь несколько дней.
   — Вы остановились в отеле? — с видом светской дамы спросила Констанс Ропике.
   — Нет, — вмешался Малыш Луи. — Она поселилась у друзей. У сестры много друзей на Юге. Ее муж родом из Ниццы.
   — Так вы замужем?
   Малыш Луи не смог скрыть насмешливого выражения глаз и, чтобы покончить с этой сценой, сказал:
   — А не пойти ли нам куда-нибудь выпить?
   Он невольно бросил взгляд на руки Констанс, та сразу поняла и грустно призналась:
   — Опять все проиграла. Семерка выходила три раза, и я решила на нее поставить…
   Издалека с профессиональным безразличием на них поглядывал администратор зала. В углу на диванчике сидел инспектор полиции, терпеливо дожидаясь окончания дежурства.
   Луиза пыталась быть любезной, но иногда в ее глазах мелькал затаенный страх. Ей не давала покоя мысль о том, что Жэну уже, наверное, успели позвонить в бар «Экспресс», и она терялась в догадках, как он поступит, высчитывала, сколько времени ему понадобится, чтобы приехать поездом из Марселя.