Страница:
Она в бешенстве захлопнула свою сумку, которую взяла с собой, а инспектор сунул портсигар в карман.
Выйдя на улицу, она сама направилась в полицию, куда вошла решительно и остановилась только в широком коридоре.
— Сюда! — сказал Жирар. — Я сейчас спрошу у начальника…
Напрасная уловка. Она уже вошла! И с первого взгляда поняла обстановку. Конечно, ее ждали, потому что здесь ничего не происходило. Комиссар с рыжими усами расхаживал по просторному помещению. Облокотившись на письменный стол, Шабо пытался съесть сандвич, который ему принесли. А его отец стоял в углу, опустив голову.
— А где тот? — спросил начальник, когда увидел Адель, входившую в сопровождении Жирара.
— Ушел! Он, видимо, смылся через заднюю дверь! По словам мадемуазель, он унес содержимое ее сумки…
Шабо не смел ни на кого смотреть. Он положил на стол едва надкусанный сандвич.
— Настоящие подонки, комиссар!.. Ах! Это научит меня быть любезной с субчиками такой породы!..
— Тихо! Тихо! И отвечайте только на мои вопросы.
— А ведь он все-таки унес все мои сбережения!
— Прошу вас, замолчите.
Жирар что-то тихо говорил комиссару; он передал ему золотой портсигар.
— Скажите мне сначала, как этот предмет попал к вам в комнату. Я полагаю, он вам знаком. Вы провели с Графопулосом его последний вечер. Он несколько раз пользовался этим портсигаром, который заметили несколько человек. Это он дал вам портсигар?
Она посмотрела на Шабо, потом на комиссара и твердо ответила:
— Нет!
— Тогда как он попал к вам?
— Это Дельфос…
Шабо живо поднял голову, хотел вскочить со стула, начал:
— Это неправда… Она…
— А вы садитесь на место!.. Вы говорите, мадемуазель, что этот портсигар был у Рене Дельфоса. Вы отдаете себе отчет в серьезности этого обвинения?
Она усмехнулась:
— И еще как!.. Он же украл деньги, которые были у меня в сумке…
— Вы давно его знаете?
— Может быть, месяца три… С тех пор, как он почти каждый день приходит в «Веселую мельницу» с этим вот фруктом… У них ведь нет ни гроша! Лучше бы я их остерегалась… Но вы знаете, как это бывает… Они молодые!.. Хочется отдохнуть, немного поболтать с ними…
Я относилась к ним, как к приятелям, да что там!..
Когда они предлагали мне выпить, я старалась брать что-нибудь подешевле…
Глаза у нее стали жестокими.
— Вы были любовницей их обоих?
Она фыркнула.
— Даже и не была!.. Конечно, они хотели этого… Они оба вертелись вокруг меня, не смея объясниться… Они приходили ко мне порознь, под разными предлогами, чтобы посмотреть, как я одеваюсь…
— В тот вечер, когда было совершено преступление, вы пили шампанское с Графопулосом. Вы договорились, что пойдете с ними, когда закроют кабачок?
— Нет!
— Он делал вам предложения?
— За кого вы меня принимаете?.. Я танцовщица…
— Точнее, женщина, которая развлекает клиентов и следит, чтобы они побольше пили… Известно, что это значит… Вы ушли вместе с ним?
— Нет!
— Он делал вам предложения?
— И да, и нет. Он предлагал мне прийти к нему в гостиницу, даже не знаю в какую. Не обратила внимания…
— Вы вышли не одна.
— Это точно. В тот момент, когда я вышла на порог, другой клиент, которого я не знаю, наверное, француз, спросил меня, как пройти к площади Сен-Ламбер.
Я сказала ему, что иду в ту сторону. Он немного прошел со мной и вдруг заявил: «Ну вот! Я забыл в баре свой табак…» — и повернул обратно.
— Это был человек крепкого сложения?
— Да, верно!
— А вы пошли прямо домой?
— Как и каждую ночь.
— А о преступлении узнали из газет, на следующий день?
— Этот парень был у меня… Он-то и сказал мне…
Уже два или три раза Шабо хотел вмешаться в их разговор, но комиссар останавливал его взглядом. А отец все еще стоял на том же самом месте.
— У вас нет никаких предположений об этом убийстве?
Она ответила не сразу.
— Говорите! Шабо только что признался, что в тот вечер он вместе со своим приятелем спрятался на лестнице, ведущей в подвал, в кабачке «Веселая мельница».
Она усмехнулась.
— Он говорит, что они оба интересовались только кассой. Когда они вошли в зал, минут через пятнадцать после закрытия, они будто бы увидели труп Графопулоса.
— Вы шутите!
— По-вашему, кто мог совершить преступление? Постойте! Мы можем назвать лишь ограниченное число возможных виновников. Во-первых, Женаро, хозяин кабачка. Он говорит, что ушел сразу после вас, вместе с Виктором. Утверждает, что Графопулос вышел еще до того.
Она пожала плечами, в то время как Шабо смотрел на нее жестким и в то же время умоляющим взглядом.
— Вы не верите в виновность ни Женаро, ни Виктора?
— Это было бы идиотством, — равнодушно проговорила она.
— Остается незнакомый клиент, с которым, как вы утверждаете, вы несколько минут шли вместе. Он мог вернуться назад, один или с вами…
— А как бы он вошел?
— Вы уже достаточно долго служите в этом заведении, у вас наверняка есть свой ключ.
Адель снова пожала плечами.
— А все-таки портсигар был у Дельфоса! — возразила она. — И спрятался-то он!
— Это ложь! Портсигар был у вас, на следующий День, в полдень! — закричал Шабо. — Я видел его! Клянусь!
Она повторила:
— Он был у Дельфоса.
Несколько секунд они кричали так, что ничего нельзя было разобрать. Эту какофонию прервало прибытие полицейского, который что-то тихо сказал комиссару.
— Впустите его!
Появился солидный господин лет пятидесяти, с жирным животом, пересеченным толстой цепочкой для часов.
Он старался принять достойный, даже торжественный вид.
— Меня просили зайти, — начал он, с удивлением осматриваясь вокруг.
— Это вы — месье Ласнье? — прервал его комиссар. — Садитесь, прошу вас. Простите, что я побеспокоил вас, но я хотел бы знать, не заметили ли вы в течение вчерашнего дня, что в вашей кассе, в выдвижном ящике, не хватает денег.
Торговец шоколадом с улицы Леопольд, вытаращив глаза, повторил:
— В моей кассе, в выдвижном ящике?..
Месье Шабо-отец смотрел на него с тоской, как будто от ответа этого господина зависело его собственное мнение о преступлении.
— Полагаю, что, если бы оттуда взяли две тысячи франков, это было бы замечено?
— Две тысячи франков?.. Я, право, не понимаю…
— Не важно! Отвечайте на мой вопрос! Вы заметили, что денег не хватает?..
— Ничего не заметил!
— К вам вчера заходил ваш племянник?
— Постойте… Да, кажется, заходил… Он заходит время от времени, не столько чтобы повидать меня, как чтобы запастись шоколадом…
— Вы никогда не замечали, что ваш племянник ворует деньги в кассе?
— Месье!
Торговец шоколадом возмутился, казалось, призывая других в свидетели оскорбления, нанесенного его семье.
— Мой зять достаточно богат, чтобы дать своему сыну все, что ему нужно…
— Простите меня, месье Ласнье. Благодарю вас…
— И это все, что вы хотели мне…
— Да, все, что я хотел спросить у вас!
— Но почему вы так подумали?..
— Сейчас я ничего не могу вам сказать… Жирар!..
Проводите месье Ласнье…
И комиссар снова принялся расхаживать по залу, в то время как Адель нахально спросила:
— Я еще нужна здесь?
Он посмотрел на нее достаточно красноречиво, чтобы заставить ее замолчать. И больше десяти минут царила тишина. Вероятно, ждали кого-то или чего-то.
Месье Шабо не осмеливался закурить. Он не смел смотреть на сына. Стеснялся, как бедный пациент в приемной у знаменитого врача.
А Жан следил за комиссаром глазами и каждый раз, как тот проходил мимо, порывался заговорить с ним.
Наконец послышались шаги в коридоре. В дверь постучали.
— Войдите!
Появились двое: Женаро, низенький и коренастый, в светлом костюме с хлястиком, и Виктор, которого Шабо никогда не видел в обычной одежде: весь в черном, он был похож на священника.
— Я получил ваш вызов час тому назад и… — словоохотливо начал итальянец.
— Я знаю! Знаю! Лучше скажите мне, видели ли вы сегодня ночью портсигар Графопулоса в руках у Рене Дельфоса.
Женаро с поклоном извинился:
— Лично я не много общаюсь с клиентами, но Виктор может сказать вам…
— Прекрасно! Тогда отвечайте вы!
Жан Шабо смотрел официанту в глаза. Он тяжело дышал. Но Виктор опустил веки и сказал с вкрадчивым видом:
— Я не хотел бы вредить этим молодым людям, которые всегда были очень милы со мной. Но я полагаю, что должен говорить правду, не так ли?
— Отвечайте, да или нет!
— Ну, да!.. Он держал портсигар в руках… Я даже чуть не посоветовал ему быть поосторожнее…
— Что он говорит! — возмутился Жан. — Это уж слишком! И вам не стыдно, Виктор?.. Послушайте, месье комиссар…
— Молчать! Теперь скажите мне, что вы думаете о материальном положении этих молодых людей.
И Виктор, смущенный, начал вздыхать, как бы с сожалением:
— Конечно, они всегда были мне должны… и не только деньги по счетам… Иногда занимали у меня небольшие суммы…
— Какое впечатление произвел на вас Графопулос?
— Богатый иностранец, проездом в городе. Это самые лучшие клиенты. Он сразу заказал шампанское, не спросив цену. Дал мне на чай пятьдесят франков…
— И вы заметили, что у него в бумажнике было несколько тысячефранковых ассигнаций…
— Да… Бумажник был здорово набит… Особенно французскими деньгами… Бельгийских у него не было…
— Это все, что вы заметили?
— Галстук у него был заколот булавкой с прекрасным бриллиантом.
— В какой момент он ушел?
— Вскоре после Адели, а ее сопровождал другой клиент, толстяк, который пил только пиво и дал мне двадцать су на чай. Француз! Он курил обычный трубочный табак.
— И вы остались одни с хозяином?
— Мы только потушили лампы и заперли дверь.
— И пошли прямо домой?
— Как всегда! Месье Женаро дошел со мной до улицы От-Совеньер, где он живет.
— А утром, принимаясь за работу, вы не заметили никакого беспорядка в зале?
— Никакого… Крови нигде не было… Уборщицы были на месте, и я наблюдал за ними.
Женаро слушал с рассеянным видом, как будто это его совершенно не касалось. Комиссар обратился к нему:
— Правда ли, что вы всегда оставляете вечернюю выручку в выдвижном ящике кассы?
— Кто вам это сказал?
— Не важно! Отвечайте на вопрос.
— Я уношу деньги с собой, кроме мелочи.
— То есть?
— В среднем франков на пятьдесят мелкими монетами — их я оставляю в ящике.
— Это неправда! — буквально завыл Жан Шабо. — Десять, двадцать раз я видел, как он выходил, оставив…
Женаро изумился:
— Как? Это он утверждает, что…
Вид у него был искренне удивленный. Он повернулся к молодой женщине.
— Да вот Адель вам скажет.
— Конечно!
— Вот чего я не понимаю: как эти молодые люди могут утверждать, что они видели труп в зале. Графопулос ушел раньше меня. Он не мог вернуться. Преступление было совершено не в кабачке, не знаю где…
Жаль, что мне приходится говорить так категорически.
Это ведь тоже клиенты… И мне они были даже симпатичны… Лучшее доказательство то, что я отпускал им в кредит. Но правда есть правда, и дело достаточно серьезное, чтобы…
— Благодарю вас!
Женаро с минуту колебался. Затем спросил:
— Мне можно идти?
— Да, и вам, и вашему официанту! Если вы мне еще Понадобитесь, я дам вам знать.
— Полагаю, мое заведение может работать?
— Сколько угодно!
Адель спросила:
— А я?
— Идите домой!
— Я свободна?
Комиссар не ответил. Он был озабочен. Беспрестанно поглаживал свою трубку. Когда три человека вышли, в зале стало пусто.
Остались только комиссар, Жан, Шабо и его отец.
И все молчали.
Первым заговорил месье Шабо. Он долго колебался.
Наконец, откашлявшись, начал:
— Простите… Но неужели вы в самом деле думаете?..
— Что? — ворчливо отозвался комиссар.
— Не знаю… Мне кажется…
И он жестом пытался дополнить свою неясную мысль.
Этот неопределенный жест означал: «…Мне кажется, что во всем этом есть нечто не очень понятное, не очень ясное… Что-то двусмысленное…»
Жан встал. У него появилась какая-то энергия. Он осмелился взглянуть на отца.
— Все они лгут! — четко произнес он. — В этом я клянусь! Вы верите мне, месье комиссар?
Ответа не последовало.
— Ты веришь мне, отец?
Месье Шабо сначала отвернулся. Потом пробормотал:
— Сам не знаю…
И наконец, обратившись к своему здравому смыслу, добавил:
— Кого следовало бы разыскать, так это того француза, о котором они говорят.
Комиссар, вероятно, не знал, на что решиться, потому что он в бешенстве ходил по залу большими шагами.
— Во всяком случае, Дельфос исчез! — ворчал он, скорее обращаясь к самому себе, чем к своим собеседникам.
Он снова стал ходить и, помолчав, продолжал:
— И два свидетеля утверждают, что у него был золотой портсигар!
Он все ходил, развивая свою мысль:
— И вы оба были в подвале!.. И в эту ночь вы пытались бросить в унитаз стофранковые ассигнации… И…
Он остановился, посмотрел на одного, потом на другого.
— И даже шоколадник не признает, что у него украли деньги!
Он вышел, оставив их наедине. Но они этим не воспользовались. Когда он вернулся, отец и сын оставались на прежних местах, в пяти метрах друг от друга, каждый замкнувшись в мрачном молчании.
— Что ж поделать! Я сейчас позвонил следователю!
Отныне он будет руководить следствием! Он и слушать не хочет о том, чтобы вас временно выпустили на свободу. Если вы хотите о чем-либо попросить, обратитесь к следователю де Конненку.
— Франсуа?
— Кажется, так его зовут.
И отец тихо, стесняясь прошептал:
— Мы вместе учились в коллеже.
— Ну что ж, сходите к нему, если думаете, что это поможет. Но сомневаюсь, потому что я его знаю! А пока он приказал мне отправить вашего сына в тюрьму Сен-Леонар…
Эти слова прозвучали зловеще. До сих пор не было ничего определенного.
Тюрьма Сен-Леонар! Отвратительное здание напротив моста Магэн, уродующее целый квартал, со средневековыми башенками, бойницами, железными решетками…
Жан, мертвенно бледный, молчал.
— Жирар! — позвал комиссар, открыв дверь.
Возьмите двух полицейских, машину…
Этих слов было достаточно. Теперь они ждали.
— Вы ничем не рискуете, если сходите к месье де Конненку! — со вздохом сказал комиссар, чтобы заполнить молчание. — Раз вы вместе учились в школе…
Но лицо его ясно выражало то, что он думал: он представил себе разницу между происходившим из семьи юристов судебным чиновником, состоявшим в родстве с самыми высшими слоями общества в городе, и счетоводом, сын которого признался в том, что хотел ограбить ночной кабачок.
— Готово, начальник!.. — сказал вошедший инспектор. — Нужно ли…
Что-то блестело у него в руках. Комиссар утвердительно кивнул.
И последовал ритуальный жест; все произошло так быстро, что отец понял в чем дело, когда все уже было кончено. Жирар взял обе руки Жана. Щелкнула сталь.
— Сюда!
Наручники! И два полицейских в форме уже ждали у входа, возле машины!
Жан сделал несколько шагов. Можно было подумать, что он уйдет, ничего не сказав. Однако, дойдя до двери, он обернулся. Его голос едва можно было узнать.
— Клянусь тебе, отец!..
— Послушай, насчет трубок, я сегодня утром подумал: что если заказать три дюжины…
Это был инспектор, занимавшийся трубками, который вошел, ничего не заметив, и вдруг увидел спину молодого человека, кисть руки, отблеск наручников…
Он перебил себя: «Значит, готово?»
Жест его означал: «Посажен?»
Комиссар указал на месье Шабо, который сел, охватил голову двумя руками, и зарыдал, как женщина.
Инспектор тихо продолжал:
— Мы, конечно, устроим еще одну дюжину по подразделениям… По такой-то цене!..
Хлопнула дверца машины. Заскрипел стартер…
Комиссар смущенно сказал, обращаясь к месье Шабо:
— Знаете… Еще ведь нет ничего определенного…
И солгал:
— В особенности если вы друг месье Конненка!
И отец, уходя, поблагодарил его бледной улыбкой.
Глава 6
Выйдя на улицу, она сама направилась в полицию, куда вошла решительно и остановилась только в широком коридоре.
— Сюда! — сказал Жирар. — Я сейчас спрошу у начальника…
Напрасная уловка. Она уже вошла! И с первого взгляда поняла обстановку. Конечно, ее ждали, потому что здесь ничего не происходило. Комиссар с рыжими усами расхаживал по просторному помещению. Облокотившись на письменный стол, Шабо пытался съесть сандвич, который ему принесли. А его отец стоял в углу, опустив голову.
— А где тот? — спросил начальник, когда увидел Адель, входившую в сопровождении Жирара.
— Ушел! Он, видимо, смылся через заднюю дверь! По словам мадемуазель, он унес содержимое ее сумки…
Шабо не смел ни на кого смотреть. Он положил на стол едва надкусанный сандвич.
— Настоящие подонки, комиссар!.. Ах! Это научит меня быть любезной с субчиками такой породы!..
— Тихо! Тихо! И отвечайте только на мои вопросы.
— А ведь он все-таки унес все мои сбережения!
— Прошу вас, замолчите.
Жирар что-то тихо говорил комиссару; он передал ему золотой портсигар.
— Скажите мне сначала, как этот предмет попал к вам в комнату. Я полагаю, он вам знаком. Вы провели с Графопулосом его последний вечер. Он несколько раз пользовался этим портсигаром, который заметили несколько человек. Это он дал вам портсигар?
Она посмотрела на Шабо, потом на комиссара и твердо ответила:
— Нет!
— Тогда как он попал к вам?
— Это Дельфос…
Шабо живо поднял голову, хотел вскочить со стула, начал:
— Это неправда… Она…
— А вы садитесь на место!.. Вы говорите, мадемуазель, что этот портсигар был у Рене Дельфоса. Вы отдаете себе отчет в серьезности этого обвинения?
Она усмехнулась:
— И еще как!.. Он же украл деньги, которые были у меня в сумке…
— Вы давно его знаете?
— Может быть, месяца три… С тех пор, как он почти каждый день приходит в «Веселую мельницу» с этим вот фруктом… У них ведь нет ни гроша! Лучше бы я их остерегалась… Но вы знаете, как это бывает… Они молодые!.. Хочется отдохнуть, немного поболтать с ними…
Я относилась к ним, как к приятелям, да что там!..
Когда они предлагали мне выпить, я старалась брать что-нибудь подешевле…
Глаза у нее стали жестокими.
— Вы были любовницей их обоих?
Она фыркнула.
— Даже и не была!.. Конечно, они хотели этого… Они оба вертелись вокруг меня, не смея объясниться… Они приходили ко мне порознь, под разными предлогами, чтобы посмотреть, как я одеваюсь…
— В тот вечер, когда было совершено преступление, вы пили шампанское с Графопулосом. Вы договорились, что пойдете с ними, когда закроют кабачок?
— Нет!
— Он делал вам предложения?
— За кого вы меня принимаете?.. Я танцовщица…
— Точнее, женщина, которая развлекает клиентов и следит, чтобы они побольше пили… Известно, что это значит… Вы ушли вместе с ним?
— Нет!
— Он делал вам предложения?
— И да, и нет. Он предлагал мне прийти к нему в гостиницу, даже не знаю в какую. Не обратила внимания…
— Вы вышли не одна.
— Это точно. В тот момент, когда я вышла на порог, другой клиент, которого я не знаю, наверное, француз, спросил меня, как пройти к площади Сен-Ламбер.
Я сказала ему, что иду в ту сторону. Он немного прошел со мной и вдруг заявил: «Ну вот! Я забыл в баре свой табак…» — и повернул обратно.
— Это был человек крепкого сложения?
— Да, верно!
— А вы пошли прямо домой?
— Как и каждую ночь.
— А о преступлении узнали из газет, на следующий день?
— Этот парень был у меня… Он-то и сказал мне…
Уже два или три раза Шабо хотел вмешаться в их разговор, но комиссар останавливал его взглядом. А отец все еще стоял на том же самом месте.
— У вас нет никаких предположений об этом убийстве?
Она ответила не сразу.
— Говорите! Шабо только что признался, что в тот вечер он вместе со своим приятелем спрятался на лестнице, ведущей в подвал, в кабачке «Веселая мельница».
Она усмехнулась.
— Он говорит, что они оба интересовались только кассой. Когда они вошли в зал, минут через пятнадцать после закрытия, они будто бы увидели труп Графопулоса.
— Вы шутите!
— По-вашему, кто мог совершить преступление? Постойте! Мы можем назвать лишь ограниченное число возможных виновников. Во-первых, Женаро, хозяин кабачка. Он говорит, что ушел сразу после вас, вместе с Виктором. Утверждает, что Графопулос вышел еще до того.
Она пожала плечами, в то время как Шабо смотрел на нее жестким и в то же время умоляющим взглядом.
— Вы не верите в виновность ни Женаро, ни Виктора?
— Это было бы идиотством, — равнодушно проговорила она.
— Остается незнакомый клиент, с которым, как вы утверждаете, вы несколько минут шли вместе. Он мог вернуться назад, один или с вами…
— А как бы он вошел?
— Вы уже достаточно долго служите в этом заведении, у вас наверняка есть свой ключ.
Адель снова пожала плечами.
— А все-таки портсигар был у Дельфоса! — возразила она. — И спрятался-то он!
— Это ложь! Портсигар был у вас, на следующий День, в полдень! — закричал Шабо. — Я видел его! Клянусь!
Она повторила:
— Он был у Дельфоса.
Несколько секунд они кричали так, что ничего нельзя было разобрать. Эту какофонию прервало прибытие полицейского, который что-то тихо сказал комиссару.
— Впустите его!
Появился солидный господин лет пятидесяти, с жирным животом, пересеченным толстой цепочкой для часов.
Он старался принять достойный, даже торжественный вид.
— Меня просили зайти, — начал он, с удивлением осматриваясь вокруг.
— Это вы — месье Ласнье? — прервал его комиссар. — Садитесь, прошу вас. Простите, что я побеспокоил вас, но я хотел бы знать, не заметили ли вы в течение вчерашнего дня, что в вашей кассе, в выдвижном ящике, не хватает денег.
Торговец шоколадом с улицы Леопольд, вытаращив глаза, повторил:
— В моей кассе, в выдвижном ящике?..
Месье Шабо-отец смотрел на него с тоской, как будто от ответа этого господина зависело его собственное мнение о преступлении.
— Полагаю, что, если бы оттуда взяли две тысячи франков, это было бы замечено?
— Две тысячи франков?.. Я, право, не понимаю…
— Не важно! Отвечайте на мой вопрос! Вы заметили, что денег не хватает?..
— Ничего не заметил!
— К вам вчера заходил ваш племянник?
— Постойте… Да, кажется, заходил… Он заходит время от времени, не столько чтобы повидать меня, как чтобы запастись шоколадом…
— Вы никогда не замечали, что ваш племянник ворует деньги в кассе?
— Месье!
Торговец шоколадом возмутился, казалось, призывая других в свидетели оскорбления, нанесенного его семье.
— Мой зять достаточно богат, чтобы дать своему сыну все, что ему нужно…
— Простите меня, месье Ласнье. Благодарю вас…
— И это все, что вы хотели мне…
— Да, все, что я хотел спросить у вас!
— Но почему вы так подумали?..
— Сейчас я ничего не могу вам сказать… Жирар!..
Проводите месье Ласнье…
И комиссар снова принялся расхаживать по залу, в то время как Адель нахально спросила:
— Я еще нужна здесь?
Он посмотрел на нее достаточно красноречиво, чтобы заставить ее замолчать. И больше десяти минут царила тишина. Вероятно, ждали кого-то или чего-то.
Месье Шабо не осмеливался закурить. Он не смел смотреть на сына. Стеснялся, как бедный пациент в приемной у знаменитого врача.
А Жан следил за комиссаром глазами и каждый раз, как тот проходил мимо, порывался заговорить с ним.
Наконец послышались шаги в коридоре. В дверь постучали.
— Войдите!
Появились двое: Женаро, низенький и коренастый, в светлом костюме с хлястиком, и Виктор, которого Шабо никогда не видел в обычной одежде: весь в черном, он был похож на священника.
— Я получил ваш вызов час тому назад и… — словоохотливо начал итальянец.
— Я знаю! Знаю! Лучше скажите мне, видели ли вы сегодня ночью портсигар Графопулоса в руках у Рене Дельфоса.
Женаро с поклоном извинился:
— Лично я не много общаюсь с клиентами, но Виктор может сказать вам…
— Прекрасно! Тогда отвечайте вы!
Жан Шабо смотрел официанту в глаза. Он тяжело дышал. Но Виктор опустил веки и сказал с вкрадчивым видом:
— Я не хотел бы вредить этим молодым людям, которые всегда были очень милы со мной. Но я полагаю, что должен говорить правду, не так ли?
— Отвечайте, да или нет!
— Ну, да!.. Он держал портсигар в руках… Я даже чуть не посоветовал ему быть поосторожнее…
— Что он говорит! — возмутился Жан. — Это уж слишком! И вам не стыдно, Виктор?.. Послушайте, месье комиссар…
— Молчать! Теперь скажите мне, что вы думаете о материальном положении этих молодых людей.
И Виктор, смущенный, начал вздыхать, как бы с сожалением:
— Конечно, они всегда были мне должны… и не только деньги по счетам… Иногда занимали у меня небольшие суммы…
— Какое впечатление произвел на вас Графопулос?
— Богатый иностранец, проездом в городе. Это самые лучшие клиенты. Он сразу заказал шампанское, не спросив цену. Дал мне на чай пятьдесят франков…
— И вы заметили, что у него в бумажнике было несколько тысячефранковых ассигнаций…
— Да… Бумажник был здорово набит… Особенно французскими деньгами… Бельгийских у него не было…
— Это все, что вы заметили?
— Галстук у него был заколот булавкой с прекрасным бриллиантом.
— В какой момент он ушел?
— Вскоре после Адели, а ее сопровождал другой клиент, толстяк, который пил только пиво и дал мне двадцать су на чай. Француз! Он курил обычный трубочный табак.
— И вы остались одни с хозяином?
— Мы только потушили лампы и заперли дверь.
— И пошли прямо домой?
— Как всегда! Месье Женаро дошел со мной до улицы От-Совеньер, где он живет.
— А утром, принимаясь за работу, вы не заметили никакого беспорядка в зале?
— Никакого… Крови нигде не было… Уборщицы были на месте, и я наблюдал за ними.
Женаро слушал с рассеянным видом, как будто это его совершенно не касалось. Комиссар обратился к нему:
— Правда ли, что вы всегда оставляете вечернюю выручку в выдвижном ящике кассы?
— Кто вам это сказал?
— Не важно! Отвечайте на вопрос.
— Я уношу деньги с собой, кроме мелочи.
— То есть?
— В среднем франков на пятьдесят мелкими монетами — их я оставляю в ящике.
— Это неправда! — буквально завыл Жан Шабо. — Десять, двадцать раз я видел, как он выходил, оставив…
Женаро изумился:
— Как? Это он утверждает, что…
Вид у него был искренне удивленный. Он повернулся к молодой женщине.
— Да вот Адель вам скажет.
— Конечно!
— Вот чего я не понимаю: как эти молодые люди могут утверждать, что они видели труп в зале. Графопулос ушел раньше меня. Он не мог вернуться. Преступление было совершено не в кабачке, не знаю где…
Жаль, что мне приходится говорить так категорически.
Это ведь тоже клиенты… И мне они были даже симпатичны… Лучшее доказательство то, что я отпускал им в кредит. Но правда есть правда, и дело достаточно серьезное, чтобы…
— Благодарю вас!
Женаро с минуту колебался. Затем спросил:
— Мне можно идти?
— Да, и вам, и вашему официанту! Если вы мне еще Понадобитесь, я дам вам знать.
— Полагаю, мое заведение может работать?
— Сколько угодно!
Адель спросила:
— А я?
— Идите домой!
— Я свободна?
Комиссар не ответил. Он был озабочен. Беспрестанно поглаживал свою трубку. Когда три человека вышли, в зале стало пусто.
Остались только комиссар, Жан, Шабо и его отец.
И все молчали.
Первым заговорил месье Шабо. Он долго колебался.
Наконец, откашлявшись, начал:
— Простите… Но неужели вы в самом деле думаете?..
— Что? — ворчливо отозвался комиссар.
— Не знаю… Мне кажется…
И он жестом пытался дополнить свою неясную мысль.
Этот неопределенный жест означал: «…Мне кажется, что во всем этом есть нечто не очень понятное, не очень ясное… Что-то двусмысленное…»
Жан встал. У него появилась какая-то энергия. Он осмелился взглянуть на отца.
— Все они лгут! — четко произнес он. — В этом я клянусь! Вы верите мне, месье комиссар?
Ответа не последовало.
— Ты веришь мне, отец?
Месье Шабо сначала отвернулся. Потом пробормотал:
— Сам не знаю…
И наконец, обратившись к своему здравому смыслу, добавил:
— Кого следовало бы разыскать, так это того француза, о котором они говорят.
Комиссар, вероятно, не знал, на что решиться, потому что он в бешенстве ходил по залу большими шагами.
— Во всяком случае, Дельфос исчез! — ворчал он, скорее обращаясь к самому себе, чем к своим собеседникам.
Он снова стал ходить и, помолчав, продолжал:
— И два свидетеля утверждают, что у него был золотой портсигар!
Он все ходил, развивая свою мысль:
— И вы оба были в подвале!.. И в эту ночь вы пытались бросить в унитаз стофранковые ассигнации… И…
Он остановился, посмотрел на одного, потом на другого.
— И даже шоколадник не признает, что у него украли деньги!
Он вышел, оставив их наедине. Но они этим не воспользовались. Когда он вернулся, отец и сын оставались на прежних местах, в пяти метрах друг от друга, каждый замкнувшись в мрачном молчании.
— Что ж поделать! Я сейчас позвонил следователю!
Отныне он будет руководить следствием! Он и слушать не хочет о том, чтобы вас временно выпустили на свободу. Если вы хотите о чем-либо попросить, обратитесь к следователю де Конненку.
— Франсуа?
— Кажется, так его зовут.
И отец тихо, стесняясь прошептал:
— Мы вместе учились в коллеже.
— Ну что ж, сходите к нему, если думаете, что это поможет. Но сомневаюсь, потому что я его знаю! А пока он приказал мне отправить вашего сына в тюрьму Сен-Леонар…
Эти слова прозвучали зловеще. До сих пор не было ничего определенного.
Тюрьма Сен-Леонар! Отвратительное здание напротив моста Магэн, уродующее целый квартал, со средневековыми башенками, бойницами, железными решетками…
Жан, мертвенно бледный, молчал.
— Жирар! — позвал комиссар, открыв дверь.
Возьмите двух полицейских, машину…
Этих слов было достаточно. Теперь они ждали.
— Вы ничем не рискуете, если сходите к месье де Конненку! — со вздохом сказал комиссар, чтобы заполнить молчание. — Раз вы вместе учились в школе…
Но лицо его ясно выражало то, что он думал: он представил себе разницу между происходившим из семьи юристов судебным чиновником, состоявшим в родстве с самыми высшими слоями общества в городе, и счетоводом, сын которого признался в том, что хотел ограбить ночной кабачок.
— Готово, начальник!.. — сказал вошедший инспектор. — Нужно ли…
Что-то блестело у него в руках. Комиссар утвердительно кивнул.
И последовал ритуальный жест; все произошло так быстро, что отец понял в чем дело, когда все уже было кончено. Жирар взял обе руки Жана. Щелкнула сталь.
— Сюда!
Наручники! И два полицейских в форме уже ждали у входа, возле машины!
Жан сделал несколько шагов. Можно было подумать, что он уйдет, ничего не сказав. Однако, дойдя до двери, он обернулся. Его голос едва можно было узнать.
— Клянусь тебе, отец!..
— Послушай, насчет трубок, я сегодня утром подумал: что если заказать три дюжины…
Это был инспектор, занимавшийся трубками, который вошел, ничего не заметив, и вдруг увидел спину молодого человека, кисть руки, отблеск наручников…
Он перебил себя: «Значит, готово?»
Жест его означал: «Посажен?»
Комиссар указал на месье Шабо, который сел, охватил голову двумя руками, и зарыдал, как женщина.
Инспектор тихо продолжал:
— Мы, конечно, устроим еще одну дюжину по подразделениям… По такой-то цене!..
Хлопнула дверца машины. Заскрипел стартер…
Комиссар смущенно сказал, обращаясь к месье Шабо:
— Знаете… Еще ведь нет ничего определенного…
И солгал:
— В особенности если вы друг месье Конненка!
И отец, уходя, поблагодарил его бледной улыбкой.
Глава 6
Беглец
В час пополудни вышли местные газеты, и у всех на первой странице красовались сенсационные заголовки.
В «Льежской газете», благонамеренном издании, было напечатано:
«Дело с плетеным сундуком!
Преступление было совершено двумя молодыми кутилами».
«Социалистическая Валлония», со своей стороны, писала:
«Преступление двух молодых буржуа».
Было объявлено об аресте Жана Шабо, так же как и о бегстве Дельфоса. Уже появилась фотография дома на улице Луа.
В статьях говорилось:
«…Сразу же после волнующего свидания с сыном в сыскной полиции месье Шабо заперся у себя дома и отказался от каких-либо заявлений. Мадам Шабо так потрясена, что слегла в постель».
«…Мы встретили месье Дельфоса в тот момент, когда он возвращался из Юи, где у него заводы. Это энергичный человек лет пятидесяти, ясный взгляд которого не затуманивается ни на одно мгновение. Он хладнокровно принял удар, не верит в виновность своего сына и объявил о своем решении лично заняться этим делом».
«…В тюрьме Сен-Леонар нам сообщили, что Жан Шабо ведет себя весьма спокойно. Он ждет посещения своего адвоката, прежде чем предстанет перед следователем де Конненком, который взялся вести это дело».
На улице Луа было, как обычно, спокойно. Дети входили во двор школы, где они играли в ожидании начала уроков.
Между булыжниками виднелись пучки травы, а около, дома номер 48 женщина мыла порог щеткой, сплетенной из пырея.
Где-то работал кузнец-медник; тишину нарушали только его редкие удары по наковальне.
Но двери открывались чаще, чем обычно. Кто-то высовывал голову, бросал взгляд в сторону дома номер 53.
Стоя на пороге, люди перекидывались несколькими словами.
— Не может быть, чтобы он это сделал!.. Ведь это еще мальчишка… Подумать только, совсем недавно он играл на тротуаре вместе с моими…
— Я говорила мужу, что он плохо кончит, когда два раза видела, как он возвращается домой пьяный… В его-то возрасте!..
Приблизительно каждые четверть часа в коридоре у Шабо раздавался звонок. Дверь открывала студентка-полька.
— Месье и мадам Шабо нет дома… — говорила она с сильным акцентом.
— Я из «Льежской газеты»… Передайте им, пожалуйста, что…
И репортер выкручивал шею, стараясь разглядеть что-нибудь внутри квартиры. Он неясно различал кухню, спину сидевшего там человека.
— Вы напрасно стараетесь… Их нет дома…
— Однако же…
Она закрывала дверь. Журналист довольствовался тем, что расспрашивал соседей.
Одна из газет опубликовала заголовок, звучавший иначе, чем другие:
«Где широкоплечий мужчина?»
И дальше было напечатано:
«До сих пор все, кажется, считают виновными Дельфоса и Шабо. Не желая брать их под защиту и учитывая объективные факты, нам, однако же, позволительно удивляться исчезновению важного свидетеля: широкоплечего клиента, находившегося в „Веселой мельнице“ в ночь, когда было совершено преступление.
По словам официанта кафе, это был француз, которого в тот вечер заметили в первый и в последний раз.
Уехал ли он уже из города? Предпочитает ли он не подвергаться допросу полиции?
Может быть, не стоит пренебрегать этим следом, и в случае, если бы двое молодых людей оказались невиновными, правда, вероятно, открылась бы с этой стороны.
Нам, впрочем, известно, что комиссар Дельвинь, который занимается этим делом в тесном сотрудничестве со следователем, дал бригаде полицейских, наблюдающих за меблированными комнатами, и полиции, следящей за транспортом, необходимые распоряжения, чтобы таинственный клиент «Веселой мельницы» был найден».
Газета появилась около двух часов. В три часа в полицию явился солидный человек с неровным румянцем на щеках, спросил месье Дельвиня и заявил:
— Я управляющий отелем «Модерн», на улице Пон Д'Авруа. Я только что прочел газеты и думаю, что смогу сообщить вам сведения о человеке, которого вы разыскиваете.
— О французе?
— Да. А также о потерпевшем. Вообще я не очень интересуюсь россказнями газет, вот почему не сразу заметил то, о чем я вам скажу. Постойте-ка… Какой сегодня день?.. Пятница… Значит, это было в среду… Ведь преступление было совершено в пятницу, не так ли?..
Меня не было в городе… Я уезжал по делам в Брюссель… Явился клиент, говоривший с сильным акцентом; у него был всего один чемоданчик из свиной кожи…
Он спросил большую комнату с окнами на улицу и сразу же поднялся… Несколько минут спустя другой клиент занял соседнюю комнату…
Обычно вновь прибывших просят заполнить формуляр… Не знаю, почему на этот раз было иначе… Я вернулся в полночь. Посмотрел на доску с ключами…
— А у вас есть формуляры? — спросил я у кассирши.
— Есть на всех постояльцев, кроме тех двух путешественников, которые вышли сразу после того, как приехали.
В четверг утром только один из двоих вернулся. Я не беспокоился о втором, полагая, что у него какое-то любовное свидание.
В течение дня я не встречался с этим человеком, а сегодня утром мне сказали, что он заплатил по счету и уехал.
Когда кассирша попросила его заполнить формуляр, он пожал плечами, проворчав, что теперь уже не стоит.
— Простите! — перебил его комиссар. — Это тот клиент, приметы которого подходят к широкоплечему мужчине?
— Да… Он уехал со своим саквояжем около девяти часов…
— А второй?
— Так как он не вернулся, я полюбопытствовал открыть дверь его комнаты с помощью отмычки, которую мы обязаны иметь на всякий случай. Там, на чемоданчике из свиной кожи, я прочел выгравированные имя и фамилию, Эфраим Графопулос. Таким образом я узнал, что человек, труп которого найден в плетеном сундуке, был моим постояльцем…
— Если я правильно понимаю, они прибыли в среду, за несколько часов до преступления, один вслед за другим. В общем, они, кажется, приехали одним поездом!
— Да! Скорым поездом из Парижа.
— И вечером вышли один за другим.
— Не заполнив формуляров!
— Только француз вернулся и сегодня утром исчез.
Точно! Я хотел бы, чтобы, если возможно, не опубликовывали названия отеля, потому что на некоторых клиентов это может произвести неприятное впечатление.
Но только в то же время один из официантов отеля «Модерн» рассказал ту же самую историю какому-то журналисту. И в пять часов, в последних выпусках всех газет, можно было прочесть:
«Следствие идет по новому направлению. Возможно, широкоплечий мужчина и есть убийца?»
Погода была прекрасная. На залитых солнцем улицах города кипела жизнь. Полицейские повсюду старались найти среди прохожих пресловутого француза. На вокзале за каждым кассиром, продающим билеты, стоял инспектор, и путешественников осматривали с головы до ног.
На улице По д'Ор напротив «Веселой мельницы» с грузовика разгружали ящики с шампанским, которые постепенно спускали в подвал, пересекая зал, где царил свежий сумрак. Женаро следил за разгрузкой, без пиджака, с сигаретой в зубах. И он пожимал плечами, когда видел, как прохожие останавливались и шептали, слегка поеживаясь:
— Здесь!..
Они пытались разглядеть что-нибудь внутри, в полумраке, где виднелись только банкетки, обитые гранатовым плюшем, и мраморные столики.
В девять часов зажгли лампы, и музыканты начали настраивать инструменты. В четверть десятого в баре уже сидели шесть журналистов и что-то пылко обсуждали.
В половине десятого зал был больше чем наполовину полон, что случалось не чаще раза в год. Там сидела не только молодежь, постоянно посещавшая ночные кабачки и дансинги, но и серьезные люди, в первый раз в жизни заглянувшие в заведение, за которым утвердилась дурная слава. Все хотели видеть. Поочередно смотрели на хозяина, на Виктора, на наемного танцора — жиголо. Люди неизменно направлялись в туалет, чтобы обозреть знаменитую лестницу, ведущую в подвал.
— Побыстрей! Побыстрей! — кричал Женаро двум официантам, не успевавшим обслуживать клиентов.
Он подавал знаки оркестру, тихонько спрашивал у какой-то женщины:
— Ты не видела Адель? Она уже должна быть здесь!
Ведь главным образом людей сюда привлекала Адель.
Ее-то любопытным и хотелось рассмотреть поближе.
— Внимание! — шепнул журналист на ухо своему коллеге. — Они здесь…
И он указал на двух мужчин, занимавших, столик возле бархатной портьеры. Комиссар Дельвинь пил пиво, пена которого приставала к его рыжим усам.
Сидевший рядом с ним инспектор Жирар разглядывал присутствующих.
В десять часов здесь царила особая атмосфера. Это не была обычная «Веселая мельница» со своими несколькими постоянными клиентами и приезжими, пришедшими в поисках подруги на один вечер.
В особенности из-за присутствия журналистов это напоминало одновременно и громкий судебный процесс, и званый вечер.
Здесь были те же люди, которые бывают и там. Не только репортеры, но и более крупные журналисты. Лично явился редактор какой-то газеты. Затем все те, кто привык встречаться в лучших кафе, — прожигатели жизни, как еще говорят в провинции, и элегантные женщины.
На улице стояло штук двадцать машин. Люди, сидевшие за столиками, здоровались, вставали, пожимали друг другу руки.
— Что-то должно произойти?
В «Льежской газете», благонамеренном издании, было напечатано:
«Дело с плетеным сундуком!
Преступление было совершено двумя молодыми кутилами».
«Социалистическая Валлония», со своей стороны, писала:
«Преступление двух молодых буржуа».
Было объявлено об аресте Жана Шабо, так же как и о бегстве Дельфоса. Уже появилась фотография дома на улице Луа.
В статьях говорилось:
«…Сразу же после волнующего свидания с сыном в сыскной полиции месье Шабо заперся у себя дома и отказался от каких-либо заявлений. Мадам Шабо так потрясена, что слегла в постель».
«…Мы встретили месье Дельфоса в тот момент, когда он возвращался из Юи, где у него заводы. Это энергичный человек лет пятидесяти, ясный взгляд которого не затуманивается ни на одно мгновение. Он хладнокровно принял удар, не верит в виновность своего сына и объявил о своем решении лично заняться этим делом».
«…В тюрьме Сен-Леонар нам сообщили, что Жан Шабо ведет себя весьма спокойно. Он ждет посещения своего адвоката, прежде чем предстанет перед следователем де Конненком, который взялся вести это дело».
На улице Луа было, как обычно, спокойно. Дети входили во двор школы, где они играли в ожидании начала уроков.
Между булыжниками виднелись пучки травы, а около, дома номер 48 женщина мыла порог щеткой, сплетенной из пырея.
Где-то работал кузнец-медник; тишину нарушали только его редкие удары по наковальне.
Но двери открывались чаще, чем обычно. Кто-то высовывал голову, бросал взгляд в сторону дома номер 53.
Стоя на пороге, люди перекидывались несколькими словами.
— Не может быть, чтобы он это сделал!.. Ведь это еще мальчишка… Подумать только, совсем недавно он играл на тротуаре вместе с моими…
— Я говорила мужу, что он плохо кончит, когда два раза видела, как он возвращается домой пьяный… В его-то возрасте!..
Приблизительно каждые четверть часа в коридоре у Шабо раздавался звонок. Дверь открывала студентка-полька.
— Месье и мадам Шабо нет дома… — говорила она с сильным акцентом.
— Я из «Льежской газеты»… Передайте им, пожалуйста, что…
И репортер выкручивал шею, стараясь разглядеть что-нибудь внутри квартиры. Он неясно различал кухню, спину сидевшего там человека.
— Вы напрасно стараетесь… Их нет дома…
— Однако же…
Она закрывала дверь. Журналист довольствовался тем, что расспрашивал соседей.
Одна из газет опубликовала заголовок, звучавший иначе, чем другие:
«Где широкоплечий мужчина?»
И дальше было напечатано:
«До сих пор все, кажется, считают виновными Дельфоса и Шабо. Не желая брать их под защиту и учитывая объективные факты, нам, однако же, позволительно удивляться исчезновению важного свидетеля: широкоплечего клиента, находившегося в „Веселой мельнице“ в ночь, когда было совершено преступление.
По словам официанта кафе, это был француз, которого в тот вечер заметили в первый и в последний раз.
Уехал ли он уже из города? Предпочитает ли он не подвергаться допросу полиции?
Может быть, не стоит пренебрегать этим следом, и в случае, если бы двое молодых людей оказались невиновными, правда, вероятно, открылась бы с этой стороны.
Нам, впрочем, известно, что комиссар Дельвинь, который занимается этим делом в тесном сотрудничестве со следователем, дал бригаде полицейских, наблюдающих за меблированными комнатами, и полиции, следящей за транспортом, необходимые распоряжения, чтобы таинственный клиент «Веселой мельницы» был найден».
Газета появилась около двух часов. В три часа в полицию явился солидный человек с неровным румянцем на щеках, спросил месье Дельвиня и заявил:
— Я управляющий отелем «Модерн», на улице Пон Д'Авруа. Я только что прочел газеты и думаю, что смогу сообщить вам сведения о человеке, которого вы разыскиваете.
— О французе?
— Да. А также о потерпевшем. Вообще я не очень интересуюсь россказнями газет, вот почему не сразу заметил то, о чем я вам скажу. Постойте-ка… Какой сегодня день?.. Пятница… Значит, это было в среду… Ведь преступление было совершено в пятницу, не так ли?..
Меня не было в городе… Я уезжал по делам в Брюссель… Явился клиент, говоривший с сильным акцентом; у него был всего один чемоданчик из свиной кожи…
Он спросил большую комнату с окнами на улицу и сразу же поднялся… Несколько минут спустя другой клиент занял соседнюю комнату…
Обычно вновь прибывших просят заполнить формуляр… Не знаю, почему на этот раз было иначе… Я вернулся в полночь. Посмотрел на доску с ключами…
— А у вас есть формуляры? — спросил я у кассирши.
— Есть на всех постояльцев, кроме тех двух путешественников, которые вышли сразу после того, как приехали.
В четверг утром только один из двоих вернулся. Я не беспокоился о втором, полагая, что у него какое-то любовное свидание.
В течение дня я не встречался с этим человеком, а сегодня утром мне сказали, что он заплатил по счету и уехал.
Когда кассирша попросила его заполнить формуляр, он пожал плечами, проворчав, что теперь уже не стоит.
— Простите! — перебил его комиссар. — Это тот клиент, приметы которого подходят к широкоплечему мужчине?
— Да… Он уехал со своим саквояжем около девяти часов…
— А второй?
— Так как он не вернулся, я полюбопытствовал открыть дверь его комнаты с помощью отмычки, которую мы обязаны иметь на всякий случай. Там, на чемоданчике из свиной кожи, я прочел выгравированные имя и фамилию, Эфраим Графопулос. Таким образом я узнал, что человек, труп которого найден в плетеном сундуке, был моим постояльцем…
— Если я правильно понимаю, они прибыли в среду, за несколько часов до преступления, один вслед за другим. В общем, они, кажется, приехали одним поездом!
— Да! Скорым поездом из Парижа.
— И вечером вышли один за другим.
— Не заполнив формуляров!
— Только француз вернулся и сегодня утром исчез.
Точно! Я хотел бы, чтобы, если возможно, не опубликовывали названия отеля, потому что на некоторых клиентов это может произвести неприятное впечатление.
Но только в то же время один из официантов отеля «Модерн» рассказал ту же самую историю какому-то журналисту. И в пять часов, в последних выпусках всех газет, можно было прочесть:
«Следствие идет по новому направлению. Возможно, широкоплечий мужчина и есть убийца?»
Погода была прекрасная. На залитых солнцем улицах города кипела жизнь. Полицейские повсюду старались найти среди прохожих пресловутого француза. На вокзале за каждым кассиром, продающим билеты, стоял инспектор, и путешественников осматривали с головы до ног.
На улице По д'Ор напротив «Веселой мельницы» с грузовика разгружали ящики с шампанским, которые постепенно спускали в подвал, пересекая зал, где царил свежий сумрак. Женаро следил за разгрузкой, без пиджака, с сигаретой в зубах. И он пожимал плечами, когда видел, как прохожие останавливались и шептали, слегка поеживаясь:
— Здесь!..
Они пытались разглядеть что-нибудь внутри, в полумраке, где виднелись только банкетки, обитые гранатовым плюшем, и мраморные столики.
В девять часов зажгли лампы, и музыканты начали настраивать инструменты. В четверть десятого в баре уже сидели шесть журналистов и что-то пылко обсуждали.
В половине десятого зал был больше чем наполовину полон, что случалось не чаще раза в год. Там сидела не только молодежь, постоянно посещавшая ночные кабачки и дансинги, но и серьезные люди, в первый раз в жизни заглянувшие в заведение, за которым утвердилась дурная слава. Все хотели видеть. Поочередно смотрели на хозяина, на Виктора, на наемного танцора — жиголо. Люди неизменно направлялись в туалет, чтобы обозреть знаменитую лестницу, ведущую в подвал.
— Побыстрей! Побыстрей! — кричал Женаро двум официантам, не успевавшим обслуживать клиентов.
Он подавал знаки оркестру, тихонько спрашивал у какой-то женщины:
— Ты не видела Адель? Она уже должна быть здесь!
Ведь главным образом людей сюда привлекала Адель.
Ее-то любопытным и хотелось рассмотреть поближе.
— Внимание! — шепнул журналист на ухо своему коллеге. — Они здесь…
И он указал на двух мужчин, занимавших, столик возле бархатной портьеры. Комиссар Дельвинь пил пиво, пена которого приставала к его рыжим усам.
Сидевший рядом с ним инспектор Жирар разглядывал присутствующих.
В десять часов здесь царила особая атмосфера. Это не была обычная «Веселая мельница» со своими несколькими постоянными клиентами и приезжими, пришедшими в поисках подруги на один вечер.
В особенности из-за присутствия журналистов это напоминало одновременно и громкий судебный процесс, и званый вечер.
Здесь были те же люди, которые бывают и там. Не только репортеры, но и более крупные журналисты. Лично явился редактор какой-то газеты. Затем все те, кто привык встречаться в лучших кафе, — прожигатели жизни, как еще говорят в провинции, и элегантные женщины.
На улице стояло штук двадцать машин. Люди, сидевшие за столиками, здоровались, вставали, пожимали друг другу руки.
— Что-то должно произойти?