Сименон Жорж. Терпение Мегрэ

Жорж Сименон
«Терпение Мегрэ»

Глава 1

   День начался как воспоминание детства — ослепительный и сладостный. Без особой причины, просто потому, что жизнь была хороша, глаза Мегрэ смеялись, когда он принялся за первый завтрак.
   Окна были широко открыты, и снаружи проникали запахи, знакомые звуки с бульвара Ришар-Ленуар, и уже трепетал горячий воздух; лучи солнца, пронизывавшие легкий туман, становились почти осязаемыми.
   — Ты не устал?
   Смакуя кофе, который казался ему лучше, чем в другие дни, он удивленно ответил:
   — А почему бы мне устать?
   — После той работы, что ты проделал вчера в саду…
   Ведь уже несколько месяцев ты не держал в руках лопату.
   Был понедельник, понедельник седьмого июля. В субботу вечером они поехали на поезде в Мён-сюр-Луар, в маленький домик, который они готовили уже несколько лет к тому дню, когда Мегрэ, согласно правилам, уйдет в отставку.
   Через два года и несколько месяцев! В пятьдесят пять лет! Как будто мужчина, который никогда не болел, вдруг, в один прекрасный день, становится неспособным руководить бригадой по уголовным делам! И все только потому, что ему исполняется пятьдесят пять.
   Труднее всего для Мегрэ было понять, как это его угораздило прожить уже пятьдесят три года.
   — Вчера, — поправил он жену, — я главным образом спал.
   — Ну да, на солнцепеке.
   — Покрыв лицо носовым платком.
   Какое прекрасное воскресенье! Рагу, томившееся в низенькой кухне, вымощенной плитками из голубоватого камня; аромат пахучих трав, распространявшийся в доме; мадам Мегрэ в пестром платочке, ходившая из комнаты в комнату; Мегрэ в рубашке с открытым воротом и соломенной шляпе, пропалывавший грядки, выгребавший сорную траву и, в конце концов, уснувший после обеда в кресле-гамаке с красными и желтыми полосами, где солнце не замедлило настигнуть его, хотя и не смогло вывести из блаженного состояния.
   На обратном пути, в поезде, оба они чувствовали себя отяжелевшими, оцепеневшими, веки у них набрякли, и они уносили с собой запах, напоминавший Мегрэ его молодость в деревне, — смесь сена, пересохшей земли и пота: запах лета.
   — Хочешь еще кофе?
   — С удовольствием.
   Даже передник жены в мелкую голубую клетку радовал его своей свежестью, какой-то наивностью, как радовал и отблеск солнца на одном из стекол буфета.
   — Будет жарко!
   — Очень жарко.
   Он с удовольствием отправится на службу, откроет окна своего кабинета, выходящие на Сену, и будет работать без пиджака. Приятно было шагать по тротуару, где тенты перед лавками рисовали на тротуарах темные четырехугольники, приятно было ждать автобус на бульваре Вольтера рядом с девушкой в светлом платье.
   Ему везло. У края тротуара остановился старый автобус с открытой платформой, так что он мог не гасить свою трубку и курить.
   Все это напомнило ему вдруг ярко расцвеченное шествие, поглядеть на которое сбежался тогда весь Париж.
   Мегрэ только что женился и был еще молодым, застенчивым секретарем комиссариата в районе Сен-Лазар.
   Многочисленные ландо, запряженные в стиле герцога д'Омон, везли Бог знает каких иноземных властителей, окруженных подданными с султанами на шляпах; и на солнце сверкали каски республиканских гвардейцев.
   В Париже был тот же аромат, что и сегодня, тот же свет, та же истома.
   О, тогда он еще не думал о пенсии. Конец его карьеры, конец его жизни казались ему фантастически далекими, такими далекими, что он не забивал себе голову мыслями об этом. А теперь он уже приобрел дом, в котором проведет остаток дней.
   Но никакой меланхолии. Улыбка, в общем, почти радостная. Он пока что идет на работу. Шатле. Сена.
   Рыболов. Здесь, у моста Шанж, всегда стоял по меньшей мере хоть один рыболов. Потом адвокаты в черных мантиях, жестикулирующие во Дворце правосудия.
   И наконец набережная Орфевр, где он знал каждый булыжник и откуда его чуть не изгнали. Совсем недавно. Около десяти дней назад один префект, который не любил полицейских старой школы, потребовал, чтобы Мегрэ подал в отставку, — выражаясь более элегантно, раньше времени ушел на пенсию, — и всего лишь потому, что несколько раз допустил оплошность.
   Но это уже в прошлом. Отдав честь двум часовым, он поднялся по широкой лестнице, вошел в свой кабинет, открыл окно, снял шляпу, пиджак и стоя стал глядеть на Сену, на ее суда.
   Несмотря на то что дни его были полны непредвиденного, существовали еще и почти ритуальные поступки, которые он совершал, не думая о них; так, например, раскурив трубку, он всегда толкал дверь в кабинет инспекторов.
   За некоторыми столами были уже пустые места — началась пора отпусков.
   — Привет, ребята! Жанвье, зайди ко мне на минутку.
   Жанвье вел следствие по ограблению ювелирных магазинов, точнее, витрин ювелирных магазинов. Последнее ограбление произошло в прошлый четверг на бульваре Монпарнас, причем грабители уже в течение двух лет успешно пользовались одним и тем же методом.
   — Что нового?
   — Практически ничего. Опять молодежь, по двадцать-двадцать пять лет, согласно показаниям свидетелей. Как обычно, действовали двое. Один разбил витрину гаечным ключом, другой, в руках которого был мешок из черной ткани, сгребал драгоценности, затем ему стал помогать товарищ. Вся операция была точно рассчитана.
   — На лицах платки?
   Жанвье кивнул.
   — А шофер?
   — Показания свидетелей не совпадают, но, кажется, он тоже молодой, черноволосый, загорелый. Есть новое показание, но за него нельзя поручиться: одна торговка овощами незадолго до ограбления заметила какого-то типа, не очень высокого, коренастого, с лицом боксера, который стоял в нескольких метрах от ювелирного магазина и, казалось, ждал кого-то — он то и дело поглядывал на большие часы, висевшие над витриной, и проверял по ним свои ручные. По словам этой женщины, он держал правую руку в кармане. Когда грабители скрылись на кремовой машине, он сел в такси.
   — Ты показал фото подозреваемых твоей торговке овощами?
   — Она провела со мной в картотеке три часа, но точно так никого и не назвала.
   — А что говорит ювелир?
   — Он рвет на себе волосы. Если бы его ограбили несколько дней назад, это было бы не так страшно, потому что обычно он не любит выставлять ценные вещи. Но на прошлой неделе ему представился случай приобрести несколько изумрудов, и в субботу утром он решил выставить их на витрину.
   Мегрэ еще не знал, что в это утро в его кабинете завязывался конец того дела, которое потом на набережной Орфевр окрестят «самым долгим следствием Мегрэ».
   Вот так реальные факты постепенно превращаются в легенду. До этого дела профессионалы рассказывали всем новичкам о «самом долгом допросе Мегрэ», допросе, который продолжался двадцать семь часов и во время которого официант из пивной «У дофины», можно сказать не переставая, носил кружки пива и бутерброды.
   Подозреваемого терзал не один Мегрэ. Комиссара сменяли Люка и Жанвье, каждый раз приступая к допросу с самого начала. Они вели, на первый взгляд, нудный разговор, который однако ж закончился полным признанием.
   Сохранился в памяти также «самый опасный арест, произведенный Мегрэ», когда средь бела дня на улице Фобур-Сент-Антуан в толпе была арестована банда поляков, причем не раздалось ни единого выстрела, хотя вооруженные до зубов бандиты были полны решимости защищать свою шкуру.
   По правде говоря, дело о драгоценностях началось для комиссара лет за двадцать до этого, когда он заинтересовался неким Манюэлем Пальмари, мошенником, приехавшим с Корсики и смиренно начавшим свою карьеру в качестве сутенера.
   В эту пору происходила естественная смена поколений. Старые вожаки, владевшие перед войной публичными домами, хозяева тайных притонов и вдохновители сенсационных ограблений, один за другим отошли от дел, одни удалились на берега Марны, на юг, а менее удачливые или менее ловкие — в центральную тюрьму Фонтевро.
   Им на смену шли молодые, более смелые и наглые, воображавшие, что они неуловимы. И действительно, в течение долгих месяцев полиция, сбитая с толку, действовала безуспешно. и Это было время дерзких нападений на инкассаторов и краж ювелирных ценностей средь бела дня, на шумных, оживленных улицах.
   В конце концов кое-кого удалось поймать. Ограбления на некоторое время прекратились, затем возобновились, вновь стали реже, чтобы вспыхнуть с устрашающей силой два года спустя.
   — Мальчишки, которых мы арестовываем, лишь исполнители, — заявил Мегрэ в самом начале этой волны.
   Появлялись все новые лица, более того, на тех, кого арестовывали, в полиции большей частью не было прежде заведено дел. Это были не парижане, а люди из провинции, особенно из Марселя, Тулона и Ниццы, приехавшие для того, чтобы совершить одно, но, как им казалось, тщательно разработанное ограбление.
   Правда, на большие ювелирные магазины, расположенные на Вандомской площади и улице Мира, нападения были совершены раза два, не больше — преступников отпугивала система сигнализации.
   Злоумышленники, прознав про сложную охрану, нацеливались на небольшие магазины, расположенные не в сердце Парижа, а в отдаленных кварталах или даже в пригородах.
   Как только вспыхивала волна ограблений, Мегрэ принимался за Пальмари.
   — Итак, Манюэль?
   Десять раз, сто раз Мегрэ обращался к Пальмари, сначала в «Золотом бутоне», баре, который тот купил на улице Фонтен и превратил в роскошный ресторан, а потом в квартире на улице Акаций, где он жил с Алиной.
   Манюэль не пугался, и их встречи могли сойти за беседу двух друзей.
   — Садитесь, господин комиссар. Что вам от меня еще надо?
   Манюэлю было около шестидесяти; с тех пор, как в него попало несколько автоматных пуль в тот момент, когда он опускал железную штору в «Золотом бутоне», Манюэль не покидал своего инвалидного кресла.
   — Тебе знаком мальчишка, ужасный стервец по имени Мариани, родом с твоего же острова?
   Мегрэ принялся набивать свою трубку, так как разговор, как всегда, обещал быть долгим.
   В конце концов он ознакомился со всеми уголками квартиры на улице Акаций, в особенности с угловой комнатой, полной бульварных романов и пластинок, где Манюэль проводил целые дни.
   — А что он такое сделал, этот Мариани? И почему, господин комиссар, из-за этого пристают опять-таки ко мне?
   — Я ведь всегда поступал с тобой по правилам.
   — Это правда.
   — Я даже оказал тебе кое-какие небольшие услуги.
   И это тоже было правдой. Если бы не вмешательство Мегрэ, у Манюэля могли бы возникнуть неприятности.
   — Если ты хочешь, чтобы так было и впредь, рассказывай…
   Случалось, что Манюэль рассказывал, другими словами, называл исполнителя.
   — Вы знаете, это ведь только предположение. Я-то никогда не впутываюсь в эти дела, и у меня нет судимости. Лично я не знаю этого Мариани, я только слышал…
   — От кого?
   — Не помню. Просто ходят слухи…
   После покушения, когда он потерял способность двигаться, Пальмари практически не принимал никого. По телефону Манюэль говорил на самые невинные темы — знал, что аппарат прослушивается.
   Кроме того, вот уже несколько месяцев с тех пор, как участились кражи в ювелирных магазинах, на улице Акаций постоянно дежурили два инспектора.
   Их было двое, один должен был повсюду следовать за Алиной, куда бы она ни пошла, в то время как его товарищ продолжал наблюдение за домом.
   — Ладно… Чтобы оказать вам услугу… так вот, есть гостиница возле Ланьи, название я позабыл. Ее содержат полуглухой старик и его дочь. По-моему, Мариани втрескался в эту девушку и охотно там останавливается.
   Каждый раз за последние двадцать лет, как только заведение Манюэля начинало процветать, возрастало число краж в ювелирных магазинах.
   И вот теперь это дело.
   — А машину нашли? — спросил Мегрэ у Жанвье.
   — В переулке у Центрального рынка.
   — А отпечатки пальцев?
   — Никаких. Мере, можно сказать, исследовал ее под микроскопом.
   Надо было идти в кабинет начальника отдавать рапорт, и Мегрэ присоединился к другим комиссарам.
   Каждый кратко излагал текущее дело. Мегрэ оказался многословнее коллег.
   — А вы знаете, патрон, сколько ювелирных магазинов существует в Париже, не говоря уже о ближних пригородах? Более трех тысяч. Иные из них выставляют на витрину только простые украшения и не особенно ценные часы, но без преувеличения можно сказать, что добрая тысяча магазинов имеет в витринах такое количество товара, что оно может соблазнить организованную банду.
   — Какой же вывод вы делаете?
   — Возьмем хотя бы ювелирный магазин на бульваре Монпарнас. Обычно его владелец демонстрировал только посредственные вещи. На прошлой неделе он случайно купил несколько ценных изумрудов и в субботу выставил их на витрину, В четверг витрина была разбита вдребезги, а драгоценности украдены.
   — Вы предполагаете…
   — Я почти уверен, что какой-то профессионал обходит ювелирные магазины, периодически меняя район.
   Кого-то предупреждают, как только ценные вещи выставляются в благоприятном месте. Тогда срочно вызывают из Марселя или еще откуда-нибудь молодых парней, обученных технике ремесла, но еще не известных полиции. Два или три раза я пытался устраивать ловушки, просил ювелиров выставлять редкие вещи…
   — И что же?
   Мегрэ раскурил трубку.
   — Я ведь терпеливый, — пробормотал он.
   Начальник, не такой терпеливый, как комиссар, не скрывал своего неудовольствия.
   — И это продолжается… — начал он.
   — Двадцать лет, патрон.
   Несколько минут спустя Мегрэ возвращался к себе в кабинет, довольный тем, что сохранил спокойствие и хорошее настроение. Он снова открыл дверь к инспекторам, потому что не любил вызывать их по внутреннему телефону.
   — Жанвье!
   — Я вас ждал, шеф. Мне только что позвонили…
   Он вошел в кабинет Мегрэ и закрыл за собой дверь.
   — Неожиданное событие… Манюэль Пальмари…
   — Что, неужели исчез?
   — Убит! Получил несколько пуль в своем инвалидном кресле… Там находится комиссар XVII округа. Он и сообщил в прокуратуру.
   — А Алина?
   — Кажется, это она позвонила в полицию.
   — Поехали.
   Дойдя до двери, Мегрэ вернулся, чтобы взять с письменного стола запасную трубку.
   Пока маленькая черная машина, которую вел Жанвье, поднималась по Елисейским полям, залитым ярким светом, на губах Мегрэ играла легкая улыбка, а в глазах сверкал всё тот же блеск, появившийся с самого его пробуждения.
   Однако же в глубине души у него таилась если не грусть, то, во всяком случае, какая-то тоска. Смерть Манюэля Пальмари была не из тех смертей, которые повергают общество в траур. Горевать вроде некому. Кроме, может быть, — и то не наверняка — Алины, которая жила с ним вот уже несколько лет и которую он подобрал на тротуаре, да нескольких жуликов, всем ему обязанных.
   Однажды Манюэль рассказал Мегрэ, что в детстве он пел в церковном хоре в родной деревне, такой бедной, что молодые люди уже в пятнадцать лет уезжали оттуда, чтобы избежать нищеты. Он слонялся по набережным Тулона, где позднее его могли видеть в качестве бармена и где он быстро понял, что женщины представляют собой капитал, дающий большие проценты.
   Были ли у него на совести преступления? Некоторые на это намекали, но доказательств тому не было, и в один прекрасный день Пальмари стал хозяином «Золотого бутона».
   Он считал себя ловкачом и действительно до шестидесяти лет так хорошо лавировал, что ни разу не был осужден.
   Конечно, он не избежал пули, но в своем инвалидном кресле, среди книг и пластинок, радио и телевидения, сохранил любовь к жизни и питал, как подозревал Мегрэ, еще более страстную и нежную любовь к Алине, которая называла его папой.
   — Зря ты, папа, принимаешь комиссара. Знаю я этих шпиков, они мне здорово насолили. А этот не лучше других. Вот увидишь, когда-нибудь он обратит против тебя все, что у тебя выпытывал.
   Случалось, что эта девица плевала на пол у ног Мегрэ и потом с достоинством удалялась, покачивая своим крепким задом.
   Не прошло и десяти дней с тех пор, как Мегрэ был на улице Акаций, и вот он снова ехал в тот самый дом, в ту же квартиру, где, стоя у открытого окна, вдруг интуитивно понял то, что позволило ему мысленно воссоздать преступление зубного врача, жившего напротив.
   Перед домом он увидел две машины. Полицейский в униформе стоял у двери и, узнав Мегрэ, отдал честь.
   — Пятый этаж, налево, — прошептал он.
   — Знаю.
   Полицейский комиссар, некий Клердан, стоя в гостиной, разговаривал с толстеньким человечком, очень светловолосым, взъерошенным, с белой, как у младенца, кожей, с голубыми наивными глазами.
   — Здравствуйте, Мегрэ. — Видя, что Мегрэ смотрит на его собеседника, не зная, подавать ли тому руку, Клердан добавил: — А вы не знакомы?.. Комиссар Мегрэ… Следователь Анселен…
   — Рад с вами познакомиться, господин комиссар, — проговорил человечек.
   — Это я должен радоваться, месье Анселен. Я много слышал о вас, но еще не имел чести работать вместе с вами.
   — Я в Париже недавно, а до того долго работал в Лиле.
   У него был тонкий голос, несмотря на полноту, он казался моложе своих лет и походил на студента, засидевшегося в университете и не спешившего покинуть Латинский квартал и беспечную студенческую жизнь.
   Беспечную, конечно, для тех, у кого есть где-то состоятельный папа.
   Одет он был небрежно, пиджак был узок, брюки вытянуты на коленях, а обувь не мешало бы почистить.
   Во Дворце правосудия рассказывали, что у него шестеро детей и дома он не пользуется авторитетом, что его старая машина может в любую минуту развалиться на части, что он снимает дешевую квартиру, чтобы свести концы с концами…
   — Позвонив в уголовную полицию, я тут же оповестил и прокуратуру, — объяснил полицейский комиссар.
   — Помощник прокурора еще не приехал?
   — Сейчас будет здесь.
   — А где Алина?
   — Девица, которая жила с убитым? Она плачет, лежа в своей постели. За ней смотрит служанка.
   — Что Алина говорит?
   — Мне немного удалось из нее вытянуть, и поскольку она в таком состоянии, я не настаивал. Если верить Алине, она встала в половине восьмого. Служанка приходит в десять утра. В восемь часов Алина принесла Пальмари в постель первый завтрак, потом умыла его и одела.
   — В котором часу она вышла из дома?
   — Откуда вы знаете, что она вышла?
   Мегрэ мог бы узнать об этом от своих двух наблюдателей. Но они не звонили ему. Они удивились, когда приехал полицейский комиссар, затем следователь и, наконец, сам Мегрэ. Ведь они не знали, что произошло в доме. В этом была какая-то ирония.
   В комнату ворвался высокий молодой человек с лошадиным профилем — помощник прокурора, и, пожимая всем руки, спросил:
   — Где труп?
   — Здесь рядом, в комнате, — ответил Клердан.
   — Напали на какой-нибудь след?
   — Я как раз рассказывал комиссару Мегрэ то, что узнал. Алина, молодая женщина, которая жила с Пальмари, говорит, что вышла из дома около девяти часов, без шляпы, с сумкой для провизии в руках.
   Один из инспекторов, дежуривших на улице, конечно, последовал за ней.
   Она заходила в несколько лавок поблизости. Я не получил еще от нее письменных показаний.
   — И в ее отсутствие…
   — Она это утверждает, конечно. По ее словам, она вернулась без пяти десять…
   Мегрэ посмотрел на часы, которые показывали десять минут двенадцатого.
   — …и обнаружила в соседней комнате Пальмари, который соскользнул со своего инвалидного кресла на ковер. Он умер после того, как потерял много крови. Вы сейчас в этом убедитесь.
   — В котором часу Алина позвонила вам? Мне сказали, что в комиссариат звонила именно она, это верно?
   — Да. В десять часов пятнадцать минут.
   Помощник прокурора, Ален Дрюэ, задавал вопросы, тогда как толстенький следователь только слушал с неясной улыбкой на губах. И он, несмотря на то, что ему было трудно прокормить свое семейство, казалось, наслаждался жизнью. Время от времени он украдкой взглядывал на Мегрэ, словно для того, чтобы установить с ним какой-то контакт.
   Двое других, помощник прокурора и полицейский комиссар, говорили и вели себя так, как и положено добросовестным чиновникам.
   — Врач уже осмотрел тело?
   — Нет, не успел. Он утверждает, что до вскрытия невозможно определить число пуль, поразивших Пальмари. Заметен лишь след от пули, пронзившей затылок.
   Значит, подумал Мегрэ, Пальмари не ожидал нападения.
   — А не посмотреть ли нам, господа, прежде чем явятся сотрудники отдела установления личности.
   Каморка Манюэля не изменилась, в этот час она была щедро залита солнцем. На пороге — свернувшееся тело, густая седина волос выпачкана на затылке кровью.
   Мегрэ удивился, заметив Алину Бош, стоявшую у одного из окон. На ней было светло-голубое платье, которое он уже видел, ее черные волосы обрамляли смертельно бледное лицо, покрытое красными пятнами.
   Она смотрела на вошедших мужчин с такой ненавистью или с таким вызовом, словно готова была броситься на них.
   — Ну что, месье Мегрэ, теперь вы, наверное, удовлетворены, — процедила она сквозь зубы и, обращаясь ко всем, добавила: — Значит, меня нельзя оставить с ним, как любую женщину, потерявшую мужчину, с которым она прожила всю жизнь? Это правда, что вы меня арестуете?
   — Вы ее знаете? — тихо спросил следователь у Мегрэ.
   — Довольно хорошо.
   — Вы думаете, это она?
   — Вам, наверное, говорили, господин следователь, что я никогда ничего заранее не думаю. Я слышал, как сейчас подъехали сотрудники отдела установления личности. Они идут сюда со своей аппаратурой. Вы позволите мне допросить Алину с глазу на глаз?
   — Вы увезете ее?
   — Я предпочел бы сделать это здесь! Потом я отчитаюсь перед вами о том, что удалось вытянуть.
   — Когда тело унесут, придется, вероятно, опечатать дверь этой комнаты.
   — В случае надобности полицейский комиссар возьмет это на себя, если вы разрешите.
   Следователь по-прежнему наблюдал за Мегрэ глазами, полными лукавства. Так ли он представлял себе знаменитого комиссара? Не был ли разочарован?
   — Поступайте, как считаете нужным, но держите меня в курсе дела.
   — Пойдемте, Алина!
   — Куда вы меня ведете? На набережную Орфевр?
   — Нет, не так далеко. В вашу комнату. А ты, Жанвье, сходи за нашими людьми, которые стоят на улице, и втроем подождите меня в гостиной.
   Алина мрачно смотрела на специалистов, наводнивших комнату своими аппаратами.
   — Что они будут тут делать?
   — То, что полагается. Фотографии, отпечатки пальцев и тому подобное. Кстати, оружие нашли?
   Она показала ему на круглый столик около дивана.
   — Это вы его подобрали?
   — Я до него не дотрагивалась.
   — Чей это пистолет?
   — Насколько мне известно, он принадлежал Манюэлю.
   — Где он его держал?
   — Днем прятал за радиоприемник, чтобы в любой момент можно было до него дотянуться. Вечером клал на свой ночной столик.
   Это был «смит-и-вессон» 38-го калибра — оружие профессионалов.
   — Пойдемте, Алина!
   — Я ничего не знаю.
   Она неохотно последовала за ним в гостиную, открыла дверь в спальню, типично женскую, с широкой низкой кроватью, какую чаще увидишь в кино, чем в парижских интерьерах.
   Портьеры, обивка стен были из золотисто-желтого шелка; огромный ковер из белого козьего меха покрывал почти весь пол, а тюлевые занавески превращали солнечный свет в золотистую пыль.
   — Слушаю вас, — сердито произнесла она.
   Она упала в глубокое кресло, обитое шелком цвета слоновой кости. Мегрэ не решался сесть на один из хрупких стульев и колебался, зажигать ли ему трубку.
   — Я убежден, Алина, в вашей непричастности…
   — Кроме шуток?
   — Не злитесь. На прошлой неделе вы мне помогли.
   — Это, конечно, был не самый умный поступок в моей жизни. Теперь на тротуаре, напротив, красуются двое ваших шпиков, и тот, что выше ростом, еще сегодня провожал меня на рынок.
   — Таково уж мое ремесло.
   — И вас от него никогда не тошнит?
   — А что, если мы прекратим играть в войну? Допустим, что я занимаюсь своим ремеслом, как вы занимаетесь своим, и не важно, что каждый из нас стоит по другую сторону барьера.
   — За свою жизнь я никому не причинила зла.
   — Возможно. Зато Манюэлю причинили сейчас непоправимое зло.
   Он видел, как глаза молодой женщины наполнились слезами, и слезы эти не казались притворными. Алина неловко высморкалась, как маленькая девчонка, которая старается не разрыдаться.
   — Зачем было нужно, чтобы…
   Она осеклась.
   — Что именно было нужно?
   — Ничего. Не знаю. Ну… Чтобы он умер. Как будто он и так не был несчастен, живя в четырех стенах, потеряв ногу.
   — Но он жил с вами.
   — От этого он тоже страдал, потому что ревновал меня, и, Бог знает, возможно, на это и были причины.
   Мегрэ взял на туалете золотой портсигар, открыл его и протянул Алине. Она машинально взяла сигарету.
   — Вы вернулись с покупками без пяти десять?
   — Инспектор подтвердит вам это.
   — Если только вы не скрылись от его наблюдения, как случалось время от времени.
   — Но только не сегодня.
   — Значит, вы ни с кем не имели контактов по поручению Манюэля, не должны были передавать никаких инструкций, никому не звонили?
   Она пожала плечами, машинально отгоняя от себя дым.
   — Вы поднялись по парадной лестнице?
   — А зачем мне было идти по черной? Я ведь не прислуга.
   — И прежде всего вы направились на кухню?
   — Как всегда, когда возвращаюсь с рынка.