Страница:
— Постой… Что мне Жан говорил?.. Да ты как сюда попал? Кто тебя привел? Жан не велел мне ни с кем разговаривать… Я ему слово дала. Признавайся… Признавайся, ты из полиции? А я… Да какое полиции дело, что Проспер и Мими…
И вдруг разразилась истерика, ужасная, неистовая.
— Мерзавец!.. Сволочь!.. Воспользовался тем, что я не в себе была.
Она отворила дверь, слышнее стал шум, доносившийся с улицы.
— Убирайся… Сейчас же убирайся… а не то я тебя… я…
Она была смешной и жалкой. Швырнула в Мегрэ кувшин с водой, чуть не угодила ему по ногам, и пока он спускался с лестницы, кричала ему вслед грубые ругательства.
В кафе посетителей не было. Еще не настал час.
— Ну как? — спросил из-за стойки мсье Жан. Мегрэ надел пальто и котелок, оставил мелочь для официанта.
— Узнали вы от нее то, что хотели? На лестнице, которая вела в номера, послышался голос:
— Жан!.. Жан!.. Иди сюда. Я тебе кое-что скажу…
Дверь в кафе приотворилась, и из нее выглянула жалкая, растрепанная Жижи, без башмаков, в спустившихся чулках.
Мегрэ счел за благо удалиться.
На Круазет люди, глядя на черное пальто и котелок Мегрэ, вероятно, принимали его за провинциала, впервые приехавшего на Лазурный берег полюбоваться карнавалом. Маски толкали его. Он с трудом вырывался от весельчаков, тянувших его за собой в фарандолу. На песчаном пляже несколько курортников, равнодушных к празднику, принимали солнечные ванны, почти голые, уже загорелые, и смазывали тело оливковым маслом, чтобы загореть еще больше.
Вот и отель «Мирамар», выкрашенный в желтый цвет, массивная громада с двумя-тремя сотнями окон, с величественным швейцаром, с целым парком автомобилей и армией рассыльных. Мегрэ думал было зайти туда. Да нет, к чему? Ведь он уже выпытал все, что ему надо было узнать. А пить очень хотелось, хотя он много пил в тот день. Он вошел в бар.
— Есть у вас железнодорожное расписание?
— На Париж? В двадцать часов сорок минут отходит скорый, вагоны трех классов…
Мегрэ выпил еще кружку пива. Надо было ждать несколько часов. Он не знал, куда себя девать. Должно быть, у него осталось отвратительное воспоминание об этих часах, проведенных в Каннах в праздничной атмосфере карнавала.
Он старался представить себе то, что было здесь не так давно, и минутами это прошлое становилось для него таким реальным, что он буквально видел перед собой Проспера, его рябое лицо, рыжие волосы, добрые выпуклые глаза; видел, как он выходит из «Мирамара» по черной лестнице и бежит в «Кафе артистов».
Три женщины, которые в те времена были на шесть лет моложе, сидели за столиком в этой пивной — завтракали или обедали. Проспер был ужасно некрасив. Он это знал. И все же он страстно любил Мими, самую молодую и самую хорошенькую из трех подруг.
Вначале они, наверное, прыскали от смеха, замечая его пламенные взгляды.
— Напрасно ты, Мими, смеешься над ним, — должно быть, говорила Шарлотта. — Он славный малый. Кто знает, что может случиться…
Вечером все трое выступали в «Прекрасной звезде». Проспер там не появлялся. Там ему было не место. Но на рассвете он опять бежал в кафе, и тогда они вчетвером ели луковый суп…
— Вот если б меня так любил мужчина!.. Шарлотту, наверно, трогала эта страстная и смиренная любовь. Жижи тогда еще не нюхала кокаина.
— Не расстраивайтесь, Проспер… Она только делает вид, будто смеется над вами, а в глубине души…
Проспер стал любовником Мими! Может быть, они и поселились бы вместе. Проспер истратил на подарки почти все свои сбережения. Все было хорошо, пока проезжий американец…
Интересно, говорила ли потом Шарлотта Просперу Донжу, что ребенок-то наверняка от него?
Шарлотта славная женщина. Знала, что Проспер ее не любит, что он по-прежнему без ума от Мими, и все-таки была ему заботливой подругой, поселившись с ним в небольшом домишке за мостом Сен-Клу.
А Жижи скатывалась все ниже.
— Цветочки! Купите цветочков! Не желаете ли послать букет своей подружке?..
В голосе цветочницы звучала насмешка, так как Мегрэ отнюдь не был похож на человека, у которого есть подружка. Однако ж он послал в Париж своей жене корзину мимоз.
До отхода поезда оставалось еще полчаса, и вдруг по какой-то интуиции он заказал телефонный разговор с Парижем. Это было в маленьком баре около вокзала. У музыкантов духовых оркестров брюки теперь запылились. Целыми вагонами они уезжали домой в соседние городки, и в воздухе чувствовалась усталость после весело проведенного праздника.
— Алло! Это вы, патрон?.. Вы все еще в Каннах?
По голосу было ясно, что Люка взволнован.
— A y нас новости… Следователь просто в ярости… Сейчас справлялся по телефону, что вы делаете… Алло! Тут кое-что обнаружили недавно, еще часа не прошло… Сообщил по телефону Торанс, он дежурил тогда в «Мажестике».
Стоя неподвижно в тесной кабинке, Мегрэ слушал, отвечая время от времени глухим ворчанием. Через окошечко кабины виден был бар, залитый лучами заходящего солнца; за столиками подкреплялись музыканты в белых полотняных брюках, в фуражках с серебряным галуном. Порой кто-нибудь в шутку протяжно трубил на своем геликоне или тромбоне, а в бокалах тускло поблескивала опаловыми переливами анисовая.
— Хорошо!.. Буду там завтра утром… Нет! Очевидно… Ну что же, если следователь настаивает, пусть его арестуют…
То, о чем докладывал Люка, можно сказать, произошло только что. И опять в подвалах «Мажестика». В дансинге уже пили чай и танцевали под музыку, проникавшую через все перегородки… Проспер Донж казался большой золотой рыбой в аквариуме… Жан Рамюэль сидел у себя в будке желтый, как лимон…
По словам Люка (следствие еще не началось), по коридорам подвала прошел ночной швейцар без ливреи, в обычном своем костюме. Зачем он приходил — никто не знает. Никто на него не обратил внимания. У каждого своих дел достаточно, нечего любопытствовать.
Ночного швейцара звали Жюстен Кольбеф. Это был низенький, спокойный человек, серенький, незаметный, дежуривший по ночам в холле. Он сидел в одиночестве. Не читал. Не разговаривал — говорить было не с кем, и все-таки не поддавался сну. Долгие часы сидел на стуле, устремив взгляд в одну точку. Жена его служила консьержкой в новом доме в Нейи.
Зачем же Кольбеф явился в половине пятого?
Танцор Зебио прошел в раздевальню переодеться, надеть смокинг. Кругом сновали люди. Несколько раз Рамюэль выходил из своей клетки.
В пять часов Проспер Донж тоже направился в раздевальню. Сменил там белую куртку на пиджак, надел пальто, взял свой велосипед.
А через несколько минут в раздевальню вошел рассыльный. Он заметил, что дверца шкафа № 89 приоткрыта. Через минуту все сбежались в раздевальню, услышав его вопли.
В шкафу обнаружили грузно осевшее тело ночного швейцара, одетого в серое пальто. Рядом лежала его фетровая шляпа.
Жюстен Кольбеф был удушен, так же как и миссис Кларк. Тело еще было теплое.
Тем временем Проспер Донж спокойно ехал на велосипеде через Булонский лес, потом по мосту Сен-Клу; остановившись у крутого подъема, слез с велосипеда и, ведя его за руль, двинулся пешком к своему домику.
— Рюмку анисовой! — заказал Мегрэ, видя только этот напиток на стойке.
Потом он сел в поезд, чувствуя, что голова у него стала тяжелой, как это случалось в детстве, когда он долго гулял в знойный день на самом солнцепеке.
Глава 5
И вдруг разразилась истерика, ужасная, неистовая.
— Мерзавец!.. Сволочь!.. Воспользовался тем, что я не в себе была.
Она отворила дверь, слышнее стал шум, доносившийся с улицы.
— Убирайся… Сейчас же убирайся… а не то я тебя… я…
Она была смешной и жалкой. Швырнула в Мегрэ кувшин с водой, чуть не угодила ему по ногам, и пока он спускался с лестницы, кричала ему вслед грубые ругательства.
В кафе посетителей не было. Еще не настал час.
— Ну как? — спросил из-за стойки мсье Жан. Мегрэ надел пальто и котелок, оставил мелочь для официанта.
— Узнали вы от нее то, что хотели? На лестнице, которая вела в номера, послышался голос:
— Жан!.. Жан!.. Иди сюда. Я тебе кое-что скажу…
Дверь в кафе приотворилась, и из нее выглянула жалкая, растрепанная Жижи, без башмаков, в спустившихся чулках.
Мегрэ счел за благо удалиться.
На Круазет люди, глядя на черное пальто и котелок Мегрэ, вероятно, принимали его за провинциала, впервые приехавшего на Лазурный берег полюбоваться карнавалом. Маски толкали его. Он с трудом вырывался от весельчаков, тянувших его за собой в фарандолу. На песчаном пляже несколько курортников, равнодушных к празднику, принимали солнечные ванны, почти голые, уже загорелые, и смазывали тело оливковым маслом, чтобы загореть еще больше.
Вот и отель «Мирамар», выкрашенный в желтый цвет, массивная громада с двумя-тремя сотнями окон, с величественным швейцаром, с целым парком автомобилей и армией рассыльных. Мегрэ думал было зайти туда. Да нет, к чему? Ведь он уже выпытал все, что ему надо было узнать. А пить очень хотелось, хотя он много пил в тот день. Он вошел в бар.
— Есть у вас железнодорожное расписание?
— На Париж? В двадцать часов сорок минут отходит скорый, вагоны трех классов…
Мегрэ выпил еще кружку пива. Надо было ждать несколько часов. Он не знал, куда себя девать. Должно быть, у него осталось отвратительное воспоминание об этих часах, проведенных в Каннах в праздничной атмосфере карнавала.
Он старался представить себе то, что было здесь не так давно, и минутами это прошлое становилось для него таким реальным, что он буквально видел перед собой Проспера, его рябое лицо, рыжие волосы, добрые выпуклые глаза; видел, как он выходит из «Мирамара» по черной лестнице и бежит в «Кафе артистов».
Три женщины, которые в те времена были на шесть лет моложе, сидели за столиком в этой пивной — завтракали или обедали. Проспер был ужасно некрасив. Он это знал. И все же он страстно любил Мими, самую молодую и самую хорошенькую из трех подруг.
Вначале они, наверное, прыскали от смеха, замечая его пламенные взгляды.
— Напрасно ты, Мими, смеешься над ним, — должно быть, говорила Шарлотта. — Он славный малый. Кто знает, что может случиться…
Вечером все трое выступали в «Прекрасной звезде». Проспер там не появлялся. Там ему было не место. Но на рассвете он опять бежал в кафе, и тогда они вчетвером ели луковый суп…
— Вот если б меня так любил мужчина!.. Шарлотту, наверно, трогала эта страстная и смиренная любовь. Жижи тогда еще не нюхала кокаина.
— Не расстраивайтесь, Проспер… Она только делает вид, будто смеется над вами, а в глубине души…
Проспер стал любовником Мими! Может быть, они и поселились бы вместе. Проспер истратил на подарки почти все свои сбережения. Все было хорошо, пока проезжий американец…
Интересно, говорила ли потом Шарлотта Просперу Донжу, что ребенок-то наверняка от него?
Шарлотта славная женщина. Знала, что Проспер ее не любит, что он по-прежнему без ума от Мими, и все-таки была ему заботливой подругой, поселившись с ним в небольшом домишке за мостом Сен-Клу.
А Жижи скатывалась все ниже.
— Цветочки! Купите цветочков! Не желаете ли послать букет своей подружке?..
В голосе цветочницы звучала насмешка, так как Мегрэ отнюдь не был похож на человека, у которого есть подружка. Однако ж он послал в Париж своей жене корзину мимоз.
До отхода поезда оставалось еще полчаса, и вдруг по какой-то интуиции он заказал телефонный разговор с Парижем. Это было в маленьком баре около вокзала. У музыкантов духовых оркестров брюки теперь запылились. Целыми вагонами они уезжали домой в соседние городки, и в воздухе чувствовалась усталость после весело проведенного праздника.
— Алло! Это вы, патрон?.. Вы все еще в Каннах?
По голосу было ясно, что Люка взволнован.
— A y нас новости… Следователь просто в ярости… Сейчас справлялся по телефону, что вы делаете… Алло! Тут кое-что обнаружили недавно, еще часа не прошло… Сообщил по телефону Торанс, он дежурил тогда в «Мажестике».
Стоя неподвижно в тесной кабинке, Мегрэ слушал, отвечая время от времени глухим ворчанием. Через окошечко кабины виден был бар, залитый лучами заходящего солнца; за столиками подкреплялись музыканты в белых полотняных брюках, в фуражках с серебряным галуном. Порой кто-нибудь в шутку протяжно трубил на своем геликоне или тромбоне, а в бокалах тускло поблескивала опаловыми переливами анисовая.
— Хорошо!.. Буду там завтра утром… Нет! Очевидно… Ну что же, если следователь настаивает, пусть его арестуют…
То, о чем докладывал Люка, можно сказать, произошло только что. И опять в подвалах «Мажестика». В дансинге уже пили чай и танцевали под музыку, проникавшую через все перегородки… Проспер Донж казался большой золотой рыбой в аквариуме… Жан Рамюэль сидел у себя в будке желтый, как лимон…
По словам Люка (следствие еще не началось), по коридорам подвала прошел ночной швейцар без ливреи, в обычном своем костюме. Зачем он приходил — никто не знает. Никто на него не обратил внимания. У каждого своих дел достаточно, нечего любопытствовать.
Ночного швейцара звали Жюстен Кольбеф. Это был низенький, спокойный человек, серенький, незаметный, дежуривший по ночам в холле. Он сидел в одиночестве. Не читал. Не разговаривал — говорить было не с кем, и все-таки не поддавался сну. Долгие часы сидел на стуле, устремив взгляд в одну точку. Жена его служила консьержкой в новом доме в Нейи.
Зачем же Кольбеф явился в половине пятого?
Танцор Зебио прошел в раздевальню переодеться, надеть смокинг. Кругом сновали люди. Несколько раз Рамюэль выходил из своей клетки.
В пять часов Проспер Донж тоже направился в раздевальню. Сменил там белую куртку на пиджак, надел пальто, взял свой велосипед.
А через несколько минут в раздевальню вошел рассыльный. Он заметил, что дверца шкафа № 89 приоткрыта. Через минуту все сбежались в раздевальню, услышав его вопли.
В шкафу обнаружили грузно осевшее тело ночного швейцара, одетого в серое пальто. Рядом лежала его фетровая шляпа.
Жюстен Кольбеф был удушен, так же как и миссис Кларк. Тело еще было теплое.
Тем временем Проспер Донж спокойно ехал на велосипеде через Булонский лес, потом по мосту Сен-Клу; остановившись у крутого подъема, слез с велосипеда и, ведя его за руль, двинулся пешком к своему домику.
— Рюмку анисовой! — заказал Мегрэ, видя только этот напиток на стойке.
Потом он сел в поезд, чувствуя, что голова у него стала тяжелой, как это случалось в детстве, когда он долго гулял в знойный день на самом солнцепеке.
Глава 5
Плевок на стекле
Поезд мирно катился по рельсам. Мегрэ уже снял с себя пиджак, галстук и пристяжной воротничок; купе было словно накалено, казалось, какая-то особая жара, пропитанная запахами поезда, исходила от перегородок, от пола, от диванов.
Мегрэ наклонился, чтобы расшнуровать ботинки. Пусть начальство рассердится, но все-таки он не удовольствовался служебным проездным билетом первого класса, а еще заплатил и за плацкарту, взял спальное место. Контролер пообещал ему, что никого не посадит в его купе.
Наклонившись над ботинками, Мегрэ вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть — стоит и пристально смотрит на него. Неприятное ощущение! Он поднял голову. Сквозь застекленную дверь увидел в коридоре бледное лицо. Глубокие темные глаза мрачно смотрели на него. Большой, небрежно накрашенный рот увеличен двумя уже расплывшимися мазками губной помады. Но больше всего поражало выражение презрения и ненависти, застывшее на этом странном лице. Как Жижи оказалась здесь? Не успел Мегрэ снова обуться, как эта жалкая проститутка плюнула на стекло и проследовала по коридору дальше.
Сохраняя невозмутимость, Мегрэ оделся. Прежде чем выйти из купе, закурил трубку, словно хотел перевести дух. Потом двинулся по коридорам из вагона в вагон, заглядывая по дороге в каждое купе. Поезд был длинный. Мегрэ одолел по меньшей мере десяток переходов между вагонами, раз двадцать ушибался, стукаясь о перегородки, побеспокоил с полсотни пассажиров: «Простите… Извините…»
Ковровые дорожки кончились. Он очутился в третьем классе. На скамейках сидело по шести человек. Кое-кто дремал, другие закусывали. Дети смотрели сонными глазами в одну точку.
В купе, в котором ехали «погулять» в Париж два матроса из Тулона, клевала носом чета престарелых супругов, заснувших с открытым ртом; жена и во сне не выпускала из рук корзину, стоявшую у нее на коленях. И тут Мегрэ обнаружил Жижи, забившуюся в угол.
Когда Жижи появилась перед ним в коридоре его вагона, он не заметил, как она одета. Он был так поражен, что не понял даже, что перед ним уже не та женщина, которую он видел в «Кафе артистов», наркоманка с мутным взглядом и распущенными губами.
Кутаясь в облезлое меховое манто, она сидела, скрестив ноги и выставив как на показ стоптанные туфли и «дорожку» на чулке, смотрела строгим взглядом куда-то в пространство. Как ей удалось выйти из того страшного состояния, в котором он видел ее днем? Может быть, ей дали какое-нибудь лекарство? А может быть, подхлестнули еще одной дозой кокаина?
Жижи заметила, что в коридоре стоит Мегрэ, но не пошевельнулась. Он довольно долго наблюдал за ней, потом поманил ее рукой. Она не обращала на него внимания. Тогда он отворил дверь в купе.
— Выйдите, пожалуйста, на минутку.
Она заколебалась. Матросы с любопытством смотрели на нее. Как быть? Устроить скандал? Пожав плечами, она поднялась и вышла в коридор. Мегрэ затворил дверь.
— Чего вы прицепились ко мне? Хватит! — процедила она сквозь зубы. — Можете радоваться. Гордитесь своей работой! Воспользовались тем, что я была не в себе…
Мегрэ видел, что ее плохо накрашенные губы задрожали, что она того и гляди заплачет, и отвернулся.
— Вы-то времени зря не теряли, успели засадить его за решетку.
— Послушайте, Жижи, откуда вы взяли, что Проспер арестован?
Она устало покачала головой.
— Так вы еще не в курсе дела? А я думала, что на телефоне лучше подслушивают… Что ж, могу и сказать, все равно вы скоро узнаете… Шарлотта только что телефонировала Жану… Едва Проспер вернулся с работы, примчалась машина, битком набитая фараонами, и его забрали. Шарлотта совсем голову потеряла…. позвонила Жану, хотела узнать, говорила ли я что-нибудь… А ведь я говорила. Правильно? Говорила? Достаточно наболтала, чтобы вы его засадили…
Вагон трясло, и при одном особенно сильном толчке Жижи бросило прямо на Мегрэ. Она с ужасом отпрянула от него.
— Но вам это даром не пройдет, клятву даю! Даже если Проспер действительно убил эту мерзавку Мими… Я вам вот что скажу, комиссар… Попомните мое слово! Я кто такая? Потаскушка, отребье, мне терять нечего, и вот клятву даю, если Проспера засудят, я вас разыщу и всажу вам пулю в башку.
Умолкнув, она с презрительным видом ждала его ответа. Он ничего не сказал. Он чувствовал, что это не пустая угроза, что она и в самом деле способна подстеречь его где-нибудь на углу улицы с револьвером и разрядить в него всю обойму.
Матросы все время следили за ними через застекленную дверь.
— Спокойной ночи, — со вздохом пробормотал Мегрэ.
Он вернулся в свое купе, разулся наконец и лег.
На потолке тусклым голубым светом горел ночник. Мегрэ лежал с закрытыми глазами, хмурил брови.
Один вопрос не давал ему покоя. Почему следователь дал распоряжение арестовать Проспера Донжа? Что именно проведал этот судейский чиновник, не выезжая из Парижа, не зная ни Жижи, ни «Кафе артистов»? Почему он арестовал Донжа, а не Жана Рамюэля или Зебио?
Его не оставляло смутное беспокойство. Он хорошо знал следователя Бонно. Когда этот блюститель правосудия явился в «Мажестик» вместе с прокурором, Мегрэ ничего не сказал, однако недовольно поморщился, так как уже не раз работал с ним.
Конечно, это был честный и даже славный человек — отец семейства, коллекционер, собиравший редкостные переплеты. Он носил окладистую бороду, красиво подернутую сединой. Как-то раз Мегрэ послали вместе с ним сделать обыск в подпольном игорном доме. Явились они туда среди бела дня, когда никого в помещении не было. Указывая на покрытые чехлами большие столы, за которыми играют в баккара, следователь спросил простодушно:
— Это бильярд?
Затем с той же наивностью человека, никогда не бывавшего в злачных местах, он чрезвычайно удивился, обнаружив три выхода на три различные улицы, причем один из них сообщался через подвалы с соседним домом. Не меньше удивился он, узнав по кассовым книгам, что некоторые игроки получали немалые ссуды; ему было неизвестно, что для того, чтобы втянуть людей в крупную игру, нужно их завлечь.
Так почему же этот простофиля Бонно вдруг решил арестовать Проспера Донжа?
Мегрэ плохо спал, просыпался на каждой станции; в его кошмарные сны вплетались толчки, стук колес и гудки паровоза.
Когда он вышел из вагона на Лионском вокзале, было еще темно, шел мелкий, холодный дождь. На перроне его ждал Люка. Он стоял, подняв воротник пальто и, чтобы согреться, притоптывал то одной, то другой ногой.
— Ну как? Устали, патрон?
— Ты кого-нибудь взял с собой?
— Нет… Но если вам нужен инспектор, я видел тут в особом отделе одного из наших…
— Сходи за ним.
Жижи вышла из вагона, любезно пожала руку обоим матросам и проследовала мимо Мегрэ, передернув плечами. Но, сделав несколько шагов, она, видимо, передумала и, повернув обратно, подошла к нему.
— Можете устроить за мною слежку, если угодно… Говорю заранее, что еду к Шарлотте.
Вернулся Люка.
— Я не нашел инспектора.
— Ничего, можно обойтись… Пойдем…
Они взяли такси.
— Рассказывай теперь… Как же это случилось, что следователь…
— Сейчас расскажу… Он вызвал меня, когда произошло второе убийство и когда он уже послал людей, чтобы арестовали Донжа… Он спросил меня, есть ли у нас что-нибудь новое, звонили ли вы по телефону и так далее. Потом с хитрой улыбкой протянул мне письмо. Анонимное письмо… Я не запомнил в точности выражений. В общем, там говорилось, что миссис Кларк выступала раньше танцовщицей в кабаре и звалась тогда Мими. Она была любовницей Донжа, родила от него ребенка, и Донж ей неоднократно угрожал… Кажется, вам это неприятно, патрон?
— Ладно… Рассказывай дальше.
— Вот и все… Следователь в восторге: «Видите, говорит, тут совсем простая история. Самый обыкновенный шантаж… А так как миссис Кларк не пожелала платить шантажисту… Сейчас, говорит, поеду и допрошу Донжа в тюремной камере».
— Ну и как? Ездил он?
Но такси уже остановилось на набережной Орфевр. Была половина шестого утра. Над Сеной поднимался желтоватый туман. Стукнула дверца автомобиля.
— Он где? В предварительной?.. Пойдем со мной…
Надо было обогнуть Дворец правосудия и выйти на набережную Орлож; они не спеша прошли этот путь пешком.
— Около девяти часов вечера следователь опять вызвал меня к телефону и сообщил, что Донж отказался говорить с ним. Кажется, он заявил, что будет отвечать только вам…
— Ты спал нынешнюю ночь?
— Два часа, на диване…
— Поезжай домой, поспи. К двенадцати дня будь в управлении.
И Мегрэ вошел в дом предварительного заключения. От ворот отъехал тюремный фургон — ночью была облава в районе площади Бастилии, и оттуда привезли в тюрьму десятка три женщин и несколько иностранцев, не имевших удостоверения личности. Арестованные сидели на жестких деревянных диванах в огромном, плохо освещенном зале ожидания. Воздух пропитан был запахом казармы, слышались сиплые голоса, непристойные шутки.
— Проведите меня в камеру Донжа… Он спит?
— Ни минуты не спал… Да вы сейчас сами убедитесь.
Тесные одиночные камеры с решетчатыми дверьми напоминали стойла в конюшне. В одной из них сидел человек, обхватив голову руками. В полумраке можно было различить только его силуэт.
В замочной скважине повернулся ключ. Скрипнула дверь. Человек как будто очнулся от сна и вскочил, высокий, широкоплечий, рыхлый. У него уже отобрали галстук и шнурки от ботинок. Рыжие волосы были всклокочены.
— Это вы, господин комиссар?.. — пробормотал он.
Он провел рукой по лбу, словно хотел удостовериться, что тут, за решеткой, действительно находится он, Проспер Донж.
— Вы, кажется, хотели поговорить со мной?
— Да, я думаю, так будет лучше…
С детским простодушием Донж спросил:
— Следователь не рассердился?.. Ну что я мог бы ему сказать?.. Он ведь уверен, что это я убил… Он даже показал мои руки своему секретарю и сказал: «Поглядите, настоящие руки душителя…»
— Пойдемте со мной…
Мегрэ было заколебался. Надеть Донжу или не надевать наручники? Вероятно, его привезли сюда в наручниках, на запястьях еще остались следы.
Они двинулись по странным коридорам, весьма отдаленно напоминавшим подвал отеля «Мажестик». Запутанными переходами, устроенными под зданием Дворца правосудия, они добрались до помещений, отведенных Уголовной полиции, и вдруг вышли в широкий, ярко освещенный коридор.
— Входите. Вы ели что-нибудь?
Донж отрицательно покачал головой. Мегрэ, которому и самому хотелось есть, а главное, пить, послал сторожа за пивом и бутербродами.
— Садитесь, Донж… Жижи приехала в Париж… Сейчас она, вероятно, уже у Шарлотты… Хотите сигарету?
Сам Мегрэ не курил сигарет, но всегда держал их про запас в ящике стола. Проспер неловко зажег спичку, видно было, что за несколько часов он потерял всякую уверенность в себе. Его смущали и спадавшие с ног ботинки без шнурков, и то, что он без галстука и что от него исходит специфический тюремный запах, которым за одну ночь пропиталась его одежда.
Мегрэ поворошил кочергой жар в печке. Во всех других кабинетах были установлены секции центрального отопления, но Мегрэ терпеть его не мог и добился, чтобы ему оставили старую чугунную печку, стоявшую в кабинете уже двадцать лет.
— Садитесь… Сейчас нам принесут поесть…
Донж все не решался заговорить, но наконец пробормотал взволнованно:
— Вы видели мальчика?
— Нет…
— А я мельком видел… в холле… Клянусь вам, господин комиссар, это…
— …Ваш сын? Я знаю.
— Да вы сами это увидите! У него такие же рыжие волосы, как у меня. И руки такие же. И такой же он ширококостный, как я. В детстве надо мной мальчишки смеялись, что у меня мослы большие…
Сторож принес пиво и бутерброды. Мегрэ ел, расхаживая по кабинету взад и вперед, и видел в окно, что небо над Парижем уже светлеет.
— Нет, не могу… — вздохнул Донж, робко положив на поднос свой бутерброд. — Не хочется есть… И ведь теперь, чем бы дело ни кончилось, меня уже не возьмут в «Мажестик» и никуда не возьмут…
Голос у него дрожал. Бедняга ждал помощи. Но Мегрэ не считал нужным его утешать.
— Скажите… Вы тоже думаете, что это я убил ее?
Мегрэ ничего не ответил, и Донж уныло покачал головой. Ему так хотелось объяснить все разом, убедить Мегрэ в своей невиновности, но он не знал, с чего начать…
— Сами понимаете, я не привык любезничать с женщинами… Ремесло у меня не подходящее… Да и почти всегда в подвале торчишь… Некоторые дамочки на смех меня подымали, когда я, бывало, расчувствуюсь… Куда уж мне при такой рябой физиономии!.. И вот я познакомился в «Кафе артистов» с Мими… Их было три подруги. Вы, должно быть, это знаете… И смотрите, как жизнь устроена!.. Выбери я не Мими, а одну из ее подруг… Так ведь нет!.. Я, разумеется, в Мими влюбился… До безумия влюбился, господин комиссар!.. Совсем одурел от любви! Она что хотела, то и делала со мной. Я воображал, что когда-нибудь она согласится выйти за меня замуж… А вы знаете, как меня вчера вечером следователь огорошил?.. Слова я в точности не запомнил, но… Я прямо заболел… Он заявил, что я, попросту говоря, любил не ее, а деньги, которые она для меня «зарабатывала». Он меня принял за…
Чтобы не смущать его, Мегрэ смотрел в окно на Сену, уже светлую, отливавшую серебром.
— Она уехала с этим американцем… Я все надеялся, вот вернется он в Америку, бросит ее и она возвратится ко мне… Но в один прекрасный день мы узнали, что он женился на ней… Не знаю, как я тогда жив остался… Шарлотта показала себя хорошим товарищем, не давала мне совсем пасть духом… Я ей объяснил, что больше не могу жить в Каннах… С каждой улицей были связаны воспоминания… Я стал подыскивать себе работу в Париже… Шарлотта предложила поехать вместе со мной… И хотите верьте, хотите нет, но довольно долгое время мы с ней жили, как брат с сестрой…
— Вы знали, что у Мими родился ребенок? — спросил Мегрэ, выбив из трубки пепел в ведро с углем.
— Нет… знал лишь, что она живет где-то в Америке… И только когда Шарлотта решила, что я уже успокоился… Мы к тому времени стали настоящей супружеской парой… Как-то вечером к нам прибежал сосед, расстроенный, себя не помнит… У его жены начались преждевременные роды. Он прямо обезумел… Просил помощи… Шарлотта пошла к ним… На следующий день она мне сказала: «Бедный мой Проспер… Как бы ты расстраивался, если бы…». И вот уж не знаю, как это случилось… дальше больше, дальше больше, и она призналась, что у Мими родился ребенок… Мими написала об этом Жижи… Объяснила, что она воспользовалась этим ребенком и заставила американца жениться на себе, а ребенок-то наверняка был от меня. Я поехал в Канны… Жижи показала мне письмо, она его сохранила, но отдать мне отказалась и, кажется, потом сожгла его… Я написал в Америку… Умолял Мими вернуть мне моего сына или хоть прислать его фотографию… Она мне не ответила… Я не знал, правильный ли адрес… И все у меня в мыслях сын: «Мой сын делает то-то. Мой сын делает это…»
Он умолк, от волнения у него перехватило горло. Мегрэ делал вид, что чинит карандаш. А тем временем в Уголовной полиции уже начали хлопать двери.
— Шарлотта знала о вашем письме в Америку?
— Нет!.. Я его написал в отеле… Прошло три года… Как-то раз я перелистывал иностранные журналы — клиенты оставляют их на столах… И вдруг так и подскочил: вижу фотографию Мими с мальчиком лет пяти… Журнал из города Детройта, штат Мичиган, и под фотографией напечатано что-то вроде таких слов: «Элегантная миссис Кларк, супруга мистера Освальда Дж. Кларка, возвращается со своим сыном из плавания по Тихому океану…» Я еще раз написал.
— А что вы написали? — спросил Мегрэ равнодушным тоном.
— Теперь уж не помню. Я тогда как сумасшедший был. Умолял ее ответить. Писал… Кажется, писал, что поеду туда, открою всю правду, а если она откажется отдать мне сына, тогда я…
— Ну что тогда?
— Клянусь, я бы этого не сделал… Да!.. Может быть, я грозился убить ее. Подумать только! Она неделю прожила в номере над моей головой, а я и не подозревал… Совершенно случайно… Вы видели нашу «курьерскую столовую». Для нас, работающих в подвале, имен постояльцев не существует… только номера. Мы знаем, что сто семнадцатый утром пьет шоколад, а четыреста пятьдесят второй ест яичницу с ветчиной. Мы знаем горничную сто двадцать третьего и шофера двести шестнадцатого номера… И все так глупо произошло… Я вошел в «курьерскую столовую». Слышу, какая-то женщина говорит по-английски с шофером и называет фамилию — миссис Кларк… Я по-английски говорить не умею, стал расспрашивать через нашего счетовода… Он спросил эту женщину, о какой миссис Кларк идет речь, не из Детройта ли она? И привезла ли она с собой сына… Узнав, что они тут, в отеле, я весь день пытался увидеть их — в холле или в коридоре на их этаже… Но ведь мы не можем расхаживать свободно, как нам вздумается… Я их не увидел… Да вот еще что… Не знаю, поймете ли вы меня… Если бы Мими даже попросила меня снова жить с нею, я бы не согласился… Разлюбил ее, что ли?.. Может быть. Но уж наверняка у меня не хватило бы духу бросить Шарлотту… Ведь она такая добрая, так заботилась обо мне… И я вовсе не хотел, чтобы Мими лишилась своего положения… Я мечтал только, чтобы она нашла способ вернуть мне сына… Я уверен, что Шарлотта с радостью стала бы его воспитывать…
В эту минуту Мегрэ посмотрел на него и был поражен силой его волнения. Если б не знать, что Донж выпил только кружку пива, да и то не всю, можно было бы поручиться, что он пьян. Кровь бросилась ему в голову. Большие навыкате глаза блестели. Он не плакал, но дышал тяжело.
— У вас есть дети, господин комиссар?
Пришлось Мегрэ отвести взгляд в сторону. К великому горю его жены, детей у них не было. Мегрэ старательно избегал касаться этой темы.
— Следователь столько тут наговорил… Послушать его, так я сделал и то, и это по такой-то причине и по такой-то… А совсем не так все было… Весь день я урывками, каждую свободную минуту бродил в коридорах отеля… все надеялся, что увижу сына… Я уж и сам не знал, что делаю… А тут все время телефонные звонки, подъемники для подносов с кушаньями, суетятся три моих помощницы, да еще следи за кофеварками, наливай молоко в молочники… Я все-таки улучил минутку, сел в угол…
Мегрэ наклонился, чтобы расшнуровать ботинки. Пусть начальство рассердится, но все-таки он не удовольствовался служебным проездным билетом первого класса, а еще заплатил и за плацкарту, взял спальное место. Контролер пообещал ему, что никого не посадит в его купе.
Наклонившись над ботинками, Мегрэ вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть — стоит и пристально смотрит на него. Неприятное ощущение! Он поднял голову. Сквозь застекленную дверь увидел в коридоре бледное лицо. Глубокие темные глаза мрачно смотрели на него. Большой, небрежно накрашенный рот увеличен двумя уже расплывшимися мазками губной помады. Но больше всего поражало выражение презрения и ненависти, застывшее на этом странном лице. Как Жижи оказалась здесь? Не успел Мегрэ снова обуться, как эта жалкая проститутка плюнула на стекло и проследовала по коридору дальше.
Сохраняя невозмутимость, Мегрэ оделся. Прежде чем выйти из купе, закурил трубку, словно хотел перевести дух. Потом двинулся по коридорам из вагона в вагон, заглядывая по дороге в каждое купе. Поезд был длинный. Мегрэ одолел по меньшей мере десяток переходов между вагонами, раз двадцать ушибался, стукаясь о перегородки, побеспокоил с полсотни пассажиров: «Простите… Извините…»
Ковровые дорожки кончились. Он очутился в третьем классе. На скамейках сидело по шести человек. Кое-кто дремал, другие закусывали. Дети смотрели сонными глазами в одну точку.
В купе, в котором ехали «погулять» в Париж два матроса из Тулона, клевала носом чета престарелых супругов, заснувших с открытым ртом; жена и во сне не выпускала из рук корзину, стоявшую у нее на коленях. И тут Мегрэ обнаружил Жижи, забившуюся в угол.
Когда Жижи появилась перед ним в коридоре его вагона, он не заметил, как она одета. Он был так поражен, что не понял даже, что перед ним уже не та женщина, которую он видел в «Кафе артистов», наркоманка с мутным взглядом и распущенными губами.
Кутаясь в облезлое меховое манто, она сидела, скрестив ноги и выставив как на показ стоптанные туфли и «дорожку» на чулке, смотрела строгим взглядом куда-то в пространство. Как ей удалось выйти из того страшного состояния, в котором он видел ее днем? Может быть, ей дали какое-нибудь лекарство? А может быть, подхлестнули еще одной дозой кокаина?
Жижи заметила, что в коридоре стоит Мегрэ, но не пошевельнулась. Он довольно долго наблюдал за ней, потом поманил ее рукой. Она не обращала на него внимания. Тогда он отворил дверь в купе.
— Выйдите, пожалуйста, на минутку.
Она заколебалась. Матросы с любопытством смотрели на нее. Как быть? Устроить скандал? Пожав плечами, она поднялась и вышла в коридор. Мегрэ затворил дверь.
— Чего вы прицепились ко мне? Хватит! — процедила она сквозь зубы. — Можете радоваться. Гордитесь своей работой! Воспользовались тем, что я была не в себе…
Мегрэ видел, что ее плохо накрашенные губы задрожали, что она того и гляди заплачет, и отвернулся.
— Вы-то времени зря не теряли, успели засадить его за решетку.
— Послушайте, Жижи, откуда вы взяли, что Проспер арестован?
Она устало покачала головой.
— Так вы еще не в курсе дела? А я думала, что на телефоне лучше подслушивают… Что ж, могу и сказать, все равно вы скоро узнаете… Шарлотта только что телефонировала Жану… Едва Проспер вернулся с работы, примчалась машина, битком набитая фараонами, и его забрали. Шарлотта совсем голову потеряла…. позвонила Жану, хотела узнать, говорила ли я что-нибудь… А ведь я говорила. Правильно? Говорила? Достаточно наболтала, чтобы вы его засадили…
Вагон трясло, и при одном особенно сильном толчке Жижи бросило прямо на Мегрэ. Она с ужасом отпрянула от него.
— Но вам это даром не пройдет, клятву даю! Даже если Проспер действительно убил эту мерзавку Мими… Я вам вот что скажу, комиссар… Попомните мое слово! Я кто такая? Потаскушка, отребье, мне терять нечего, и вот клятву даю, если Проспера засудят, я вас разыщу и всажу вам пулю в башку.
Умолкнув, она с презрительным видом ждала его ответа. Он ничего не сказал. Он чувствовал, что это не пустая угроза, что она и в самом деле способна подстеречь его где-нибудь на углу улицы с револьвером и разрядить в него всю обойму.
Матросы все время следили за ними через застекленную дверь.
— Спокойной ночи, — со вздохом пробормотал Мегрэ.
Он вернулся в свое купе, разулся наконец и лег.
На потолке тусклым голубым светом горел ночник. Мегрэ лежал с закрытыми глазами, хмурил брови.
Один вопрос не давал ему покоя. Почему следователь дал распоряжение арестовать Проспера Донжа? Что именно проведал этот судейский чиновник, не выезжая из Парижа, не зная ни Жижи, ни «Кафе артистов»? Почему он арестовал Донжа, а не Жана Рамюэля или Зебио?
Его не оставляло смутное беспокойство. Он хорошо знал следователя Бонно. Когда этот блюститель правосудия явился в «Мажестик» вместе с прокурором, Мегрэ ничего не сказал, однако недовольно поморщился, так как уже не раз работал с ним.
Конечно, это был честный и даже славный человек — отец семейства, коллекционер, собиравший редкостные переплеты. Он носил окладистую бороду, красиво подернутую сединой. Как-то раз Мегрэ послали вместе с ним сделать обыск в подпольном игорном доме. Явились они туда среди бела дня, когда никого в помещении не было. Указывая на покрытые чехлами большие столы, за которыми играют в баккара, следователь спросил простодушно:
— Это бильярд?
Затем с той же наивностью человека, никогда не бывавшего в злачных местах, он чрезвычайно удивился, обнаружив три выхода на три различные улицы, причем один из них сообщался через подвалы с соседним домом. Не меньше удивился он, узнав по кассовым книгам, что некоторые игроки получали немалые ссуды; ему было неизвестно, что для того, чтобы втянуть людей в крупную игру, нужно их завлечь.
Так почему же этот простофиля Бонно вдруг решил арестовать Проспера Донжа?
Мегрэ плохо спал, просыпался на каждой станции; в его кошмарные сны вплетались толчки, стук колес и гудки паровоза.
Когда он вышел из вагона на Лионском вокзале, было еще темно, шел мелкий, холодный дождь. На перроне его ждал Люка. Он стоял, подняв воротник пальто и, чтобы согреться, притоптывал то одной, то другой ногой.
— Ну как? Устали, патрон?
— Ты кого-нибудь взял с собой?
— Нет… Но если вам нужен инспектор, я видел тут в особом отделе одного из наших…
— Сходи за ним.
Жижи вышла из вагона, любезно пожала руку обоим матросам и проследовала мимо Мегрэ, передернув плечами. Но, сделав несколько шагов, она, видимо, передумала и, повернув обратно, подошла к нему.
— Можете устроить за мною слежку, если угодно… Говорю заранее, что еду к Шарлотте.
Вернулся Люка.
— Я не нашел инспектора.
— Ничего, можно обойтись… Пойдем…
Они взяли такси.
— Рассказывай теперь… Как же это случилось, что следователь…
— Сейчас расскажу… Он вызвал меня, когда произошло второе убийство и когда он уже послал людей, чтобы арестовали Донжа… Он спросил меня, есть ли у нас что-нибудь новое, звонили ли вы по телефону и так далее. Потом с хитрой улыбкой протянул мне письмо. Анонимное письмо… Я не запомнил в точности выражений. В общем, там говорилось, что миссис Кларк выступала раньше танцовщицей в кабаре и звалась тогда Мими. Она была любовницей Донжа, родила от него ребенка, и Донж ей неоднократно угрожал… Кажется, вам это неприятно, патрон?
— Ладно… Рассказывай дальше.
— Вот и все… Следователь в восторге: «Видите, говорит, тут совсем простая история. Самый обыкновенный шантаж… А так как миссис Кларк не пожелала платить шантажисту… Сейчас, говорит, поеду и допрошу Донжа в тюремной камере».
— Ну и как? Ездил он?
Но такси уже остановилось на набережной Орфевр. Была половина шестого утра. Над Сеной поднимался желтоватый туман. Стукнула дверца автомобиля.
— Он где? В предварительной?.. Пойдем со мной…
Надо было обогнуть Дворец правосудия и выйти на набережную Орлож; они не спеша прошли этот путь пешком.
— Около девяти часов вечера следователь опять вызвал меня к телефону и сообщил, что Донж отказался говорить с ним. Кажется, он заявил, что будет отвечать только вам…
— Ты спал нынешнюю ночь?
— Два часа, на диване…
— Поезжай домой, поспи. К двенадцати дня будь в управлении.
И Мегрэ вошел в дом предварительного заключения. От ворот отъехал тюремный фургон — ночью была облава в районе площади Бастилии, и оттуда привезли в тюрьму десятка три женщин и несколько иностранцев, не имевших удостоверения личности. Арестованные сидели на жестких деревянных диванах в огромном, плохо освещенном зале ожидания. Воздух пропитан был запахом казармы, слышались сиплые голоса, непристойные шутки.
— Проведите меня в камеру Донжа… Он спит?
— Ни минуты не спал… Да вы сейчас сами убедитесь.
Тесные одиночные камеры с решетчатыми дверьми напоминали стойла в конюшне. В одной из них сидел человек, обхватив голову руками. В полумраке можно было различить только его силуэт.
В замочной скважине повернулся ключ. Скрипнула дверь. Человек как будто очнулся от сна и вскочил, высокий, широкоплечий, рыхлый. У него уже отобрали галстук и шнурки от ботинок. Рыжие волосы были всклокочены.
— Это вы, господин комиссар?.. — пробормотал он.
Он провел рукой по лбу, словно хотел удостовериться, что тут, за решеткой, действительно находится он, Проспер Донж.
— Вы, кажется, хотели поговорить со мной?
— Да, я думаю, так будет лучше…
С детским простодушием Донж спросил:
— Следователь не рассердился?.. Ну что я мог бы ему сказать?.. Он ведь уверен, что это я убил… Он даже показал мои руки своему секретарю и сказал: «Поглядите, настоящие руки душителя…»
— Пойдемте со мной…
Мегрэ было заколебался. Надеть Донжу или не надевать наручники? Вероятно, его привезли сюда в наручниках, на запястьях еще остались следы.
Они двинулись по странным коридорам, весьма отдаленно напоминавшим подвал отеля «Мажестик». Запутанными переходами, устроенными под зданием Дворца правосудия, они добрались до помещений, отведенных Уголовной полиции, и вдруг вышли в широкий, ярко освещенный коридор.
— Входите. Вы ели что-нибудь?
Донж отрицательно покачал головой. Мегрэ, которому и самому хотелось есть, а главное, пить, послал сторожа за пивом и бутербродами.
— Садитесь, Донж… Жижи приехала в Париж… Сейчас она, вероятно, уже у Шарлотты… Хотите сигарету?
Сам Мегрэ не курил сигарет, но всегда держал их про запас в ящике стола. Проспер неловко зажег спичку, видно было, что за несколько часов он потерял всякую уверенность в себе. Его смущали и спадавшие с ног ботинки без шнурков, и то, что он без галстука и что от него исходит специфический тюремный запах, которым за одну ночь пропиталась его одежда.
Мегрэ поворошил кочергой жар в печке. Во всех других кабинетах были установлены секции центрального отопления, но Мегрэ терпеть его не мог и добился, чтобы ему оставили старую чугунную печку, стоявшую в кабинете уже двадцать лет.
— Садитесь… Сейчас нам принесут поесть…
Донж все не решался заговорить, но наконец пробормотал взволнованно:
— Вы видели мальчика?
— Нет…
— А я мельком видел… в холле… Клянусь вам, господин комиссар, это…
— …Ваш сын? Я знаю.
— Да вы сами это увидите! У него такие же рыжие волосы, как у меня. И руки такие же. И такой же он ширококостный, как я. В детстве надо мной мальчишки смеялись, что у меня мослы большие…
Сторож принес пиво и бутерброды. Мегрэ ел, расхаживая по кабинету взад и вперед, и видел в окно, что небо над Парижем уже светлеет.
— Нет, не могу… — вздохнул Донж, робко положив на поднос свой бутерброд. — Не хочется есть… И ведь теперь, чем бы дело ни кончилось, меня уже не возьмут в «Мажестик» и никуда не возьмут…
Голос у него дрожал. Бедняга ждал помощи. Но Мегрэ не считал нужным его утешать.
— Скажите… Вы тоже думаете, что это я убил ее?
Мегрэ ничего не ответил, и Донж уныло покачал головой. Ему так хотелось объяснить все разом, убедить Мегрэ в своей невиновности, но он не знал, с чего начать…
— Сами понимаете, я не привык любезничать с женщинами… Ремесло у меня не подходящее… Да и почти всегда в подвале торчишь… Некоторые дамочки на смех меня подымали, когда я, бывало, расчувствуюсь… Куда уж мне при такой рябой физиономии!.. И вот я познакомился в «Кафе артистов» с Мими… Их было три подруги. Вы, должно быть, это знаете… И смотрите, как жизнь устроена!.. Выбери я не Мими, а одну из ее подруг… Так ведь нет!.. Я, разумеется, в Мими влюбился… До безумия влюбился, господин комиссар!.. Совсем одурел от любви! Она что хотела, то и делала со мной. Я воображал, что когда-нибудь она согласится выйти за меня замуж… А вы знаете, как меня вчера вечером следователь огорошил?.. Слова я в точности не запомнил, но… Я прямо заболел… Он заявил, что я, попросту говоря, любил не ее, а деньги, которые она для меня «зарабатывала». Он меня принял за…
Чтобы не смущать его, Мегрэ смотрел в окно на Сену, уже светлую, отливавшую серебром.
— Она уехала с этим американцем… Я все надеялся, вот вернется он в Америку, бросит ее и она возвратится ко мне… Но в один прекрасный день мы узнали, что он женился на ней… Не знаю, как я тогда жив остался… Шарлотта показала себя хорошим товарищем, не давала мне совсем пасть духом… Я ей объяснил, что больше не могу жить в Каннах… С каждой улицей были связаны воспоминания… Я стал подыскивать себе работу в Париже… Шарлотта предложила поехать вместе со мной… И хотите верьте, хотите нет, но довольно долгое время мы с ней жили, как брат с сестрой…
— Вы знали, что у Мими родился ребенок? — спросил Мегрэ, выбив из трубки пепел в ведро с углем.
— Нет… знал лишь, что она живет где-то в Америке… И только когда Шарлотта решила, что я уже успокоился… Мы к тому времени стали настоящей супружеской парой… Как-то вечером к нам прибежал сосед, расстроенный, себя не помнит… У его жены начались преждевременные роды. Он прямо обезумел… Просил помощи… Шарлотта пошла к ним… На следующий день она мне сказала: «Бедный мой Проспер… Как бы ты расстраивался, если бы…». И вот уж не знаю, как это случилось… дальше больше, дальше больше, и она призналась, что у Мими родился ребенок… Мими написала об этом Жижи… Объяснила, что она воспользовалась этим ребенком и заставила американца жениться на себе, а ребенок-то наверняка был от меня. Я поехал в Канны… Жижи показала мне письмо, она его сохранила, но отдать мне отказалась и, кажется, потом сожгла его… Я написал в Америку… Умолял Мими вернуть мне моего сына или хоть прислать его фотографию… Она мне не ответила… Я не знал, правильный ли адрес… И все у меня в мыслях сын: «Мой сын делает то-то. Мой сын делает это…»
Он умолк, от волнения у него перехватило горло. Мегрэ делал вид, что чинит карандаш. А тем временем в Уголовной полиции уже начали хлопать двери.
— Шарлотта знала о вашем письме в Америку?
— Нет!.. Я его написал в отеле… Прошло три года… Как-то раз я перелистывал иностранные журналы — клиенты оставляют их на столах… И вдруг так и подскочил: вижу фотографию Мими с мальчиком лет пяти… Журнал из города Детройта, штат Мичиган, и под фотографией напечатано что-то вроде таких слов: «Элегантная миссис Кларк, супруга мистера Освальда Дж. Кларка, возвращается со своим сыном из плавания по Тихому океану…» Я еще раз написал.
— А что вы написали? — спросил Мегрэ равнодушным тоном.
— Теперь уж не помню. Я тогда как сумасшедший был. Умолял ее ответить. Писал… Кажется, писал, что поеду туда, открою всю правду, а если она откажется отдать мне сына, тогда я…
— Ну что тогда?
— Клянусь, я бы этого не сделал… Да!.. Может быть, я грозился убить ее. Подумать только! Она неделю прожила в номере над моей головой, а я и не подозревал… Совершенно случайно… Вы видели нашу «курьерскую столовую». Для нас, работающих в подвале, имен постояльцев не существует… только номера. Мы знаем, что сто семнадцатый утром пьет шоколад, а четыреста пятьдесят второй ест яичницу с ветчиной. Мы знаем горничную сто двадцать третьего и шофера двести шестнадцатого номера… И все так глупо произошло… Я вошел в «курьерскую столовую». Слышу, какая-то женщина говорит по-английски с шофером и называет фамилию — миссис Кларк… Я по-английски говорить не умею, стал расспрашивать через нашего счетовода… Он спросил эту женщину, о какой миссис Кларк идет речь, не из Детройта ли она? И привезла ли она с собой сына… Узнав, что они тут, в отеле, я весь день пытался увидеть их — в холле или в коридоре на их этаже… Но ведь мы не можем расхаживать свободно, как нам вздумается… Я их не увидел… Да вот еще что… Не знаю, поймете ли вы меня… Если бы Мими даже попросила меня снова жить с нею, я бы не согласился… Разлюбил ее, что ли?.. Может быть. Но уж наверняка у меня не хватило бы духу бросить Шарлотту… Ведь она такая добрая, так заботилась обо мне… И я вовсе не хотел, чтобы Мими лишилась своего положения… Я мечтал только, чтобы она нашла способ вернуть мне сына… Я уверен, что Шарлотта с радостью стала бы его воспитывать…
В эту минуту Мегрэ посмотрел на него и был поражен силой его волнения. Если б не знать, что Донж выпил только кружку пива, да и то не всю, можно было бы поручиться, что он пьян. Кровь бросилась ему в голову. Большие навыкате глаза блестели. Он не плакал, но дышал тяжело.
— У вас есть дети, господин комиссар?
Пришлось Мегрэ отвести взгляд в сторону. К великому горю его жены, детей у них не было. Мегрэ старательно избегал касаться этой темы.
— Следователь столько тут наговорил… Послушать его, так я сделал и то, и это по такой-то причине и по такой-то… А совсем не так все было… Весь день я урывками, каждую свободную минуту бродил в коридорах отеля… все надеялся, что увижу сына… Я уж и сам не знал, что делаю… А тут все время телефонные звонки, подъемники для подносов с кушаньями, суетятся три моих помощницы, да еще следи за кофеварками, наливай молоко в молочники… Я все-таки улучил минутку, сел в угол…