Страница:
Зайти в бар? Почему бы и нет? Ему хотелось пить. Но его внимание привлекла приглушенная музыка. Где-то внизу раздавалась томная мелодия — оркестр играл танго. Мегрэ спустился по лестнице, устланной мягкой ковровой дорожкой, вошел в царство музыки и голубоватого света. Одни дамы лакомились за столиками пирожными. Другие танцевали. Официант подошел к Мегрэ.
— Кружку пива!
— Видите ли, у нас…
Мегрэ посмотрел на него так красноречиво, что официант послушно нацарапал что-то на талоне… Вот такие самые талоны посылали на кухню… Мегрэ следил взглядом, какое путешествие совершит его талон… В задней стене дансинга, справа от оркестра, было нечто вроде люка.
За стеной находились застекленные клетки — кафетерий, кухня, пекарня, помещение для мойки посуды, «курьерская столовая», а в самом конце коридора, возле проходной и контрольных часов, — раздевальня, и в ней около сотни металлических шкафов.
Кто-то смотрел на Мегрэ, он это почувствовал и уловил взгляд Зебио, который танцевал с перезрелой дамой, увешанной драгоценностями.
Что это, обман зрения? Мегрэ показалось, что Зебио взглядом указывает ему на кого-то. Мегрэ поискал глазами, и его как будто кольнуло: он увидел Освальда Дж. Кларка, танцевавшего с гувернанткой своего сына Эллен Дерромен.
Они, казалось, ничего и никого не замечали вокруг. Оба были в угаре любовной страсти. Оба двигались плавно, с застывшей на губах томной улыбкой, и, по-видимому, чувствовали себя единственной парой в этом дансинге, единственной в целом мире, и когда музыка кончилась, они еще мгновение стояли неподвижно, прежде чем направиться к своему столику.
Мегрэ заметил тогда на лацкане элегантного смокинга мистера Кларка узенькую полоску крепа — таким образом вдовец носил траур по покойной жене.
Мегрэ стиснул в кармане пиджака письмо Мими. Как ему хотелось…
Но ведь следователь запретил ему допрашивать Кларка, — этот американец слишком важная персона для объяснений с каким-то полицейским…
За танго следовал slow. Кружка пенистого пива проплыла в обратном направлении по тому пути, который проделал талон, посланный метрдотелем. Влюбленная пара снова заскользила в танце.
Тогда Мегрэ встал и, позабыв заплатить за пиво, большими шагами направился в холл.
— В двести третьем есть кто-нибудь? — спросил он у швейцара.
— Кажется, только бонна с ребенком… Но… Если разрешите, я сейчас позвоню по телефону…
— Нет, нет… Не надо… Прошу вас…
— Лифт налево, господин комиссар.
Запоздалое уведомление: Мегрэ уже поднимался по лестнице и медленно, с ворчаньем, одолевал ступеньку за ступенькой.
Глава 7
Глава 8
— Кружку пива!
— Видите ли, у нас…
Мегрэ посмотрел на него так красноречиво, что официант послушно нацарапал что-то на талоне… Вот такие самые талоны посылали на кухню… Мегрэ следил взглядом, какое путешествие совершит его талон… В задней стене дансинга, справа от оркестра, было нечто вроде люка.
За стеной находились застекленные клетки — кафетерий, кухня, пекарня, помещение для мойки посуды, «курьерская столовая», а в самом конце коридора, возле проходной и контрольных часов, — раздевальня, и в ней около сотни металлических шкафов.
Кто-то смотрел на Мегрэ, он это почувствовал и уловил взгляд Зебио, который танцевал с перезрелой дамой, увешанной драгоценностями.
Что это, обман зрения? Мегрэ показалось, что Зебио взглядом указывает ему на кого-то. Мегрэ поискал глазами, и его как будто кольнуло: он увидел Освальда Дж. Кларка, танцевавшего с гувернанткой своего сына Эллен Дерромен.
Они, казалось, ничего и никого не замечали вокруг. Оба были в угаре любовной страсти. Оба двигались плавно, с застывшей на губах томной улыбкой, и, по-видимому, чувствовали себя единственной парой в этом дансинге, единственной в целом мире, и когда музыка кончилась, они еще мгновение стояли неподвижно, прежде чем направиться к своему столику.
Мегрэ заметил тогда на лацкане элегантного смокинга мистера Кларка узенькую полоску крепа — таким образом вдовец носил траур по покойной жене.
Мегрэ стиснул в кармане пиджака письмо Мими. Как ему хотелось…
Но ведь следователь запретил ему допрашивать Кларка, — этот американец слишком важная персона для объяснений с каким-то полицейским…
За танго следовал slow. Кружка пенистого пива проплыла в обратном направлении по тому пути, который проделал талон, посланный метрдотелем. Влюбленная пара снова заскользила в танце.
Тогда Мегрэ встал и, позабыв заплатить за пиво, большими шагами направился в холл.
— В двести третьем есть кто-нибудь? — спросил он у швейцара.
— Кажется, только бонна с ребенком… Но… Если разрешите, я сейчас позвоню по телефону…
— Нет, нет… Не надо… Прошу вас…
— Лифт налево, господин комиссар.
Запоздалое уведомление: Мегрэ уже поднимался по лестнице и медленно, с ворчаньем, одолевал ступеньку за ступенькой.
Глава 7
Вечер неизменного вопроса: «Что он говорит?»
Некая мысль промелькнула в мозгу Мегрэ. Но он тотчас забыл о ней. Он уже поднялся на третий этаж и на минутку остановился, чтобы отдышаться. На лестнице ему встретился официант с подносом в руках и стремглав бежавший рассыльный с пачкой иностранных газет под мышкой.
На его глазах нарядные дамы входили в кабинку лифта — вероятно, они спускались в дансинг пить чай под музыку или танцевать. В воздухе разливались ароматы дорогих духов.
«Тут все на своих местах, — сказал мысленно Мегрэ, — одни на задворках, другие в гостиных и в ресторане. С одной стороны, клиенты, с другой, — прислуга…»
Мысль свою он выразил не совсем точно. Чего там! Вокруг него каждый действительно был на своем месте, делал то, что ему полагалось делать. Было нормально, например, что богатая иностранка пьет чай, покуривает сигаретки, а потом едет к портному на примерку. Нормально, что официант несет на подносе посуду, что горничная стелет постель, что лифтер нажимает кнопки подъемника.
Словом, каждый, пока он здесь, занимает какое-то положение, определенное для него раз и навсегда.
А вот если бы у него, Мегрэ, спросили, что он тут делает, как бы он ответил?
«Стараюсь, чтобы человека засадили в тюрьму, а может быть, даже отрубили ему голову…»
Что за чепуха! Сумятица в мыслях, вызванная, вероятно, слишком уж кричащей, наглой роскошью, царившей вокруг, этой атмосферой дансинга…
209… 207… 205… 203… Мегрэ секунду помедлил и постучался. Наклонившись к двери, он услышал детский голосок, что-то произнесший по-английски, потом донесшийся издали женский голос, по-видимому, предлагавший посетителю войти.
Он быстро прошел через маленькую переднюю и очутился в гостиной с тремя окнами, выходившими на Елисейские поля. Около одного из окон сидела за шитьем пожилая женщина, одетая в белый халат, как больничная сиделка. Это была бонна Гертруда Бормс, которая в очках казалась еще суровее, чем обычно.
Но Мегрэ интересовала совсем не она. Он внимательно смотрел на ее питомца, мальчугана лет шести в штанишках для гольфа и в свитере, обтягивавшем его худенькую грудь. Мальчик сидел на ковре среди раскиданных вокруг игрушек, в числе которых были большой заводной пароход и автомобили, в точности имитирующие лимузины различных марок. В минуту вторжения Мегрэ маленький американец держал на коленях книжку с картинками и с интересом перелистывал ее; рассеянно взглянув на посетителя, он снова склонил голову над страницей.
Описывая эту сцену своей жене, Мегрэ передавал ее приблизительно так:
— Она сказала: «Ю уи ю уи уэл» или что-то вроде этого. А я, чтобы выиграть время, быстрр проговорил: «Надеюсь, я действительно нахожусь в номере, занимаемом мистером Освальдом Джоном Кларком?..» Она опять забормотала: «Ю уи уи ю уи уи уэл» или что-то похожее. А я тем временем рассматривал мальчишку. Голова у него очень большая для шестилетнего ребенка, а волосы, как мне и говорили, рыжие, ну просто огненно-рыжие. Глаза такие же, как у Проспера Донжа, фиалкового цвета или же цвета летней сумеречной синевы. Худенькая, цыплячья шейка. Он что-то сказал по-английски своей бонне, глядя при этом на меня, а мне опять послышалось: «Ю уи ю уи уи уэл…» Очевидно, они оба недоумевали, зачем я к ним явился и почему торчу как пень посреди их гостиной. А я и сам хорошенько не знал, зачем пришел. В большой китайской вазе благоухали цветы, стоившие, вероятно, не одну сотню франков… В конце концов бонна встала. Положив свое рукоделие на кресло, она сняла телефонную трубку и что-то проговорила в нее. «Ты, малыш, не понимаешь по-французски?» — спросил я мальчика. Он молчал и не сводил с меня недоверчивого взгляда. Через минуту в номер вошел служащий отеля в узеньком пиджачке. Бонна что-то спросила его. Тогда он обратился ко мне: «Она спрашивает, что вам угодно». — «Мне нужно повидать мистера Кларка…» — «Его нет в номере… Она говорит, что, вероятно, он внизу…» — «Благодарю вас…»
Ну, вот и все. Мегрэ хотелось посмотреть на Тедди Кларка, и он увидел его. Затем он спустился по лестнице, думая о Проспере, запертом в одиночную камеру тюрьмы Сантэ. Машинально, не отдавая себе в том отчета, он из холла спустился в дансинг и, так как его кружку еще не убрали со столика, сел на свое место.
Мегрэ устал и был сейчас в хорошо знакомом ему состоянии, походившем на дремоту, сквозь которую он замечал, однако, все, что происходит вокруг, но как-то туманно, отвлеченно, словно картину вне времени и пространства.
Он увидел, что к Эллен Дерромен подошел рассыльный и что-то коротко сказал ей. Она встала и направилась к телефонной кабинке, где пробыла очень недолго.
Выйдя из кабинки, она отыскала взглядом Мегрэ, потом вернулась к Кларку и вполголоса что-то сообщила ему, по-прежнему глядя на комиссара.
В эту минуту Мегрэ ясно почувствовал, что сейчас случится неприятное происшествие, и понимал, что лучше всего уйти отсюда, и все-таки остался.
Если б его спросили, почему он остался, ему трудно было бы это объяснить. Сознание профессионального долга не обязывало его остаться. Какая же необходимость засиживаться в этом дансинге, где он совсем не на месте! Право, он и сам себе не мог бы это объяснить. Разве следователь, даже не посоветовавшись с ним, с Мегрэ, не арестовал Проспера Донжа? Разве он к тому же не запретил ему, Мегрэ, допрашивать американца?
Ведь это явно означало: — «Он человек не вашего круга… Вы не сможете его понять… Предоставьте это мне…»
И Мегрэ, который был и остался плебеем до мозга костей, чувствовал враждебность ко всему окружавшему его здесь.
Ну, была не была! Он остался. Он видел, что Кларк, в свою очередь, ищет его глазами, хмурит брови, потом что-то говорит своей спутнице (вероятно, просит ее посидеть пока одной за столиком) и встает с места. Только что начался новый танец. Вместо голубого по залу теперь разливался розовый свет. Лавируя между танцующими парами, американец пробрался к Мегрэ и встал перед ним в вызывающей позе.
Для Мегрэ, не понимавшего по-английски ни слова, речь мистера Кларка тоже свелась к немногим звукам:
— Уэл ю уэл уи уи уэл…
Но на этот раз тон был агрессивный, и видно было, что Кларк с трудом сдерживает гнев.
— Что вы говорите?
Американец разозлился еще больше.
Вечером жена сказала Мегрэ, покачивая головой:
— Признайся, что ты сделал это нарочно! Знаю я тебя, притворщик. Ты и ангела из себя выведешь…
Мегрэ не признался в злонамеренности, но глаза у него весело блестели. Да что такого он, в общем, сделал? Стоял перед янки, засунув руки в карманы пиджака, и в упор смотрел на своего собеседника, словно находил это зрелище забавным.
Ну разве скандал произошел по его вине? Он стоял и думал о Донже, о человеке, который сейчас сидит в тюрьме, а не танцует с очаровательной мисс Эллен. Она, должно быть, почувствовала, что назревает драматический инцидент, и двинулась к ним. Но прежде, чем она подошла, разъяренный мистер Кларк нанес Мегрэ удар в подбородок, выбросив кулак коротким, почти машинальным движением, как это делается в американских фильмах.
Две дамы, угощавшиеся чаем с пирожными за соседним столиком, вскочили с криком. Танцоры остановились.
Кларк же имел торжествующий вид. Он полагал, что теперь положение стало ясным и никаких комментариев не требует.
Мегрэ даже не поднес руку к подбородку. Слышен был звук удара по челюсти, но лицо комиссара оставалось бесстрастным, как будто ему дали щелчок.
В самом деле, хоть он и не имел никаких определенных намерений, но теперь был доволен поводом, который предоставил ему случай, и невольно улыбался, думая о негодующей физиономии следователя.
— Господа!.. Господа!..
Подбежал метрдотель, полагая, что пострадавший бросится на противника и сейчас начнется драка. Мисс Эллен с одной стороны, а какой-то танцор — с другой подхватили под руки мистера Кларка, пытаясь угомонить его, но он все кричал что-то по-английски.
— Что он говорит? — спокойно спросил Мегрэ.
— Это неважно!.. Господа, прошу вас… Убедительно прошу…
А Кларк все не умолкал.
— Что он говорит?
И тут, ко всеобщему удивлению, Мегрэ достал из кармана какие-то блестящие предметы и принялся небрежно играть ими. Хорошенькие дамочки с изумлением и страхом смотрели на пресловутые наручники, о которых они только слышали, но которых никогда не видели. Мегрэ сказал метрдотелю:
— Переведите, пожалуйста. Скажите этому господину, что я вынужден арестовать его за нанесение оскорбления представителю закона при исполнении им служебных обязанностей… Скажите еще, что, если он не склонен последовать за мной добровольно, я, к сожалению, должен буду надеть на него наручники…
Кларк и глазом не моргнул, не произнес ни слова, оттолкнул мисс Эллен, которая хотела было идти вместе с ним и попыталась взять его под руку. Не спросив в гардеробе ни своего пальто, ни шляпы, он двинулся вслед за комиссаром, и, когда они проходили через холл в сопровождении кучки любопытных, директор, увидев это шествие из своего кабинета, в ужасе всплеснул руками.
— Такси!.. Во Дворец правосудия.
Уже было темно. Они поднимались и спускались по лестницам, шли по бесконечным коридорам и наконец остановились у дверей кабинета господина Бонно. Мегрэ принял тогда смиренный и сокрушенный вид, хорошо знакомый госпоже Мегрэ и приводивший ее в негодование.
— Весьма огорчен, господин следователь… Но я вынужден был, к великому моему сожалению, арестовать мистера Кларка, находящегося здесь…
Следователь не мог угадать правды. Он предположил, что Мегрэ заподозрил американца в убийстве жены и ночного швейцара отеля «Мажестик».
— Позвольте! Позвольте! На основании какого ордера вы разрешили себе…
В ответ послышалась возмущенная тирада Кларка, а Мегрэ, не понимавшему в ней ни слова, слышалось только какое-то кваканье.
— Что он говорит?
Бедняга следователь, нахмурив брови и сморщив лоб, тщетно пытался при своих слабых познаниях в английском языке уловить смысл произносимых фраз. Он что-то сказал, в свою очередь, и послал секретаря за другим секретарем, зачастую служившим переводчиком.
— Что он говорит? — бормотал время от времени Мегрэ.
И Кларк, которого эти слова приводили в бешенство, сжимая кулаки, передразнивал его:
— Чтоу он говрит?.. Чтоу он говрит?..
За сим следовала новая тирада на английском языке.
В дверь прошмыгнул переводчик, низенький и лысый робкий человек, на лице которого было написано обезоруживающее смирение.
— Он говорит, что является гражданином Соединенных Штатов и не потерпит, чтобы полицейские…
По тону мистера Кларка можно было предположить, что он питает глубочайшее презрение к полиции.
— …чтобы полицейские постоянно ходили за ним по пятам… Он утверждает, что за ним повсюду следует наш инспектор…
— Это верно господин комиссар?
— Должно быть, верно, господин следователь.
— …Он утверждает, что другой инспектор ходит за мисс Эллен…
— Вполне возможно…
— …А вы в отсутствие мистера Кларка вторглись в занимаемый им номер…
— Я вежливо постучался и самым вежливым образом спросил у почтенной особы, находившейся там, могу ли я увидеть мистера Кларка… После чего я спустился вниз, в дансинг, выпить кружку пива… И тогда вышеуказанному мистеру Кларку заблагорассудилось ударить меня кулаком в подбородок…
Господин Бонно был удручен. И без того дело представлялось достаточно сложным. До сих пор удавалось избежать внимания прессы, но после стычки в дансинге журналисты, несомненно, начнут штурмовать Дворец правосудия и Уголовную полицию…
— Не понимаю, господин комиссар, как это могло случиться, что такой опытный человек, как вы, у которого за плечами двадцать пять лет службы…
Следователь едва не вспылил, так как Мегрэ, вместо того чтобы слушать его, играл какой-то бумажкой, достав ее из кармана. Это было письмо, написанное на голубоватой бумаге.
— Мистер Кларк, конечно, вышел за пределы дозволенного. Но тем не менее и вы не проявили тактичности, которой можно было ожидать от вас при данных обстоятельствах…
Есть! Мегрэ пришлось отвернуться, чтобы не выдать свою радость. Кларка действительно словно загипнотизировал клочок голубоватой бумаги, — американец подошел, протянул руку:
— Please…
Мегрэ как будто удивился, но отдал американцу листок, который держал в руке. Следователь, все менее понимавший, что происходит, заподозрил, однако, какую-то стратегическую хитрость со стороны комиссара.
Наконец Кларк подошел к переводчику и, показывая ему письмо, заговорил нетерпеливо и быстро.
— Что он говорит?
— Он заявляет, что узнал почерк своей жены, и спрашивает, каким образом у вас оказалось ее письмо…
— В чем тут дело, господин Мегрэ? — суровым тоном спросил следователь.
— Прошу извинить, господин следователь… Это документ, который мне сегодня вручили… Я хотел сообщить вам его содержание и приложить это письмо к материалам следствия… Весьма сожалею, что мистер Кларк завладел им раньше, чем…
А Кларк что-то бормотал, обращаясь к переводчику.
— Что он говорит? — спросил следователь, словно заразившись этим вопросом.
— Он просит меня перевести это письмо… И заявляет также, что, раз кто-то позволил себе рыться в вещах его жены, он принесет жалобу в свое посольство и что…
— Переведите…
Тогда Мегрэ, чувствуя, как у него напряжены нервы, принялся набивать табаком свою трубку, потом подошел к окну, за которым во влажном сумраке, словно звезды, мерцали газовые фонари, окруженные радужным ореолом.
Несчастный переводчик, у которого даже лысина покрылась испариной, принялся переводить письмо Мими к ее подруге Жижи и, замирая от испуга, каждую секунду спрашивал себя, хватит ли у него храбрости читать дальше. Следователь подошел к нему и стал читать через его плечо, но Кларк чрезвычайно решительным жестом отстранил его, пробормотав:
— Please…
Казалось, он стережет свое добро, боится, что у него отберут письмо, попытаются уничтожить его или будут пропускать фразу при переводе. Он указывал на некоторые слова пальцем, требовал точнейшего их перевода.
Потерпев неудачу, следователь присоединился к Мегрэ, который с деланным безразличием курил у окна.
— Вы нарочно это сделали, господин комиссар?
— Как же я мог предвидеть, что мистер Кларк даст мне кулаком по физиономии?
— Это письмо все объясняет!
— С откровеннейшим цинизмом.
Переводчик и Кларк стояли, склонившись над столом, на который лампа под зеленым абажуром отбрасывала неширокий круг света.
Наконец Кларк выпрямился и, ударив кулаком по столу, буркнул что-то вроде: «Damned!»
Затем он повел себя совсем иначе, чем можно было ожидать от него. Он не бушевал. Он ни на кого не смотрел. Черты его лица стали жесткими, взгляд неподвижным. Он долго стоял не шевелясь, а бедняга переводчик, казалось, готов был рассыпаться перед ним в извинениях. Затем американец обернулся, увидел стоявший в углу стул и, подойдя к нему, сел — словом, вел себя спокойно и просто, но в самой этой простоте было что-то трагическое.
Мегрэ, издали наблюдавший за ним, заметил, что у него над верхней губой выступили капельки пота. В эту минуту Кларк немного напоминал боксера, который получил сокрушительный удар, но в силу инерции еще держится на ногах и безотчетно ищет, за что ухватиться, прежде чем рухнуть всем своим обмякшим телом. В кабинете стояла глубокая тишина, слышно было, как в соседней комнате стрекочет пишущая машинка.
Кларк все не шевелился. Он сидел в своем углу и, упершись локтями в колени, уткнув подбородок в ладони, пристально смотрел на квадратные носки своих ботинок.
Долго царило томительное молчание, потом он глухо проворчал:
— Well!.. Well!..
Мегрэ шепотом спросил переводчика:
— Что он говорит?
— «Так!.. Так!..»
Для приличия следователь делал вид, что перебирает бумаги. Дым от трубки Мегрэ медленно расплывался в воздухе и как будто вытягивался в сторону лампы, единственного источника света.
— Well…
Несомненно, мыслями американец был далеко. Бог весть куда они привели его. Наконец он зашевелился. Каждый задавался вопросом, что Кларк сейчас сделает. Он вытащил из кармана массивный золотой портсигар, открыл его, достал сигарету; потом портсигар, сухо щелкнув, закрылся. Американец повернулся к переводчику:
— Please…
Ему понадобились спички. Переводчик не курил. Коробку спичек протянул комиссар. Кларк, беря ее, поднял голову и посмотрел на Мегрэ долгим многозначительным взглядом.
Наконец американец выпрямился и встал. Должно быть, он чувствовал себя опустошенным, и даже немного пошатывался… Но он был спокоен. Черты лица вновь стали неподвижны. Прежде всего он задал вопрос. Следователь посмотрел на Мегрэ, словно выжидал, какой ответ он даст.
— Мистер Кларк спрашивает, можно ли ему оставить письмо у себя.
— Лучше будет, если письмо сначала сфотографируют. Это можно сделать за несколько минут. Надо только отнести его наверх, в отдел криминалистики.
Кларку перевели. Он, по-видимому, понял и, подчинившись, протянул письмо секретарю, который и унес документ. Затем американец снова заговорил. Слушателям ужасно досадно было, что они ничего не понимают. Короткие диалоги казались бесконечными, и Мегрэ все время хотелось спросить: «Что он говорит?»
— Говорит, что прежде всего ему надо посоветоваться со своим солиситором, так как открытие, которое мистер Кларк сегодня сделал, для него полная неожиданность и оно все меняет…
Почему в эту минуту Мегрэ почувствовал волнение? Этот рослый и сильный малый, который три дня тому назад катался на карусели в обществе мисс Эллен и только что танцевал с нею танго в лучах голубоватого света, получил сейчас удар куда болезненнее, чем тот, которым он угостил комиссара… Однако же, как и Мегрэ, он лишь едва покачнулся… Выругался… Ударил кулаком по столу… Застыл на несколько минут в молчании.
— Well! Well!
Жаль, что они не могли понимать другу друга! Мегрэ охотно объяснился бы с ним.
— Что он говорит?
— Что теперь он назначает награду в тысячу долларов тому полицейскому, который найдет убийцу.
Пока секретарь переводил, Кларк смотрел на Мегрэ с таким выражением, словно хотел сказать: «Видите, я смелый игрок…»
— Переведите ему, что эта тысяча долларов, если мы ее заработаем, пойдет на нужды сиротского приюта для детей полицейских…
Удивительно! Теперь они словно соревновались в учтивости. Кларк выслушал перевод и уважительно склонил голову:
— Well…
Потом он снова заговорил, на этот раз почти что деловитым тоном.
— Он предполагает, хотя не хочет ничего предпринимать, не повидавшись со своим солиситором, что ему будет необходимо увидеться с этим человеком… с Проспером Донжем… Он спрашивает, можно ли получить на это разрешение…
Следователь, в свою очередь, ответил чопорным поклоном. Еще немного, и неприятный разговор кончился бы взаимными любезностями в дверях кабинета: «Прошу вас, проходите первым». «Нет уж, я вслед за вами…» «Да ни за что на свете!..»
Наконец Кларк задал несколько вопросов и часто поворачивался при этом в сторону Мегрэ.
— Он спрашивает, господин комиссар, чем кончится инцидент, имевший место в дансинге, когда он вас ударил кулаком, и будет ли это иметь последствия… Он не имеет представления, что могут повлечь за собой во Франции такие действия… В его стране…
— Да скажите ему, что я уж и позабыл об этой истории…
Следователь с беспокойством смотрел на дверь. Право, все шло слишком уж хорошо! И он опасался, что какой-нибудь новый инцидент нарушит драгоценную гармонию. Хоть бы поскорее сфотографировали письмо, а тогда…
Молчание. Все ждали. Больше говорить было не о чем. Кларк закурил новую сигарету, жестом попросив у Мегрэ спичек.
Наконец вернулся секретарь, принес обратно разоблачающий листок голубоватой бумаги.
— Готово, господин следователь. Можно?..
— Да, вручите это письмо мистеру Кларку…
Кларк осторожно всунул письмо в свой бумажник, бумажник положил в задний карман брюк и, позабыв, что пришел без шляпы, стал искать ее на стульях. Потом вспомнил, машинально улыбнулся и пожелал всем спокойной ночи.
Как только дверь за ним закрылась, ушел и переводчик. Господин Бонно кашлянул раза два-три, обошел вокруг письменного стола и стал перебирать бумаги, совсем ему не нужные.
— Гм… Вы как раз этого и добивались, господин комиссар?
— А вы как думаете, господин следователь?
— Мне кажется, я первым задал вам вопрос?
— Извините, пожалуйста… Ну, разумеется, добивался… Видите ли, у меня сложилось впечатление, что мистер Кларк в скором времени вступит во второй брак… А этот ребенок, в сущности, сын Проспера Донжа…
— Человека, который в настоящее время заключен в тюрьму по тягчайшему…
— …по тягчайшему обвинению. Разумеется, — подтвердил со вздохом Мегрэ. — А все-таки это его сын. Что ж я тут могу поделать?..
Он тоже машинально поискал свой котелок, оставленный в отеле «Мажестик», и ему было так неловко выйти из Дворца правосудия с непокрытой головой, что он поневоле взял такси, чтобы доехать до бульвара Ришар-Ленуар.
Кровоподтек на подбородке уже превратился в темный синяк, и госпожа Мегрэ сразу его заметила.
— Опять подрался! — укоризненно сказала она, подавая на стол. — И, конечно, потерял при этом котелок… Зачем ты, спрашивается, ввязываешься?
Мегрэ улыбался широкой, довольной улыбкой, вынимая из серебряного кольца свою салфетку.
На его глазах нарядные дамы входили в кабинку лифта — вероятно, они спускались в дансинг пить чай под музыку или танцевать. В воздухе разливались ароматы дорогих духов.
«Тут все на своих местах, — сказал мысленно Мегрэ, — одни на задворках, другие в гостиных и в ресторане. С одной стороны, клиенты, с другой, — прислуга…»
Мысль свою он выразил не совсем точно. Чего там! Вокруг него каждый действительно был на своем месте, делал то, что ему полагалось делать. Было нормально, например, что богатая иностранка пьет чай, покуривает сигаретки, а потом едет к портному на примерку. Нормально, что официант несет на подносе посуду, что горничная стелет постель, что лифтер нажимает кнопки подъемника.
Словом, каждый, пока он здесь, занимает какое-то положение, определенное для него раз и навсегда.
А вот если бы у него, Мегрэ, спросили, что он тут делает, как бы он ответил?
«Стараюсь, чтобы человека засадили в тюрьму, а может быть, даже отрубили ему голову…»
Что за чепуха! Сумятица в мыслях, вызванная, вероятно, слишком уж кричащей, наглой роскошью, царившей вокруг, этой атмосферой дансинга…
209… 207… 205… 203… Мегрэ секунду помедлил и постучался. Наклонившись к двери, он услышал детский голосок, что-то произнесший по-английски, потом донесшийся издали женский голос, по-видимому, предлагавший посетителю войти.
Он быстро прошел через маленькую переднюю и очутился в гостиной с тремя окнами, выходившими на Елисейские поля. Около одного из окон сидела за шитьем пожилая женщина, одетая в белый халат, как больничная сиделка. Это была бонна Гертруда Бормс, которая в очках казалась еще суровее, чем обычно.
Но Мегрэ интересовала совсем не она. Он внимательно смотрел на ее питомца, мальчугана лет шести в штанишках для гольфа и в свитере, обтягивавшем его худенькую грудь. Мальчик сидел на ковре среди раскиданных вокруг игрушек, в числе которых были большой заводной пароход и автомобили, в точности имитирующие лимузины различных марок. В минуту вторжения Мегрэ маленький американец держал на коленях книжку с картинками и с интересом перелистывал ее; рассеянно взглянув на посетителя, он снова склонил голову над страницей.
Описывая эту сцену своей жене, Мегрэ передавал ее приблизительно так:
— Она сказала: «Ю уи ю уи уэл» или что-то вроде этого. А я, чтобы выиграть время, быстрр проговорил: «Надеюсь, я действительно нахожусь в номере, занимаемом мистером Освальдом Джоном Кларком?..» Она опять забормотала: «Ю уи уи ю уи уи уэл» или что-то похожее. А я тем временем рассматривал мальчишку. Голова у него очень большая для шестилетнего ребенка, а волосы, как мне и говорили, рыжие, ну просто огненно-рыжие. Глаза такие же, как у Проспера Донжа, фиалкового цвета или же цвета летней сумеречной синевы. Худенькая, цыплячья шейка. Он что-то сказал по-английски своей бонне, глядя при этом на меня, а мне опять послышалось: «Ю уи ю уи уи уэл…» Очевидно, они оба недоумевали, зачем я к ним явился и почему торчу как пень посреди их гостиной. А я и сам хорошенько не знал, зачем пришел. В большой китайской вазе благоухали цветы, стоившие, вероятно, не одну сотню франков… В конце концов бонна встала. Положив свое рукоделие на кресло, она сняла телефонную трубку и что-то проговорила в нее. «Ты, малыш, не понимаешь по-французски?» — спросил я мальчика. Он молчал и не сводил с меня недоверчивого взгляда. Через минуту в номер вошел служащий отеля в узеньком пиджачке. Бонна что-то спросила его. Тогда он обратился ко мне: «Она спрашивает, что вам угодно». — «Мне нужно повидать мистера Кларка…» — «Его нет в номере… Она говорит, что, вероятно, он внизу…» — «Благодарю вас…»
Ну, вот и все. Мегрэ хотелось посмотреть на Тедди Кларка, и он увидел его. Затем он спустился по лестнице, думая о Проспере, запертом в одиночную камеру тюрьмы Сантэ. Машинально, не отдавая себе в том отчета, он из холла спустился в дансинг и, так как его кружку еще не убрали со столика, сел на свое место.
Мегрэ устал и был сейчас в хорошо знакомом ему состоянии, походившем на дремоту, сквозь которую он замечал, однако, все, что происходит вокруг, но как-то туманно, отвлеченно, словно картину вне времени и пространства.
Он увидел, что к Эллен Дерромен подошел рассыльный и что-то коротко сказал ей. Она встала и направилась к телефонной кабинке, где пробыла очень недолго.
Выйдя из кабинки, она отыскала взглядом Мегрэ, потом вернулась к Кларку и вполголоса что-то сообщила ему, по-прежнему глядя на комиссара.
В эту минуту Мегрэ ясно почувствовал, что сейчас случится неприятное происшествие, и понимал, что лучше всего уйти отсюда, и все-таки остался.
Если б его спросили, почему он остался, ему трудно было бы это объяснить. Сознание профессионального долга не обязывало его остаться. Какая же необходимость засиживаться в этом дансинге, где он совсем не на месте! Право, он и сам себе не мог бы это объяснить. Разве следователь, даже не посоветовавшись с ним, с Мегрэ, не арестовал Проспера Донжа? Разве он к тому же не запретил ему, Мегрэ, допрашивать американца?
Ведь это явно означало: — «Он человек не вашего круга… Вы не сможете его понять… Предоставьте это мне…»
И Мегрэ, который был и остался плебеем до мозга костей, чувствовал враждебность ко всему окружавшему его здесь.
Ну, была не была! Он остался. Он видел, что Кларк, в свою очередь, ищет его глазами, хмурит брови, потом что-то говорит своей спутнице (вероятно, просит ее посидеть пока одной за столиком) и встает с места. Только что начался новый танец. Вместо голубого по залу теперь разливался розовый свет. Лавируя между танцующими парами, американец пробрался к Мегрэ и встал перед ним в вызывающей позе.
Для Мегрэ, не понимавшего по-английски ни слова, речь мистера Кларка тоже свелась к немногим звукам:
— Уэл ю уэл уи уи уэл…
Но на этот раз тон был агрессивный, и видно было, что Кларк с трудом сдерживает гнев.
— Что вы говорите?
Американец разозлился еще больше.
Вечером жена сказала Мегрэ, покачивая головой:
— Признайся, что ты сделал это нарочно! Знаю я тебя, притворщик. Ты и ангела из себя выведешь…
Мегрэ не признался в злонамеренности, но глаза у него весело блестели. Да что такого он, в общем, сделал? Стоял перед янки, засунув руки в карманы пиджака, и в упор смотрел на своего собеседника, словно находил это зрелище забавным.
Ну разве скандал произошел по его вине? Он стоял и думал о Донже, о человеке, который сейчас сидит в тюрьме, а не танцует с очаровательной мисс Эллен. Она, должно быть, почувствовала, что назревает драматический инцидент, и двинулась к ним. Но прежде, чем она подошла, разъяренный мистер Кларк нанес Мегрэ удар в подбородок, выбросив кулак коротким, почти машинальным движением, как это делается в американских фильмах.
Две дамы, угощавшиеся чаем с пирожными за соседним столиком, вскочили с криком. Танцоры остановились.
Кларк же имел торжествующий вид. Он полагал, что теперь положение стало ясным и никаких комментариев не требует.
Мегрэ даже не поднес руку к подбородку. Слышен был звук удара по челюсти, но лицо комиссара оставалось бесстрастным, как будто ему дали щелчок.
В самом деле, хоть он и не имел никаких определенных намерений, но теперь был доволен поводом, который предоставил ему случай, и невольно улыбался, думая о негодующей физиономии следователя.
— Господа!.. Господа!..
Подбежал метрдотель, полагая, что пострадавший бросится на противника и сейчас начнется драка. Мисс Эллен с одной стороны, а какой-то танцор — с другой подхватили под руки мистера Кларка, пытаясь угомонить его, но он все кричал что-то по-английски.
— Что он говорит? — спокойно спросил Мегрэ.
— Это неважно!.. Господа, прошу вас… Убедительно прошу…
А Кларк все не умолкал.
— Что он говорит?
И тут, ко всеобщему удивлению, Мегрэ достал из кармана какие-то блестящие предметы и принялся небрежно играть ими. Хорошенькие дамочки с изумлением и страхом смотрели на пресловутые наручники, о которых они только слышали, но которых никогда не видели. Мегрэ сказал метрдотелю:
— Переведите, пожалуйста. Скажите этому господину, что я вынужден арестовать его за нанесение оскорбления представителю закона при исполнении им служебных обязанностей… Скажите еще, что, если он не склонен последовать за мной добровольно, я, к сожалению, должен буду надеть на него наручники…
Кларк и глазом не моргнул, не произнес ни слова, оттолкнул мисс Эллен, которая хотела было идти вместе с ним и попыталась взять его под руку. Не спросив в гардеробе ни своего пальто, ни шляпы, он двинулся вслед за комиссаром, и, когда они проходили через холл в сопровождении кучки любопытных, директор, увидев это шествие из своего кабинета, в ужасе всплеснул руками.
— Такси!.. Во Дворец правосудия.
Уже было темно. Они поднимались и спускались по лестницам, шли по бесконечным коридорам и наконец остановились у дверей кабинета господина Бонно. Мегрэ принял тогда смиренный и сокрушенный вид, хорошо знакомый госпоже Мегрэ и приводивший ее в негодование.
— Весьма огорчен, господин следователь… Но я вынужден был, к великому моему сожалению, арестовать мистера Кларка, находящегося здесь…
Следователь не мог угадать правды. Он предположил, что Мегрэ заподозрил американца в убийстве жены и ночного швейцара отеля «Мажестик».
— Позвольте! Позвольте! На основании какого ордера вы разрешили себе…
В ответ послышалась возмущенная тирада Кларка, а Мегрэ, не понимавшему в ней ни слова, слышалось только какое-то кваканье.
— Что он говорит?
Бедняга следователь, нахмурив брови и сморщив лоб, тщетно пытался при своих слабых познаниях в английском языке уловить смысл произносимых фраз. Он что-то сказал, в свою очередь, и послал секретаря за другим секретарем, зачастую служившим переводчиком.
— Что он говорит? — бормотал время от времени Мегрэ.
И Кларк, которого эти слова приводили в бешенство, сжимая кулаки, передразнивал его:
— Чтоу он говрит?.. Чтоу он говрит?..
За сим следовала новая тирада на английском языке.
В дверь прошмыгнул переводчик, низенький и лысый робкий человек, на лице которого было написано обезоруживающее смирение.
— Он говорит, что является гражданином Соединенных Штатов и не потерпит, чтобы полицейские…
По тону мистера Кларка можно было предположить, что он питает глубочайшее презрение к полиции.
— …чтобы полицейские постоянно ходили за ним по пятам… Он утверждает, что за ним повсюду следует наш инспектор…
— Это верно господин комиссар?
— Должно быть, верно, господин следователь.
— …Он утверждает, что другой инспектор ходит за мисс Эллен…
— Вполне возможно…
— …А вы в отсутствие мистера Кларка вторглись в занимаемый им номер…
— Я вежливо постучался и самым вежливым образом спросил у почтенной особы, находившейся там, могу ли я увидеть мистера Кларка… После чего я спустился вниз, в дансинг, выпить кружку пива… И тогда вышеуказанному мистеру Кларку заблагорассудилось ударить меня кулаком в подбородок…
Господин Бонно был удручен. И без того дело представлялось достаточно сложным. До сих пор удавалось избежать внимания прессы, но после стычки в дансинге журналисты, несомненно, начнут штурмовать Дворец правосудия и Уголовную полицию…
— Не понимаю, господин комиссар, как это могло случиться, что такой опытный человек, как вы, у которого за плечами двадцать пять лет службы…
Следователь едва не вспылил, так как Мегрэ, вместо того чтобы слушать его, играл какой-то бумажкой, достав ее из кармана. Это было письмо, написанное на голубоватой бумаге.
— Мистер Кларк, конечно, вышел за пределы дозволенного. Но тем не менее и вы не проявили тактичности, которой можно было ожидать от вас при данных обстоятельствах…
Есть! Мегрэ пришлось отвернуться, чтобы не выдать свою радость. Кларка действительно словно загипнотизировал клочок голубоватой бумаги, — американец подошел, протянул руку:
— Please…
Мегрэ как будто удивился, но отдал американцу листок, который держал в руке. Следователь, все менее понимавший, что происходит, заподозрил, однако, какую-то стратегическую хитрость со стороны комиссара.
Наконец Кларк подошел к переводчику и, показывая ему письмо, заговорил нетерпеливо и быстро.
— Что он говорит?
— Он заявляет, что узнал почерк своей жены, и спрашивает, каким образом у вас оказалось ее письмо…
— В чем тут дело, господин Мегрэ? — суровым тоном спросил следователь.
— Прошу извинить, господин следователь… Это документ, который мне сегодня вручили… Я хотел сообщить вам его содержание и приложить это письмо к материалам следствия… Весьма сожалею, что мистер Кларк завладел им раньше, чем…
А Кларк что-то бормотал, обращаясь к переводчику.
— Что он говорит? — спросил следователь, словно заразившись этим вопросом.
— Он просит меня перевести это письмо… И заявляет также, что, раз кто-то позволил себе рыться в вещах его жены, он принесет жалобу в свое посольство и что…
— Переведите…
Тогда Мегрэ, чувствуя, как у него напряжены нервы, принялся набивать табаком свою трубку, потом подошел к окну, за которым во влажном сумраке, словно звезды, мерцали газовые фонари, окруженные радужным ореолом.
Несчастный переводчик, у которого даже лысина покрылась испариной, принялся переводить письмо Мими к ее подруге Жижи и, замирая от испуга, каждую секунду спрашивал себя, хватит ли у него храбрости читать дальше. Следователь подошел к нему и стал читать через его плечо, но Кларк чрезвычайно решительным жестом отстранил его, пробормотав:
— Please…
Казалось, он стережет свое добро, боится, что у него отберут письмо, попытаются уничтожить его или будут пропускать фразу при переводе. Он указывал на некоторые слова пальцем, требовал точнейшего их перевода.
Потерпев неудачу, следователь присоединился к Мегрэ, который с деланным безразличием курил у окна.
— Вы нарочно это сделали, господин комиссар?
— Как же я мог предвидеть, что мистер Кларк даст мне кулаком по физиономии?
— Это письмо все объясняет!
— С откровеннейшим цинизмом.
Переводчик и Кларк стояли, склонившись над столом, на который лампа под зеленым абажуром отбрасывала неширокий круг света.
Наконец Кларк выпрямился и, ударив кулаком по столу, буркнул что-то вроде: «Damned!»
Затем он повел себя совсем иначе, чем можно было ожидать от него. Он не бушевал. Он ни на кого не смотрел. Черты его лица стали жесткими, взгляд неподвижным. Он долго стоял не шевелясь, а бедняга переводчик, казалось, готов был рассыпаться перед ним в извинениях. Затем американец обернулся, увидел стоявший в углу стул и, подойдя к нему, сел — словом, вел себя спокойно и просто, но в самой этой простоте было что-то трагическое.
Мегрэ, издали наблюдавший за ним, заметил, что у него над верхней губой выступили капельки пота. В эту минуту Кларк немного напоминал боксера, который получил сокрушительный удар, но в силу инерции еще держится на ногах и безотчетно ищет, за что ухватиться, прежде чем рухнуть всем своим обмякшим телом. В кабинете стояла глубокая тишина, слышно было, как в соседней комнате стрекочет пишущая машинка.
Кларк все не шевелился. Он сидел в своем углу и, упершись локтями в колени, уткнув подбородок в ладони, пристально смотрел на квадратные носки своих ботинок.
Долго царило томительное молчание, потом он глухо проворчал:
— Well!.. Well!..
Мегрэ шепотом спросил переводчика:
— Что он говорит?
— «Так!.. Так!..»
Для приличия следователь делал вид, что перебирает бумаги. Дым от трубки Мегрэ медленно расплывался в воздухе и как будто вытягивался в сторону лампы, единственного источника света.
— Well…
Несомненно, мыслями американец был далеко. Бог весть куда они привели его. Наконец он зашевелился. Каждый задавался вопросом, что Кларк сейчас сделает. Он вытащил из кармана массивный золотой портсигар, открыл его, достал сигарету; потом портсигар, сухо щелкнув, закрылся. Американец повернулся к переводчику:
— Please…
Ему понадобились спички. Переводчик не курил. Коробку спичек протянул комиссар. Кларк, беря ее, поднял голову и посмотрел на Мегрэ долгим многозначительным взглядом.
Наконец американец выпрямился и встал. Должно быть, он чувствовал себя опустошенным, и даже немного пошатывался… Но он был спокоен. Черты лица вновь стали неподвижны. Прежде всего он задал вопрос. Следователь посмотрел на Мегрэ, словно выжидал, какой ответ он даст.
— Мистер Кларк спрашивает, можно ли ему оставить письмо у себя.
— Лучше будет, если письмо сначала сфотографируют. Это можно сделать за несколько минут. Надо только отнести его наверх, в отдел криминалистики.
Кларку перевели. Он, по-видимому, понял и, подчинившись, протянул письмо секретарю, который и унес документ. Затем американец снова заговорил. Слушателям ужасно досадно было, что они ничего не понимают. Короткие диалоги казались бесконечными, и Мегрэ все время хотелось спросить: «Что он говорит?»
— Говорит, что прежде всего ему надо посоветоваться со своим солиситором, так как открытие, которое мистер Кларк сегодня сделал, для него полная неожиданность и оно все меняет…
Почему в эту минуту Мегрэ почувствовал волнение? Этот рослый и сильный малый, который три дня тому назад катался на карусели в обществе мисс Эллен и только что танцевал с нею танго в лучах голубоватого света, получил сейчас удар куда болезненнее, чем тот, которым он угостил комиссара… Однако же, как и Мегрэ, он лишь едва покачнулся… Выругался… Ударил кулаком по столу… Застыл на несколько минут в молчании.
— Well! Well!
Жаль, что они не могли понимать другу друга! Мегрэ охотно объяснился бы с ним.
— Что он говорит?
— Что теперь он назначает награду в тысячу долларов тому полицейскому, который найдет убийцу.
Пока секретарь переводил, Кларк смотрел на Мегрэ с таким выражением, словно хотел сказать: «Видите, я смелый игрок…»
— Переведите ему, что эта тысяча долларов, если мы ее заработаем, пойдет на нужды сиротского приюта для детей полицейских…
Удивительно! Теперь они словно соревновались в учтивости. Кларк выслушал перевод и уважительно склонил голову:
— Well…
Потом он снова заговорил, на этот раз почти что деловитым тоном.
— Он предполагает, хотя не хочет ничего предпринимать, не повидавшись со своим солиситором, что ему будет необходимо увидеться с этим человеком… с Проспером Донжем… Он спрашивает, можно ли получить на это разрешение…
Следователь, в свою очередь, ответил чопорным поклоном. Еще немного, и неприятный разговор кончился бы взаимными любезностями в дверях кабинета: «Прошу вас, проходите первым». «Нет уж, я вслед за вами…» «Да ни за что на свете!..»
Наконец Кларк задал несколько вопросов и часто поворачивался при этом в сторону Мегрэ.
— Он спрашивает, господин комиссар, чем кончится инцидент, имевший место в дансинге, когда он вас ударил кулаком, и будет ли это иметь последствия… Он не имеет представления, что могут повлечь за собой во Франции такие действия… В его стране…
— Да скажите ему, что я уж и позабыл об этой истории…
Следователь с беспокойством смотрел на дверь. Право, все шло слишком уж хорошо! И он опасался, что какой-нибудь новый инцидент нарушит драгоценную гармонию. Хоть бы поскорее сфотографировали письмо, а тогда…
Молчание. Все ждали. Больше говорить было не о чем. Кларк закурил новую сигарету, жестом попросив у Мегрэ спичек.
Наконец вернулся секретарь, принес обратно разоблачающий листок голубоватой бумаги.
— Готово, господин следователь. Можно?..
— Да, вручите это письмо мистеру Кларку…
Кларк осторожно всунул письмо в свой бумажник, бумажник положил в задний карман брюк и, позабыв, что пришел без шляпы, стал искать ее на стульях. Потом вспомнил, машинально улыбнулся и пожелал всем спокойной ночи.
Как только дверь за ним закрылась, ушел и переводчик. Господин Бонно кашлянул раза два-три, обошел вокруг письменного стола и стал перебирать бумаги, совсем ему не нужные.
— Гм… Вы как раз этого и добивались, господин комиссар?
— А вы как думаете, господин следователь?
— Мне кажется, я первым задал вам вопрос?
— Извините, пожалуйста… Ну, разумеется, добивался… Видите ли, у меня сложилось впечатление, что мистер Кларк в скором времени вступит во второй брак… А этот ребенок, в сущности, сын Проспера Донжа…
— Человека, который в настоящее время заключен в тюрьму по тягчайшему…
— …по тягчайшему обвинению. Разумеется, — подтвердил со вздохом Мегрэ. — А все-таки это его сын. Что ж я тут могу поделать?..
Он тоже машинально поискал свой котелок, оставленный в отеле «Мажестик», и ему было так неловко выйти из Дворца правосудия с непокрытой головой, что он поневоле взял такси, чтобы доехать до бульвара Ришар-Ленуар.
Кровоподтек на подбородке уже превратился в темный синяк, и госпожа Мегрэ сразу его заметила.
— Опять подрался! — укоризненно сказала она, подавая на стол. — И, конечно, потерял при этом котелок… Зачем ты, спрашивается, ввязываешься?
Мегрэ улыбался широкой, довольной улыбкой, вынимая из серебряного кольца свою салфетку.
Глава 8
Когда Мегрэ дремлет
Тут тоже было неплохо! Сесть поудобнее за письменный стол, за спиной гудит пламя в затопленной печке, слева окно, в котором от утреннего холодка запотели стекла, прямо перед глазами — камин в стиле Луи-Филиппа, и на каминной полке черного мрамора — часы, где остановившиеся стрелки уже двадцать лет показывают двенадцать часов; на стене в черной рамке с позолотой — групповая фотография, и на ней запечатлены невероятно усатые господа с бородками клинышком, в сюртуках и цилиндрах, — товарищество секретарей комиссариата в те времена, когда Мегрэ было двадцать четыре года! На письменном столе в подставке выстроены по росту четыре трубки.
«Миллиардерша-американка удушена в подвалах отеля „Мажестик“.
Таков был заголовок, развернутый по всей первой полосе вчерашнего номера вечерней газеты. Разумеется, для журналистов все американки миллиардерши. И еще веселее усмехнулся Мегрэ, когда увидел свой собственный портрет, на котором он в пальто и в котелке, с трубкой в зубах, наклонился над чем-то, невидимым зрителю.
«Миллиардерша-американка удушена в подвалах отеля „Мажестик“.
Таков был заголовок, развернутый по всей первой полосе вчерашнего номера вечерней газеты. Разумеется, для журналистов все американки миллиардерши. И еще веселее усмехнулся Мегрэ, когда увидел свой собственный портрет, на котором он в пальто и в котелке, с трубкой в зубах, наклонился над чем-то, невидимым зрителю.