Жорж Сименон
«В подвалах отеля Мажестик»
Глава 1
Лопнувшая шина
Стукнула дверца машины. Так всегда начиналось утро. Мотор продолжал гудеть. Вероятно, Шарлотта прощалась за руку с шофером. Затем такси отъехало. Шаги на крыльце. Скрежет ключа. Щелкнул выключатель.
В кухне чиркнули спичкой, и под конфоркой плиты с шипением вспыхнул газ.
Медленно, тяжелым шагом — недаром всю ночь пришлось провести на ногах — Шарлотта поднялась по новым, еще не стершимся ступеням лестницы. Бесшумно вошла в спальню. Опять щелкнул выключатель. Зажглась лампочка, прикрытая вместо абажура розовым платком с деревянными шариками по углам.
Проспер Донж все не открывал глаза. Шарлотта разделась перед зеркальным шкафом, расссматривая свое отражение. Сняв пояс и лифчик, она вздохнула с облегчением. У нее были розовые пышные телеса, как у рубенсовских моделей, но она всегда отчаянно затягивалась. Раздевшись догола, она принялась растирать свои толстые бока, где остались красные следы.
У Шарлотты была весьма неприятная манера: забираясь на кровать, она сначала становилась коленями на край матраца, и вся постель перегибалась в ее сторону.
— Пора тебе, Проспер!
Он поднимался, а Шарлотта живо залезала на его место в нагревшуюся впадинку тюфяка и, натянув одеяло до самых глаз, застывала неподвижно.
— Идет дождь? — спросил он, открывая кран в умывальнике.
Шарлотта что-то буркнула в ответ. Но, в сущности, вопрос не имел большого значения. Хуже было то, что вода для бритья текла ледяная. Неподалеку с грохотом пробегали поезда.
Проспер Донж торопливо оделся. Шарлотта время от времени уныло вздыхала, потому что не могла уснуть при свете. Когда Проспер уже взялся за скобку двери, а другую руку протянул к выключателю, послышался ее сонный голос:
— Не забудь зайти сделать взнос за приемник.
Кофе, поставленный на конфорку газовой плиты, был горячим, слишком горячим. Проспер выпил его стоя, не присаживаясь к столу. Потом машинально, как всякий, кто привык в один и тот же час делать одни и те же движения, обмотал вокруг шеи вязаный шарф, надел пальто и фуражку.
Наконец он вывел на улицу велосипед, стоявший в коридоре.
Как всегда в этот час, на него пахнуло холодной сыростью; тротуары казались мокрыми, хотя дождя не было, и для людей, спавших за закрытыми ставнями, день обещал быть солнечным и теплым.
Улица, окаймленная маленькими домиками с маленькими садиками, спускалась по крутому склону. Между деревьями мелькали где-то внизу, точно в пропасти, огни Парижа.
Ночь уже прошла. Утро еще не наступило. Кругом была сиреневая мгла. Кое-где уже светились окна. Перед опущенным железнодорожным шлагбаумом Проспер Донж притормозил велосипед и провел его через боковой проход.
За мостом Сен-Клу он повернул налево. Буксирный пароходик, тащивший за собой длинную цепочку барж, гудел изо всей мочи, требуя, чтобы ему открыли шлюз.
Булонский лес… Озера, в которых отражалось уже побледневшее небо, пробуждавшиеся лебеди…
Подъезжая к заставе Дофины, Донж вдруг почувствовал что-то твердое под колесами велосипеда. Проехав еще несколько метров, он соскочил на землю и убедился, что на заднем колесе лопнула шина.
Он поглядел на циферблат ручных часов. Было без десяти шесть. Дальше он двинулся пешком, подталкивая велосипед; он шел быстро, на холоде от дыхания вился около губ легкий пар, в груди горело от быстрой ходьбы.
Авеню Фош… Во всех особняках ставни заперты… На аллее для верховой езды гарцует на коне офицер в высоком чине, за ним трусит рысцой ординарец…
Вот и посветлевший пролет Триумфальной арки… Проспер прибавил шагу. Ему стало по-настоящему жарко…
Как раз на углу Елисейских полей полицейский в пелерине, стоявший у газетного киоска, бросил ему:
— Шина лопнула?
Проспер утвердительно кивнул головой. Осталось еще метров триста. На левой стороне — отель «Мажестик». Все ставни заперты. Свет фонарей почти незаметен.
Свернуть на улицу Берри, потом на улицу Понтье. Там уже открыт маленький бар. А через два дома — дверь, которую прохожие никогда не замечают: служебный вход в отель «Мажестик». Оттуда вышел какой-то мужчина в сером пальто; чувствовалось, что под пальто на нем фрак. Он шел с непокрытой головой, прилизанные волосы были склеены лаком, и Просперу Донжу показалось, что это танцор Зебио.
Он мог бы проверить свою догадку, заглянув в бар, но такая мысль ему и в голову не пришла. Подталкивая велосипед, он вошел в длинный серый коридор, где горела одинокая лампочка. Перед контрольными часами он остановился, чтобы отметить время прихода, просунул в отверстие автомата фишку со своим номером — 67 и поглядел на циферблат: стрелка показывала десять минут седьмого. В аппарате щелкнуло.
Отныне раз навсегда установлено, что он вошел в отель «Мажестик» в шесть часов десять минут утра, на десять минут позднее, чем обычно.
Таковы были по крайней мере официальные показания Проспера Донжа, ведавшего кафетерием в роскошном отеле на Елисейских полях.
Впоследствии он утверждал, что вел себя в то утро так же, как всегда.
В этот час обширные подвалы со сложной сетью коридоров, с многочисленными дверьми, со стенами, выкрашенными в серый цвет, как коридоры в трюме грузового парохода, были безлюдны. Сквозь застекленные перегородки кое-где пробивались желтоватые лучи слабых лампочек, составлявших ночное освещение.
Все было застеклено: и помещения кухни и кондитерское отделение. Против них, с правой стороны, находилась комната, которую называли «курьерской столовой»; там кормили высший персонал, а также горничных и шоферов-личных слуг клиентов отеля.
Дальше была столовая низшего персонала с длинными столами некрашеного дерева и скамейками, похожими на школьные.
Наконец, возвышаясь надо всеми отделениями, как капитанская рубка на корабле, сверкала застекленная клетка, где помещался счетовод, обязанный отмечать все, что отпускалось из кухни.
Когда Проспер Донж открыл дверь кафетерия, ему показалось, что кто-то поднимается по узкой лестнице, которая вела на верхние этажи, но он не обратил на это внимания. По крайней мере, так он заявлял впоследствии в своих показаниях.
Так же, как это делала Шарлотта, войдя в их домик, он чиркнул спичкой, и с шипением — ф-ф-ш — зажегся газ под самой маленькой кофеваркой, той, которую пускали в ход первой — для редких клиентов, встававших спозаранку.
Лишь после этого он направился по одному из коридоров в раздевальню, довольно большую комнату, где было несколько умывальников, тусклое зеркало, а по стенам выстроились высокие и узкие металлические шкафы, помеченные номерами.
Проспер открыл своим ключом шкаф № 67, повесил туда пальто, шарф, фуражку, потом надел другие ботинки, так как на работе предпочитал носить более удобную обувь — штиблеты с резинкой. Затем облекся в белую куртку.
Прошло еще несколько минут… В половине седьмого подвалы оживали…
Наверху все спали, кроме ночного швейцара, который сидел в пустынном холле, ожидая своего сменщика.
Из кофеварки раздался свисток. Проспер Донж налил чашку кофе и понес ее наверх по лестнице, похожей на те таинственные лестницы, которые устроены за кулисами театров и приводят в самые неожиданные места.
Толкнув узкую дверь, он очутился в холле, около гардеробной; никто бы не заметил этой двери, скрытой большим зеркалом.
— Кофе! — возвестил он, поставив чашку на барьер гардероба. — Как дела?
— Помаленьку, — буркнул подошедший швейцар.
Проспер Донж спустился в подвал. Пришли три его помощницы — «три толстухи», как их называли. Все три — простолюдинки, ширококостные, уродливые; одна совсем старая и злая. Они уже принялись за работу и шумно полоскали в мойке чашки и блюдца.
А Проспер Донж, как и каждый день, выстраивал по росту серебряные кофейники — на одну чашку, на две чашки, на три чашки, а за ними шеренгу молочников, шеренгу чайников…
В застекленной клетке он заметил растрепанную голову Жана Рамюэля.
«Гляди-ка, опять здесь ночевал», — подумал он.
За последнее время счетовод Рамюэль раза три-четыре ночевал в отеле, вместо того чтобы добираться к себе домой, — он жил где-то за Монпарнасом.
В принципе запрещалось ночевать в отеле. В конце коридора, около двери, которая вела во второй подвал, служивший винным погребом, имелась комната с тремя-четырьмя койками, но они предназначались для персонала, нуждавшегося в отдыхе между горячими часами работы.
Проспер Донж в знак приветствия помахал Рамюэлю рукой, тот ответил таким же неопределенным жестом.
Затем возвратился с Центрального рынка огромный, величественный шеф-повар, привез целый грузовик провианта. Машина остановилась на улице Понтье, и рабочие принялись ее разгружать.
В половине восьмого по меньшей мере тридцать человек суетилось в подвалах «Мажестика»; уже раздавались звонки, спускались, останавливались и поднимались маленькие лифты для подносов с кушаньями, а Рамюэль накалывал на железные стержни, выстроенные на его конторке, белые, голубые и розовые талоны.
В этот час вставал на свой пост в холле дневной швейцар в голубой ливрее, а курьер, ведавший почтой, сортировал ее в своей клетушке. Должно быть, на Елисейских полях светило солнце, но в подвалах «Мажестика» чувствовалось только, как проезжают тяжелые автобусы, сотрясая застекленные перегородки.
В девять часов с минутами (для точности скажем, в девять часов четыре минуты, как это удалось установить) Проспер Донж вышел из кафетерия и уже через несколько секунд был в раздевалке.
— Я забыл в кармане пальто носовой платок, — объяснил он на допросе.
Как бы там ни было, он оказался один в комнате с металлическими шкафами. Открывал ли он свой шкаф? Неизвестно — свидетелей не было. Возможно, что он действительно взял носовой платок.
Шкафов было не сто, а ровно девяносто два, и все они были пронумерованы. Пять последних шкафов стояли пустыми.
Почему Просперу Донжу вздумалось открывать шкаф 89, не имевший хозяина н.поэтому не запертый на ключ?
— Машинально… — утверждал он. — Дверца была приотворена… И я, не раздумывая, ее открыл…
А в этом шкафу оказалось мертвое тело, которое втолкнули туда стоймя, и оно там осело. Это был труп женщины лет тридцати, очень белокурой (несомненно, крашеной блондинки), одетой в черное платье из тонкой шерсти.
Проспер Донж не закричал. Весь бледный, он подошел к застекленной клетке Рамюэля и, наклонившись к окошечку, сказал:
— Идите скорее… Посмотрите…
Счетовод пошел с ним.
— Стойте тут, Проспер… Никого не впускайте. Рамюэль бросился к лестнице, вбежал в холл, увидел швейцара, разговаривавшего с шофером.
— Директор пришел?
Швейцар дернул подбородком, указывая на директорский кабинет.
У вращающейся двери Мегрэ уже собрался было выколотить трубку о каблук ботинка, но раздумал и, пожав плечами, снова зажал ее в зубах. Трудно отказаться от первой утренней трубки, самой приятной за день.
— Директор ожидает вас, господин комиссар…
В холле еще не было оживления. Только приезжий англичанин что-то обсуждал с курьером, да, держа в руках шляпную картонку, прохаживалась взад и вперед девочка-подросток с тонкими и длинными, как у кузнечика, ножками — должно быть, принесла заказ от шляпницы.
Мегрэ вошел в кабинет директора, тот молча пожал ему руку и указал на кресло. Застекленную дверь закрывала изнутри зеленая занавеска, но стоило слегка раздвинуть ее, и видно было все, что делается в холле.
— Не угодно ли сигару?
— Нет, спасибо.
Собеседники уже давно знали друг друга и не нуждались в лишних словах. Директор носил брюки в полоску, черный облегающий пиджак и галстук, как будто вырезанный из жести.
— Вот…
И он подтолкнул к Мегрэ регистрационную карточку:
— Которую же?
— Миссис Кларк.
— А-а!..
— Первым делом я уведомил полицию, тут же позвонил нашему врачу, который живет совсем рядом, на улице Берри. Он ждет внизу. По его мнению, миссис Кларк удушили нынче утром между шестью часами и половиной седьмого.
Директор был мрачен. Такому человеку, как Мегрэ, нечего было объяснять, что случившееся являлось бедствием для отеля, что если бы была хоть какая-то возможность замять дело…
— Значит, семейство Кларк прибыло неделю назад, — пробормотал комиссар. — Что за люди?
— Приличные… Вполне приличные… Сам Кларк — рослый американец, представительный и холодный, лет сорока, а может быть, сорока пяти. Жена — вот несчастная! — кажется, по происхождению француженка… Возраст? Двадцать восемь — двадцать девять лет… Я ее видел мельком… Гувернантка — хорошенькая женщина… Горничная — она же бонна маленького Тедди, простоватая и довольно сварливая особа… Да вот еще, забыл вам сказать… Кларк вчера утром уехал в Рим…
— Один?
— Насколько я понял, он приехал в Европу по делам… У него завод по производству шарикоподшипников… Ему нужно побывать в столицах разных стран, и на это время он решил оставить жену с сыном и свой персонал в Париже.
— Уехал? Каким поездом?
Директор схватил телефонную трубку.
— Алло? Швейцар?.. Каким поездом уехал вчера мистер Кларк? Да, да, из двести третьего номера… Вы никого не посылали на вокзал с его багажом?.. Ах, он взял с собой только саквояж?.. Поехал на такси?.. Кто отвез? Дезире?.. Ну, все, благодарю… Вы поняли, господин Мегрэ? Уехал вчера в одиннадцать часов утра на такси. Шофер — Дезире, который почти всегда стоит около нашего отеля. Кларк взял с собой только саквояж…
— Разрешите, я тоже позвоню… Алло! Дайте, барышня, Уголовную полицию… Уголовная полиция?.. Люка? Кати сейчас же на Лионский вокзал… Справься, какие поезда на Рим были вчера — с одиннадцати часов утра.
Он продолжал давать указания, а тем временем трубка его почти угасла.
— Скажи Торансу, пусть найдет такси, где шофером Дезире. Да, да. Тот, что обычно стоит напротив «Мажестика». Надо узнать, куда он отвез клиента, высокого худого американца, которого вчера посадил у подъезда отеля. Понял?..
Он поискал глазами, куда выбить трубку. Директор пододвинул ему пепельницу.
— А вы бы все-таки выкурили сигару… Горничная страшно расстроилась… Я полагаю, правильно сделал, что сказал ей… А гувернантка нынче не ночевала в отеле.
— На каком этаже их номер?
— На третьем. Из окон вид на Елисейские поля… Расположение такое: спальня мистера Кларка отделена гостиной от спальни его жены… Потом комната мальчика, комната горничной и наконец комната гувернантки… Хозяева потребовали, чтобы всех поместили в одном номере.
— Ночной швейцар уже ушел?
— Да. Но с ним можно поговорить по телефону. Я знаю, однажды он мне понадобился, и я звонил ему. Жена его — консьержка в новом доме, в Нейи… Алло! Позовите к телефону…
Через пять минут уже было известно, что миссис Кларк накануне одна ездила в театр и вернулась в начале первого. Горничная не выходила из дому. А гувернантка не обедала и не ночевала в отеле.
— Ну что ж, пойдем вниз, посмотрим, — вздохнув, сказал Мегрэ.
В холле уже началось оживление, но никто не подозревал, какая трагедия произошла ночью в отеле, пока все спали.
— Мы с вами пройдем вон там… Пожалуйте вслед за мной, господин комиссар.
И вдруг директор нахмурил брови. Вращающаяся дверь повернулась, пропустив в луче солнца молодую элегантную даму. Пройдя мимо курьера, она спросила по-английски:
— Для меня ничего нет?
— Это она, господин комиссар, мисс Эллен Дерромен…
Шелковые, туго натянутые чулки, прекрасно сшитый серый костюм. Корректный вид, как и подобает человеку, тщательно совершившему свой утренний туалет. На лице ни малейшей тени усталости — наоборот, щеки розовые от февральского утреннего холодка.
— Хотите с ней поговорить?
— Не сейчас… Подождем немного…
И Мегрэ направился к сидевшему в уголке холла инспектору, которого он привез с собой.
— Не теряй из виду эту барышню… Если она войдет в свой номер, стой у двери…
Гардеробная. Большое зеркало повернулось на шарнирах, перед комиссаром и директором открылась узкая лестница. Сразу кончилось все — позолота, сочная зелень декоративных растений, изящество и оживление. Снизу тянуло кухонными запахами.
— Эта лестница ведет на все этажи?
— Да. И таких у нас две: обе идут от подвалов до мансард… Но только хорошо зная дом, можно пользоваться ими. На этажах, например, надо отворить в коридоре узенькую дверь, такую же, как и все другие двери, только без номера — ни одному клиенту никогда и в голову не придет…
Было около одиннадцати часов. Теперь уже не пятьдесят, а, пожалуй, сто пятьдесят человек копошилось в подвалах — одни в белых поварских колпаках, другие во фраках официантов, третьи в фартуках, какие носят слуги, приставленные к винному погребу; много было женщин, подобных «трем толстухам» Проспера Донжа, исполнявшим черную работу…
— Пожалуйте сюда… Только осторожнее, а то можете запачкаться или поскользнуться… Коридоры тут узкие…
Сквозь стеклянные перегородки все наблюдали за директором, а главное за полицейским комиссаром. Жан Рамюэль подхватывал, можно сказать, на лету талоны, которые ему подавали, и мгновенно проверял взглядом содержимое подносов.
Всех неприятно озадачивало появление полицейского, стоявшего у раздевальни. Доктор, очень еще молодой человек, которого предупредили о прибытии Мегрэ, поджидал его, покуривая сигарету.
— Закройте дверь…
Труп лежал на полу среди металлических шкафов. Доктор, выпустив колечко дыма, сказал вполголоса:
— Вероятно, ее схватили сзади… Она недолго отбивалась…
— И труп не тащили по полу!.. — добавил Мегрэ, разглядывая черное платье умершей… — Никаких следов пыли… Или преступление совершено здесь, в раздевалке, или же убитую перенесли сюда — вероятно, два человека: одному трудно было бы ее пронести через этот лабиринт узких коридоров…
В шкафу, где был обнаружен труп, нашли сумочку из крокодиловой кожи. Комиссар открыл сумочку, достал оттуда револьвер и, проверив, поставлен ли он на предохранитель, сунул его себе в карман. Больше ничего важного в сумочке не оказалось: только носовой платок, пудреница и несколько кредиток, около тысячи франков.
За дверью гудел человеческий улей. Без передышки двигались подъемники для блюд, непрестанно звенели звонки, сквозь стеклянную перегородку кухни видно было, как там ворочают тяжелые медные кастрюли, насаживают на вертела по десятку цыплят.
— Не надо ничего трогать, пока не приедут из прокуратуры, — предостерег Мегрэ. — Кто обнаружил труп?
Ему указали на Проспера Донжа, чистившего кофеварку. Мегрэ увидел высокого рыжеволосого человека, огненно-рыжего, как говорится, по виду лет сорока пяти — сорока восьми. У него были голубые глаза и изрытое оспой лицо.
— Давно он у вас?
— Пять лет… Раньше служил в «Мирамаре», в Каннах.
— Серьезный человек?
— Вполне серьезный.
Стекло отделяло Донжа от комиссара. Сквозь это стекло взгляды их встретились. И сразу кровь прихлынула к щекам буфетчика кафетерия — как у всех рыжих, у него была очень нежная кожа.
— Простите, господин директор… Господина комиссара Мегрэ просят к телефону… — выскочил из своей клетки счетовод Жан Рамюэль. — Если угодно, можно взять трубку здесь.
Сообщение из Уголовной полиции: со вчерашнего дня с одиннадцати часов утра было только два скорых поезда на Рим. Освальд Дж. Кларк не уехал ни с тем, ни с другим поездом. Шофер Дезире, которого удалось разыскать по телефону в его излюбленном бистро, утверждает, что вчера он отвез своего клиента не на вокзал, а в отель «Орленок» на бульваре Монпарнас.
На лестнице послышался шум спора, какая-то женщина пронзительным голосом кричала по-английски на лакея, преграждавшего ей путь. Это была гувернантка, мисс Эллен Дерромен, ломившаяся в подвал.
В кухне чиркнули спичкой, и под конфоркой плиты с шипением вспыхнул газ.
Медленно, тяжелым шагом — недаром всю ночь пришлось провести на ногах — Шарлотта поднялась по новым, еще не стершимся ступеням лестницы. Бесшумно вошла в спальню. Опять щелкнул выключатель. Зажглась лампочка, прикрытая вместо абажура розовым платком с деревянными шариками по углам.
Проспер Донж все не открывал глаза. Шарлотта разделась перед зеркальным шкафом, расссматривая свое отражение. Сняв пояс и лифчик, она вздохнула с облегчением. У нее были розовые пышные телеса, как у рубенсовских моделей, но она всегда отчаянно затягивалась. Раздевшись догола, она принялась растирать свои толстые бока, где остались красные следы.
У Шарлотты была весьма неприятная манера: забираясь на кровать, она сначала становилась коленями на край матраца, и вся постель перегибалась в ее сторону.
— Пора тебе, Проспер!
Он поднимался, а Шарлотта живо залезала на его место в нагревшуюся впадинку тюфяка и, натянув одеяло до самых глаз, застывала неподвижно.
— Идет дождь? — спросил он, открывая кран в умывальнике.
Шарлотта что-то буркнула в ответ. Но, в сущности, вопрос не имел большого значения. Хуже было то, что вода для бритья текла ледяная. Неподалеку с грохотом пробегали поезда.
Проспер Донж торопливо оделся. Шарлотта время от времени уныло вздыхала, потому что не могла уснуть при свете. Когда Проспер уже взялся за скобку двери, а другую руку протянул к выключателю, послышался ее сонный голос:
— Не забудь зайти сделать взнос за приемник.
Кофе, поставленный на конфорку газовой плиты, был горячим, слишком горячим. Проспер выпил его стоя, не присаживаясь к столу. Потом машинально, как всякий, кто привык в один и тот же час делать одни и те же движения, обмотал вокруг шеи вязаный шарф, надел пальто и фуражку.
Наконец он вывел на улицу велосипед, стоявший в коридоре.
Как всегда в этот час, на него пахнуло холодной сыростью; тротуары казались мокрыми, хотя дождя не было, и для людей, спавших за закрытыми ставнями, день обещал быть солнечным и теплым.
Улица, окаймленная маленькими домиками с маленькими садиками, спускалась по крутому склону. Между деревьями мелькали где-то внизу, точно в пропасти, огни Парижа.
Ночь уже прошла. Утро еще не наступило. Кругом была сиреневая мгла. Кое-где уже светились окна. Перед опущенным железнодорожным шлагбаумом Проспер Донж притормозил велосипед и провел его через боковой проход.
За мостом Сен-Клу он повернул налево. Буксирный пароходик, тащивший за собой длинную цепочку барж, гудел изо всей мочи, требуя, чтобы ему открыли шлюз.
Булонский лес… Озера, в которых отражалось уже побледневшее небо, пробуждавшиеся лебеди…
Подъезжая к заставе Дофины, Донж вдруг почувствовал что-то твердое под колесами велосипеда. Проехав еще несколько метров, он соскочил на землю и убедился, что на заднем колесе лопнула шина.
Он поглядел на циферблат ручных часов. Было без десяти шесть. Дальше он двинулся пешком, подталкивая велосипед; он шел быстро, на холоде от дыхания вился около губ легкий пар, в груди горело от быстрой ходьбы.
Авеню Фош… Во всех особняках ставни заперты… На аллее для верховой езды гарцует на коне офицер в высоком чине, за ним трусит рысцой ординарец…
Вот и посветлевший пролет Триумфальной арки… Проспер прибавил шагу. Ему стало по-настоящему жарко…
Как раз на углу Елисейских полей полицейский в пелерине, стоявший у газетного киоска, бросил ему:
— Шина лопнула?
Проспер утвердительно кивнул головой. Осталось еще метров триста. На левой стороне — отель «Мажестик». Все ставни заперты. Свет фонарей почти незаметен.
Свернуть на улицу Берри, потом на улицу Понтье. Там уже открыт маленький бар. А через два дома — дверь, которую прохожие никогда не замечают: служебный вход в отель «Мажестик». Оттуда вышел какой-то мужчина в сером пальто; чувствовалось, что под пальто на нем фрак. Он шел с непокрытой головой, прилизанные волосы были склеены лаком, и Просперу Донжу показалось, что это танцор Зебио.
Он мог бы проверить свою догадку, заглянув в бар, но такая мысль ему и в голову не пришла. Подталкивая велосипед, он вошел в длинный серый коридор, где горела одинокая лампочка. Перед контрольными часами он остановился, чтобы отметить время прихода, просунул в отверстие автомата фишку со своим номером — 67 и поглядел на циферблат: стрелка показывала десять минут седьмого. В аппарате щелкнуло.
Отныне раз навсегда установлено, что он вошел в отель «Мажестик» в шесть часов десять минут утра, на десять минут позднее, чем обычно.
Таковы были по крайней мере официальные показания Проспера Донжа, ведавшего кафетерием в роскошном отеле на Елисейских полях.
Впоследствии он утверждал, что вел себя в то утро так же, как всегда.
В этот час обширные подвалы со сложной сетью коридоров, с многочисленными дверьми, со стенами, выкрашенными в серый цвет, как коридоры в трюме грузового парохода, были безлюдны. Сквозь застекленные перегородки кое-где пробивались желтоватые лучи слабых лампочек, составлявших ночное освещение.
Все было застеклено: и помещения кухни и кондитерское отделение. Против них, с правой стороны, находилась комната, которую называли «курьерской столовой»; там кормили высший персонал, а также горничных и шоферов-личных слуг клиентов отеля.
Дальше была столовая низшего персонала с длинными столами некрашеного дерева и скамейками, похожими на школьные.
Наконец, возвышаясь надо всеми отделениями, как капитанская рубка на корабле, сверкала застекленная клетка, где помещался счетовод, обязанный отмечать все, что отпускалось из кухни.
Когда Проспер Донж открыл дверь кафетерия, ему показалось, что кто-то поднимается по узкой лестнице, которая вела на верхние этажи, но он не обратил на это внимания. По крайней мере, так он заявлял впоследствии в своих показаниях.
Так же, как это делала Шарлотта, войдя в их домик, он чиркнул спичкой, и с шипением — ф-ф-ш — зажегся газ под самой маленькой кофеваркой, той, которую пускали в ход первой — для редких клиентов, встававших спозаранку.
Лишь после этого он направился по одному из коридоров в раздевальню, довольно большую комнату, где было несколько умывальников, тусклое зеркало, а по стенам выстроились высокие и узкие металлические шкафы, помеченные номерами.
Проспер открыл своим ключом шкаф № 67, повесил туда пальто, шарф, фуражку, потом надел другие ботинки, так как на работе предпочитал носить более удобную обувь — штиблеты с резинкой. Затем облекся в белую куртку.
Прошло еще несколько минут… В половине седьмого подвалы оживали…
Наверху все спали, кроме ночного швейцара, который сидел в пустынном холле, ожидая своего сменщика.
Из кофеварки раздался свисток. Проспер Донж налил чашку кофе и понес ее наверх по лестнице, похожей на те таинственные лестницы, которые устроены за кулисами театров и приводят в самые неожиданные места.
Толкнув узкую дверь, он очутился в холле, около гардеробной; никто бы не заметил этой двери, скрытой большим зеркалом.
— Кофе! — возвестил он, поставив чашку на барьер гардероба. — Как дела?
— Помаленьку, — буркнул подошедший швейцар.
Проспер Донж спустился в подвал. Пришли три его помощницы — «три толстухи», как их называли. Все три — простолюдинки, ширококостные, уродливые; одна совсем старая и злая. Они уже принялись за работу и шумно полоскали в мойке чашки и блюдца.
А Проспер Донж, как и каждый день, выстраивал по росту серебряные кофейники — на одну чашку, на две чашки, на три чашки, а за ними шеренгу молочников, шеренгу чайников…
В застекленной клетке он заметил растрепанную голову Жана Рамюэля.
«Гляди-ка, опять здесь ночевал», — подумал он.
За последнее время счетовод Рамюэль раза три-четыре ночевал в отеле, вместо того чтобы добираться к себе домой, — он жил где-то за Монпарнасом.
В принципе запрещалось ночевать в отеле. В конце коридора, около двери, которая вела во второй подвал, служивший винным погребом, имелась комната с тремя-четырьмя койками, но они предназначались для персонала, нуждавшегося в отдыхе между горячими часами работы.
Проспер Донж в знак приветствия помахал Рамюэлю рукой, тот ответил таким же неопределенным жестом.
Затем возвратился с Центрального рынка огромный, величественный шеф-повар, привез целый грузовик провианта. Машина остановилась на улице Понтье, и рабочие принялись ее разгружать.
В половине восьмого по меньшей мере тридцать человек суетилось в подвалах «Мажестика»; уже раздавались звонки, спускались, останавливались и поднимались маленькие лифты для подносов с кушаньями, а Рамюэль накалывал на железные стержни, выстроенные на его конторке, белые, голубые и розовые талоны.
В этот час вставал на свой пост в холле дневной швейцар в голубой ливрее, а курьер, ведавший почтой, сортировал ее в своей клетушке. Должно быть, на Елисейских полях светило солнце, но в подвалах «Мажестика» чувствовалось только, как проезжают тяжелые автобусы, сотрясая застекленные перегородки.
В девять часов с минутами (для точности скажем, в девять часов четыре минуты, как это удалось установить) Проспер Донж вышел из кафетерия и уже через несколько секунд был в раздевалке.
— Я забыл в кармане пальто носовой платок, — объяснил он на допросе.
Как бы там ни было, он оказался один в комнате с металлическими шкафами. Открывал ли он свой шкаф? Неизвестно — свидетелей не было. Возможно, что он действительно взял носовой платок.
Шкафов было не сто, а ровно девяносто два, и все они были пронумерованы. Пять последних шкафов стояли пустыми.
Почему Просперу Донжу вздумалось открывать шкаф 89, не имевший хозяина н.поэтому не запертый на ключ?
— Машинально… — утверждал он. — Дверца была приотворена… И я, не раздумывая, ее открыл…
А в этом шкафу оказалось мертвое тело, которое втолкнули туда стоймя, и оно там осело. Это был труп женщины лет тридцати, очень белокурой (несомненно, крашеной блондинки), одетой в черное платье из тонкой шерсти.
Проспер Донж не закричал. Весь бледный, он подошел к застекленной клетке Рамюэля и, наклонившись к окошечку, сказал:
— Идите скорее… Посмотрите…
Счетовод пошел с ним.
— Стойте тут, Проспер… Никого не впускайте. Рамюэль бросился к лестнице, вбежал в холл, увидел швейцара, разговаривавшего с шофером.
— Директор пришел?
Швейцар дернул подбородком, указывая на директорский кабинет.
У вращающейся двери Мегрэ уже собрался было выколотить трубку о каблук ботинка, но раздумал и, пожав плечами, снова зажал ее в зубах. Трудно отказаться от первой утренней трубки, самой приятной за день.
— Директор ожидает вас, господин комиссар…
В холле еще не было оживления. Только приезжий англичанин что-то обсуждал с курьером, да, держа в руках шляпную картонку, прохаживалась взад и вперед девочка-подросток с тонкими и длинными, как у кузнечика, ножками — должно быть, принесла заказ от шляпницы.
Мегрэ вошел в кабинет директора, тот молча пожал ему руку и указал на кресло. Застекленную дверь закрывала изнутри зеленая занавеска, но стоило слегка раздвинуть ее, и видно было все, что делается в холле.
— Не угодно ли сигару?
— Нет, спасибо.
Собеседники уже давно знали друг друга и не нуждались в лишних словах. Директор носил брюки в полоску, черный облегающий пиджак и галстук, как будто вырезанный из жести.
— Вот…
И он подтолкнул к Мегрэ регистрационную карточку:
«Освальд Дж. Кларк, промышленник из Детройта[1]. Приехал из Детройта.Телефонный звонок. Директор ответил нетерпеливо. Мегрэ сложил карточку вчетверо и засунул ее в бумажник.
Прибыл 12 февраля.
Сопровождающие лица: жена — миссис Кларк; сын — Тедди Кларк, семи лет; гувернантка сына — Эллен Дерромен, двадцати четырех лет; Гертруда Бормс — сорока двух лет, горничная.
Номер — 203».
— Которую же?
— Миссис Кларк.
— А-а!..
— Первым делом я уведомил полицию, тут же позвонил нашему врачу, который живет совсем рядом, на улице Берри. Он ждет внизу. По его мнению, миссис Кларк удушили нынче утром между шестью часами и половиной седьмого.
Директор был мрачен. Такому человеку, как Мегрэ, нечего было объяснять, что случившееся являлось бедствием для отеля, что если бы была хоть какая-то возможность замять дело…
— Значит, семейство Кларк прибыло неделю назад, — пробормотал комиссар. — Что за люди?
— Приличные… Вполне приличные… Сам Кларк — рослый американец, представительный и холодный, лет сорока, а может быть, сорока пяти. Жена — вот несчастная! — кажется, по происхождению француженка… Возраст? Двадцать восемь — двадцать девять лет… Я ее видел мельком… Гувернантка — хорошенькая женщина… Горничная — она же бонна маленького Тедди, простоватая и довольно сварливая особа… Да вот еще, забыл вам сказать… Кларк вчера утром уехал в Рим…
— Один?
— Насколько я понял, он приехал в Европу по делам… У него завод по производству шарикоподшипников… Ему нужно побывать в столицах разных стран, и на это время он решил оставить жену с сыном и свой персонал в Париже.
— Уехал? Каким поездом?
Директор схватил телефонную трубку.
— Алло? Швейцар?.. Каким поездом уехал вчера мистер Кларк? Да, да, из двести третьего номера… Вы никого не посылали на вокзал с его багажом?.. Ах, он взял с собой только саквояж?.. Поехал на такси?.. Кто отвез? Дезире?.. Ну, все, благодарю… Вы поняли, господин Мегрэ? Уехал вчера в одиннадцать часов утра на такси. Шофер — Дезире, который почти всегда стоит около нашего отеля. Кларк взял с собой только саквояж…
— Разрешите, я тоже позвоню… Алло! Дайте, барышня, Уголовную полицию… Уголовная полиция?.. Люка? Кати сейчас же на Лионский вокзал… Справься, какие поезда на Рим были вчера — с одиннадцати часов утра.
Он продолжал давать указания, а тем временем трубка его почти угасла.
— Скажи Торансу, пусть найдет такси, где шофером Дезире. Да, да. Тот, что обычно стоит напротив «Мажестика». Надо узнать, куда он отвез клиента, высокого худого американца, которого вчера посадил у подъезда отеля. Понял?..
Он поискал глазами, куда выбить трубку. Директор пододвинул ему пепельницу.
— А вы бы все-таки выкурили сигару… Горничная страшно расстроилась… Я полагаю, правильно сделал, что сказал ей… А гувернантка нынче не ночевала в отеле.
— На каком этаже их номер?
— На третьем. Из окон вид на Елисейские поля… Расположение такое: спальня мистера Кларка отделена гостиной от спальни его жены… Потом комната мальчика, комната горничной и наконец комната гувернантки… Хозяева потребовали, чтобы всех поместили в одном номере.
— Ночной швейцар уже ушел?
— Да. Но с ним можно поговорить по телефону. Я знаю, однажды он мне понадобился, и я звонил ему. Жена его — консьержка в новом доме, в Нейи… Алло! Позовите к телефону…
Через пять минут уже было известно, что миссис Кларк накануне одна ездила в театр и вернулась в начале первого. Горничная не выходила из дому. А гувернантка не обедала и не ночевала в отеле.
— Ну что ж, пойдем вниз, посмотрим, — вздохнув, сказал Мегрэ.
В холле уже началось оживление, но никто не подозревал, какая трагедия произошла ночью в отеле, пока все спали.
— Мы с вами пройдем вон там… Пожалуйте вслед за мной, господин комиссар.
И вдруг директор нахмурил брови. Вращающаяся дверь повернулась, пропустив в луче солнца молодую элегантную даму. Пройдя мимо курьера, она спросила по-английски:
— Для меня ничего нет?
— Это она, господин комиссар, мисс Эллен Дерромен…
Шелковые, туго натянутые чулки, прекрасно сшитый серый костюм. Корректный вид, как и подобает человеку, тщательно совершившему свой утренний туалет. На лице ни малейшей тени усталости — наоборот, щеки розовые от февральского утреннего холодка.
— Хотите с ней поговорить?
— Не сейчас… Подождем немного…
И Мегрэ направился к сидевшему в уголке холла инспектору, которого он привез с собой.
— Не теряй из виду эту барышню… Если она войдет в свой номер, стой у двери…
Гардеробная. Большое зеркало повернулось на шарнирах, перед комиссаром и директором открылась узкая лестница. Сразу кончилось все — позолота, сочная зелень декоративных растений, изящество и оживление. Снизу тянуло кухонными запахами.
— Эта лестница ведет на все этажи?
— Да. И таких у нас две: обе идут от подвалов до мансард… Но только хорошо зная дом, можно пользоваться ими. На этажах, например, надо отворить в коридоре узенькую дверь, такую же, как и все другие двери, только без номера — ни одному клиенту никогда и в голову не придет…
Было около одиннадцати часов. Теперь уже не пятьдесят, а, пожалуй, сто пятьдесят человек копошилось в подвалах — одни в белых поварских колпаках, другие во фраках официантов, третьи в фартуках, какие носят слуги, приставленные к винному погребу; много было женщин, подобных «трем толстухам» Проспера Донжа, исполнявшим черную работу…
— Пожалуйте сюда… Только осторожнее, а то можете запачкаться или поскользнуться… Коридоры тут узкие…
Сквозь стеклянные перегородки все наблюдали за директором, а главное за полицейским комиссаром. Жан Рамюэль подхватывал, можно сказать, на лету талоны, которые ему подавали, и мгновенно проверял взглядом содержимое подносов.
Всех неприятно озадачивало появление полицейского, стоявшего у раздевальни. Доктор, очень еще молодой человек, которого предупредили о прибытии Мегрэ, поджидал его, покуривая сигарету.
— Закройте дверь…
Труп лежал на полу среди металлических шкафов. Доктор, выпустив колечко дыма, сказал вполголоса:
— Вероятно, ее схватили сзади… Она недолго отбивалась…
— И труп не тащили по полу!.. — добавил Мегрэ, разглядывая черное платье умершей… — Никаких следов пыли… Или преступление совершено здесь, в раздевалке, или же убитую перенесли сюда — вероятно, два человека: одному трудно было бы ее пронести через этот лабиринт узких коридоров…
В шкафу, где был обнаружен труп, нашли сумочку из крокодиловой кожи. Комиссар открыл сумочку, достал оттуда револьвер и, проверив, поставлен ли он на предохранитель, сунул его себе в карман. Больше ничего важного в сумочке не оказалось: только носовой платок, пудреница и несколько кредиток, около тысячи франков.
За дверью гудел человеческий улей. Без передышки двигались подъемники для блюд, непрестанно звенели звонки, сквозь стеклянную перегородку кухни видно было, как там ворочают тяжелые медные кастрюли, насаживают на вертела по десятку цыплят.
— Не надо ничего трогать, пока не приедут из прокуратуры, — предостерег Мегрэ. — Кто обнаружил труп?
Ему указали на Проспера Донжа, чистившего кофеварку. Мегрэ увидел высокого рыжеволосого человека, огненно-рыжего, как говорится, по виду лет сорока пяти — сорока восьми. У него были голубые глаза и изрытое оспой лицо.
— Давно он у вас?
— Пять лет… Раньше служил в «Мирамаре», в Каннах.
— Серьезный человек?
— Вполне серьезный.
Стекло отделяло Донжа от комиссара. Сквозь это стекло взгляды их встретились. И сразу кровь прихлынула к щекам буфетчика кафетерия — как у всех рыжих, у него была очень нежная кожа.
— Простите, господин директор… Господина комиссара Мегрэ просят к телефону… — выскочил из своей клетки счетовод Жан Рамюэль. — Если угодно, можно взять трубку здесь.
Сообщение из Уголовной полиции: со вчерашнего дня с одиннадцати часов утра было только два скорых поезда на Рим. Освальд Дж. Кларк не уехал ни с тем, ни с другим поездом. Шофер Дезире, которого удалось разыскать по телефону в его излюбленном бистро, утверждает, что вчера он отвез своего клиента не на вокзал, а в отель «Орленок» на бульваре Монпарнас.
На лестнице послышался шум спора, какая-то женщина пронзительным голосом кричала по-английски на лакея, преграждавшего ей путь. Это была гувернантка, мисс Эллен Дерромен, ломившаяся в подвал.
Глава 2
Мегрэ совершает прогулку на велосипеде
Зажав трубку в зубах, засунув руки в карманы широченного пальто с легендарным бархатным воротником и сбив на затылок котелок, Мегрэ наблюдал, как американка яростно отчитывала директора отеля.
Стоило посмотреть в эту минуту на комиссара Мегрэ, и сразу становилось ясно, что о какой-либо симпатии между ним и мисс Эллен Дерромен не могло быть и речи.
— Что она говорит? — со вздохом спросил он, прерывая тирады американки, в которых не мог понять ни слова.
— Она спрашивает, правда ли, что миссис Кларк убита, звонили ли по телефону в Рим, чтобы уведомить о случившемся мистера Освальда Кларка; она хочет знать, куда перенесли тело и можно ли…
Но американка не дала ему договорить. Она слушала с нетерпением, сердито насупив брови, потом бросила на Мегрэ весьма неласковый взгляд и снова затрещала по-английски.
— Что она говорит?
— Она требует, чтобы ее провели к телу и чтобы…
Тут Мегрэ осторожно взял американку под руку и повел ее к раздевалке. Но он хорошо знал, что при этом она подскочит от негодования. Совсем так, как раздражавшие его героини американских фильмов! А с какой ужасающей четкостью она печатала шаг! Все служащие с любопытством смотрели на нее сквозь стеклянные перегородки.
— Войдите, пожалуйста, — с легкой иронией сказал вполголоса комиссар.
Американка сделала три шага, увидела на полу нечто, прикрытое одеялом, разом остановилась и снова забормотала по-английски.
— Что она говорит?
— Она просит, чтобы сняли с покойной покрывало…
Мегрэ удовлетворил эту просьбу, не сводя с американки глаз. Он видел, как она вздрогнула, но тотчас овладела собой, хотя зрелище поистине было ужасным.
— Спросите у нее, узнает ли она миссис Кларк.
Американка пожала плечами и как-то особенно неприятно застучала своими высоченными каблуками.
— Что она говорит?
— Говорит, что вы не хуже ее это знаете.
— В таком случае попросите ее, пожалуйста, пройти в ваш кабинет, мне нужно задать ей несколько вопросов.
Директор стал переводить. Мегрэ воспользовался этим и прикрыл лицо убитой.
— Что она говорит?
— Она говорит, что не пойдет.
— Вот как! Будьте добры сообщить ей, что я состою начальником особого отдела Уголовной полиции…
Мисс Эллен посмотрела на него в упор и заговорила, не дожидаясь перевода сказанной им фразы. Мегрэ проворчал свою неизменную присказку:
— Что она говорит?
— Чтоу она говрит? — передразнила его американка с непонятным раздражением. И снова застрекотала по-английски, словно разговаривая сама с собой.
— Переведите мне, что она сказала. Пожалуйста.
— Она сказала: «Прекрасно видно, что он из полиции, что…»
— Ну говорите, не стесняйтесь!
— Что достаточно поглядеть на ваш котелок и на вашу трубку… Уж извините меня, вы ведь сами просили перевести… Она заявляет, что не будет отвечать на ваши вопросы.
— Почему?
— Сейчас спрошу ее…
Эллен Дерромен выслушала директора, закуривая сигарету, еще раз пожала плечами и произнесла несколько слов.
— Она говорит, что никому не обязана отдавать отчет и подчинится только официальному вызову…
Тут американка бросила на Мегрэ последний взгляд, круто повернулась и все такой же решительной походкой двинулась к лестнице.
Директор, несколько встревоженный, перевел глаза на комиссара и, к великому своему удивлению, увидел, что тот улыбается.
В подвале было так жарко, что Мегрэ пришлось снять пальто, но он не расстался ни с котелком, ни с трубкой. Заложив руки за спину, он с самым миролюбивым видом прохаживался по коридорам, время от времени останавливался перед застекленной перегородкой какого-нибудь отделения, словно перед стеклянной стенкой аквариума.
Да на него и производило впечатление аквариума это обширное подземелье, где весь день работа шла при электрическом свете. Океанографический музей. В каждой застекленной клетке суетились более или менее многочисленные живые существа; обитатели подвала сновали взад и вперед, переносили тяжести, котлы, стопки тарелок, пускали в ход грузовые лифты, подъемники для посылаемых наверх кушаний или же торопливо снимали и подносили к уху маленькие телефонные трубки.
«Привести бы сюда дикаря из дебрей Африки. Что бы он сказал, глядя на это зрелище?..»
Явились чиновники из прокуратуры, но долго не задержались — пробыли несколько минут, и, как всегда, следователь предоставил Мегрэ полную свободу действий. Два-три раза Мегрэ говорил по телефону из стеклянной каморки Рамюэля.
У Жана Рамюэля был такой кривой нос, что всегда казалось, будто лицо этого счетовода повернуто в профиль. Кроме того, он, несомненно, страдал болезнью печени. Не зря он перед тем, как приступить к завтраку, который ему принесли на подносе, вытащил из кармана жилета бумажный пакетик с белым порошком и растворил это снадобье в стакане воды.
Между часом и тремя часами дня горячка достигла предела, работа шла в таком быстром темпе, что, казалось, тут с бешеной скоростью крутят киноленту.
Стоило посмотреть в эту минуту на комиссара Мегрэ, и сразу становилось ясно, что о какой-либо симпатии между ним и мисс Эллен Дерромен не могло быть и речи.
— Что она говорит? — со вздохом спросил он, прерывая тирады американки, в которых не мог понять ни слова.
— Она спрашивает, правда ли, что миссис Кларк убита, звонили ли по телефону в Рим, чтобы уведомить о случившемся мистера Освальда Кларка; она хочет знать, куда перенесли тело и можно ли…
Но американка не дала ему договорить. Она слушала с нетерпением, сердито насупив брови, потом бросила на Мегрэ весьма неласковый взгляд и снова затрещала по-английски.
— Что она говорит?
— Она требует, чтобы ее провели к телу и чтобы…
Тут Мегрэ осторожно взял американку под руку и повел ее к раздевалке. Но он хорошо знал, что при этом она подскочит от негодования. Совсем так, как раздражавшие его героини американских фильмов! А с какой ужасающей четкостью она печатала шаг! Все служащие с любопытством смотрели на нее сквозь стеклянные перегородки.
— Войдите, пожалуйста, — с легкой иронией сказал вполголоса комиссар.
Американка сделала три шага, увидела на полу нечто, прикрытое одеялом, разом остановилась и снова забормотала по-английски.
— Что она говорит?
— Она просит, чтобы сняли с покойной покрывало…
Мегрэ удовлетворил эту просьбу, не сводя с американки глаз. Он видел, как она вздрогнула, но тотчас овладела собой, хотя зрелище поистине было ужасным.
— Спросите у нее, узнает ли она миссис Кларк.
Американка пожала плечами и как-то особенно неприятно застучала своими высоченными каблуками.
— Что она говорит?
— Говорит, что вы не хуже ее это знаете.
— В таком случае попросите ее, пожалуйста, пройти в ваш кабинет, мне нужно задать ей несколько вопросов.
Директор стал переводить. Мегрэ воспользовался этим и прикрыл лицо убитой.
— Что она говорит?
— Она говорит, что не пойдет.
— Вот как! Будьте добры сообщить ей, что я состою начальником особого отдела Уголовной полиции…
Мисс Эллен посмотрела на него в упор и заговорила, не дожидаясь перевода сказанной им фразы. Мегрэ проворчал свою неизменную присказку:
— Что она говорит?
— Чтоу она говрит? — передразнила его американка с непонятным раздражением. И снова застрекотала по-английски, словно разговаривая сама с собой.
— Переведите мне, что она сказала. Пожалуйста.
— Она сказала: «Прекрасно видно, что он из полиции, что…»
— Ну говорите, не стесняйтесь!
— Что достаточно поглядеть на ваш котелок и на вашу трубку… Уж извините меня, вы ведь сами просили перевести… Она заявляет, что не будет отвечать на ваши вопросы.
— Почему?
— Сейчас спрошу ее…
Эллен Дерромен выслушала директора, закуривая сигарету, еще раз пожала плечами и произнесла несколько слов.
— Она говорит, что никому не обязана отдавать отчет и подчинится только официальному вызову…
Тут американка бросила на Мегрэ последний взгляд, круто повернулась и все такой же решительной походкой двинулась к лестнице.
Директор, несколько встревоженный, перевел глаза на комиссара и, к великому своему удивлению, увидел, что тот улыбается.
В подвале было так жарко, что Мегрэ пришлось снять пальто, но он не расстался ни с котелком, ни с трубкой. Заложив руки за спину, он с самым миролюбивым видом прохаживался по коридорам, время от времени останавливался перед застекленной перегородкой какого-нибудь отделения, словно перед стеклянной стенкой аквариума.
Да на него и производило впечатление аквариума это обширное подземелье, где весь день работа шла при электрическом свете. Океанографический музей. В каждой застекленной клетке суетились более или менее многочисленные живые существа; обитатели подвала сновали взад и вперед, переносили тяжести, котлы, стопки тарелок, пускали в ход грузовые лифты, подъемники для посылаемых наверх кушаний или же торопливо снимали и подносили к уху маленькие телефонные трубки.
«Привести бы сюда дикаря из дебрей Африки. Что бы он сказал, глядя на это зрелище?..»
Явились чиновники из прокуратуры, но долго не задержались — пробыли несколько минут, и, как всегда, следователь предоставил Мегрэ полную свободу действий. Два-три раза Мегрэ говорил по телефону из стеклянной каморки Рамюэля.
У Жана Рамюэля был такой кривой нос, что всегда казалось, будто лицо этого счетовода повернуто в профиль. Кроме того, он, несомненно, страдал болезнью печени. Не зря он перед тем, как приступить к завтраку, который ему принесли на подносе, вытащил из кармана жилета бумажный пакетик с белым порошком и растворил это снадобье в стакане воды.
Между часом и тремя часами дня горячка достигла предела, работа шла в таком быстром темпе, что, казалось, тут с бешеной скоростью крутят киноленту.