— Я хочу, чтобы вы нашли человека, который убил мою маленькую девочку, — сказал Джон Веллингтон Фрирс.
— Почему вы обращаетесь ко мне? — спросил Курц.
— Вы детектив.
— Нет. Я осужденный, условно освобожденный уголовник. У меня нет лицензии частного сыщика, и мне никогда не удастся снова ее получить.
— Но вы опытный и умелый детектив, мистер Курц.
— Больше нет.
— Доктор Фредерик говорит...
— Пруно без подсказки не сможет сказать, какое сегодня число, — перебил его Курц.
— Он уверяет меня, что вы и ваш партнер госпожа Филдинг были самыми лучши...
— Это было более двенадцати лет назад, — прервал его на полуслове Курц. — Я не смогу ничем вам помочь.
Фрирс снова потер глаза и полез во внутренний карман пиджака. Курц все так же держал в правой руке пистолет. Его палец лежал на спусковом крючке.
Но Фрирс достал всего лишь маленькую цветную фотографию и пододвинул ее через стол к Курцу: чернокожая девочка лет тринадцати-четырнадцати, в черной водолазке с серебряной цепочкой. Девочка казалась красивой и очень привлекательной, ее глаза, искрящиеся весельем, были очень похожи на глаза Джона Веллингтона Фрирса, но в отличие от них были полны жизни.
— Моя дочь Кристал, — сказал Фрирс. — Через месяц будет двадцать лет, как ее убили. Могу я рассказать вам эту историю?
Курц промолчал.
— Она была нашим счастьем, — сказал Фрирс, — Марсии и моим. Кристал была очень одаренной и талантливой. Она играла на альте... Я сам концертирующий скрипач-солист, мистер Курц, и знаю, что Кристал была достаточно талантлива для того, чтобы сделаться профессиональным музыкантом, но даже не это увлекало ее больше всего. Она была поэтом — не юным дарованием, мистер Курц, а истинным поэтом. С этим был согласен и доктор Фредерик, а доктор Фредерик, как вы знаете, был не только философом, но и даровитым литературным критиком...
Курц сидел молча.
— Двадцать лет назад без одного месяца Кристал была убита человеком, которого все мы знали и которому полностью доверяли. Таким же, как я, преподавателем. Я тогда преподавал в Чикагском университете, и мы жили в Эванстоне. Этот человек был профессором психологии. Его звали Джеймс Б. Хансен, у него была семья — жена и дочь, ровесница Кристал. Обе девочки вместе ездили верхом. Мы купили Кристал мерина... его звали Дасти, держали его в конюшне за городом, а Кристал и Дениз — так звали дочь Хансена — каждую субботу, если позволяла погода, ездили туда. Мы с Хансеном по очереди отвозили туда Кристал и Дениз и дожидались, пока они катались. В один уик-энд ездил я, а в другой Хансен.
Фрирс остановился и перевел дыхание. Позади него послышался шум, и он взглянул туда через плечо. Ко и его квартет возвращались на сцену. Заняв места, они заиграли медленные вариации на тему «Дюймового червяка» Патрисии-Барбериш.
Фрирс снова повернулся к Курцу, который за это время успел поставить «смит-вессон» на предохранитель и, оставив пистолет в кармане, положил обе руки на стол. Но он не взял в руки фотографию девочки, даже не бросил на нее повторного взгляда.
— В один из уик-эндов, — продолжал Фрирс, — Джеймс Б. Хансен заехал за Кристал. Сказал, что Дениз простудилась, но, поскольку наступила его очередь, он решил все же поехать с одной Кристал. Но вместо того чтобы отвезти ее в конюшни, он поехал в лес, все еще сохранившийся в пригороде Чикаго, изнасиловал нашу дочь, страшно издевался над нею, убил ее и бросил обнаженное тело в лесу, где его нашли гуляющие.
До сих пор тон Фрирса оставался все таким же ровным и спокойным, даже холодным, как будто он рассказывал историю, которая ничего для него не значила. Но теперь он все же на минуту умолк. Когда он снова заговорил, в его голосе чувствовалось сдерживаемое напряжение, а порой даже дрожь.
— Вы можете задать вопрос, мистер Курц, как получилось, что мы знаем наверняка о виновности в этом преступлении именно Джеймса Б. Хансена. Так вот, он позвонил мне, мистер Курц. После убийства Кристал он позвонил мне из телефона-автомата — сотовые телефоны тогда только-только начали появляться — и рассказал мне о том, что сделал. И еще сказал он мне, что едет домой, чтобы убить свою жену и дочь.
Квартет Ко Пайерса перешел от тягучей мелодии «Дюймового червяка» к стилизованным «Эскизам фламенко», при исполнении которых блистал молодой черный трубач Билли Эверсол.
— Я, конечно, тут же позвонил в полицию, — продолжал Фрирс. — Они помчались в Ок-Парк, в дом Хансена. Но он прибыл туда раньше. Его «Рэндж Ровер» стоял около входа. Дом был охвачен пламенем. Когда огонь погасили, в доме обнаружили тела миссис Хансен и Дениз — обе были убиты выстрелом в голову сзади из пистолета крупного калибра — и обугленное тело Джеймса Б. Хансена. Его идентифицировали по карточкам дантиста. Полиция решила, что он покончил с собой, воспользовавшись тем же самым пистолетом.
Курц отхлебнул пива, поставил стакан и сказал:
— Двадцать лет назад...
— Будет в следующем месяце.
— Но ваш Джеймс Б. Хансен на самом деле не мертв.
Джон Веллингтон Фрирс заморгал, глядя сквозь круглые стекла своих роскошных «армани».
— Откуда вы знаете?
— В противном случае зачем вам мог бы понадобиться детектив?
— Ну да, конечно, — согласился Фрирс. Он облизал губы и снова глубоко вздохнул. Курц понял, что этот человек испытывает боль — не только эмоциональную, но и серьезную физическую, какая бывает от болезни, и эта боль мешает ему дышать. — Он не мертв. Я видел его десять дней назад.
— Где?
— Здесь, в Буффало.
— Точнее?
— В аэропорту. Если еще точнее, то в зале номер два. Я уезжал из Буффало — я дал здесь два концерта в концертном зале Клейнхана — и купил билет на рейс до «Ла Гардиа». Я живу в Манхэттене. Только я успел пройти через металлодетектор, как вдруг увидел его на другой стороне зоны безопасности. Он держал в руках дорогую коричневую кожаную сумку и направлялся к дверям. Я закричал — я выкрикнул его имя, попытался догнать его, но люди из охраны аэропорта остановили меня. Мне не позволили вернуться обратно через металлодетектор, чтобы броситься за ним. А когда охранники наконец-то отпустили меня, он давно уже скрылся из виду.
— И вы уверены, что это был Хансен? — осведомился Курц. — Он выглядел точно так же?
— Ни в малейшей степени, — ответил Фрирс. — Он стал на двадцать лет старше и на тридцать фунтов тяжелее. Хансен всегда был крупным мужчиной. Он сам рассказывал, что, когда учился в колледже в Небраске, играл в футбол защитником. Но теперь он показался мне еще крупнее, еще сильнее. В Чикаго он носил длинные волосы и бороду — в конце концов, это было начало восьмидесятых, — а теперь у него оказались короткие седые волосы, подстриженные на военный манер — ежиком, — и он был чисто выбрит. Нет, он очень мало походил на того Джеймса Б. Хансена, который жил в Чикаго двадцать лет назад.
— Но вы уверены, что это был он?
— Абсолютно, — сказал Фрирс.
— Вы обратились в полицию Буффало?
— Конечно. Я потратил несколько дней на разговоры с разными людьми. Мне кажется, что один из детективов на самом деле поверил мне. Но в справочниках по Буффало и окрестностям нет никакого Джеймса Хансена. Никакого Хансена или человека, подходящего под его описание, нет ни в одном из местных университетов. В Буффало нет ни одного психолога, который носил бы такое имя. А дело о гибели моей дочери официально закрыто.
— И что вы хотели бы, чтобы сделал я? — спросил Курц, понизив голос.
— Видите ли, я хочу, чтобы вы...
— Убил его, — договорил Курц.
Джон Веллингтон Фрирс часто заморгал, голова музыканта дернулась назад, как будто его ударили.
— Убили его? Помилуй бог, нет. Почему вы так решили, мистер Курц?
— Он изнасиловал и убил вашу дочь. Вы — профессиональный скрипач, по всей видимости, человек богатый. Вы можете позволить себе нанять любого частного детектива, работающего на законном основании, даже целое агентство, если вам так захочется. Чего ради вам понадобилось приходить ко мне, если не за тем, чтобы этот человек был убит?
Рот Фрирса открылся, а затем закрылся снова.
— Нет, мистер Курц, вы неправильно меня поняли. Доктор Фредерик — это единственный человек в Буффало, которого я хорошо знаю. Да, несомненно, он попал в большую беду, но, невзирая на печальные обстоятельства его жизни, не утратил своей проницательности, так вот, он очень высоко отзывался о вас и рекомендовал как детектива, который мог бы разыскать для меня Хансена. Вы совершенно правильно оценили мое финансовое положение. Я очень щедро вознагражу вас, мистер Курц. По-настоящему щедро.
— А если я его действительно найду? Что вы будете делать, мистер Фрирс?
— Сообщу в полицию, конечно. Я буду жить в аэропортовском отеле «Шератон», пока весь этот кошмар не закончится.
Курц допил последний глоток своего пива. Ко играл блюзовую версию «Летнего времени» Гершвина.
— Мистер Фрирс, — сказал Курц, — вы чрезвычайно цивилизованный человек.
Фрирс поправил очки:
— Так вы возьметесь за это дело, мистер Курц?
— Нет.
Фрирс снова заморгал:
— Нет?
— Нет.
Несколько секунд Фрирс сидел молча, а затем встал.
— Спасибо, что уделили мне время, мистер Курц. Я сожалею, что побеспокоил вас.
С этими словами Фрирс повернулся к выходу, но успел сделать лишь несколько шагов, когда Курц окликнул его по имени. Скрипач остановился и обернулся, на его красивом, но исполненном боли лице промелькнуло нечто, похожее на надежду.
— Да, мистер Курц?
— Вы забыли вашу фотографию, — сказал Курц.
Он поднял фотографию мертвой девочки.
— Оставьте ее у себя, мистер Курц. У меня больше нет Кристал, жена покинула меня через три года после смерти девочки, но у меня сохранилось много фотографий. Оставьте ее у себя, мистер Курц. — Фрирс пересек зал и вышел за дверь бара «Блюз Франклин».
Подошла Руби, внучка Большого Папаши Брюса.
— Папа велел мне сказать вам, что эти два копа поставили машину на улице слева.
— Спасибо, Руби.
— Хотите еще пива, Джо?
— Скотч.
— Какой-нибудь особый сорт?
— Самый дешевый, — ответил Курц. Когда Руби отвернулась и направилась к бару, Курц взял фотографию, изорвал ее на мельчайшие кусочки и сложил их в пепельницу.
Глава 5
Анжелина Фарино Феррара ежедневно в шесть утра совершала пробежки, невзирая даже на то, что в это зимнее время в Буффало в шесть утра стояла полная темнота. Большая часть постоянного маршрута ее пробежки проходила по улицам или пешеходным дорожкам, освещенным уличными фонарями, а для темных участков дистанции она носила на голове туристский фонарик, пристегиваемый ремешками. Анжелина предполагала, что фонарик придавал ей не слишком элегантный облик, но ей было наплевать с высокой башни на то, как выглядит она во время пробежки.
В декабре, по возвращении с Сицилии, Анжелина продала старый особняк Фарино, находившийся в предместье города, носившем название Орчард-парк. Центр управления остатками операций, которые вела Семья, она перевела в пентхаус здания-кондоминиума[9], господствующего над прибрежной частью Буффало. От города побережье отделялось лентами скоростных автомагистралей и широко раскинувшимся парком, но по ночам она могла смотреть на север и на восток, насколько это позволял близко лежащий горизонт Буффало, а ее западный фланг охраняли озеро и река Ниагара. Правда, с тех пор как Фарино Феррара приобрела это жилье, на западе не было видно ничего, кроме льда и серых облаков над рекой, хотя временами сквозь них можно было рассмотреть Канаду. Ту самую Канаду, являвшуюся землей обетованной для ее дедушки в годы «сухого закона», когда и были заложены первые основы фамильного капитала. День за днем пялясь на лед и тоскливый горизонт Буффало, Анжелина Фарино Феррара с нетерпением ждала весны, хотя и знала, что летом будет досрочно освобожден ее брат Стивен и наступит конец сроку ее пребывания на посту действующего дона[10].
Ее ежедневный маршрут составляли полторы мили к северу по прибрежному бульвару, затем через подземный переход она перебиралась на берег замерзшей реки — это место сейчас никак нельзя было назвать пляжем, — пробегала еще полмили, а потом возвращалась обратно по аллее вдоль Риверсайд-драйв. Ее брат Стиви, сидевший за решеткой в Аттике — Анжелина знала, что все остальные именовали его Малышом Героином и никак иначе, — категорически запретил ей выходить одной. Но, хотя она и привезла из Нью-Джерси и Бруклина способных ребят на смену тем идиотам, которых держал на службе ее отец, ни один из этих откормленных маминой лазаньей[11] мальчиков не был в достаточно хорошей форме, чтобы не отставать от нее во время бега. Анжелина завидовала новому президенту Соединенных Штатов: тот не слишком увлекался бегом трусцой, но, когда ему приходило в голову пробежаться, у него всегда имелись люди из Секретной службы, способные бежать рядом с ним.
В течение нескольких дней она мирилась с таким оскорблением, как присутствие рядом Марко и Лео — «мальчиков», как называла она их про себя, — которые ехали следом за нею на велосипедах. Марко и Лео тоже не очень радовались такому положению, так как ни тот ни другой никогда не ездили на велосипедах, даже будучи детьми. Они с трудом удерживали равновесие, а их толстые задницы свисали по обе стороны велосипедных седел, словно комья пресного теста. Но за последние недели они смогли найти компромисс: Анжелина трусила по тротуару, а Лео и Марко тащились рядом по обычно пустому в это время Риверсайд-драйв в своем «Линкольн-Та-ункаре». Конечно, после того как Анжелина спускалась в подземный переход, она волей-неволей на три-четыре минуты исчезала из поля зрения «мальчиков», которые тем временем разворачивались и жевали свои пончики, дожидаясь, пока она вновь появится из-за деревьев, направляясь уже на юг. Но Анжелина была уверена, что в эти несколько минут ей совершенно ничего не угрожает, так как у нее на поясе под свободной трикотажной рубашкой-балахоном в незастегивающейся кобуре всегда находился маленький 45-дюймовый полуавтоматический итальянский пистолет «компакт витнесс». У нее был также крошечный сотовый телефон с предустановленным на быстрый вызов номером «мальчиков», но она знала, что сможет выхватить пистолет раньше, чем дотянется до телефона.
Этим утром она была погружена в раздумья о продолжающихся переговорах с Гонзагой и даже не помахала рукой «мальчикам» перед тем, как свернуть по аллее на запад, в сторону от проезжей части, и спуститься в пешеходный тоннель, где всегда приходилось двигаться с особой осторожностью, чтобы не поскользнуться.
Мужчина с пистолетом ждал ее в дальнем конце тоннеля. У него был полуавтомат серьезного калибра, нацеленный прямо ей в грудь. Он держал оружие в одной руке, точно так же, как это делали его отец и дяди до того, как следующее поколение обзавелось привычкой стискивать пистолетики обеими руками, будто оружие весило, по меньшей мере, фунтов тридцать.
Анжелина остановилась, проехавшись по раскатанному ногами льду, и подняла руки. Проще всего было надеяться, что это только грабеж. Если это так, то она разнесет ублюдку башку, едва тот отвернется, чтобы уйти.
— Доброе утро, синьорита Фарино, — сказал мужчина, одетый в полупальто. — Или правильнее будет сказать синьора Феррара?
Что ж, — подумала она. — Значит, это не грабеж.
Но если это убийство, то самое неловкое и медлительное, какое только помнит мафия. Этот парень уже мог пришлепнуть ее и сделать ноги. Он наверняка должен знать о «мальчиках», дожидающихся на расстоянии в каких-то несколько сот метров. Анжелина перевела дух и взглянула в лицо мужчине.
— Курц, — утвердительно проронила она. Они никогда не встречались, но она хорошо помнила фотографию, которую прислал ей из тюрьмы Стиви для передачи Марионеткам.
Мужчина в ответ не улыбнулся и не кивнул. И пистолет в его руке не дрогнул.
— Я знаю, у вас имеется с собой кое-что, — заявил он. — Держите руки вот так, и с вами не случится ничего дурного. Пока.
— Вы даже представить себе не можете, какую крупную ошибку совершаете, — медленно, тщательно подбирая слова, сказала Анжелина Фарино Феррара.
— Что вы собираетесь делать дальше? — спросил Курц. — Снова заказать меня?
Анжелина никогда не встречалась с этим человеком, но была наслышана об истории его жизни достаточно хорошо для того, чтобы не пытаться прикидываться невинной овечкой.
— Это приказал Стиви, — ответила она. — Я только передала распоряжение.
— Почему Марионетки? — спросил Курц.
Анжелина была удивлена вопросом, но лишь на секунду.
— Считайте это приемным экзаменом, — сказала она. Она подумала было, не стоит ли опустить руки, взглянула Курцу в глаза и решила этого не делать.
— Экзаменом на что? — спросил Курц.
Продолжай разговор, — приказала себе Анжелина. Еще две-три минуты, и сюда явятся «мальчики», обеспокоенные тем, что она не показывается на обратном пути. Или не явятся? Сегодня холодное утро. А в «Линкольне» тепло. Может быть, четыре минуты. Она с трудом удержалась, чтобы не посмотреть на большие цифровые часы.
— Я думала, что вы могли бы оказаться полезным для нас, — сказала она. — Полезным для меня. Стиви заказал контракт, но я специально выбрала этих идиотов, чтобы посмотреть, насколько вы хороши.
— Почему Малыш Героин хочет моей смерти? — спросил Курц. Анжелина поняла, что этот человек должен быть очень силен: 40-дюймовый пистолет, который он держал нацеленным на нее, был не таким уж легким, но его вытянутая рука ни разу не дрогнула.
— Стиви считает, что вы в немалой степени причастны к смерти моего отца и сестры, — ответила она.
— Нет, он так не считает. — Голос Курца был лишен всякого выражения.
Понимая, что если она затеет с ним спор, то сможет или выиграть время, или немного раньше получить пулю в сердце, Анжелина решила сказать правду.
— Он думает, что вы опасны, Курц. Вы слишком много знаете. — Такие, например, вещи, что он нанимал вас, чтобы вы наняли Датчанина, который должен был убить Софию и папу, — подумала она, но не стала говорить это вслух.
— А в чем состоит ваш интерес?
— Мои руки начинают уставать. Можно я...
— Нет, — проронил Курц. Пистолет оставался все так же неподвижен.
— Я хочу, чтобы у меня были кое-какие рычаги, когда Стиви выйдет на свободу, — заявила она и сама изумилась. Она сказала этому недавно вышедшему из тюрьмы парню то, чего не сказала бы никому другому во всем мире. — Я думала, что вы будете полезны для меня.
— Каким образом?
— Если убьете Эмилио Гонзагу и его ближайших помощников.
— Какого черта я стану этим заниматься? — спросил Курц. В его голосе, как показалось Анжелине, послышалось даже не любопытство, а легкое изумление.
Она вздохнула. Пришло время сыграть по-крупному. Все или ничего. Она рассчитывала устроить это совсем по-другому. Вообще-то, она намеревалась через несколько недель увидеть Курца перед собой на коленях, со связанными за спиной руками. Если уж на то пошло, то, возможно, и без нескольких передних зубов. Теперь же она могла лишь продолжать говорить и следить за его лицом, за его глазами, за мускулами вокруг рта, за кадыком, повинующимся глотательному рефлексу — за теми деталями человеческого тела, которые не способны не реагировать.
— Это Эмилио Гонзага двенадцать лет назад заказал убийство вашей маленькой подружки Саманты, — сказала она.
На секунду Анжелина почувствовала себя как дуэлянт, чей пистолет только что дал осечку. Твердое лицо Джо Курца не изменилось ни на йоту — никак и ничем. Его глаза были точь-в-точь такими, какими они были бы на изображении средневекового палача, сделанном кистью Иеронимуса Босха — если бы такое изображение существовало; Анжелина знала, что такой картины на свете не было. На одно немыслимо краткое мгновение ей захотелось кинуться на землю, перекатиться, выхватить из-за пояса 45-дюймовый «компакт витнесс», но направленное на нее неподвижное черное дуло сразу же заставило ее отказаться от этого намерения.
Еще минута, и «мальчики»... — Она знала, что минуты в запасе у нее нет. Анжелина Фарино Феррара вовсе не была склонна к самообману.
— Нет, — в конце концов нарушил молчание Курц.
— Да, — возразила Анжелина. — Я знаю, что двенадцать лет назад вы серьезно позаботились об Эдди Фалько и Мэнни Левине, но они в то время ходили на привязи у Гонзаги. И он отдал приказ.
— Я знал бы об этом.
— Об этом никто не знал.
— Фалько и Левин были мелкими наркоторговцами, — сказал Курц. — Они были слишком глупы для того, чтобы... — он вдруг умолк, как будто о чем-то вспомнил.
— Да, — словно отвечая на невысказанный вопрос, произнесла Анжелина. — Маленькая девочка. Пропавшая девочка-подросток Элизабет Коннорс, делом которой занималась ваша партнерша Саманта. Школьница, которую позднее нашли мертвой. След вел через Фалько и Левина, потому что похищение было работой Гонзаги. Коннорс задолжал ему почти четверть миллиона долларов, и девочка должна была послужить рычагом — всего-навсего, рычагом, — ну а те два идиота были постоянными толкачами и обслуживали наркотиками школу Элизабет. После того как ваша партнерша обнаружила связь между ними и боссом, Эмилио приказал Эдди и Мэнни прикончить ее, а затем сам прикончил ребенка. А потом вы прикончили для него Фалько и Левина.
Курц чуть заметно покачал головой, не отрывая при этом от Анжелины пристального взгляда. Оружие было все так же нацелено ей в грудь. Анжелина знала, что пуля 40-го калибра разнесет в желе ее сердце, а потом перебьет позвоночник.
— Вы вели себя как дурак, Курц, — сказала она. — Вы даже приняли меры, чтобы увести сыщиков со следа Гонзаги. Это должно было здорово его позабавить.
— Я знал бы об этом, — повторил Курц.
— Вы не знали, — возразила Анжелина, понимая, что и у нее, и у него время на исходе. Все должно было вот-вот закончиться — так или иначе. — Никто об этом не знал. Но я могу это доказать. Дайте мне шанс. Позвоните мне, и мы устроим встречу. Я представлю вам доказательства и скажу, каким образом смогу купить для вас прощение у Стиви. И, что еще важнее, укажу путь, по которому можно будет подобраться к Гонзаге.
Последовала долгая пауза; тишину нарушал только свист ветра, внезапно налетевшего с озера. Было очень холодно. Анжелина почувствовала, что у нее вот-вот задрожат ноги — она надеялась, что это от холода, — и напряглась, чтобы этого не случилось. В конце концов Джо сказал ей:
— Снимите куртку.
Она самым натуральным образом вскинула брови от удивления.
— Джо, неужели недостаточно? Не можете успокоиться после того, как оттрахали мою сестру?
Курц ничего не ответил, лишь подтвердил свой приказ движением дула пистолета.
Стараясь все время оставлять ладони на виду, она сдернула с головы ремни крошечного фонарика, стащила с себя болтавшийся на ней трикотажный балахон и бросила все это на черный асфальт. На ней остался только маленький лифчик, который она надевала во время бега, и она хорошо знала, что отвердевшие от холода соски должны заметно выпирать сквозь тонкую материю. Она надеялась, что это отвлечет Курца.
Черта с два это его отвлекло. Свободной рукой Курц указал на стену тоннеля.
— Встаньте туда. — Когда она встала лицом к стене, упираясь руками над головой в холодный бетон, он осторожно подошел сзади и легкими пинками раздвинул ее ноги еще шире. Затем он вынул из кобуры ее «компакт витнесс», быстро, профессионально ощупал ее тело спереди и по бокам и вытащил из кармана сотовый телефон. Телефон он разбил, а «компакт витнесс» сунул к себе в карман.
— Верните мне сорокапяточку, — сказала Анжелина, обращаясь к дышащей сырым холодом стене. — Она дорога мне как память. Из нее я застрелила моего первого мужа в Сицилии.
Впервые за эти минуты она услышала звук, в котором было что-то человеческое — негромкий смешок? Хотя, может быть, Курц просто кашлянул в этот момент. Он сунул ей через плечо свой сотовый телефон.
— Держите это. Я позвоню, если захочу поговорить с вами.
— Можно мне обернуться? — спросила Анжелина.
— Нет.
Она услышала его удаляющиеся шаги, а затем звук включившегося автомобильного мотора. Анжелина бросилась к выходу из туннеля, но успела увидеть лишь старый «Вольво» удаляющийся по пешеходной аллее на север, в направлении полосы деревьев.
Ей только-только хватило времени, чтобы надеть свой балахон, нацепить на голову фонарик и спрятать сотовый телефон под рубашкой, прежде чем в переход сбежали по лестнице, размахивая пистолетами, запыхавшиеся Марко и Лео.
— Что? Как? Почему вы здесь остановились? — прохрипел Лео. Марко молча крутился на месте, направляя пистолет в пустоту.