Мария Симонова
Вирус хаоса
Большое спасибо Стасу Касьянову —
экстремалу не по роду занятий, а по жизни
Пролог
ТОЧКА РАЗРЫВА
— Нехорошо. Ах, как нехорошо и непорядочно, господин профессор! — воскликнул сухощавый молодой человек в строгом костюме, без колебаний вступая в помещение, вообще-то имеющее статус «частная собственность».Генрих Юстус Блум — профессор ядерной физики — снял очки и спрятал их в нагрудный кармашек халата растерянным жестом неопытного преступника, застуканного врасплох. Мощная охранная система его тайной лаборатории только что спасовала — и не перед изощренной попыткой взлома, и даже, как это ни обидно, не в результате применения взрывчатки, а всего лишь перед простенькой с виду электронной карточкой, вставленной в считыватель этим мышастым чиновником. Профессор, поднявшийся ему навстречу, качнулся, словно силы внезапно оставили его, и оперся рукой о край огромного полукруглого пульта, напоминавшего центр управления чем-то грандиозным, к примеру, ядерной, или — почему бы и нет? — космической станцией.
Визитер прошел на середину зала, окидывая цепким взглядом хромированные консоли, новейшие пространственные мониторы и датчики непонятной системы, занимающей две трети помещения. Пульт помаргивал огоньками, словно бы заговорщицки намекая: «Да много ли вам проку, гражданин начальник, от демонстрации вашей принципиальности? Чего там, инспектор, договоримся!» Онемевший хозяин, вследствие некоторого шока, а также природной интеллигентности, не в силах был подавать чиновнику какие-либо двусмысленные знаки. Тем более что сразу вслед за ним вошли два милиционера и остановились возле двери, лишая Блума (и его подозрительный аппарат) возможности совершить попытку подкупа должностного лица, одновременно отрезая нарушителю единственный путь к бегству. Однако профессор не собирался ретироваться, так, например, мать, вернее, отец, не мог бы покинуть новорожденное дитя, оставив его на милость, допустим, варваров.
— Прежде чем вы отключите подачу энергии, — заговорил Блум с резкостью, не свидетельствующей о наглости, которая, как известно, гарантирует второе счастье, а лишь выдающей его подлинное отчаяние, — я требую, чтобы сюда были вызваны специалисты из Института Физики Пространств!
— Ну, профессор… — чиновник развел руками: по отношению к ученому чудаку он мог позволить себе толику снисходительного сочувствия (ни в коем случае не путать со снисхождением!). — Об Институте вы должны были подумать раньше, когда решили воплотить в жизнь свою столь энергоемкую установку.
— Смею вас заверить, что я обращался в Институт, но они не предоставили мне финансирования! Однако теперь, когда я сумел добиться успеха, клянусь вам, что все будет оплачено! Вызовите специалистов! Поймите, что внезапное отключение моей системы может быть чревато непредсказуемыми последствиями!
Похожие заявления — о недопустимости сиюминутного отключения пиратского узла — инспектору доводилось выслушивать довольно часто. Беседа перестала его интересовать. Он достал из кармана пульт мобильного терминала. Профессор умоляюще схватил его за локоть, мешая набрать код:
— Прошу вас! Чего стоят какие-то лишние полчаса!
— О, уверяю вас, они очень дорого стоят! Компания не намерена нести дополнительные убытки, если Институт откажется заплатить ваш долг.
В глазах Блума сверкнул безумный огонек, вообще-то ему не свойственный, если речь не шла о разрушении окаменевших догм классической науки, но не укрывшийся от инспектора: нарушитель готов решительно на все — вот о чем просигнализировал ему угрожающий взблеск подслеповатых глаз профессора. Инспектор предупредительно кашлянул.
Оба стража порядка, восприняв сигнал, перестали изображать невозмутимые статуи у дверей и моментально оказались возле Блума, аккуратно прихватив его под локти.
— Выслушайте меня! — взмолился ученый, не собиравшийся, да что там — попросту неспособный противостоять им физически, имевший шанс поколебать представителей власти только силой аргументов. — Перед вами преобразователь материи в антивещество! — выпалил профессор из самого, как он полагал, своего тяжелого орудия, припасенного на крайний случай. — При полном отключении защита накопителя исчезнет, и произойдет аннигиляция, то есть чудовищный взрыв!
Подобная угроза кого угодно заставила бы призадуматься. Милиционеры крепче сжали плечи арестованного, инспектор же со своей стороны остался абсолютно спокоен, лишь слегка усмехнулся.
— Скажу вам по секрету, профессор, — уверенно произнес он, — мне доводилось видеть мезонный преобразователь. Ваш аппарат имеет с ним всего лишь одно сходство — тоже жрет энергию, как целый завод. В остальном данная система не имеет ничего общего с ускорителем элементарных частиц, при этом она — поздравляю вас — занимает куда меньше места.
Блум хотел в отчаянии поднять руки к небу или хотя бы ко лбу, но стражи порядка прочно удерживали его локти в положении «на уровне талии», так что ему пришлось опустить пылающий лоб к руке — не менее горячей и к тому же неприятно влажной.
— Да, я солгал, — глухо признался он. — Но лишь потому, что вы не поймете… Поверите ли вы мне, если я скажу, что с помощью этой установки мне удалось сделать прокол в ткани реальности?
— Да? — молодой человек казался заинтересованным. — И что же вы обнаружили там, за гранью? Уж не параллельные ли миры?
Профессор вскинул голову, и как сразу выпрямился его стан, как засияли глаза, воодушевленные искрой понимания!
— Я вижу, что вы способны нестандартно мыслить! И, значит, можете предотвратить катастрофу, неизбежную при отключении питания. Этот прокол, или, если хотите, открытые мною врата в иные реальности, в данный момент строго контролируются моей системой. Если ее отключить, то произойдет локальная диффузия с возможным проникновением друг в друга нескольких линейных конгломератов… За недостатком данных машина пока еще бессильна просчитать механизм взаимодействия, как и его последствия, но…
Профессор запнулся на полуслове — чиновник, больше его не слушая, набирал номер. Меньше всего он намеревался выслушивать лекции по очень мало интересующей его тематике.
Блум замер с приоткрытым ртом: «Куда он звонит? В Институт? Или все-таки…»
— Андрей, у нас порядок, — сказал инспектор в трубку. — Нарушителя взяли. Отвод ЖКК/4 можешь ликвидировать.
— Нет!!! — возопил Блум, трепыхаясь, как пойманная рыбка, в крепких, поднаторевших в деле задержания руках.
— Зря вы так волнуетесь, — произнес непрошибаемый молодой человек, нашедший занятной изобретательность ученого ума. Немало просьб, угроз и слезных молений ему доводилось слышать, и мало что могло его тронуть, но впервые он стал свидетелем столь вдохновенной попытки запутать его забранные каркасом инструкций мозги, путем сдабривания очевидного вранья сложными научными терминами. — Ваши специалисты никуда не денутся. Они непременно будут сюда вызваны. Вдруг, чем черт не шутит, действительно оплатят этот заоблачный счет… — пробормотал он, поворачиваясь спиной к приборам, за мгновение до того, как все они, судорожно мигнув в последний раз, дружно погасли.
— И тем самым избавят вас от судебного преследования, — добавил инспектор, чего Блум уже не слышал: профессор отключился почти одновременно со своим детищем, словно функционировал от одного с ним источника питания. Сопровождающие едва успели подхватить мешковато осевшее тело.
Глава 1
Евгений Смеляков оторвался от компьютера, чтобы расправить затекшие плечи и набрать в грудь воздуха, как ныряльщик, собирающийся вот-вот снова нырнуть — и совершенно неожиданно обнаружил, что день уже пролетел. Тут он вспомнил про список, приклеенный к холодильнику заботливой Мэри. «Да, заботливой», — повторил про себя Евгений как можно убедительней, изгоняя непрошено овеявший эту мысль сквознячок сарказма. Могла ведь растолкать допоздна работавшего человека, чтобы лично вбить указания в замороченную алгоритмами голову. Хотя не исключено, что она пыталась, и может быть, даже изо всех сил, его добудиться, но ее стараниям не суждено было пробиться сквозь его могучий сон, стало быть, там они и остались — во сне.
«Вернее, на холодильнике», — поправил себя Евгений, кося неприязненным взглядом на окружающий бардак. Вообще-то беспорядок распространялся далеко за пределы его рабочего пятачка, а в некоторых областях, как, например, кухня или прихожая, опасно граничил с разрухой.
«Может, взмахнешь хоть пару раз веничком?..» — просочилась в мозг, стремящийся исключительно к интеллектуальной работе, робкая хозяйственная мысль. «А что толку?» — с усталой дружелюбностью ответил ей здравый смысл: судя по беспощадным часам, времени не оставалось даже на какой-нибудь минимум, свидетельствующий об его усердной деятельности на протяжении дня в этом плане. Однако на сей раз реакция «заботливой» половины грозила перерасти в критическую, и хозяйственник в нем вновь всколыхнулся: «Хоть посуду вымой! Давай же, ты еще успеешь!..»
Он было приподнялся, но в это время из коридора донесся звук открываемой двери. «Поздно…» — простонал хозяйственник, погибая, а несколько разбалансированный ученый пристально уставился в монитор: якобы ничего не вижу и не слышу и вообще существую в ином пространственно-временном континууме, не имеющем ничего общего с простирающимся окрест безобразием.
Легкие шаги пересекли прихожую и замерли где-то на пороге гостиной.
Даже не оборачиваясь, Евгений почувствовал спинным мозгом сгущающуюся позади предгрозовую атмосферу — по одним уже этим внезапно оборвавшимся шагам и по длине воцарившейся затем зловещей паузы. Глубина потрясения вошедшей была, очевидно, невыразима — ни в словах, ни в каких-либо других общепринятых знаках неприязни. Ему следовало немедленно закруглять эту «игру в молчанку», грозящую в противном случае растянуться на остаток дня, а то и на неделю, учитывая уровень энтропии на квадратный метр их жилища. Значит, приготовились — спокойно и без напряженья.
— Привет, малыш, что-то ты сегодня рано… — с дружелюбной рассеянностью уронил он через плечо, не отрывая глаз от экрана. Не проигнорировал любимую женщину — о нет, ни в коем случае! — а как бы косвенно обозначил ситуацию: ничего катастрофического, все банально, все как всегда: важнейшая работа поглотила мужа с головой, полностью оккупировала его внимание и выпила без остатка все его время.
Ответом были шаги, которые на сей раз удалялись — не на выход, а только на кухню: бедняжка Мэри, так и не обретя дара речи, отправилась, похоже, дальше впечатляться скорее всего в надежде обнаружить среди первобытного хаоса хоть какие-нибудь следы деятельности человека разумного, то есть — семейного. Быть может, они и сохранились в каких-то заповедных уголках. В том же холодильнике, например…
«Ах, черт! Надо же было чего-то съедобного купить…» — вспомнил Евгений и зажмурился, что не спасло от видения внутренним взором драматической сцены, имеющей сейчас место на кухне: вот бедняжка Мэри, усталая (и очень голодная, кстати сказать), окончательно бледнеет (или зеленеет), глядя сначала на свой список, приклеенный к дверце холодильника, а затем исследуя его содержимое, стремящееся к нулю. С утра там что-то было, но в течение дня все сжевалось. Впрочем, не совсем — помнится, где-то там в пушистом инее спряталась последняя окаменевшая сарделька.
Когда Евгений со вздохом открыл глаза, шаги вернулись.
«Сейчас эта „бедняжка“ устроит кой-кому сногсшибательный разнос», — подумал он. Прятаться и дальше в компьютере от назревающего стихийного бедствия не имело смысла, и Евгений скрепя сердце развернулся вместе с креслом навстречу грядущей головомойке.
«Если я сижу дома, то это еще не значит, что я автоматически превращаюсь в домашнюю хозяйку! У меня, между прочим, тоже уйма работы!» — оперативно сформировался в голове приблизительный план контрнаступления.
Тут он на некоторое время замер с приоткрытым ртом. Нет, Евгений не собирался с духом для отчаянного противостояния девятибалльному шторму. Он попросту онемел.
Девушка в купальном халате, стоявшая в дверях, глядела на него не просто с удивлением… И, пожалуй, не с ужасом, а с каким-то благоговейным испугом. Он понял — так, должно быть, смотрел принц Гамлет на призрак своего убиенного дядей отца. Изделие более поздних эпох — круглые очки, сидевшие на ее носу, не портили, а, напротив, только усиливали впечатление, придавая и без того широко открытым глазам совершенно запредельные размеры. Хотя роль призрака принадлежала скорее этому очкастому явлению; сам Евгений был не то чтобы напуган, узрев на пороге вместо сердитой жены незнакомую полуодетую даму, но, скажем так — крайне озадачен. Крайне.
Потом полуодетая произнесла тихим голосом:
— Гений?..
И тогда Евгений наконец прозрел — и не потому, что такое определение ему льстило. Просто упоминание его почти забытого юношеского прозвища и сам ее голос стали словно бы отмычкой, завершившей набор примет, отчего-то неуловимо смазанных, до этого никак не желающих складываться в знакомый образ.
Это, без сомнения, была его жена! Только странно, до неузнаваемости изменившаяся: какая-то изможденная и непричесанная, вернее — причесанная как-то неправильно, кроме того, успевшая в рекордные сроки переодеться в домашнее и зачем-то нацепившая очки. Эти идиотские очки — они-то и сбили его с толку! А в принципе, как он теперь видел, она была узнаваема, как может быть, допустим, смутно узнаваема женщина, решившая кардинально сменить имидж: например, впервые выйти на яркий свет совсем без косметики. Не то чтобы Мэри злоупотребляла макияжем, но в данном случае речь шла о чисто ассоциативном восприятии.
— Машка, — проговорил Евгений, чувствуя, что его собственный голос предательски сел, — что ты с собой сделала? .
Он медленно поднялся и едва успел, бросившись вперед, подхватить ее, неожиданно начавшую сползать по косяку.
Если в этот момент Евгений Смеляков имел все основания не доверять собственным глазам, то с минуту назад он словно в воду глядел: его жена Мария (а попросту Мэри), стоявшая на кухне, с болью во взгляде смотрела в холодильник, точнехонько на реликтовую сардельку, вмерзшую в лед — последнюю представительницу обитавшего здесь когда-то вида, именуемого едой. Морозильный агрегат, в отличие от квартиры в целом, демонстрировал ослепительно-чистый ландшафт, где эта сарделька, видимо, погибла много лет назад от одиночества и отчаяния. «Или он ее себе берег?..» — тоскливо подумала Мэри, не столько разъяренная — сил на необходимый всплеск ярости попросту не осталось — как подавленная: перспективы, куда ни глянь — вокруг ли, или в ближайшее будущее, открывались сплошь безрадостные.
Итак, вместо долгожданного отдыха в уютном семейном гнездышке, пусть даже с первоначальным приготовлением ужина, ей предстояла основательная уборка оного гнездышка, после похода в магазин ради обеспечения оного ужина. Не говоря уже о сиюминутной организации добротного семейного скандала. Вместо подобной дальнейшей программы очень захотелось просто сесть и разреветься. Вот уже и голова закружилась, и в глазах слегка зарябило — самое время хлопнуться в обморок. Разумеется — в голодный!
Прикрыв глаза, Мэри сделала глубокий вдох: необходимо было прийти в норму и изыскать где-то силы для наведения в доме порядка с неизбежным выяснением отношений — словом, требовалось срочно мобилизоваться для обычной семейной жизни. Когда она их открыла, странная дезориентация в пространстве мало того что не прошла, а еще и усугубилась явлением галлюцинаторного типа: перед нею в каком-то радужном тумане обрисовалась незнакомая девушка — худенькая и невзрачная, в очках и почему-то в ее халате, причем, кажется, на голое тело.
— Ты кто?.. — ляпнула Мэри, не вполне уверенная, что в последние две-три секунды находится в ясном сознании, тем не менее ощутившая неприятный укол от ее символически одетого вида.
— Нет, это вы кто? — испуганно откликнулась та, чем почти вернула Мэри ощущение реальности. Почти. Ведь галлюцинациями она никогда не страдала. Словом, не приходилось сомневаться, что она с кем-то разговаривает. И уж, конечно, не сама с собой — еще чего не хватало! А с некоей девицей, пребывающей в ее доме, мало того — влезшей в ее халат и, как только что она заметила, в ее тапки, при этом даже не догадывающейся, что у этих и у разных прочих имеющихся здесь отнюдь не мужских вещей есть законная хозяйка. Кажется, единственное, что на ней было надето из своего, — это огромные безвкусные очки.
— В-вы из службы доставки?.. — пролепетало это чудо природы, поправляя свои окуляры.
М-мда. Не очень-то сообразительную подопытную выбрал себе Ген (так называли Евгения, специализировавшегося на генетике, его друзья и Мэри тоже) для экспериментов в отсутствие жены, видимо, с собственным генным материалом. В свете этого становилось понятно, что за «работа» не оставляет ему времени даже для минимальной деятельности по хозяйству. И, кстати, прекрасно объяснялась его туманная фраза насчет ее что-то слишком раннего прихода.
— Я, наверное, забыла закрыть дверь.. — бормотала тем временем «подопытная», рассеянно озираясь.
Однако Мэри ее уже не слушала: она устремилась вперед, миновав бестолковую девицу: — «Что он только в ней нашел?..» — и как-то сразу оказалась в гостиной.
Но почему-то не в своей.
Она словно попала в аналогично расположенную квартиру на другом этаже — таково было первое ощущение. Взгляд натыкался на похожую мебель — порядком истертый бежевый диван, стенной шкаф, журнальный столик… Планировка довольно распространенная, что нередко позволяет некоторым чувствовать себя в гостях даже более непринужденно, чем дома. В гостях — вот ключевое слово! Она готова была поклясться, что это не ее дом.
Правда, в левом дальнем углу здесь тоже имелся компьютер. Вот только не имелось любимого мужа, которого она видела с минуту назад, как всегда, по уши в него погрузившимся. Она хотела позвать Гена, но лишь беззвучно открыла рот: в этот миг ее посетила ясная уверенность, что в этом доме просто в принципе никогда не мог жить мужчина. Такое ощущение подразумевают, когда говорят «им даже не пахло».
«Стоп-стоп!» — сказала себе Мэри, тряся головой, что не помогло вернуть все на свои места, зато чуть приглушило панические мысли, высветив нужные. Вот! Эта чужая квартира, казавшаяся реальной в каждой детали, от мелких вещичек, сгрудившихся в беспорядке там и сям, до пыли на полированной поверхности стола, как раз и являлась тем, чего тут никогда не было. И не могло быть.
Единственное объяснение — она-таки рухнула в чертов обморок и пребывает в нем до сих пор. Так что девица, по-видимому, еще где-то здесь, то есть — в ее, Мэри, бреду, а вовсе не в их квартире с ее Геном!
Мэри бросилась назад в кухню, словно надеялась поймать видение за халат, пока оно не ускользнуло из бреда в реальность, куда как раз надеялась вернуться сама Мэри, оказавшись в исходной точке у холодильника, где все началось — то есть где ее, видимо, настиг обморок.
Кухня оказалась пустой. Девица пропала, как и надежда обрести в этом чужом «храме чревоугодия» свой родной бардак. Сколько ни меряй шагами небольшое помещение, с какой точки на него ни посмотри — это была чужая кухня, за исключением, быть может, некоторых знакомых деталей… Например, холодильник той же марки стоял на том же месте и был так же забыто приоткрыт. «Интересно, — подумала Мэри, бодрясь изо всех сил, — а как в нашем бреду обстоит дело с продуктами питания?» С этим, как ни странно, в бреду имелся некоторый прогресс: холодильник выглядел почти как свой только внешне, но никак не внутренне — окаменелостей в нем не было, зато на верхней полке красовался ее любимый фрукт — персик. В единственном числе. Мэри прикоснулась пальцами к шершавому бочку, потом осторожно взяла персик в руку. Он был большой, прохладный — до Ужаса реальный. Надкусила — на вкус он казался таким же настоящим, как на ощупь.
«Что же получается?.. — размышляла Мэри, пережевывая сочную мякоть с видом дегустатора даров потусторонней природы. — Что я сейчас лежу у себя в кухне, на этом самом месте, без сознания, двигая челюстями и пуская слюни?.. Или хожу по собственному дому, ничего не видя, точнее, видя то, чего на самом деле нет?..» Она предпочла бы первое, то есть обморок со слюнями, потому что иначе пришлось бы признать, что она сошла с ума. Получив в безумье то, чего ей хотелось, а именно — еду, и потеряв из виду раздражающий фактор — то есть мужа. Но Мэри вовсе не хотела его терять! Или подсознательно все-таки хотела?.. Если даже и так, то не настолько же глобально — с квартирой и прочей, может, более мелкой, но не менее необходимой собственностью!
— Смеляков! — с дрожью в голосе позвала Мэри и прислушалась — тишина. Не зловещая, как в холодящих душу триллерах, а самая настоящая издевательская.
Она вернулась в гостиную, проведя попутно пальцем по знакомому дефекту на обоях — сама клеила в точности такие же три года назад.
Подошла к компьютеру и снова позвала — так, как если бы он за ним сидел:
— Ген!..
Нет ответа.
Мэри подняла руки и помахала ими над креслом, ожидая и страшась нащупать там невидимого мужа — то есть скорее всего реального, но для нее почему-то уже невидимого. Наверное, тогда она бы закричала, возможно, даже ударилась бы в истерику. Но теперь поневоле облегченно перевела дух — возле компьютера действительно никого не было, кроме маленького синего медвежонка в красной шапочке, которого она погладила дрожащей рукой. Такая же в точности игрушка была у нее — что-то вроде талисмана, только ее мишка никогда не сидел у монитора; он путешествовал в сумке, а в свободное от «работы» время жил у нее под подушкой.
Понимает ли сумасшедший, что он безумен?.. И, если да, то что ему следует предпринять? Собственноручно позвонить в психушку? Приезжайте, мол, за мною и ломайте дверь, иначе я вас не услышу. А когда ворветесь, я скорее всего вас не увижу. Если схватите и запакуете в смирительную рубашку, то я ничегошеньки не почувствую. И объясните, кстати, какой тогда смысл вас вызывать?..
Зазвонил телефон, стоявший с краю стола прямо у нее под носом. Сердце с испугу екнуло, потом взволнованно заскакало вверх-вниз, от живота к горлу и обратно.
Что, за гранью реальности тоже существует связь?
Или это и есть связь с реальностью?..
Она нерешительно подняла трубку и сказала в нее: «Алле», — не узнав собственного голоса.
— Привет, Мышенция! — жизнерадостно раздалось в трубке.
«Неужели Светка?..»
— Ну, что ты решила? — с веселой развязностью спросила трубка. — Едем?
Вряд ли Мэри могла спутать с кем-то лучшую подругу, но и дом свой она до сих пор никогда с чужим не путала. Поэтому для верности спросила:
— Света, это ты?..
— Нет, это почтальон Печкин!
Это была Светка!
— Слушай, Мышенька, хватит киснуть, давай собирайся. Милли по нам соскучилась, и Гений обещал заглянуть… Только заглянуть, безо всяких!.. — как будто спохватилась Светка.
Мэри словно горсть колючих мурашек бросили на плечи: казалось, что лучшая подруга ее не узнает или принимает за кого-то другого. Что за мышь, никогда в жизни она не звала ее какой-то мышью! И что за непонятная Милли успела по ней соскучиться?.. Зато… Гением называли Гена, но только давным-давно, еще в юношеские годы; впоследствии прозвище как-то не прижилось — не оправдал, наверное… «Что же выходит, — думала она в смятении, — меня как бы между прочим приглашают на свидание с собственным мужем?..»
— Свет, ты знаешь… Ты можешь… — сбивчиво начала Мэри, сама еще толком не зная, что говорить и как на все это реагировать. — Со мной тут что-то творится… Нехорошее… — Так и не подобрав вразумительного объяснения, она жалобно попросила: — Приезжай, пожалуйста, а?..
— Что с тобой, Мышка? — наконец-то встревожилась Светка.
«Нет, ну где она тут мышь-то нашла?..»
— Что-то с самочувствием, да? — волновалась Светка. — Конечно, я сейчас! Сейчас приеду! Ты тогда дверь заранее открой. И смотри, если будет совсем плохо, то вызывай «Скорую»!
— Да нет, я не… — Но Светка уже отключилась. А ведь тоже первым делом посоветовала обратиться к докторам.
Ну, если будет совсем плохо, так и придется поступить, благо что телефон рядом и работает. Однако, если судить по всему услышанному, как-то не очень оправдывалось ее предположение о том, что он осуществляет связь с реальностью. Прежде чем окончательно хоронить здравый смысл, следовало дождаться Светку — конечно, при условии, что она появится здесь во плоти, а не подобно некоторым персонажам, вдруг перешедшим в бесплотное состояние. Пусть только окажется рядом знакомый живой человек и в любом случае внесет в происходящее толику ясности. Либо уж сдаст ее, куда следует… И действительно не мешает заранее открыть ей дверь, пока и впрямь не стало хуже. Хотя собственное самочувствие ощущалось Мэри как нормальное, разве что немного нервное. Или не немного… А кто бы, спрашивается, в таких обстоятельствах не занервничал?
В прихожей Мэри задержалась, узнав кожаную сумочку на подзеркальной полке. Придя с работы (всего с четверть часа назад!), она бросила ее на обувной шкафчик под вешалкой. Здесь немногочисленная женская обувь стояла рядком у стенки. Но сумка-то была ее! И значит, Мэри имела полное право в ней покопаться.
«Вернее, на холодильнике», — поправил себя Евгений, кося неприязненным взглядом на окружающий бардак. Вообще-то беспорядок распространялся далеко за пределы его рабочего пятачка, а в некоторых областях, как, например, кухня или прихожая, опасно граничил с разрухой.
«Может, взмахнешь хоть пару раз веничком?..» — просочилась в мозг, стремящийся исключительно к интеллектуальной работе, робкая хозяйственная мысль. «А что толку?» — с усталой дружелюбностью ответил ей здравый смысл: судя по беспощадным часам, времени не оставалось даже на какой-нибудь минимум, свидетельствующий об его усердной деятельности на протяжении дня в этом плане. Однако на сей раз реакция «заботливой» половины грозила перерасти в критическую, и хозяйственник в нем вновь всколыхнулся: «Хоть посуду вымой! Давай же, ты еще успеешь!..»
Он было приподнялся, но в это время из коридора донесся звук открываемой двери. «Поздно…» — простонал хозяйственник, погибая, а несколько разбалансированный ученый пристально уставился в монитор: якобы ничего не вижу и не слышу и вообще существую в ином пространственно-временном континууме, не имеющем ничего общего с простирающимся окрест безобразием.
Легкие шаги пересекли прихожую и замерли где-то на пороге гостиной.
Даже не оборачиваясь, Евгений почувствовал спинным мозгом сгущающуюся позади предгрозовую атмосферу — по одним уже этим внезапно оборвавшимся шагам и по длине воцарившейся затем зловещей паузы. Глубина потрясения вошедшей была, очевидно, невыразима — ни в словах, ни в каких-либо других общепринятых знаках неприязни. Ему следовало немедленно закруглять эту «игру в молчанку», грозящую в противном случае растянуться на остаток дня, а то и на неделю, учитывая уровень энтропии на квадратный метр их жилища. Значит, приготовились — спокойно и без напряженья.
— Привет, малыш, что-то ты сегодня рано… — с дружелюбной рассеянностью уронил он через плечо, не отрывая глаз от экрана. Не проигнорировал любимую женщину — о нет, ни в коем случае! — а как бы косвенно обозначил ситуацию: ничего катастрофического, все банально, все как всегда: важнейшая работа поглотила мужа с головой, полностью оккупировала его внимание и выпила без остатка все его время.
Ответом были шаги, которые на сей раз удалялись — не на выход, а только на кухню: бедняжка Мэри, так и не обретя дара речи, отправилась, похоже, дальше впечатляться скорее всего в надежде обнаружить среди первобытного хаоса хоть какие-нибудь следы деятельности человека разумного, то есть — семейного. Быть может, они и сохранились в каких-то заповедных уголках. В том же холодильнике, например…
«Ах, черт! Надо же было чего-то съедобного купить…» — вспомнил Евгений и зажмурился, что не спасло от видения внутренним взором драматической сцены, имеющей сейчас место на кухне: вот бедняжка Мэри, усталая (и очень голодная, кстати сказать), окончательно бледнеет (или зеленеет), глядя сначала на свой список, приклеенный к дверце холодильника, а затем исследуя его содержимое, стремящееся к нулю. С утра там что-то было, но в течение дня все сжевалось. Впрочем, не совсем — помнится, где-то там в пушистом инее спряталась последняя окаменевшая сарделька.
Когда Евгений со вздохом открыл глаза, шаги вернулись.
«Сейчас эта „бедняжка“ устроит кой-кому сногсшибательный разнос», — подумал он. Прятаться и дальше в компьютере от назревающего стихийного бедствия не имело смысла, и Евгений скрепя сердце развернулся вместе с креслом навстречу грядущей головомойке.
«Если я сижу дома, то это еще не значит, что я автоматически превращаюсь в домашнюю хозяйку! У меня, между прочим, тоже уйма работы!» — оперативно сформировался в голове приблизительный план контрнаступления.
Тут он на некоторое время замер с приоткрытым ртом. Нет, Евгений не собирался с духом для отчаянного противостояния девятибалльному шторму. Он попросту онемел.
Девушка в купальном халате, стоявшая в дверях, глядела на него не просто с удивлением… И, пожалуй, не с ужасом, а с каким-то благоговейным испугом. Он понял — так, должно быть, смотрел принц Гамлет на призрак своего убиенного дядей отца. Изделие более поздних эпох — круглые очки, сидевшие на ее носу, не портили, а, напротив, только усиливали впечатление, придавая и без того широко открытым глазам совершенно запредельные размеры. Хотя роль призрака принадлежала скорее этому очкастому явлению; сам Евгений был не то чтобы напуган, узрев на пороге вместо сердитой жены незнакомую полуодетую даму, но, скажем так — крайне озадачен. Крайне.
Потом полуодетая произнесла тихим голосом:
— Гений?..
И тогда Евгений наконец прозрел — и не потому, что такое определение ему льстило. Просто упоминание его почти забытого юношеского прозвища и сам ее голос стали словно бы отмычкой, завершившей набор примет, отчего-то неуловимо смазанных, до этого никак не желающих складываться в знакомый образ.
Это, без сомнения, была его жена! Только странно, до неузнаваемости изменившаяся: какая-то изможденная и непричесанная, вернее — причесанная как-то неправильно, кроме того, успевшая в рекордные сроки переодеться в домашнее и зачем-то нацепившая очки. Эти идиотские очки — они-то и сбили его с толку! А в принципе, как он теперь видел, она была узнаваема, как может быть, допустим, смутно узнаваема женщина, решившая кардинально сменить имидж: например, впервые выйти на яркий свет совсем без косметики. Не то чтобы Мэри злоупотребляла макияжем, но в данном случае речь шла о чисто ассоциативном восприятии.
— Машка, — проговорил Евгений, чувствуя, что его собственный голос предательски сел, — что ты с собой сделала? .
Он медленно поднялся и едва успел, бросившись вперед, подхватить ее, неожиданно начавшую сползать по косяку.
Если в этот момент Евгений Смеляков имел все основания не доверять собственным глазам, то с минуту назад он словно в воду глядел: его жена Мария (а попросту Мэри), стоявшая на кухне, с болью во взгляде смотрела в холодильник, точнехонько на реликтовую сардельку, вмерзшую в лед — последнюю представительницу обитавшего здесь когда-то вида, именуемого едой. Морозильный агрегат, в отличие от квартиры в целом, демонстрировал ослепительно-чистый ландшафт, где эта сарделька, видимо, погибла много лет назад от одиночества и отчаяния. «Или он ее себе берег?..» — тоскливо подумала Мэри, не столько разъяренная — сил на необходимый всплеск ярости попросту не осталось — как подавленная: перспективы, куда ни глянь — вокруг ли, или в ближайшее будущее, открывались сплошь безрадостные.
Итак, вместо долгожданного отдыха в уютном семейном гнездышке, пусть даже с первоначальным приготовлением ужина, ей предстояла основательная уборка оного гнездышка, после похода в магазин ради обеспечения оного ужина. Не говоря уже о сиюминутной организации добротного семейного скандала. Вместо подобной дальнейшей программы очень захотелось просто сесть и разреветься. Вот уже и голова закружилась, и в глазах слегка зарябило — самое время хлопнуться в обморок. Разумеется — в голодный!
Прикрыв глаза, Мэри сделала глубокий вдох: необходимо было прийти в норму и изыскать где-то силы для наведения в доме порядка с неизбежным выяснением отношений — словом, требовалось срочно мобилизоваться для обычной семейной жизни. Когда она их открыла, странная дезориентация в пространстве мало того что не прошла, а еще и усугубилась явлением галлюцинаторного типа: перед нею в каком-то радужном тумане обрисовалась незнакомая девушка — худенькая и невзрачная, в очках и почему-то в ее халате, причем, кажется, на голое тело.
— Ты кто?.. — ляпнула Мэри, не вполне уверенная, что в последние две-три секунды находится в ясном сознании, тем не менее ощутившая неприятный укол от ее символически одетого вида.
— Нет, это вы кто? — испуганно откликнулась та, чем почти вернула Мэри ощущение реальности. Почти. Ведь галлюцинациями она никогда не страдала. Словом, не приходилось сомневаться, что она с кем-то разговаривает. И уж, конечно, не сама с собой — еще чего не хватало! А с некоей девицей, пребывающей в ее доме, мало того — влезшей в ее халат и, как только что она заметила, в ее тапки, при этом даже не догадывающейся, что у этих и у разных прочих имеющихся здесь отнюдь не мужских вещей есть законная хозяйка. Кажется, единственное, что на ней было надето из своего, — это огромные безвкусные очки.
— В-вы из службы доставки?.. — пролепетало это чудо природы, поправляя свои окуляры.
М-мда. Не очень-то сообразительную подопытную выбрал себе Ген (так называли Евгения, специализировавшегося на генетике, его друзья и Мэри тоже) для экспериментов в отсутствие жены, видимо, с собственным генным материалом. В свете этого становилось понятно, что за «работа» не оставляет ему времени даже для минимальной деятельности по хозяйству. И, кстати, прекрасно объяснялась его туманная фраза насчет ее что-то слишком раннего прихода.
— Я, наверное, забыла закрыть дверь.. — бормотала тем временем «подопытная», рассеянно озираясь.
Однако Мэри ее уже не слушала: она устремилась вперед, миновав бестолковую девицу: — «Что он только в ней нашел?..» — и как-то сразу оказалась в гостиной.
Но почему-то не в своей.
Она словно попала в аналогично расположенную квартиру на другом этаже — таково было первое ощущение. Взгляд натыкался на похожую мебель — порядком истертый бежевый диван, стенной шкаф, журнальный столик… Планировка довольно распространенная, что нередко позволяет некоторым чувствовать себя в гостях даже более непринужденно, чем дома. В гостях — вот ключевое слово! Она готова была поклясться, что это не ее дом.
Правда, в левом дальнем углу здесь тоже имелся компьютер. Вот только не имелось любимого мужа, которого она видела с минуту назад, как всегда, по уши в него погрузившимся. Она хотела позвать Гена, но лишь беззвучно открыла рот: в этот миг ее посетила ясная уверенность, что в этом доме просто в принципе никогда не мог жить мужчина. Такое ощущение подразумевают, когда говорят «им даже не пахло».
«Стоп-стоп!» — сказала себе Мэри, тряся головой, что не помогло вернуть все на свои места, зато чуть приглушило панические мысли, высветив нужные. Вот! Эта чужая квартира, казавшаяся реальной в каждой детали, от мелких вещичек, сгрудившихся в беспорядке там и сям, до пыли на полированной поверхности стола, как раз и являлась тем, чего тут никогда не было. И не могло быть.
Единственное объяснение — она-таки рухнула в чертов обморок и пребывает в нем до сих пор. Так что девица, по-видимому, еще где-то здесь, то есть — в ее, Мэри, бреду, а вовсе не в их квартире с ее Геном!
Мэри бросилась назад в кухню, словно надеялась поймать видение за халат, пока оно не ускользнуло из бреда в реальность, куда как раз надеялась вернуться сама Мэри, оказавшись в исходной точке у холодильника, где все началось — то есть где ее, видимо, настиг обморок.
Кухня оказалась пустой. Девица пропала, как и надежда обрести в этом чужом «храме чревоугодия» свой родной бардак. Сколько ни меряй шагами небольшое помещение, с какой точки на него ни посмотри — это была чужая кухня, за исключением, быть может, некоторых знакомых деталей… Например, холодильник той же марки стоял на том же месте и был так же забыто приоткрыт. «Интересно, — подумала Мэри, бодрясь изо всех сил, — а как в нашем бреду обстоит дело с продуктами питания?» С этим, как ни странно, в бреду имелся некоторый прогресс: холодильник выглядел почти как свой только внешне, но никак не внутренне — окаменелостей в нем не было, зато на верхней полке красовался ее любимый фрукт — персик. В единственном числе. Мэри прикоснулась пальцами к шершавому бочку, потом осторожно взяла персик в руку. Он был большой, прохладный — до Ужаса реальный. Надкусила — на вкус он казался таким же настоящим, как на ощупь.
«Что же получается?.. — размышляла Мэри, пережевывая сочную мякоть с видом дегустатора даров потусторонней природы. — Что я сейчас лежу у себя в кухне, на этом самом месте, без сознания, двигая челюстями и пуская слюни?.. Или хожу по собственному дому, ничего не видя, точнее, видя то, чего на самом деле нет?..» Она предпочла бы первое, то есть обморок со слюнями, потому что иначе пришлось бы признать, что она сошла с ума. Получив в безумье то, чего ей хотелось, а именно — еду, и потеряв из виду раздражающий фактор — то есть мужа. Но Мэри вовсе не хотела его терять! Или подсознательно все-таки хотела?.. Если даже и так, то не настолько же глобально — с квартирой и прочей, может, более мелкой, но не менее необходимой собственностью!
— Смеляков! — с дрожью в голосе позвала Мэри и прислушалась — тишина. Не зловещая, как в холодящих душу триллерах, а самая настоящая издевательская.
Она вернулась в гостиную, проведя попутно пальцем по знакомому дефекту на обоях — сама клеила в точности такие же три года назад.
Подошла к компьютеру и снова позвала — так, как если бы он за ним сидел:
— Ген!..
Нет ответа.
Мэри подняла руки и помахала ими над креслом, ожидая и страшась нащупать там невидимого мужа — то есть скорее всего реального, но для нее почему-то уже невидимого. Наверное, тогда она бы закричала, возможно, даже ударилась бы в истерику. Но теперь поневоле облегченно перевела дух — возле компьютера действительно никого не было, кроме маленького синего медвежонка в красной шапочке, которого она погладила дрожащей рукой. Такая же в точности игрушка была у нее — что-то вроде талисмана, только ее мишка никогда не сидел у монитора; он путешествовал в сумке, а в свободное от «работы» время жил у нее под подушкой.
Понимает ли сумасшедший, что он безумен?.. И, если да, то что ему следует предпринять? Собственноручно позвонить в психушку? Приезжайте, мол, за мною и ломайте дверь, иначе я вас не услышу. А когда ворветесь, я скорее всего вас не увижу. Если схватите и запакуете в смирительную рубашку, то я ничегошеньки не почувствую. И объясните, кстати, какой тогда смысл вас вызывать?..
Зазвонил телефон, стоявший с краю стола прямо у нее под носом. Сердце с испугу екнуло, потом взволнованно заскакало вверх-вниз, от живота к горлу и обратно.
Что, за гранью реальности тоже существует связь?
Или это и есть связь с реальностью?..
Она нерешительно подняла трубку и сказала в нее: «Алле», — не узнав собственного голоса.
— Привет, Мышенция! — жизнерадостно раздалось в трубке.
«Неужели Светка?..»
— Ну, что ты решила? — с веселой развязностью спросила трубка. — Едем?
Вряд ли Мэри могла спутать с кем-то лучшую подругу, но и дом свой она до сих пор никогда с чужим не путала. Поэтому для верности спросила:
— Света, это ты?..
— Нет, это почтальон Печкин!
Это была Светка!
— Слушай, Мышенька, хватит киснуть, давай собирайся. Милли по нам соскучилась, и Гений обещал заглянуть… Только заглянуть, безо всяких!.. — как будто спохватилась Светка.
Мэри словно горсть колючих мурашек бросили на плечи: казалось, что лучшая подруга ее не узнает или принимает за кого-то другого. Что за мышь, никогда в жизни она не звала ее какой-то мышью! И что за непонятная Милли успела по ней соскучиться?.. Зато… Гением называли Гена, но только давным-давно, еще в юношеские годы; впоследствии прозвище как-то не прижилось — не оправдал, наверное… «Что же выходит, — думала она в смятении, — меня как бы между прочим приглашают на свидание с собственным мужем?..»
— Свет, ты знаешь… Ты можешь… — сбивчиво начала Мэри, сама еще толком не зная, что говорить и как на все это реагировать. — Со мной тут что-то творится… Нехорошее… — Так и не подобрав вразумительного объяснения, она жалобно попросила: — Приезжай, пожалуйста, а?..
— Что с тобой, Мышка? — наконец-то встревожилась Светка.
«Нет, ну где она тут мышь-то нашла?..»
— Что-то с самочувствием, да? — волновалась Светка. — Конечно, я сейчас! Сейчас приеду! Ты тогда дверь заранее открой. И смотри, если будет совсем плохо, то вызывай «Скорую»!
— Да нет, я не… — Но Светка уже отключилась. А ведь тоже первым делом посоветовала обратиться к докторам.
Ну, если будет совсем плохо, так и придется поступить, благо что телефон рядом и работает. Однако, если судить по всему услышанному, как-то не очень оправдывалось ее предположение о том, что он осуществляет связь с реальностью. Прежде чем окончательно хоронить здравый смысл, следовало дождаться Светку — конечно, при условии, что она появится здесь во плоти, а не подобно некоторым персонажам, вдруг перешедшим в бесплотное состояние. Пусть только окажется рядом знакомый живой человек и в любом случае внесет в происходящее толику ясности. Либо уж сдаст ее, куда следует… И действительно не мешает заранее открыть ей дверь, пока и впрямь не стало хуже. Хотя собственное самочувствие ощущалось Мэри как нормальное, разве что немного нервное. Или не немного… А кто бы, спрашивается, в таких обстоятельствах не занервничал?
В прихожей Мэри задержалась, узнав кожаную сумочку на подзеркальной полке. Придя с работы (всего с четверть часа назад!), она бросила ее на обувной шкафчик под вешалкой. Здесь немногочисленная женская обувь стояла рядком у стенки. Но сумка-то была ее! И значит, Мэри имела полное право в ней покопаться.