Синицын Олег Геннадьевич. Второе пришествие

   – Надевайте! – приказал он, бросив на снег рулон ткани.
   Каждому из нас досталось по простыне с прорезью для головы и пришитыми в определенных местах тесемками. Хозяйка Мария до позднего вечера мастерила эти маскхалаты из своих лучших простыней, в результате они получились такими качественными, что их даже в бой надеть не стыдно. Я и Кирюха первыми разобрались, как в них облачаться. Потом я помог одеться неловкому Штильману, а Кирюха – Бульвуму, чьи длинные пальцы не умели вязать бантики.
   Степан Макарыч, укутанный в белое с ног до головы, оглядел нас критически и махнул рукой:
   – Вперед!
   Ведущая через поле тропа пролегала по дну неглубокой канавы. Мы бежали по ней, наполовину скрытые сугробами, держа в руках оружие, зажав под мышками лыжи. Ветер, дующий с востока, бросал в лицо ледяную крошку. Из поселка позади нас доносились стуки, хруст древесины и приглушенный звериный вой. Даже мне, повидавшему тварей на своем веку, было не по себе – что уж говорить об остальных членах группы! Все испытывали страх, даже Бульвум. Больше всех я переживал за Штильмана с его нерешенным утренним вопросом.
   Добравшись до кромки тайги, мы плюхнулись в снег за частоколом пихт, чтобы отдышаться после бега и оценить масштаб нашествия красноглазых.
   Сквозь ветви кустарника я увидел цепочку темных домов, между которыми сновали длинные сгорбленные тени. Они бродили повсюду: скрипели дверьми, обнюхивали дворы, заглядывали в окна. Одного, вытянувшегося во весь немаленький рост, я заметил на гребне крыши… Возле оставленного нами дома движения не наблюдалось, но в зловещем окружении он выглядел беззащитным и уязвимым. По прерывистому дыханию Кирюхи я понял, что он испытывает те же чувства. Но что-либо изменить было уже не в наших силах.
   Степан Макарыч тяжело вздохнул, перекрестил дом рукой в меховушке и повернулся ко мне:
   – Все, Валерочка, дальше ты командуешь.
   – После тебя, дед, только позориться.
   – Не вгоняй меня в краску. Давай начинай.
   – Ладно. У кого-нибудь живот крутит от голода? Нет? Тогда встаем на лыжи! Позавтракаем позже. Григорий Львович, у тебя две минуты.
   Бросив в снег вещи, Штильман скрылся за деревьями.
   В темноте застучали палки, заскрипела резина креплений.
   – А с этим как быть? – спросил Кирюха, указывая палкой на Бульвума. Не поняв жеста, тот метнул на парня подозрительный взгляд.
   – С этим… – задумчиво протянул я.
   Лыж для Бульвума, естественно, никто не брал. Сама идея поставить на них пришельца выглядела смехотворно. Пешком же он вообще будет как гиря на ногах – по сугробам ходит медленно и неуклюже. Поэтому оставалось единственное.
   – Посажу его себе на спину, – ответил я Кирюхе. – Сменишь, когда устану, лады?
   Парень кивнул.
   Бульвум оказался не слишком тяжелым. Я взвалил его на хребет, просунув тонкие ноги у себя под мышками через лямки вещмешка. Они болтались у меня по бокам, руки свешивались через плечи, голова тыкалась в затылок… Взбираясь в импровизированное седло, этот гад как бы случайно расцарапал мне ногтями щеку. В отместку я тоже как бы случайно задел седоком о ствол ели, отчего дерево затряслось, а с ветвей посыпался снег. Бульвум после этого надолго притих, только периодически вскидывал руку, потирая возникшую на черепе шишку.
   Наконец мы были готовы. Прибежал Штильман, вытирая руки комком снега, быстро нацепил лыжи.
   – Веди нас, Степан Макарыч, – сказал я.
 
   В таежной тьме старший из Прокофьевых находил путь непостижимым, мистическим образом. Когда мы покидали поселок, я видел у него на поясе фонарик, но дед им ни разу не воспользовался. Его вела то ли память, то ли интуиция. Мы шли сквозь низкий ельник, по каким-то балочкам и оврагам, вдоль гор бурелома, пересекая канавы и ручьи. Порой мне казалось, что Степан Макарыч ведет отряд наугад, однако вскоре дед посадил меня в лужу с этим предположением. К примеру, он говорил тихонечко себе под нос: «Сейчас будет ключ» или «А вот и выворотень» – и через некоторое время я слышал неподалеку журчание пробивающейся сквозь лед воды или обходил торчащие корни рухнувшей лиственницы.
   Я старательно держался спины деда, белым пятном маячившей передо мной, идущий следом Штильман ориентировался на мою спину. Кирюха замыкал цепочку. Шагалось бодро, дышалось легко – в основном благодаря тому, что мне удалось выспаться, выхватив самые важные для сна «вечерние» часы.
   Ехавший на мне Бульвум пока вел себя примерно. По правде сказать, после снегохода я привык к серой твари, торчащей у меня за спиной, горячему дыханию в ухо и постоянной дрожи. Более того, если бы за спиной находился только вещмешок, я бы чувствовал, что мне чего-то не хватает. Не скажу, что тащить на себе Бульвума было легко, – преодолевать заснеженный склон с лишними тридцатью килограммами легко не бывает. Но пакостей он больше не чинил и сидел смирно, возможно, дрых.
   Через час мы поднялись на возвышенность, откуда открылась панорама на Тамаринскую стрелку, протянувшуюся широкой белой полосой над темным ковром елей и кедров. Небо за хребтом озаряло мягкое фиолетово-голубое сияние, исходившее от комплекса пришельцев. Башенная часть космического корабля, торчавшая из-за гребня, потрясала внушительными размерами.
   «Тарелки» возле нее сегодня не плавали.
   Немного поглазев на чудеса за хребтом, мы устроились под елками на завтрак. Костер разводить не стали, перекусили хлебом с домашней колбасой, вареными вкрутую яйцами, попили морса из фляг. Сухари, вермишель, крупы оставили на потом. Правда, затрудняюсь сказать, когда оно наступит, это «потом». Возле лагеря пришельцев костер точно не разведешь.
   После привала Бульвум перекочевал на спину Кирюхи. Парень бодро взвалил на себя пришельца. Хорошо ему, молодому да сильному. Судя по тому, как племянник Степана Макарыча взялся за дело, он способен тащить моего маленького серого друга до самого хребта. Это я – уже старый, ни на что не годный, выгнанный из армии за разгильдяйство, – сдох после двух километров, а в Кирюхе много сил.
   Возвышенность поросла молодым осинником. Летом тут наверняка непролазные заросли, но сейчас из снега торчали одни прутья. Мы пошли напролом, давя их лыжами, получая в ответ хлесткие удары по коленкам и другим местам, порой весьма деликатным. Небо стало светлее, хотя до рассвета оставалось не меньше двух часов. За это время нам необходимо достигнуть расселины, чтобы войти в нее под покровом темноты незаметно для охраны пришельцев. Я надеялся, что проход не завален снегом – все-таки на дворе стоит декабрь, за исключением вчерашнего бурана, больших снегопадов не было. Потому что другой путь, напрямую через перевал, настоящее самоубийство. Достаточно одного летающего катера, вроде того, с которым мы столкнулись вчера, и наши кости, разбросанные по хребту, будут собирать археологи будущего.
   Осинник превратился в смешанный лес, березы вперемежку с кудрявыми кедрами. Под сводами ветвей стояла мертвая тишина: не ухали совы, не стучал дятел, только раскачиваемые ветром стволы негромко скрипели и шуршал снег под лыжами. Сквозь кроны проглядывали снега Тамаринской стрелки. Из-за необычного сияния за хребтом деревья отбрасывали замысловатые синие тени, превращая лес в инопланетные джунгли.
   До конца маршрута оставалось километров пять, когда Степан Макарыч вдруг остановил группу, подняв лыжную палку. Мы послушно прекратили движение. Штильман и Кирюха остались на своих местах, а я подъехал к деду. И сразу увидел то, что привело его в замешательство.
   Белеющие в сумраке березовые стволы, между которых пролегал наш дальнейший путь, облепила непонятная вата, беспорядочно торчавшая во все стороны. Щелкнула кнопка, и фонарь Степана Макарыча осветил одно из деревьев.
   У меня перехватило в горле.
   Вата была цвета яичного желтка.
 
   При виде желтых зарослей в луче фонаря я едва не поседел.
    Что это?
   Степан Макарыч потянул руку к березе.
   – Не трогать! – рявкнул я.
   Пальцы старика застыли в считаных сантиметрах от дерева. Он растерянно на меня оглянулся.
   Я отобрал у него фонарь, отодвинул в сторону. Прикрыв лицо варежкой, наклонился к стволу, рассматривая желтые бакенбарды. Их поверхность обильно пушилась и колыхалась от малейших дуновений ветра, их основание глубоко въелось в кору. Полыхая желтым огнем на мелованном стволе, плесень тянулась по той стороне березы, которая была обращена к сопке Улус-Тайга.
   Проведя лучом вдоль наростов, я обнаружил клочья желтых волос также на корнях и снегу.
   Я оглянулся на Кирюху и Бульвума. На тонком запястье пришельца, перекинутом через плечо человека, горели три иероглифических знака. Три! До того, как они обнулятся, оставались сутки. Питание, поддерживающее защиту капсулы, еще не закончилось, а значит, смертоносный космический организм не мог оказаться на свободе – если только Бульвум каким-нибудь образом не исказил информацию.
   – Григорий Львович, пойдите-ка сюда! – позвал я изменившимся голосом.
   Хрустя снегом, ученый приблизился к дереву, глянул на облепившую его желтизну, которую я специально для него осветил, и обессиленно упал грудью на палки.
   – Что скажете?
   Он сморщился, стал тереть лоб кулаком. Тем временем подъехал заинтригованный Кирюха. Круглые глаза, торчащие у него над головой, тоже впились в березовый ствол. Нет, все-таки зря я бочку катил на Бульвума, для него появление плесени на деревьях такая же неожиданность, как и для нас.
   – Давайте отойдем в сторону, – прошептал Штильман. – Секретный разговор.
   – Мне жаль расходовать на это движение половину калорий. Говорите при всех! Мы направляемся в лагерь пришельцев, какие еще могут быть секреты!
   Штильман вздохнул, еще немного о чем-то подумал и произнес:
   – Насколько я понимаю, мы наблюдаем свойство, по которой искомую биокультуру, то есть инопланетный организм, назвали «желтой плесенью», хотя он таковой по сути не является. – Он глянул на Бульвума. – Ферг мельком упоминал о том, что организм-убийца в процессе клеточного деления выделяет побочный продукт – споры. Они разносятся по воздуху, оседают на земле и растениях, склеиваются вместе, прорастают, вырабатывают желтый пигмент. Эти частицы не являются переносчиками клеток самого организма, но всегда предшествуют его появлению. По скорости их роста определяли, в какую сторону движется биомасса.
   – Но ведь организм находится в энергетической капсуле! – возразил я Штильману.
   – Да, – рассеянно ответил зам по науке.
   – И, судя по часам Бульвума, она пока цела!
   – Да.
   – Тогда что это?! – ткнул я со злостью палкой в ствол. Конец скользнул по пучку плесени и оставил посреди нее царапку. Несколько желтых волосков прицепились к острию, я брезгливо сбил их о снег.
   Штильман тяжело молчал, не зная, что ответить.
   – Насколько эти споры могут быть опасны для человека?
   – Я не знаю.
   – Так выдвиньте гипотезу! Вы же ученый, выдвигать гипотезы – ваша профессия!
   – Я социолог по профессии, а не биолог… – Он помялся. – Но я думаю, что если содержание желтых спор в окружающей среде не увеличивается, проще говоря, если плесень на деревьях не растет, значит, организм не размножается. Возможно, это был кратковременный выброс.
   – Выброс чего, если организм изолирован в капсуле?!
   – Да не знаю я, не знаю! – психанул Штильман.
   Я обратил тяжелый взор на Бульвума. На немой вопрос пришелец предпочел не реагировать, хотя на его лице читалось явное: «Да отстань от меня, сам ничего не понимаю!»
   – …вашу мать! – не выдержал я.
   – Погоди, Валерочка, – взял меня за рукав Степан Макарыч. – Давайте рассуждать логически. Раз ученый человек говорит, что желтая вата не угрожает людям, тогда что ее бояться, так? А вперед идти нам все равно надо, хоть вата будет на деревьях расти, хоть бананы, другого пути к Улус-Тайге все равно нет.
   Дед был прав. Другого пути у нас нет. Я помолчал, свыкаясь с этой мыслью. Затем объявил:
   – Продолжаем движение. Дистанция два метра. В пути проявлять осторожность: желтой массы не касаться, деревья обходить стороной. Органы дыхания закрыть подручными средствами – шарфами и воротами свитеров. Все. Вперед.
   Чую, что снятие обвинений в уничтожении госимущества – ничтожная плата за каторжный труд, на который я подписался. Надо будет потребовать с братца еще что-нибудь. К примеру, пенсию, как у депутатов. Отправил меня словно на прогулку, а на деле она обернулась колоссальным риском.
   Нет, определенно, надо потребовать еще что-нибудь.
 
   Завязав шарфами рты и носы, наш отряд въехал в заросли распушенной ваты. Космические споры изменили тайгу до неузнаваемости. Плесень облепляла стволы, свешивалась с ветвей, соединяла соседние деревья, как паутина для ловли гигантских мух, за неимением которых вполне могли сойти люди. В воздухе стояла тошнотворная вонь, словно мы пересекали огромную мусорную свалку.
   Первым шел Степан Макарыч, прокладывая лыжню. Вторым – Штильман, третьим – Кирюха с Бульвумом на спине. Я замыкал цепочку. Приходилось выбирать участки, свободные от плесени, однако с каждым метром находить их становилось все сложнее, и подошвы лыжных полозьев облепили желтые волокна, которые торчали во все стороны и тормозили скольжение.
   Возле островка высохших пихт я догнал Штильмана. Услышав рядом с собой шорох лыж, он оглянулся.
   – Как вы думаете, Григорий Львович, – спросил я, – зачем нашим гостям понадобилась плесень? Не эта плесень, разумеется. Та, которая покоится в капсуле.
   – Разве непонятно? – глухо ответил из-под шарфа Штильман, выпуская облачко пара. – Это могущественное оружие. Бомба. С его помощью можно шантажировать другие цивилизации. Неудивительно, что они хотят его получить.
   Тоже самое говорил мой брат. Видать, они вместе строили эти теории после допроса Бульвума, сидя темной ночкой в своей брифинг-рум.
   – Тогда почему красноглазых не пугает угроза раскрытия капсулы? Вы говорили, что, скорее всего, они не нашли капсулу. При этом они наверняка в курсе, что ее питание скоро сдохнет и организм-убийца окажется на свободе. Однако возле сопки пришельцы разместились основательно, словно на каникулы. Почему они не боятся?
   Штильман пожал плечами:
   – Трудно сказать. Наверняка решили вести поиски до последнего. А потом быстро свернутся и поднимутся в космос.
   Я обдумал этот вариант.
   – Мне почему-то так не кажется.
   Я собрался от него отъехать, когда Григорий Львович задержал меня, окликнув:
   – Валера, постойте!
   Я сдал назад. Штильман некоторое время колебался, потом спросил:
   – Вы путешествуете вместе с Бульвумом двое суток?
   – Двое с половиной.
   – Он демонстрировал… ммм… что-нибудь необычное?
   – Вы о телекинезе?
   – Именно.
   Я вспомнил, как Бульвум сбил меня со снегохода. Как, не тронув и пальцем, оттолкнул руку с картой. Про легкий ветерок, возникающий, когда он гневается, даже не вспоминаю – так часто это происходило. Но больше всего меня поразило, с какой легкостью ферг расколол голову красноглазого пилота. Мимолетный взгляд, едва заметное движение подбородка – и пуленепробиваемый треугольный череп треснул, как яичная скорлупа.
   Я не стал об этом рассказывать Григорию Львовичу, потому что он мне тоже рассказывает далеко не все.
   – Кроме того, что пришелец демонстрировал в институте, ничего нового я не видел, – скучно ответил я и на всякий случай добавил: – А что?
   – Да так, ничего. Профессиональное любопытство.
   И Штильман поспешил отстать от меня, сделав вид, что у него что-то случилось с креплением.
   Почему-то я ему не поверил.
   Даже не знаю, сложно это объяснить. Вроде все сходилось, Григорию Львовичу по профессии положено проявлять любопытство относительно того, как ведет себя пришелец. Даже в обстановке грядущего конца света, свойственной нынешнему Дню, ученый остается ученым… И все-таки я чувствовал, что Григорий Львович говорит неправду.
   Григорий Львович лжет.
   Стало светлее. Снега Тамаринской стрелки выросли над деревьями и занимали теперь половину неба. Мы поднимались на предгорье. Тайга поредела, желтизны в ней поубавилось – плесень предпочитала селиться на деревьях, а не на снегу или на выступающей из-под него породе. Хотя я полагал, что причина заключается не только в том, что нравится плесени, а что нет. Штильман оказался прав, это был какой-то временный выброс, который сейчас трудно объяснить. Решив не ломать пока голову, я отложил загадку в самый дальний файл своего мозга – тот, где у меня хранятся все загадки и тайны современности, начиная с Бермудского треугольника и заканчивая словом «мерчандайзинг». Раньше в этом файле валялся вопрос о внеземных цивилизациях, но с ним, как вы понимаете, я давно разобрался. К великому сожалению, внеземные цивилизации существуют.
   Бульвум снова перекочевал на мою спину. Хорошо ему путешествовать, не касаясь ножками сугробов, сменяя уставших лошадок одну за другой. Наездник, блин! Когда начнется реальный подъем, потопает своими ножками, хватит конных прогулок.
   – Подтягиваемся! Не отстаем! – командовал из головы колонны Степан Макарыч. – До рассвета не больше часа.
   Я подналег на палки, дыхание участилось – все-таки поднимался в гору и нес на спине груз. Бульвум засопел над ухом, будто тоже двигал конечностями. То ли пытался таким образом мне помочь, то ли изощренно издевался. Мне показалось, что последний вариант ближе к истине.
   – Сейчас допыхтишься, – предупредил я, – в сугробе заморожу. И в этот раз разморозить тебя будет некому.
   Он на несколько секунд замолчал, словно смысл фразы дошел до его инопланетных извилин, но затем принялся пыхтеть еще громче и усерднее, прямо как старая проститутка. Ну точно, специально меня доводит, безволосая обезьяна. И ему это почти удалось: мне нестерпимо захотелось приласкать его лысый череп хорошей затрещиной. Жаль, нельзя. На мое действие непременно последует ответ, а для склоки момент – неудачнее трудно придумать. Поэтому я стиснул зубы и терпел его издевательства, отпечатывая в памяти каждую секунду, чтобы потом отплатить той же монетой и в том же количестве.
   Спустя четверть часа цепочка из четырех лыжников и одного седока добралась до опушки леса, за которой сразу начинались обрывистые, резко уходящие ввысь склоны Тамаринской стрелки. За ломаным контуром вершины в небо струилось хрустальное сияние от спрятанного за хребтом комплекса пришельцев. Зрелище неземное и, честно признаться, жуткое – меня от него пробирал озноб. Судя по виду моих спутников, им тоже было не по себе.
   Мы остановились под елями и, не выходя на открытый участок, стали осматривать необъятный заснеженный склон, лежащий в предрассветном сумраке. Степан Макарыч указал на белые выпуклости неподалеку от нас, в которых угадывалось нагромождение камней и скал.
   – Расселина там, – сказал он и добавил с меньшей уверенностью: – должна быть.
   Я изо всех сил напрягал зрение, пытаясь различить проход, но в указанной стороне видел сплошные сугробы.
   – Ничего не вижу.
   – Темно еще, – аргументировал Степан Макарыч.
   – А далеко до них?
   – До склона полторы сотни шагов, потом еще вверх метров двадцать.
   – Все ясно.
   Значит, пришли. Можно освободить спину.
   Бульвум плюхнулся в сугроб. Неуклюже побарахтавшись в нем, выбрался, весь залепленный снегом и растерянно хлопая глазами.
   – Дальше идем пешком! – объявил я, возвращая на плечи лямки вещмешка. – Лыжи и палки зарыть в снег под этим деревом, надеюсь, мы сюда еще вернемся. Все остальное забираем с собой.
   Лыжный инвентарь закопали под высокой скособоченной елью на окраине леса. Расправили простыни, чтобы прикрыть углы шапок и края рукавов, и двинулись через полосу открытого пространства, разделявшего тайгу и скалы.
   На этом участке сугробы были глубже, чем в лесу. Вероятно, из-за снега, потихоньку сползающего со склона, а может, из-за периодически сходящих лавин. Я проваливался по колено, Бульвум – до пояса. Наша пятерка шагала цепью, друг за другом, стараясь попадать в след идущего впереди, чтобы скрыть количество прошедших, но все равно оставляла за собой длинную взрыхленную борозду, истыканную следами.
   На середине пути Кирюха, шедший первым, вдруг остановился как вкопанный. Опять какая-то неожиданность, похоже, не будет им конца.
   Я добрел до Кирюхи и тихо крякнул.
   Поперек нашего пути в сугробах тянулась цепь глубоких дыр. Их размеры не представляли собой что-то выдающееся, по крайней мере, я бы не побежал тотчас звонить в Книгу рекордов Гиннесса. Зато расстояние между дырами, что-то около пяти метров, заставляло отнестись к тому, кто оставил эти следы, с осторожным уважением.
   Мы прошли дальше и наткнулись еще на одну цепь. Почти сразу за ней протянулась еще одна. Кто-то с завидной регулярностью бродил на ходулях вдоль основания хребта. Более того, подозреваю, что не только бродил, но и поглядывал по сторонам, высматривая лазутчиков. Таких, как мы, к примеру. Наверняка для незваных гостей у этого гиганта приготовлено множество сюрпризов. Однако знакомиться с ними меня что-то не тянуло.
   – Быстрее! – нетерпеливо махнул я отставшим Штильману и Степану Макарычу. – Нужно достичь расселины до того, как здесь снова появится монстр на ходулях…
   Напрасно я произнес слово «монстр». Некоторые слова нельзя выпускать наружу, даже если они тебя доконали. Правильно же говорят: помяни черта… Стоило окончанию фразы повиснуть в предрассветном морозном воздухе, как на юге что-то взвыло и лязгнуло металлом. Снег и скалы под валенками слабо вздрогнули от могучей поступи.
   …туммм!..
   Я оглянулся. В трехстах метрах на юге на фоне заснеженного склона показался высокий тягучий силуэт, словно выбравшийся из сновидения или из романа «Война миров» Герберта Уэллса. Тяжелая башня на трех невероятно длинных суставчатых конечностях. Ловко ими перебирая, неведомая машина шагала по сугробам, оставляя позади себя шлейф снежной пыли. Каждый шаг отдавался в позвоночнике и наполнял душу нарастающим паническим ужасом.
   …туммм!!.. туммм!!.. туммм!!
   Мы застряли аккурат посередине пустоши. Механическое чудовище, чем бы оно ни было, направлялось сюда прямым ходом.
   – К скалам! Скорее!
   Подгонять никого не пришлось. Степан Макарыч, Кирюха, Бульвум и Штильман – все бросились к переломанным кручам, теперь уже не разбирая, попадают ли они в след идущего впереди. Всем было на это наплевать, потому что шагающий танк был очень большим и очень страшным. Честно признаться, я сомневался, что скалы защитят. Если гигантский патрульный заметит оставленную нами борозду (а ее трудно не заметить), нам придется туго. Спасти отряд могла только расселина, но до нее еще нужно добраться.
   …ТУМ!!.. ТУМ!!.. ТУМ!!..
   Казалось, что стальные ноги вонзаются в склон прямо за нашими спинами. К счастью, вот они, скалы. Следом за Штильманом я перемахнул через огромный валун, сбив с него снежную шапку, и врезался в спину Степана Макарыча, застывшего с другой стороны.
   Задрав голову, старик изучал склон над нами. И то, с каким выражением лица он это делал, мне жутко не понравилось.
   – Нету! – потрясенно поведал он. – Нету расселины!
   Душераздирающие звуки шагов внезапно смолкли. Рядом по склону скользнул луч прожектора.
   – В снег! – скомандовал я. – Быстро!
   Мы попадали среди запорошенных скал кто где стоял, надеясь раствориться среди сугробов. Один лишь непокорный Бульвум остался торчать на виду. В глазах, устремленных на выросший над нами треножник, играли бесенята, словно ферг задумал какую-то пакость. Неужели думает, что справится с гигантским роботом? Только выдаст всех, идиот! Не мешкая я схватил его за рукав и дернул вниз. Бульвум осел на снег, ткнувшись спиной в отвесную скальную стенку, непонимающе уставился на меня. Я прижал палец к губам, потом показал ему кулак. Этот жест не убедил пришельца, ему все не терпелось высунуться и раскрыть нашу позицию. Пришлось держать его за куртку до конца.
   Где-то очень близко лязгнул шарнир, и металлическая ходуля звонко вонзилась в камни под снегом. Луч прожектора переместился и накрыл участок, где мы прятались. Вокруг наступил день. Передо мной возникла тень собственной головы. Я ощутил спиной злобный взгляд, шарящий по освещенному пространству. К счастью – к великому счастью! – мою спину защищала простыня, любезно предоставленная гостеприимной женой Степана Макарыча, благодаря этой маскировке я должен был раствориться среди сугробов. Мы все должны были.
   Так и случилось.
   Свет ушел. Дважды вздрогнула земля – и шагающий танк проследовал дальше вдоль подножия хребта, оставив нас позади. Я осторожно поднял голову, чтобы оценить его размеры. Машина была высотой и габаритами с трехэтажный дом. На крыше бронированной цилиндрической башни белел сугроб, на носу торчала пушка, обвитая спиралью – сейчас она была направлена в другую от нас сторону. Нас не заметили. Наши следы в сугробах – тоже.
   Я подождал, пока танк удалится еще на несколько исполинских шагов, потом придвинулся к Степану Макарычу:
   – Это точно то место? Ошибки быть не может?
   – Нет никакой ошибки! Мы в этих скалах всегда привал устраивали. – Дед поднял голову над валуном, чтобы поглядеть на удаляющийся треножник.
   – И что теперь делать?
   – Это… тут надо подумать.
   – У нас нет времени думать, дед! Если прохода нет, нужно искать другой путь!