Страница:
Неспешные размышления оборвал тихий свист, доносящийся с неба. Я выглянул из-под навеса. Называется, помяни черта… Под легкой паутиной облаков небо буравили два серебристых диска. Они пролетели далеко в стороне и скрылись за сдвоенной сопкой, через которую я перевалил полтора часа назад.
– На Научный пошли, – раздался позади меня голос Степана Макарыча.
Он притворил за собой дверь в сени, из которых вышел, подошел ко мне шаркающей походкой. На плечах накинут полушубок.
– Часто так летают? – спросил я, угощая его «Явой».
– По три раза за день. – Он вытянул сигарету из пачки. – Почти как по расписанию.
Дед прикурил от моего бычка, прищурившись, затянулся сигаретой.
– Откуда ты родом, Валерочка? – спросил он, выпуская дым.
– Из Ярославля.
– Запамятовал я, на Неве он стоит?
– На Волге. Двести километров от Москвы.
Огонек сигареты добрался до фильтра. Я затупил его плевком, поискал, куда бросить, не найдя, положил в карман. Неудобно мусорить в гостях.
– Недалёко от престольной, – блаженно произнес дед. – У нас до райцентра только двести, да и то летом, зимой, считай, все пятьсот – не доберешься, одним словом. Вертолет только раз в месяц свежие продукты привозит, поэтому живем исключительно своим хозяйством. Денежку промыслом зарабатываем, а эти нехристи, можно сказать, забрали нашу зарплату за несколько месяцев.
– Много людей живет в поселке?
– Двадцать восемь человек… – По напряженной паузе я понял, что затронул нелегкую для деда тему. Он помрачнел, но продолжил: – …жило до того, как прилетели гамадрилы. Сейчас восемнадцать осталось. Машку, свояченицу мою, забрали, то бишь Антошкину жену… внука старшего, еще двоих Прокофьевых. Кирюха, горячая голова, несколько раз порывался отправиться за ними. Еле отговорил, у него жена молодая и сыну полгодика. А вдруг не вернется?
Как объяснил Степан Макарыч, после той первой ночи жители поселка оставили дома и разместились в двух неприметных избах. Таким образом они пытались создать видимость, что поселок брошен людьми. В каждой избе имелось крепкое подполье, где можно было укрыться в случае прихода космических тварей, а также запас продовольствия на несколько недель. Избы стояли рядом, поэтому не требовалось топать через весь поселок, чтобы навестить соседей, обсудить текущую ситуацию или просто обменяться новостями. На хождение по главной улице был наложен строжайший запрет – соединяющая жилища незаметная тропинка пролегла по задним дворам. На случай экстренной эвакуации имелась еще одна, уводящая в тайгу.
– Собак пришлось зарезать. Домашние все плакали. Но псы буквально с ума сходили, когда в небе появлялась «тарелка». Я уж не говорю о гамадрилах!
Дед замолчал, глядя, как легкий ветер крутит белые вихри поземки. В окне дома напротив показалось чье-то вопросительное лицо. Степан Макарыч поднял ладонь с зажатой между пальцев сигаретой, показывая, что все в порядке. Человек в окне с пониманием кивнул и скрылся за занавеской.
– Как у вас со связью? – спросил я.
– А никак. Телефон не работает. Радиостанция только шипит, даже радио не ловит. – Он усмехнулся. – Мне особенно досадно, что телевизор не показывает: новые серии «Следа» страсть как охота посмотреть. Люблю я про следствие и улики. – Послюнявив пальцы, он затушил окурок и тоже спрятал его в карман. – Куда направляетесь-то, Валерочка?
– На Улус-Тайгу.
Дед охнул:
– Поганое место. Гнездо их.
– Что там, Степан Макарыч?
– Я в бинокль смотрел, когда они прилетели позавчера. Аккурат перед тем, когда к нам гости пожаловали… Около девяти вечера в распадок за Тамаринской стрелкой с неба опустился корабль. Большой такой, весь в огнях, словно сказочный. Сел на землю и начал разъезжаться, раскладываться. Отсюда не видно, во что он превратился, хребет все закрывает. Только верхушка торчит. Блюдца возле нее все время взлетают и садятся.
Он поскреб грудь, словно заболело сердце. На лице отразилось мучительное выражение.
– Гадко на душе, Валерочка. Чувство такое, будто надолго они тут расположились и теперь нам придется все время жить в подвалах, а как раньше, уже не будет… Не кажется ли тебе, что конец света пришел?
– Ерунда, – отрезал я. – Нет никакого конца света. Лишь временные трудности.
Когда мы вернулись в дом, ни Кирюхи, ни Антона не было. К хозяйке на кухне присоединилась молодая женщина, очевидно та, которая занималась младенцем за перегородкой. Кирюхина супруга, девочка совсем… Я заглянул за печку, чтобы проверить, как там поживает Бульвум. Все-таки отвечаю за него перед этими людьми. Кто знает, что взбредет в голову этому чудовищу? Бластер, между прочим, до сих пор находится у него. Случись что – в два счета от дома останутся одни головешки.
Пришелец продолжал сидеть на сундуке у окна, поджав под себя ноги и скрывая лицо под капюшоном. Только теперь он был не один. Компанию ему составлял восьмилетний мальчуган Прокофьевых. Он расположился на половицах, задрав кверху изумленную мордашку и затаив дыхание. В полуметре перед его носом в воздухе плясал десяток игрушечных солдатиков.
Несколько секунд я остолбенело смотрел, как резиновые пехотинцы маршируют в пустом пространстве между печью и бревенчатой стеной. По старой привычке, с которой я обычно разглядываю фокусы, глаз начал искать прозрачные лески, на которых все держится. Но их не было. Привыкший к рациональному разум не мог в это поверить и чувствовал себя приятно изумленным. Что уж говорить про восьмилетнего мальчугана! Представление увлекло его, как будто по воздуху маршировали настоящие войска!
Однако Бульвум выбрал не самое подходящее время для развлечений. Вместо того чтобы сидеть тише воды ниже травы и скрывать свою необычность, устроил цирк шапито!
Я вернулся к входной двери и хлопнул ею, получше закрывая, сделав это намеренно громко. Бульвум метнул взгляд в мою сторону. Маршировавшие по воздуху солдатики попадали на пестрые лоскутные половики.
– Еще! – капризным голосом потребовал мальчуган. – Покажи еще!
Игнорируя просьбу, пришелец отвернулся к окну. Так-то лучше. Не найдя свободной вешалки, я повесил фуфайку поверх остальной одежды и как бы невзначай наклонился к Марии, которая, засучив рукава, мыла в тазике тарелки из-под щей.
– Не пускайте ребенка к гиббону в красной куртке. От греха подальше.
Считая миссию выполненной, я прошел в горницу, краем глаза косясь в ту сторону. Вытерев о фартук мокрые руки, хозяйка обошла печь. Наградив моего спутника подозрительным взглядом, обхватила мальчонку поперек живота и подняла над полом, собираясь унести прочь. Он начал лягаться и хныкать, что хочет еще побыть с дядей, потому что с ним весело, но Мария влепила ему затрещину, включив в ребенке режим «обиженный рев».
Степан Макарыч устроился на высоком табурете и правил топор точильным камнем. Извинившись, что отрываю его от работы, я попросил карандаш и лист бумаги. Не вставая с табурета, он запустил руку на полку у себя над головой и вытащил из других бумаг ученическую тетрадку, в которой корявым почерком были написаны примеры на деление столбиком. Вырвав из середины два листка, я взял керосиновую лампу и подсел к Штильману, поглощавшему неизвестно какую по счету порцию чая.
– Ну что, Григорий Львович, давайте нарисуем план вражеского комплекса.
Первым делом я скопировал на тетрадный листок топографические объекты из туристической карты: четыре склона, образующих Улус-Тайгу и Тамаринскую стрелку, охватывающую сопку дугой, будто заградительный вал. Распадок между хребтом и сопкой, имеющий два выхода в долину получился сам собой. Закончив рисунок, я передал карандаш Штильману.
Григорий Львович потер тупым концом наморщенный лоб и поставил на западном склоне жирную точку.
– Это вход в пещеру, – объявил он и добавил, бахвалясь: – На вашей карте он, разумеется, не обозначен, но у нас особые карты, более крупного масштаба, таких не встретишь в обычных войсках.
– Конечно, у вас было все самое особое и выдающееся. Только напомните-ка, почему к сопке идет заключенный в фуфайке и валенках?
Штильман сконфуженно замолчал и уткнулся в листок. Порой полезно сбить с человека излишнюю спесь. Хотя я удивлен, что она сохранилась у Григория Львовича после санаторно-курортных процедур у пришельцев.
Карандаш в руке ученого начал вычерчивать линии. Между полумесяцем хребта и сопкой возникла неуклюжая ромашка с четырьмя лепестками. Два лепестка уперлись в склоны хребта и сопки, еще два протянулись по дну распадка.
– Это их корабль, – пояснил Штильман, ткнув карандашом в «ромашку». – Очень большой. Подозреваю, что когда он опустился на землю, то раскрылся как цветок. В центре расположена его основная часть. Башня. Именно ее мы видим за вершиной хребта.
– Что в ней?
– Трудно сказать. Она напоминает обычную ракету. Внизу, вероятно, находятся двигательные установки и топливные резервуары – это можно предположить по дюзам и выпуклостям над ними. Выше начинаются цепочки окон, вероятно, там располагаются палубы. У самой вершины несколько платформ для взлета и посадки дисков. Повторюсь, что сооружение весьма приличных размеров… Вокруг основной части расположены своеобразные «лепестки». Они служат опорами конструкции, и, кроме того, на них смонтированы различные устройства, агрегаты и даже помещения. Я могу ошибаться в количестве лепестков, но вроде их было четыре… Вот здесь держали меня.
Он отметил лепесток, упиравшийся в склон хребта.
– Это все, что вы запомнили?
– Нет. Вот здесь, здесь и здесь… – Он расставил между лепестками маленькие круги. – …в воздухе плавают какие-то шайбы, величиной с автомобиль. Это посты наблюдения, нечто вроде охранных вышек. Я прятался от них под соснами.
– Теперь все?
– Нет. – Штильман посмотрел на меня. – Кроме этого, комплекс накрыт силовым полем.
– Вместе с горным ландшафтом получается настоящая крепость, – задумчиво резюмировал я. – Постойте, а как вы прошли сквозь поле? Мы столкнулись с этой штуковиной – просто так с кондачка сквозь нее не просочишься.
– В тот момент поле было отключено. Не целиком, разумеется, только на определенном участке. Они вытаскивали какой-то груз. Мне удалось незаметно проскользнуть.
– Вам говорили, Григорий Львович, что вы невероятный везунчик?
Он отмахнулся:
– Вопрос не в этом. Нам нужно решить, как пройти сквозь силовое поле повторно! И у меня есть идея…
– Не надо идей. Мы располагаем устройством, которое дырявит силовые поля как нож масло.
Густые брови Штильмана удивленно приподнялись над оправой очков.
– Да, – отрешенно подтвердил я, разглядывая схему, – боевой трофей. Степан Макарыч! Не подойдешь к нам на минутку?
Дед приблизился, не выпуская топора из рук. Я попросил его дать экспертную оценку плана. Он положил топор на стол (Штильман нервно вздрогнул от тяжелого стука, который издал инструмент), достал из нагрудного кармана очки, склеенные синей изолентой, и оглядел наши художества.
– Вот здесь, – ткнул он сухим пальцем в лист, – хребет и сопка соединяются. На картах вечная ошибка. С этого конца распадок закрыт наглухо.
– Нарисуйте, – попросил я, протягивая карандаш.
Он наклонился и, кряхтя, продолжил линию хребта, соединив его правый конец с сопкой.
– Вот так он идет, – авторитетно изрек Степан Макарыч.
– То есть получается, – сказал я, – что вход в распадок существует только со стороны долины?
– Я бы не назвал это входом. Сплошной бурелом – в лучшем случае ноги переломаешь.
– Все веселее и веселее! – Я озабоченно откинулся на спинку стула. – Григорий Львович, каким же путем вы оттуда выбирались?
– Я же говорил – через хребет.
– А в каком месте?
Штильман неуверенно обвел мизинцем середину хребта.
– Приблизительно здесь. Точнее не скажу.
– Здесь есть небольшой перевал, – подтвердил дед.
– Нам таким путем идти нельзя, – задумался я. – Будем видны как на ладони, даже если Степан Макарыч пожертвует простыни на маскхалаты. Наш академик сиганул через открытый участок с перепуга, ему дико повезло, что никто не заметил. Но мы не можем позволить себе рассчитывать на везение.
– Ночь была, – пробурчал Штильман. – И пурга поднималась.
– Есть одна расселина. – Дед указал на кончик хребта, пририсованный к сопке. – Не знаю, в каком она сейчас состоянии, мы туда зимой не ходим, может, снегом полностью засыпало. Но летом по ней ходили насквозь. Вообще распадок золотой – белка и соболь водится. И ягод немерено…
– Куда выводит расселина? – оборвал я сентенции старика.
– К сопке, куда ж еще.
Я еще раз внимательно изучил карту.
– Уже теплее. Значит, если расселина не завалена снегом, мы можем пройти по ней через хребет и оказаться у подножия сопки. Далее наш путь пересечет одну из раскинутых ног космического корабля. Если мы ее преодолеем, то выйдем к пещере. Что ж, по крайней мере, это лучше, чем ломать ноги в буреломе или внаглую лезть через перевал… Как вы думаете, Степан Макарыч, пришельцы знают о расселине?
– Гамадрилы-то? – Старший из Прокофьевых пожал плечами. – Со стороны ее не видать. А сейчас еще снегом позанесло. Может, и не знают. Но я не поручусь.
– Ладно! – Я хлопнул ладонями по столешнице. – Значит, с маршрутом я определился. Выступаем завтра в половине четвертого утра. Спать ляжем рано. Григорий Львович, вы идете с нами?
Штильман мелко закивал.
– Снегоход, скорее всего, придется оставить в поселке: он будет привлекать к себе внимание. Пойдем на лыжах. Найдете для нас пару комплектов?
Дед важно кивнул:
– У соседей возьму взаймы.
– И еще нам понадобится проводник, чтобы показал вход в расселину.
– Сам пойду. И Кирюху с собой возьму. Мало ли, пособить чем придется. Не ради забавы идете туда, небось по государственному делу.
– Точно. По государственному.
– Тогда тем более. Все-таки не для себя стараетесь – для людей.
Конечно, дед ошибался, что стараюсь я не для себя, но переубеждать я его не стал. Возле заснеженных круч Тамаринской стрелки опыт Степана Макарыча мне здорово пригодится.
Вечером, когда Кирюхина жена стала раскатывать для нас на полу матрацы, я подошел к Бульвуму. И обнаружил, что он жует. Раздвинув тонкие губы, мелко кусая, словно обезьянка, пришелец грыз моченое яблоко. Лицо его при этом смешно морщилось, антоновка попалась кислая, по подбородку текли струйки сока. Я не видел, кто подсунул ему фрукт, но от него он морду не воротил в отличие от моей рисовой каши.
Заметив меня, Бульвум прекратил трапезу и спрятал недоеденное яблоко в рукаве. Я скользнул взглядом по трубе бластера, стоявшей на подоконнике у него за спиной, потом молча, без предисловий (какой в них прок!) показал ему импровизированную карту. Бульвумчик лениво окинул ее своими теннисными шариками. Взглянув на рисунок космического корабля посреди распадка, поморщился и досадливо щелкнул языком. Мимика была до крайности человеческой – за мной, что ли, опять подсмотрел? Хотя я не помню, чтобы когда-нибудь цокал языком.
Я ткнул в обозначенную Штильманом точку на склоне Улус-Тайги и протянул карандаш.
– Начерти план пещеры.
Слов он, конечно, не понял, однако жест был достаточно выразительным, чтобы его разобрал даже олигофрен. Я должен был точно знать, где запрятана капсула, на тот случай, если с моим маленьким серым другом что-нибудь случится в пути. Не знаю, может, он застрянет в расселине или сломает ногу, и поэтому его придется бросить ради выполнения нашей главной цели – высвобождения меня из казенной обители. Если кто-то считает, что у меня другая цель – нечто вроде спасения человечества от космической заразы, то он заблуждается. Спасение человечества – это побочный эффект.
На красноречивый жест в виде протянутого карандаша Бульвум отреагировал столь же красноречивым отворачиванием физиономии. Здрасьте, я ваша тетя! Значит, делаем вид, что не понимаем, о чем идет речь? Изображаем из себя полуграмотного крестьянина с планеты Шелезяка? Ну-ну! Я сунул канцелярские принадлежности ему под самый нос и постучал тупым концом карандаша по схеме. В ответ руки оттолкнула упругая невидимая ладонь. При этом Бульвум скорчил невинный вид, типа он тут был совершенно ни при чем. Я опустил схему. Не хочет показывать точное место, где спрятана «плесень». Ни в какую.
Стоит признать, что подобная скрытность является неплохой страховкой для Бульвума. Пока только ему известен план захоронения, мне придется заботиться о нем как о собственном брате. Не очень удачное сравнение – я бы не почесался, угоди мой брат в медвежий капкан. Но вы поняли, о чем я.
– Ладно, – сказал я, убирая схему в нагрудный карман. – Не хочешь рисовать, умолять никто не станет.
Бульвум снова принял позу безразличной обезьяны, обосновавшейся на сундуке. Из рукава появилось яблоко. Он поднес его ко рту, собираясь продолжить трапезу, когда крепкий кулак очень больно влепил по его маленькой мартышечьей челюсти.
Яблоко взлетело в воздух.
Бульвум спикировал с сундука головой вниз, шелестя курткой и беспомощно размахивая руками. По полу застучали локти, колени, лоб. Куртка «Коламбиа» задралась, обнажив тощие ноги, которые заплелись, как у пьяного. Какая же хлипкая раса эти ферги! Хватило одного удара, чтобы отправить в нокдаун лучшего из лучших.
Дуя на костяшки пальцев, я переступил через поверженное тело и забрал с подоконника бластер. Теперь все в порядке, скипетр вернулся к прежнему царю.
От шума за стеной проснулся и заплакал ребенок. Ферг барахтался под красным нейлоном, путаясь в рукавах и капюшоне, потом, опираясь на нетвердую руку, поднялся и сел на полу, привалившись спиной к стенке печи. Дотронулся до челюсти, куда пришелся удар, болезненно отдернул пальцы.
Из-за печи появились встревоженные лица Степана Макарыча и Антохи. У первого в руках был топор, у второго двустволка. Вид ускутских мужиков недвусмысленно указывал на то, что они готовы в любой момент пустить оружие в дело.
– Все в порядке! – с невозмутимостью удава заверил я обоих. – Не стоит ни о чем беспокоиться. У нас всего лишь прошли очередные перевыборы командира группы. Само собой, демократические. – Я подкинул бластер в руке. – Ваш покорный слуга победил с большим перевесом.
Пришелец посмотрел на меня мутным взглядом, потом уронил голову на грудь и отправил на пол кровянистый плевок.
Глава 8
– На Научный пошли, – раздался позади меня голос Степана Макарыча.
Он притворил за собой дверь в сени, из которых вышел, подошел ко мне шаркающей походкой. На плечах накинут полушубок.
– Часто так летают? – спросил я, угощая его «Явой».
– По три раза за день. – Он вытянул сигарету из пачки. – Почти как по расписанию.
Дед прикурил от моего бычка, прищурившись, затянулся сигаретой.
– Откуда ты родом, Валерочка? – спросил он, выпуская дым.
– Из Ярославля.
– Запамятовал я, на Неве он стоит?
– На Волге. Двести километров от Москвы.
Огонек сигареты добрался до фильтра. Я затупил его плевком, поискал, куда бросить, не найдя, положил в карман. Неудобно мусорить в гостях.
– Недалёко от престольной, – блаженно произнес дед. – У нас до райцентра только двести, да и то летом, зимой, считай, все пятьсот – не доберешься, одним словом. Вертолет только раз в месяц свежие продукты привозит, поэтому живем исключительно своим хозяйством. Денежку промыслом зарабатываем, а эти нехристи, можно сказать, забрали нашу зарплату за несколько месяцев.
– Много людей живет в поселке?
– Двадцать восемь человек… – По напряженной паузе я понял, что затронул нелегкую для деда тему. Он помрачнел, но продолжил: – …жило до того, как прилетели гамадрилы. Сейчас восемнадцать осталось. Машку, свояченицу мою, забрали, то бишь Антошкину жену… внука старшего, еще двоих Прокофьевых. Кирюха, горячая голова, несколько раз порывался отправиться за ними. Еле отговорил, у него жена молодая и сыну полгодика. А вдруг не вернется?
Как объяснил Степан Макарыч, после той первой ночи жители поселка оставили дома и разместились в двух неприметных избах. Таким образом они пытались создать видимость, что поселок брошен людьми. В каждой избе имелось крепкое подполье, где можно было укрыться в случае прихода космических тварей, а также запас продовольствия на несколько недель. Избы стояли рядом, поэтому не требовалось топать через весь поселок, чтобы навестить соседей, обсудить текущую ситуацию или просто обменяться новостями. На хождение по главной улице был наложен строжайший запрет – соединяющая жилища незаметная тропинка пролегла по задним дворам. На случай экстренной эвакуации имелась еще одна, уводящая в тайгу.
– Собак пришлось зарезать. Домашние все плакали. Но псы буквально с ума сходили, когда в небе появлялась «тарелка». Я уж не говорю о гамадрилах!
Дед замолчал, глядя, как легкий ветер крутит белые вихри поземки. В окне дома напротив показалось чье-то вопросительное лицо. Степан Макарыч поднял ладонь с зажатой между пальцев сигаретой, показывая, что все в порядке. Человек в окне с пониманием кивнул и скрылся за занавеской.
– Как у вас со связью? – спросил я.
– А никак. Телефон не работает. Радиостанция только шипит, даже радио не ловит. – Он усмехнулся. – Мне особенно досадно, что телевизор не показывает: новые серии «Следа» страсть как охота посмотреть. Люблю я про следствие и улики. – Послюнявив пальцы, он затушил окурок и тоже спрятал его в карман. – Куда направляетесь-то, Валерочка?
– На Улус-Тайгу.
Дед охнул:
– Поганое место. Гнездо их.
– Что там, Степан Макарыч?
– Я в бинокль смотрел, когда они прилетели позавчера. Аккурат перед тем, когда к нам гости пожаловали… Около девяти вечера в распадок за Тамаринской стрелкой с неба опустился корабль. Большой такой, весь в огнях, словно сказочный. Сел на землю и начал разъезжаться, раскладываться. Отсюда не видно, во что он превратился, хребет все закрывает. Только верхушка торчит. Блюдца возле нее все время взлетают и садятся.
Он поскреб грудь, словно заболело сердце. На лице отразилось мучительное выражение.
– Гадко на душе, Валерочка. Чувство такое, будто надолго они тут расположились и теперь нам придется все время жить в подвалах, а как раньше, уже не будет… Не кажется ли тебе, что конец света пришел?
– Ерунда, – отрезал я. – Нет никакого конца света. Лишь временные трудности.
Когда мы вернулись в дом, ни Кирюхи, ни Антона не было. К хозяйке на кухне присоединилась молодая женщина, очевидно та, которая занималась младенцем за перегородкой. Кирюхина супруга, девочка совсем… Я заглянул за печку, чтобы проверить, как там поживает Бульвум. Все-таки отвечаю за него перед этими людьми. Кто знает, что взбредет в голову этому чудовищу? Бластер, между прочим, до сих пор находится у него. Случись что – в два счета от дома останутся одни головешки.
Пришелец продолжал сидеть на сундуке у окна, поджав под себя ноги и скрывая лицо под капюшоном. Только теперь он был не один. Компанию ему составлял восьмилетний мальчуган Прокофьевых. Он расположился на половицах, задрав кверху изумленную мордашку и затаив дыхание. В полуметре перед его носом в воздухе плясал десяток игрушечных солдатиков.
Несколько секунд я остолбенело смотрел, как резиновые пехотинцы маршируют в пустом пространстве между печью и бревенчатой стеной. По старой привычке, с которой я обычно разглядываю фокусы, глаз начал искать прозрачные лески, на которых все держится. Но их не было. Привыкший к рациональному разум не мог в это поверить и чувствовал себя приятно изумленным. Что уж говорить про восьмилетнего мальчугана! Представление увлекло его, как будто по воздуху маршировали настоящие войска!
Однако Бульвум выбрал не самое подходящее время для развлечений. Вместо того чтобы сидеть тише воды ниже травы и скрывать свою необычность, устроил цирк шапито!
Я вернулся к входной двери и хлопнул ею, получше закрывая, сделав это намеренно громко. Бульвум метнул взгляд в мою сторону. Маршировавшие по воздуху солдатики попадали на пестрые лоскутные половики.
– Еще! – капризным голосом потребовал мальчуган. – Покажи еще!
Игнорируя просьбу, пришелец отвернулся к окну. Так-то лучше. Не найдя свободной вешалки, я повесил фуфайку поверх остальной одежды и как бы невзначай наклонился к Марии, которая, засучив рукава, мыла в тазике тарелки из-под щей.
– Не пускайте ребенка к гиббону в красной куртке. От греха подальше.
Считая миссию выполненной, я прошел в горницу, краем глаза косясь в ту сторону. Вытерев о фартук мокрые руки, хозяйка обошла печь. Наградив моего спутника подозрительным взглядом, обхватила мальчонку поперек живота и подняла над полом, собираясь унести прочь. Он начал лягаться и хныкать, что хочет еще побыть с дядей, потому что с ним весело, но Мария влепила ему затрещину, включив в ребенке режим «обиженный рев».
Степан Макарыч устроился на высоком табурете и правил топор точильным камнем. Извинившись, что отрываю его от работы, я попросил карандаш и лист бумаги. Не вставая с табурета, он запустил руку на полку у себя над головой и вытащил из других бумаг ученическую тетрадку, в которой корявым почерком были написаны примеры на деление столбиком. Вырвав из середины два листка, я взял керосиновую лампу и подсел к Штильману, поглощавшему неизвестно какую по счету порцию чая.
– Ну что, Григорий Львович, давайте нарисуем план вражеского комплекса.
Первым делом я скопировал на тетрадный листок топографические объекты из туристической карты: четыре склона, образующих Улус-Тайгу и Тамаринскую стрелку, охватывающую сопку дугой, будто заградительный вал. Распадок между хребтом и сопкой, имеющий два выхода в долину получился сам собой. Закончив рисунок, я передал карандаш Штильману.
Григорий Львович потер тупым концом наморщенный лоб и поставил на западном склоне жирную точку.
– Это вход в пещеру, – объявил он и добавил, бахвалясь: – На вашей карте он, разумеется, не обозначен, но у нас особые карты, более крупного масштаба, таких не встретишь в обычных войсках.
– Конечно, у вас было все самое особое и выдающееся. Только напомните-ка, почему к сопке идет заключенный в фуфайке и валенках?
Штильман сконфуженно замолчал и уткнулся в листок. Порой полезно сбить с человека излишнюю спесь. Хотя я удивлен, что она сохранилась у Григория Львовича после санаторно-курортных процедур у пришельцев.
Карандаш в руке ученого начал вычерчивать линии. Между полумесяцем хребта и сопкой возникла неуклюжая ромашка с четырьмя лепестками. Два лепестка уперлись в склоны хребта и сопки, еще два протянулись по дну распадка.
– Это их корабль, – пояснил Штильман, ткнув карандашом в «ромашку». – Очень большой. Подозреваю, что когда он опустился на землю, то раскрылся как цветок. В центре расположена его основная часть. Башня. Именно ее мы видим за вершиной хребта.
– Что в ней?
– Трудно сказать. Она напоминает обычную ракету. Внизу, вероятно, находятся двигательные установки и топливные резервуары – это можно предположить по дюзам и выпуклостям над ними. Выше начинаются цепочки окон, вероятно, там располагаются палубы. У самой вершины несколько платформ для взлета и посадки дисков. Повторюсь, что сооружение весьма приличных размеров… Вокруг основной части расположены своеобразные «лепестки». Они служат опорами конструкции, и, кроме того, на них смонтированы различные устройства, агрегаты и даже помещения. Я могу ошибаться в количестве лепестков, но вроде их было четыре… Вот здесь держали меня.
Он отметил лепесток, упиравшийся в склон хребта.
– Это все, что вы запомнили?
– Нет. Вот здесь, здесь и здесь… – Он расставил между лепестками маленькие круги. – …в воздухе плавают какие-то шайбы, величиной с автомобиль. Это посты наблюдения, нечто вроде охранных вышек. Я прятался от них под соснами.
– Теперь все?
– Нет. – Штильман посмотрел на меня. – Кроме этого, комплекс накрыт силовым полем.
– Вместе с горным ландшафтом получается настоящая крепость, – задумчиво резюмировал я. – Постойте, а как вы прошли сквозь поле? Мы столкнулись с этой штуковиной – просто так с кондачка сквозь нее не просочишься.
– В тот момент поле было отключено. Не целиком, разумеется, только на определенном участке. Они вытаскивали какой-то груз. Мне удалось незаметно проскользнуть.
– Вам говорили, Григорий Львович, что вы невероятный везунчик?
Он отмахнулся:
– Вопрос не в этом. Нам нужно решить, как пройти сквозь силовое поле повторно! И у меня есть идея…
– Не надо идей. Мы располагаем устройством, которое дырявит силовые поля как нож масло.
Густые брови Штильмана удивленно приподнялись над оправой очков.
– Да, – отрешенно подтвердил я, разглядывая схему, – боевой трофей. Степан Макарыч! Не подойдешь к нам на минутку?
Дед приблизился, не выпуская топора из рук. Я попросил его дать экспертную оценку плана. Он положил топор на стол (Штильман нервно вздрогнул от тяжелого стука, который издал инструмент), достал из нагрудного кармана очки, склеенные синей изолентой, и оглядел наши художества.
– Вот здесь, – ткнул он сухим пальцем в лист, – хребет и сопка соединяются. На картах вечная ошибка. С этого конца распадок закрыт наглухо.
– Нарисуйте, – попросил я, протягивая карандаш.
Он наклонился и, кряхтя, продолжил линию хребта, соединив его правый конец с сопкой.
– Вот так он идет, – авторитетно изрек Степан Макарыч.
– То есть получается, – сказал я, – что вход в распадок существует только со стороны долины?
– Я бы не назвал это входом. Сплошной бурелом – в лучшем случае ноги переломаешь.
– Все веселее и веселее! – Я озабоченно откинулся на спинку стула. – Григорий Львович, каким же путем вы оттуда выбирались?
– Я же говорил – через хребет.
– А в каком месте?
Штильман неуверенно обвел мизинцем середину хребта.
– Приблизительно здесь. Точнее не скажу.
– Здесь есть небольшой перевал, – подтвердил дед.
– Нам таким путем идти нельзя, – задумался я. – Будем видны как на ладони, даже если Степан Макарыч пожертвует простыни на маскхалаты. Наш академик сиганул через открытый участок с перепуга, ему дико повезло, что никто не заметил. Но мы не можем позволить себе рассчитывать на везение.
– Ночь была, – пробурчал Штильман. – И пурга поднималась.
– Есть одна расселина. – Дед указал на кончик хребта, пририсованный к сопке. – Не знаю, в каком она сейчас состоянии, мы туда зимой не ходим, может, снегом полностью засыпало. Но летом по ней ходили насквозь. Вообще распадок золотой – белка и соболь водится. И ягод немерено…
– Куда выводит расселина? – оборвал я сентенции старика.
– К сопке, куда ж еще.
Я еще раз внимательно изучил карту.
– Уже теплее. Значит, если расселина не завалена снегом, мы можем пройти по ней через хребет и оказаться у подножия сопки. Далее наш путь пересечет одну из раскинутых ног космического корабля. Если мы ее преодолеем, то выйдем к пещере. Что ж, по крайней мере, это лучше, чем ломать ноги в буреломе или внаглую лезть через перевал… Как вы думаете, Степан Макарыч, пришельцы знают о расселине?
– Гамадрилы-то? – Старший из Прокофьевых пожал плечами. – Со стороны ее не видать. А сейчас еще снегом позанесло. Может, и не знают. Но я не поручусь.
– Ладно! – Я хлопнул ладонями по столешнице. – Значит, с маршрутом я определился. Выступаем завтра в половине четвертого утра. Спать ляжем рано. Григорий Львович, вы идете с нами?
Штильман мелко закивал.
– Снегоход, скорее всего, придется оставить в поселке: он будет привлекать к себе внимание. Пойдем на лыжах. Найдете для нас пару комплектов?
Дед важно кивнул:
– У соседей возьму взаймы.
– И еще нам понадобится проводник, чтобы показал вход в расселину.
– Сам пойду. И Кирюху с собой возьму. Мало ли, пособить чем придется. Не ради забавы идете туда, небось по государственному делу.
– Точно. По государственному.
– Тогда тем более. Все-таки не для себя стараетесь – для людей.
Конечно, дед ошибался, что стараюсь я не для себя, но переубеждать я его не стал. Возле заснеженных круч Тамаринской стрелки опыт Степана Макарыча мне здорово пригодится.
Вечером, когда Кирюхина жена стала раскатывать для нас на полу матрацы, я подошел к Бульвуму. И обнаружил, что он жует. Раздвинув тонкие губы, мелко кусая, словно обезьянка, пришелец грыз моченое яблоко. Лицо его при этом смешно морщилось, антоновка попалась кислая, по подбородку текли струйки сока. Я не видел, кто подсунул ему фрукт, но от него он морду не воротил в отличие от моей рисовой каши.
Заметив меня, Бульвум прекратил трапезу и спрятал недоеденное яблоко в рукаве. Я скользнул взглядом по трубе бластера, стоявшей на подоконнике у него за спиной, потом молча, без предисловий (какой в них прок!) показал ему импровизированную карту. Бульвумчик лениво окинул ее своими теннисными шариками. Взглянув на рисунок космического корабля посреди распадка, поморщился и досадливо щелкнул языком. Мимика была до крайности человеческой – за мной, что ли, опять подсмотрел? Хотя я не помню, чтобы когда-нибудь цокал языком.
Я ткнул в обозначенную Штильманом точку на склоне Улус-Тайги и протянул карандаш.
– Начерти план пещеры.
Слов он, конечно, не понял, однако жест был достаточно выразительным, чтобы его разобрал даже олигофрен. Я должен был точно знать, где запрятана капсула, на тот случай, если с моим маленьким серым другом что-нибудь случится в пути. Не знаю, может, он застрянет в расселине или сломает ногу, и поэтому его придется бросить ради выполнения нашей главной цели – высвобождения меня из казенной обители. Если кто-то считает, что у меня другая цель – нечто вроде спасения человечества от космической заразы, то он заблуждается. Спасение человечества – это побочный эффект.
На красноречивый жест в виде протянутого карандаша Бульвум отреагировал столь же красноречивым отворачиванием физиономии. Здрасьте, я ваша тетя! Значит, делаем вид, что не понимаем, о чем идет речь? Изображаем из себя полуграмотного крестьянина с планеты Шелезяка? Ну-ну! Я сунул канцелярские принадлежности ему под самый нос и постучал тупым концом карандаша по схеме. В ответ руки оттолкнула упругая невидимая ладонь. При этом Бульвум скорчил невинный вид, типа он тут был совершенно ни при чем. Я опустил схему. Не хочет показывать точное место, где спрятана «плесень». Ни в какую.
Стоит признать, что подобная скрытность является неплохой страховкой для Бульвума. Пока только ему известен план захоронения, мне придется заботиться о нем как о собственном брате. Не очень удачное сравнение – я бы не почесался, угоди мой брат в медвежий капкан. Но вы поняли, о чем я.
– Ладно, – сказал я, убирая схему в нагрудный карман. – Не хочешь рисовать, умолять никто не станет.
Бульвум снова принял позу безразличной обезьяны, обосновавшейся на сундуке. Из рукава появилось яблоко. Он поднес его ко рту, собираясь продолжить трапезу, когда крепкий кулак очень больно влепил по его маленькой мартышечьей челюсти.
Яблоко взлетело в воздух.
Бульвум спикировал с сундука головой вниз, шелестя курткой и беспомощно размахивая руками. По полу застучали локти, колени, лоб. Куртка «Коламбиа» задралась, обнажив тощие ноги, которые заплелись, как у пьяного. Какая же хлипкая раса эти ферги! Хватило одного удара, чтобы отправить в нокдаун лучшего из лучших.
Дуя на костяшки пальцев, я переступил через поверженное тело и забрал с подоконника бластер. Теперь все в порядке, скипетр вернулся к прежнему царю.
От шума за стеной проснулся и заплакал ребенок. Ферг барахтался под красным нейлоном, путаясь в рукавах и капюшоне, потом, опираясь на нетвердую руку, поднялся и сел на полу, привалившись спиной к стенке печи. Дотронулся до челюсти, куда пришелся удар, болезненно отдернул пальцы.
Из-за печи появились встревоженные лица Степана Макарыча и Антохи. У первого в руках был топор, у второго двустволка. Вид ускутских мужиков недвусмысленно указывал на то, что они готовы в любой момент пустить оружие в дело.
– Все в порядке! – с невозмутимостью удава заверил я обоих. – Не стоит ни о чем беспокоиться. У нас всего лишь прошли очередные перевыборы командира группы. Само собой, демократические. – Я подкинул бластер в руке. – Ваш покорный слуга победил с большим перевесом.
Пришелец посмотрел на меня мутным взглядом, потом уронил голову на грудь и отправил на пол кровянистый плевок.
Глава 8
ПОХОД К ТАМАРИНСКОЙ СТРЕЛКЕ
Ночью я проснулся оттого, что кто-то усердно тряс меня за плечо.
– Вставайте! Скорее!
Вздрогнув, я открыл глаза. Надо мной склонилось скуластое лицо Кирюхи, который вроде должен был нести дежурство. В полумраке избы стояла тишина, лишь негромко щелкали стрелки настенных часов. Голова ясная, никакой мути после сна. Я четко знал, что надеть, что взять с собой, какие отдать приказы, в каком направлении выступать. Беспокоили только две вещи. Во-первых, внутренний хронометр указывал на то, что разбудили меня раньше условленной половины четвертого утра. А во-вторых, в Кирюхином голосе сквозила нервозность, нехарактерная для заурядной побудки.
– Что случилось?
– Пришельцы в поселке, – быстро ответил он.
Только тогда я услышал раздающийся с улицы хруст шагов, скрип дверей и непонятные стуки. Звуки гуляли далеко, где-то на другом конце поселка, но все равно от них по спине бежал холодок.
Степан Макарыч, разбуженный раньше меня, уже поднялся и оправлял мятую рубаху.
– Ну-ка объясни, – потребовал он у Кирюхи.
– Длинные. Ходят по домам. Начали с дальнего конца. У соседей сегодня дежурит Митька Андронов. Показал, что с его стороны тоже появились.
– С двух концов пришли, – заключил дед.
– Как увидел, сразу побежал вас будить.
– Уже было такое? – спросил я у Степана Макарыча.
Он не ответил.
– Буди всех – и в подполье, – приказал он племяннику. – Господь даст, переждем, как в прошлый раз. – Он повернулся ко мне со вздохом: – С выходом придется повременить.
– Нет, – решительно ответил я. – Я ждать не могу. Если мы не выйдем в половине четвертого, то не окажемся в расселине до восхода солнца. Это порушит весь план. Надо выступать прямо сейчас. Пока красноглазые далеко от дома, есть шанс, что уйдем незамеченными.
Дед подумал, прищурив левый глаз.
– Ладно. Может, так оно и лучше. Тогда мигом собираемся. Буди своих… Антоха, просыпайся!
– Что? – послышался сонный голос с дивана.
– Вставай, говорю. Тихо.
Изба пробуждалась быстро, бесшумно. В сумраке комнат зашевелились и задвигались темные силуэты. Я видел, как на кухне тяжело поднялась хозяйка. За стеной молодая жена Кирюхи разбудила младенца; он захныкал, но звук быстро смолк – девушка прижала его к груди, подавляя плач. Я разбудил Штильмана, спавшего на печной лежанке; Григорий Львович долго не мог понять, что происходит. Пришлось за шкирку сдернуть его на пол и велеть немедленно собираться.
Степан Макарыч натягивал меховой жилет и одновременно глядел на улицу сквозь единственное окно. Я подошел к ведрам с водой, чтобы ополоснуть лицо… и едва не заработал инфаркт, наткнувшись в темноте на мрачную, как у покойника, физиономию Бульвума. Пришелец опирался плечом на дверной косяк: капюшон откинут, глаза недобро косятся на меня за вчерашнее. Подавив ком в горле, я ухватил покрепче бластер, который и без того всю ночь не выпускал из рук, и бросил в лицо горсть капель.
На кухне Антон сдернул половик, под которым оказался квадратный люк, закрывающий вход в подполье. Ухватив тремя пальцами за кольцо, он поднял дощатую крышку. Хозяйка Мария, накинув на плечи шерстяной платок, зажгла керосиновую лампу и стала торопливо спускаться в черный зев. За ней последовал восьмилетний мальчуган Прокофьевых, одетый в ушанку и стеганый пуховик с изображением Шрэка. Парнишка ступал неровно, буквально спал на ходу. Возле меня нарисовался Штильман.
– Мне необходимо в туалет, – сообщил он.
– Сейчас некогда.
– Я каждое утро хожу по-большому. Это физиологическая потребность.
– В тайге оставите ваше добро.
– В тайге я не смогу, мне будет неловко.
– Ну елы-палы, Григорий Львович! – не выдержал я. – У вас есть ум? Мы на ушах стоим, как побыстрее убраться из дома, по улице гуляют черти красноглазые, а вы облегчиться собрались! Одевайтесь немедленно!
– Тихо! – вдруг шикнул на нас дед, заметив что-то в окне.
Мы застыли в напряженных позах.
Неподалеку от дома хрустнул снег… еще раз… Одна пара ног направлялась к нам.
Я покрылся испариной. Рука стиснула рукоять бластера.
Хруст замер на невероятно длинную секунду. Существо о чем-то задумалось. Послышался знакомый до боли грудной хрип. Затем шаги возобновились, заскрипела отворяющаяся калитка.
– В дом напротив пошел, – облегченно заметил Степан Макарыч. – Быстро ноги в руки!
В подполье приготовилась спускаться Кирюхина жена с малышом на руках. Сам Кирюха, уже одетый в дубленку и с двустволкой на плече, повешенной вверх прикладом, обнял ее на прощание, нежно поцеловал в губы, потом поцеловал крутой лобик ребенка.
– Давай иди уже! – отодвинул его коренастый Антон. Он помог девушке спуститься в подполье, бросил вниз дубленку и ружье, потом влез в люк. Погрузившись до плеч, на секунду остановился, придерживая крышку над головой.
– Удачи вам! – сказал он и исчез под полом. Крышка ловко встала на место.
Степан Макарыч набросил сверху половик, с помощью Кирюхи поставил на него громоздкий кухонный стол и четыре табурета. Теперь ничто не указывало на подполье, в котором прятались две женщины, двое детей и один мужчина. Надеюсь, космические людоеды посчитают дом заброшенным.
Я был готов. Собственно, у меня вещей-то особых не было, которые нужно собирать: шапка, фуфайка, валенки и бластер. Главное не забыть сигареты, иначе подохну без курева в тайге.
Штильман, обуваясь, порвал шнурок на ботинке.
Чертыхаясь, он стал привязывать оборванный конец, но руки сильно дрожали, и узелок распускался. Я принялся ему помогать и оборвал второй конец шнурка.
– Я так понял, что вы остаетесь! – сердито рявкнул дед из сеней.
– Бросьте, Григорий Львович, – безнадежно махнул я рукой, – до леса доберетесь без шнурков, а там разберемся.
Мы вывалились в сени, где на полу нас поджидали связки широких лыж и вещмешки с провиантом. Пока подбирали лыжи и набрасывали на плечи ремни, Степан Макарыч запер дверь на ключ, после чего мы гуськом выбрались через крытый двор на ночной морозный воздух.
На небе за легкой поволокой туч висел щербатый месяц, его свет выхватывал из темноты контуры соседних домов.
– Быстрее! – Степан Макарыч засеменил по узкой тропке, тянувшейся за дом. – Ступайте след в след! Ни шагу с тропы!
Я пихнул вперед себя Штильмана и побежал следом. Позади шуршал пуховик Бульвума. Кирюха отстал от основной группы, запирая ворота внутреннего двора на амбарный замок; он нас догнал чуть позже.
Мы обошли угол покосившегося сарая, и глазам открылось заснеженное поле, за которым тянулась полоса тайги. Здесь Степан Макарыч велел остановиться.
– Вставайте! Скорее!
Вздрогнув, я открыл глаза. Надо мной склонилось скуластое лицо Кирюхи, который вроде должен был нести дежурство. В полумраке избы стояла тишина, лишь негромко щелкали стрелки настенных часов. Голова ясная, никакой мути после сна. Я четко знал, что надеть, что взять с собой, какие отдать приказы, в каком направлении выступать. Беспокоили только две вещи. Во-первых, внутренний хронометр указывал на то, что разбудили меня раньше условленной половины четвертого утра. А во-вторых, в Кирюхином голосе сквозила нервозность, нехарактерная для заурядной побудки.
– Что случилось?
– Пришельцы в поселке, – быстро ответил он.
Только тогда я услышал раздающийся с улицы хруст шагов, скрип дверей и непонятные стуки. Звуки гуляли далеко, где-то на другом конце поселка, но все равно от них по спине бежал холодок.
Степан Макарыч, разбуженный раньше меня, уже поднялся и оправлял мятую рубаху.
– Ну-ка объясни, – потребовал он у Кирюхи.
– Длинные. Ходят по домам. Начали с дальнего конца. У соседей сегодня дежурит Митька Андронов. Показал, что с его стороны тоже появились.
– С двух концов пришли, – заключил дед.
– Как увидел, сразу побежал вас будить.
– Уже было такое? – спросил я у Степана Макарыча.
Он не ответил.
– Буди всех – и в подполье, – приказал он племяннику. – Господь даст, переждем, как в прошлый раз. – Он повернулся ко мне со вздохом: – С выходом придется повременить.
– Нет, – решительно ответил я. – Я ждать не могу. Если мы не выйдем в половине четвертого, то не окажемся в расселине до восхода солнца. Это порушит весь план. Надо выступать прямо сейчас. Пока красноглазые далеко от дома, есть шанс, что уйдем незамеченными.
Дед подумал, прищурив левый глаз.
– Ладно. Может, так оно и лучше. Тогда мигом собираемся. Буди своих… Антоха, просыпайся!
– Что? – послышался сонный голос с дивана.
– Вставай, говорю. Тихо.
Изба пробуждалась быстро, бесшумно. В сумраке комнат зашевелились и задвигались темные силуэты. Я видел, как на кухне тяжело поднялась хозяйка. За стеной молодая жена Кирюхи разбудила младенца; он захныкал, но звук быстро смолк – девушка прижала его к груди, подавляя плач. Я разбудил Штильмана, спавшего на печной лежанке; Григорий Львович долго не мог понять, что происходит. Пришлось за шкирку сдернуть его на пол и велеть немедленно собираться.
Степан Макарыч натягивал меховой жилет и одновременно глядел на улицу сквозь единственное окно. Я подошел к ведрам с водой, чтобы ополоснуть лицо… и едва не заработал инфаркт, наткнувшись в темноте на мрачную, как у покойника, физиономию Бульвума. Пришелец опирался плечом на дверной косяк: капюшон откинут, глаза недобро косятся на меня за вчерашнее. Подавив ком в горле, я ухватил покрепче бластер, который и без того всю ночь не выпускал из рук, и бросил в лицо горсть капель.
На кухне Антон сдернул половик, под которым оказался квадратный люк, закрывающий вход в подполье. Ухватив тремя пальцами за кольцо, он поднял дощатую крышку. Хозяйка Мария, накинув на плечи шерстяной платок, зажгла керосиновую лампу и стала торопливо спускаться в черный зев. За ней последовал восьмилетний мальчуган Прокофьевых, одетый в ушанку и стеганый пуховик с изображением Шрэка. Парнишка ступал неровно, буквально спал на ходу. Возле меня нарисовался Штильман.
– Мне необходимо в туалет, – сообщил он.
– Сейчас некогда.
– Я каждое утро хожу по-большому. Это физиологическая потребность.
– В тайге оставите ваше добро.
– В тайге я не смогу, мне будет неловко.
– Ну елы-палы, Григорий Львович! – не выдержал я. – У вас есть ум? Мы на ушах стоим, как побыстрее убраться из дома, по улице гуляют черти красноглазые, а вы облегчиться собрались! Одевайтесь немедленно!
– Тихо! – вдруг шикнул на нас дед, заметив что-то в окне.
Мы застыли в напряженных позах.
Неподалеку от дома хрустнул снег… еще раз… Одна пара ног направлялась к нам.
Я покрылся испариной. Рука стиснула рукоять бластера.
Хруст замер на невероятно длинную секунду. Существо о чем-то задумалось. Послышался знакомый до боли грудной хрип. Затем шаги возобновились, заскрипела отворяющаяся калитка.
– В дом напротив пошел, – облегченно заметил Степан Макарыч. – Быстро ноги в руки!
В подполье приготовилась спускаться Кирюхина жена с малышом на руках. Сам Кирюха, уже одетый в дубленку и с двустволкой на плече, повешенной вверх прикладом, обнял ее на прощание, нежно поцеловал в губы, потом поцеловал крутой лобик ребенка.
– Давай иди уже! – отодвинул его коренастый Антон. Он помог девушке спуститься в подполье, бросил вниз дубленку и ружье, потом влез в люк. Погрузившись до плеч, на секунду остановился, придерживая крышку над головой.
– Удачи вам! – сказал он и исчез под полом. Крышка ловко встала на место.
Степан Макарыч набросил сверху половик, с помощью Кирюхи поставил на него громоздкий кухонный стол и четыре табурета. Теперь ничто не указывало на подполье, в котором прятались две женщины, двое детей и один мужчина. Надеюсь, космические людоеды посчитают дом заброшенным.
Я был готов. Собственно, у меня вещей-то особых не было, которые нужно собирать: шапка, фуфайка, валенки и бластер. Главное не забыть сигареты, иначе подохну без курева в тайге.
Штильман, обуваясь, порвал шнурок на ботинке.
Чертыхаясь, он стал привязывать оборванный конец, но руки сильно дрожали, и узелок распускался. Я принялся ему помогать и оборвал второй конец шнурка.
– Я так понял, что вы остаетесь! – сердито рявкнул дед из сеней.
– Бросьте, Григорий Львович, – безнадежно махнул я рукой, – до леса доберетесь без шнурков, а там разберемся.
Мы вывалились в сени, где на полу нас поджидали связки широких лыж и вещмешки с провиантом. Пока подбирали лыжи и набрасывали на плечи ремни, Степан Макарыч запер дверь на ключ, после чего мы гуськом выбрались через крытый двор на ночной морозный воздух.
На небе за легкой поволокой туч висел щербатый месяц, его свет выхватывал из темноты контуры соседних домов.
– Быстрее! – Степан Макарыч засеменил по узкой тропке, тянувшейся за дом. – Ступайте след в след! Ни шагу с тропы!
Я пихнул вперед себя Штильмана и побежал следом. Позади шуршал пуховик Бульвума. Кирюха отстал от основной группы, запирая ворота внутреннего двора на амбарный замок; он нас догнал чуть позже.
Мы обошли угол покосившегося сарая, и глазам открылось заснеженное поле, за которым тянулась полоса тайги. Здесь Степан Макарыч велел остановиться.