На последних словах Влазаки прервался, в голосе его прозвучала нежданная жесткость.
— Парадоксально, что Греция, ставшая колыбелью связей, которые кое-кто считает противоестественными, никогда не потворствовала им. Подумайте сами: мнение церкви по этому вопросу хорошо известно… Когда наша страсть открылась, то общество, семьи — я ненавижу семьи — осудили нас и мгновенно заклеймили. В глазах моего отца я сразу стал воплощением безумия, греха и позора. Моя мать расцарапала ногтями свое лицо от горя и стыда. От меня потребовали немедленно разорвать эту связь или уйти из дома. Я ушел. Мой возлюбленный претерпел такую же пытку. Увы, юн был молод, намного моложе меня, и не настолько силен, чтобы противостоять ужасному давлению. Он не смог или не умел защититься… Художник поднял лицо к звездам. — Вы еще не побывали на мысе Суний. Колдовское, чарующее место. Думаю, красивее его нет ничего в мире. На высоком мысе возвышается храм в честь Посейдона. Может быть, вам известен этот миф. Лишив власти своего отца Кроноса, Посейдон и его два брата бросили жребий — кому владеть небом, морем и мрачным подземным миром. Зевсу досталось небо, Аиду — подземный мир, а Посейдон унаследовал море. Он тотчас принялся строить сказочный подводный дворец. В его конюшнях стояли златогривые лошади с бронзовыми копытами и колесница, при приближении которой утихали все бури.
Глухим голосом, не отрываясь от звезд, Влазаки закончил:
— В этом-то дворце мой любимый Ставрос, — он впервые назвал того по имени, — и нашел себе приют. Однажды, лучезарным летним утром, он нырнул в тень мыса, потом он плыл, плыл до тех пор, пока не иссякли силы… Еще и сейчас, по прошествии пяти лет, я иногда вглядываюсь в пучину и жду появления колесницы, которая утихомирит бурю, продолжающую бушевать во мне. — Художник впился взглядом в собеседника: — Теперь-то понимаете, почему я вас предостерегал?
Рикардо от всего сердца пожал его руку.
— Мне теперь хорошо понятны ваши страдания, и я разделяю их. Но клянусь, мой друг, клянусь вам, что рока не существует. Ни Сарра, ни вы, ни я, ни ваш несчастный друг не являемся любовниками из легенды, мы просто люди, которым несказанно повезло, потому что мы нашли свою вторую половину. Из-за этого не умирают. Вас, увы, сразили неудача и людская недоброжелательность…
— А если я был прав? — прервал его Влазаки. — Если мои доводы были не просто уговорами, а фактом? А что, если где-нибудь в большой книге написано, что не стоит разжигать ревность богов?
— Я не знаю, что вам ответить.
— Скажите себе, что, идя до конца в ваших поисках, вы именно свою жизнь подвергаете опасности.
Вакаресса безразлично махнул рукой:
— Моя жизнь без нее ничего не значит.
— А жизнь Сарры? Как вы поступите с ней? Ведь она тоже очень многим рискует. Если я прав, а вы ошибались, вы увлечете эту женщину туда, где не хотело бы оказаться ни одно разумное существо… — Он ткнул пальцем вниз: — В подземный мир. Навсегда.
Рикардо пожал плечами. Казалось, ничто не должно поколебать его спокойную уверенность.
— Думаю, горечь драмы, которую вы пережили, отражается на вашем рассудке, и я вас понимаю. Однако каждая история любви уникальна. Сарра и я будем жить. Знаете почему? Потому что я ее больше не потеряю. Слишком много знамений и событий привело меня к ней.
Художник молчал. Его глаза вновь обратились к звездам.
24
Солнечные лучи разбивались о стены оборонительных сооружений и падали в воду старинного порта Ираклион, все еще оглушенного криками убиваемых детей. По суровым лицам, медленной походке женщин в черной одежде можно было судить, что на Крите множество семей, которых коснулась трагедия.
Вот уже больше десяти минут Александр Влазаки беседовал с усачом, лицо которого напоминало пергамент. Судя по всему, торг еще не скоро кончится. Упрямый усач был истинный критянин: широкие штаны с буффами, черный жилет, широкий пояс со множеством складок на талии, лакированные сапоги.
Сидя на чемодане, Рикардо с нетерпением ждал окончания сделки. Ему невыносимо было все, что задерживало продвижение. Ожидание уже измотало его — сначала на Тире, потом на Пирее, — пароход, который должен был доставить их на Крит, появился на три дня позже назначенного срока. Пришлось воспользоваться вынужденным простоем, чтобы съездить в Афины к Ортису и передать ему письмо для Адельмы Майзани — по дипломатическим каналам оно быстрее дойдет до Буэнос-Айреса. Однако составление письма — в нем он изложил суть неожиданного поворота событий — не только не успокоило его, но еще больше усилило нетерпение.
— Готово! Договорились. Мы сможем уехать. Александр Влазаки весело улыбался, словно мальчишка, довольный собой.
— Трудная была дискуссия, — с облегчением сказал он, — но я все же добился своего.
— То есть?
— Я дам ему половину того, что он запросил. А что вы хотите — из двухвековой турецкой и арабской оккупации не выйдешь невредимым. Они сбросили захватчиков в море, но сохранили страсть к торгу. Пойдемте. Двуколка стоит за крепостью. Если все будет хорошо, мы будем в Кноссе через полчаса.
Рикардо поднял свой чемодан.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался художник.
— Хуже некуда. Вы надеялись на другой ответ? Не дожидаясь Влазаки, он зашагал к стоянке.
Александра почти не удивила сухость тона Вакарессы. Как только они покинули Тиру, он подметил в спутнике резкую перемену. Чем ближе они подходили к цели, тем более нервным и раздражительным становился Рикардо. Сегодня, осунувшийся и с темными кругами под глазами, он выглядел очень постаревшим.
Критянин ожидал их перед монументальными воротами крепостной стены.
Озадаченный, Рикардо остановился.
— Вы говорили о двуколке?
— Еще бы!
— Да это просто разбитая колымага! Ось вот-вот лопнет. А взгляните на колеса! Их съела ржавчина. Сиденья сгнили от сырости. А лошадь! Она по дороге сдохнет. Нет, не добраться нам до Кносса.
Александр был невозмутим.
— Мы на Крите, а не в Буэнос-Айресе. Благодарите небо за то, что мы нашли этого человека.
— Простите меня. Усталость сказывается. Рикардо взобрался на заднее сиденье. Руки его дрожали.
Критянин, убедившись, что чемоданы привязаны крепко, тронул лошадь.
В ослепительном свете город предстал переплетением улочек и развалин. Рим, Константинополь, Венеция, следы сарацинов, церкви и мечети, нимфы и тритоны — все напоминало о полной драматических событий истории Ираклиона. В воздухе чувствовался запах масла и восковых свечей.
За воротами открывался прекрасный вид на холмы и кипарисовые рощи. Едва они выехали из них, как в лица ударил горячий ветер, напоенный ароматами тмина и мускуса. Впереди расстилались сплошные поля с дикими смоковницами и оливковыми деревьями, в изобилии росшими на засушливой земле под оглушительное стрекотание кузнечиков.
Обогнув холм, они вынуждены были съехать на обочину, чтобы пропустить группу женщин и мужчин в черной траурной одежде. Во главе процессии, перед гробом, вышагивал бородатый священник. Лицо его было серьезным, в руке покачивалось кадило. Завывала плакальщица, ударяя себя в грудь.
— Похороны? — шепотом спросил Рикардо. Влазаки перекрестился одновременно с кучером.
— Да. Лишь бы это не принесло нам несчастья! — Он незаметно показал на одну фигуру: — Идущая за гробом женщина, которую поддерживают двое молодых людей, по всей видимости, вдова. На ее долю теперь выпадут тяжкие испытания.
— Вдовам всегда тяжело.
— На Крите им еще тяжелее. На сорок дней она должна заточить себя в доме с закрытыми окнами и поддерживать огонь в погребальном ночнике. Она истолчет в ступке свои украшения, если они у нее есть, не будет мыться, готовить будет только зерно в честь умерших, чтобы душа покойного могла что-нибудь предложить Всевышнему, когда предстанет перед ним. Быть вдовцом или вдовой здесь означает символически умереть.
На мгновение в памяти Рикардо промелькнул образ его матери. Она поступила лучше — умерла не символически…
Минут через сорок пять они подъехали к перекрестку. На краю дороги стоял сильно накренившийся деревянный щит. На его потрескавшейся поверхности было написано: «Кносс».
— Почти приехали, — объявил критянин. Влазаки искоса взглянул на Рикардо: руки аргентинца дрожали еще сильнее.
Сквозь поредевшие ряды кипарисов были видны стена и каменные ступени.
Какое-то время возница еще понукал лошадь, тянувшую двуколку, но та не желала идти по бездорожью.
— Вот и все, — произнес он, поворачиваясь к пассажирам. — В любом случае дальше хода нет.
Рикардо Вакаресса с трудом поднял глаза. Руки его вспотели, лоб горел, кровь стучала в висках.
«А если она там?.. Если тайком рассматривает меня?
Уехать… Бежать… Вернуться в Буэнос-Айрес… Разыскать Флору… Уехать».
— Так, значит, это Кносс? — разочарованно протянул Влазаки. — Символ могущества минойской цивилизации…
Рикардо рискнул осмотреться. Руин было множество, и занимали они значительную площадь, но в этом ансамбле не было величественности. Ничего, что впечатлило бы путешественника, ни намека на значительность. Даже здания, видневшиеся тут и там и заросшие крапивой и ежевикой, были тусклыми и неинтересными.
Художник заметил группу рабочих, обнаженных до пояса, которые копошились у подножия какой-то колонны.
— Пошли на разведку.
Он спрыгнул на землю и выжидательно посмотрел на Рикардо. Но тот сидел как изваяние.
— В чем дело? Почему вы не выходите?
— Я не знаю. Не знаю…
— Что? Уж не помышляете ли вы вернуться?
— Идите первым. Я — потом. Александр обогнул двуколку.
Поднялся легкий ветерок. Листья и ветки, покачиваясь, бросали дрожащие тени на каменистую почву. Рикардо шагал, упорно глядя в землю. Он видел в этих тенях размытые буквы имени Сарра.
Александр подошел к одному из рабочих.
Где она? Спряталась за колонной? Или за обломком стены? Занята расшифровкой подписи на цоколе портика? Как она его встретит? А он, сможет ли он найти нужные слова? Главное — не напугать ее. Быть спокойнее. Перестать бояться.
— Ее здесь нет! — сказал художник, незаметно приблизившись к Вакарессе.
— Что вы сказали?
— Была здесь одна женщина, участвовала в работах. Но вот уже полгода, как уехала.
— Полгода! И куда же?
— Рабочий ничего не знает. Его товарищи — тоже.
— Такое невозможно! Кто-нибудь должен знать! Она входила в бригаду?
— Успокойтесь. Да, она состояла в бригаде. По словам рабочего, здесь есть один человек, который может дать нам сведения. Я…
— Эванс?
— Нет. Он вернулся в Лондон. Я…
— Пенделбери! Вспомните. Пенделбери! Он сможет нам сказать. Не уплыли ли они вместе? Он знает…
— Успокойтесь, прошу вас, — умоляюще произнес Александр. — Дайте же мне досказать. Пенделбери тоже отсутствует. Зато здесь находится старший мастер, англичанин, господин Данстен.
Он указал на вход в одно из зданий:
— Он там. Следуйте за мной.
Приглашение оказалось ненужным. Рикардо уже опередил его.
Сотня метров отделяла их от указанного места. Они почти бегом преодолели это расстояние и вошли туда, где, вероятно, был некогда коридор, от которого сейчас остались лишь развалины под открытым небом. В самом конце угадывались остатки лестницы. Мастера пока не было видно. Они взобрались по ступеням и очутились в сводчатом зале. Пройдя еще немного, Рикардо резко остановился. Без паники, без страха, в каком-то полуобморочном состоянии.
Фреска «Принц с лилиями»… Именно такую он видел во сне: правая рука прижата к сердцу, левая — отброшена назад. Царь-жрец танцевал для него, повернувшись в профиль.
— Из всех этих зданий, лабиринты руин, развалин, фреска первая встретила нас. — Рикардо нежно провел ладонью по контуру изображения и добавил с неожиданной решительностью: — Мы найдем этого мастера.
Они пошли дальше под сумрачными сводами.
— Это не дворец, — пошутил Влазаки, — а какой-то некрополь.
Наконец они вышли на широкий мощеный двор. У подножия колонны на коленях стоял мужчина и что-то писал.
Вакаресса бросился к нему:
— Месье Данстен?
Мужчина удивленно поднял голову:
— Да, это я.
— Позвольте представиться. Моя фамилия Вакаресса. А это мой друг, господин Влазаки, грек.
Англичанин встал и тщательно отряхнул колени.
— Чем могу служить?
— Мы пытаемся встретиться с одним человеком, который работал здесь вместе с Пенделбери.
— Пенделбери? Вам не повезло. Вы разминулись. Сегодня утром он уехал в Афины. Вернется не раньше…
— Простите, что перебиваю, месье. Мне кажется, вы не совсем правильно поняли мой вопрос. Мы ищем не Пенделбери, а его сотрудницу.
— Дору?
Произнесенное имя произвело на Рикардо эффект взрыва.
Дора… ее зовут Дора. Но все же он ответил:
— Да… это она. Англичанин, похоже, огорчился.
— К сожалению, она больше здесь не работает. Возникли проблемы…
— Какие?
Мастер нахмурился и с подозрением оглядел обоих мужчин.
— Могу я узнать, зачем она вам?
— Ничего плохого, успокойтесь. Я друг… Доры (он чуть не сказал: Сарры), прибыл из Аргентины и очень хотел бы повидаться с ней.
— Не хочу вдаваться в детали. Сами знаете, жизнь на раскопках не всегда легкая. Очень часто происходят конфликты. Скажу одно: похоже, Эванс и Дора не сошлись во взглядах.
— А вы не знаете, где можно ее найти? Это очень важно.
— По последним сведениям, она должна быть в Фесте, в итальянской археологической экспедиции.
Александр заметил:
— Фест — в противоположной стороне, на юге острова.
— Далеко?
— Километров шестьдесят. Может, больше. Повисло молчание, Вакаресса с сосредоточенным видом смотрел вдаль. Художник продолжил:
— Слишком поздно, чтобы пускаться в путь. Впрочем, я даже не знаю, согласится ли кучер отвезти нас в Фест.
Рикардо неожиданно твердо возразил:
— Согласится, если заплатить хорошую цену. Я всю жизнь торговался из-за пустяков, а теперь не вижу в этом смысла. Кстати, вы не забыли, что у меня есть деньги, Александр? Много денег. Хватит, чтобы скупить все двуколки, всех лошадей, все кареты этого острова. Если нужно, вы дадите критянину сумму в сто, в тысячу раз большую той, которую заплатили. Но он должен отвезти нас в Фест сегодня же.
— Да уж почти полдень!
— Не важно. Будем ехать ночью. Поспим в двуколке. Я должен быть в Фесте не позднее завтрашнего дня. — Он уцепился за руку художника. — Не сердитесь, Александр. Поймите меня! Вы сказали однажды: «Вы ждали три тысячи лет… Несколько дней раньше или позже…» Нет. Я не могу больше ждать.
Англичанин, до сих пор наблюдавший за происходящим, не вмешиваясь, робко спросил:
— Три тысячи лет?..
Рикардо сделал вид, что не слышал. С самого начала беседы один вопрос жег ему губы.
— Скажите, месье Данстен… Вы хорошо знали Дору, правда?
— Конечно. Мы бок о бок работали около двух лет.
— Тогда ответьте, ради Бога… На ее лице… все еще есть родинка?
Англичанин вытаращил глаза.
— Родинка? Да, безусловно. — Он приставил указательный палец к левой ноздре. — Вот здесь. Точно… А зачем?
25
Вытянувшемуся на спине Рикардо никак не удавалось отвлечься, он не мог отвести глаз от звезд. Можно было подумать, что в небесном своде проколоты мириады дырочек. А где-то, в недоступном взгляду месте, должен был понемногу угасать чудовищный космический костер. Он дал волю воображению и представил, что, взорвись однажды этот свод, сам Бог ослепнет. Что касается самого Рикардо, то он уже пережил такой взрыв. Теперь он здесь, лежит в критской пыли в открытом поле, за тысячи километров от своей земли, оторванный от всего, чем раньше жил. Он сжег все символы, вырвал все корни, как выпалывают сорную траву, бросил дом, где родился, плантации и ранил сердце единственной женщины, которую по-настоящему любил.
«Я бы довольствовалась тем, что ты мне дашь…»
Сколько уверенности, столько и сомнений. Жертвы в обмен на возможное ничто.
«Берегись. Я чувствую, что на тебя воздействует сила, названия которой я не знаю. Куда она тебя увлечет? С какой целью?»
Действительно, с какой целью? Он ужаснулся, осознав мощь, с которой эта сила влекла его сюда. Неужели это любовь? Непреодолимый зов? Властное желание сжечь себя дотла, превратиться в пепел? Должен ли человек уничтожать себя ради того, чтобы возродиться возвысившимся? А если это не так, тогда не было ли это мигом проклятия, словно взгляд Орфея, брошенный на Эвридику у ворот Аида?
«Будто с незапамятных времен существовало что-то вроде рока, вписанное в тела влюбленных». Слова Влазаки звучали в ночной тиши вслед за словами Флоры.
Он перевернулся на бок. Кучер и художник крепко спали. Почему Александр так настаивал, так хотел его сопровождать? Почему решил наблюдать за развитием этой истории, как Адельма Майзани? Может, желал найти подтверждение своим собственным опасениям? Либо, подобно одержимому, вновь обрести с помощью Рикардо эмоции, когда-то испытанные им самим? Хоть бы заснуть ненадолго. Но сон бежал от него, ускользал так же, как Сарра.
Сарра, Дора… Прошлое и настоящее. А где же будущее?
Уже светало, а он так и не поспал. Ничуть не отдохнув, Рикардо вскочил на ноги и разбудил своих спутников.
— Бодритесь, — бросил он Влазаки. — Еще километров тридцать с небольшим, и ваши мучения окончатся.
Художник сонно потянулся.
— Годы уже не те, чтобы спать под открытым небом. Никогда больше не ввяжусь в такие авантюры.
Дорога, ведущая в Фест, проходила по долине. Ну что за плодородная земля! Казалось, брось наугад зернышко, даже на камень, и оно тотчас же пустит корни: вырастет дерево, куст или цветок. Если бы долину пересекали четыре реки, а не одна, сравнение с садами Эдема было бы полным. Горные массивы в уровень с облаками, ровное плато в низинах, заливы, широко открытые африканскому берегу, замкнувшиеся в себе бухточки, напуганные металлической голубизной моря.
Трио хранило молчание до тех пор, пока на горизонте не обрисовался первый холм. На севере виднелась вершина горы Ида.
— Более символического места нельзя и представить, — обронил Влазаки. — По легенде, именно туда мать Зевса Рея перенесла новорожденного сына, дабы избавить его от обжоры отца, Хроноса. Благодаря этому вскормленный нимфами и выросший под их покровительством Зевс мог стать властелином Вселенной. — Александр улыбнулся: — Как вы, Рикардо. Соединившись с Саррой, вы победите смерть.
— Сравнение мне кажется преувеличенным. Скажите лучше, почему отец хотел сожрать собственного сына?
— А просто из страха, что тот лишит его трона. Боги, подобно людям, страшно боятся делить с кем-либо власть.
— Фест, — объявил возница.
Рикардо демонстрировал удивительное спокойствие — не то, что накануне. Глаза его взирали на мир безмятежно. Руки не дрожали. Влазаки, наблюдая за ним, пришел к выводу, что Вакаресса точно уверен: свидание с Саррой состоится.
Проезжая тропа, ведущая к вершине холма, оказалась довольно крутой, и наши герои видели, что критянин хочет отступить. Но он не сделал этого. Ему никогда и в голову не приходило, что за столь короткое время он будет обеспечен на всю оставшуюся жизнь, и он втайне благословлял безумство иностранца.
Вот они достигли границы участка. Дух захватило от открывшейся панорамы. Взглядом можно было охватить море, долину и горный массив. На смену мрачным и скупым красотам Кносса явился пейзаж, наполненный светом и изобилием. Восторг вызывали даже не развалины, освобожденные от наслоений, а их поразительное обрамление.
Как и в Кноссе, среди руин сновали рабочие. Работой руководил мужчина в белой фетровой шляпе и с очками на носу.
— Не вижу женской фигуры, — осмелился произнести Александр.
В ответ — молчание.
Рикардо спрыгнул на землю и пошел вперед.
Наконец-то он приближался. В этом он был уверен.
Рикардо приближался к ней.
Словно какой-то голос вел его. О том, что он скоро увидит Сарру, шептали ветер, земля, деревья.
Увидев ее, он вздрогнул.
Она появилась внезапно, неизвестно откуда.
Подошла к мужчине в шляпе, заговорила с ним, стоя метрах в двадцати от Рикардо.
Затем неожиданно повернулась и пошла в сторону.
Он прибавил шагу.
Александр тоже увидел ее, но не шелохнулся.
Сейчас Сарра, обогнув стену, исчезнет.
Рикардо уже почти бежал.
Проскочив мимо мужчины в белой шляпе, удивленно взглянувшего на него, Вакаресса оказался за стеной.
Она была там. Стояла к нему спиной, занятая бог знает чем.
Он ясно видел ее белую, тонкую шею, тугой узел волос.
На ней было платье из белого барежа.
Возможно, почувствовав его присутствие, Сарра обернулась. В руке у нее был керамический кувшин.
Он узнал миндалевидные глаза с блестящими зрачками и родинку на носу, черненькую, как уголек. Рикардо глубоко вздохнул и спросил:
— Вы говорите по-английски или по-французски?
— По-французски, если вас устраивает. Что вам угодно?
Он колебался, молчал, пытаясь унять грохочущее сердце.
— Вам это может показаться дерзким, но мне надо с вами поговорить о чем-то очень важном.
Женщина поставила кувшин на землю.
— Но кто вы, месье?
Значит, она его не узнала. Она не искала его. Ей ничего не было известно ни об ужасах, через которые он прошел, ни о бурях, сотрясавших его жизнь.
Разве она не чувствует, что он сейчас обнимает ее, прижимается к ней? Разве не чувствует его обжигающего тела и губ, впившихся в ее губы, не чувствует, как он страстно и безмолвно сливается с ней? Не понимает?
— Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Рикардо Вакаресса.
— Очень хорошо. Я слушаю вас. — Ее лицо озарилось приветливой улыбкой.
Найти слова. Но какие? Ситуация вдруг показалась Рикардо комичной. Он словно заново переживал сцену, когда пришел инспектор полиции, чтобы сообщить о смерти Янпы, а ему толком нечего было ответить. Разве что рассказать о шаманах, перевоплощении, индейцах, разговаривающих с деревьями? Сарра тоже может принять его за сумасшедшего.
— Послушайте, здесь нам могут помешать, а то, что я собираюсь вам доверить, очень важно, нельзя допустить, чтобы нас прерывали.
Доброжелательность на ее лице сменилась настороженностью.
— Вы могли бы хоть намекнуть, о чем речь? Вот мы приблизились к краю бездны.
Она, не раздумывая, бросается в нее, будто плавно опускается вдоль отвесной стены.
Словно кинувшись в омут, он проговорил:
— Речь о вас. О нас.
Она изумленно взглянула на него:
— О нас? Но я не знаю вас, месье!
— И все же прошу поверить мне. Не думайте, это не банальный флирт, мои намерения — самые что ни на есть серьезные. Просто необходимо, чтобы вы мне поверили. — И он быстро добавил: — Я преодолел тысячи километров, чтобы найти вас. Я из Аргентины.
Ошеломленная, она повторила:
— Из Аргентины?
— Да, я приехал бы к вам и из более дальних краев. — И, доверительно глядя ей прямо в глаза, добавил: — Ради вас.
От последнего признания она на какое-то время опешила. Потом разразилась смехом. Детским, не насмешливым. Это был поток нежной веселости, как в сновидении. И, как тогда, смех этот раскаленным кинжалом пронзил сердце Вакарессы.
— Ради меня? — произносила она в коротеньких паузах. — Вы смеетесь надо мной, месье. Шутите!
Вверху бушевало солнце. Ее глаза блестели, как у безумной. Он не должен отказываться от дальнейших попыток. Необходимо устоять перед желанием убежать, чтобы не сделаться посмешищем.
— Нет. Вы меня неверно поняли. Глупо пересекать Атлантику, Средиземное море и часть Эгейского ради удовольствия пошутить. Я постараюсь убедить вас в этом, если вы найдете для меня хотя бы один час. Только один. Здесь или в другом месте. Я вам все расскажу. Вы тогда поймете. — Он лихорадочно спросил: — Вам когда-нибудь приходилось мечтать о невозможном и воображать, что это невозможное могло бы осуществиться?
Она насмешливо усмехнулась:
— Вы хоть знаете, кто я, месье? Я хочу сказать, знаете ли, с кем разговариваете?
… Я смутно предвижу под туникой знакомый шрам, как раз над лобком. Ее божественная грудь колышется, соски натягивают ткань…
— Вы — Дора.
— Да, Дора, но я еще и археолог, ученый. А ученый верит только в то, чему есть доказательства. Что же до остального… — Она безразлично махнула рукой и с некоторой напряженностью спросила: — К чему вы клоните?
Рикардо на какое-то время отключился. Его мысли налезали одна на другую, блуждали, как в лабиринте. «Заря моей жизни, смотри на меня». «Я тут».
«Почему ты так робок?» «Страх…»
Он возобновил попытку:
— Сегодня вечером? Вы сумеете освободиться?
— И речи быть не может. — Она раздраженно повела рукой. — Говорите сейчас. Или уходите.
Мрачная заря вот-вот скроется с горизонта, с ней все и закончится. Рикардо глотнул воздуха и пригнулся, словно борец, готовый принять смертельный удар.
— Парадоксально, что Греция, ставшая колыбелью связей, которые кое-кто считает противоестественными, никогда не потворствовала им. Подумайте сами: мнение церкви по этому вопросу хорошо известно… Когда наша страсть открылась, то общество, семьи — я ненавижу семьи — осудили нас и мгновенно заклеймили. В глазах моего отца я сразу стал воплощением безумия, греха и позора. Моя мать расцарапала ногтями свое лицо от горя и стыда. От меня потребовали немедленно разорвать эту связь или уйти из дома. Я ушел. Мой возлюбленный претерпел такую же пытку. Увы, юн был молод, намного моложе меня, и не настолько силен, чтобы противостоять ужасному давлению. Он не смог или не умел защититься… Художник поднял лицо к звездам. — Вы еще не побывали на мысе Суний. Колдовское, чарующее место. Думаю, красивее его нет ничего в мире. На высоком мысе возвышается храм в честь Посейдона. Может быть, вам известен этот миф. Лишив власти своего отца Кроноса, Посейдон и его два брата бросили жребий — кому владеть небом, морем и мрачным подземным миром. Зевсу досталось небо, Аиду — подземный мир, а Посейдон унаследовал море. Он тотчас принялся строить сказочный подводный дворец. В его конюшнях стояли златогривые лошади с бронзовыми копытами и колесница, при приближении которой утихали все бури.
Глухим голосом, не отрываясь от звезд, Влазаки закончил:
— В этом-то дворце мой любимый Ставрос, — он впервые назвал того по имени, — и нашел себе приют. Однажды, лучезарным летним утром, он нырнул в тень мыса, потом он плыл, плыл до тех пор, пока не иссякли силы… Еще и сейчас, по прошествии пяти лет, я иногда вглядываюсь в пучину и жду появления колесницы, которая утихомирит бурю, продолжающую бушевать во мне. — Художник впился взглядом в собеседника: — Теперь-то понимаете, почему я вас предостерегал?
Рикардо от всего сердца пожал его руку.
— Мне теперь хорошо понятны ваши страдания, и я разделяю их. Но клянусь, мой друг, клянусь вам, что рока не существует. Ни Сарра, ни вы, ни я, ни ваш несчастный друг не являемся любовниками из легенды, мы просто люди, которым несказанно повезло, потому что мы нашли свою вторую половину. Из-за этого не умирают. Вас, увы, сразили неудача и людская недоброжелательность…
— А если я был прав? — прервал его Влазаки. — Если мои доводы были не просто уговорами, а фактом? А что, если где-нибудь в большой книге написано, что не стоит разжигать ревность богов?
— Я не знаю, что вам ответить.
— Скажите себе, что, идя до конца в ваших поисках, вы именно свою жизнь подвергаете опасности.
Вакаресса безразлично махнул рукой:
— Моя жизнь без нее ничего не значит.
— А жизнь Сарры? Как вы поступите с ней? Ведь она тоже очень многим рискует. Если я прав, а вы ошибались, вы увлечете эту женщину туда, где не хотело бы оказаться ни одно разумное существо… — Он ткнул пальцем вниз: — В подземный мир. Навсегда.
Рикардо пожал плечами. Казалось, ничто не должно поколебать его спокойную уверенность.
— Думаю, горечь драмы, которую вы пережили, отражается на вашем рассудке, и я вас понимаю. Однако каждая история любви уникальна. Сарра и я будем жить. Знаете почему? Потому что я ее больше не потеряю. Слишком много знамений и событий привело меня к ней.
Художник молчал. Его глаза вновь обратились к звездам.
24
Солнечные лучи разбивались о стены оборонительных сооружений и падали в воду старинного порта Ираклион, все еще оглушенного криками убиваемых детей. По суровым лицам, медленной походке женщин в черной одежде можно было судить, что на Крите множество семей, которых коснулась трагедия.
Вот уже больше десяти минут Александр Влазаки беседовал с усачом, лицо которого напоминало пергамент. Судя по всему, торг еще не скоро кончится. Упрямый усач был истинный критянин: широкие штаны с буффами, черный жилет, широкий пояс со множеством складок на талии, лакированные сапоги.
Сидя на чемодане, Рикардо с нетерпением ждал окончания сделки. Ему невыносимо было все, что задерживало продвижение. Ожидание уже измотало его — сначала на Тире, потом на Пирее, — пароход, который должен был доставить их на Крит, появился на три дня позже назначенного срока. Пришлось воспользоваться вынужденным простоем, чтобы съездить в Афины к Ортису и передать ему письмо для Адельмы Майзани — по дипломатическим каналам оно быстрее дойдет до Буэнос-Айреса. Однако составление письма — в нем он изложил суть неожиданного поворота событий — не только не успокоило его, но еще больше усилило нетерпение.
— Готово! Договорились. Мы сможем уехать. Александр Влазаки весело улыбался, словно мальчишка, довольный собой.
— Трудная была дискуссия, — с облегчением сказал он, — но я все же добился своего.
— То есть?
— Я дам ему половину того, что он запросил. А что вы хотите — из двухвековой турецкой и арабской оккупации не выйдешь невредимым. Они сбросили захватчиков в море, но сохранили страсть к торгу. Пойдемте. Двуколка стоит за крепостью. Если все будет хорошо, мы будем в Кноссе через полчаса.
Рикардо поднял свой чемодан.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался художник.
— Хуже некуда. Вы надеялись на другой ответ? Не дожидаясь Влазаки, он зашагал к стоянке.
Александра почти не удивила сухость тона Вакарессы. Как только они покинули Тиру, он подметил в спутнике резкую перемену. Чем ближе они подходили к цели, тем более нервным и раздражительным становился Рикардо. Сегодня, осунувшийся и с темными кругами под глазами, он выглядел очень постаревшим.
Критянин ожидал их перед монументальными воротами крепостной стены.
Озадаченный, Рикардо остановился.
— Вы говорили о двуколке?
— Еще бы!
— Да это просто разбитая колымага! Ось вот-вот лопнет. А взгляните на колеса! Их съела ржавчина. Сиденья сгнили от сырости. А лошадь! Она по дороге сдохнет. Нет, не добраться нам до Кносса.
Александр был невозмутим.
— Мы на Крите, а не в Буэнос-Айресе. Благодарите небо за то, что мы нашли этого человека.
— Простите меня. Усталость сказывается. Рикардо взобрался на заднее сиденье. Руки его дрожали.
Критянин, убедившись, что чемоданы привязаны крепко, тронул лошадь.
В ослепительном свете город предстал переплетением улочек и развалин. Рим, Константинополь, Венеция, следы сарацинов, церкви и мечети, нимфы и тритоны — все напоминало о полной драматических событий истории Ираклиона. В воздухе чувствовался запах масла и восковых свечей.
За воротами открывался прекрасный вид на холмы и кипарисовые рощи. Едва они выехали из них, как в лица ударил горячий ветер, напоенный ароматами тмина и мускуса. Впереди расстилались сплошные поля с дикими смоковницами и оливковыми деревьями, в изобилии росшими на засушливой земле под оглушительное стрекотание кузнечиков.
Обогнув холм, они вынуждены были съехать на обочину, чтобы пропустить группу женщин и мужчин в черной траурной одежде. Во главе процессии, перед гробом, вышагивал бородатый священник. Лицо его было серьезным, в руке покачивалось кадило. Завывала плакальщица, ударяя себя в грудь.
— Похороны? — шепотом спросил Рикардо. Влазаки перекрестился одновременно с кучером.
— Да. Лишь бы это не принесло нам несчастья! — Он незаметно показал на одну фигуру: — Идущая за гробом женщина, которую поддерживают двое молодых людей, по всей видимости, вдова. На ее долю теперь выпадут тяжкие испытания.
— Вдовам всегда тяжело.
— На Крите им еще тяжелее. На сорок дней она должна заточить себя в доме с закрытыми окнами и поддерживать огонь в погребальном ночнике. Она истолчет в ступке свои украшения, если они у нее есть, не будет мыться, готовить будет только зерно в честь умерших, чтобы душа покойного могла что-нибудь предложить Всевышнему, когда предстанет перед ним. Быть вдовцом или вдовой здесь означает символически умереть.
На мгновение в памяти Рикардо промелькнул образ его матери. Она поступила лучше — умерла не символически…
Минут через сорок пять они подъехали к перекрестку. На краю дороги стоял сильно накренившийся деревянный щит. На его потрескавшейся поверхности было написано: «Кносс».
— Почти приехали, — объявил критянин. Влазаки искоса взглянул на Рикардо: руки аргентинца дрожали еще сильнее.
Сквозь поредевшие ряды кипарисов были видны стена и каменные ступени.
Какое-то время возница еще понукал лошадь, тянувшую двуколку, но та не желала идти по бездорожью.
— Вот и все, — произнес он, поворачиваясь к пассажирам. — В любом случае дальше хода нет.
Рикардо Вакаресса с трудом поднял глаза. Руки его вспотели, лоб горел, кровь стучала в висках.
«А если она там?.. Если тайком рассматривает меня?
Уехать… Бежать… Вернуться в Буэнос-Айрес… Разыскать Флору… Уехать».
— Так, значит, это Кносс? — разочарованно протянул Влазаки. — Символ могущества минойской цивилизации…
Рикардо рискнул осмотреться. Руин было множество, и занимали они значительную площадь, но в этом ансамбле не было величественности. Ничего, что впечатлило бы путешественника, ни намека на значительность. Даже здания, видневшиеся тут и там и заросшие крапивой и ежевикой, были тусклыми и неинтересными.
Художник заметил группу рабочих, обнаженных до пояса, которые копошились у подножия какой-то колонны.
— Пошли на разведку.
Он спрыгнул на землю и выжидательно посмотрел на Рикардо. Но тот сидел как изваяние.
— В чем дело? Почему вы не выходите?
— Я не знаю. Не знаю…
— Что? Уж не помышляете ли вы вернуться?
— Идите первым. Я — потом. Александр обогнул двуколку.
Поднялся легкий ветерок. Листья и ветки, покачиваясь, бросали дрожащие тени на каменистую почву. Рикардо шагал, упорно глядя в землю. Он видел в этих тенях размытые буквы имени Сарра.
Александр подошел к одному из рабочих.
Где она? Спряталась за колонной? Или за обломком стены? Занята расшифровкой подписи на цоколе портика? Как она его встретит? А он, сможет ли он найти нужные слова? Главное — не напугать ее. Быть спокойнее. Перестать бояться.
— Ее здесь нет! — сказал художник, незаметно приблизившись к Вакарессе.
— Что вы сказали?
— Была здесь одна женщина, участвовала в работах. Но вот уже полгода, как уехала.
— Полгода! И куда же?
— Рабочий ничего не знает. Его товарищи — тоже.
— Такое невозможно! Кто-нибудь должен знать! Она входила в бригаду?
— Успокойтесь. Да, она состояла в бригаде. По словам рабочего, здесь есть один человек, который может дать нам сведения. Я…
— Эванс?
— Нет. Он вернулся в Лондон. Я…
— Пенделбери! Вспомните. Пенделбери! Он сможет нам сказать. Не уплыли ли они вместе? Он знает…
— Успокойтесь, прошу вас, — умоляюще произнес Александр. — Дайте же мне досказать. Пенделбери тоже отсутствует. Зато здесь находится старший мастер, англичанин, господин Данстен.
Он указал на вход в одно из зданий:
— Он там. Следуйте за мной.
Приглашение оказалось ненужным. Рикардо уже опередил его.
Сотня метров отделяла их от указанного места. Они почти бегом преодолели это расстояние и вошли туда, где, вероятно, был некогда коридор, от которого сейчас остались лишь развалины под открытым небом. В самом конце угадывались остатки лестницы. Мастера пока не было видно. Они взобрались по ступеням и очутились в сводчатом зале. Пройдя еще немного, Рикардо резко остановился. Без паники, без страха, в каком-то полуобморочном состоянии.
Фреска «Принц с лилиями»… Именно такую он видел во сне: правая рука прижата к сердцу, левая — отброшена назад. Царь-жрец танцевал для него, повернувшись в профиль.
— Из всех этих зданий, лабиринты руин, развалин, фреска первая встретила нас. — Рикардо нежно провел ладонью по контуру изображения и добавил с неожиданной решительностью: — Мы найдем этого мастера.
Они пошли дальше под сумрачными сводами.
— Это не дворец, — пошутил Влазаки, — а какой-то некрополь.
Наконец они вышли на широкий мощеный двор. У подножия колонны на коленях стоял мужчина и что-то писал.
Вакаресса бросился к нему:
— Месье Данстен?
Мужчина удивленно поднял голову:
— Да, это я.
— Позвольте представиться. Моя фамилия Вакаресса. А это мой друг, господин Влазаки, грек.
Англичанин встал и тщательно отряхнул колени.
— Чем могу служить?
— Мы пытаемся встретиться с одним человеком, который работал здесь вместе с Пенделбери.
— Пенделбери? Вам не повезло. Вы разминулись. Сегодня утром он уехал в Афины. Вернется не раньше…
— Простите, что перебиваю, месье. Мне кажется, вы не совсем правильно поняли мой вопрос. Мы ищем не Пенделбери, а его сотрудницу.
— Дору?
Произнесенное имя произвело на Рикардо эффект взрыва.
Дора… ее зовут Дора. Но все же он ответил:
— Да… это она. Англичанин, похоже, огорчился.
— К сожалению, она больше здесь не работает. Возникли проблемы…
— Какие?
Мастер нахмурился и с подозрением оглядел обоих мужчин.
— Могу я узнать, зачем она вам?
— Ничего плохого, успокойтесь. Я друг… Доры (он чуть не сказал: Сарры), прибыл из Аргентины и очень хотел бы повидаться с ней.
— Не хочу вдаваться в детали. Сами знаете, жизнь на раскопках не всегда легкая. Очень часто происходят конфликты. Скажу одно: похоже, Эванс и Дора не сошлись во взглядах.
— А вы не знаете, где можно ее найти? Это очень важно.
— По последним сведениям, она должна быть в Фесте, в итальянской археологической экспедиции.
Александр заметил:
— Фест — в противоположной стороне, на юге острова.
— Далеко?
— Километров шестьдесят. Может, больше. Повисло молчание, Вакаресса с сосредоточенным видом смотрел вдаль. Художник продолжил:
— Слишком поздно, чтобы пускаться в путь. Впрочем, я даже не знаю, согласится ли кучер отвезти нас в Фест.
Рикардо неожиданно твердо возразил:
— Согласится, если заплатить хорошую цену. Я всю жизнь торговался из-за пустяков, а теперь не вижу в этом смысла. Кстати, вы не забыли, что у меня есть деньги, Александр? Много денег. Хватит, чтобы скупить все двуколки, всех лошадей, все кареты этого острова. Если нужно, вы дадите критянину сумму в сто, в тысячу раз большую той, которую заплатили. Но он должен отвезти нас в Фест сегодня же.
— Да уж почти полдень!
— Не важно. Будем ехать ночью. Поспим в двуколке. Я должен быть в Фесте не позднее завтрашнего дня. — Он уцепился за руку художника. — Не сердитесь, Александр. Поймите меня! Вы сказали однажды: «Вы ждали три тысячи лет… Несколько дней раньше или позже…» Нет. Я не могу больше ждать.
Англичанин, до сих пор наблюдавший за происходящим, не вмешиваясь, робко спросил:
— Три тысячи лет?..
Рикардо сделал вид, что не слышал. С самого начала беседы один вопрос жег ему губы.
— Скажите, месье Данстен… Вы хорошо знали Дору, правда?
— Конечно. Мы бок о бок работали около двух лет.
— Тогда ответьте, ради Бога… На ее лице… все еще есть родинка?
Англичанин вытаращил глаза.
— Родинка? Да, безусловно. — Он приставил указательный палец к левой ноздре. — Вот здесь. Точно… А зачем?
25
Вытянувшемуся на спине Рикардо никак не удавалось отвлечься, он не мог отвести глаз от звезд. Можно было подумать, что в небесном своде проколоты мириады дырочек. А где-то, в недоступном взгляду месте, должен был понемногу угасать чудовищный космический костер. Он дал волю воображению и представил, что, взорвись однажды этот свод, сам Бог ослепнет. Что касается самого Рикардо, то он уже пережил такой взрыв. Теперь он здесь, лежит в критской пыли в открытом поле, за тысячи километров от своей земли, оторванный от всего, чем раньше жил. Он сжег все символы, вырвал все корни, как выпалывают сорную траву, бросил дом, где родился, плантации и ранил сердце единственной женщины, которую по-настоящему любил.
«Я бы довольствовалась тем, что ты мне дашь…»
Сколько уверенности, столько и сомнений. Жертвы в обмен на возможное ничто.
«Берегись. Я чувствую, что на тебя воздействует сила, названия которой я не знаю. Куда она тебя увлечет? С какой целью?»
Действительно, с какой целью? Он ужаснулся, осознав мощь, с которой эта сила влекла его сюда. Неужели это любовь? Непреодолимый зов? Властное желание сжечь себя дотла, превратиться в пепел? Должен ли человек уничтожать себя ради того, чтобы возродиться возвысившимся? А если это не так, тогда не было ли это мигом проклятия, словно взгляд Орфея, брошенный на Эвридику у ворот Аида?
«Будто с незапамятных времен существовало что-то вроде рока, вписанное в тела влюбленных». Слова Влазаки звучали в ночной тиши вслед за словами Флоры.
Он перевернулся на бок. Кучер и художник крепко спали. Почему Александр так настаивал, так хотел его сопровождать? Почему решил наблюдать за развитием этой истории, как Адельма Майзани? Может, желал найти подтверждение своим собственным опасениям? Либо, подобно одержимому, вновь обрести с помощью Рикардо эмоции, когда-то испытанные им самим? Хоть бы заснуть ненадолго. Но сон бежал от него, ускользал так же, как Сарра.
Сарра, Дора… Прошлое и настоящее. А где же будущее?
Уже светало, а он так и не поспал. Ничуть не отдохнув, Рикардо вскочил на ноги и разбудил своих спутников.
— Бодритесь, — бросил он Влазаки. — Еще километров тридцать с небольшим, и ваши мучения окончатся.
Художник сонно потянулся.
— Годы уже не те, чтобы спать под открытым небом. Никогда больше не ввяжусь в такие авантюры.
Дорога, ведущая в Фест, проходила по долине. Ну что за плодородная земля! Казалось, брось наугад зернышко, даже на камень, и оно тотчас же пустит корни: вырастет дерево, куст или цветок. Если бы долину пересекали четыре реки, а не одна, сравнение с садами Эдема было бы полным. Горные массивы в уровень с облаками, ровное плато в низинах, заливы, широко открытые африканскому берегу, замкнувшиеся в себе бухточки, напуганные металлической голубизной моря.
Трио хранило молчание до тех пор, пока на горизонте не обрисовался первый холм. На севере виднелась вершина горы Ида.
— Более символического места нельзя и представить, — обронил Влазаки. — По легенде, именно туда мать Зевса Рея перенесла новорожденного сына, дабы избавить его от обжоры отца, Хроноса. Благодаря этому вскормленный нимфами и выросший под их покровительством Зевс мог стать властелином Вселенной. — Александр улыбнулся: — Как вы, Рикардо. Соединившись с Саррой, вы победите смерть.
— Сравнение мне кажется преувеличенным. Скажите лучше, почему отец хотел сожрать собственного сына?
— А просто из страха, что тот лишит его трона. Боги, подобно людям, страшно боятся делить с кем-либо власть.
— Фест, — объявил возница.
Рикардо демонстрировал удивительное спокойствие — не то, что накануне. Глаза его взирали на мир безмятежно. Руки не дрожали. Влазаки, наблюдая за ним, пришел к выводу, что Вакаресса точно уверен: свидание с Саррой состоится.
Проезжая тропа, ведущая к вершине холма, оказалась довольно крутой, и наши герои видели, что критянин хочет отступить. Но он не сделал этого. Ему никогда и в голову не приходило, что за столь короткое время он будет обеспечен на всю оставшуюся жизнь, и он втайне благословлял безумство иностранца.
Вот они достигли границы участка. Дух захватило от открывшейся панорамы. Взглядом можно было охватить море, долину и горный массив. На смену мрачным и скупым красотам Кносса явился пейзаж, наполненный светом и изобилием. Восторг вызывали даже не развалины, освобожденные от наслоений, а их поразительное обрамление.
Как и в Кноссе, среди руин сновали рабочие. Работой руководил мужчина в белой фетровой шляпе и с очками на носу.
— Не вижу женской фигуры, — осмелился произнести Александр.
В ответ — молчание.
Рикардо спрыгнул на землю и пошел вперед.
Наконец-то он приближался. В этом он был уверен.
Рикардо приближался к ней.
Словно какой-то голос вел его. О том, что он скоро увидит Сарру, шептали ветер, земля, деревья.
Увидев ее, он вздрогнул.
Она появилась внезапно, неизвестно откуда.
Подошла к мужчине в шляпе, заговорила с ним, стоя метрах в двадцати от Рикардо.
Затем неожиданно повернулась и пошла в сторону.
Он прибавил шагу.
Александр тоже увидел ее, но не шелохнулся.
Сейчас Сарра, обогнув стену, исчезнет.
Рикардо уже почти бежал.
Проскочив мимо мужчины в белой шляпе, удивленно взглянувшего на него, Вакаресса оказался за стеной.
Она была там. Стояла к нему спиной, занятая бог знает чем.
Он ясно видел ее белую, тонкую шею, тугой узел волос.
На ней было платье из белого барежа.
Возможно, почувствовав его присутствие, Сарра обернулась. В руке у нее был керамический кувшин.
Он узнал миндалевидные глаза с блестящими зрачками и родинку на носу, черненькую, как уголек. Рикардо глубоко вздохнул и спросил:
— Вы говорите по-английски или по-французски?
— По-французски, если вас устраивает. Что вам угодно?
Он колебался, молчал, пытаясь унять грохочущее сердце.
— Вам это может показаться дерзким, но мне надо с вами поговорить о чем-то очень важном.
Женщина поставила кувшин на землю.
— Но кто вы, месье?
Значит, она его не узнала. Она не искала его. Ей ничего не было известно ни об ужасах, через которые он прошел, ни о бурях, сотрясавших его жизнь.
Разве она не чувствует, что он сейчас обнимает ее, прижимается к ней? Разве не чувствует его обжигающего тела и губ, впившихся в ее губы, не чувствует, как он страстно и безмолвно сливается с ней? Не понимает?
— Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Рикардо Вакаресса.
— Очень хорошо. Я слушаю вас. — Ее лицо озарилось приветливой улыбкой.
Найти слова. Но какие? Ситуация вдруг показалась Рикардо комичной. Он словно заново переживал сцену, когда пришел инспектор полиции, чтобы сообщить о смерти Янпы, а ему толком нечего было ответить. Разве что рассказать о шаманах, перевоплощении, индейцах, разговаривающих с деревьями? Сарра тоже может принять его за сумасшедшего.
— Послушайте, здесь нам могут помешать, а то, что я собираюсь вам доверить, очень важно, нельзя допустить, чтобы нас прерывали.
Доброжелательность на ее лице сменилась настороженностью.
— Вы могли бы хоть намекнуть, о чем речь? Вот мы приблизились к краю бездны.
Она, не раздумывая, бросается в нее, будто плавно опускается вдоль отвесной стены.
Словно кинувшись в омут, он проговорил:
— Речь о вас. О нас.
Она изумленно взглянула на него:
— О нас? Но я не знаю вас, месье!
— И все же прошу поверить мне. Не думайте, это не банальный флирт, мои намерения — самые что ни на есть серьезные. Просто необходимо, чтобы вы мне поверили. — И он быстро добавил: — Я преодолел тысячи километров, чтобы найти вас. Я из Аргентины.
Ошеломленная, она повторила:
— Из Аргентины?
— Да, я приехал бы к вам и из более дальних краев. — И, доверительно глядя ей прямо в глаза, добавил: — Ради вас.
От последнего признания она на какое-то время опешила. Потом разразилась смехом. Детским, не насмешливым. Это был поток нежной веселости, как в сновидении. И, как тогда, смех этот раскаленным кинжалом пронзил сердце Вакарессы.
— Ради меня? — произносила она в коротеньких паузах. — Вы смеетесь надо мной, месье. Шутите!
Вверху бушевало солнце. Ее глаза блестели, как у безумной. Он не должен отказываться от дальнейших попыток. Необходимо устоять перед желанием убежать, чтобы не сделаться посмешищем.
— Нет. Вы меня неверно поняли. Глупо пересекать Атлантику, Средиземное море и часть Эгейского ради удовольствия пошутить. Я постараюсь убедить вас в этом, если вы найдете для меня хотя бы один час. Только один. Здесь или в другом месте. Я вам все расскажу. Вы тогда поймете. — Он лихорадочно спросил: — Вам когда-нибудь приходилось мечтать о невозможном и воображать, что это невозможное могло бы осуществиться?
Она насмешливо усмехнулась:
— Вы хоть знаете, кто я, месье? Я хочу сказать, знаете ли, с кем разговариваете?
… Я смутно предвижу под туникой знакомый шрам, как раз над лобком. Ее божественная грудь колышется, соски натягивают ткань…
— Вы — Дора.
— Да, Дора, но я еще и археолог, ученый. А ученый верит только в то, чему есть доказательства. Что же до остального… — Она безразлично махнула рукой и с некоторой напряженностью спросила: — К чему вы клоните?
Рикардо на какое-то время отключился. Его мысли налезали одна на другую, блуждали, как в лабиринте. «Заря моей жизни, смотри на меня». «Я тут».
«Почему ты так робок?» «Страх…»
Он возобновил попытку:
— Сегодня вечером? Вы сумеете освободиться?
— И речи быть не может. — Она раздраженно повела рукой. — Говорите сейчас. Или уходите.
Мрачная заря вот-вот скроется с горизонта, с ней все и закончится. Рикардо глотнул воздуха и пригнулся, словно борец, готовый принять смертельный удар.