Рикардо невольно улыбнулся:
— Разве замужество — тоже наказание?
— Когда оно не основано на любви, конечно. Вы еще не знаете Греции. В некоторых семьях, если не сказать — в большинстве, девушка не имеет никаких прав. Все решает отец. Подобно всемогущему Зевсу, он распоряжается дочерью, определяет ее судьбу. Греческая помолвка больше похожа на коммерческий торг, чем на полюбовную сделку.
— Вы удивитесь, но в Аргентине почти то же самое. Все мы, латиняне, имеем схожие традиции. Мой отец тоже чем-то был похож на Зевса. И родись я девочкой, меня бы здесь не было, сейчас я вязал бы варежки для ворчливого мужа.
Дора расхохоталась.
— Зато вы избавились бы от многих неприятностей. — И добавила, пристально глядя на Рикардо: — И от многих кошмаров…
— Я ни о чем не жалею. Ведь они привели меня к вам. Она прекратила дальнейшее обсуждение, заявив:
— А вот и дом гончара.
Рикардо огляделся вокруг. Вместо дома он увидел остатки разрушенных стен, разбитую на квадраты землю, усеянную керамическими осколками и предметами из обожженной глины.
— Вижу, вижу ваше разочарование, — усмехнулась Дора. — Такова археология: чтобы ею заниматься, необходимо воображение.
Она поставила сумку на землю и достала карандаш и карту.
— А теперь подождите. Я ненадолго.
— Делать мне нечего. Пожалуй, сяду в уголке и буду на вас смотреть. Я и так ждал много веков.
Она окинула его критическим взглядом:
— Рикардо, во избежание недоразумений… Я вам сказала, что не возражаю, если вы пробудете с нами несколько дней. Но большего я вам не обещала.
— Я так и понял.
Пожав плечами, она углубилась в работу.
— Вы родились в Афинах? — поинтересовался он, усаживаясь недалеко от молодой женщины.
— Да. У подножия невысокого холма, возвышающегося над городом. Он похож на скалу. Согласно легенде, Афина уронила ее при перевозке из каменных карьеров в Акрополь. Ничего оригинального. В Греции вы не найдете камня, у которого бы не было своей легенды.
— Поэтому вы решили стать археологом…
— Нет. Желание заниматься археологией появилось после чтения журнала, в котором рассказывалось о жизни Шлимана. Вам известна эта фамилия?
— Да, — подтвердил Рикардо.
— Мне было тринадцать лет, я была послушной девочкой. В статье рассказывалось, как этот великий человек задумал найти Трою, положившись в основном на интуицию, как сын обедневшего пастора сам начал изучать языки, древние и современные. Известно ли вам, что он знал их больше двадцати?
Увлекшись, она с горячностью говорила о легендарном археологе, расписывала его подвиги, почти забыв о присутствии Рикардо. Он слушал, не испытывая ни малейшего желания перебить. Ему нравились модуляции ее голоса. Он любил ее.
— Извините. — Дора неожиданно прервала свой рассказ. — Меня занесло. Так всегда бывает, когда я говорю об археологии вообще и о Шлимане в частности.
— Не стоит извиняться. Вы открыли мне глаза на мир, заинтересовавший меня. Я не знал о нем абсолютно ничего, пока не приехал в вашу страну.
— А вы забавный, месье Рикардо! С виду импозантный, с черными глазами, мужественным лицом, такой… латинянин… такой… — Казалось, она подыскивала нужное слово.
Он иронично произнес:
— Мачо?
— В некотором роде да. Не хочу вас обидеть, но ваша внешность странно не соответствует вашей чувствительной душе.
Вакаресса засмеялся:
— Вот так всегда. Внешность обманчива. — Он подошел поближе, встал рядом. — Вы, например. Такая женственная, женщина-ребенок… — Он осмелел и нежно коснулся ее лица. — Ну кто-нибудь принял бы вас за археолога, человека мужской профессии?
Дора не ответила, сама удивленная тем, что не отстранилась от этой ласки. Рука, дотронувшаяся до ее лица, показалась мягкой, почти знакомой. Мурашки пробежали по ее телу, и она попыталась подавить в себе новое ощущение. Что случилось? Она вспомнила, как испытала такое же чувство накануне, когда он вытер слезинку с ее щеки.
Она смущенно откашлялась и голосом, который посчитала твердым, заявила:
— Я должна закончить работу. У меня мало времени.
Он пришел в себя.
— Понимаю. Пойду поброжу по участкам. Когда мне вернуться?
— Через часик. Если хотите, потом я покажу вам диск, о котором говорил Криспи. Мне, кстати, надо проверить, хорошо ли рабочие упаковали его.
— Ладно, через час.
Рикардо полюбовался ею еще немного и удалился. Оставшись одна, Дора попыталась привести в порядок мысли.
Несомненно, этот мужчина обладал над ней таинственной властью. До этой поры она прекрасно владела своими эмоциями. Кто-то однажды упрекнул ее, сказав, что у нее гладкое лицо, лицо, не познавшее сильных страстей. Это было верно подмечено. Мужчины проходили по ее жизни, словно суда по воде. На их борту она проделывала часть пути, но исчезала при первых же признаках шторма. Дора никогда и никому не говорила слов «я тебя люблю», потому что слова эти застревали глубоко в горле, к тому же она находила их пошлыми.
Так почему же она так разволновалась сегодня? С Вакарессой они были знакомы всего несколько часов, и тем не менее он пробудил в ее сердце чувства, прежде неведомые ей. Почему? Может, все дело в том бредовом повествовании, во всплывших воспоминаниях о другой жизни, которая была до этой? Нет. Это невозможно. Она — Дора. Она всегда была Дорой.
Они вошли в зал как раз в тот момент, когда двое рабочих готовились заколачивать небольшой деревянный ящичек.
— Подождите-ка, — приказала Дора.
Она подошла к ящичку, осмотрела то, что в нем лежало, на ее лице отразилась досада.
— Я так и знала! Это халтурная работа.
— Где же тут халтура? — запротестовал один из рабочих. — Ваты мы положили больше, чем надо, так что от случайных ударов она защитит!
— Этого недостаточно. Я же просила вас обернуть диск тонкой шерстяной тканью.
Рабочие устало посмотрели друг на друга.
— Она кончилась. За ней надо идти в деревню.
— Ну и что? Какая проблема? Ведь это на краю света! Ступайте! Мигом! Сотрудники музея вот-вот прибудут.
Вздохнув, рабочие покинули зал.
— Чушь какая-то! — сердилась Дора. — Невозможно никому доверять!
Рикардо наклонился над ящичком:
— Можно взглянуть?
За несколько минут она освободила диск от защищавшей его ваты и взяла в руки, осторожно, точно новорожденного младенца.
— Что вы об этом думаете?
Огромное количество иероглифов было выдавлено по всей поверхности диска. Непонятно, в каком направлении они шли — то ли к центру, то ли от центра. Здесь были изображены фигурки людей, животных, орудия труда, растения вперемежку с непонятными значками. На обратной стороне — то же самое.
— Полагаю, вы подсчитали количество иероглифов?
— Двести сорок один. Их выдавили во влажной глине, вероятно, с помощью шила или печатки. Присмотревшись, можно заметить, что они собраны в шестьдесят одну группу, от двух до семи значков в каждой, и разделены вертикальными линиями. Тридцать один значок на одной стороне и тридцать — на другой.
— Никому так и не удалось их расшифровать?
— Попыток было много. Предлагалось множество вариантов, но ни один до сих пор не принят. Кроме того, вполне возможно, что диск — не критского происхождения, если принять во внимание, что ничего подобного на острове не находили. Предполагается, что каждый значок является слогом, а каждая группа, отделенная вертикальной линией, образует слово. Как сказал Альберто, это ребус, с которым мы пока не в состоянии справиться.
Едва войдя в зал, Рикардо почувствовал, как его охватывает чувство тревоги. А теперь, когда он дотронулся до диска, к горлу подступила тошнота. За несколько секунд тревога переросла в беспричинный страх. Все тело стали сотрясать судороги.
Заметив это, Дора забрала у Рикардо диск, который он чуть не уронил.
— Что с вами? — встревожено спросила она.
У нее мелькнула мысль, что у него эпилептический припадок или инфаркт. Перепугавшись, она оглядывалась по сторонам, ища, кого бы позвать на помощь.
Он рухнул на пол.
Положив диск, Дора бросилась к нему.
— Рикардо! Ответьте мне!
Приоткрыв рот, он кричал, но то был безмолвный крик. Ноги его дергались, будто через него пропускали электрический ток.
Она упала на колени возле него, в непроизвольном порыве схватила его ледяные руки, поднесла к губам.
— Дышите, дышите глубже.
Ей представилось, что он умирает и нет возможности его спасти.
— Рикардо! Держитесь!
В безотчетном порыве отчаяния она прижалась к нему всем телом.
Такое невозможно. Только не сейчас!
Дора принялась говорить с ним, пытаясь черпать силы в звуках собственного голоса.
Это продолжалось еще несколько минут — целый век. Затем медленно, словно пловец, поднимающийся к поверхности, он начал приходить в себя.
— Рикардо… Это я, Дора, вы слышите меня?
Он слабо кивнул и прерывающимся голосом пролепетал извинения.
Только тогда она оторвалась от него. Можно было подумать, что она тоже выходила из мрака.
— Вы напугали меня. Так напугали…
— Не знаю, что это было. Я вдруг увидел, как лечу в бездонную пропасть. Я падал, осознавая, что в глубине меня ждет конец. Конец всему.
— Вы говорили. Вы пытались что-то сказать. Мне показалось, я расслышала одно слово. Возможно, я ошибаюсь.
— Какое слово?
Она поколебалась, потом произнесла:
— Пифос.
— Ничего не помню. У этого слова есть смысл?
— Есть, на греческом. Но повторяю, я плохо расслышала. Все было так невнятно.
Он приподнялся.
— И все же скажите…
— Оно означает «глиняный кувшин».
— Кувшин? Глиняный? Глупость какая-то. И где только я откопал это слово?
Дора не ответила; все можно было прочитать на ее лице.
Рикардо поднялся, положил руки ей на плечи.
— Вы что-то скрываете от меня.
Она в растерянности наклонила голову сначала направо, потом налево.
— Среди иероглифов, выдавленных на диске, есть один под номером двадцать четыре. Он изображает деревянное жилище, напоминающее скальные могилы на полуострове на юго-западе Турции. Некоторые ученые, занятые проблемой происхождения диска, выдвинули гипотезу, согласно которой он был сделан в этой части Малой Азии.
— А при чем здесь глиняный кувшин? Она опять поколебалась.
— Месяцев шесть назад один археолог, производивший раскопки в Турции, на кладбище, относящемся к бронзовому веку, нашел большой кувшин из обожженной глины, на боковой поверхности которого тоже были выдавлены значки. Один из них был в точности такой же, как и наш номер двадцать четыре, иными словами, погребальная хижина.
— А я откуда узнал? Я никогда не слышал об этом!
— По-другому и быть не могло. Информацию не опубликовали, только археологи в курсе. Кстати, мне непонятно, как могли вы установить такое сложное сходство, даже если допустить, что вы видели репродукцию диска.
Он потер ладонью лоб.
— Значит, я заблуждался все это время. Толедано тоже.
— Заблуждались?
— Я говорил вам, что во время кошмаров мне случалось разговаривать. Мы с Толедано предположили после сна, в котором я вас видел индианкой, что я, судя по всему, говорил на диалекте индейцев зуньи. Мы оба ошиблись. Это был явно греческий язык, древнегреческий.
В зале воцарилась тишина. Надолго. Пока Рикардо не произнес:
— Дора… Как видите, я вам не лгал.
— О небо! Не смейте и думать, что я вам не поверила. Я всегда вам верила и ни разу не засомневалась.
Его взволновали глубокие вибрации ее голоса.
— Если бы только вы могли испытать то, что испытываю я, — чуть слышно прошептал он. — Я смотрю на вас и вижу свои глаза. Я чувствую, как вы дышите, и знаю, что… это мое дыхание. Вы говорите, а я слышу свой голос. Мы с вами одно существо, очень давно разделенное ревнивыми богами. Ваш инстинкт должен был кричать об этом. Я люблю вас, Дора. Ни один смертный не может любить вас так, как люблю я.
Его слова доносились до нее будто издалека. И она почувствовала себя обнаженной, безоружной, очищенной. Теплая волна захлестнула ее всю. Откуда появилась эта неодолимая сила, толкавшая ее к нему? Почти неосознанно она прильнула к его груди. И тут, подобно вспышке молнии, образ парусника, входящего в порт, явился ей на одной из стен зала. Ее горячие, сухие губы искали губы Вакарессы. Они приоткрылись, чтобы встретить их… и пролился благодатный, благотворный, благостный, благословенный ливень.
28
И был вечер, и было утро.
Рассветная заря застала их на песчаном пляже. Они шли по кромке воды.
Глядя прямо перед собой, Дора заметила:
— Никогда не думала, что такое возможно. Я чувствую себя полностью потерянной.
— Тебе теперь понятно, почему я пересек Атлантику, почему моя жизнь без тебя не имеет никакого смысла?
— Я знаю только одно: мы переживаем нечто, не имеющее пределов. Все это недоступно моему разуму, мне не найти объяснения, которое бы меня устроило.
— Зачем стараться объяснить счастье или сопротивляться ему?
— Я не сопротивляюсь, Рикардо. Не видишь разве, как оно приручает меня?
Он остановился, привлек ее к себе.
— Я люблю тебя. Никому до тебя я этого не говорил. Я люблю тебя.
— И это совпадение тоже приводит меня в смятение. Слова эти были чужды мне. Я находила их…
— Пошлыми. Я знаю. Но теперь они кажутся такими правильными, справедливыми.
Она подняла свое лицо к нему.
— Скажи, ты твердо решил? Ты во всем уверен?
— По поводу Аргентины? Она молча кивнула.
— Я в этом убежден. И речи быть не может, чтобы ты покинула Грецию, бросила работу. Ты всем пожертвовала ради осуществления своей мечты быть археологом. Тебе это нелегко досталось. Было бы чудовищным эгоизмом заставить тебя уехать со мной. Нет. Это я должен перейти рубеж и обосноваться здесь, рядом с тобой. Я перевернул страницу. Ничто не удерживает меня в Америке. — Он продолжил: — Взамен ты обещала совсем ненадолго поехать со мной в Буэнос-Айрес — я должен утрясти некоторые финансовые дела. Мне хочется показать тебе землю, где я родился. Я в последний раз побываю на могиле родителей вместе с тобой.
— Я тебе это обещала и уже предупредила Криспи. Он согласен. Мы уедем, когда захочешь.
— Чем быстрее, тем лучше. Я справился: итальянское судно «Дориа» через неделю прибывает из Пирея.
— Впервые в жизни отправляюсь в такое длительное путешествие. Месяц плавания… — Она замолчала, размышляя, потом, словно ее осенило, произнесла: — Я поеду только при одном условии.
— Какое еще условие?
Она поднялась на цыпочки и прошептала в ухо:
— Если ты обещаешь заниматься со мной любовью все время, пока мы будем плыть…
Он обнял ее.
— Я люблю тебя! Без тебя я больше не могу дышать. Разве ты не видишь, что любовь эта неподражаема. И мы сами ни на кого не похожи.
Она залилась смехом:
— Вы не мужчина, месье Рикардо, вы — буря, ураган, все сметающий на своем пути.
— Да, ты права. Я хочу смести все, что способно нас разлучить.
Они слились в долгом, страстном поцелуе. Сдержанность, опасения, которые прежде стояли между ними, исчезли, как по мановению волшебной палочки. Дора чувствовала себя освобожденной от всех пут. В редкие моменты просветления она говорила себе, что потеряла разум. Но Боже, какое же это было блаженство!
— Ты уже бывала на Тире? — Голос Рикардо вернул ее на землю.
— Нет, никогда.
— Хочешь отправиться туда до отплытия в Аргентину?
— Идея не очень соблазнительная. Я повидала столько островов…
Он изумленно посмотрел на нее:
— Ты ведь знаешь, что Тира отличается от других островов.
Она промолчала. Он настаивал:
— Тира много значит для нас. Мы совершим туда нечто вроде паломничества.
Она хранила упорное молчание.
— Ты сомневаешься?
Она растянулась на теплом песке.
— Не будем говорить о прошлом. Хорошо?
— Почему же? Разве не оно подарило нам настоящее?
Под их голыми ступнями белела пена от набежавшей волны.
Дора протянула Рикардо руку:
— Сядь рядом.
Он опустился подле нее.
— Ты знаешь, как я тебя люблю, — с невыразимой нежностью в голосе начала она. — Любовь ослепляет меня своей силой и неожиданностью. Такое чувство, кажется, называют ударом молнии, любовью с первого взгляда. Знаешь ты и то, что я раньше в это не верила. И когда какая-нибудь подруга рассказывала мне о чемто подобном, я только посмеивалась. Теперь я знаю, что все это правда. Я тебя люблю, но рискну огорчить: я не связываю свою любовь с мифическим прошлым, которое привело тебя ко мне. Я люблю тебя таким, какой ты есть, а не таким, каким ты мог бы быть. Ты не привидение, я — тоже. Я — Дора, ты — Рикардо.
— Признайся, ты не веришь в перевоплощение.
— Я убеждена, что ты прошел через необычные испытания. Я составила себе мнение там, в Фесте. Однако я не чувствую, что могла быть причастной к ним.
Вакаресса хотел возразить, но она остановила его жестом руки.
— Причину легко понять. У меня никогда не было снов, подобных твоим, никогда мои дороги не пересекались с индейскими, у меня не было предчувствий, я не обращала внимания на названия газет, никто не вручал мне изумруд. Только ты, Рикардо, пережил все это.
— Дора! Ты была там. Ты была в моей жизни. В моей той, другой жизни.
— Повторяю, ты один знаешь об этом. Не требуй, чтобы я из любви к тебе ответила, что тоже перевоплотилась. Это выше моих сил. Не отнимай у меня остатки разума.
— И все же это главное.
— Главное то, что существует сегодня, сейчас.
— Если ты не согласишься с мыслью, что мы переживаем нечто редкое, исключительное, то рано или поздно нарушится равновесие между нами. Рано или поздно моя любовь подавит твою. Ведь моя любовь из тех, которые посвящают богиням. Она незнакома людям.
— Положи свою руку на меня. Погладь мою грудь, живот. Видишь, я из плоти и крови. Я совсем не богиня и… — Она не окончила фразу.
— Во мне тоже нет ничего божественного, ты это хотела сказать?
— Да, — застенчиво выдохнула она. — Мы люди, простые люди.
Он вскочил.
— Тира! Тебе нужно побывать на Тире. Ты должна туда поехать.
— Остановись! Прекрати, умоляю тебя. Забудь прошлое.
— Нет, ты должна отправиться туда со мной. Я хочу, чтобы ты знала. Чтобы чувствовала то, что чувствовал я.
Она руками сжала его лицо.
— Зачем ты навязываешь мне эту пытку?
— Дора, сжалься. Сделай мне последнее одолжение, и клянусь, я никогда не вернусь к этой теме.
Она подняла на него глаза:
— Ты клянешься? Никогда?
— Клянусь.
— Ладно. Поехали в Тиру. — И добавила, пристально глядя ему в глаза: — Чтобы изгнать из тебя злых духов…
Тира произвела на Рикардо такое же впечатление, как и в первый раз: огромная раненая птица. Береговой утес был бесформенным, так же проступали в нем красно-черные полосы, и дома, побеленные известью, казалось, все еще дремали.
Ступив на маленькую пристань, Рикардо обнял Дору.
— Я тебе бесконечно признателен. Это было незабываемо.
— Легко говорить. Я очень устала.
— А самое трудное — впереди. — Он указал ей на тропинку, круто поднимавшуюся к вершине высокого мыса.
— Нет! — не веря своим глазам, воскликнула Дора. — Скажи, что это неправда. Скажи, что есть другой путь.
Он отрицательно покачал головой.
— Видно, ты поклялся меня тут угробить! — Она погрозила ему пальчиком: — Ты обещал. После этого восхождения на Голгофу мы навсегда закроем книгу призраков. Согласен?
— Обещаю.
Целый час они добирались до дома Александра Влазаки. Открыв им дверь, художник на несколько секунд лишился дара речи.
— Вы? Вы здесь? — невнятно пробормотал он. Спохватившись, пригласил: — Входите, входите, пожалуйста. Ну и вид у вас!
— Устали немного, — подтвердил Рикардо с усталой улыбкой.
— Устраивайтесь, я принесу чего-нибудь выпить. И Александр быстро вышел.
В комнате ничего не изменилось: все тот же мольберт, кисти и кисточки, краски, палитра. Застекленная дверь, как обычно, распахнута настежь, за ней виднеется море.
Рикардо взял руку возлюбленной, поднес к своей щеке.
— Никогда не думал увидеть тебя здесь, в этой комнате, где столько переговорено о нас с тобой… Жизнь — чудо.
— Да, чудо. И сомнений быть не может! — Она указала на картины, украшавшие стены: — Ты, как всегда, прав. У твоего друга большой талант.
— Он редкий человек с чудесной душой. Александру приходится страдать и за себя, и за других. Я тебе рассказывал его историю. По всей видимости, он не собирается закрывать книгу о фантомах.
Вернулся Влазаки — Рикардо замолчал.
— Вот, — сказал художник, ставя на стол освежающие напитки. — Сейчас это вам просто необходимо.
Он присел на банкетку напротив них.
— Вы… вы надолго к нам? — спросил он с волнением и даже страхом.
— Нет, к сожалению. Мы вынуждены уехать сегодня же.
— Так быстро?
— Я хотел бы показать Доре Акротири. Она никогда там не была. Думаю, ей просто необходимо открыть это место как для себя, так и для меня.
Художник хранил молчание.
— Что такое? — удивилась Дора. — Кажется, вы не разделяете энтузиазма Рикардо.
Застигнутый врасплох, Александр замялся:
— Что вы, что вы! Вы ошибаетесь.
Рикардо по-дружески положил руку на руку художника.
— Александр, друг мой! Не бойтесь. Вы все можете ей говорить. Я не Тристан, Дора не Изольда. Вспомните о моих словах: «Каждая история любви — уникальна».
— Можете вы мне объяснить, в чем дело? — забеспокоилась Дора.
— Да скажите же ей, — подбодрил Рикардо. Подавив нерешительность, Влазаки наклонился к ней:
— Вы, быть может, посчитаете меня пессимистом, но дело в том, что я боюсь за вас. За вас обоих. Вот и все.
— Боитесь? Но почему?
— Просто так. Глупые мысли лезут в голову. Я считаю, что Рикардо прав. Я слишком впечатлительный А как же? Все художники такие. Скажите-ка лучше, чем я могу вам помочь?
— Минуточку, — запротестовала Дора. — Мне хотелось бы все понять.
Рикардо обратился к художнику:
— Вы разрешите ей объяснить?
Влазаки поднял руки и тут же обреченно опустил их.
— Если считаете нужным…
— У Александра есть одна теория, — начал аргентинец. — Он уверен, что существует рок, с незапамятных времен довлеющий над влюбленными. Наш друг убежден, что настоящая, божественная любовь обязательно будет уничтожена богами. Глаза Доры расширились.
— Боги? Наказание? — Она искренне рассмеялась. — Вы верите в эти сказки, месье Влазаки? Зачем богам, если даже они существуют, вмешиваться в наши бедные чувства?
— Вы правы, мадам, они не вмешиваются… пока эти чувства бедные, то есть человеческие. Но как только мы переходим определенные границы, когда мы приближаемся к уровню небожителей, тогда они строго наказывают нас. Боги страшно ревнивы.
— Если вас это может успокоить, скажите себе, что мы с Рикардо не собираемся достигать их уровня. Мы любим друг друга «по-человечески».
Влазаки замкнулся в молчании. Ему явно не хотелось насильно навязывать свои убеждения — мешали присущие ему скромность и деликатность.
— Как бы то ни было, — сказал Рикардо, — ваше участие нас искренне трогает.
Художник постарался улыбнуться и с наигранной непринужденностью махнул рукой:
— Я поглупел. Не надо на меня сердиться. Вернемся к причине вашего приезда. Думаю, вам потребуется кайк… Он в вашем распоряжении. Когда собираетесь отправиться?
— Честно говоря, как можно скорее, — ответил Рикардо. — Наш пароход отплывает в Пирей через два часа. Досадно было бы опоздать на него.
— В таком случае отправляйтесь. Я провожу вас до стоянки.
Александр посчитал нужным приободрить Дору:
— Вам не придется снова идти той же дорогой. Кайк стоит на якоре на восточном склоне острова — он полого спускается к морю.
Произнеся это, он встал, давая понять, что можно отправляться.
Мотор по-прежнему хрипел и кашлял, как старый астматик. На отлогом берегу все еще сохранились красные оттенки. Но когда они причалили к Акротири, то уже не видно было белой птицы, которая несколькими неделями раньше сопровождала Александра и Рикардо. Белая птица исчезла. Не было и ветра. Перестали стрекотать кузнечики, необычная, впечатляющая тишина царила над руинами.
Дора иронично произнесла:
— Недаром твой друг сравнивал Кносс с некрополем. Это место не из веселых, как и пресловутый дворец сэра Эванса.
И тем не менее профессиональный интерес археолога пересилил ироничное отношение. По мере того как перед ними возникали развалины домов, мельницы, ткацкие станки, ее восхищение возрастало.
— Это что-то необычайное, — возбужденно проговорила Дора. — Мир, застывший во времени. Представляю, какие сокровища еще таятся под землей! Какой удобный случай предоставляется преемникам Стергиу!
Рикардо пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить ей. Им вновь овладело волнение, оно сжимало ему горло, мешая говорить.
— Какой-нибудь греческий археолог мог бы подхватить эстафетную палочку. Вот ты, к примеру, — сказал он Доре.
— Мне бы очень хотелось.
Она наставила на него указательный палец:
— А вот и меценат! — И спросила тут же: — Ты, кажется, говорил о какой-то фреске? Где она?
Он махнул в сторону полуразрушенного жилища:
— Разве замужество — тоже наказание?
— Когда оно не основано на любви, конечно. Вы еще не знаете Греции. В некоторых семьях, если не сказать — в большинстве, девушка не имеет никаких прав. Все решает отец. Подобно всемогущему Зевсу, он распоряжается дочерью, определяет ее судьбу. Греческая помолвка больше похожа на коммерческий торг, чем на полюбовную сделку.
— Вы удивитесь, но в Аргентине почти то же самое. Все мы, латиняне, имеем схожие традиции. Мой отец тоже чем-то был похож на Зевса. И родись я девочкой, меня бы здесь не было, сейчас я вязал бы варежки для ворчливого мужа.
Дора расхохоталась.
— Зато вы избавились бы от многих неприятностей. — И добавила, пристально глядя на Рикардо: — И от многих кошмаров…
— Я ни о чем не жалею. Ведь они привели меня к вам. Она прекратила дальнейшее обсуждение, заявив:
— А вот и дом гончара.
Рикардо огляделся вокруг. Вместо дома он увидел остатки разрушенных стен, разбитую на квадраты землю, усеянную керамическими осколками и предметами из обожженной глины.
— Вижу, вижу ваше разочарование, — усмехнулась Дора. — Такова археология: чтобы ею заниматься, необходимо воображение.
Она поставила сумку на землю и достала карандаш и карту.
— А теперь подождите. Я ненадолго.
— Делать мне нечего. Пожалуй, сяду в уголке и буду на вас смотреть. Я и так ждал много веков.
Она окинула его критическим взглядом:
— Рикардо, во избежание недоразумений… Я вам сказала, что не возражаю, если вы пробудете с нами несколько дней. Но большего я вам не обещала.
— Я так и понял.
Пожав плечами, она углубилась в работу.
— Вы родились в Афинах? — поинтересовался он, усаживаясь недалеко от молодой женщины.
— Да. У подножия невысокого холма, возвышающегося над городом. Он похож на скалу. Согласно легенде, Афина уронила ее при перевозке из каменных карьеров в Акрополь. Ничего оригинального. В Греции вы не найдете камня, у которого бы не было своей легенды.
— Поэтому вы решили стать археологом…
— Нет. Желание заниматься археологией появилось после чтения журнала, в котором рассказывалось о жизни Шлимана. Вам известна эта фамилия?
— Да, — подтвердил Рикардо.
— Мне было тринадцать лет, я была послушной девочкой. В статье рассказывалось, как этот великий человек задумал найти Трою, положившись в основном на интуицию, как сын обедневшего пастора сам начал изучать языки, древние и современные. Известно ли вам, что он знал их больше двадцати?
Увлекшись, она с горячностью говорила о легендарном археологе, расписывала его подвиги, почти забыв о присутствии Рикардо. Он слушал, не испытывая ни малейшего желания перебить. Ему нравились модуляции ее голоса. Он любил ее.
— Извините. — Дора неожиданно прервала свой рассказ. — Меня занесло. Так всегда бывает, когда я говорю об археологии вообще и о Шлимане в частности.
— Не стоит извиняться. Вы открыли мне глаза на мир, заинтересовавший меня. Я не знал о нем абсолютно ничего, пока не приехал в вашу страну.
— А вы забавный, месье Рикардо! С виду импозантный, с черными глазами, мужественным лицом, такой… латинянин… такой… — Казалось, она подыскивала нужное слово.
Он иронично произнес:
— Мачо?
— В некотором роде да. Не хочу вас обидеть, но ваша внешность странно не соответствует вашей чувствительной душе.
Вакаресса засмеялся:
— Вот так всегда. Внешность обманчива. — Он подошел поближе, встал рядом. — Вы, например. Такая женственная, женщина-ребенок… — Он осмелел и нежно коснулся ее лица. — Ну кто-нибудь принял бы вас за археолога, человека мужской профессии?
Дора не ответила, сама удивленная тем, что не отстранилась от этой ласки. Рука, дотронувшаяся до ее лица, показалась мягкой, почти знакомой. Мурашки пробежали по ее телу, и она попыталась подавить в себе новое ощущение. Что случилось? Она вспомнила, как испытала такое же чувство накануне, когда он вытер слезинку с ее щеки.
Она смущенно откашлялась и голосом, который посчитала твердым, заявила:
— Я должна закончить работу. У меня мало времени.
Он пришел в себя.
— Понимаю. Пойду поброжу по участкам. Когда мне вернуться?
— Через часик. Если хотите, потом я покажу вам диск, о котором говорил Криспи. Мне, кстати, надо проверить, хорошо ли рабочие упаковали его.
— Ладно, через час.
Рикардо полюбовался ею еще немного и удалился. Оставшись одна, Дора попыталась привести в порядок мысли.
Несомненно, этот мужчина обладал над ней таинственной властью. До этой поры она прекрасно владела своими эмоциями. Кто-то однажды упрекнул ее, сказав, что у нее гладкое лицо, лицо, не познавшее сильных страстей. Это было верно подмечено. Мужчины проходили по ее жизни, словно суда по воде. На их борту она проделывала часть пути, но исчезала при первых же признаках шторма. Дора никогда и никому не говорила слов «я тебя люблю», потому что слова эти застревали глубоко в горле, к тому же она находила их пошлыми.
Так почему же она так разволновалась сегодня? С Вакарессой они были знакомы всего несколько часов, и тем не менее он пробудил в ее сердце чувства, прежде неведомые ей. Почему? Может, все дело в том бредовом повествовании, во всплывших воспоминаниях о другой жизни, которая была до этой? Нет. Это невозможно. Она — Дора. Она всегда была Дорой.
Они вошли в зал как раз в тот момент, когда двое рабочих готовились заколачивать небольшой деревянный ящичек.
— Подождите-ка, — приказала Дора.
Она подошла к ящичку, осмотрела то, что в нем лежало, на ее лице отразилась досада.
— Я так и знала! Это халтурная работа.
— Где же тут халтура? — запротестовал один из рабочих. — Ваты мы положили больше, чем надо, так что от случайных ударов она защитит!
— Этого недостаточно. Я же просила вас обернуть диск тонкой шерстяной тканью.
Рабочие устало посмотрели друг на друга.
— Она кончилась. За ней надо идти в деревню.
— Ну и что? Какая проблема? Ведь это на краю света! Ступайте! Мигом! Сотрудники музея вот-вот прибудут.
Вздохнув, рабочие покинули зал.
— Чушь какая-то! — сердилась Дора. — Невозможно никому доверять!
Рикардо наклонился над ящичком:
— Можно взглянуть?
За несколько минут она освободила диск от защищавшей его ваты и взяла в руки, осторожно, точно новорожденного младенца.
— Что вы об этом думаете?
Огромное количество иероглифов было выдавлено по всей поверхности диска. Непонятно, в каком направлении они шли — то ли к центру, то ли от центра. Здесь были изображены фигурки людей, животных, орудия труда, растения вперемежку с непонятными значками. На обратной стороне — то же самое.
— Полагаю, вы подсчитали количество иероглифов?
— Двести сорок один. Их выдавили во влажной глине, вероятно, с помощью шила или печатки. Присмотревшись, можно заметить, что они собраны в шестьдесят одну группу, от двух до семи значков в каждой, и разделены вертикальными линиями. Тридцать один значок на одной стороне и тридцать — на другой.
— Никому так и не удалось их расшифровать?
— Попыток было много. Предлагалось множество вариантов, но ни один до сих пор не принят. Кроме того, вполне возможно, что диск — не критского происхождения, если принять во внимание, что ничего подобного на острове не находили. Предполагается, что каждый значок является слогом, а каждая группа, отделенная вертикальной линией, образует слово. Как сказал Альберто, это ребус, с которым мы пока не в состоянии справиться.
Едва войдя в зал, Рикардо почувствовал, как его охватывает чувство тревоги. А теперь, когда он дотронулся до диска, к горлу подступила тошнота. За несколько секунд тревога переросла в беспричинный страх. Все тело стали сотрясать судороги.
Заметив это, Дора забрала у Рикардо диск, который он чуть не уронил.
— Что с вами? — встревожено спросила она.
У нее мелькнула мысль, что у него эпилептический припадок или инфаркт. Перепугавшись, она оглядывалась по сторонам, ища, кого бы позвать на помощь.
Он рухнул на пол.
Положив диск, Дора бросилась к нему.
— Рикардо! Ответьте мне!
Приоткрыв рот, он кричал, но то был безмолвный крик. Ноги его дергались, будто через него пропускали электрический ток.
Она упала на колени возле него, в непроизвольном порыве схватила его ледяные руки, поднесла к губам.
— Дышите, дышите глубже.
Ей представилось, что он умирает и нет возможности его спасти.
— Рикардо! Держитесь!
В безотчетном порыве отчаяния она прижалась к нему всем телом.
Такое невозможно. Только не сейчас!
Дора принялась говорить с ним, пытаясь черпать силы в звуках собственного голоса.
Это продолжалось еще несколько минут — целый век. Затем медленно, словно пловец, поднимающийся к поверхности, он начал приходить в себя.
— Рикардо… Это я, Дора, вы слышите меня?
Он слабо кивнул и прерывающимся голосом пролепетал извинения.
Только тогда она оторвалась от него. Можно было подумать, что она тоже выходила из мрака.
— Вы напугали меня. Так напугали…
— Не знаю, что это было. Я вдруг увидел, как лечу в бездонную пропасть. Я падал, осознавая, что в глубине меня ждет конец. Конец всему.
— Вы говорили. Вы пытались что-то сказать. Мне показалось, я расслышала одно слово. Возможно, я ошибаюсь.
— Какое слово?
Она поколебалась, потом произнесла:
— Пифос.
— Ничего не помню. У этого слова есть смысл?
— Есть, на греческом. Но повторяю, я плохо расслышала. Все было так невнятно.
Он приподнялся.
— И все же скажите…
— Оно означает «глиняный кувшин».
— Кувшин? Глиняный? Глупость какая-то. И где только я откопал это слово?
Дора не ответила; все можно было прочитать на ее лице.
Рикардо поднялся, положил руки ей на плечи.
— Вы что-то скрываете от меня.
Она в растерянности наклонила голову сначала направо, потом налево.
— Среди иероглифов, выдавленных на диске, есть один под номером двадцать четыре. Он изображает деревянное жилище, напоминающее скальные могилы на полуострове на юго-западе Турции. Некоторые ученые, занятые проблемой происхождения диска, выдвинули гипотезу, согласно которой он был сделан в этой части Малой Азии.
— А при чем здесь глиняный кувшин? Она опять поколебалась.
— Месяцев шесть назад один археолог, производивший раскопки в Турции, на кладбище, относящемся к бронзовому веку, нашел большой кувшин из обожженной глины, на боковой поверхности которого тоже были выдавлены значки. Один из них был в точности такой же, как и наш номер двадцать четыре, иными словами, погребальная хижина.
— А я откуда узнал? Я никогда не слышал об этом!
— По-другому и быть не могло. Информацию не опубликовали, только археологи в курсе. Кстати, мне непонятно, как могли вы установить такое сложное сходство, даже если допустить, что вы видели репродукцию диска.
Он потер ладонью лоб.
— Значит, я заблуждался все это время. Толедано тоже.
— Заблуждались?
— Я говорил вам, что во время кошмаров мне случалось разговаривать. Мы с Толедано предположили после сна, в котором я вас видел индианкой, что я, судя по всему, говорил на диалекте индейцев зуньи. Мы оба ошиблись. Это был явно греческий язык, древнегреческий.
В зале воцарилась тишина. Надолго. Пока Рикардо не произнес:
— Дора… Как видите, я вам не лгал.
— О небо! Не смейте и думать, что я вам не поверила. Я всегда вам верила и ни разу не засомневалась.
Его взволновали глубокие вибрации ее голоса.
— Если бы только вы могли испытать то, что испытываю я, — чуть слышно прошептал он. — Я смотрю на вас и вижу свои глаза. Я чувствую, как вы дышите, и знаю, что… это мое дыхание. Вы говорите, а я слышу свой голос. Мы с вами одно существо, очень давно разделенное ревнивыми богами. Ваш инстинкт должен был кричать об этом. Я люблю вас, Дора. Ни один смертный не может любить вас так, как люблю я.
Его слова доносились до нее будто издалека. И она почувствовала себя обнаженной, безоружной, очищенной. Теплая волна захлестнула ее всю. Откуда появилась эта неодолимая сила, толкавшая ее к нему? Почти неосознанно она прильнула к его груди. И тут, подобно вспышке молнии, образ парусника, входящего в порт, явился ей на одной из стен зала. Ее горячие, сухие губы искали губы Вакарессы. Они приоткрылись, чтобы встретить их… и пролился благодатный, благотворный, благостный, благословенный ливень.
28
И был вечер, и было утро.
Рассветная заря застала их на песчаном пляже. Они шли по кромке воды.
Глядя прямо перед собой, Дора заметила:
— Никогда не думала, что такое возможно. Я чувствую себя полностью потерянной.
— Тебе теперь понятно, почему я пересек Атлантику, почему моя жизнь без тебя не имеет никакого смысла?
— Я знаю только одно: мы переживаем нечто, не имеющее пределов. Все это недоступно моему разуму, мне не найти объяснения, которое бы меня устроило.
— Зачем стараться объяснить счастье или сопротивляться ему?
— Я не сопротивляюсь, Рикардо. Не видишь разве, как оно приручает меня?
Он остановился, привлек ее к себе.
— Я люблю тебя. Никому до тебя я этого не говорил. Я люблю тебя.
— И это совпадение тоже приводит меня в смятение. Слова эти были чужды мне. Я находила их…
— Пошлыми. Я знаю. Но теперь они кажутся такими правильными, справедливыми.
Она подняла свое лицо к нему.
— Скажи, ты твердо решил? Ты во всем уверен?
— По поводу Аргентины? Она молча кивнула.
— Я в этом убежден. И речи быть не может, чтобы ты покинула Грецию, бросила работу. Ты всем пожертвовала ради осуществления своей мечты быть археологом. Тебе это нелегко досталось. Было бы чудовищным эгоизмом заставить тебя уехать со мной. Нет. Это я должен перейти рубеж и обосноваться здесь, рядом с тобой. Я перевернул страницу. Ничто не удерживает меня в Америке. — Он продолжил: — Взамен ты обещала совсем ненадолго поехать со мной в Буэнос-Айрес — я должен утрясти некоторые финансовые дела. Мне хочется показать тебе землю, где я родился. Я в последний раз побываю на могиле родителей вместе с тобой.
— Я тебе это обещала и уже предупредила Криспи. Он согласен. Мы уедем, когда захочешь.
— Чем быстрее, тем лучше. Я справился: итальянское судно «Дориа» через неделю прибывает из Пирея.
— Впервые в жизни отправляюсь в такое длительное путешествие. Месяц плавания… — Она замолчала, размышляя, потом, словно ее осенило, произнесла: — Я поеду только при одном условии.
— Какое еще условие?
Она поднялась на цыпочки и прошептала в ухо:
— Если ты обещаешь заниматься со мной любовью все время, пока мы будем плыть…
Он обнял ее.
— Я люблю тебя! Без тебя я больше не могу дышать. Разве ты не видишь, что любовь эта неподражаема. И мы сами ни на кого не похожи.
Она залилась смехом:
— Вы не мужчина, месье Рикардо, вы — буря, ураган, все сметающий на своем пути.
— Да, ты права. Я хочу смести все, что способно нас разлучить.
Они слились в долгом, страстном поцелуе. Сдержанность, опасения, которые прежде стояли между ними, исчезли, как по мановению волшебной палочки. Дора чувствовала себя освобожденной от всех пут. В редкие моменты просветления она говорила себе, что потеряла разум. Но Боже, какое же это было блаженство!
— Ты уже бывала на Тире? — Голос Рикардо вернул ее на землю.
— Нет, никогда.
— Хочешь отправиться туда до отплытия в Аргентину?
— Идея не очень соблазнительная. Я повидала столько островов…
Он изумленно посмотрел на нее:
— Ты ведь знаешь, что Тира отличается от других островов.
Она промолчала. Он настаивал:
— Тира много значит для нас. Мы совершим туда нечто вроде паломничества.
Она хранила упорное молчание.
— Ты сомневаешься?
Она растянулась на теплом песке.
— Не будем говорить о прошлом. Хорошо?
— Почему же? Разве не оно подарило нам настоящее?
Под их голыми ступнями белела пена от набежавшей волны.
Дора протянула Рикардо руку:
— Сядь рядом.
Он опустился подле нее.
— Ты знаешь, как я тебя люблю, — с невыразимой нежностью в голосе начала она. — Любовь ослепляет меня своей силой и неожиданностью. Такое чувство, кажется, называют ударом молнии, любовью с первого взгляда. Знаешь ты и то, что я раньше в это не верила. И когда какая-нибудь подруга рассказывала мне о чемто подобном, я только посмеивалась. Теперь я знаю, что все это правда. Я тебя люблю, но рискну огорчить: я не связываю свою любовь с мифическим прошлым, которое привело тебя ко мне. Я люблю тебя таким, какой ты есть, а не таким, каким ты мог бы быть. Ты не привидение, я — тоже. Я — Дора, ты — Рикардо.
— Признайся, ты не веришь в перевоплощение.
— Я убеждена, что ты прошел через необычные испытания. Я составила себе мнение там, в Фесте. Однако я не чувствую, что могла быть причастной к ним.
Вакаресса хотел возразить, но она остановила его жестом руки.
— Причину легко понять. У меня никогда не было снов, подобных твоим, никогда мои дороги не пересекались с индейскими, у меня не было предчувствий, я не обращала внимания на названия газет, никто не вручал мне изумруд. Только ты, Рикардо, пережил все это.
— Дора! Ты была там. Ты была в моей жизни. В моей той, другой жизни.
— Повторяю, ты один знаешь об этом. Не требуй, чтобы я из любви к тебе ответила, что тоже перевоплотилась. Это выше моих сил. Не отнимай у меня остатки разума.
— И все же это главное.
— Главное то, что существует сегодня, сейчас.
— Если ты не согласишься с мыслью, что мы переживаем нечто редкое, исключительное, то рано или поздно нарушится равновесие между нами. Рано или поздно моя любовь подавит твою. Ведь моя любовь из тех, которые посвящают богиням. Она незнакома людям.
— Положи свою руку на меня. Погладь мою грудь, живот. Видишь, я из плоти и крови. Я совсем не богиня и… — Она не окончила фразу.
— Во мне тоже нет ничего божественного, ты это хотела сказать?
— Да, — застенчиво выдохнула она. — Мы люди, простые люди.
Он вскочил.
— Тира! Тебе нужно побывать на Тире. Ты должна туда поехать.
— Остановись! Прекрати, умоляю тебя. Забудь прошлое.
— Нет, ты должна отправиться туда со мной. Я хочу, чтобы ты знала. Чтобы чувствовала то, что чувствовал я.
Она руками сжала его лицо.
— Зачем ты навязываешь мне эту пытку?
— Дора, сжалься. Сделай мне последнее одолжение, и клянусь, я никогда не вернусь к этой теме.
Она подняла на него глаза:
— Ты клянешься? Никогда?
— Клянусь.
— Ладно. Поехали в Тиру. — И добавила, пристально глядя ему в глаза: — Чтобы изгнать из тебя злых духов…
Тира произвела на Рикардо такое же впечатление, как и в первый раз: огромная раненая птица. Береговой утес был бесформенным, так же проступали в нем красно-черные полосы, и дома, побеленные известью, казалось, все еще дремали.
Ступив на маленькую пристань, Рикардо обнял Дору.
— Я тебе бесконечно признателен. Это было незабываемо.
— Легко говорить. Я очень устала.
— А самое трудное — впереди. — Он указал ей на тропинку, круто поднимавшуюся к вершине высокого мыса.
— Нет! — не веря своим глазам, воскликнула Дора. — Скажи, что это неправда. Скажи, что есть другой путь.
Он отрицательно покачал головой.
— Видно, ты поклялся меня тут угробить! — Она погрозила ему пальчиком: — Ты обещал. После этого восхождения на Голгофу мы навсегда закроем книгу призраков. Согласен?
— Обещаю.
Целый час они добирались до дома Александра Влазаки. Открыв им дверь, художник на несколько секунд лишился дара речи.
— Вы? Вы здесь? — невнятно пробормотал он. Спохватившись, пригласил: — Входите, входите, пожалуйста. Ну и вид у вас!
— Устали немного, — подтвердил Рикардо с усталой улыбкой.
— Устраивайтесь, я принесу чего-нибудь выпить. И Александр быстро вышел.
В комнате ничего не изменилось: все тот же мольберт, кисти и кисточки, краски, палитра. Застекленная дверь, как обычно, распахнута настежь, за ней виднеется море.
Рикардо взял руку возлюбленной, поднес к своей щеке.
— Никогда не думал увидеть тебя здесь, в этой комнате, где столько переговорено о нас с тобой… Жизнь — чудо.
— Да, чудо. И сомнений быть не может! — Она указала на картины, украшавшие стены: — Ты, как всегда, прав. У твоего друга большой талант.
— Он редкий человек с чудесной душой. Александру приходится страдать и за себя, и за других. Я тебе рассказывал его историю. По всей видимости, он не собирается закрывать книгу о фантомах.
Вернулся Влазаки — Рикардо замолчал.
— Вот, — сказал художник, ставя на стол освежающие напитки. — Сейчас это вам просто необходимо.
Он присел на банкетку напротив них.
— Вы… вы надолго к нам? — спросил он с волнением и даже страхом.
— Нет, к сожалению. Мы вынуждены уехать сегодня же.
— Так быстро?
— Я хотел бы показать Доре Акротири. Она никогда там не была. Думаю, ей просто необходимо открыть это место как для себя, так и для меня.
Художник хранил молчание.
— Что такое? — удивилась Дора. — Кажется, вы не разделяете энтузиазма Рикардо.
Застигнутый врасплох, Александр замялся:
— Что вы, что вы! Вы ошибаетесь.
Рикардо по-дружески положил руку на руку художника.
— Александр, друг мой! Не бойтесь. Вы все можете ей говорить. Я не Тристан, Дора не Изольда. Вспомните о моих словах: «Каждая история любви — уникальна».
— Можете вы мне объяснить, в чем дело? — забеспокоилась Дора.
— Да скажите же ей, — подбодрил Рикардо. Подавив нерешительность, Влазаки наклонился к ней:
— Вы, быть может, посчитаете меня пессимистом, но дело в том, что я боюсь за вас. За вас обоих. Вот и все.
— Боитесь? Но почему?
— Просто так. Глупые мысли лезут в голову. Я считаю, что Рикардо прав. Я слишком впечатлительный А как же? Все художники такие. Скажите-ка лучше, чем я могу вам помочь?
— Минуточку, — запротестовала Дора. — Мне хотелось бы все понять.
Рикардо обратился к художнику:
— Вы разрешите ей объяснить?
Влазаки поднял руки и тут же обреченно опустил их.
— Если считаете нужным…
— У Александра есть одна теория, — начал аргентинец. — Он уверен, что существует рок, с незапамятных времен довлеющий над влюбленными. Наш друг убежден, что настоящая, божественная любовь обязательно будет уничтожена богами. Глаза Доры расширились.
— Боги? Наказание? — Она искренне рассмеялась. — Вы верите в эти сказки, месье Влазаки? Зачем богам, если даже они существуют, вмешиваться в наши бедные чувства?
— Вы правы, мадам, они не вмешиваются… пока эти чувства бедные, то есть человеческие. Но как только мы переходим определенные границы, когда мы приближаемся к уровню небожителей, тогда они строго наказывают нас. Боги страшно ревнивы.
— Если вас это может успокоить, скажите себе, что мы с Рикардо не собираемся достигать их уровня. Мы любим друг друга «по-человечески».
Влазаки замкнулся в молчании. Ему явно не хотелось насильно навязывать свои убеждения — мешали присущие ему скромность и деликатность.
— Как бы то ни было, — сказал Рикардо, — ваше участие нас искренне трогает.
Художник постарался улыбнуться и с наигранной непринужденностью махнул рукой:
— Я поглупел. Не надо на меня сердиться. Вернемся к причине вашего приезда. Думаю, вам потребуется кайк… Он в вашем распоряжении. Когда собираетесь отправиться?
— Честно говоря, как можно скорее, — ответил Рикардо. — Наш пароход отплывает в Пирей через два часа. Досадно было бы опоздать на него.
— В таком случае отправляйтесь. Я провожу вас до стоянки.
Александр посчитал нужным приободрить Дору:
— Вам не придется снова идти той же дорогой. Кайк стоит на якоре на восточном склоне острова — он полого спускается к морю.
Произнеся это, он встал, давая понять, что можно отправляться.
Мотор по-прежнему хрипел и кашлял, как старый астматик. На отлогом берегу все еще сохранились красные оттенки. Но когда они причалили к Акротири, то уже не видно было белой птицы, которая несколькими неделями раньше сопровождала Александра и Рикардо. Белая птица исчезла. Не было и ветра. Перестали стрекотать кузнечики, необычная, впечатляющая тишина царила над руинами.
Дора иронично произнесла:
— Недаром твой друг сравнивал Кносс с некрополем. Это место не из веселых, как и пресловутый дворец сэра Эванса.
И тем не менее профессиональный интерес археолога пересилил ироничное отношение. По мере того как перед ними возникали развалины домов, мельницы, ткацкие станки, ее восхищение возрастало.
— Это что-то необычайное, — возбужденно проговорила Дора. — Мир, застывший во времени. Представляю, какие сокровища еще таятся под землей! Какой удобный случай предоставляется преемникам Стергиу!
Рикардо пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить ей. Им вновь овладело волнение, оно сжимало ему горло, мешая говорить.
— Какой-нибудь греческий археолог мог бы подхватить эстафетную палочку. Вот ты, к примеру, — сказал он Доре.
— Мне бы очень хотелось.
Она наставила на него указательный палец:
— А вот и меценат! — И спросила тут же: — Ты, кажется, говорил о какой-то фреске? Где она?
Он махнул в сторону полуразрушенного жилища: