— Что вы делаете?! — всполошился ибн Сарраг.
   Он кинулся к рассыпавшимся по полу листкам и начал лихорадочно собирать.
   — Отдайте! — завопил Эзра во всю силу легких. — Эти тексты священны! Там написано Святое Имя Всесильного!
   — Да отдам я их вам, старый дурак! Но только когда выберемся отсюда! — И шейх закашлялся, задохнувшись. — Давайте за мной!
   Раввин, побелевший как полотно, споткнулся. Он практически терял сознание.
   Араб, сунув бумаги под бурнус, схватил раввина за руку и поволок за собой.
   — Куда вы?
   — Неверный что-то говорил о потайной двери, если не ошибаюсь?
   Не выпуская раввина, араб быстро продвигался по проходу. Полок по бокам уже практически не было видно за дымовой завесой. Потрескивание пламени сливалось с каким-то тихим шорохом, словно на стены сыпался песок.
   — Мы сгорим заживо… — пробормотал раввин.
   Они добрались до конца зала. Справа и слева шли очередные проходы. Шейх заколебался.
   — Да проклянет Аллах этих лицемеров! Этот скорпион-монах нас надул!
   У раввина подкосились ноги. Не поддерживай его Сарраг, он наверняка бы рухнул.
   — Попробуем направо… — предложил араб.
   В помещении царил грохот, в воздухе висели пепел и пыль. Шейх сделал шаг, но глаза его застилали слезы. Он практически ничего не видел.
   — Сюда! — раздался вдруг голос Рафаэля Варгаса. — Сюда! Слева от вас! Маленькая лестница!
   Араб попытался определить, откуда кричит монах.
   — Шайтан! — удалось выкрикнуть ему. — Я ничего не вижу! — Он встряхнул потерявшего сознание раввина. — Эзра! Проклятый старик! Сейчас не время!
   Силы покидали и самого шейха. В дымной пелене снова раздался голос монаха:
   — Постарайтесь! Лестница… Слева…
   «У меня одного еще был бы шанс, — подумал Сарраг. — Аллах с ним, с раввином…» Он собирался уже бросить Эзру, когда заметил, что веки старого еврея затрепетали, как крылья перепуганной бабочки.
   — Нет… Вы не можете меня бросить… Нет!
   Было совершенно очевидно, что араб ведет внутреннюю борьбу. Пламя стремительно надвигалось со всех сторон. И тут шейх почувствовал, что раввина вырвали у него из рук.
   И как это Варгасу удалось вернуться к ним? Сейчас это казалось чудом.
   — Сюда… Идемте! — приказал монах, поддерживая раввина.
   Сарраг в первый момент не отреагировал, затем подчинился. Спотыкаясь, словно вышел из глубокой летаргии, он кинулся за монахом.
 
   Свежий воздух ударил в лицо.
   В ночи раздавались крики. Возле того крыла, где находилась библиотека, во все стороны метались тени. Звон набата по-прежнему возносился к небу.
   Варгас уложил потерявшего сознание раввина на траву и опустился подле него на колени. Сарраг рухнул рядом с ними.
   — Никогда не видел смерть так близко, — выдохнул он, стараясь продышаться.
   Монах не ответил. Он несколько раз похлопал раввина по щеке.
   — Ребе! Ребе Эзра! Все кончилось. Вы спасены.
   Ему пришлось повторить процедуру еще раза три, прежде чем старик отреагировал. И первое, что он с трудом произнес, было:
   — Чертоги Баруэля…
   — С ними все в порядке.
   — А араб?
   Ответил ему сам шейх:
   — Мне жаль вас разочаровывать, но Аллах велик. Я по-прежнему еще в мире сем.
   Раввин поднялся на локте.
   — Шейх ибн Сарраг, вы избежали людского огня, но не избежите небесного.
   — И это ваша благодарность? А я-то вам только что жизнь спас!
   — Спас жизнь? Нет, вы слышали? — призвал раввин в свидетели Варгаса. — Если бы не вы, он оставил бы меня жариться в огне!
   — Прекратите нести чушь, — бросил араб. — И потом, вы забываете, что если я собирался совершить убийство, то вот он, — шейх ткнул пальцем в монаха, — намеревался совершить два. И жертвами были бы мы с вами!
   В глазах Эзры мелькнуло сомнение, но тут же исчезло.
   — Нет. Я знаю, что он лжет. Вы спасли мне жизнь, фра Варгас. Да благословит вас Адонаи.
   Варгас отмахнулся, словно его поступок не имеет значения, и указал на охваченную пламенем библиотеку:
   — Вы не задаетесь вопросом, каким чудом возник пожар? Как? И почему дверь оказалась запертой на два оборота?
   — Я задался этим вопросом в тот самый миг, как обнаружил, что нас заперли, — серьезно ответил Сарраг. — Потому что никаких сомнений быть не может: нас действительно заперли.
   — Но кому нужна наша смерть? — изумился Эзра. — По какой причине?
   Варгас повернулся к ним обоим спиной и принялся наблюдать за передвижениями своих братьев, которые с помощью подручных средств пытались погасить огонь.
   — Библиотеке конец…
   — Вы поставили вопрос! — бросил ему Эзра. — У вас самого нет никаких предположений на этот счет?
   — Ни малейших, — ответил монах, не оборачиваясь.
   — Однако тот, кто пытался это сделать, не может быть никем иным, кроме как одним из обитателей Ла-Рабиды. Один из ваших единоверцев.
   — Не обязательно. Вы пользуетесь правом убежища. Это священное право. И поэтому кто угодно, пришедший сюда, может иметь доступ к библиотечному крылу. Один оборот ключа — и дело сделано.
   — Вы оставили ключ в замке…
   — Разумеется. А с чего мне было его вынимать? Чего нам было бояться?
   — Но тогда кто? Кто хотел нашей смерти?
   — Кто хочет нашей смерти! — поправил Сарраг. — В данный момент ему отлично известно, что мы живы-здоровы. Он наверняка спрятался где-то и наблюдает за нами… Вот отсюда. — Он указал на темнеющие кусты. — Или оттуда. — Он ткнул в островок деревьев.
   — Он следит за нами…
   — Пойдемте в дом, — предложил Варгас. — Разберемся со всем этим завтра.
   — Если хотите знать мое мнение, — сообщил Сарраг, поднимаясь с земли, — то самое лучшее, что мы можем сделать, — это убраться отсюда как можно быстрей и направиться в Херес-де-лос-Кабальерос. В монастыре нас уже ничто не держит.
   — Вы правы. Однако боюсь — увы! — вам придется ехать без меня.
   — Что?! — всполошился раввин. — Значит, это происшествие вас так напугало, что вы готовы отказаться от дальнейших поисков?
   — Ничего подобного. Но вы, кажется, запамятовали, что я связан обетами. Нельзя покинуть монастырь за здорово живешь.
   — Поговорите с фра Пересом. Испросите у него разрешения уехать на некоторое время.
   — Да? И на сколько же? И под каким предлогом? Сообщить ему настоящую причину? Рассказать о Скрижали?
   — Это было бы нежелательно.
   — Значит, вы сами видите, что это не так просто.
   — Ну, скажите ему, что у вас заболел кто-то из родственников! Что вас срочно вызывает семья или что-то в этом роде! Вы вполне способны изобрести достойный предлог.
   — Я подумаю… Утро вечера мудреней. Не пойти ли нам в дом?
   В тот самый момент, как они двинулись к зданию, освещенному звездным светом, кусты зашевелились, и чья-то рука раздвинула листву.
Бургос. Та же ночь
   Отец Альварес ерзал в кресле словно на угольях. Никогда за всю свою жизнь он не оказывался в столь сложном положении.
   Он поднял на фра Эрнандо Талаверу умоляющий взгляд.
   — Попытайтесь меня понять, падре. То, о чем вы просите, — очень непростая вещь.
   — Ошибаетесь. Я не прошу, я требую.
   — Но это значит предать доверие Великого Инквизитора!
   — Снова ошибаетесь. Кто говорит о предательстве? Все, чего я от вас требую, — это сообщать мне все те сведения, которыми вы будете снабжать фра Торквемаду. Мне кажется вполне законным, я бы даже сказал — естественным, что я буду в курсе событий, как и инквизитор. Поймите, что было бы неправильным, даже опасным, если это дело о заговоре будет курировать лишь один человек, каким бы квалифицированным он ни был. Выполняя это поручение, вы всего лишь исполните свой долг. Ничего другого. Ее Величество будет вам весьма признательна, — добавил Талавера чуть мягче. — И я сам, конечно. В противном же случае…
   Он замолчал, но его молчание было просто насыщено угрозой.
   Альварес пришел к выводу, что выбора у него нет.
   — Хорошо, — тускло проговорил он. — Ваше желание будет исполнено.
   Черты лица Талаверы разгладились, в бороде мелькнула лучезарная улыбка.
   — Прекрасно, фра Альварес. Иного я от вас и не ожидал… — Улыбнувшись еще шире, он уточнил: — И, разумеется, этот разговор останется строго между нами. И вообще, был ли он вовсе?
Следующий день. Окрестности Уэльвы
   Солнечные лучи жизнерадостно освещали равнину. Совершенно пустую равнину, где до самого горизонта колыхались травы, и не было видно ни единого домика. Единственное, что нарушало чистоту пейзажа, — трое всадников, скачущих по пыльной дороге. Они ехали по равнине, воплощающей суровую красоту Эстремадуры. Сюда имело доступ лишь солнце, заливающее золотым светом кустарники, немногочисленные деревья и склоны гор цвета пиона. Эта земля, лежащая у подножия Сьерры-Морены, напоминала счастливое животное, обитающее на краю земли, вдали от всего и вся, свободное от всего.
   Сарраг, повернувшись в седле, спросил Варгаса:
   — Сколько еще до Херес-де-лос-Кабальерос?
   — Мы могли бы туда приехать к середине ночи. Но это небезопасно и бесполезно. Лучше, если мы остановимся, когда солнце начнет садиться. И тогда попадем в город на заре.
   — В конечном итоге все прошло не так уж плохо с вашим приором. Он довольно легко вас отпустил.
   — Да, я последовал вашему совету. То есть солгал.
   — Вы сослались на семейные обстоятельства? Варгас кивнул.
   Интересно, монах так лаконичен лишь из сдержанности? На смену шейху пришел раввин.
   — Вы точно не сообщили ему истинную причину отъезда?
   — У меня нет привычки изменять данному слову, ребе Эзра. Мой отказ передать вам бумаги Баруэля уже должен был убедить вас в этом.
   Эзра отступил, решив списать тревоги на свою вечную подозрительность.
   — Вы знаете, где мы в точности сейчас находимся? — неожиданно спросил он.
   — Ну и вопрос!
   — Я неточно выразился. Имелось в виду: известен ли вам символ этого региона? Восточное крыло. Я недавно перечитал довольно красивое описание Испании, сделанное одним арабским географом, неким Юсуфом ибн Ташфином. Он сравнивает Полуостров с орлом, чья голова — Толедо, клюв — Калатрава, туловище — Хаэн, когти — Гранада, правое крыло — Запад, левое крыло — Восток. Так что мы сейчас едем по восточному крылу.
   — Не знал, что вы склонны к поэзии, ребе Эзра, — пошутил шейх.
   — Однако это так. Вы удивитесь еще больше, если я скажу, что из всех видов поэзии больше всего меня трогает восточная.
   Ибн Сарраг нахмурился, словно размышляя, какую ловушку уготовил ему на сей раз собеседник. Затем осторожно поинтересовался:
   — Вы располагаете познаниями в этой области?
   — Некоторыми. Я очень ценю таких авторов, как Абу Навас или эль Мутанаби, но больше всех люблю Саади.
   И раввин начал читать вслух:
 
Я лика другого с такой красотою и негой такой не видал,
Мне амбровых кос завиток никогда так сердце не волновал.
Твой стан блистает литым серебром, а сердце, кто знает, что в нем?
Но ябедник мускус дохнул мне в лицо и тайны твои рассказал. [5]
 
   Сарраг слушал, удивленный и заинтересованный одновременно.
   — Ничто не сравнится с арабской или персидской поэзией, — продолжил Эзра. — Совершенно неоспоримый факт, что ваши поэты блестяще владеют метафорой.
   — Рискуя удивить вас, — вмешался Варгас, — я все же скажу, что не вижу ничего интересного в этом построении рифм. Если бы мне нужно было дать определение поэзии, то я бы сказал, что это литературный экзерсис, состоящий в том, чтобы перейти на следующую строчку до конца фразы.
   — Вы меня не удивили. Вы меня огорчили.
 
   Они проехали примерно пять лье, каждый погрузившись в свои мысли, как вдруг ибн Сарраг посылом вынудил своего коня поравняться с лошадью Эзры.
   — Знаете, у евреев тоже есть поэма. Поэма, которая одна объединяет в себе все сотворенные человеческим сердцем стихи. Даже самых талантливых арабских поэтов.
   И он начал декламировать хорошо поставленным голосом:
 
Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот, голос моего возлюбленного, который стучится: отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя покрыта росою, кудри мои — ночной влагою.
Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?
Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него.
Я встала, чтоб отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих капала мирра на ручки замка.
 
   Тут настал черед изумиться раввину:
   — Пятая глава Песни Песней. Стихи со второго по пятый. Невероятно… Я знал, что вы эрудит, но это…
   — О… не стоит так восхищаться, это единственное, что я помню.
   — Забавно, что вы запомнили единственный в Торе текст, где ни слова не говориться о Боге, а только о любви, — пошутил Варгас.
   — А разве любовь не есть проявление Всесильного? И, быть может, самое волнующее?
   — Если это проявление Бога, то, уж безусловно, не самое волнующее. Любовь — опасное чувство. Охваченного любовью человека можно сравнить с путешественником, глядящим прямо на солнце. Что он видит? Рассеянный свет, неопределенные очертания, и очень быстро восприятие окружающего мира полностью теряется. Если он вопреки всему продолжает смотреть — а он, увы, продолжает, — то тут открывается путь всем несчастьям. По правде говоря, я не питаю склонности к неравным битвам. А любовь — из их числа.
   — Неравная битва, фра Варгас?
   — Конечно. Вы смотрите на солнце, но солнце-то вас никогда не замечает. Оно просто-напросто довольствуется тем, что сжигает вас.
   — Ну и что? Пусть даже ваше сердце обратится в пепел, все равно это значит, что вы жили, а не существовали. В любом случае для столь молодого человека вы слишком язвительно отзываетесь о любви. Либо вам никогда не доводилось испытать это чувство — что было бы слегка огорчительно, — либо вы имели весьма болезненный опыт. Быть может, любили слишком сильно.
   Монах собрался было ответить, когда Эзра вдруг воскликнул, указывая на что-то впереди:
   — Вон… Глядите!
   В клубах пыльной дымки к ним рысью приближался всадник.

ГЛАВА 13

   Желанием пылая слиться с тобою, душа моя рвется к тебе.
   Вернуться ли ей в мое бренное тело?
   Иль птицею мчаться к тебе?
   Скажи.

   Хафиз Мануэла Виверо, вся в черном, чуть вздернула подбородок и пришпорила кобылу. До всадников оставалось буквально несколько шагов. Мануэла отлично их видела. Тот, что впереди, коренастый, в бурнусе и сапогах, наверняка араб. За ним — гораздо более пожилой человек с длинной, плохо постриженной бородой, одетый как крестьянин из Месты. Такой же смуглый, как араб. Мануэла безошибочно распознала в нем еврея. А третий — францисканский монах, совершенно неожиданно ввязавшийся в этот заговор. Именно из-за него столь тщательно подготовленную операцию чуть было не отложили. Мануэлу о нем предупредили в самый последний момент, а Менендесу — теологу-каббалисту, сподвижнику Торквемады, — пришлось наскоро полностью перекраивать план. Настоящий подвиг с его стороны.
   Мануэла пристально разглядывала священника. Какой контраст! Так молод, что, не будь он блондином с яркими синими глазами, запросто мог сойти за сына одного из своих спутников. Мануэла глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, и развернула лошадь поперек дороги, перекрывая путь.
   — Эй! Сеньора! — возмущенно воскликнул Сарраг. — Что это на вас нашло?
   Мануэла, гордо выпрямившись, молчала, невозмутимо глядя на араба.
   Тот несказанно изумился:
   — Сеньора… Вам нехорошо? Что-то случилось?
   Эзра с Варгасом подъехали ближе. Раввин начал сердиться.
   — Не соблаговолите ли освободить дорогу? Мы спешим. И только тут она соизволила произнести:
   — Я уже начала думать, что никогда вас не найду. — И обратилась непосредственно к Эзре: — Самуэль бен Эзра… Шалом.
   Еврей ошарашено поглядел сперва на Саррага, потом на Варгаса.
   — Вам известно мое имя?
   Проигнорировав вопрос, Мануэла поздоровалась с арабом:
   — Салам, шейх ибн Сарраг.
   И уставилась на монаха. Их взгляды скрестились. Быть может, они мерились силами? Как ни удивительно, францисканец вдруг принял такой же высокомерный, чуть ли не надменный вид, как у молодой женщины.
   — Да, сеньора, я Рафаэль Варгас. Не соизволите ли теперь назвать ваше имя?
   — Мое имя вам ничего не скажет. Меня зовут Мануэла Виверо. Но вот другое имя вас наверняка заинтересует: Абен Баруэль…
   Солнце на небосводе медленно плыло над острыми вершинами Сьерра-Морены, заливая ландшафт пастельными светло-розовыми и сиреневыми тонами.
   Эзра прочистил горло.
   — Абен Баруэль?..
   — Да славится И. Е. В. Е. в царствии его, — почти торжественно проговорила Мануэла.
   По спине раввина внезапно пробежал холодок.
   — Да кто же вы?
   — Разве я не сказала? Мануэла Виверо.
   — Да будет вам, сеньора! Вы отлично меня поняли!
   — Если верить вашему другу Баруэлю, я — «четвертый элемент». Не спешиться ли нам? — предложила она. — Так нам будет куда удобнее беседовать.
   Шейх первым последовал ее предложению.
   — Давайте сойдем с дороги, — сказал он.
   Мануэла спрыгнула на землю. Эзра с Варгасом тоже спешились.
   — Туда, — указал Сарраг на островок травы. Едва усевшись, он продолжил:
   — Мы в недоумении. Почему вы сказали о «четвертом элементе»?
   — Я то, чем Абен Баруэль хотел, чтобы я была. Согласно ему, вы, шейх ибн Сарраг, — огонь, вы, Самуэль бен Эзра, — воздух. Фра Варгас — земля. — И с обреченным видом добавила: — А я, естественно, вода.
   Сарраг с Эзрой нервно усмехнулись:
   — Естественно, вы же женщина! Будет вам, давайте серьезно. Расскажите нам лучше о Баруэле. Как получилось, что вы с ним знакомы?
   — Мне бы сперва хотелось…
   — Довольно, сеньора! — сердито рявкнул Варгас. — Вам же сказали: прекратите вилять и выкладывайте карты на стол!
   — Вы действительно этого хотите? — Мануэла пошла к своей кобыле, отвязала седельную сумку и вернулась к троице. — Вы потребовали, чтобы я выложила карты на стол, падре… Что ж… Пожалуйста.
   Она достала колоду карт, вытащила из нее пять и разложила на траве.
   — Отшельник. Колесо Фортуны. Возлюбленный и Шут… Трое мужчин зачарованно смотрели, как она протягивает первую карту.
   — Отшельник. Девятый старший аркан Таро. Посмотрите на картинку. На ней изображен старец с посохом. Посох означает и вечные странствия, и несправедливость или ошибку на его пути. Он может символизировать положение иудейского народа. Самуэль бен Эзра, вы — Отшельник.
   Она положила карту и взяла следующую.
   — Колесо Фортуны. Десятый старший аркан. Символизирует изменчивость судьбы, удачу или неудачу. Победителя Испании и побежденного. В отличие от огня это солнечный символ, но также символизирует и вечную беспокойность. Скорее всего вашего народа, шейх ибн Сарраг.
   Она подняла третью карту.
   — Возлюбленный, фра Варгас. Шестой старший аркан. Он символизирует проблему выбора, встающую перед подростком, находящимся на пороге зрелости. До этого момента дорога одна, а потом разделяется на две.
   Мануэла замолчала, чуть прикрыв глаза, и попыталась поймать взгляд Варгаса. Но тот смотрел в сторону. Тогда она перевернула последнюю карту.
   — Шут. Нулевой или двадцать второй старший аркан. По странному парадоксу, это жонглер, обманщик, творящий своими руками и словами иллюзорный мир. Действительно ли это фокусник, играющий с нами, или он прячет под своим шутовским колпаком с золотыми бубенцами — словно существует вне времени — глубокую мудрость мага и знание величайших секретов? Он — цифра один. Точка отправления… Короче, он — Абен Баруэль.
   — Вот уж действительно вы не боитесь выставить себя на посмешище, — сквозь зубы процедил Варгас. — Предлагаю покончить с этим фарсом и сказать нам наконец без уверток, что вас связывает с Баруэлем!
   Мануэла спокойно достала из сумки листок бумаги.
   — Вот это, как мне кажется, сможет дать ответ на ваш вопрос. Предпочитаете ознакомиться с этим лично, или мне прочесть вам вслух?
   — Читайте…
   — Толедо, — начала Мануэла, — 8 февраля 1487. Шалом алейхем… Прямо вижу удивление и раздражение на ваших лицах. Если я угадал правильно, это письмо (последнее, уверяю вас) найдет вас в окрестностях Полоса, в нескольких лье от Ла-Рабиды, в компании Отрока. Хочу надеяться, что, невзирая на ваше скверное настроение, вы доброжелательно встретили донью Виверо. Знайте, что в моих глазах она так же священна, как и вы сами, друзья мои. И священна по двум причинам. Во-первых, потому что она женщина. А вторая — в числе 4. Да, Самуэль, друг мой, я знаю. Ум твой, блестяще знающий искусство аналогий, наверняка уже уловил скрытый смысл этого числа. Не так ли?
    Четыре… — пробурчал Эзра. — Возможно, Баруэль имеет в виду тетраграмматон И. Е. В. Е.
   — Да, Эзра, — поспешно добавил Сарраг. — Все же должен заметить, что четыре может также обозначать количество букв в имени Бога в арабском написании: Алах. С одним «л», а не двумя.
   Он жестом предложил Мануэле продолжать.
   — Естественно, я отсюда слышу, как мой брат, благородный потомок Ванну Саррагов, упоминает имя Аллаха, тогда как Самуэль наверняка упомянул тетраграмматон.
   Молодая женщина спрятала улыбку. Нет, подумала она, Менендес положительно гений. И продолжила:
   — Однако от вас, скорее всего, ускользнула одна деталь: в тетраграмматоне, если присмотреться, всего три буквы, а не четыре. Ведь буква «хе» повторяется дважды. И это подразумевает, что обе «хе» символизируют одно и то же. Можете сами придумать, что именно. Воду? Воздух? Огонь? Землю?
   Три буквы… разве это не наводит на мысль, что тут не хватает четвертой, чтобы получить законченное целое?
   Что будет с основными точками координат без четвертой? Четырьмя столпами Вселенной, если убрать один? Четырьмя фазами луны? Четыре времени года, четыре буквы в имени первого человека: Адам. Я мог бы привести еще множество и множество примеров. Но ограничусь лишь одним сравнением, на мой взгляд, самым значительным. Слушайте внимательно. Согласно учению суфиев, четыреэто также количество врат, которые должен миновать адепт, вставший на путь учения. С каждым из врат связан определенный элемент в четкой последовательности: воздух, огонь, вода, земля. В первых вратах неофит, знающий лишь писанието есть букву вероучения,висит в воздухе, сирень в пустоте. Затем он проходит огненную инициацию во вторых вратах, которые есть голос, иначе говоряподчинение дисциплине избранного им ордена. Третьи врата открывают человеку мистические познания, он становится гностиком, и соответствуют элементу воды. И, наконец, тот, кто постигает Бога и растворяется в Нем как в единственной Реальности, проходит последние, четвертые врата, самый плотный элемент, землю.
   Вот так, друзья мои. Поразмыслите…
   До встречи с сеньорой Виверо вы обладали лишь тремя ключами. Лишь тремя ключами, потому что четвертый я доверил ей.
   Если вы трое воплощаете интуицию, разум и веру… Она представляет плоть.
   Оставьте ее с вами. Когда придет час, она покажет вам буквы, сотворившие небо и землю, буквы, сотворившие моря и реки. Ха-Шем иммахем. — На последних словах Мануэла запнулась. — И подпись: Абен Баруэль.
   — Покажите мне письмо! — приказал Эзра.
   Он выхватил бумагу у Мануэли, внимательно рассмотрел и передал шейху.
   — Не стал бы ручаться головой, но вроде это почерк Абена.
   Араб в свой черед изучил письмо и собрался передать Рафаэлю, но тот решительным жестом отказался.
   — Сеньора, что вам в точности известно обо всем этом деле? — спросил Сарраг.
   — Ничего или очень мало. Я поняла, что речь идет о какой-то поездке, которая должна привести вас к какому-то месту или предмету. Ваши передвижения следуют некоему плану, криптограмме, которую вы должны расшифровать и которая состоит из восьми частей или Чертогов. По совершенно неведомым мне причинам Абен Баруэль распределил части этой головоломки между вами тремя, сформировав таким образом из вас неразделимый триумвират. Что же касается меня, то мне он вручил лишь несколько рукописей, среди которых этот самый упомянутый последний ключ в виде десятка строк и…
   — Десятка строк? — перебил ее Эзра. — И где они?
   — Я их уничтожила.
   — Уничтожила?!
   — Успокойтесь. Они в целости и сохранности… Вот здесь. — Она постучала себя по виску. — В моей памяти.
   — Что в них? Что он пишет?
   — Мне были даны инструкции сообщить их вам, лишь когда вы доберетесь до последнего этапа.
   — Но это ни в какие ворота не лезет! — возопил шейх. Он вскочил, трясясь от возмущения:
   — Женщина! Мало нам христианина, так теперь еще и женщина! — Он надвинулся на Мануэлу. — Вы упомянули в этом фальшивом письме суфиев. Уверен, вы даже представления не имеете, о чем идет речь!
   — Ошибаетесь, шейх Сарраг. Конечно, мою эрудицию нельзя сравнить с вашей, но я отнюдь не невежда! Суфизм — это философия, проповедующая аскетизм, созерцательное самоуглубление и утверждающая, что вера — в сердце человека. Это реакция на роскошь и разнузданность, явившиеся следствием завоеваний. Облачение суфиев — одеяние из белой шерсти — полная противоположность пышности знати и правителей… Можно сказать, что суфизм — это способ инициации и метод духовного развития, в основе которого любовь — в отличие от ислама, зачастую основанного на жестокости.