Страница:
— Ну, и как же вы? — спросил папа.
— А так, как все англичане в таких случаях поступают: бросили машину и по стеночке добрались до метро. Сами англичане говорят, что с тех пор такого смога больше не было.
— Странно, — заметил папа.
— Ничего странного, Виктор Иванович. Просто у них изменилась структура топливного баланса. С шестидесятых годов во всех крупных городах муниципальные власти запретили населению и предприятиям употреблять дымное топливо. Раньше-то они обычный уголёк вовсю жгли, а компании на фильтрах экономили. А что такое смог? Смесь тумана с дымом и копотью. Камины теперь топят угольными брикетами, из которых смолы удалены. Благодаря этому и воздух стал чище, и город вроде бы помолодел. Многие здания добела отчистили. Вот обратите внимание…
А навстречу нам неслись бесконечной чередой огромные яркие щиты, советовавшие покупать автомобильные шины «Файерстон», курить сигареты «Синьор сервис» и пить какой-то напиток с чудным названием «7-ап».
4. МОЙ АДРЕС: ЛОНДОН, УЛИЦА ХОЛЛАНД-ПАРК
5. ЕЩЁ ОДНА ТАЙНА ШЕРЛОКА ХОЛМСА
6. ПРО ОКРОШКУ, ПРИНЦЕССУ И ТУ САМУЮ ПИККАДИЛЛИ
— А так, как все англичане в таких случаях поступают: бросили машину и по стеночке добрались до метро. Сами англичане говорят, что с тех пор такого смога больше не было.
— Странно, — заметил папа.
— Ничего странного, Виктор Иванович. Просто у них изменилась структура топливного баланса. С шестидесятых годов во всех крупных городах муниципальные власти запретили населению и предприятиям употреблять дымное топливо. Раньше-то они обычный уголёк вовсю жгли, а компании на фильтрах экономили. А что такое смог? Смесь тумана с дымом и копотью. Камины теперь топят угольными брикетами, из которых смолы удалены. Благодаря этому и воздух стал чище, и город вроде бы помолодел. Многие здания добела отчистили. Вот обратите внимание…
А навстречу нам неслись бесконечной чередой огромные яркие щиты, советовавшие покупать автомобильные шины «Файерстон», курить сигареты «Синьор сервис» и пить какой-то напиток с чудным названием «7-ап».
4. МОЙ АДРЕС: ЛОНДОН, УЛИЦА ХОЛЛАНД-ПАРК
Совсем недолго покрутившись по лондонским улицам, мы свернули в зелёную, тихую, довольно узкую уличку и притормозили у четырёхэтажного старинного, как мне показалось, дома.
— Вот он, наш Холланд-парк, — объявил дядя Глеб.
Деревья вдоль тротуара, как я уже сказал, действительно росли, но до парка тут было далеко, и я спросил, почему это называется «парк», а не «стрит» или «авеню».
— Э, братец ты мой, — ответил дядя Глеб, — английский язык богаче, чем ты думаешь. Кроме того, что ты уже знаешь, здесь ещё встречаются: «мьюз», «молл», «гарденс», «лэйн», «роу», «уэй», «террас» и бог знает что ещё. И всё это означает «улица» или «переулок». Но Холланд-парк, настоящий парк, очень красивый, отсюда в двух шагах, так что название появилось не случайно. Вовка тебе, Витя, потом покажет.
— Кто?
— Вовка, мой сын. Да вот и он.
По ступеням высоко от земли поднятого парадного, не торопясь, засунув руки в карманы штанов-шортов, спускался мальчишка — копия дяди Глеба. Тоже невысокий, ниже меня, но плотненький, розовощёкий, круглолицый, черноволосый. И тоже с голубыми глазами. В общем, настоящий маленький Тарасюк, только усов не хватает.
Он вежливо поздоровался.
— Знакомься, — сказал дядя Глеб. — Витя Лалетин, твой одноклассник.
Я кивнул однокласснику, он мне, и мы все дружно принялись таскать вещи наверх, на четвёртый этаж. Внутри обстановка тоже выглядела старинной. Чувствовалось, что дом раньше принадлежал какому-то богатею.
Дядя Глеб подтвердил мою догадку.
— Это вообще район дорогой, Холланд-парк. Рабочие и мелкие служащие здесь не живут, не по карману. Лондон, братец ты мой, он как лоскутное одеяло: на одном лоскуте богачи, на соседнем — люди победнее, а чуть дальше опять нужно хорошие деньги иметь. Да что там далеко ходить. Через две улицы к северу от того места, где мы с тобой сейчас стоим, находится Ноттинг-хилл, район трущоб, где селятся одни негры и вест-индийцы.
Тарасюки жили дверь в дверь с нами. Нас встретила женщина, ещё более полная, чем дядя Глеб, с ещё более розовым и круглым лицом, над которым сплетались толстые чёрные косы. Это была Вовкина мама, Анна Григорьевна. Она пригласила нас войти и чувствовать себя как дома, добавив, что это совсем не трудно, так как квартиры у нас — близнецы.
Есть мне не хотелось, Вовка уже успел поужинать, и мы с ним отправились на улицу. Сначала он привёл меня в крохотный, чуть побольше хорошей комнаты, дворик с песочницей и двумя скамеечками. Он почему-то пустовал, если не считать сидевшей на скамейке женщины с грудным ребёнком.
— Здесь вы и гуляете? — упавшим голосом спросил я: после парка Дружбы этот дворик выглядел очень уж убого.
— Иногда здесь, — солидно начал разъяснять Вовка. — А вообще здесь мест для гулянья сколько хочешь. Мы с ребятами обычно в Холланд-парк ходим или в Кенсингтон-гарденс. В Кенсингтон-гарденс, сразу за посольствами, хорошие футбольные площадки.
— Ты играешь в футбол? — удивился я: его неторопливость не вязалась с этой игрой.
— Я на воротах стою.
— Ты сказал: «за посольствами». Разве посольство не одно?
— Ну, во-первых, на той улице, кроме нашего посольства, ещё штук тридцать других, там почти все дома — посольства. И потом, там наших, советских домов, — он начал, загибая пальцы, считать: — тринадцатый, восемнадцатый — это раз; дом военных — два; тот, где библиотека — три; консульство — четыре. Пять наших домов. А есть ещё торговое представительство, торгпредство, это на другом конце города, на Хайгейт-хилл.
— А для чего оно, торговое представительство?
— Понимаешь, посольство разные политические переговоры с англичанами ведёт, а торгпредство у них разные нужные товары покупает, а им наши продаёт. Эх, вот где здорово жить — в торгпредстве!
— Почему?
— У них там территория как парк. Все своё, все рядом — клуб, спортивные площадки, даже детский сад есть.
— И школа есть?
— Нет, в школу они к нам приезжают на басе.
Я понял, что это он так, на английский манер, называет автобус.
— А вы отсюда в школу пешком ходите?
— Тоже ездим, на маленьком басике. Пешком далеко и нельзя.
— Почему нельзя?
— Мало ли что, — уклонился он от прямого ответа.
— Что, например?
— «Что-что»… — неожиданно рассердился Вовка. — Всё-таки не своя страна, всякое может случиться. Здесь же полно всяких гадов, которые фашистам служили, а потом вместе с ними сбежали. Бандеровцы там всякие, власовцы, ещё какие-то.
— И англичане их держат на свободе?! — ахнул я. — Они фашистам помогали наших мучить, а мы их теперь должны здесь бояться?
— Не бояться, а быть бдительными, — веско произнёс Вовка.
— Но всё-таки, почему же англичане позволяют им свободно разгуливать? Раз Англия в той войне была нашим союзником, значит, эти самые власовцы и для англичан должны быть врагами.
— Сам не пойму, — со вздохом признался Вовка. — Ладно, пошли на крыльцо, что ли.
— А как же эти, бандеровцы? — напомнил я ему.
— Сюда они не сунутся, тут у нас полицейские дежурят. Далеко мы не пойдём, всё равно скоро стемнеет.
— Вовка, а чего это ваших ребят никого не видно? Спят так рано, что ли?
— Скажешь тоже — спят! На дачу все уехали. Мы остались потому, что папа вас встречал.
— У вас здесь и дачи есть?
— Это не как в Москве, не домики деревянные. У нас, у посольства то есть, милях в пятидесяти от Лондона есть целый замок, а вокруг него большой участок, не меньше Холланд-парка. Вот туда все, кто свободен, в субботу и едут. Оттуда и до моря близко.
— Как это — замок? Замки только у рыцарей были.
— Самый настоящий замок. Он прежде какому-то графу или лорду принадлежал, называется — родовое поместье. Как входишь в него, зал есть большой, круглый, так там до сих пор на стенах щиты рыцарские висят, копья всякие, секиры.
— Как же посольство его купило, он же очень дорогой, наверное?
— Никто его и не покупал.
— Не покупал?
— Представь себе. Этот граф или лорд нам его подарил.
— Стал бы граф дарить замок советским, которые всех своих графов давно отменили!
— А вот он взял и подарил. Это особый граф, его сын во время войны с фашистами был лётчиком и вместе со своей эскадрильей базировался где-то у нас на Крайнем Севере, около Мурманска, кажется. Его советским орденом за храбрость наградили. У нас он и погиб в бою. В память об этом его отец и подарил нам замок.
— Откуда ты все это знаешь?
— Это не только я знаю.
Мы стояли на парадном крыльце. Сумерки сгущались, и гулять уже не хотелось. Разглядывая соседние здания, мало отличавшиеся от нашего дома, я размышлял о странной судьбе графского сына, сражавшегося против фашистов вместе с нашими лётчиками. Об этом надо написать Леньке обязательно и со всеми подробностями.
— Вот он, наш Холланд-парк, — объявил дядя Глеб.
Деревья вдоль тротуара, как я уже сказал, действительно росли, но до парка тут было далеко, и я спросил, почему это называется «парк», а не «стрит» или «авеню».
— Э, братец ты мой, — ответил дядя Глеб, — английский язык богаче, чем ты думаешь. Кроме того, что ты уже знаешь, здесь ещё встречаются: «мьюз», «молл», «гарденс», «лэйн», «роу», «уэй», «террас» и бог знает что ещё. И всё это означает «улица» или «переулок». Но Холланд-парк, настоящий парк, очень красивый, отсюда в двух шагах, так что название появилось не случайно. Вовка тебе, Витя, потом покажет.
— Кто?
— Вовка, мой сын. Да вот и он.
По ступеням высоко от земли поднятого парадного, не торопясь, засунув руки в карманы штанов-шортов, спускался мальчишка — копия дяди Глеба. Тоже невысокий, ниже меня, но плотненький, розовощёкий, круглолицый, черноволосый. И тоже с голубыми глазами. В общем, настоящий маленький Тарасюк, только усов не хватает.
Он вежливо поздоровался.
— Знакомься, — сказал дядя Глеб. — Витя Лалетин, твой одноклассник.
Я кивнул однокласснику, он мне, и мы все дружно принялись таскать вещи наверх, на четвёртый этаж. Внутри обстановка тоже выглядела старинной. Чувствовалось, что дом раньше принадлежал какому-то богатею.
Дядя Глеб подтвердил мою догадку.
Тарасюки жили дверь в дверь с нами. Нас встретила женщина, ещё более полная, чем дядя Глеб, с ещё более розовым и круглым лицом, над которым сплетались толстые чёрные косы. Это была Вовкина мама, Анна Григорьевна. Она пригласила нас войти и чувствовать себя как дома, добавив, что это совсем не трудно, так как квартиры у нас — близнецы.
Есть мне не хотелось, Вовка уже успел поужинать, и мы с ним отправились на улицу. Сначала он привёл меня в крохотный, чуть побольше хорошей комнаты, дворик с песочницей и двумя скамеечками. Он почему-то пустовал, если не считать сидевшей на скамейке женщины с грудным ребёнком.
— Здесь вы и гуляете? — упавшим голосом спросил я: после парка Дружбы этот дворик выглядел очень уж убого.
— Иногда здесь, — солидно начал разъяснять Вовка. — А вообще здесь мест для гулянья сколько хочешь. Мы с ребятами обычно в Холланд-парк ходим или в Кенсингтон-гарденс. В Кенсингтон-гарденс, сразу за посольствами, хорошие футбольные площадки.
— Ты играешь в футбол? — удивился я: его неторопливость не вязалась с этой игрой.
— Я на воротах стою.
— Ты сказал: «за посольствами». Разве посольство не одно?
— Ну, во-первых, на той улице, кроме нашего посольства, ещё штук тридцать других, там почти все дома — посольства. И потом, там наших, советских домов, — он начал, загибая пальцы, считать: — тринадцатый, восемнадцатый — это раз; дом военных — два; тот, где библиотека — три; консульство — четыре. Пять наших домов. А есть ещё торговое представительство, торгпредство, это на другом конце города, на Хайгейт-хилл.
— А для чего оно, торговое представительство?
— Понимаешь, посольство разные политические переговоры с англичанами ведёт, а торгпредство у них разные нужные товары покупает, а им наши продаёт. Эх, вот где здорово жить — в торгпредстве!
— Почему?
— У них там территория как парк. Все своё, все рядом — клуб, спортивные площадки, даже детский сад есть.
— И школа есть?
— Нет, в школу они к нам приезжают на басе.
Я понял, что это он так, на английский манер, называет автобус.
— А вы отсюда в школу пешком ходите?
— Тоже ездим, на маленьком басике. Пешком далеко и нельзя.
— Почему нельзя?
— Мало ли что, — уклонился он от прямого ответа.
— Что, например?
— «Что-что»… — неожиданно рассердился Вовка. — Всё-таки не своя страна, всякое может случиться. Здесь же полно всяких гадов, которые фашистам служили, а потом вместе с ними сбежали. Бандеровцы там всякие, власовцы, ещё какие-то.
— И англичане их держат на свободе?! — ахнул я. — Они фашистам помогали наших мучить, а мы их теперь должны здесь бояться?
— Не бояться, а быть бдительными, — веско произнёс Вовка.
— Но всё-таки, почему же англичане позволяют им свободно разгуливать? Раз Англия в той войне была нашим союзником, значит, эти самые власовцы и для англичан должны быть врагами.
— Сам не пойму, — со вздохом признался Вовка. — Ладно, пошли на крыльцо, что ли.
— А как же эти, бандеровцы? — напомнил я ему.
— Сюда они не сунутся, тут у нас полицейские дежурят. Далеко мы не пойдём, всё равно скоро стемнеет.
— Вовка, а чего это ваших ребят никого не видно? Спят так рано, что ли?
— Скажешь тоже — спят! На дачу все уехали. Мы остались потому, что папа вас встречал.
— У вас здесь и дачи есть?
— Это не как в Москве, не домики деревянные. У нас, у посольства то есть, милях в пятидесяти от Лондона есть целый замок, а вокруг него большой участок, не меньше Холланд-парка. Вот туда все, кто свободен, в субботу и едут. Оттуда и до моря близко.
— Как это — замок? Замки только у рыцарей были.
— Самый настоящий замок. Он прежде какому-то графу или лорду принадлежал, называется — родовое поместье. Как входишь в него, зал есть большой, круглый, так там до сих пор на стенах щиты рыцарские висят, копья всякие, секиры.
— Как же посольство его купило, он же очень дорогой, наверное?
— Никто его и не покупал.
— Не покупал?
— Представь себе. Этот граф или лорд нам его подарил.
— Стал бы граф дарить замок советским, которые всех своих графов давно отменили!
— А вот он взял и подарил. Это особый граф, его сын во время войны с фашистами был лётчиком и вместе со своей эскадрильей базировался где-то у нас на Крайнем Севере, около Мурманска, кажется. Его советским орденом за храбрость наградили. У нас он и погиб в бою. В память об этом его отец и подарил нам замок.
— Откуда ты все это знаешь?
— Это не только я знаю.
Мы стояли на парадном крыльце. Сумерки сгущались, и гулять уже не хотелось. Разглядывая соседние здания, мало отличавшиеся от нашего дома, я размышлял о странной судьбе графского сына, сражавшегося против фашистов вместе с нашими лётчиками. Об этом надо написать Леньке обязательно и со всеми подробностями.
5. ЕЩЁ ОДНА ТАЙНА ШЕРЛОКА ХОЛМСА
Мне показалось, что спал я очень долго, потому что, открыв глаза, я увидел комнату, наполненную светом, а на потолке гонялись друг за другом солнечные зайчики. Родители ещё спали.
Я попытался открыть окно. Удалось это не сразу: сначала я не разобрался, что у англичан окна открываются не по-нашенски, а как в железнодорожном вагоне — поднимаются.
Улица внизу была совершенно пустынной и тихой. Меня это удивило: папины часы, лежавшие на столе, показывали почти девять. Неужели эти англичане такие засони? Или у них так положено по воскресеньям?
Решив узнать про все это у Вовки, я отправился к нему. На мои звонки никто долго не откликался, потом дверь приотворилась, и я увидел Вовку — заспанного, в одних трусах.
— Ты чего? — сипло осведомился он.
— Эх, соня-засоня! — укорял я его. — Я-то думал, ты давным-давно встал.
— А который час?
— Девять скоро.
— Ну, заходи, я сейчас оденусь, — пригласил он и зевнул. — Только тихо, отец и мать ещё тоже не вставали.
Мы тихонько прокрались в комнату, где стояла Вовкина раскладушка и где висели часы в виде лучистого солнца. Посмотрев на циферблат, Вовка молча ткнул пальцем: смотри. Но я и сам уже видел, что стрелки показывали без четверти семь, и пробормотал, что у моего папы очень хорошие, точные часы и на них было, когда я проснулся, без чего-то девять. Вовка присвистнул:
— Папины! Они же у него по-московски ходят, а Лондон от Москвы отстаёт летом на два часа, а зимой на три.
Смутившись, я забормотал, что, мол, сейчас я уйду и пусть он себе дальше спит на здоровье. И убедился, что у моего нового знакомого очень покладистый характер.
— Ерунда, не расстраивайся. Я бы тоже на твоём месте сразу не сообразил. Погоди, я умоюсь, чаю выпьем и пойдём вниз. Ты пока книжки мои посмотри, если хочешь.
Книжек у него было хоть и не столько, сколько у Леньки, но тоже порядочно, целая трёхэтажная полка. И больше половины — на английском. Я полистал одну, но ничего толком не понял, кроме того, что английский мне ещё долбить и долбить.
— Ты сам их читаешь или тебе папа читает? — спросил я Вовку.
— Сам. Папа ещё в третьем классе начал мне задавать порции для самостоятельного чтения. Сначала по полстраницы, потом по целой, потом по две. Я и привык постепенно, уже почти и словарь не трогаю.
— Здорово! И ты все это прочёл?
— Не-ет, что ты! Это папа мне, как говорит, впрок покупает. Но, в общем, я стараюсь так делать: день на русском читаю, день на английском.
— У тебя, наверное, по английскому круглые пятёрки.
— У нашей Нины Петровны получишь круглые пятёрки, держи карман шире! Сам увидишь.
— Но ведь ты уже книжки читаешь.
— Ей не книжки, а грамматика нужна.
— А вообще отличников у вас много?
— Нас и всего-то в классе восемнадцать человек. Тут тебе не Москва. Самый большой всегда — первый класс.
— Значит, каждый класс — единственный?
— Ну да.
Удивительная школа, подумал я. У нас, в моей московской школе, пятых, как и всех остальных, классов было — «А», «Б» и «В».
— Здание, наверное, тоже крохотное?
— Ясно, не как в Москве. Сам увидишь. Хотя теперь только в сентябре увидишь. Скоро в лагерь поедем, в замок, про который я тебе вчера рассказывал, его на лето нам отдают. Мы там знаешь как отлично живём! В Лондоне летом со скуки помрёшь.
— Это ты, Вовка, помрёшь, — возразил я. — Ты тут все знаешь, тебе, ясное дело, скучно, а я-то только приехал, мне посмотреть охота.
— Неделя у тебя ещё есть, — успокоил он меня. — И потом, все равно целый день смотреть не будешь, родители-то на работе, только на уикенде смогут с тобой по городу покататься. А ребят в доме будет — никого, вот и торчи один день-деньской.
Нарисованная им картина одиночного заключения в пустом доме не вдохновляла. Я понял, что в лагерь нужно выбираться во что бы то ни стало. Тем более, что это, оказывается, все тот же легендарный замок.
Увлёкшись, мы заговорили в полный голос и, видимо, разбудили дядю Глеба. Просунув в дверь голову, он, откашливаясь, осведомился:
— Вы чего раскричались с утра пораньше? Самим не спится, так о других подумали бы.
— Пошли на улицу, — шепнул Вовка, когда дверь опять закрылась.
Но исчезнуть мы не успели. Дядя Глеб появился опять, растираясь на ходу жёстким махровым полотенцем, и уже добродушно сказал:
— Так что ты говоришь, Витя? Не спится на новом месте?
Вовка поведал ему, как я напутал со временем, и он совсем по-доброму посмеялся. Кажется, хороший характер Вовка унаследовал от отца.
Выпив две большие чашки крепкого чая, дядя Глеб спросил:
— Так что бы это нам такое предпринять воскресенья ради? Куда пойти, куда поехать?
— Да ведь все ещё спят.
— Что значит — все? А мы с вами не люди? Пока можем втроём куда-нибудь катануть, а после обеда всем гуртом. Оллрайт?
— Оллрайт! — одобрили радостно мы с Вовкой.
— Какой же мы с вами, братцы-кролики, изберём маршрут?
— Можно поехать на Бейкер-стрит?
— А откуда ты… Ах, ну да, Шерлок Холмс. Стало быть, желаешь поглядеть квартиру самого знаменитого на свете сыщика?
Дядя Глеб почему-то подмигнул Вовке:
— Как, отвезём товарища на Бейкер-стрит, раз товарищ желает?
Вовка с улыбкой посмотрел на меня и кивнул:
— Раз товарищ желает, надо отвезти.
Через несколько минут мы уже катили по широкой улице Бейзуотер.
Сначала мы долго двигались по прямой, потом свернули налево и скоро остановились у обочины — «припарковались». Наши, живущие в Лондоне, таким образом приспособили для собственного удобства многие английские слова.
На синей табличке, прикреплённой к серому угловому зданию, было написано: «Бейкер-стрит». У меня даже в ушах как-то зашумело от волнения. Подумать только — та самая Бейкер-стрит!
Первый этаж серого здания занимало какое-то учреждение. Над его дверью значилось: № 221. Значит, мы почти у цели. Холмс и доктор Ватсон жили в доме № 221-б.
Дядя Глеб и Вовка молчали и чего-то ждали. Я перевёл взгляд на дом, стоявший на противоположном углу по той же стороне, и обнаружил, что он числится под номером 223.
— А где же номер 221-б? — растерянно спросил я дядю Глеба.
— Нет такого номера.
— Как же нет? Ведь у Конан-Дойля он есть.
— У Конан-Дойля есть, а на Бейкер-стрит нету. И не было никогда.
— Значит, он все выдумал? И никакого Шерлока Холмса тоже никогда не было?
— Не выдумал, а создал такого героя, — поправил дядя Глеб. — На то он и писатель. Но, между прочим, в определённой степени он писал с натуры. В университете, где он учился, преподавал профессор, который умел разгадывать всякие запутанные случаи почти так же, как Шерлок Холмс. Я читал, что к этому профессору часто за помощью обращались из Скотленд-Ярда, лондонской сыскной полиции. И не огорчайся, Виктор, не ты один был уверен, что Холмс реальное лицо. Многие думают, что он и по сей день жив. В этот дом № 221 чуть ли не каждый день приносят письма, адресованные Холмсу. Кто просто так пишет, а кто и о помощи просит. Вот такие дела. Ладно, Вовка, чтобы товарищ не до конца разочаровался, покажем товарищу, что всё-таки квартира Шерлока Холмса в городе Лондоне существует!
— Покажем товарищу, что существует, — поддержал Вовка.
И мы опять забрались в машину.
Огибая по окружности большую площадь, в центре которой чернела высоченная колонна с четырьмя каменными львами у подножия, дядя Глеб сказал:
— Это, Виктор, самая знаменитая площадь не только в Лондоне, а и во всей Англии. Трафальгарская. Здесь всякие митинги происходят.
— Какие митинги?
— Ну как — какие. Скажем, участники движения за уничтожение ядерного оружия тут часто собираются. Устанавливают микрофоны вон там, возле львов, и произносят речи против атомной бомбы.
— А почему так называется — Трафальгарская?
— Видишь — статуя на колонне? Это знаменитый адмирал Нельсон, национальный герой. В битве при Трафальгаре он разгромил армаду французских кораблей, но сам погиб, отсюда и название.
С площади мы съехали по узкой, покатой улице и почти сразу остановились около здания, первый этаж которого представлял собой одну сплошную витрину из матового стекла с золотыми узорами. А между узорами красовались хорошо известные всем профили Шерлока Холмса — с трубкой, в шляпе «здравствуй-прощай» с козырьками впереди и сзади.
Мы вошли в дом, и я понял, что это какая-то пивная. Кругом сидели и стояли англичане и англичанки с кружками и бокалами в руках. Они все говорили разом, в помещении стоял гвалт.
Человек, наливавший за стойкой пиво, заметив нас, что-то крикнул, но мы не расслышали. Дядя Глеб поговорил с ним о чём-то, человек за стойкой заулыбался и почему-то пожал ему руку, а мне приветственно помахал.
И тут я вдруг увидел собаку Баскервилей. То есть не всю собаку, а только её огромную синюю голову в стеклянном ящике, приделанном к стене. Приблизившись, я убедился, что так оно и есть — табличка у ящика сообщала, что это собака Баскервилей. Рядом висели другие стеклянные ящички с разными предметами и документами, выглядевшими так, будто Холмс на самом деле когда-то жил на свете и всё это действительно принадлежало ему.
— Пошли наверх, — тронул меня за плечо дядя Глеб, — бармен разрешил.
По узеньким — двоим еле разойтись — крутым ступенькам, витком ведущим наверх, мы прошли на второй этаж и увидели, что часть одной стены, выходящей на площадку, застеклена, как большое окно без рамы.
Через стекло я увидел… Холмса и доктора Ватсона, сидящих в креслах с высокими спинками. Передо мною находилась комната, описанная Конан-Дойлем во всех деталях, и все эти детали тут присутствовали, в том числе скрипка и трубки сыщика, без которых он, как известно, не мог прожить ни одного дня. Значит, квартира самого знаменитого в мире сыщика всё-таки действительно существует в Лондоне, только надо знать, где её искать.
— Налюбовался? — добродушно спросил дядя Глеб. Я кивнул.
— Дядя Глеб, а откуда все это взялось, вещи все, комната эта?
— Умный хозяин здесь был, вот и взялось. Когда этот бар открылся, Конан-Дойль был самым популярным писателем. Вот хозяин и решил оформить своё заведение соответствующим образом. И не прогадал. Любой турист уж куда-куда, а сюда обязательно завернёт. Холмса посмотрит, а заодно кружку-другую пива пропустит. Коммерция, братец ты мой. Кстати сказать, у этого заведения много лет имелась обширная постоянная клиентура. Помнишь инспектора Лэстреда из Скотленд-Ярда? Так этот Скотленд-Ярд, их уголовный розыск, до недавнего времени помещался в старом доме квартала за два отсюда, на набережной Темзы. Для тех, кто там служил, этот бар был самым излюбленным местом. Тут ведь и пообедать недорого можно.
— А теперь куда он девался, Скотленд-Ярд?
— В другое помещение переехал, далеко отсюда. Выстроили специально оборудованное современное здание, но называют все равно Скотленд-Ярд. Как-нибудь съездим, покажем тебе. А сейчас — домой.
Я попытался открыть окно. Удалось это не сразу: сначала я не разобрался, что у англичан окна открываются не по-нашенски, а как в железнодорожном вагоне — поднимаются.
Улица внизу была совершенно пустынной и тихой. Меня это удивило: папины часы, лежавшие на столе, показывали почти девять. Неужели эти англичане такие засони? Или у них так положено по воскресеньям?
Решив узнать про все это у Вовки, я отправился к нему. На мои звонки никто долго не откликался, потом дверь приотворилась, и я увидел Вовку — заспанного, в одних трусах.
— Ты чего? — сипло осведомился он.
— Эх, соня-засоня! — укорял я его. — Я-то думал, ты давным-давно встал.
— А который час?
— Девять скоро.
— Ну, заходи, я сейчас оденусь, — пригласил он и зевнул. — Только тихо, отец и мать ещё тоже не вставали.
Мы тихонько прокрались в комнату, где стояла Вовкина раскладушка и где висели часы в виде лучистого солнца. Посмотрев на циферблат, Вовка молча ткнул пальцем: смотри. Но я и сам уже видел, что стрелки показывали без четверти семь, и пробормотал, что у моего папы очень хорошие, точные часы и на них было, когда я проснулся, без чего-то девять. Вовка присвистнул:
— Папины! Они же у него по-московски ходят, а Лондон от Москвы отстаёт летом на два часа, а зимой на три.
— Ерунда, не расстраивайся. Я бы тоже на твоём месте сразу не сообразил. Погоди, я умоюсь, чаю выпьем и пойдём вниз. Ты пока книжки мои посмотри, если хочешь.
Книжек у него было хоть и не столько, сколько у Леньки, но тоже порядочно, целая трёхэтажная полка. И больше половины — на английском. Я полистал одну, но ничего толком не понял, кроме того, что английский мне ещё долбить и долбить.
— Ты сам их читаешь или тебе папа читает? — спросил я Вовку.
— Сам. Папа ещё в третьем классе начал мне задавать порции для самостоятельного чтения. Сначала по полстраницы, потом по целой, потом по две. Я и привык постепенно, уже почти и словарь не трогаю.
— Здорово! И ты все это прочёл?
— Не-ет, что ты! Это папа мне, как говорит, впрок покупает. Но, в общем, я стараюсь так делать: день на русском читаю, день на английском.
— У тебя, наверное, по английскому круглые пятёрки.
— У нашей Нины Петровны получишь круглые пятёрки, держи карман шире! Сам увидишь.
— Но ведь ты уже книжки читаешь.
— Ей не книжки, а грамматика нужна.
— А вообще отличников у вас много?
— Нас и всего-то в классе восемнадцать человек. Тут тебе не Москва. Самый большой всегда — первый класс.
— Значит, каждый класс — единственный?
— Ну да.
Удивительная школа, подумал я. У нас, в моей московской школе, пятых, как и всех остальных, классов было — «А», «Б» и «В».
— Здание, наверное, тоже крохотное?
— Ясно, не как в Москве. Сам увидишь. Хотя теперь только в сентябре увидишь. Скоро в лагерь поедем, в замок, про который я тебе вчера рассказывал, его на лето нам отдают. Мы там знаешь как отлично живём! В Лондоне летом со скуки помрёшь.
— Это ты, Вовка, помрёшь, — возразил я. — Ты тут все знаешь, тебе, ясное дело, скучно, а я-то только приехал, мне посмотреть охота.
— Неделя у тебя ещё есть, — успокоил он меня. — И потом, все равно целый день смотреть не будешь, родители-то на работе, только на уикенде смогут с тобой по городу покататься. А ребят в доме будет — никого, вот и торчи один день-деньской.
Нарисованная им картина одиночного заключения в пустом доме не вдохновляла. Я понял, что в лагерь нужно выбираться во что бы то ни стало. Тем более, что это, оказывается, все тот же легендарный замок.
Увлёкшись, мы заговорили в полный голос и, видимо, разбудили дядю Глеба. Просунув в дверь голову, он, откашливаясь, осведомился:
— Вы чего раскричались с утра пораньше? Самим не спится, так о других подумали бы.
— Пошли на улицу, — шепнул Вовка, когда дверь опять закрылась.
Но исчезнуть мы не успели. Дядя Глеб появился опять, растираясь на ходу жёстким махровым полотенцем, и уже добродушно сказал:
— Так что ты говоришь, Витя? Не спится на новом месте?
Вовка поведал ему, как я напутал со временем, и он совсем по-доброму посмеялся. Кажется, хороший характер Вовка унаследовал от отца.
Выпив две большие чашки крепкого чая, дядя Глеб спросил:
— Так что бы это нам такое предпринять воскресенья ради? Куда пойти, куда поехать?
— Да ведь все ещё спят.
— Что значит — все? А мы с вами не люди? Пока можем втроём куда-нибудь катануть, а после обеда всем гуртом. Оллрайт?
— Оллрайт! — одобрили радостно мы с Вовкой.
— Какой же мы с вами, братцы-кролики, изберём маршрут?
— Можно поехать на Бейкер-стрит?
— А откуда ты… Ах, ну да, Шерлок Холмс. Стало быть, желаешь поглядеть квартиру самого знаменитого на свете сыщика?
Дядя Глеб почему-то подмигнул Вовке:
— Как, отвезём товарища на Бейкер-стрит, раз товарищ желает?
Вовка с улыбкой посмотрел на меня и кивнул:
— Раз товарищ желает, надо отвезти.
Через несколько минут мы уже катили по широкой улице Бейзуотер.
Сначала мы долго двигались по прямой, потом свернули налево и скоро остановились у обочины — «припарковались». Наши, живущие в Лондоне, таким образом приспособили для собственного удобства многие английские слова.
На синей табличке, прикреплённой к серому угловому зданию, было написано: «Бейкер-стрит». У меня даже в ушах как-то зашумело от волнения. Подумать только — та самая Бейкер-стрит!
Первый этаж серого здания занимало какое-то учреждение. Над его дверью значилось: № 221. Значит, мы почти у цели. Холмс и доктор Ватсон жили в доме № 221-б.
Дядя Глеб и Вовка молчали и чего-то ждали. Я перевёл взгляд на дом, стоявший на противоположном углу по той же стороне, и обнаружил, что он числится под номером 223.
— А где же номер 221-б? — растерянно спросил я дядю Глеба.
— Нет такого номера.
— Как же нет? Ведь у Конан-Дойля он есть.
— У Конан-Дойля есть, а на Бейкер-стрит нету. И не было никогда.
— Значит, он все выдумал? И никакого Шерлока Холмса тоже никогда не было?
— Не выдумал, а создал такого героя, — поправил дядя Глеб. — На то он и писатель. Но, между прочим, в определённой степени он писал с натуры. В университете, где он учился, преподавал профессор, который умел разгадывать всякие запутанные случаи почти так же, как Шерлок Холмс. Я читал, что к этому профессору часто за помощью обращались из Скотленд-Ярда, лондонской сыскной полиции. И не огорчайся, Виктор, не ты один был уверен, что Холмс реальное лицо. Многие думают, что он и по сей день жив. В этот дом № 221 чуть ли не каждый день приносят письма, адресованные Холмсу. Кто просто так пишет, а кто и о помощи просит. Вот такие дела. Ладно, Вовка, чтобы товарищ не до конца разочаровался, покажем товарищу, что всё-таки квартира Шерлока Холмса в городе Лондоне существует!
— Покажем товарищу, что существует, — поддержал Вовка.
И мы опять забрались в машину.
Огибая по окружности большую площадь, в центре которой чернела высоченная колонна с четырьмя каменными львами у подножия, дядя Глеб сказал:
— Это, Виктор, самая знаменитая площадь не только в Лондоне, а и во всей Англии. Трафальгарская. Здесь всякие митинги происходят.
— Какие митинги?
— Ну как — какие. Скажем, участники движения за уничтожение ядерного оружия тут часто собираются. Устанавливают микрофоны вон там, возле львов, и произносят речи против атомной бомбы.
— А почему так называется — Трафальгарская?
— Видишь — статуя на колонне? Это знаменитый адмирал Нельсон, национальный герой. В битве при Трафальгаре он разгромил армаду французских кораблей, но сам погиб, отсюда и название.
С площади мы съехали по узкой, покатой улице и почти сразу остановились около здания, первый этаж которого представлял собой одну сплошную витрину из матового стекла с золотыми узорами. А между узорами красовались хорошо известные всем профили Шерлока Холмса — с трубкой, в шляпе «здравствуй-прощай» с козырьками впереди и сзади.
Мы вошли в дом, и я понял, что это какая-то пивная. Кругом сидели и стояли англичане и англичанки с кружками и бокалами в руках. Они все говорили разом, в помещении стоял гвалт.
Человек, наливавший за стойкой пиво, заметив нас, что-то крикнул, но мы не расслышали. Дядя Глеб поговорил с ним о чём-то, человек за стойкой заулыбался и почему-то пожал ему руку, а мне приветственно помахал.
И тут я вдруг увидел собаку Баскервилей. То есть не всю собаку, а только её огромную синюю голову в стеклянном ящике, приделанном к стене. Приблизившись, я убедился, что так оно и есть — табличка у ящика сообщала, что это собака Баскервилей. Рядом висели другие стеклянные ящички с разными предметами и документами, выглядевшими так, будто Холмс на самом деле когда-то жил на свете и всё это действительно принадлежало ему.
— Пошли наверх, — тронул меня за плечо дядя Глеб, — бармен разрешил.
По узеньким — двоим еле разойтись — крутым ступенькам, витком ведущим наверх, мы прошли на второй этаж и увидели, что часть одной стены, выходящей на площадку, застеклена, как большое окно без рамы.
Через стекло я увидел… Холмса и доктора Ватсона, сидящих в креслах с высокими спинками. Передо мною находилась комната, описанная Конан-Дойлем во всех деталях, и все эти детали тут присутствовали, в том числе скрипка и трубки сыщика, без которых он, как известно, не мог прожить ни одного дня. Значит, квартира самого знаменитого в мире сыщика всё-таки действительно существует в Лондоне, только надо знать, где её искать.
— Налюбовался? — добродушно спросил дядя Глеб. Я кивнул.
— Дядя Глеб, а откуда все это взялось, вещи все, комната эта?
— Умный хозяин здесь был, вот и взялось. Когда этот бар открылся, Конан-Дойль был самым популярным писателем. Вот хозяин и решил оформить своё заведение соответствующим образом. И не прогадал. Любой турист уж куда-куда, а сюда обязательно завернёт. Холмса посмотрит, а заодно кружку-другую пива пропустит. Коммерция, братец ты мой. Кстати сказать, у этого заведения много лет имелась обширная постоянная клиентура. Помнишь инспектора Лэстреда из Скотленд-Ярда? Так этот Скотленд-Ярд, их уголовный розыск, до недавнего времени помещался в старом доме квартала за два отсюда, на набережной Темзы. Для тех, кто там служил, этот бар был самым излюбленным местом. Тут ведь и пообедать недорого можно.
— А теперь куда он девался, Скотленд-Ярд?
— В другое помещение переехал, далеко отсюда. Выстроили специально оборудованное современное здание, но называют все равно Скотленд-Ярд. Как-нибудь съездим, покажем тебе. А сейчас — домой.
6. ПРО ОКРОШКУ, ПРИНЦЕССУ И ТУ САМУЮ ПИККАДИЛЛИ
Никто мне этого не обещал, просто я как чего-то само собой разумеющегося ожидал, что в понедельник, вторник и так далее мы всем семейством сразу после завтрака будем отправляться в разные концы Лондона, чтобы как следует узнать его. И очень удивился, проснувшись в понедельник и не обнаружив ни папы, ни мамы.
На обеденном столе лежала записка с инструкцией насчёт завтрака и обещанием вернуться к обеду. Уныло поевши, я ткнулся к Тарасюкам. Но мне не открыли. Значит, Вовка тоже меня бросил. Конечно, он не обязан меня опекать, но всё-таки взять меня с собой и познакомить с другими ребятами он мог бы. Я бы на его месте именно так и поступил.
Мне стало очень горько, что все меня вот так оставили на произвол судьбы, когда мне даже на улицу нос высунуть нельзя — мама в записке так и выразилась.
Как же я обрадовался, услыхав, что в передней поворачивается в замке ключ. С криком: «Мама!» — кинулся туда и увидел не её, а дядю Глеба.
— Привет, хлопче, — поздоровался он и скомандовал: — А ну, быстро собирайся, и пошли.
— Куда? Мне мама…
— С мамой всё в порядке… — не дал он мне высказаться. — Она меня за тобой и откомандировала. Обедать сегодня будешь в посольстве, понятно?
Возле белокаменных ворот, которые вели к посольству, дядю Глеба по-военному приветствовал высокий, дородный привратник, одетый в зелёный фрак, обшитый галуном, и в зелёной же шляпе-цилиндре на голове.
Посольская улица выглядела как настоящая парковая аллея. Огромные пышные деревья, росшие по сторонам, почти сплетались над ней кронами. Справа и слева тянулись особняки и небольшие дворцы, среди них нахальным чужаком выпирало здание недавней постройки — бетон, стекло и металл. Зачем его тут построили? Ответ я получил такой: эта улица, Кенсингтон-Пэлас, частная, то есть принадлежит какому-то капиталисту, он что хочет с ней, то и делает. В современном доме снимают апартаменты всякие богатеи, платят хозяину большие деньги, ему это выгодно.
Признаться, я не совсем поверил дяде Глебу: как это может улица принадлежать одному человеку, даже в капиталистической стране. Дом, магазин, завод, пароход — это ещё куда ни шло. Но где же видано, чтобы улица была «частной»! Это что же, если хозяин захочет, он может дом и поперёк неё построить?
— А что ты думаешь, — спокойно сказал дядя Глеб, — выгодно будет, так и поперёк построит. Частная собственность, милый мой, дело священное. И, если хочешь знать, весь Лондон по кускам кому-нибудь да принадлежит. Где графу, где герцогу, а где просто дельцу-барышнику. Они могут пальцем не шевелить, а денежки от всех, кто живёт или строения имеет на их территории, капают и капают. И ты на меня так не смотри, это не я в таком безобразии виноват, а капиталистическая система. Погоди, не то ещё здесь увидишь.
Но даже и без того, что мне ещё только предстояло увидеть, я был уже достаточно озадачен. Разве можно себе представить, что мне одному принадлежит вся улица Горького?
Чтобы стало всё до конца ясно, я уточнил:
— А наша Холланд-парк тоже кому-то принадлежит, а не государству?
— А как же. Его высочеству герцогу Холланду.
— И Пиккадилли?
— И Пиккадилли, и Трафальгарская площадь, и Кенсингтон…
Обдумывая услышанное, я даже не разглядел как следует само наше посольство, тем более что мне пришлось быстро следовать за дядей Глебом по ступеням, ведущим куда-то вниз, — как выяснилось, в посольскую столовую. За одним из столов сидели папа с мамой, а за соседним — тётя Аня с Вовкой. Порадовавшись, что Вовку утащила мама, а не ребята, я принялся за уже дожидавшийся меня суп. И удивился:
— Это же окрошка!
— А ты чего ожидал? — спросил папа. — Марципанов?
Понятия не имею, что такое марципаны, про которые папа всё время вспоминает, если хочет съехидничать. Просто-напросто, находясь в Англии, я все ожидал какой-нибудь специально английской еды, а меня кормили обычным борщом или, как вот сейчас, окрошкой.
— Значит, и в посольстве едят русскую еду?
После обеда я попросил разрешения поехать домой вместе с Вовкой.
— Ты поедешь не с Вовкой, а со мной, — сказала мама, — и не домой, а по городу. В частности, по Пиккадилли.
— Как то есть по городу? — удивился я. — На чём?
— На автобусе, естественно. Машины у нас с тобой нет.
Когда мы направились по посольской улице до Кенсингтона, низко над нами вдруг пролетел зелёный вертолёт и приземлился где-то совсем близко, за большим домом слева от нас.
— Вернулись… — заметила мама.
— Кто вернулся?
— Утром мы с папой тоже этот вертолёт видели — как он взлетал из-за того дворца, Кенсингтонского дворца. В нём живёт младшая сестра английской королевы — принцесса Маргарет со своим мужем.
— Он тоже принц?
— Нет. Глеб Назарович говорит, что он был обыкновенным газетным фотографом и принцессе сначала не разрешали за него выходить замуж. Членам королевской фамилии в принципе не разрешается выходить замуж или жениться на простых смертных. Принц должен жениться на принцессе или графине, а принцесса обязана выходить за принца или, в крайнем случае, за графа.
Я вспомнил, что «простые смертные» — это сама мама, и спросил:
— Значит, на тебе принц не женился бы?
Мама рассмеялась:
— Боюсь, что нет.
— А как же тогда принцесса на фотографе женилась?
— Это надо у них узнать. При встрече спрошу, — пошутила мама.
— На вертолёте — это они летают?
— Наверное.
— Разве у них машины нет?
— Так, видимо, быстрее. Ты видел, какие заторы на улицах случаются?
— Нет, не видел.
— Это потому, что вы в воскресенье ездили, когда машин мало. Сегодня утром мы, наверное, целый час добирались до посольства. А принцессе, кроме того, как говорится, средства позволяют, она от государственной казны, кажется, около полумиллиона фунтов стерлингов в год получает на мелкие расходы. Как и все королевские дети и родственники.
— Я думал, они сами богатые.
— Они и есть богатые, можешь не сомневаться.
— Зачем же им тогда от казны деньги дают?
— Английская традиция. Личные деньги королевы — это личные деньги, хотя её состояние оценивают в несколько сотен миллионов фунтов стерлингов. А за то, что она выполняет обязанности главы государства, ей как бы платят зарплату — миллионов пять в год.
На обеденном столе лежала записка с инструкцией насчёт завтрака и обещанием вернуться к обеду. Уныло поевши, я ткнулся к Тарасюкам. Но мне не открыли. Значит, Вовка тоже меня бросил. Конечно, он не обязан меня опекать, но всё-таки взять меня с собой и познакомить с другими ребятами он мог бы. Я бы на его месте именно так и поступил.
Мне стало очень горько, что все меня вот так оставили на произвол судьбы, когда мне даже на улицу нос высунуть нельзя — мама в записке так и выразилась.
Как же я обрадовался, услыхав, что в передней поворачивается в замке ключ. С криком: «Мама!» — кинулся туда и увидел не её, а дядю Глеба.
— Привет, хлопче, — поздоровался он и скомандовал: — А ну, быстро собирайся, и пошли.
— Куда? Мне мама…
— С мамой всё в порядке… — не дал он мне высказаться. — Она меня за тобой и откомандировала. Обедать сегодня будешь в посольстве, понятно?
Возле белокаменных ворот, которые вели к посольству, дядю Глеба по-военному приветствовал высокий, дородный привратник, одетый в зелёный фрак, обшитый галуном, и в зелёной же шляпе-цилиндре на голове.
Посольская улица выглядела как настоящая парковая аллея. Огромные пышные деревья, росшие по сторонам, почти сплетались над ней кронами. Справа и слева тянулись особняки и небольшие дворцы, среди них нахальным чужаком выпирало здание недавней постройки — бетон, стекло и металл. Зачем его тут построили? Ответ я получил такой: эта улица, Кенсингтон-Пэлас, частная, то есть принадлежит какому-то капиталисту, он что хочет с ней, то и делает. В современном доме снимают апартаменты всякие богатеи, платят хозяину большие деньги, ему это выгодно.
Признаться, я не совсем поверил дяде Глебу: как это может улица принадлежать одному человеку, даже в капиталистической стране. Дом, магазин, завод, пароход — это ещё куда ни шло. Но где же видано, чтобы улица была «частной»! Это что же, если хозяин захочет, он может дом и поперёк неё построить?
— А что ты думаешь, — спокойно сказал дядя Глеб, — выгодно будет, так и поперёк построит. Частная собственность, милый мой, дело священное. И, если хочешь знать, весь Лондон по кускам кому-нибудь да принадлежит. Где графу, где герцогу, а где просто дельцу-барышнику. Они могут пальцем не шевелить, а денежки от всех, кто живёт или строения имеет на их территории, капают и капают. И ты на меня так не смотри, это не я в таком безобразии виноват, а капиталистическая система. Погоди, не то ещё здесь увидишь.
Но даже и без того, что мне ещё только предстояло увидеть, я был уже достаточно озадачен. Разве можно себе представить, что мне одному принадлежит вся улица Горького?
Чтобы стало всё до конца ясно, я уточнил:
— А наша Холланд-парк тоже кому-то принадлежит, а не государству?
— А как же. Его высочеству герцогу Холланду.
— И Пиккадилли?
— И Пиккадилли, и Трафальгарская площадь, и Кенсингтон…
Обдумывая услышанное, я даже не разглядел как следует само наше посольство, тем более что мне пришлось быстро следовать за дядей Глебом по ступеням, ведущим куда-то вниз, — как выяснилось, в посольскую столовую. За одним из столов сидели папа с мамой, а за соседним — тётя Аня с Вовкой. Порадовавшись, что Вовку утащила мама, а не ребята, я принялся за уже дожидавшийся меня суп. И удивился:
— Это же окрошка!
— А ты чего ожидал? — спросил папа. — Марципанов?
Понятия не имею, что такое марципаны, про которые папа всё время вспоминает, если хочет съехидничать. Просто-напросто, находясь в Англии, я все ожидал какой-нибудь специально английской еды, а меня кормили обычным борщом или, как вот сейчас, окрошкой.
— Значит, и в посольстве едят русскую еду?
После обеда я попросил разрешения поехать домой вместе с Вовкой.
— Ты поедешь не с Вовкой, а со мной, — сказала мама, — и не домой, а по городу. В частности, по Пиккадилли.
— Как то есть по городу? — удивился я. — На чём?
— На автобусе, естественно. Машины у нас с тобой нет.
Когда мы направились по посольской улице до Кенсингтона, низко над нами вдруг пролетел зелёный вертолёт и приземлился где-то совсем близко, за большим домом слева от нас.
— Вернулись… — заметила мама.
— Кто вернулся?
— Утром мы с папой тоже этот вертолёт видели — как он взлетал из-за того дворца, Кенсингтонского дворца. В нём живёт младшая сестра английской королевы — принцесса Маргарет со своим мужем.
— Он тоже принц?
— Нет. Глеб Назарович говорит, что он был обыкновенным газетным фотографом и принцессе сначала не разрешали за него выходить замуж. Членам королевской фамилии в принципе не разрешается выходить замуж или жениться на простых смертных. Принц должен жениться на принцессе или графине, а принцесса обязана выходить за принца или, в крайнем случае, за графа.
Я вспомнил, что «простые смертные» — это сама мама, и спросил:
— Значит, на тебе принц не женился бы?
Мама рассмеялась:
— Боюсь, что нет.
— А как же тогда принцесса на фотографе женилась?
— Это надо у них узнать. При встрече спрошу, — пошутила мама.
— На вертолёте — это они летают?
— Наверное.
— Разве у них машины нет?
— Так, видимо, быстрее. Ты видел, какие заторы на улицах случаются?
— Нет, не видел.
— Это потому, что вы в воскресенье ездили, когда машин мало. Сегодня утром мы, наверное, целый час добирались до посольства. А принцессе, кроме того, как говорится, средства позволяют, она от государственной казны, кажется, около полумиллиона фунтов стерлингов в год получает на мелкие расходы. Как и все королевские дети и родственники.
— Я думал, они сами богатые.
— Они и есть богатые, можешь не сомневаться.
— Зачем же им тогда от казны деньги дают?
— Английская традиция. Личные деньги королевы — это личные деньги, хотя её состояние оценивают в несколько сотен миллионов фунтов стерлингов. А за то, что она выполняет обязанности главы государства, ей как бы платят зарплату — миллионов пять в год.