– Он знает, что ты в хорошей форме, Арни, и сможешь завтра утром снова взять его с собой!
   – Ну, а ты, Гудрид, поедешь с нами завтра?
   – Мне так понравилась сегодняшняя прогулка, и она получилась так неожиданно. Но было бы несправедливо перекладывать работу по дому на других, а самой ездить и развлекаться.
   Арни выпрямился в полный рост и спокойно ответил:
   – Ты говоришь, как и подобает порядочной женщине. И пожалуй, лучше будет, если мы не будем долго стоять здесь вдвоем на одном месте. Поднимайся к дому, а я пойду за тобой, пока Торкель не вернулся с лошадью.
 
   В следующие дни Торкель со своим другом Эгилем из Кимбавога учился управлять санями, и на дворе в Братталиде все время крутились мальчишки, ожидая своей очереди прокатиться в санях Арни. Гудрид наблюдала за ними, когда они бегали по берегу в своих меховых одежках: они напоминали маленьких зверюшек с красными мордашками. Настанет ли день, когда их с Торстейном ребенок будет играть на дворе в Братталиде или на Песчаном Мысе? С того самого вечера, как Торстейн вышел за ней на двор, пока она любовалась северным сиянием, он часто провожал ее взглядом, когда она обносила всех за ужином едой. Но он никогда не пытался заговорить с ней при других.
 
   В этот год Гудрид впервые праздновала Сретение Господне. В зимних сумерках большинство домочадцев отправилось вслед за Тьодхильд и Торбьёрном в церковь, которые несли в руках зажженные восковые свечи. Единственным вольноотпущенником, который остался дома, был Тюркир. Его свалила болезнь, и он уже неделю не вставал с постели. Харальд Конская грива ухаживал за ним, кормил его, повторяя Гудрид, что больному нужны отвары покрепче, чтобы он не умер.
   – У меня нет ничего крепче, – печально отвечала ему Гудрид. – Я и так уже испробовала все рецепты, какие только мне известны. Как на роду ему написано, так и будет.
   У самого же Тюркира не осталось никаких иллюзий. В ночь после Сретения он призвал к себе Тьодхильд с ее сыновьями и взял с них обещание, что его похоронят на языческом кладбище возле Площадки тинга, а не около церкви Тьодхильд. Когда он умер, Лейв обернул его в домотканное сукно и положил в небольшую пещеру, закрыв ее валуном. Ни о какой могиле и речи быть не могло, ибо земля была слишком промерзшей.
   Лейв всегда был немногословным, а после смерти воспитателя он и вовсе замкнулся. Гудрид думала, что теперь она поняла преданную натуру Лейва и неудивительно, что он до сих пор тоскует по своей умершей жене. Торвальд повел бы себя иначе. Он до сих пор так и не присмотрел себе невесту. Не бегал он и за служанками, как, впрочем, и остальные его братья. Торкатла считала, что сыновья Эрика хотели только одного наследника в роду. Хватит с них одной Фрейдис.
   А у Фрейдис тем временем родился мертвый ребенок. Это случилось перед Рождеством. Фрейдис немедленно разнесла слухи о том, что Гудрид навела на нее порчу во время последнего пира у Эрика. Гудрид узнала об этом только через несколько недель, после того как умер Тюркир. Тогда Торбьёрн и трое сыновей Эрика уехали из дому на четверо суток. Они отправились в Гардар, чтобы сказать Торварду, что если он не заставит свою жену попридержать язык, они на следующем тинге подадут на них жалобу о бесчестии. Тот в страхе пообещал им выполнить их требования, но Гудрид все равно была разгневана, узнав об этой истории. Наконец она взяла себя в руки и пошла к отцу.
   После ее возмущенных восклицаний Торбьёрн долго сидел, не произнося ни слова, и девушка уже начала раскаиваться в том, что дала волю злости. Наконец отец сказал:
   – Гудрид, когда кто-то плохо отзывается о других, ты должна задуматься, какая человеку от этого польза. Фрейдис наверняка думает, что если она помешает своим братьям жениться и иметь детей, то Братталид достанется ей одной. Как оказалось, эта женщина не преувеличивала, говоря, что ты приглянулась Торстейну. Он сам сказал мне об этом, когда мы возвращались из Гардара, и к осени он собирается посвататься к тебе. А до тех пор все будет так, как велел Эрик.
   – Да, отец, – Гудрид склонила голову. Новые вести поразили ее. – Значит ли это, что я буду жить в Западном Поселении? Далеко от тебя?
   – По крайней мере, об этом думал Эрик, когда отдавал часть Песчаного Мыса во владение Торстейну. Но с Божией помощью мы будем видеться. – Отец перекрестился и вновь взялся за олений рог, из которого он вырезал стрелы. – У меня еще много дел.
   Гудрид почувствовала себя спокойнее после разговора с отцом, но с тех пор она с большой неохотой давала просящим свои мази и снадобья. Худо, когда люди не видят разницы между колдовством и целительством, и ей вовсе не хотелось, чтобы о ней ходили дурные слухи. Девушка была поражена, когда однажды после весеннего равноденствия к ним в Братталид пришел молодой мужчина и попросил Гудрид исцелить его больную жену и двух маленьких детей при помощи ее чар. Его звали Валь, и он был вольноотпущенником, и пришел он на лыжах из маленького хутора возле глетчера.
   – Твоя семья страдает от болезни или от голода? – строго спросила Тьодхильд. – На исходе зимы даже в больших хуторах кончаются запасы еды.
   Валь взглянул вниз, на свои плохо сшитые штаны из тюленьей кожи, и сказал на ломаном языке:
   – У нас есть еда. Я охочусь на птиц, лисиц и зайцев, ловлю рыбу. Но все равно не хватает.
   Гудрид быстро переглянулась с Тьодхильд и спросила:
   – У вас есть мох? Морская трава?
   – Мы живем не так близко от моря. В прошлую весну мы с Николеттой стали свободными, и тогда она сказала, что никогда больше не будет питаться, как животное. Мы собираем мох только для двух коз, которых наш хозяин оставил нам перед смертью.
   – Какая глупость! – тихо сказала Тьодхильд Гудрид. А Валю она ответила: – Здесь не занимаются колдовством. Гудрид просто знает разные травы и умеет лечить ими. Пусть они сама скажет, поедет ли она с тобой или нет. И если она сочтет нужным, она может принять твою семью у нас в Братталиде. Но тогда вам придется есть то же, что и мы. Сколько лет твоим детям?
   – Один еще младенец, а второму – две зимы.
   Гудрид встретила вопросительный взгляд Тьодхильд и медленно кивнула головой. Да, она поедет. Тьодхильд не только дала на это свое согласие, но и развеяла слухи о том, будто Гудрид вызывает неведомые силы, научившись этому у Халльдис. Ее смущало только то, что Торбьёрна не было дома: он охотился вместе с сыновьями Эрика. Возможно, он не одобрил бы ее, как и тогда, когда Торбьёрг-прорицательница просила ее петь заклинания на Херьольвовом Мысе.
   – Оденься потеплее, Гудрид. И не торопись переправиться через фьорд кратчайшим путем. Хальти-Альдис рассказывала только что о мальчике, который вчера провалился в полынью.
   Гудрид рассеянно слушала все наставления. Сердце ее колотилось в груди от возбуждения и напряжения. Ведь она впервые сядет на лошадь с тех пор, как покинула Исландию! Она пошла к Стейну и попросила его найти ее седло. Когда же она объяснила, зачем оно ей понадобилось, он внимательно посмотреть на нее и ответил:
   – Я дам тебе седло Халльвейг. Но ты не представляешь себе, что за поездка тебе предстоит! Я сам поеду с тобой, иначе я не осмелюсь посмотреть в тлаза твоему отцу, когда тот вернется домой. Халльдор поможет с лошадьми, а тебе надо попросить Арни Кузнеца, чтобы он подковал их, иначе они не смогут взбираться на склон. Лошади и так обессилели за эту зиму.
   Арни сердито уставился на нее, оторвавшись от дел, как только Гудрид поведала ему о предстоящей поездке.
   – Да ты просто ума лишилась… Пошли вместо себя рабов отца.
   – Я должна увидеть все своими глазами. Не бойся за меня: мы тихо поедем вдоль берега, потому что Тьодхильд предупредила нас о мальчике, который провалился вчера в полынью.
   – Вот как, уже полыньи появились? – Арни Кузнец посмотрел долгим взглядом на девушку. – Значит, весна уже на пороге, и ты скоро уедешь на Бревенный Мыс… – Он взял ее за руку и на мгновение задержал в своей, загрубевшей от работы. – Будь осторожна, Гудрид. Прощай!
   Обыденные слова внезапно зазвенели в воздухе. Гудрид наклонилась к нему и сказала с улыбкой:
   – Прощай, Арни, и спасибо за помощь. Мы увидимся завтра.
   Подгоняемый страхом и набравшись сил после сытной еды в Братталиде, Валь бежал так быстро, что лошади едва поспевали за ним. Это была худшая в жизни Гудрид поездка. Она все еще отказывалась верить, что в этой снежной пустыне могли жить люди; и все же Гудрид со своими служниками кое-как пробиралась через гряду изо льда и огромных валунов, боязливо поглядывая в расселину, где стояли три неказистые хижины, покрытые дерном. Из одной слышалось жалобное блеяние. А когда Валь распахнул дверь в другой дом, оттуда, из промозглой тьмы, до них донесся жалобный плач ребенка.
   Очаг был холодный, и Халльдор пошел нарубить ивовые ветки, а Валь тем временем зажег крохотную жировую лампу и поднес ее к единственной в доме кровати, на которой лежала молодая черноволосая женщина. Кожа у нее была нездорового землистого цвета, и так же плохо выглядели оба ребенка, лежащие рядом с ней. Женщина попыталась улыбнуться вошедшим, но лицо ее лишь исказилось беспомощной гримасой.
   Гудрид молча развязала ремни на кожаном мешке, который дала ей Тьодхильд. Достав вяленую рыбу с кусочком масла, она протянула ее Николетте, но та слабо качнула головой и показала на свой рот. Зубы у нее совсем расшатались, и она не могла жевать…
   Гудрид вспомнила о тех несчастьях, на которые она насмотрелась прошлой весной в Херьольвовом Фьорде, и сердце ее сжалось от сострадания к семье Валя. Не подавая виду, Гудрид раскатала пальцами шарики сыра и принялась кормить ими троих больных. Николетта послушно глотала пищу, а двухлетний ребенок, держа сыр во рту, уставился на девушку глазами старичка. Малыш же просто хныкал и выплюнул сыр обратно.
   Любой бы на месте Гудрид соблазнился и попробовал бы ворожить, чтобы помочь несчастным… Гудрид перекрестилась, погруженная в собственные мысли. И внезапно черные глаза Николетты просияли, а Валь вскочил с места и осенил крестом себя и всю свою семью. Он был так взволнован, что Гудрид едва смогла уловить смысл его бессвязно льющейся речи.
   – Ты не колдунья! Ты такая же христианка, как и мы! Твои люди крещеные?
   – Во всяком случае, они крестились… – осторожно начала Гудрид.
   Валь обменялся с Николеттой какими-то словами на незнакомом языке и сказал:
   – Моя жена хочет знать, есть ли в Гренландии еще христиане и нет ли здесь церкви со святой водой.
   – Конечно, есть, – подтвердила Гудрид. – У нас в Братталиде стоит церковь, и Тьодхильд хранит там святую воду. Странно, что ты ничего не знал об этом, раз уж ты приехал именно за мной.
   Валь довольно улыбнулся, словно рыбак, вытащивший целый невод рыбы.
   – Ничего странного в этом нет. Зимой я был на фьорде, занимаясь подледным ловом, и встретил там знакомого. Он рассказал мне, что Грима из Вика ужасно злится: люди перестали ходить к ней, после того как в Братталиде появилась новая колдунья. Я помню, как мы проплывали мимо Братталида, когда впервые оказались в Гренландии, и когда Николетта заболела, я сразу же понял, куда надо идти за помощью. Но никто не говорил мне, что в Братталиде живут христиане!
   – Когда вы крестились? – спросила Гудрид, склонившись над малышом и гладя его по головке. Ребенок не шевельнулся.
   Валь всплеснул руками.
   – Там, где мы жили, все христиане, но язычники взяли нас в плен. Нам еще повезло, потому что нас не разлучили. Теперь мы хотим уехать назад. В наших краях тепло, там растет зерно и виноград…
   Гудрид вдруг вспомнила, для чего она сюда приехала.
   – Надеюсь, все у нас устроится. А теперь скажи, смогут ли дети выдержать переезд в Братталид?
   Валь посовещался с Николеттой и объявил:
   – Мы верим, что святая вода исцелит нас. И у нас есть лошади.
 
   На следующий же день они отправились в путь, переночевав в хижине Валя. Хозяин оставался, чтобы ухаживать за козами. Он собирался доставать себе пропитание охотясь, но обещал к лету прийти в Братталид. Стейн привязал Николетту к седлу Гудрид, чтобы та не упала с лошади. Детей завернули в шкуры и положили на коня. Гудрид села верхом на другую лошадь.
   В пути ее внезапно охватил страх; словно злые духи налетели на них, и надо было спешить вернуться домой. Но Стейн и Халльдор по очереди шли пешком, ведя лошадь Николетты и вторую – с детьми. Только поздно вечером они оказались в Братталиде, и на дворе их встретил привычный собачий лай.
   Харальд Конская грива поспешил помочь Гудрид сойти с лошади. Его широкое лицо в шрамах после нарывов выглядело смущенным и грустным, и когда Гудрид взглянула на остальных, она поняла, что в доме случилась беда. Она поискала глазами отца и не увидела его. Сердце ее замерло, и она спросила у Харальда:
   – А где отец?
   – Он в церкви вместе с Тьодхильд, Гудрид.
   – П-почему?
   – Умер Арни Кузнец.
   В доме Торкатла растерла девушке ноги и рассказала, что Арни поехал на фьорд на своих санях сразу же после того, как Гудрид покинула Братталид. Последнее, что видели люди, – это как он направился прямиком к темному устью реки. Похоже, утонул он не случайно.
 
   Когда Гудрид улеглась спать, ее затопила печаль, словно в море вода наполнила одежды утопленника. Девушка безнадежно пыталась ни о чем не думать, но сон все не шел. Перед ней по-прежнему стоял Арни, и его черные глаза смотрели на нее. Он не выдержал испытания, которое судьба уготовила ему; глаза его то вспыхивали от злости на свой жребий, то теплели, читая мысли девушки. Почему он лишил себя жизни? Может быть, он любил Гудрид? В таком случае, эту боль он тоже скрывал в душе.
   Она все слышала голос Арни – поддразнивающий голос, говорящий ей, что она превратится в домашнюю кошку. Он-то понимал ее лучше, чем кто-либо другой, – теперь она знала это. Он разглядел в ней что-то такое, о чем она сама только смутно начинала догадываться. Вырванная с корнями из родной Исландии и пережившая плавание в Гренландии, девушка ощущала себя неуязвимой, жаждала новых путешествий, иной жизни, чем та, для которой она воспитывалась. Все чаще ловила она себя на мысли о том, что сказала ей тогда Торбьёрг-прорицательница, заглянув в ее будущее. Но теперь было поздно благодарить Арни за то, что он угадал ее желания.
   Арни и Халльдис были единственными, кто знал ее лучше, чем она сама, и кто сумел сказать ей об этом вслух. И оба они ушли от нее навсегда, когда ей был так нужен добрый совет. Лучшее, чего она могла ожидать от жизни, – это стать женой Торстейна. Достойнее человека не найти. Но он не разделял со своими братьями жажду странствий, и наверное, прорицательница имела в виду Песчаный Мыс, когда говорила о путешествиях Гудрид! Мысль эта внезапно огорчила Гудрид. И ее вовсе не утешало предсказание Торбьёрг о том, что она выйдет замуж еще раз. Ведь она знала и любила одного Торстейна…
   Гудрид впервые поймала себя на мысли о том, что ей хотелось бы выучить больше молитв от отца и найти душевный покой в такой же маленькой церковке, как у Тьодхильд.

ЗНАМЕНИЕ И СВАТОВСТВО

   После отела Торбьёрн со своими домочадцами переехал на Бревенный Мыс. Гудрид хотела отдохнуть и набраться сил перед летней страдой. Она сказала Торкатле:
   – Наверное, все жители Восточного Поселения перебывают в Братталиде, прежде чем Торвальд отправится в Винланд, а Торстейн – на Песчаный Мыс вместе со Стейном и Стотри-Тьорви.
   Торкатла готовилась уже развязывать кожаный мешок с кухонной утварью, привезенной из Исландии. Она медленно выпрямилась, держась за спину, и ответила:
   – Ты, кажется, слышала, что люди Торбьёрна тянули жребий, чтобы узнать, кому отправляться на Север? Конечно, все эти россказни о тысячах единорогов и палтусах размером с весельную лодку… Неудивительно, что мужчины так разохотились.
   – Может, и так, – проговорила Гудрид, подняв цедилку для молока, которую она связала из коровьего волоса дома, в Хеллисвеллире. Теперь она ей понадобится, ибо отец купил у Лейва отличную дойную корову. Она повесила цедилку рядом с новым корытцем, которое сделал для нее Торстейн в знак молчаливого договора между ними. Гудрид собиралась сшить Торстейну нарядную рубашку – как раз к его приезду домой, осенью.
   В дверях показался Харальд Конская грива: он нес в руках узел. С тех пор, как Торбьёрн освободил своих рабов, переехав в Бревенный Мыс, Харальд то и дело выказывал свою радость. Вот и теперь он весело выкрикнул:
   – Гудрид, у меня есть для тебя подарок от Арни Кузнеца!
   Гудрид побледнела. Неужели этот несчастный захочет бродить тенью среди живых… Она быстро перекрестилась три раза, тихо спросив:
   – Арни-к-кузнец? Разве он не умер? – И глаза ее устремились поверх широкоплечего Харальда, словно она была готова уже увидеть туманную фигуру с белым лицом и черными глазами.
   Харальд наморщил лоб, силясь понять, отчего так испугалась Гудрид.
   – Да нет же, Гудрид, он лежит мертвый на дне фьорда. Но когда я видел его в последний раз, он дал мне этот сверток и сказал, чтобы я передал его тебе, как только мы переедем на Бревенный Мыс. Арни сказал, что этот подарок будет для тебя неожиданностью.
   Девушка впервые слышала от Харальда такой долгий рассказ. Закусив губу, она быстро взглянула на Торкатлу, которая стояла, раскрыв рот.
   – Действительно, я не ждала подарка!
   Она медленно развернула тряпье, и в ее руках оказался женский лук, а также кожаный колчан со стрелами. Гудрид подошла поближе к отверстию для выхода дыма, чтобы получше разглядеть подарок. Вдоль лука Арни вырезал изящные руны: «Я вырос в Винланде. Арни сделал меня. Тор да поможет Гудрид убивать, а не калечить».
   – Лук… Что за странный подарок! – фыркнула у нее за спиной Торкатла.
   Гудрид была рада, что старуха не умеет читать руны, иначе она решила бы, что это еще более странно. С неожиданной находчивостью девушка ответила:
   – Зимой я убила из детского лука Торкеля зайца, чтобы показать мальчику, как надо целиться. А мимо шел Лейв, и он сказал, что у него есть хорошее дерево для женского лука, и попросил Арни Кузнеца вырезать для меня этот лук. Я просто забыла об этом.
   Она говорила правду. Хотя на самом деле Лейв придал мало значения этому, как и отец однажды, когда сказал, что хотел подарить ей кречета. Мужчины забывают о своих обещаниях. Руки ее вдруг задрожали, когда она подумала о том, что лук сделан из дерева, растущего в богатой, загадочной стране, далеко на Западе. Может, это служило предзнаменованием, приметой того, что и она тоже в один прекрасный день окажется там…
   Она размышляла над тем, знал ли Лейв о луке Арни. Надо будет не забыть упомянуть об этом в следующий раз, когда она окажется в Братталиде. Гудрид надеялась, что отец не рассердится, если узнает, что лук посвящен не Белому Христу, а Тору.
 
   Гудрид с отцом должны были жить у Лейва и Тьодхильд, пока длился тинг. Девушка впервые переправлялась в Братталид через фьорд с тех пор, как она переехала. Торкатла осталась недовольной, ибо ей и другим пришлось вести хозяйство на Бревенном Мысе.
   Халльдор переправил Гудрид и Торбьёрна через фьорд. Девушка радовалась поездке, да и своему праздничному наряду тоже. А отец с подстриженными заново волосами и бородой был тоже одет в нарядный плащ: похоже, что и он был доволен. Впрочем, он теперь все время находился в добром расположении духа, после того как выяснилось, что их новый дом на Бревенном Мысе превзошел все ожидания. И он ни разу не возразил Гудрид с тех пор, как увидел руны Арни Кузнеца, вырезанные на луке: он лишь натянул тетиву и одобрительно кивнул дочери.
   Наряжаясь к поездке, Гудрид надела на себя янтарное ожерелье, доставшееся ей от Халльдис, но Торкатла предостерегла ее:
   – Смотри за своими драгоценностями, Гудрид! Кольскегги говорил мне недавно, что в последнее время в Братталиде воруют. Хорошо еще, что Николетта уехала к себе домой до того, как переехали мы, а то бы люди стали подозревать ее: она говорит на ломаном языке и выглядит как чужестранка.
   Бедная Николетта, подумала Гудрид, когда они с Торбьёрном поднимались к хутору Братталида. Эта женщина потеряла зубы, лишилась ребенка, однако и она сама, и ее старший сын, оказавшись в Братталиде, все же выздоровели. И когда Валь приехал, чтобы забрать их назад, его лицо красноречивее всяких слов говорило о том, что эта исхудавшая женщина для него – самая прекрасная на свете. Прежде чем его семья уехала, Тьодхильд крестила в своей церкви его ребенка и прочла символ веры, который знала и Николетта.
   Гудрид взглянула в сторону церкви и спросила Торбьёрна:
   – Как ты думаешь, Тьодхильд не будет против, если мы пойдем в ее церковь и поблагодарим Бога за то, что у нас все идет хорошо?
   – Почему же она будет против? – довольно ответил отец.
   В церкви они увидели коленопреклоненную Тьодхильд. Лицо хозяйки было осунувшимся, со впалыми щеками, на него падал свет от шипящей масляной лампадки перед распятием. Тьодхильд поднялась с колен, поцеловала Торбьёрна и Гудрид, перекрестилась и сказала:
   – Никогда на моем дворе не водилось воров. И вот на старости лет мне выпало такое несчастье.
   – Что у тебя украли? – спросил Торбьёрн, проведя рукой по седым волосам, прежде чем надеть шапку при выходе из церкви.
   – Пропали драгоценности, дорогая серебряная ложка, нож с позолоченной ручкой, который Лейв получил в подарок от короля Олава… А когда мы недавно вешали на стены ковры, то я заметила что один из них, на котором была вышита золотом сцена охоты, исчез бесследно. Ты знаешь, что его вышивала моя бабушка, – сказала она, взглянув на Гудрид.
   Гудрид кивнула в ответ.
   – Это такие вещи, которые легко спрятать, прежде чем они будут проданы! А что с твоим серебряным игольником, Тьодхильд?
   Старая женщина дотронулась до своей цепочки, на которой висели ножницы, ножик и другие мелкие вещицы.
   – У тебя зоркий глаз, дитя мое. Игольник пропал пару недель назад, когда я была в бане.
   – У вас на дворе есть новые слуги или рабы? – спросил Торбьёрн.
   – Да, конечно же! Торвальд и Торстейн взяли с собой так много людей, что Лейву пришлось нанимать новых – их четверо, – и к тому же он купил одного ирландского раба, от которого долго не могли избавиться Торвард со своей Фрейдис. Ты и сам, наверное, видел этого Ньяля, когда был зимой в Гар даре; он среднего роста, сильный, пригож собой, черноволосый, с синими глазами. А нрав у него такой, что парень этот не смирится ни перед кем на свете. Мне следовало бы надеть шоры на своих служанок! – недовольно закончила Тьодхильд.
   – Гм… Вы хорошо обыскали все дома? – продолжал Торбьёрн.
   – Лейв говорит, что сделал это, – вернее, он поручил это Турид Златокожей и старой Стейнрунн под предлогом уборки в доме, где спят мужчины, – кисло добавила Тьодхильд.
   Гудрид чуть не рассмеялась. Старая Стейнрунн была такой немощной, что совсем не могла нагибаться, а в голове Турид Златокожей умишка явно не хватало и на более простые дела. Турид жила в Норвегии, и ее обнищавший отец продал ее совсем маленькой, а Лейв купил красивого ребенка во время своего первого путешествия и подарил девочку Тьодхильд, не задумьшаясь особо над тем, что у Турид на уме. Гудрид знала, что Тьодхильд намеревалась освободить Турид, когда та сможет подыскать себе подходящую работу в другом месте, но пока все шло как прежде.
 
   Охваченная радостью от встречи с добрыми друзьями на дворе и на тинге, Гудрид и думать забыла о кражах в Братталиде. Она погрузилась во все дела, кончая мелочами, и внимала на тинге как разбираемым жалобам, так и обычным пересудам. Много разговоров велось о людях с Херьольвова Мыса, и на тинг их прибыло немало. Чего нельзя было сказать о жителях Эйнарова Фьорда: Торгрим Тролль и его шурин отправились в Норвегию торговать мехами, моржовыми клыками и салом, а Фрейдис с Торвардом не смогли приехать на тинг, так как Торвард сломал ногу. Кое-кто поговаривал, что это его жена постаралась.
   На тинге к Гудрид, покачиваясь, подошла растолстевшая беременная женщина. И девушка узнала в ней Рагнфрид дочь Бьярни.
   – Как славно увидеть тебя вновь, Гудрид! Я надеялась встретиться здесь с тобой, хотя народ и говорит, что ты со своим отцом живешь по своим обычаям! Как тебе на тинге, нравится? Правда, жалко, что Торвальд и Торстейн уехали из Братталида? Наверное, их больше ничто здесь не удерживает!
   Не ожидая ответа, она показала на группу мужчин, стоящих возле борцов, которые мерялись силой.
   – Видишь, вон мой муж, в красной рубашке… Я сшила ее как раз к тингу. А рядом с ним стоят двое его сыновей, и еще дома осталась маленькая дочка.
   – Вскоре в вашей семье прибавятся новые дети! – с улыбкой произнесла Гудрид.
   – Да, ты угадала! – сказала Рагнфрид и, довольно вздохнув, сложила руки на огромном животе. – Попробуй сказать об этом моему брату! В последний раз, когда я была у него в гостях, Герда Кожаные Губы сказала, что его жена и носа не кажет на кухню. Ой, вон идет Торунн… Хотелось бы мне иметь такое же дорогое платье!
   К ним приближалась высокая, темноволосая молодая женщина, одетая в шелковую сорочку и синее платье без рукавов. Идя по склону, поросшему редкой травой, она отмахивалась от надоедливых мошек. Это была Торунн из Херьольвова Мыса. Она приветствовала Гудрид, назвав ее по имени, и кивнула Рагнфрид: словно бы все люди, собравшиеся на тинг, были ее гостями. Однако Гудрид забыла о веселье, когда Торунн взглянула на нее своими блестящими, глубоко посаженными глазами, и сказала: