Сивер Кирстен А.. Сага о Гудрит

Кирстен А. Сивер
Сага о Гудрид

К ЧИТАТЕЛЮ

   Источники о плаваниях викингов в Новый Свет немногочисленны и весьма своеобразны. Летописных свидетельств о посещениях скандинавами Америки нет, и главный источник – саги, запись устной многовековой традиции.
   Плавания в Америку, по сагам, совершали гренландцы – потомки норвежцев и исландцев. Вероятно, поиски леса, топлива, мехов, железной руды привели гренландских колонистов к берегам Нового Света.
   Около 986 года исландец Бьярне Хеллюланд отплыл на Гренландию, и его корабль буря отнесла на запад. Бьярне увидел какую-то землю, но не пристал к ней. Через несколько лет отплыл из Гренландии Лейв сын Эрика Рыжего, гренландского первопоселенца. Лейв открыл берега новых земель – «Землю плоских камней», «Лесную землю» и «Виноградную страну».
   Так произошло открытие викингами Северной Америки. Датировать это событие точно немыслимо. Можно допустить, что оно произошло около 1000 года.
   Локализация Винланда – предмет поисков и гипотез на протяжении столетий. Нет недостатка и в многочисленных фальсификациях о Винланде, упомянем здесь лишь о Кенсингтонским камне, открытом в 1898 году, и о нашумевшей «Карте Винланда», опубликованной в США в 1965 году.
   Нет недостатка и в самых фантастических определениях местонахождения Винланда, который помещают на Кубе, в Мексике, Парагвае, Полинезии и на Аляске.
   Поэтому неудивительно, что открытие Северной Америки викингами стало материалом для многочисленных романов.
   В очередном томе нашей серии Вас ждут увлекательные произведения, посвященные одной из величайших загадок истории.
 
   Счастливого плавания на викингских драккарах!

   Посвящается Паулю С. Сиверу, моему мужу и верному спутнику по Гренландии, Исландии, Норвегии и Северной Америке

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НЕСБЫВШИЕСЯ МЕЧТЫ

   На хуторе Хеллисвеллир в этих серых предрассветных сумерках царила суматоха. Вьючные лошади, фыркая, нетерпеливо били копытом; тишину рассвета нарушали выкрики людей и собачий лай, прислуга сновала по двору с узлами и тюками, мешками да бочками.
   Сухими, усталыми глазами следила Гудрид за тонкой полоской на востоке, возвещавшей о восходе солнца; она пыталась не прислушиваться к людскому шуму. Девушка так и не уснула в свою последнюю в Исландии ночь, в отличие от домоправительницы отца, храпевшей рядом с ней: ведь той предстоял самый обычный рабочий день. Жизнь будет течь на хуторе своим чередом, словно Гудрид и ее отца здесь и не бывало. Словно так и надо, что тридцать человек, живущих по соседству, увязывают узлы и грузят свои пожитки и скот на корабль, чтобы отправиться в неизвестность.
   Гудрид в смущении думала о том, что ей хочется снова войти в дом и побыть там немного среди знакомых, привычных вещей, – даже теперь, когда они лишились и подушек, и латунных ламп, и тугих дорогих вещиц, – всего, что отец отныне утратил или продал брату вместе со всем хутором. Едва повернувшись к дому, Гудрид услышала у себя за спиной оклик старой Торкатлы:
   – Не входи туда, Гудрид, а то случится беда. Нельзя возвращаться назад, раз вещи твои вынесены из дома! Разве твоя приемная мать не говорила тебе об этом?
   Торкатла протискивалась в дверь, держа в обеих руках объемистые узлы. Гудрид подхватила у служанки один узел.
   – Тяжело тебе это, Торкатла. Неужели их не мог взять кто-нибудь из мужчин?
   Торкатла сердито взглянула на девушку.
   – Думаешь, я доверю кому-нибудь нашу лучшую кухонную утварь? Нет уж, мне хочется, чтобы она была довезена до Гренландии в целости и сохранности! Здесь и сырные формочки твоей матери… А разве я брошу на произвол судьбы резную маслобойку? Твоя мать любила красивые вещи, да она и сама была красавицей – поистине женщиной прекрасной и разумной.
   Служанка торопливо заморгала покрасневшими глазами.
   Гудрид знала, что бесполезно торопить Торкатлу, раз уж она вспомнила о своей молодой хозяйке, которая вот уже много лет покоится в земле. Халльвейг была из тех, кому радуются люди. И приемная мать Гудрид, суховатая и расчетливая Халльдис из Арнастапи, светлела лицом, когда заговаривала о Халльвейг:
   – Твоя мать была красавицей, дитя мое, она была самой умной и умелой из всех на Мысе Снежной Горы. У нее всегда хватало запасов на зиму. Ты очень похожа на мать, только от отца у тебя эти серо-зеленые глаза. Берегись, чтобы не оказаться в жизни столь же расточительным, как он. Когда-то Торбьёрн был богат…
   Гудрид знала, что она во многом похожа на отца, и она росла в твердой уверенности в том, что лучи щедрости, красоты и достоинства отца падают и на нее. Торбьёрн сын Кетиля в свои сорок шесть лет был таким же стройным и тонким, как в молодости, и такими же каштановыми оставались его пышные волосы и борода. Прежде чем взять Халльвейг в жены, он побывал в чужих землях и вернулся из викингского похода покрытый славой и с большим богатством. Он сделался хёвдингом и поселился в большом доме на хуторе Хеллисвеллир. Каждое лето, когда он отправлялся на альтинг, он ехал в сопровождении многочисленных воинов и родичей.
   Но чем больше училась Гудрид у своей приемной матери Халльдис вести хозяйство, тем больше она понимала, что все сотрапезники просто жили за счет Торбьёрна, не утруждая себя рыболовством. И когда она наконец уразумела, что к чему, было уже поздно. На последнем весеннем пиру отец объявил, что он намерен продать все, чем владеет, и уехать в Гренландию, к Эрику Рыжему и его сыну Лейву.
   Торбьёрн пока еще оставался хозяином Хеллисвеллира, и он был таким же щедрым и гостеприимным, как прежде, и на прощание оделял гостей подарками. Гудрид радовалась тому, что они с отцом не вызывают у людей чувства жалости. Жалеть их не нужно. Но едва последний гость уехал со двора, как Торбьёрн сказал, что Гудрид поедет с ним, так как ему надо кое-что сказать ей. Гудрид замерзла, хотя этой ранней весной было не особенно холодно. Может, отец заключил брачную сделку с кем-то из гостей, чтобы больше не беспокоиться о своей дочери…
   Гудрид и Торбьёрн скакали прямо на запад, не произнося ни слова. Они миновали крутой Купальный Берег, и их взору открылась рельефная пустыня: то там, то сям она поросла мхом, и мох этот, перемежаясь с песком, лежал перед ними, виднеясь у самой кромки воды. Догорающий солнечный диск низко висел над морем в розовой дымке. Они остановились, и Торбьёрн все покашливал, поглаживая своему жеребцу гриву, пока наконец не промолвил:
   – Вот перед нами лежит море, а за ним – Гренландия… Я надумал поселиться в новых местах, у Эрика Рыжего, как ты уже знаешь. Не желаю жить в Исландии нищим! Да и о твоей судьбе надо позаботиться.
   Гудрид смотрела на море, а в горле застрял комок. Она старалась не моргать, чтобы из глаз не брызнули слезы. Никогда еще она не чувствовала себя такой обездоленной.
   А отец продолжал:
   – В Гренландии тебе будет хорошо, Гудрид. На новом месте, как там, не так-то много женщин со сноровкой, а мужчины не запросят большого приданого, если будут брать в жены разумную девушку из хорошего рода. У Эрика, кроме Лейва, есть еще два славных сына, и насколько я знаю, оба они холостые. Для тебя это был бы выгодный брак – с сыном хёвдинга из Братталида!
   Гудрид почувствовала облегчение, услышав, что отец не собирается отдавать ее дикарю. Это будет всего лишь незнакомый гренландец. И все же! Придется расстаться с тайными мечтаниями о широкоплечем юноше с тонким лицом и серьезными синими глазами, который посматривал на нее год назад на альтинге.
   В конце концов Гудрид взяла себя в руки и повернулась к отцу.
   – Мы возьмем с собой Снефрид? – спросила она.
   – Нет, жеребята занимают на корабле меньше места: их мы возьмем. Но если потомство Снефрид будет таким же крепким, как ее жеребенок прошлым летом, то мы увезем их с собой. Я уверен, что Ингвилль охотно купит твою кобылку – уж я позабочусь о том, чтобы братец заплатил мне серебром за нее, и деньги эти я приберегу для твоего приданого.
   Гудрид всегда любила дочь брата своего отца, но внезапно в ней вспыхнула ненависть – ведь у той были отец и мать, и она остается в Исландии, да еще получит ее Снефрид в придачу. Красивую белую кобылку, которую подарил Гудрид ее приемный отец Орм из Арнастапи, когда она превратилась в девушку. Снефрид, как обычно, почуяла, о чем думает Гудрид, а та вспомнила о двух сумасшедших неделях в прошлом году, летом, когда Торбьёрн взял свою дочь на выданье с собой, чтобы показать ее людям на альтинге.
   Помимо резвого вороного жеребенка, которого спустя несколько месяцев произвела на свет Снефрид, на корабль брали лишь двух лучших годовалых телок, упитанного барашка, козлят и поросят. Все остальные перейдут к брату, вместе с хутором, проданным Торбьёрном. Надсмотрщик прежнего хозяина, вольноотпущенник по имени Гандольв, муж Торкатлы, отбирал животных для поездки в Гренландию.
   В день отъезда Торбьёрн стоял перед хлевом и пересчитывал скот. Рядом с ним находился Гандольв, оценивая опытным глазом каждое животное, чтобы убедиться, что больные на корабль не попадут.
   Торкатла и Гудрид, неся узлы, приблизились к мужчинам. Торбьёрн даже не заметил их, но Гандольв коротко сказал, не поворачивая головы:
   – Не мешай мне, жена. Если тебе надо помочь, попроси об этом других: на дворе топчется много прислуги.
   – Ни в чем нет порядка! – кисло ответила Торкатла и двинулась к двум рабам Торбьёрна, которые отправлялись вместе с хозяевами в Гренландию. Они были заняты мешками из дерюги, набитыми шерстью, но увидев, что к ним идут Гудрид с Торкатлой, остановились и заулыбались.
   Чтобы опередить служанку и не дать ей выместить свое раздражение на рабах, Гудрид поспешно заговорила первая:
   – Раудери, не погрузишь ли ты кухонную утварь? Только осторожнее с этими узлами…
   – Потом не ругайся на меня, если что разобьется, – проворчала Торкатла и подвязала покрепче свой платок. – А то я не знаю, что из этого выйдет: мужчины вечно думают, что с посудой можно обращаться так же, как со шкурами и мехом. Поди-ка, посмотри, как они разгружают на берегу Будира торговые шхуны из Норвегии и Ирландии…
   – Я видела это, – примиряюще ответила Гудрид. – Много раз! Моя Снефрид знает дорогу к пристани наизусть.
   При мысли о кобылке в груди у нее кольнуло: она вспомнила, как теплая, сильная спина лошади двигалась под ней. Гудрид мысленным взором видела перед собой дорогу на восток, вдоль Мыса Снежной Горы, через плодородные земли, на альтинг, где разрешались тяжбы и споры и каждому воздавалось по заслугам. Там же люди торговали своим товаром, обменивались новостями, а некоторые девушки впервые встречали на альтинге своего суженого. В Гудрид всегда теплилась робкая надежда, что так же будет и с ней.
   Нет, она должна быть сильной и веселой! Это долг хозяйской дочери, как ей всегда говорила приемная мать. И теперь, когда девушке пошел семнадцатый год, и она уже не воспитывается у Орма и Халльдис в Арнастапи, отец ее с полным правом может ожидать, что из дочери выросла настоящая хозяйка, которая позаботится и о людях, и о скоте.
   Она окинула взглядом двор и заметила, что Стейн, самый преданный помощник отца, уже приготовился отправить первую группу вьючных лошадей. Внезапно Гудрид почувствовала к нему благодарность за то, что он едет с ними в Гренландию. Это ведь Стейн научил ее ездить верхом и стрелять из лука, и он всегда скакал рядом с ней, когда они вместе с отцом направлялись на пир. Стейн был плотным, коренастым, и вел он себя твердо и уверенно, снаряжая в дорогу лошадей и выкрикивая предупреждения тем, кто будет следить за поклажей.
   По двору зацокали копыта, и первые лошади потянулись с хутора. Стейн некоторое время смотрел им вслед, а затем повернулся и, сказав что-то одному из рабов, направился к Гудрид и Торкатле.
   – Гудрид, я отправил Кольскегги седлать для тебя Снефрид – Торбьёрн скоро даст сигнал к отправлению.
   Торкатла сердито засопела.
   – Да уж, нечего сказать! Такой беспорядок я видела в последний раз только после землетрясения.
   – Тебе нужно внимательно посмотреть вокруг, – сказал Стейн. – Когда лошадей уведут со двора, можно будет быстро отыскать все, что нужно. Главное для нас теперь – погрузить все на корабль и успеть отправиться в путь, пока небо ясное. Скорее всего, днем будет дуть попутный ветер, и я надеюсь, что с тобой все будет хорошо, Гудрид!
   Гудрид внимательно посмотрела на тюки с домотканным сукном, а потом взглянула вниз, на свои новые кожаные ботинки. Одежда девушки была прочной; такая выдержит и ветер, и бурю на море. Ей ведь не нужно сейчас показывать всем, что она – дочь богатого человека. Другие ее вещи были заботливо упакованы в сундук, который сам Торбьёрн оковал железом. В сундуке лежали и синий плащ, в котором она ездила на альтинг, и шелковые кружева для волос, и широкий золотой браслет, подарок отца, и много других красивых вещиц, которые, может, и не пригодятся ей в далеких краях.
   Словно бы прочитав ее мысли, Стейн улыбнулся и сказал:
   – В Братталиде наверняка устроят пир в вашу честь, когда вы с Торбьёрном приедете туда, и тогда ты сможешь нарядиться!
   – Ты думаешь, Эрик и Тьодхильд будут рады нам?
   – Нехорошо будет, если люди в Братталиде не сдержат своего слова. Отец твой верно служил Эрику Рыжему, когда тот был его хёвдингом… Ты, наверное, не помнишь, что Лейв сын Эрика бывал здесь и повторял Торбьёрну приглашение Эрика. Тогда ты была еще маленькой девочкой.
   Нет, подумала Гудрид, ту встречу она запомнила на всю жизнь. Она первая заметила блеск оружия и конской сбруи и людей, приближающихся с севера. В тот день она была дома у отца. Когда Торбьёрн вошел в дом с гостями, она уже приготовилась к встрече и держала в руках деревянную миску с серебряной каймой, чтобы обнести гостей по кругу и предложить им умыться. Надо показать отцу, что у Халльдис она получила хорошее воспитание. Девочка узнала старого друга отца и Эрика Рыжего, Снорри сына Торбранда из Лебединого Фьорда, но двое других были ей незнакомы – мальчик тринадцати-че-тырнадцати лет и юноша примерно двадцатилетнего возраста, высокий, сильный и загорелый.
   Снорри чмокнул Гудрид и сказал:
   – Это Торбранд, мой сын. А вот Лейв сын Эрика, он только что приехал из Гренландии. Корабль их стоит в Будавике, и они послали известие в Лебединый Фьорд, приглашая меня с братом поехать в Норвегию или же поселиться в Гренландии, под покровительством Эрика. И для начала мы приехали сюда, чтобы посмотреть, как здесь живется Торбьёрну и его славной дочурке!
   Гудрид припомнила, как в глазах Снорри мелькнул веселый блеск, когда она со всей серьезностью произнесла:
   – Добро пожаловать в наш дом вместе с твоей свитой, Снорри сын Торбранда. Позвольте предложить вам сесть и не гнушайтесь нашим скромным угощением.
   Когда мужчины наелись и разговор их уже подходил к концу, встал Лейв и сказал:
   – Торбьёрн, в Гренландии жить совсем неплохо, там леса, много дичи и прочего. Скоро я поеду в Норвегию и предложу королю Олаву сыну Трюггви, чтобы к берегам Гренландии направились торговые суда, ибо многим от этого будет только польза. В присутствии вот этих свидетелей я подтверждаю, что мой отец поможет вам, если вы надумаете переселиться в Гренландию!
   Торбьёрн медленно поднялся и протянул руку Лейву.
   – Твое приглашение для нас большая честь. Но у меня здесь много дел, и многое от меня зависит. Приветствуй Эрика от моего имени и скажи ему, что если что-то в моей жизни изменится, то я охотнее уеду к нему в Гренландию, чем куда-нибудь еще.
   Гудрид едва не лишилась чувств. Проститься с Исландией!
   Так оно и вышло.
   Гудрид так погрузилась в свои мысли, что отпрянула, когда вдруг почувствовала, как что-то горячее и нетерпеливое тычется ей в ухо. Возле нее стояла Снефрид, покусывая удила и кося глазом на Кольскегги, словно бы она намеревалась лягнуть его в знак давнего знакомства. Раб отдал Гудрид вожжи. Вороной, мохнатый жеребенок Снефрид неуклюже пританцовывал вокруг матери, и кобыла следила за ним темными глазами с длинными ресницами, медленно фыркая. Стейн проворно подтянул ремни и помог Гудрид сесть на лошадь. Седло Снефрид было красивое, оно досталось ее хозяйке еще от матери. Торбьёрн сказал, что седло они возьмут с собой в Гренландию.
   Гудрид удобно уселась в седло и бросила прощальный взгляд на хутор. Торбьёрн до последнего вел жизнь богатого хозяина, и зеленые крыши из дерна прочно и надежно покоились на крепких стенах, тоже из дерна и камня. Резное крыльцо главного входа было свежевыкрашенным. А изгородь вокруг сада тянулась сплошной лентой в бледных лучах восходящего солнца. Вдали слышался перезвон коровьих бубенчиков, доносилось блеяние ягненка – звуки переливались в утренней тишине, словно эхо мечты. На дверях бани еще висел старый коровий череп, в который люди Торбьёрна стреляли как в мишень. А на пороге людской сидел серый полосатый кот, лениво умываясь лапкой. Гудрид вдохнула прохладный утренний воздух и подумала, что этого она не переживет. Теперь, когда рвется их прежняя жизнь, лучше бы шел град и тряслась земля под ногами.
   Последняя лошадь с поклажей была готова тронуться в путь, а Торбьёрн, отдав последние распоряжения остающимся во дворе, вскочил в седло. Огромный дог по кличке Хильда льстиво вилял хвостом и прыгал на хозяина, как только тот дал собаке знак следовать за ним. А Торбьёрн снял с себя кожаную шапочку и прижал ее к груди левой рукой, тогда как правой совершал крестное знамение. Громко и твердо произнес он молитву:
   – Молим Всемогущего Господа нашего Иисуса Христа быть к нам милостивым в нашем путешествии, да пройдет оно скоро и безопасно, и да сохранит Господь всех остающихся дома. Благослови, Господи, дом этот и всех, кто живет в нем, и все, что растет вокруг него. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
   Он снова надел шапочку и оглядел всех присутствующих, чтобы убедиться в том, что все перекрестились, следуя его примеру. Насколько могла заметить Гудрид, перекрестились действительно все, но она знала также, что у многих в кулаке был зажат амулет Тора или что-нибудь другое, уже известное и проверенное, чтобы защитить себя в пути. Невольно она дотронулась до своего кожаного кошеля, в котором лежал маленький серебряный молот Тора, доставшийся ей по наследству от матери. Отец был доволен, пока его люди и домочадцы хотя бы внешне повиновались Белому Христу, ибо Гудрид знала, что отец часто размышлял над христианским учением.
   Торбьёрн приказал Гудрид и Торкатле ехать в середине цепочки, и когда настал час отъезда, девушка пустила свою Снефрид вперед. Жеребенок все пританцовывал рядом с матерью, и вскоре вся свита, выстроившись как нужно, потянулась по дороге на восток, Гудрид не спускала глаз с толстой фигуры Торкатлы, ехавшей впереди, и больше уже не оборачивалась с тех пор, как помахала на прощание домовладелеце и всем остальным, кто стоял на дворе.
   Она думала, что если доживет до старости, то хотела бы сохранить в памяти мельчайшие черты края своего детства. И Купальный Берег, и Хеллисвеллир, с его хуторами и пастбищами, и с могильным холмом, где братик Гудрид, младенец, похоронен вместе с матерью, которая умерла на следующий день после родов, просто и трогательно простившись со своими близкими. Когда Снорри Годи построил на своем дворе церковь, Торбьёрн перезахоронил Халльвейг с сыном там, доставив останки прямо к церкви Священной Горы, через Мыс Снежной Горы. Но могильный холм своего тестя Эйнара с Купального Берега он не тронул: холм этот зеленел круглый год, благодаря ворожбе матери Эйнара, Хильдигунне.
   Гудрид знала, что у нее самой были кое-какие способности от Хильдигунне. И ей нужно было смирять в себе эти силы, чтобы они не сбили ее с пути, как однажды сказал ей отец. Гудрид, например, могла угадать, что к хутору приближаются чужаки, еще до того как их почуят собаки. А когда она была малышкой, она охотно просилась на руки к тем людям, которые еще только успевали подумать об этом, но не позвать ее вслух. Поэтому давно поговаривали о том, что девочку надо бы воспитывать на хуторе Арнастапи. Халльдис знала руническое письмо и была искусной целительницей, и притом никто не мог обвинить ее в колдовстве; к тому же она была прекрасной хозяйкой, а ее муж Орм ходил в викингские походы вместе с Торбьёрном. И потому после тризны по умершей жене Торбьёрн отвез Гудрид и ее старую ирландскую няньку на восток, вдоль берега, прямо на Двор к Орму.
   С тех пор как Гудрид себя помнила, она помнила и Халльдис с Ормом. Они были старше ее отца и более терпеливы, и когда она поселилась у них в доме, она горячо полюбила обоих. Она вместе с нянькой делила постель как в Арнастапи, так и в Хеллисвеллире, и часто навещала отца, так что отчий дом не становился для нее чужим. Единственное, чего ей не хватало у Халльдис и Орма, так это маленькой бухточки на Купальном Берегу, где она училась плавать и где она часто вылавливала из моря бревна, на которых сохранялись следы чужих рук, обрабатывавших дерево. Высоко над бухтой нависал крутой склон, весь заросший цветами. Летом она следила здесь за сотнями чаек, кормивших своих прожорливых птенцов, или наблюдала за людьми, которые висели на кожаных ремнях над обрывом, возле отвесной скалы и собирали яйца и птенчиков. А если девушка поднимала глаза наверх, то ее взору представали горы Стапа, вздымавшиеся к небу своими скалистыми вершинами, поросшими травой.
   Чудеснее всего бывало, когда в тучах появится просвет, и становился виден большой белый купол Ледника Снежной Горы. Он был главным маяком для путников, направляющихся на запад, как теперь и сама Гудрид… Она сердито смахнула с ресниц слезы. Ледник сверкал в солнечных лучах так ослепительно, что глаза не выносили этого света: хороший знак для путешественников. Море пенилось вокруг опасных подводных рифов у берега. В отдалении плясали на волнах яркие паруса. А с востока на полуостров Снежной Горы катились бесчисленные волны, и взглядом не объять было водное пространство до горизонта. Это было удивительное зрелище!
   Орм и Халльдис решили оставить свой дом на сына и невестку, чтобы самим уехать в Гренландию. И когда люди Торбьёрна приблизились к Арнастапи, они были уже наготове и ждали гостей, чтобы всем вместе отправиться в путь. Орм вскочил в седло, и конь его встал рядом с конем Торбьёрна. Оба мужчины в последний раз помахали остающимся домочадцам.
   Халльдис со своей служанкой Турид Четырехрукой примкнули к Гудрид и Торкатле, молча кивнув им. Даже темное, загорелое лицо у Халльдис было бледным, и это заметила Гудрид, но та больше ничем не выдавала себя. Девушка хотела научиться у своей приемной матери сдержанности и немногословию. Даже в это беспокойное утро Халльдис казалась такой же невозмутимой и надежной, как высокие горы, давшие свое название маленькому прибрежному селению. Да, именно надежной, подумала Гудрид и невольно подняла глаза к вершине горы Стала – туда, где парят орлы.
   Когда Гудрид впервые оказалась в Арнастапи, Халльдис подарила ей щенка, чтобы девочка чувствовала себя как дома и отвлеклась от печальных мыслей о матери. Щенок бегал за ней повсюду, играл с ней, а к концу дня засыпал от усталости прямо у нее на постели. Однажды Гудрид вешала во дворе белье после стирки, и вдруг почувствовала, как на нее надвинулась большая тень, а через мгновение услышала отчаянный лай. Она повернулась, но орел уже уносил в когтях бедного щенка. На его светлой шерсти были видны следы крови. Орел взмыл ввысь так близко от Гудрид, что она ощутила на своем лице ветер от взмаха его огромных крыльев, и полетел со своей добычей к вершине горы. Гудрид, онемев от испуга, стояла еще какое-то мгновение во дворе, а потом вбежала в дом и, уткнувшись в грубое домотканное платье Халльдис, выплакала ей свое горе.
   – Тебе нужно было лучше следить за щенком, – сказала ей Халльдис. Гудрид прислушалась к ее словам, ведь взрослые знают, что говорят. И если в Гренландии им повезет, она еще многому поучится у Халльдис. И у Турид Четырехрукой тоже.
   Гудрид была несказанно рада тому, что эта умелая служанка едет вместе с ними. Пока она рядом, все мечты и воспоминания Гудрид остаются живыми. Турид Четырехрукая была вместе с ними на альтинге в прошлом году, в те счастливые и вселяющие надежду недели. Служанка украсила распущенные волосы девушки чудесным венком из цветов, она выслушивала болтовню Гудрид о каждой пережитой ею мелочи, которая казалась ей увлекательной. И Турид тоже видела тогда большую свиту нарядных всадников, проскакавших мимо в тот момент, когда Торбьёрн соскочил с коня перед своей хижиной. Гудрид могла воскресить в памяти мельчайшие детал той картины.
   Многие из всадников учтиво приветствовали Торбьёрна и его людей, а Орм сказал тогда Гудрид:
   – Это люди из Ската-Фьорда на севере. Вон тот силач в красной рубахе, который скачет впереди всех, – это Халльдор, новый хёвдинг Хова, а тот, в зеленом плаще, его друг, Торфинн сын Торда, который только что вернулся в родные края из дальних стран, куда он плавал купцом. Его мать приходится сестрой Снорри сыну Торбранда, а по отцовской линии род его в Исландии столь силен и могущественен, что таких еще поискать. И он, и Халльдор ведут свой род от Рагнара Кожаные Штаны.
   Что до Халльдора из Хова, то Гудрид бросилась в глаза его черная, как уголь, окладистая борода, выделяющаяся на фоне красной одежды. И юный родич Халльдора, Торфинн, посмотрел, в свою очередь, на Гудрид, и глаза их встретились. Лицо юноши было худощавым, потемневшим от загара, он был широкоплечим, а взгляд серьезных синих глаз из-под нависающих бровей был внимательным, изучающим, словно он хотел угадать, кто такая Гудрид и что она таит в себе.