Страница:
Вначале все шло спокойно. Но вот пронеслась парочка «мессеров», вслед за ними – четверка. Я дал очередь, четверка ушла вниз, где был Кирилюк и его ведомые, тот сразу же устремился за ней.
– Керим, отставить! Это приманка! – передал я по радио, увидев вдали многочисленные точки – сюда шла армада «фоккеров».
И тут взволнованно закричал Ковалев:
– «Мессеры», «мессеры»!
Я ничего не успел ему ответить, смотрю – он уже ввязался в бой, стал пристраиваться в хвост «мессершмитту», тянуться за ним. Калашонок видит: все выходит неладно, их пару враг уводит в сторону, а сделать ничего не может – командир есть командир.
Ковалев, еще не догнав «мессер», кричит:
– Атакую, прикрой!
Где Ковалев – неизвестно, ушел куда-то в сторону, клюнул на приманку.
Наша шестерка вынуждена встретить грудью в несколько раз превосходящую нас группу «фоккеров» и «мессеров». Ребята дерутся смело. Кирилюк поджигает «мессер», от чьей-то меткой очереди задымил «фоккер», а у меня не выходят из головы Ковалев и Калашонок. Где они, что с ними?
А попали они в ловушку. Пока гнались за одним фашистом, их атаковали сзади два других. Калашонок стал отбиваться, а на Ковалева в это время набросилась еще одна пара. Ее увидел ведомый, крикнул:
– Коваль, сзади «мессер»!
А тот и ухом не ведет – стреляет по «своему» фашисту, который, поняв, видимо, с кем имеет дело, просто-напросто играет с ним в кошки-мышки.
Стреляет Ковалев, а сзади к нему тихо, без огня, подкрадывается коварный фашист. Еще мгновение – и сразит командира. Верный Калашонок молнией устремляется к ведущему и, не имея возможности атаковать врага, становится между ним и машиной Ковалева, весь заряд «мессершмитта» принимает на себя. Его «ястребок» заштопорил, пошел к земле. Ковалев, не разобравшись в чем дело, закричал:
– Сбил, сби-и-ил!
А раненый Калашонок с большим трудом поставил машину «в горизонт», как говорят летчики, и поковылял домой.
Ковалев осмотрелся – нет ведомого. Бросился его искать, нашел, пристроился. Они пошли на свой аэродром. С пулей в правом бедре, истекая кровью, Калаш кое-как приземлился. Когда мы вернулись, его уже увозила санитарная машина. Вечером навестили Василия, узнали все подробности их злополучного боя, вызвавшего у нас много раздумий.
: Все, что случилось с Ковалевым, даже отдаленно не напоминало мне действия наших ребят в Адлере. Они были зелеными, неопытными, легко увлекающимися. Но и тогда уже больше всего боялись допустить, чтобы кто-то из-за них пострадал. Они всегда думали о тех, кто был рядом.
Как же мог такой бывалый летчик-инспектор забыть об этом? Объяснение найти было трудно.
Зато в действиях Калашонка узнавалась хватка наших лучших летчиков. Вот уж молодчина – не думал о себе, бросился на выручку ведущему. Не впервые он так поступает. Он много раз был ранен, когда прикрывал еще майора Краснова. Но тогда было совсем иное дело: оба мастера воздушного боя стоили друг друга.
Слава летчику-истребителю дается не легко. Видимо, Николай Ковалев сразу и окончательно убедился в этом. Он ушел от нас, и больше мы его не видели. Человек признал свою слабость, это, как известно, тоже требует мужества. Мы надолго лишились Калашонка. Но не испытывали зла к Ковалеву. Так уж несуразно все получилось у него…
К нам в Кишкунлапхазу прибыл новый заместитель командира дивизии – бывший командир 866-го полка подполковник Степан Никифорович Кузин.
Мы сразу– заметили в нем много общего с Онуфриенко: такой же простой, доступный, человечный, любит побалагурить, но умеет и делу научить.
Во время беседы со мной о том о сем подполковник Кузин вдруг спохватился:
– Да, чуть не забыл, тебе привет передавал Саша Колдунов. Кстати, на его счету уже двадцать девять сбитых. А у тебя сколько?
– Двадцать семь…
– Вот видишь, отстаешь… Подтягивайся, к следующему моему приезду должен обогнать Александра…
Разговор закончился, но в душе моей вспыхнула искра соперничества. Мне захотелось к новому приезду Кузина иметь больший счет, чем у Колдунова.
Через неделю подполковник Кузин снова появляется у нас:
– Как дела, Скоморох?
– Двадцать девять сбил-догнал Колдунова.
– Эге, у него уже тридцать три…
Такие разговоры вел он и с Колдуновым, как бы вызывая нас на соревнование. И постепенно так «завел» нас, что мы стали ревностно следить за боевыми успехами друг друга, что невольно подтягивало, мобилизовывало.
Может быть, этим и объясняется тот любопытный факт, что к концу войны на счету каждого из нас будет ровно по 46 лично сбитых фашистских самолетов.
В конце декабря развернулись ожесточенные бои за Эстергом. На этом направлении действовал и 4-й механизированный корпус генерала В. И. Жданова. В районе Бички продвижение корпуса затормозилось. Меня с Филипповым послали на разведку. Погода пасмурная. Местность под нами разнородная – лощины, овраги, лесистые взгорья.
Мы подошли к переднему краю, связались с КП корпуса. В ответ слышим:
– Скоморох, Скоморох, я – Жданов, пройдись в глубину немецкой обороны, посмотри, что там.
А мы с Филипповым тем временем обнаружили в лощинах немецкие танки.
– Я – Скоморох, впереди вас, километрах в трех, – вражеские танки.
– Много их?
– Более двадцати в одном месте, столько же в другом да около пятидесяти пушек.
– Вас понял. – Но в голосе нет прежней твердости: неужели сомневается в достоверности донесения?
Решили с Филипповым пройтись на бреющем. По нас дали дружный залп вражеские зенитчики. Ну какие могут быть тут сомнения?
В это время слышу по радио голос генерала Толстикова:
– Скоморох, следуйте на аэродром, заправьте баки и повторите все сначала.
Через некоторое время мы снова были над тем же местом. Уже наступило утро, и стали видны как на ладони танки, орудия и другая боевая техника. Все – в боевой готовности.
Доложил Толстикову.
– Штурмуйте артиллерию! – последовал приказ.
Мы устремились вниз, но гитлеровцы успели дать мощный залп по нашим войскам. Это разозлило меня и Филиппова, мы один за другим произвели три захода, обрушив на головы врага весь наш боезапас.
Снова слышим голос Толстикова:
– Скоморох, сможете навести штурмовиков?
Скосил глаз на топливомер – стрелка приближается к нулю.
– Я – Скоморох, горючего маловато.
– Постарайтесь помочь штурмовикам.
И тут слышу голос Георгия Ковалева:
– Я – «Лев-3», скоро будем.
Мы встретили их, навели на цели и кое-как успели добраться домой. В баках моего истребителя бензин закончился на выравнивании.
Штурмовики прекрасно справились со своим делом, помогли механизированному корпусу обойти вражескую группировку с флангов и разгромить ее.
Когда мы с Филипповым вылетели в третий раз и прошлись над теми же лощинами – увидели настоящее кладбище разбитой боевой техники.
Генерал В. И. Жданов, знавший меня еще с той поры, когда на выручку мне пришел Онуфриенко, поблагодарил нас с Филипповым. После войны мы встречались с ним много раз. И всегда генерал Жданов, обращаясь ко мне, говорил «Скоморох», это напоминало ему, да и мне, дни нашего боевого взаимодействия в годину грозных испытаний.
…С напряженными боями войска 3-го Украинского фронта вышли к Дунаю севернее и северо-западнее Будапешта, это привело к окружению 188-тысячной группировки фашистских войск. Венгерское правительство во главе с Ф. Салаши, прячась от своего народа, перебралось в Австрию.
Советское командование, стремясь избежать кровопролития и предотвратить разрушение Будапешта, 29 декабря направило в расположение окруженных вражеских войск парламентеров – капитанов И. А. Остапенко и Миклоша Штейнмеца.
Гитлеровские изверги совершили гнусный акт – расстреляли обоих парламентеров. Еще ничего не зная об атом преступлении, летчики нашего корпуса старшие лейтенанты Н. Шмелев и П. Орлов пять раз прошли на бреющем над городом, сбросив около полутора миллионов листовок, в которых были изложены условия капитуляции.
Враг не внял разумным предложениям нашего командования. Он не терял надежды вырваться из окружения. Гитлер планировал контрудары, чтобы спасти попавшую в западню группировку.
Всем было ясно: Будапешт придется брать штурмом.
Приближающийся новый, 1945 год предвещал нам жестокие и упорные бои.
В связи со злодейским убийством фашистами советских парламентеров во всех частях, в том числе и авиационных, состоялись митинги. У нас митинг открыл замполит майор А. Резников. Говорил он страстно и убежденно, каждое его слово глубоко западало в наши сердца. Авраам Иосифович пользовался большим авторитетом, к нему все охотно шли для решения различных вопросов и выслушивали советы, которые высоко ценили. Наш замполит был воплощением честности, скромности и душевности.
Под стать ему был и секретарь комсомольской организации полка младший лейтенант Виктор Соколов, умевший и личным примером, и словом зажигать сердца не только молодежи, но и всех авиаторов.
– Земля Венгрии станет могилой для многих фашистских стервятников, – сказал на митинге Виктор Кирилюк.
Через день – Новый год. На фронте наступило затишье. Почему-то меня снова потянуло к старому кузнецу-мадьяру. Мы здесь все еще мало общались с местным населением, а очень хотелось почувствовать, как оно настроено, чем дышит. Кузнец как-никак уже мой знакомый. А знакомых, как известно, поздравляют с Новым годом. С этим я и отправился в кузницу, из которой по-прежнему доносились звонкие удары молота.
Когда я вошел в мрачноватое, черное от сажи помещение, пожилой мадьяр ритмично расклепывал прут, который держал клещами черноволосый мальчуган.
– С Новым годом, с новым счастьем! – сказал я громко, переступив порог.
Увидев меня, оба заулыбались, прекратили работу, вытерли о фартуки руки, пошли навстречу. Стало ясно, что о нашем предыдущем визите был в семье разговор, моему появлению рады.
– Спасибо. Будем знакомы, – протянул руку кузнец. – Шандор Далаши, а это, – он показал на мальчишку, – мой внук Ласло.
Шандор предложил мне присесть на скамеечку. Мы закурили.
– Скоро конец Гитлеру? – спросил он.
– Думаем, все кончится в наступающем году…
– И больше это не вернется?
– Как же оно может вернуться?
– Да вот вы разобьете Гитлера, а потом домой уйдете, а фашизм снова голову поднимет. Вы – далеко, а нам что делать? Наш народ напуган. Выжидает. Я вот тоже был в свое время среди поднявших революцию чепельских рабочих. Маркса и Ленина читал. Тогда и русскому немного научился – нужной литературы на нашем языке почти не было. А вот потом нас всех в такие тиски зажали, что мы и жизни рады не были. Особенно хортисты лютовали. Вот с тех пор и живем с оглядкой.
Я понял: это исповедь. Долго и терпеливо ждал старый мадьяр этой минуты, чтобы наконец высказать то, что тревожило, терзало его душу.
Почувствовав в нем товарища по духу, по настроению, я крепко сжал его руку:
– Друг мой Шандор, можете ходить с высоко поднятой головой – фашизм не вернется.
Старик сделал глубокую затяжку, задумался. Я заглянул в угол, где примостился мальчишка, заметил, что он читает какую-то книгу. Меня очень заинтересовало: какую? Поднялся, пошел к нему, потрепал за волосы, взял в руки книгу. И прямо-таки обомлел: Николай Островский! Не поверил своим глазам, открыл титульный Лист. «Как закалялась сталь»? Неужели?! Лихорадочно листаю страницы, нахожу в тексте дорогое, родное имя: Павка Корчагин.
У меня, видимо, был такой взволнованный вид, что мальчик испугался: он-то еще не все понимал. Подошел Шандор, заулыбался:
– Это очень редкая книга. Она еще до войны у нас появилась. Издана в СССР на венгерском языке. Появилась тайно – хортисты любого могли расстрелять за нее. Мне удалось раздобыть. Прочел и спрятал. И только недавно вот извлек ее на свет – пусть внук читает.
Мы с Шандором пристально посмотрели друг другу в глаза и прочли одно и то же: фашизму не бывать на венгерской земле!
А я порадовался поразительной судьбе книги Николая Островского. Второй раз встречаюсь с этим удивительным советским писателем и второй раз вижу, как становится властителем дум Павка Корчагин и влияет на ход различных событий. Мне вспомнился Адлер, и вот теперь – внук мадьяра-кузнеца… А сколько тысяч и тысяч таких же других, о которых мне ничего не известно. Невозможно переоценить то, что сделал для людей Николай Островский своей жизнью, своей книгой.
Долго-долго находился я под впечатлением нахлынувший чувств в дымной кузнице старого революционера-мадьяра. А после войны, посетив Дом-музей Николай Островского в Сочи, узнал, что Мате Залка был первым венгром, с которым еще в 1934 году познакомился автор волнующих книг «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей». А за два года до этого оба «встретились» на страницах журнала «Молодая гвардия», в котором публиковались первая часть «Как закалялась сталь» и роман Мате Залки «Кометы возвращаются». Точно так же, как в образе Павки Корчагина узнавался сам Островский, в образе командира кавалерийского полка интернационалистов Виктора Гара угадывался Мате Залка – участник испанских событий, под именем генерала Лукача командовавший Двенадцатой интернациональной бригадой. В то время, когда Мате Залка сражался в Испании, в хортистскую Венгрию начал тайно проникать Павка Корчагин, с которым так неожиданно свела меня судьба в кузнице Шандора. Я очень жалел, что не попросил тогда у Шандора книгу – она стала бы уникальным экспонатом в Доме-музее любимого всеми советского писателя.
Вот какое необычное событие сопутствовало мне в предпоследний день уходящего 1944 года. Событие волнующее, незабываемое, по-своему знаменательное.
…Еще один год войны уходил. Встретил я его на Днепре Славутиче, а расстаюсь с ним на Дунае. Еще двенадцать невероятно трудных фронтовых месяцев остались позади. На моем счету более тридцати сбитых фашистских самолетов. Я стал старше еще на год, но повзрослел на много лет. Окончательно ушли в прошлое переживания и все страхи перед опасностью. На смену им пришли точный расчет, выдержка, хладнокровие. Все повадки врага хорошо изучены, приемы и методы воздушного боя до тонкостей отработаны и освоены. Правда, каждая новая схватка по-прежнему оставалась для нас непрочитанной книгой, но тем не менее, имея за плечами большой фронтовой опыт летчика-истребителя, можно было рассчитывать на исход поединка в свою пользу.
Подобное можно было сказать о большинстве летчиков полка. В ночь под новый, 1945 год мы собрались в летной столовой, и я впервые за долгое время смог в спокойной обстановке посмотреть на наших ребят. И тут только заметил: у одного преждевременно поседели виски, у другого упрямая складка на лбу появилась, у третьего на лице не свойственное ему ранее жестокое выражение…
А в глазах у всех – огоньки сознания своей силы, решимость сокрушить любого врага.
Вот только жаль, не было за общим столом Василия Калашонка и Бориса Кислякова. Первый только что попал в госпиталь, второй уже вышел из него, но находился в доме отдыха для выздоравливающих. Фашисты не дадут ему пробыть там положенное время, придется Борису досрочно явиться в полк и с еще не совсем зажившей раной приступить к боевой работе.
Новогодний вечер открыл Григорий Онуфриенко.
Статный, подтянутый, тщательно выбритый, весь праздничный, сияющий, наш командир предложил первый тост за наших отцов и матерей, за жен и детей, за любимых невест, которые ждут нашего возвращения с победой.
Вслушиваясь в эти слова, я мысленно побывал на Волге, заглянул в Астрахань, Саратов, в родное село Лапоть, увидел родителей, сестру, Машу. Как давно мы расстались с Машей! В моей памяти даже стали стираться черты ее лица, И только в душе сохранялся, жил, все больше разгорался зажженный ею огонь любви и надежды.
Полковой вечер был недолгим. Вспоминали свою довоенную жизнь, все этапы пройденного нами пути, помянули погибших друзей и товарищей.
Вася Гриценюк, как всегда, пел о Волге и Днепре, о землянке и дивчине-красе… Мы слушали его затаив дыхание, и каждый думал о своем – самом дорогом и сокровенном…
Глава XII
– Керим, отставить! Это приманка! – передал я по радио, увидев вдали многочисленные точки – сюда шла армада «фоккеров».
И тут взволнованно закричал Ковалев:
– «Мессеры», «мессеры»!
Я ничего не успел ему ответить, смотрю – он уже ввязался в бой, стал пристраиваться в хвост «мессершмитту», тянуться за ним. Калашонок видит: все выходит неладно, их пару враг уводит в сторону, а сделать ничего не может – командир есть командир.
Ковалев, еще не догнав «мессер», кричит:
– Атакую, прикрой!
Где Ковалев – неизвестно, ушел куда-то в сторону, клюнул на приманку.
Наша шестерка вынуждена встретить грудью в несколько раз превосходящую нас группу «фоккеров» и «мессеров». Ребята дерутся смело. Кирилюк поджигает «мессер», от чьей-то меткой очереди задымил «фоккер», а у меня не выходят из головы Ковалев и Калашонок. Где они, что с ними?
А попали они в ловушку. Пока гнались за одним фашистом, их атаковали сзади два других. Калашонок стал отбиваться, а на Ковалева в это время набросилась еще одна пара. Ее увидел ведомый, крикнул:
– Коваль, сзади «мессер»!
А тот и ухом не ведет – стреляет по «своему» фашисту, который, поняв, видимо, с кем имеет дело, просто-напросто играет с ним в кошки-мышки.
Стреляет Ковалев, а сзади к нему тихо, без огня, подкрадывается коварный фашист. Еще мгновение – и сразит командира. Верный Калашонок молнией устремляется к ведущему и, не имея возможности атаковать врага, становится между ним и машиной Ковалева, весь заряд «мессершмитта» принимает на себя. Его «ястребок» заштопорил, пошел к земле. Ковалев, не разобравшись в чем дело, закричал:
– Сбил, сби-и-ил!
А раненый Калашонок с большим трудом поставил машину «в горизонт», как говорят летчики, и поковылял домой.
Ковалев осмотрелся – нет ведомого. Бросился его искать, нашел, пристроился. Они пошли на свой аэродром. С пулей в правом бедре, истекая кровью, Калаш кое-как приземлился. Когда мы вернулись, его уже увозила санитарная машина. Вечером навестили Василия, узнали все подробности их злополучного боя, вызвавшего у нас много раздумий.
: Все, что случилось с Ковалевым, даже отдаленно не напоминало мне действия наших ребят в Адлере. Они были зелеными, неопытными, легко увлекающимися. Но и тогда уже больше всего боялись допустить, чтобы кто-то из-за них пострадал. Они всегда думали о тех, кто был рядом.
Как же мог такой бывалый летчик-инспектор забыть об этом? Объяснение найти было трудно.
Зато в действиях Калашонка узнавалась хватка наших лучших летчиков. Вот уж молодчина – не думал о себе, бросился на выручку ведущему. Не впервые он так поступает. Он много раз был ранен, когда прикрывал еще майора Краснова. Но тогда было совсем иное дело: оба мастера воздушного боя стоили друг друга.
Слава летчику-истребителю дается не легко. Видимо, Николай Ковалев сразу и окончательно убедился в этом. Он ушел от нас, и больше мы его не видели. Человек признал свою слабость, это, как известно, тоже требует мужества. Мы надолго лишились Калашонка. Но не испытывали зла к Ковалеву. Так уж несуразно все получилось у него…
К нам в Кишкунлапхазу прибыл новый заместитель командира дивизии – бывший командир 866-го полка подполковник Степан Никифорович Кузин.
Мы сразу– заметили в нем много общего с Онуфриенко: такой же простой, доступный, человечный, любит побалагурить, но умеет и делу научить.
Во время беседы со мной о том о сем подполковник Кузин вдруг спохватился:
– Да, чуть не забыл, тебе привет передавал Саша Колдунов. Кстати, на его счету уже двадцать девять сбитых. А у тебя сколько?
– Двадцать семь…
– Вот видишь, отстаешь… Подтягивайся, к следующему моему приезду должен обогнать Александра…
Разговор закончился, но в душе моей вспыхнула искра соперничества. Мне захотелось к новому приезду Кузина иметь больший счет, чем у Колдунова.
Через неделю подполковник Кузин снова появляется у нас:
– Как дела, Скоморох?
– Двадцать девять сбил-догнал Колдунова.
– Эге, у него уже тридцать три…
Такие разговоры вел он и с Колдуновым, как бы вызывая нас на соревнование. И постепенно так «завел» нас, что мы стали ревностно следить за боевыми успехами друг друга, что невольно подтягивало, мобилизовывало.
Может быть, этим и объясняется тот любопытный факт, что к концу войны на счету каждого из нас будет ровно по 46 лично сбитых фашистских самолетов.
В конце декабря развернулись ожесточенные бои за Эстергом. На этом направлении действовал и 4-й механизированный корпус генерала В. И. Жданова. В районе Бички продвижение корпуса затормозилось. Меня с Филипповым послали на разведку. Погода пасмурная. Местность под нами разнородная – лощины, овраги, лесистые взгорья.
Мы подошли к переднему краю, связались с КП корпуса. В ответ слышим:
– Скоморох, Скоморох, я – Жданов, пройдись в глубину немецкой обороны, посмотри, что там.
А мы с Филипповым тем временем обнаружили в лощинах немецкие танки.
– Я – Скоморох, впереди вас, километрах в трех, – вражеские танки.
– Много их?
– Более двадцати в одном месте, столько же в другом да около пятидесяти пушек.
– Вас понял. – Но в голосе нет прежней твердости: неужели сомневается в достоверности донесения?
Решили с Филипповым пройтись на бреющем. По нас дали дружный залп вражеские зенитчики. Ну какие могут быть тут сомнения?
В это время слышу по радио голос генерала Толстикова:
– Скоморох, следуйте на аэродром, заправьте баки и повторите все сначала.
Через некоторое время мы снова были над тем же местом. Уже наступило утро, и стали видны как на ладони танки, орудия и другая боевая техника. Все – в боевой готовности.
Доложил Толстикову.
– Штурмуйте артиллерию! – последовал приказ.
Мы устремились вниз, но гитлеровцы успели дать мощный залп по нашим войскам. Это разозлило меня и Филиппова, мы один за другим произвели три захода, обрушив на головы врага весь наш боезапас.
Снова слышим голос Толстикова:
– Скоморох, сможете навести штурмовиков?
Скосил глаз на топливомер – стрелка приближается к нулю.
– Я – Скоморох, горючего маловато.
– Постарайтесь помочь штурмовикам.
И тут слышу голос Георгия Ковалева:
– Я – «Лев-3», скоро будем.
Мы встретили их, навели на цели и кое-как успели добраться домой. В баках моего истребителя бензин закончился на выравнивании.
Штурмовики прекрасно справились со своим делом, помогли механизированному корпусу обойти вражескую группировку с флангов и разгромить ее.
Когда мы с Филипповым вылетели в третий раз и прошлись над теми же лощинами – увидели настоящее кладбище разбитой боевой техники.
Генерал В. И. Жданов, знавший меня еще с той поры, когда на выручку мне пришел Онуфриенко, поблагодарил нас с Филипповым. После войны мы встречались с ним много раз. И всегда генерал Жданов, обращаясь ко мне, говорил «Скоморох», это напоминало ему, да и мне, дни нашего боевого взаимодействия в годину грозных испытаний.
…С напряженными боями войска 3-го Украинского фронта вышли к Дунаю севернее и северо-западнее Будапешта, это привело к окружению 188-тысячной группировки фашистских войск. Венгерское правительство во главе с Ф. Салаши, прячась от своего народа, перебралось в Австрию.
Советское командование, стремясь избежать кровопролития и предотвратить разрушение Будапешта, 29 декабря направило в расположение окруженных вражеских войск парламентеров – капитанов И. А. Остапенко и Миклоша Штейнмеца.
Гитлеровские изверги совершили гнусный акт – расстреляли обоих парламентеров. Еще ничего не зная об атом преступлении, летчики нашего корпуса старшие лейтенанты Н. Шмелев и П. Орлов пять раз прошли на бреющем над городом, сбросив около полутора миллионов листовок, в которых были изложены условия капитуляции.
Враг не внял разумным предложениям нашего командования. Он не терял надежды вырваться из окружения. Гитлер планировал контрудары, чтобы спасти попавшую в западню группировку.
Всем было ясно: Будапешт придется брать штурмом.
Приближающийся новый, 1945 год предвещал нам жестокие и упорные бои.
В связи со злодейским убийством фашистами советских парламентеров во всех частях, в том числе и авиационных, состоялись митинги. У нас митинг открыл замполит майор А. Резников. Говорил он страстно и убежденно, каждое его слово глубоко западало в наши сердца. Авраам Иосифович пользовался большим авторитетом, к нему все охотно шли для решения различных вопросов и выслушивали советы, которые высоко ценили. Наш замполит был воплощением честности, скромности и душевности.
Под стать ему был и секретарь комсомольской организации полка младший лейтенант Виктор Соколов, умевший и личным примером, и словом зажигать сердца не только молодежи, но и всех авиаторов.
– Земля Венгрии станет могилой для многих фашистских стервятников, – сказал на митинге Виктор Кирилюк.
Через день – Новый год. На фронте наступило затишье. Почему-то меня снова потянуло к старому кузнецу-мадьяру. Мы здесь все еще мало общались с местным населением, а очень хотелось почувствовать, как оно настроено, чем дышит. Кузнец как-никак уже мой знакомый. А знакомых, как известно, поздравляют с Новым годом. С этим я и отправился в кузницу, из которой по-прежнему доносились звонкие удары молота.
Когда я вошел в мрачноватое, черное от сажи помещение, пожилой мадьяр ритмично расклепывал прут, который держал клещами черноволосый мальчуган.
– С Новым годом, с новым счастьем! – сказал я громко, переступив порог.
Увидев меня, оба заулыбались, прекратили работу, вытерли о фартуки руки, пошли навстречу. Стало ясно, что о нашем предыдущем визите был в семье разговор, моему появлению рады.
– Спасибо. Будем знакомы, – протянул руку кузнец. – Шандор Далаши, а это, – он показал на мальчишку, – мой внук Ласло.
Шандор предложил мне присесть на скамеечку. Мы закурили.
– Скоро конец Гитлеру? – спросил он.
– Думаем, все кончится в наступающем году…
– И больше это не вернется?
– Как же оно может вернуться?
– Да вот вы разобьете Гитлера, а потом домой уйдете, а фашизм снова голову поднимет. Вы – далеко, а нам что делать? Наш народ напуган. Выжидает. Я вот тоже был в свое время среди поднявших революцию чепельских рабочих. Маркса и Ленина читал. Тогда и русскому немного научился – нужной литературы на нашем языке почти не было. А вот потом нас всех в такие тиски зажали, что мы и жизни рады не были. Особенно хортисты лютовали. Вот с тех пор и живем с оглядкой.
Я понял: это исповедь. Долго и терпеливо ждал старый мадьяр этой минуты, чтобы наконец высказать то, что тревожило, терзало его душу.
Почувствовав в нем товарища по духу, по настроению, я крепко сжал его руку:
– Друг мой Шандор, можете ходить с высоко поднятой головой – фашизм не вернется.
Старик сделал глубокую затяжку, задумался. Я заглянул в угол, где примостился мальчишка, заметил, что он читает какую-то книгу. Меня очень заинтересовало: какую? Поднялся, пошел к нему, потрепал за волосы, взял в руки книгу. И прямо-таки обомлел: Николай Островский! Не поверил своим глазам, открыл титульный Лист. «Как закалялась сталь»? Неужели?! Лихорадочно листаю страницы, нахожу в тексте дорогое, родное имя: Павка Корчагин.
У меня, видимо, был такой взволнованный вид, что мальчик испугался: он-то еще не все понимал. Подошел Шандор, заулыбался:
– Это очень редкая книга. Она еще до войны у нас появилась. Издана в СССР на венгерском языке. Появилась тайно – хортисты любого могли расстрелять за нее. Мне удалось раздобыть. Прочел и спрятал. И только недавно вот извлек ее на свет – пусть внук читает.
Мы с Шандором пристально посмотрели друг другу в глаза и прочли одно и то же: фашизму не бывать на венгерской земле!
А я порадовался поразительной судьбе книги Николая Островского. Второй раз встречаюсь с этим удивительным советским писателем и второй раз вижу, как становится властителем дум Павка Корчагин и влияет на ход различных событий. Мне вспомнился Адлер, и вот теперь – внук мадьяра-кузнеца… А сколько тысяч и тысяч таких же других, о которых мне ничего не известно. Невозможно переоценить то, что сделал для людей Николай Островский своей жизнью, своей книгой.
Долго-долго находился я под впечатлением нахлынувший чувств в дымной кузнице старого революционера-мадьяра. А после войны, посетив Дом-музей Николай Островского в Сочи, узнал, что Мате Залка был первым венгром, с которым еще в 1934 году познакомился автор волнующих книг «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей». А за два года до этого оба «встретились» на страницах журнала «Молодая гвардия», в котором публиковались первая часть «Как закалялась сталь» и роман Мате Залки «Кометы возвращаются». Точно так же, как в образе Павки Корчагина узнавался сам Островский, в образе командира кавалерийского полка интернационалистов Виктора Гара угадывался Мате Залка – участник испанских событий, под именем генерала Лукача командовавший Двенадцатой интернациональной бригадой. В то время, когда Мате Залка сражался в Испании, в хортистскую Венгрию начал тайно проникать Павка Корчагин, с которым так неожиданно свела меня судьба в кузнице Шандора. Я очень жалел, что не попросил тогда у Шандора книгу – она стала бы уникальным экспонатом в Доме-музее любимого всеми советского писателя.
Вот какое необычное событие сопутствовало мне в предпоследний день уходящего 1944 года. Событие волнующее, незабываемое, по-своему знаменательное.
…Еще один год войны уходил. Встретил я его на Днепре Славутиче, а расстаюсь с ним на Дунае. Еще двенадцать невероятно трудных фронтовых месяцев остались позади. На моем счету более тридцати сбитых фашистских самолетов. Я стал старше еще на год, но повзрослел на много лет. Окончательно ушли в прошлое переживания и все страхи перед опасностью. На смену им пришли точный расчет, выдержка, хладнокровие. Все повадки врага хорошо изучены, приемы и методы воздушного боя до тонкостей отработаны и освоены. Правда, каждая новая схватка по-прежнему оставалась для нас непрочитанной книгой, но тем не менее, имея за плечами большой фронтовой опыт летчика-истребителя, можно было рассчитывать на исход поединка в свою пользу.
Подобное можно было сказать о большинстве летчиков полка. В ночь под новый, 1945 год мы собрались в летной столовой, и я впервые за долгое время смог в спокойной обстановке посмотреть на наших ребят. И тут только заметил: у одного преждевременно поседели виски, у другого упрямая складка на лбу появилась, у третьего на лице не свойственное ему ранее жестокое выражение…
А в глазах у всех – огоньки сознания своей силы, решимость сокрушить любого врага.
Вот только жаль, не было за общим столом Василия Калашонка и Бориса Кислякова. Первый только что попал в госпиталь, второй уже вышел из него, но находился в доме отдыха для выздоравливающих. Фашисты не дадут ему пробыть там положенное время, придется Борису досрочно явиться в полк и с еще не совсем зажившей раной приступить к боевой работе.
Новогодний вечер открыл Григорий Онуфриенко.
Статный, подтянутый, тщательно выбритый, весь праздничный, сияющий, наш командир предложил первый тост за наших отцов и матерей, за жен и детей, за любимых невест, которые ждут нашего возвращения с победой.
Вслушиваясь в эти слова, я мысленно побывал на Волге, заглянул в Астрахань, Саратов, в родное село Лапоть, увидел родителей, сестру, Машу. Как давно мы расстались с Машей! В моей памяти даже стали стираться черты ее лица, И только в душе сохранялся, жил, все больше разгорался зажженный ею огонь любви и надежды.
Полковой вечер был недолгим. Вспоминали свою довоенную жизнь, все этапы пройденного нами пути, помянули погибших друзей и товарищей.
Вася Гриценюк, как всегда, пел о Волге и Днепре, о землянке и дивчине-красе… Мы слушали его затаив дыхание, и каждый думал о своем – самом дорогом и сокровенном…
Глава XII
Над Будапештом
Занималась заря первого дня нового, 1945 года.
Вместе с нею вставали на битву пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики – поднимался весь 3-й Украинский фронт.
Окруженный в столице Венгрии враг отказался капитулировать.
И вот – сигнал на вылет. Шестеркой выруливаем, дружно стартуем. Мы сопровождаем группы Ил-2 в район Будапешта и ведем разведку противника.
С высоты орлиного полета рассматриваю этот живописный, своеобразный по своей архитектуре город. Узкие улицы, широкие магистрали, трамвайные перекрестки… На площадях многочисленные памятники… Мосты через широкий, но далеко не голубой в эту пору Дунай.
Грозно несутся штурмовики. Приказано без крайней необходимости не делать новых разрушений в городе. Можно уничтожать только вражескую технику и живую силу, а в условиях большого города это далеко не простое дело.
Штурмовикам удалось обнаружить на одной из широких магистралей фашистскую автоколонну. Они подожгли несколько машин. Мы, став в вираж, тщательно следили за воздухом. Ни одного немецкого самолета не появилось. Когда «илы» закончили свое дело, мы, оставив пару вверху, четверкой прошлись на малой высоте вдоль пылающей колонны.
Вместе с нами на прикрытие войск западнее Будапешта ходила четверка под командованием Миши Куклина. Она успешно выполнила задание, вернулась без потерь.
Первый день нового года прошел для нас, летчиков, благополучно. Но это благополучие таило в себе взрывную силу. В ночь на 2 января гитлеровцы, стремясь вырвать из окружения группировку своих войск, предприняли мощный удар из района юго-восточнее Комарно, еще через пять суток ударили из района севернее Секешфехервара, а в середине января попытались пробиться к своим окруженным войскам южнее этого города.
Мы в те дни не покидали кабин своих истребителей. Сейчас, просматривая журнал боевых действий 31-го полка, я поражаюсь количеству боевых вылетов и разнообразию задач. И каждый раз, листая этот журнал, невольно задерживаю взгляд на первой странице: «2.1.1945 г. 12.45 – 13.40 4 Ла-5 Кравцов (младшие лейтенанты Цыкин, Попов, Калинин). Сопровождение Ил-2 в район Будапешта. Группу Ил-2 атаковали четыре пары ФВ-190. Сбили: младший лейтенант Попов – один ФВ-190, младший лейтенант Калинин – один ФВ-190, майор Кравцов – Ме-109 и ФВ-190.
Майор Кравцов с боевого задания не вернулся».
с боевого задания не вернулся… Что это значит? Погиб? Попал в плен? Где-нибудь раненным пробирается к своим? Нет ничего хуже неизвестности. Она всегда мучительна.
Возвращение Цыкина, Попова, Калинина без своего командира – исключительно скромного, честного человека, незаурядного бойца – было для нас ударом.
Два дня мы ничего не знали о судьбе Дмитрия. И только на третий пришло сообщение, что его в крайне тяжелом состоянии подобрали пехотинцы и отправили в госпиталь.
Жив! Эта новость очень обрадовала нас. Жив, – значит, вернется в полк, полетает еще с нами. А пока что эскадрилью возглавил его заместитель Олег Смирнов.
Вскоре нам стали известны и подробности боя. После того как Дмитрий Кравцов сбил одного «фоккера», обстановка сложилась так, что ему пришлось драться сразу с шестью «мессерами». Одного он сразил, остальные набросились и подбили его.
На счету у Дмитрия Кравцова пятнадцать уничтоженных стервятников. За исключительное мужество, проявленное в воздушных боях, он удостоен звания Героя Советского Союза.
Пять «мессеров» расправились с нашим прекрасным летчиком и товарищем Дмитрием Кравцовым – это еще более ожесточило нас. Петр Якубовский сбил два самолета, Миша Куклин, Юра Бутенко – по одному. 4 января Иваном Филипповым, Анатолием Улитиным, Михаилом Савченко, Алексеем Артемовым уничтожено шесть стервятников. Мы жгли много вражеской боевой техники и на земле.
Гитлеровцы, стремясь достичь своей цели, не останавливались ни перед чем. За пять дней боев ценой огромных потерь им удалось продвинуться на 25-35 километров и занять город Эстергом.
Командование фронта прибегло к экстренным мерам. Одной из них явился массированный налет на передний край противника 244-й бомбардировочной дивизии, которую вел сам командарм – генерал-полковник авиации В. А. Судец. На прикрытие дивизии от каждого истребительного полка была выделена эскадрилья, в том числе и наша. Так мне удалось принять участие в грандиозном налете, который завершился могучим и эффективным бомбовым ударом, дополнившим решительные действия наземных войск. 6 января первый контрудар противника отбит. Но он не успокаивается и через сутки тремя танковыми дивизиями и одной кавалерийской бригадой обрушивается на наши войска и наступает в направлении Замоля.
Снова на земле и в воздухе разгорается битва. В такой напряженный момент выход из строя любого летчика существенно снижал боеспособность полка. А мы уже лишились одного из лучших комэсков – Дмитрия Кравцова. 4 января, когда нам удалось сразить четыре фашистских самолета, упавших прямо на окраине Будапешта, чуть было не пострадал и я. Один подбитый мною вражеский самолет задымил, я решил окончательно прикончить его, устремился за ним, а мои хлопцы вдруг забили тревогу:
– Скоморох, «мессер»!
Бросаю взгляд влево-вправо, осматриваю полусферу, в которой находятся Иван Филиппов и Миша Цыкин, – нигде не вижу противника.
«Почудилось хлопцам, наверное», – подумал про себя и продолжаю сближение.
И тут снова:
– Скоморох, сзади «мессер», «мессер» сзади!
Нажимаю кнопку передатчика:
– Ну что вы раскудахтались…
Сам же на всякий случай оглянулся и увидел «мессера» совсем рядом. Он был так близко, занимал такую выгодную позицию, что ему оставалось лишь открыть огонь. Время, время… Как возрастает ему цена в воздушном бою! Здесь любая секунда – это жизнь или смерть. С молниеносной быстротой меняется обстановка, как при ускоренной киносъемке, где каждый кадр-новая ситуация, иная расстановка сил.
Каждый бой – шахматный поединок, редко заканчивающийся вничью. В «матче» этом участвуют разные фигуры – есть среди них короли, ладьи, пешки. И очень важно быстро разобраться, кто есть кто. Такое умение дается нелегко, вырабатывается в огне сражений, приходит вместе с боевым мастерством.
Вражеский летчик, который преследовал меня, далеко не пешка. И его ход точно рассчитан. Следующий ход за мной. Он должен быть единственным и правильным. В моих руках мощная техника, отличное оружие, в моем распоряжении бескрайний воздушный океан. Разворачивайся, твори, ищи самый нужный, самый эффективный маневр. Но не медли. Сейчас может пригодиться каждый метр высоты, каждый километр скорости, любая выигранная даже сотая доля секунды. Кажется, все, висишь на пределе, но сумеешь воспользоваться даже ничтожным преимуществом – и ход конем. Уже ты навязываешь свою волю врагу.
Итак, комбинация разыгрывается. Я чувствую, как моя машина вписывается в перекрестие прицела «мессера», а в моем прицеле крутится подбитый «мессер». Что делать? Риск?
Как часто нас выручает случай!
Дымящийся впереди «мессер» вдруг начинает уклоняться влево – пытается увернуться от меня: тоже ведь жить хочет. В мгновение ока вписываюсь во внутрь его разворота, даю короткую очередь и скольжением ухожу влево. Выпущенные моим преследователем эрликоны прошли рядом со мною – я не видел их, но почувствовал характерный запах дыма в кабине.
Ход сделан! «Мессер» проскакивает мимо меня, и теперь я хозяин положения. Прицеливаюсь, открываю огонь. И тут вижу, что фашист попадает в «объятия» Филиппова и Цыкина. От них ему не уйти…
После посадки оба подошли ко мне расстроенные, с виноватым видом:
– Понимаешь, командир, мы с шеститысячной высоты увидели этого «мессера», ринулись на него, а в прицел никак не поймаем. А он сближается с тобой. Вот тогда мы и начали бить тревогу.
– Ничего, все закончилось хорошо, а урок есть, – сказал я ребятам. Они очень переволновались из-за меня, и я чувствовал себя неловко…
Половина января позади. Виктор Кирилюк за это время уничтожил одиннадцать вражеских машин, Олег Смирнов довел свой счет до девятнадцати, нескольких летчиков представили к званию Героя Советского Союза. Все это умножило наши силы, придало нам еще больше решительности и самоотверженности.
Мы перебазировались на аэродром Чаквар. Произошло это так быстро, что я даже не успел повидать кузнеца Шандора и попрощаться с ним.
В Чакваре устроились всем летным составом в особняке, хозяин которого бежал с гитлеровцами. Сразу же приступили к боевой работе. Соблюдая маскировку, при любом ветре взлетали на восток, а садились курсом на запад с бреющего полета.
И вот однажды возвращается на аэродром Петр Якубовский и приводит за собой «хвост». Якубовский выпустил шасси и не заметил, что ему грозит опасность. Смотрим – «мессер», не сделав ни единого выстрела, увеличивает обороты, вроде бы собирается уходить. Вот он уже проносится над «лавочкиным». Якубовский увидел его, убрал шасси, бросился вдогонку. «Мессер», уже спасаясь, прижался к самой земле. И тут происходит нечто невероятное. Старший техник-лейтенант Петр Трепашкин хватает трехлинейку, прицеливается – и «мессер» на земле. Он совершает пробежку, застывает на месте. Сразу никто не поверил в столь удачный выстрел. Решили, что гитлеровец прилетел сдаваться. Но оказалось, Трепашкину здорово повезло – пуля перебила бензопровод «мессера», и мотор заглох. Вскоре удивительный случай произошел в одном из штурмовых полков нашего корпуса: из горящего самолета выбросился стрелок, а парашют у него не раскрылся. Так и падали они на землю: впереди самолет, а за ним человек. Казалось, гибель неминуема. Но при ударе самолета о землю стрелка спасла взрывная волна. Мне лично довелось встретиться с этим человеком. Прыжок, конечно, даром ему не обошелся, однако чудо-то все-таки произошло!..
Вместе с нею вставали на битву пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики – поднимался весь 3-й Украинский фронт.
Окруженный в столице Венгрии враг отказался капитулировать.
И вот – сигнал на вылет. Шестеркой выруливаем, дружно стартуем. Мы сопровождаем группы Ил-2 в район Будапешта и ведем разведку противника.
С высоты орлиного полета рассматриваю этот живописный, своеобразный по своей архитектуре город. Узкие улицы, широкие магистрали, трамвайные перекрестки… На площадях многочисленные памятники… Мосты через широкий, но далеко не голубой в эту пору Дунай.
Грозно несутся штурмовики. Приказано без крайней необходимости не делать новых разрушений в городе. Можно уничтожать только вражескую технику и живую силу, а в условиях большого города это далеко не простое дело.
Штурмовикам удалось обнаружить на одной из широких магистралей фашистскую автоколонну. Они подожгли несколько машин. Мы, став в вираж, тщательно следили за воздухом. Ни одного немецкого самолета не появилось. Когда «илы» закончили свое дело, мы, оставив пару вверху, четверкой прошлись на малой высоте вдоль пылающей колонны.
Вместе с нами на прикрытие войск западнее Будапешта ходила четверка под командованием Миши Куклина. Она успешно выполнила задание, вернулась без потерь.
Первый день нового года прошел для нас, летчиков, благополучно. Но это благополучие таило в себе взрывную силу. В ночь на 2 января гитлеровцы, стремясь вырвать из окружения группировку своих войск, предприняли мощный удар из района юго-восточнее Комарно, еще через пять суток ударили из района севернее Секешфехервара, а в середине января попытались пробиться к своим окруженным войскам южнее этого города.
Мы в те дни не покидали кабин своих истребителей. Сейчас, просматривая журнал боевых действий 31-го полка, я поражаюсь количеству боевых вылетов и разнообразию задач. И каждый раз, листая этот журнал, невольно задерживаю взгляд на первой странице: «2.1.1945 г. 12.45 – 13.40 4 Ла-5 Кравцов (младшие лейтенанты Цыкин, Попов, Калинин). Сопровождение Ил-2 в район Будапешта. Группу Ил-2 атаковали четыре пары ФВ-190. Сбили: младший лейтенант Попов – один ФВ-190, младший лейтенант Калинин – один ФВ-190, майор Кравцов – Ме-109 и ФВ-190.
Майор Кравцов с боевого задания не вернулся».
с боевого задания не вернулся… Что это значит? Погиб? Попал в плен? Где-нибудь раненным пробирается к своим? Нет ничего хуже неизвестности. Она всегда мучительна.
Возвращение Цыкина, Попова, Калинина без своего командира – исключительно скромного, честного человека, незаурядного бойца – было для нас ударом.
Два дня мы ничего не знали о судьбе Дмитрия. И только на третий пришло сообщение, что его в крайне тяжелом состоянии подобрали пехотинцы и отправили в госпиталь.
Жив! Эта новость очень обрадовала нас. Жив, – значит, вернется в полк, полетает еще с нами. А пока что эскадрилью возглавил его заместитель Олег Смирнов.
Вскоре нам стали известны и подробности боя. После того как Дмитрий Кравцов сбил одного «фоккера», обстановка сложилась так, что ему пришлось драться сразу с шестью «мессерами». Одного он сразил, остальные набросились и подбили его.
На счету у Дмитрия Кравцова пятнадцать уничтоженных стервятников. За исключительное мужество, проявленное в воздушных боях, он удостоен звания Героя Советского Союза.
Пять «мессеров» расправились с нашим прекрасным летчиком и товарищем Дмитрием Кравцовым – это еще более ожесточило нас. Петр Якубовский сбил два самолета, Миша Куклин, Юра Бутенко – по одному. 4 января Иваном Филипповым, Анатолием Улитиным, Михаилом Савченко, Алексеем Артемовым уничтожено шесть стервятников. Мы жгли много вражеской боевой техники и на земле.
Гитлеровцы, стремясь достичь своей цели, не останавливались ни перед чем. За пять дней боев ценой огромных потерь им удалось продвинуться на 25-35 километров и занять город Эстергом.
Командование фронта прибегло к экстренным мерам. Одной из них явился массированный налет на передний край противника 244-й бомбардировочной дивизии, которую вел сам командарм – генерал-полковник авиации В. А. Судец. На прикрытие дивизии от каждого истребительного полка была выделена эскадрилья, в том числе и наша. Так мне удалось принять участие в грандиозном налете, который завершился могучим и эффективным бомбовым ударом, дополнившим решительные действия наземных войск. 6 января первый контрудар противника отбит. Но он не успокаивается и через сутки тремя танковыми дивизиями и одной кавалерийской бригадой обрушивается на наши войска и наступает в направлении Замоля.
Снова на земле и в воздухе разгорается битва. В такой напряженный момент выход из строя любого летчика существенно снижал боеспособность полка. А мы уже лишились одного из лучших комэсков – Дмитрия Кравцова. 4 января, когда нам удалось сразить четыре фашистских самолета, упавших прямо на окраине Будапешта, чуть было не пострадал и я. Один подбитый мною вражеский самолет задымил, я решил окончательно прикончить его, устремился за ним, а мои хлопцы вдруг забили тревогу:
– Скоморох, «мессер»!
Бросаю взгляд влево-вправо, осматриваю полусферу, в которой находятся Иван Филиппов и Миша Цыкин, – нигде не вижу противника.
«Почудилось хлопцам, наверное», – подумал про себя и продолжаю сближение.
И тут снова:
– Скоморох, сзади «мессер», «мессер» сзади!
Нажимаю кнопку передатчика:
– Ну что вы раскудахтались…
Сам же на всякий случай оглянулся и увидел «мессера» совсем рядом. Он был так близко, занимал такую выгодную позицию, что ему оставалось лишь открыть огонь. Время, время… Как возрастает ему цена в воздушном бою! Здесь любая секунда – это жизнь или смерть. С молниеносной быстротой меняется обстановка, как при ускоренной киносъемке, где каждый кадр-новая ситуация, иная расстановка сил.
Каждый бой – шахматный поединок, редко заканчивающийся вничью. В «матче» этом участвуют разные фигуры – есть среди них короли, ладьи, пешки. И очень важно быстро разобраться, кто есть кто. Такое умение дается нелегко, вырабатывается в огне сражений, приходит вместе с боевым мастерством.
Вражеский летчик, который преследовал меня, далеко не пешка. И его ход точно рассчитан. Следующий ход за мной. Он должен быть единственным и правильным. В моих руках мощная техника, отличное оружие, в моем распоряжении бескрайний воздушный океан. Разворачивайся, твори, ищи самый нужный, самый эффективный маневр. Но не медли. Сейчас может пригодиться каждый метр высоты, каждый километр скорости, любая выигранная даже сотая доля секунды. Кажется, все, висишь на пределе, но сумеешь воспользоваться даже ничтожным преимуществом – и ход конем. Уже ты навязываешь свою волю врагу.
Итак, комбинация разыгрывается. Я чувствую, как моя машина вписывается в перекрестие прицела «мессера», а в моем прицеле крутится подбитый «мессер». Что делать? Риск?
Как часто нас выручает случай!
Дымящийся впереди «мессер» вдруг начинает уклоняться влево – пытается увернуться от меня: тоже ведь жить хочет. В мгновение ока вписываюсь во внутрь его разворота, даю короткую очередь и скольжением ухожу влево. Выпущенные моим преследователем эрликоны прошли рядом со мною – я не видел их, но почувствовал характерный запах дыма в кабине.
Ход сделан! «Мессер» проскакивает мимо меня, и теперь я хозяин положения. Прицеливаюсь, открываю огонь. И тут вижу, что фашист попадает в «объятия» Филиппова и Цыкина. От них ему не уйти…
После посадки оба подошли ко мне расстроенные, с виноватым видом:
– Понимаешь, командир, мы с шеститысячной высоты увидели этого «мессера», ринулись на него, а в прицел никак не поймаем. А он сближается с тобой. Вот тогда мы и начали бить тревогу.
– Ничего, все закончилось хорошо, а урок есть, – сказал я ребятам. Они очень переволновались из-за меня, и я чувствовал себя неловко…
Половина января позади. Виктор Кирилюк за это время уничтожил одиннадцать вражеских машин, Олег Смирнов довел свой счет до девятнадцати, нескольких летчиков представили к званию Героя Советского Союза. Все это умножило наши силы, придало нам еще больше решительности и самоотверженности.
Мы перебазировались на аэродром Чаквар. Произошло это так быстро, что я даже не успел повидать кузнеца Шандора и попрощаться с ним.
В Чакваре устроились всем летным составом в особняке, хозяин которого бежал с гитлеровцами. Сразу же приступили к боевой работе. Соблюдая маскировку, при любом ветре взлетали на восток, а садились курсом на запад с бреющего полета.
И вот однажды возвращается на аэродром Петр Якубовский и приводит за собой «хвост». Якубовский выпустил шасси и не заметил, что ему грозит опасность. Смотрим – «мессер», не сделав ни единого выстрела, увеличивает обороты, вроде бы собирается уходить. Вот он уже проносится над «лавочкиным». Якубовский увидел его, убрал шасси, бросился вдогонку. «Мессер», уже спасаясь, прижался к самой земле. И тут происходит нечто невероятное. Старший техник-лейтенант Петр Трепашкин хватает трехлинейку, прицеливается – и «мессер» на земле. Он совершает пробежку, застывает на месте. Сразу никто не поверил в столь удачный выстрел. Решили, что гитлеровец прилетел сдаваться. Но оказалось, Трепашкину здорово повезло – пуля перебила бензопровод «мессера», и мотор заглох. Вскоре удивительный случай произошел в одном из штурмовых полков нашего корпуса: из горящего самолета выбросился стрелок, а парашют у него не раскрылся. Так и падали они на землю: впереди самолет, а за ним человек. Казалось, гибель неминуема. Но при ударе самолета о землю стрелка спасла взрывная волна. Мне лично довелось встретиться с этим человеком. Прыжок, конечно, даром ему не обошелся, однако чудо-то все-таки произошло!..