Зрители тепло приняли так изменившуюся героиню «Чучела». А критики? Кто-то сделал вид, что ее не заметил, кто-то только иронизировал. «Мастер художественного шепота», — назвал Кристину один из них. Что же, пришла пора и ей привыкать к такому.
«Для меня лично эти „Встречи“ оказались самыми тяжелыми, —признался Володя Пресняков. — Кристина стала петь, она сформировалась как артистка. Я воспринимал ее, как и прежде, хрупкой девочкой, а тут она встрепенулась, зажила чем-то своим. А я привык, что у нас все общее, что у нее главный я. И вдруг у нее просто не осталось времени обращать на меня внимание. Я очень переживал это».
Алла не раз повторяла прежде: все участники «Встреч» — одна семья. Теперь эта семья поддержала ее: многие посвятили ей песни, специально написанные для нее. Не по заказу, по своей воле. И если кто-то скажет: «Ясно, решили польстить звезде, усладить покровительницу!» — оставим это на их совести. Пусть не все, что прозвучало тогда, отличалось высоким художественным уровнем, а порой было и явно самодеятельным, но делалось это искренне.
Игорь Николаев пел: «Я сказал: поздравляю и счастья я тебе желаю. Пусть не со мной — так с другим!» Ему вторил Владимир Кузьмин. «Когда я стану другим», — пел он, обращаясь к Пугачевой.
Лексикон «Эстрада России» (теперь есть и такой!) называет сотрудничество Кузьмина с Пугачевой поворотным моментом в его судьбе. Имеется в виду приход Кузьмина в ее ансамбль «Рецитал», затем возникновение памятного всем дуэта и выпуск компакт-диска из восемнадцати их песен, совместно исполненных.
Несколько лет Владимир Кузьмин жил и работал за океаном. Перед его отъездом в Америку Алла спросила:
— Надо быть очень смелым, чтобы ехать в США?
— Еще большая смелость требуется, чтобы остаться здесь! — ответил он.
Она сумела отыскать его в Калифорнии, пригласила выступить в «Рождественских встречах-93». Он приехал сразу, привез новые песни, а на репетициях ни на час не покидал «Олимпийский».
— Твои песни нужны здесь, — сказала ему она после одного из спектаклей.
И он остался. А она обмолвилась в случайном интервью:
— Новые песни Владимира Кузьмина заставляют меня жить.
К радости журналистов, которые в свое время немало нагородили вокруг нее и него.
Ситуация с «возвращенцами» сегодня не кажется исключительной. Та же группа «А-студио», завоевав известность и после «Встреч-93» почувствовав себя звездами, укатила в Штаты.
— Рановато вы уходите с нашей сцены. — сказала им перед отъездом Пугачева. — Не боитесь, что произойдет, как в поговорке «с глаз долой — из сердца вон»? Надо же по крайней мере научиться варьировать работу на Западе и дома.
Недавно «А-студио» вернулась, нашла новую солистку и наверстывает упущенное.
И как-то само собой получилось, что в этих «Встречах-93» Алла подводила итоги. Если не все, то некоторые. Итоги минувшего года, во всяком случае.
Кончилась игра с Челобановым. Он спел песню на ее слова: «О Боже!»
— Дальше ты пойдешь сам. Я больше не могу заниматься тобой, — объявила она ему.
— Если не ты, тогда никто! — ответил он.
А Алла пела:
Лолита: она — внутренне одинокий человек
«На тот большак, на перекресток...»
«Встречи-94». В «Жар-птице»
«Для меня лично эти „Встречи“ оказались самыми тяжелыми, —признался Володя Пресняков. — Кристина стала петь, она сформировалась как артистка. Я воспринимал ее, как и прежде, хрупкой девочкой, а тут она встрепенулась, зажила чем-то своим. А я привык, что у нас все общее, что у нее главный я. И вдруг у нее просто не осталось времени обращать на меня внимание. Я очень переживал это».
Алла не раз повторяла прежде: все участники «Встреч» — одна семья. Теперь эта семья поддержала ее: многие посвятили ей песни, специально написанные для нее. Не по заказу, по своей воле. И если кто-то скажет: «Ясно, решили польстить звезде, усладить покровительницу!» — оставим это на их совести. Пусть не все, что прозвучало тогда, отличалось высоким художественным уровнем, а порой было и явно самодеятельным, но делалось это искренне.
Игорь Николаев пел: «Я сказал: поздравляю и счастья я тебе желаю. Пусть не со мной — так с другим!» Ему вторил Владимир Кузьмин. «Когда я стану другим», — пел он, обращаясь к Пугачевой.
Лексикон «Эстрада России» (теперь есть и такой!) называет сотрудничество Кузьмина с Пугачевой поворотным моментом в его судьбе. Имеется в виду приход Кузьмина в ее ансамбль «Рецитал», затем возникновение памятного всем дуэта и выпуск компакт-диска из восемнадцати их песен, совместно исполненных.
Несколько лет Владимир Кузьмин жил и работал за океаном. Перед его отъездом в Америку Алла спросила:
— Надо быть очень смелым, чтобы ехать в США?
— Еще большая смелость требуется, чтобы остаться здесь! — ответил он.
Она сумела отыскать его в Калифорнии, пригласила выступить в «Рождественских встречах-93». Он приехал сразу, привез новые песни, а на репетициях ни на час не покидал «Олимпийский».
— Твои песни нужны здесь, — сказала ему она после одного из спектаклей.
И он остался. А она обмолвилась в случайном интервью:
— Новые песни Владимира Кузьмина заставляют меня жить.
К радости журналистов, которые в свое время немало нагородили вокруг нее и него.
Ситуация с «возвращенцами» сегодня не кажется исключительной. Та же группа «А-студио», завоевав известность и после «Встреч-93» почувствовав себя звездами, укатила в Штаты.
— Рановато вы уходите с нашей сцены. — сказала им перед отъездом Пугачева. — Не боитесь, что произойдет, как в поговорке «с глаз долой — из сердца вон»? Надо же по крайней мере научиться варьировать работу на Западе и дома.
Недавно «А-студио» вернулась, нашла новую солистку и наверстывает упущенное.
И как-то само собой получилось, что в этих «Встречах-93» Алла подводила итоги. Если не все, то некоторые. Итоги минувшего года, во всяком случае.
Кончилась игра с Челобановым. Он спел песню на ее слова: «О Боже!»
— Дальше ты пойдешь сам. Я больше не могу заниматься тобой, — объявила она ему.
— Если не ты, тогда никто! — ответил он.
А Алла пела:
Ах, как поется мне сегодня!
Ах, как гуляется сегодня!
Вот как. Никто и не ожидал!
Лолита: она — внутренне одинокий человек
Начну, как летописец. Шел 1991 год. Останкино, семнадцатый подъезд, лестничная клетка. Для нас телецентр — недосягаемая обитель, там ходят великие люди, для них открыты все двери. Мы же, кабаре-дуэт «Академия», лишь изредка проникаем на нецентральные каналы. Вот и сегодня, уставшие после длинного, мало кому нужного интервью, в двенадцать ночи оказались у выхода.
И вдруг видим — идет сама в окружении работников телевидения и популярных молодых исполнителей. А незадолго до этого мы, наслышавшись об успехе «Рождественских встреч» и мечтая попасть туда, ухитрились передать через кого-то ей нашу кассету с записями. И Саша, набрав воздуху, решился спросить:
— Алла Борисовна, мы передали...
А она, не дослушав, сразу сказала:
— Знаю, знаю. Приходите, приносите еще.
Мы от радости застыли как вкопанные и на следующий день принесли ей новый материал.
Алла Борисовна удивительный человек: у нее нюх на все свежее, молодое, яркое. Она точно угадывает тех, кто впоследствии проявляет себя неординарно в эстрадном жанре. У нас она выбрала песню «Тома, Тома», которая стала популярной с ее легкой руки.
Она пригласила нас на домашний ужин. Я с открытым ртом слушала, что эта мудрая женщина говорила, как оценивала песни и за что, чему восхищалась. Она заговорила о плане новых «Рождественских встреч», но вдруг остановилась, посмотрела на меня и сказала:
— Саша, где ты ее нашел? Она ведь жемчужина.
С чего она так сказала? Я ведь тогда и петь не умела, выглядела, правда, хорошо — бывшая манекенщица, стройная, молоденькая, пятьдесят четыре килограмма — но ничего больше! И хотите верьте — хотите нет, а ее слова, ее авансы мне очень помогли, я их запомнила навсегда. Никакие другие меня не грели — ни мужчин, ни женщин.
Потом я пришла к выводу, что с ней лучше встречаться нечасто. Вовсе не из боязни. Объясню почему. Каждая встреча с ней остается в вас. Она скажет очень умную вещь, над которой я потом долго думаю и которую в результате делаю своим жизненным постулатом. Алла Борисовна всегда выдаст в беседе нечто драгоценное, а ведь жемчуг каждый день рассыпать нельзя.
«Рождественские встречи» в то время ценили выше всех музыкальных программ. Попасть в них — все равно что стать небожителем. Мы выступали сначала в «Олимпийском», а летом еще устраивались трехмесячные туры по стране, работали на стадионах. И всегда при аншлагах.
Конечно, когда мы начинали, нами владел патологический страх. Таких начинающих было достаточно. И все мы боялись, что Алла Борисовна пройдется с рейдом по нашим гримеркам и нас застукает — периодически мы позволяли себе выпивать. Ну а как же еще?! Жизнь артиста, особенно начинающего, полна невероятных творческих амбиций, и если Алла Борисовна уже знает, как тебя зовут, как же не отметить это!
А то, что она запрещала выпивки, конечно, правильно. Она и в этом великая. Приходила в наши гримерки просто для общения. И все внимали ее беседам вне зависимости от того, ругает она кого-то или хвалит. Она оставалась авторитетом во всех отношениях.
После «Рождественских встреч» все мы надеялись на взрыв интереса к себе. Ведь, к сожалению, экономическое положение актера такое, что деньги решают, творчеству быть или не быть. И мы постоянно удивлялись, что Алла Борисовна сама вкладывала свои деньги в общественную программу.
Это удовольствие много стоило. Художником приглашала самого модного и самого дорогого Бориса Краснова, сценического Корбюзье, специализирующегося в декорациях домов разных объемов. Сама из всех заграниц привозила реквизит, различные парики, а однажды раздобыла в Англии бутафорскую чудо-траву, привезла ее рулоны, и мы расстелили зеленые ковры на сцене, создавая подлинное ощущение сада и летнего дворика.
Все, что она делает, — прекрасно, но неправильно. У нее тоже есть семья, свои расходы на дом, ей тоже нужно готовить свои сольные концерты, что стоят недешево. Почему же не могут оценить и поддержать такое достояние, как «Рождественские встречи», мирные, добрые, красивые программы, которые могли бы развиваться, стать мюзиклами, идущими в «Олимпийском» много дней подряд, и туда бы приходили не только москвичи, но и жители районов и областей, которые съезжались бы на автобусах, как это было когда-то.
На первых наших «Встречах» мы получали очень маленькую зарплату, но считали, что для кабаре-дуэта ее достаточно: мы вообще были счастливы, что нам платят. А мы еще смотрим на Аллу Борисовну разговариваем с ней и преисполняемся гордости, что она поставила нас в программе на очень почетное место — перед своим выступлением. Представляете — два никому не известных человека, и вдруг перед Пугачевой! От этого с ума можно было сойти.
Вскоре мы стали почти постоянными участниками «Рождественских встреч», вроде бы их символическими фигурами. Конечно, случалось, когда Алла Борисовна, говорила:
— Нет, ребята, сейчас не вижу у вас песни, с которой вы могли бы у меня выступить!
К тому времени наши амбиции отпали, и мы понимали, что на творческий разговор обижаться нельзя. А с ее стороны в таком выводе не было ничего личного.
Помню, однажды решила показать ей свою новую работу. Она приехала в захудалый дом культуры, который арендовали для репетиций, далеко от центра. Зал на третьем этаже, лифта нет, высоченные пролеты. Она поднялась, уставшая, голодная, чувствовала себя плохо. Запыхавшись, села:
— Пожалуйста, начинай.
Ну, думаю, не может ей что-нибудь понравиться, когда такое настроение. А она посмотрела и как человек творческий и профессиональный сказала:
— Хорошо! Беру!
Ее «Рождественские встречи» стали сказкой, на которую она работает год. Их ждет вся страна, они стали главной елочкой. И ведь никто не знает, как тяжело это делать, выдумывать, мучиться, искать, чтобы не повторяться, бороться с усталостью. Мы, артисты, устаем, как и все. Скажем, песню, что открыла Алла Борисовна — «Тома, Тома» — мы с Сашей Цекало пели чуть ли не ежедневно в течение десяти лет. Нас уже тошнило от нее, а народ все равно просил ее петь.
Если бы меня спросили, что главное у Пугачевой, я бы сказала так: она — великое одиночество.
Независимо от того, что происходит в ее личных, семейных отношениях, не покидает ощущение, что она одинока по жизни. Она внутри себя одинока. И этим состоянием внутреннего одиночества она завораживает, этим она притягательна. Наверное, для творческого человека нет ничего более созидательного.
По Бердяеву, одиночество — стремление к общению. Такое стремление — большая сила, и те люди, что живут с этой очень тяжелой, очень нелегкой внутренностью, способны своей энергией одиночества покорять зрителей. Для них только такие артисты и представляют интерес. Счастливые люди на сцене, по-моему, одинаковы.
И вдруг видим — идет сама в окружении работников телевидения и популярных молодых исполнителей. А незадолго до этого мы, наслышавшись об успехе «Рождественских встреч» и мечтая попасть туда, ухитрились передать через кого-то ей нашу кассету с записями. И Саша, набрав воздуху, решился спросить:
— Алла Борисовна, мы передали...
А она, не дослушав, сразу сказала:
— Знаю, знаю. Приходите, приносите еще.
Мы от радости застыли как вкопанные и на следующий день принесли ей новый материал.
Алла Борисовна удивительный человек: у нее нюх на все свежее, молодое, яркое. Она точно угадывает тех, кто впоследствии проявляет себя неординарно в эстрадном жанре. У нас она выбрала песню «Тома, Тома», которая стала популярной с ее легкой руки.
Она пригласила нас на домашний ужин. Я с открытым ртом слушала, что эта мудрая женщина говорила, как оценивала песни и за что, чему восхищалась. Она заговорила о плане новых «Рождественских встреч», но вдруг остановилась, посмотрела на меня и сказала:
— Саша, где ты ее нашел? Она ведь жемчужина.
С чего она так сказала? Я ведь тогда и петь не умела, выглядела, правда, хорошо — бывшая манекенщица, стройная, молоденькая, пятьдесят четыре килограмма — но ничего больше! И хотите верьте — хотите нет, а ее слова, ее авансы мне очень помогли, я их запомнила навсегда. Никакие другие меня не грели — ни мужчин, ни женщин.
Потом я пришла к выводу, что с ней лучше встречаться нечасто. Вовсе не из боязни. Объясню почему. Каждая встреча с ней остается в вас. Она скажет очень умную вещь, над которой я потом долго думаю и которую в результате делаю своим жизненным постулатом. Алла Борисовна всегда выдаст в беседе нечто драгоценное, а ведь жемчуг каждый день рассыпать нельзя.
«Рождественские встречи» в то время ценили выше всех музыкальных программ. Попасть в них — все равно что стать небожителем. Мы выступали сначала в «Олимпийском», а летом еще устраивались трехмесячные туры по стране, работали на стадионах. И всегда при аншлагах.
Конечно, когда мы начинали, нами владел патологический страх. Таких начинающих было достаточно. И все мы боялись, что Алла Борисовна пройдется с рейдом по нашим гримеркам и нас застукает — периодически мы позволяли себе выпивать. Ну а как же еще?! Жизнь артиста, особенно начинающего, полна невероятных творческих амбиций, и если Алла Борисовна уже знает, как тебя зовут, как же не отметить это!
А то, что она запрещала выпивки, конечно, правильно. Она и в этом великая. Приходила в наши гримерки просто для общения. И все внимали ее беседам вне зависимости от того, ругает она кого-то или хвалит. Она оставалась авторитетом во всех отношениях.
После «Рождественских встреч» все мы надеялись на взрыв интереса к себе. Ведь, к сожалению, экономическое положение актера такое, что деньги решают, творчеству быть или не быть. И мы постоянно удивлялись, что Алла Борисовна сама вкладывала свои деньги в общественную программу.
Это удовольствие много стоило. Художником приглашала самого модного и самого дорогого Бориса Краснова, сценического Корбюзье, специализирующегося в декорациях домов разных объемов. Сама из всех заграниц привозила реквизит, различные парики, а однажды раздобыла в Англии бутафорскую чудо-траву, привезла ее рулоны, и мы расстелили зеленые ковры на сцене, создавая подлинное ощущение сада и летнего дворика.
Все, что она делает, — прекрасно, но неправильно. У нее тоже есть семья, свои расходы на дом, ей тоже нужно готовить свои сольные концерты, что стоят недешево. Почему же не могут оценить и поддержать такое достояние, как «Рождественские встречи», мирные, добрые, красивые программы, которые могли бы развиваться, стать мюзиклами, идущими в «Олимпийском» много дней подряд, и туда бы приходили не только москвичи, но и жители районов и областей, которые съезжались бы на автобусах, как это было когда-то.
На первых наших «Встречах» мы получали очень маленькую зарплату, но считали, что для кабаре-дуэта ее достаточно: мы вообще были счастливы, что нам платят. А мы еще смотрим на Аллу Борисовну разговариваем с ней и преисполняемся гордости, что она поставила нас в программе на очень почетное место — перед своим выступлением. Представляете — два никому не известных человека, и вдруг перед Пугачевой! От этого с ума можно было сойти.
Вскоре мы стали почти постоянными участниками «Рождественских встреч», вроде бы их символическими фигурами. Конечно, случалось, когда Алла Борисовна, говорила:
— Нет, ребята, сейчас не вижу у вас песни, с которой вы могли бы у меня выступить!
К тому времени наши амбиции отпали, и мы понимали, что на творческий разговор обижаться нельзя. А с ее стороны в таком выводе не было ничего личного.
Помню, однажды решила показать ей свою новую работу. Она приехала в захудалый дом культуры, который арендовали для репетиций, далеко от центра. Зал на третьем этаже, лифта нет, высоченные пролеты. Она поднялась, уставшая, голодная, чувствовала себя плохо. Запыхавшись, села:
— Пожалуйста, начинай.
Ну, думаю, не может ей что-нибудь понравиться, когда такое настроение. А она посмотрела и как человек творческий и профессиональный сказала:
— Хорошо! Беру!
Ее «Рождественские встречи» стали сказкой, на которую она работает год. Их ждет вся страна, они стали главной елочкой. И ведь никто не знает, как тяжело это делать, выдумывать, мучиться, искать, чтобы не повторяться, бороться с усталостью. Мы, артисты, устаем, как и все. Скажем, песню, что открыла Алла Борисовна — «Тома, Тома» — мы с Сашей Цекало пели чуть ли не ежедневно в течение десяти лет. Нас уже тошнило от нее, а народ все равно просил ее петь.
Если бы меня спросили, что главное у Пугачевой, я бы сказала так: она — великое одиночество.
Независимо от того, что происходит в ее личных, семейных отношениях, не покидает ощущение, что она одинока по жизни. Она внутри себя одинока. И этим состоянием внутреннего одиночества она завораживает, этим она притягательна. Наверное, для творческого человека нет ничего более созидательного.
По Бердяеву, одиночество — стремление к общению. Такое стремление — большая сила, и те люди, что живут с этой очень тяжелой, очень нелегкой внутренностью, способны своей энергией одиночества покорять зрителей. Для них только такие артисты и представляют интерес. Счастливые люди на сцене, по-моему, одинаковы.
«На тот большак, на перекресток...»
В «Рождественские встречи» Пугачева через двадцать лет без малого после кончины Клавдии Шульженко включила две песни из ее репертуара — «На тот большак» Марка Фрадкина и «Голубку» кубинского композитора Себастьяна Ирадье. При этом она нисколько не копировала певицу, которую называли «королевой советской эстрады». Нет, тут было другое.
Рассказывают, что лучший друг всех советских артистов высказывал недовольство тем, как на экране его изображал Михаил Геловани. И вдруг в фильме «Третий удар» Сталина сыграл Алексей Дикий, внешне непохожий на вождя народов и говоривший без малейшего «грузинского» акцента, которым так гордился Геловани. Но именно диковское исполнение привело Сталина в восторг, и вскоре после премьеры «Третьего удара» артиста вызвали в Кремль.
— Объясните, товарищ Дикий, каким образом вам удалось сыграть эту роль лучше, чем это делали до вас? — спросил Иосиф Виссарионович.
Ответ Дикого необычайно понравился ему:
— Я не играл Сталина как конкретного человека. Я играл представление народа о своем вожде.
При всей условности сопоставления игры драматического артиста и пения Пугачевой их творческий принцип оказался сходным: певица дала слушателям возможность воскресить их представление о «королеве». И достигнуть это не повторением интонаций, а своим прочтением знакомого всем материала.
В «Голубке» Пугачева вроде бы воссоздает шульженковскую эмоциональную атмосферу песни, но в отличие от Клавдии Ивановны дистанцируется от лирической героини, шикарным веером и таким же нарядом не столько играет эту героиню, сколько напоминает нам саму певицу. И пусть этот веер и туалет совсем из других песен. Это неважно. С их помощью жестами, манерой пения Алла восстанавливает то пиршество эстрады, что всегда было сопряжено с Шульженко.
В «Большаке» же, прочитанном заново, у Пугачевой эмоциональный градус на порядок выше прежнего. Не знаю почему. Сегодня то ли мы стали чувствовать менее остро, то ли для восприятия песни нам надо подавать ее погорячее. Но не случайно же Алла дописала за Фрадкина вокализ — крик души одинокой женщины. Если у Шульженко главным оставался вопрос со вздохом «но как на свете без любви прожить?», то у Пугачевой уже в самом вопросе звучал ее ответ, делавшийся главным, — без любви ее героине нет жизни.
Алла несколько раз встречалась с Шульженко. Приходила к ней в ее уютную двухкомнатную квартиру на Усиевича, и они говорили «за жизнь».
После одной из таких встреч Клавдия Ивановна рассказала мне, что она в беседе с Аллой посетовала на те времена, которых современные певцы, к счастью, не знают:
— Вот вы сегодня можете петь и Цветаеву, и Ахмадулину, и Вознесенского, и вашими романсами в «Иронии судьбы» я не перестаю восхищаться. А мне всего лишь каких-то десять лет назад приходилось бороться за разрешение петь «Вальс о вальсе» на стихи Жени Евтушенко.
Меня пригласили выступить в Колонном зале в день закрытия очередного съезда комсомола. Главным секретарем тогда был некто Павлов, которого Евтушенко назвал в стихах «розовощеким вождем», и заявил, что не желает, «задрав штаны, бежать за вашим комсомолом». Крамола по тем временам страшная!
Перед концертом меня спросили, что я буду петь. Я назвала три вещи, в том числе и «Вальс о вальсе» Колмановского — Евтушенко.
— Клавдия Ивановна, — обратился ко мне комсомольский распорядитель, — просим вас обойтись без Евтушенко.
Я отказалась. Более того, сказала, что если эта прекрасная песня кого-то не устраивает, могу тут же уехать, отказавшись от выступления, кстати, как и все «правительственные», абсолютно бесплатного.
Представитель ЦК исчез, а когда объявили меня, я спела сначала две песни, а затем сказала:
— Поэт Евгений Евтушенко и композитор Эдуард Колмановский написали замечательный «Вальс о вальсе», который я с удовольствием спою для вас!
В общем, подала песню! И тут в зале возник некий «гур-гур», какое-то замешательство — я почувствовала это, а потом вспыхнули аплодисменты, довольно бурные. А после «Вальса» они превратились в овацию! Кричали «бис», но я всегда против бисирования и не нарушила свой принцип и на этот раз. Хотя, если признаться, хотелось сделать это назло устроителям.
— Ну и как на это Алла? — спросил я.
— Сказала, что она тоже никогда не бисирует, а на вопрос устроителей «что будете петь?» отвечает: «Что взбредет в голову!» Но вы же не дослушали, как этот концерт завершился. Тут уж я совсем превратилась в народного депутата!
Мое выступление было завершающим, и за кулисы пришел весь генералитет с Павловым, который и в самом деле оказался розовым, как поросенок. Ну, сначала восторженные слова благодарности, а потом он сказал мне:
— Вы напрасно поете Евтушенко. Он злой человек и никого не любит.
— Много злили, оттого и злой, — ответила я, — а любить сердцу не прикажешь. Я люблю поэзию Евтушенко и думаю, его надо поддержать, чтобы не потерять, как Есенина. Он и злым стал потому, что гонимый.
— Но мы его и поддерживали, и тянули, — настаивал Павлов. — Он рисуется гонимым.
— Рисоваться гонимым, поверьте мне, небольшая радость, — сказала я. — А поэта не надо «тянуть», не мешайте ему — этого хватит. Талантов у нас единицы, и каждый из них — бесценный дар природы!
И тут Алла вскочила, обняла меня и стала целовать, приговаривая всякие слова. И мы смеялись, а ее я такой не видела. Она хороший человек, нутром чувствую.
С Клавдией Ивановной мы в то время работали над ее книгой, которая готовилась для серии «Мастера искусств — молодежи», предпринятой издательством «Молодая гвардия». Когда речь зашла о современных эстрадных исполнителях, Шульженко продиктовала:
«Алла Пугачева очень талантлива. Ее яркая индивидуальность и артистизм принесли ей успех: зрители охотно идут на ее концерты, „двойные“ альбомы пластинок „Зеркало души“, „Как тревожен этот путь“ с записями ее песен печатаются большими тиражами. Ее манера пения — яркая, броская. Певица любит сильные страсти, драматические ситуации. И вместе с тем способна быть предельно сдержанной в своих чувствах и простой — достаточно вспомнить песни из „Иронии судьбы“.
И все же хочется посоветовать Алле быть строже к себе, строже формировать свой репертуар, не гнаться за последним «криком» моды. Мы часто видим зарубежных исполнителей, и среди них немало талантливых, своеобразных, вызывающих наше восхищение. Но подражать им не имеет смысла: все рождается на своей почве, заимствовать то, что свойственно другим обычаям, нравам, темпераментам, не стоит. Певица останется модной, если будет развивать и совершенствовать свой талант, его природу.
Это дружеский совет человека, который хотел бы, чтобы искусство Пугачевой было долголетним, пользовалось устойчивой любовью слушателей».
Позже Алла как-то сказала мне:
— Я всегда с подозрением отношусь к разного рода высказываниям критиков и журналистов, многих из них на дух не принимаю. Но то, что говорила мне Шульженко, ценю на вес золота.
Песни Шульженко ее окружали с детства. В деревянном домике у Крестьянской заставы, в квартире, где она жила, голос Шульженко звучал из патефона почти ежедневно. Девочкой Алла пела их дуэтом с матерью и уж никогда и представить себе не могла, что будет выступать в одном концерте с любимой певицей, которая в ее юные годы воспринималась небожительницей, а никак не земным существом. Случилось это в 1979 году, когда шла подготовка к Олимпиаде-80 и Центральный концертный зал открыл культурную программу предстоящих игр.
Событие это отметили за кулисами скромным фуршетом, на котором Клавдия Ивановна сказала:
— Вот и получается, что я тоже олимпиец. Участвую в эстафете и все гляжу, кому передать эстафетную палочку.
К сожалению, здоровье Шульженко вскоре стало давать сбои. Доставшиеся ей по наследству провалы в памяти все чаще преследовали ее. Случалось, во время выступления она внезапно забывала слова много раз петых песен. Страх, как бы не повторилось подобное снова, заставлял ее отказываться от них, даже если они были любимыми. Так произошло с «Тремя вальсами», с песней «Немножко о себе» и другими.
В 1984 году, уже после премьеры телевизионного фильма «Вас приглашает Клавдия Шульженко», работа над которым далась певице нелегко, она попала в больницу, где пролежала почти два месяца. Ее выписали, она снова была дома, но врач ежедневно посещал ее.
Как-то перед его визитом мы говорили с Клавдией Ивановной. Она печалилась: на пюпитре лежат песни, уже отобранные ею, но вот до сих пор не разученные:
— Надо же готовить новый репертуар: не могу же я выходить на сцену только с тем, что много раз обкатано. Вчера была у меня Алла — она готовит программу из двадцати новых монологов. У меня силы не те и годы тоже, но две-три песни, которые еще никто не слышал, я обязана приготовить. Вот, посмотрите, какие замечательные у них слова.
Я начал читать стихотворные тексты, но доктор, с которым мы не раз виделись, прервал наш разговор.
— Как вы себя чувствуете? — традиционно обратился он к Клавдии Ивановне.
— Сегодня значительно лучше, — ответила она. На лице ее неожиданно появилась растерянность, она огляделась по сторонам, будто ища. кого-то. Потом, указав на меня, вдруг сказала: — Да, доктор, я хотела вам представить моего любимого брата Колю. Познакомьтесь, пожалуйста.
Доктор сделал мне знак не реагировать на слова Шульженко и заговорил о теплых днях, что пришли наконец в Москву. И Клавдия Ивановна больше не вспоминала о брате, погибшем молодым в гражданскую войну...
Через три дня, 17 июня, ее не стало. Она умерла во сне.
В тот же день ее сын Гоша, Игорь Владимирович, обзвонил всех знакомых и близких Клавдии Ивановны, долго сидел у аппарата, не выпуская из рук телефонной книжки матери. Позвонил он и Пугачевой.
Для восемнадцати тысяч зрителей спорткомплекса «Олимпийский» она представила театрализованное обозрение «Пришла и говорю». Но в тот вечер изменила программу — пела преимущественно песни, в которых преобладали драматические и трагические ноты. И вот звучит монолог-реквием «Когда я уйду». Алла не скрывает слез, а закончив петь, обращается — единственный раз на протяжении программы —непосредственно к слушателям:
— Этот концерт я посвящаю ушедшей сегодня от нас великой певице Клавдии Ивановне Шульженко, Человеку и Учителю с большой буквы...
Зрители ахнули от неожиданности — о кончине Шульженко никто не знал, затем поднялись с мест и вместе со всеми участниками обозрения застыли в молчании...
Алла была на похоронах Клавдии Ивановны. Говорила о ней и на Новодевичьем, вытирая по-детски слезы кулачком, и на поминках в Доме актера на улице Горького.
По своей давней привычке, придя домой, я записал в дневник то, что она сказала. На всякий случай. Теперь этому случаю пришел черед.
— Я прощаюсь с Клавдией Ивановной, как прощаются с детством, — навсегда, но никогда не забывая о нем. Детство кончилось. Это очень трудно осознать, с этим трудно примириться.
Мои родители обожали песни Шульженко. Отец прошел с ними всю войну. Мать пела ее песни в госпиталях, никогда не скрывая, что подражает ей. «Дай бог спеть так, как поет она, — ведь лучше не сделать», — говорила она.
Я понимаю, если бы не Клавдия Ивановна, не было бы и меня, потому что она проложила нам путь. Она была старшим товарищем, в ней я видела друга. Нам выпало счастье жить в то время, когда жила она, восхищаться ее талантом.
Она никогда никому не завидовала, радовалась успеху коллег. Этому тоже у нее надо бы поучиться. Каждую встречу с ней я помню как подарок судьбы. И не смогу забыть, как на одном из концертов великая Шульженко осыпала меня цветами. Поймите, я не хвастаюсь — в этом ее жесте я чувствую свою ответственность за дело, которым занимаюсь, которое мы не имеем право посрамить.
Я знала, подражать ей не надо. Надо у нее учиться жить в искусстве, идти, как делала она, только от себя, ни в чем не изменяя себе. Она говорила мне: «Я живу в розовом цвете и розовом свете, стараясь не замечать плохое». Розовый свет помогал ей нести людям добрые чувства. Она отдавала себя творчеству, была художником, который создает свои шедевры.
Пока мы живы, пока жива память о ней, она бессмертна...
После поминок не хотелось расходиться по домам. Казалось, пока мы вместе, Клавдия Ивановна здесь, рядом. Все разбились на группки. В нашей мы говорили о песнях Клавдии Ивановны.
— «Синий платочек» был у нее знаменем, она пронесла его десятки лет, — заметила Алла. — Это же счастье. Не каждому дано обрести такую одну, главную песню.
А потом, когда вокруг уже почти никого не было, вдруг сказала мне:
— Вчера я видела ужасный сон. Заканчивается концерт, я объявила о смерти Шульженко, ухожу за кулисы и вижу ее спину — на стуле сидит Клавдия Ивановна. Страх сковывает меня, а она оборачивается и говорит: «Я жива». «Боже, что я наделала!» — застываю я в ужасе. И просыпаюсь...
Рассказывают, что лучший друг всех советских артистов высказывал недовольство тем, как на экране его изображал Михаил Геловани. И вдруг в фильме «Третий удар» Сталина сыграл Алексей Дикий, внешне непохожий на вождя народов и говоривший без малейшего «грузинского» акцента, которым так гордился Геловани. Но именно диковское исполнение привело Сталина в восторг, и вскоре после премьеры «Третьего удара» артиста вызвали в Кремль.
— Объясните, товарищ Дикий, каким образом вам удалось сыграть эту роль лучше, чем это делали до вас? — спросил Иосиф Виссарионович.
Ответ Дикого необычайно понравился ему:
— Я не играл Сталина как конкретного человека. Я играл представление народа о своем вожде.
При всей условности сопоставления игры драматического артиста и пения Пугачевой их творческий принцип оказался сходным: певица дала слушателям возможность воскресить их представление о «королеве». И достигнуть это не повторением интонаций, а своим прочтением знакомого всем материала.
В «Голубке» Пугачева вроде бы воссоздает шульженковскую эмоциональную атмосферу песни, но в отличие от Клавдии Ивановны дистанцируется от лирической героини, шикарным веером и таким же нарядом не столько играет эту героиню, сколько напоминает нам саму певицу. И пусть этот веер и туалет совсем из других песен. Это неважно. С их помощью жестами, манерой пения Алла восстанавливает то пиршество эстрады, что всегда было сопряжено с Шульженко.
В «Большаке» же, прочитанном заново, у Пугачевой эмоциональный градус на порядок выше прежнего. Не знаю почему. Сегодня то ли мы стали чувствовать менее остро, то ли для восприятия песни нам надо подавать ее погорячее. Но не случайно же Алла дописала за Фрадкина вокализ — крик души одинокой женщины. Если у Шульженко главным оставался вопрос со вздохом «но как на свете без любви прожить?», то у Пугачевой уже в самом вопросе звучал ее ответ, делавшийся главным, — без любви ее героине нет жизни.
Алла несколько раз встречалась с Шульженко. Приходила к ней в ее уютную двухкомнатную квартиру на Усиевича, и они говорили «за жизнь».
После одной из таких встреч Клавдия Ивановна рассказала мне, что она в беседе с Аллой посетовала на те времена, которых современные певцы, к счастью, не знают:
— Вот вы сегодня можете петь и Цветаеву, и Ахмадулину, и Вознесенского, и вашими романсами в «Иронии судьбы» я не перестаю восхищаться. А мне всего лишь каких-то десять лет назад приходилось бороться за разрешение петь «Вальс о вальсе» на стихи Жени Евтушенко.
Меня пригласили выступить в Колонном зале в день закрытия очередного съезда комсомола. Главным секретарем тогда был некто Павлов, которого Евтушенко назвал в стихах «розовощеким вождем», и заявил, что не желает, «задрав штаны, бежать за вашим комсомолом». Крамола по тем временам страшная!
Перед концертом меня спросили, что я буду петь. Я назвала три вещи, в том числе и «Вальс о вальсе» Колмановского — Евтушенко.
— Клавдия Ивановна, — обратился ко мне комсомольский распорядитель, — просим вас обойтись без Евтушенко.
Я отказалась. Более того, сказала, что если эта прекрасная песня кого-то не устраивает, могу тут же уехать, отказавшись от выступления, кстати, как и все «правительственные», абсолютно бесплатного.
Представитель ЦК исчез, а когда объявили меня, я спела сначала две песни, а затем сказала:
— Поэт Евгений Евтушенко и композитор Эдуард Колмановский написали замечательный «Вальс о вальсе», который я с удовольствием спою для вас!
В общем, подала песню! И тут в зале возник некий «гур-гур», какое-то замешательство — я почувствовала это, а потом вспыхнули аплодисменты, довольно бурные. А после «Вальса» они превратились в овацию! Кричали «бис», но я всегда против бисирования и не нарушила свой принцип и на этот раз. Хотя, если признаться, хотелось сделать это назло устроителям.
— Ну и как на это Алла? — спросил я.
— Сказала, что она тоже никогда не бисирует, а на вопрос устроителей «что будете петь?» отвечает: «Что взбредет в голову!» Но вы же не дослушали, как этот концерт завершился. Тут уж я совсем превратилась в народного депутата!
Мое выступление было завершающим, и за кулисы пришел весь генералитет с Павловым, который и в самом деле оказался розовым, как поросенок. Ну, сначала восторженные слова благодарности, а потом он сказал мне:
— Вы напрасно поете Евтушенко. Он злой человек и никого не любит.
— Много злили, оттого и злой, — ответила я, — а любить сердцу не прикажешь. Я люблю поэзию Евтушенко и думаю, его надо поддержать, чтобы не потерять, как Есенина. Он и злым стал потому, что гонимый.
— Но мы его и поддерживали, и тянули, — настаивал Павлов. — Он рисуется гонимым.
— Рисоваться гонимым, поверьте мне, небольшая радость, — сказала я. — А поэта не надо «тянуть», не мешайте ему — этого хватит. Талантов у нас единицы, и каждый из них — бесценный дар природы!
И тут Алла вскочила, обняла меня и стала целовать, приговаривая всякие слова. И мы смеялись, а ее я такой не видела. Она хороший человек, нутром чувствую.
С Клавдией Ивановной мы в то время работали над ее книгой, которая готовилась для серии «Мастера искусств — молодежи», предпринятой издательством «Молодая гвардия». Когда речь зашла о современных эстрадных исполнителях, Шульженко продиктовала:
«Алла Пугачева очень талантлива. Ее яркая индивидуальность и артистизм принесли ей успех: зрители охотно идут на ее концерты, „двойные“ альбомы пластинок „Зеркало души“, „Как тревожен этот путь“ с записями ее песен печатаются большими тиражами. Ее манера пения — яркая, броская. Певица любит сильные страсти, драматические ситуации. И вместе с тем способна быть предельно сдержанной в своих чувствах и простой — достаточно вспомнить песни из „Иронии судьбы“.
И все же хочется посоветовать Алле быть строже к себе, строже формировать свой репертуар, не гнаться за последним «криком» моды. Мы часто видим зарубежных исполнителей, и среди них немало талантливых, своеобразных, вызывающих наше восхищение. Но подражать им не имеет смысла: все рождается на своей почве, заимствовать то, что свойственно другим обычаям, нравам, темпераментам, не стоит. Певица останется модной, если будет развивать и совершенствовать свой талант, его природу.
Это дружеский совет человека, который хотел бы, чтобы искусство Пугачевой было долголетним, пользовалось устойчивой любовью слушателей».
Позже Алла как-то сказала мне:
— Я всегда с подозрением отношусь к разного рода высказываниям критиков и журналистов, многих из них на дух не принимаю. Но то, что говорила мне Шульженко, ценю на вес золота.
Песни Шульженко ее окружали с детства. В деревянном домике у Крестьянской заставы, в квартире, где она жила, голос Шульженко звучал из патефона почти ежедневно. Девочкой Алла пела их дуэтом с матерью и уж никогда и представить себе не могла, что будет выступать в одном концерте с любимой певицей, которая в ее юные годы воспринималась небожительницей, а никак не земным существом. Случилось это в 1979 году, когда шла подготовка к Олимпиаде-80 и Центральный концертный зал открыл культурную программу предстоящих игр.
Событие это отметили за кулисами скромным фуршетом, на котором Клавдия Ивановна сказала:
— Вот и получается, что я тоже олимпиец. Участвую в эстафете и все гляжу, кому передать эстафетную палочку.
К сожалению, здоровье Шульженко вскоре стало давать сбои. Доставшиеся ей по наследству провалы в памяти все чаще преследовали ее. Случалось, во время выступления она внезапно забывала слова много раз петых песен. Страх, как бы не повторилось подобное снова, заставлял ее отказываться от них, даже если они были любимыми. Так произошло с «Тремя вальсами», с песней «Немножко о себе» и другими.
В 1984 году, уже после премьеры телевизионного фильма «Вас приглашает Клавдия Шульженко», работа над которым далась певице нелегко, она попала в больницу, где пролежала почти два месяца. Ее выписали, она снова была дома, но врач ежедневно посещал ее.
Как-то перед его визитом мы говорили с Клавдией Ивановной. Она печалилась: на пюпитре лежат песни, уже отобранные ею, но вот до сих пор не разученные:
— Надо же готовить новый репертуар: не могу же я выходить на сцену только с тем, что много раз обкатано. Вчера была у меня Алла — она готовит программу из двадцати новых монологов. У меня силы не те и годы тоже, но две-три песни, которые еще никто не слышал, я обязана приготовить. Вот, посмотрите, какие замечательные у них слова.
Я начал читать стихотворные тексты, но доктор, с которым мы не раз виделись, прервал наш разговор.
— Как вы себя чувствуете? — традиционно обратился он к Клавдии Ивановне.
— Сегодня значительно лучше, — ответила она. На лице ее неожиданно появилась растерянность, она огляделась по сторонам, будто ища. кого-то. Потом, указав на меня, вдруг сказала: — Да, доктор, я хотела вам представить моего любимого брата Колю. Познакомьтесь, пожалуйста.
Доктор сделал мне знак не реагировать на слова Шульженко и заговорил о теплых днях, что пришли наконец в Москву. И Клавдия Ивановна больше не вспоминала о брате, погибшем молодым в гражданскую войну...
Через три дня, 17 июня, ее не стало. Она умерла во сне.
В тот же день ее сын Гоша, Игорь Владимирович, обзвонил всех знакомых и близких Клавдии Ивановны, долго сидел у аппарата, не выпуская из рук телефонной книжки матери. Позвонил он и Пугачевой.
Для восемнадцати тысяч зрителей спорткомплекса «Олимпийский» она представила театрализованное обозрение «Пришла и говорю». Но в тот вечер изменила программу — пела преимущественно песни, в которых преобладали драматические и трагические ноты. И вот звучит монолог-реквием «Когда я уйду». Алла не скрывает слез, а закончив петь, обращается — единственный раз на протяжении программы —непосредственно к слушателям:
— Этот концерт я посвящаю ушедшей сегодня от нас великой певице Клавдии Ивановне Шульженко, Человеку и Учителю с большой буквы...
Зрители ахнули от неожиданности — о кончине Шульженко никто не знал, затем поднялись с мест и вместе со всеми участниками обозрения застыли в молчании...
Алла была на похоронах Клавдии Ивановны. Говорила о ней и на Новодевичьем, вытирая по-детски слезы кулачком, и на поминках в Доме актера на улице Горького.
По своей давней привычке, придя домой, я записал в дневник то, что она сказала. На всякий случай. Теперь этому случаю пришел черед.
— Я прощаюсь с Клавдией Ивановной, как прощаются с детством, — навсегда, но никогда не забывая о нем. Детство кончилось. Это очень трудно осознать, с этим трудно примириться.
Мои родители обожали песни Шульженко. Отец прошел с ними всю войну. Мать пела ее песни в госпиталях, никогда не скрывая, что подражает ей. «Дай бог спеть так, как поет она, — ведь лучше не сделать», — говорила она.
Я понимаю, если бы не Клавдия Ивановна, не было бы и меня, потому что она проложила нам путь. Она была старшим товарищем, в ней я видела друга. Нам выпало счастье жить в то время, когда жила она, восхищаться ее талантом.
Она никогда никому не завидовала, радовалась успеху коллег. Этому тоже у нее надо бы поучиться. Каждую встречу с ней я помню как подарок судьбы. И не смогу забыть, как на одном из концертов великая Шульженко осыпала меня цветами. Поймите, я не хвастаюсь — в этом ее жесте я чувствую свою ответственность за дело, которым занимаюсь, которое мы не имеем право посрамить.
Я знала, подражать ей не надо. Надо у нее учиться жить в искусстве, идти, как делала она, только от себя, ни в чем не изменяя себе. Она говорила мне: «Я живу в розовом цвете и розовом свете, стараясь не замечать плохое». Розовый свет помогал ей нести людям добрые чувства. Она отдавала себя творчеству, была художником, который создает свои шедевры.
Пока мы живы, пока жива память о ней, она бессмертна...
После поминок не хотелось расходиться по домам. Казалось, пока мы вместе, Клавдия Ивановна здесь, рядом. Все разбились на группки. В нашей мы говорили о песнях Клавдии Ивановны.
— «Синий платочек» был у нее знаменем, она пронесла его десятки лет, — заметила Алла. — Это же счастье. Не каждому дано обрести такую одну, главную песню.
А потом, когда вокруг уже почти никого не было, вдруг сказала мне:
— Вчера я видела ужасный сон. Заканчивается концерт, я объявила о смерти Шульженко, ухожу за кулисы и вижу ее спину — на стуле сидит Клавдия Ивановна. Страх сковывает меня, а она оборачивается и говорит: «Я жива». «Боже, что я наделала!» — застываю я в ужасе. И просыпаюсь...
«Встречи-94». В «Жар-птице»
Говорить о том, какой интерес вызывают ее сольные концерта, вряд ли стоит. Я помню очень необычную акцию Пугачевой, если хотите, ее фортель.
В то время, как все эстрадные звезды считали ниже своего достоинства выступать где-нибудь, кроме Центрального концертного зала «Россия», ну на крайний случай в Театре эстрады, она дает свою новую программу, ее премьеру в никому не известном Доме культуры Авиационного института. Неделю подряд, из вечера в вечер.
«Решила: буду петь для студентов. Никаких афиш, только рукописные объявления еще в двух институтах — Бауманском и Энергетическом. Билеты по самым доступным ценам распространяли профкомы. Возле самого входа в МАИ к стеклянным дверям прикрепили плакат с двумя словами: „Алла Пугачева“. И все».
Я уже не был студентом, но читал в этом Доме культуры лекции от Бюро пропаганды киноискусства, и администратор вручил мне билет на балкон:
— Только один, извините, больше нету. А с балкона у нас лучше видно — головы не мешают.
Первые ряды заняли седовласая профессура, лысые ректоры, секретарши деканатов. Остальные — студенты. Да что там ряды! Они заполнили все проходы у стен внизу, ступеньки на балконе. Яблоку негде упасть!
Пугачева, как всегда, удивила. Оказалась непохожей на прежнюю. Я даже насторожился: не чересчур ли она погрузилась в себя? Только к концу программы она обратилась к студентам:
— Эй, на балконе, как дела?! — Балкон ей ответил радостным воплем, и Пугачева продолжала: — Это такое счастье для меня быть на этом месте. Это святое место, единственное место, где я не чувствую себя одинокой, потому что у меня есть вы. Мне даже в церковь ходить не надо, потому что я могу исповедоваться перед вами.
Все почти как в спетой ею песне:
В то время, как все эстрадные звезды считали ниже своего достоинства выступать где-нибудь, кроме Центрального концертного зала «Россия», ну на крайний случай в Театре эстрады, она дает свою новую программу, ее премьеру в никому не известном Доме культуры Авиационного института. Неделю подряд, из вечера в вечер.
«Решила: буду петь для студентов. Никаких афиш, только рукописные объявления еще в двух институтах — Бауманском и Энергетическом. Билеты по самым доступным ценам распространяли профкомы. Возле самого входа в МАИ к стеклянным дверям прикрепили плакат с двумя словами: „Алла Пугачева“. И все».
Я уже не был студентом, но читал в этом Доме культуры лекции от Бюро пропаганды киноискусства, и администратор вручил мне билет на балкон:
— Только один, извините, больше нету. А с балкона у нас лучше видно — головы не мешают.
Первые ряды заняли седовласая профессура, лысые ректоры, секретарши деканатов. Остальные — студенты. Да что там ряды! Они заполнили все проходы у стен внизу, ступеньки на балконе. Яблоку негде упасть!
Пугачева, как всегда, удивила. Оказалась непохожей на прежнюю. Я даже насторожился: не чересчур ли она погрузилась в себя? Только к концу программы она обратилась к студентам:
— Эй, на балконе, как дела?! — Балкон ей ответил радостным воплем, и Пугачева продолжала: — Это такое счастье для меня быть на этом месте. Это святое место, единственное место, где я не чувствую себя одинокой, потому что у меня есть вы. Мне даже в церковь ходить не надо, потому что я могу исповедоваться перед вами.
Все почти как в спетой ею песне:
Если у откровенности бывают ступени, то Пугачева в ту пору поднялась на новую, расположенную не на одну, а на две-три выше прежней. Это относится и к эмоциональности ее исполнения. Певица, «поднимаясь над суетой, над обыденностью, вводила слушателей в мир таких страстей, что они ошарашивали, подавляли. И случалось (не в ДК МАИ у студентов!), между сценой и залом возникала некая стена отстраненности — уж очень чуждым выглядело для части публики то, чем так ярко жила актриса на подмостках.
Мне судьба такая выпала,
Я иной судьбы не жду.
Даже если что бы ни было,
К месту этому я иду.
На меня билеты проданы —
Значит, есть, выходит, спрос.
Ну, спасибо, люди добрые.
Буду петь для вас всерьез.