Страница:
– Придурок, – говорит парень. – Ехать будем, нет?
– Извини, – вдруг очень искренне говорит Саша. – Накатило.
– Бывает, – соглашается парень.
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
Хроника. Январь
Из новостей
(Да ввинтить чип в голову, и все! Скажешь кому, подумают: шутит. А нет – мне скрывать нечего. Но как я ненавижу получать визы, возиться с документами и пр.! Чип – и нет проблем. Сканировать мысли все равно никогда не получится – я в этом уверен, а остальное меня не волнует.)
(Главное в законе – послание российским гражданам: там хуже, и они вообще сволочи.)
(Таких новостей много. Но мне почему-то приснилось, что я оказался в этом клубе. Танцую с бразильянкой, одетой, как на карнавале. Бегло и галантно говорю с ней по-испански. Или по-португальски, во сне не понял. Потом удаляемся за красные шторы – и тут пожар, дым, ужас… Загадочная выборочность сновидений…)
Из журнала[1]
Странные игры
За стеклом
Из дневника
Идея
– Извини, – вдруг очень искренне говорит Саша. – Накатило.
– Бывает, – соглашается парень.
93
В квартире Сашу встречает прораб.
– Неувязка, хозяин! – говорит он. – Как дальше ремонт делать будем?
– Это ваша проблема, если рабочих не хватает. Три дня никого нет.
– И не будет! Потому что проплаты очередной не было!
– А за что? Они не работают – за что платить?
– А за что работать, если не платят?
– А кто платит за то, что не работают?
– А кто работает за ничто?
Поговорили…
– Неувязка, хозяин! – говорит он. – Как дальше ремонт делать будем?
– Это ваша проблема, если рабочих не хватает. Три дня никого нет.
– И не будет! Потому что проплаты очередной не было!
– А за что? Они не работают – за что платить?
– А за что работать, если не платят?
– А кто платит за то, что не работают?
– А кто работает за ничто?
Поговорили…
94
Вечер. Саша одиноко выпивает. Встает, открывает шкаф. Он полупустой. Саша перебирает вещи, снимает старую блузку Вари, кладет ее на постель.
Садится на стул возле стола. Смотрит на блузку.
– Травишь себя? – спрашивает возникшая из воздуха Арина. Берет блузку, прикладывает к себе.
– Не трогай!
Арина кладет блузку. Садится рядом с нею.
– Решил одним махом всё прикончить? И нас в том числе?
– Вы и не жили.
– У нас был шанс, то есть у тебя. Ты не воспользовался.
– Ерунда!
– Я тебе объясню, что произошло. Ты влюбился в меня. И испугался этого. Ты стал меня изображать то дурочкой, то гламурной идиоткой. Чтобы разлюбить. Но было уже поздно. Ты по уши увяз. И твоя жена это почувствовала. Женщины всегда чувствуют. Это ее потрясло. Варя ведь была уверена, что ты ее любишь больше, чем она тебя. Ты любил – она принимала любовь. Ей стало обидно. Она решила найти компенсацию на стороне. А ты…
– А я тебя за эту сериальную болтовню могу убить в любой момент!
– Неужели?
– Легко.
Саша открывает ноутбук, стучит по клавишам.
Садится на стул возле стола. Смотрит на блузку.
– Травишь себя? – спрашивает возникшая из воздуха Арина. Берет блузку, прикладывает к себе.
– Не трогай!
Арина кладет блузку. Садится рядом с нею.
– Решил одним махом всё прикончить? И нас в том числе?
– Вы и не жили.
– У нас был шанс, то есть у тебя. Ты не воспользовался.
– Ерунда!
– Я тебе объясню, что произошло. Ты влюбился в меня. И испугался этого. Ты стал меня изображать то дурочкой, то гламурной идиоткой. Чтобы разлюбить. Но было уже поздно. Ты по уши увяз. И твоя жена это почувствовала. Женщины всегда чувствуют. Это ее потрясло. Варя ведь была уверена, что ты ее любишь больше, чем она тебя. Ты любил – она принимала любовь. Ей стало обидно. Она решила найти компенсацию на стороне. А ты…
– А я тебя за эту сериальную болтовню могу убить в любой момент!
– Неужели?
– Легко.
Саша открывает ноутбук, стучит по клавишам.
95
В кадре: машина Арины мчится по ночной Москве. Наперерез ей мчится тяжелый грузовик, за рулем которого – Саша. Оба едут на желтый свет, рассчитывая проскочить. Машина Арины врезается в грузовик, кувыркается в воздухе, а потом на земле. Взрывается.
Титр: «Кадры из сериала по сценарию А. Огольцова “Любовь до смерти”».
Титр: «Кадры из сериала по сценарию А. Огольцова “Любовь до смерти”».
96
Саша с улыбкой поворачивается. Арина, успев где-то взять стакан с вином, спокойно отпивает и пожимает плечами.
Саша хмыкает, пишет.
Саша хмыкает, пишет.
97
Арина с Виктором весело едут на лыжах, они в красивых костюмах, все вокруг красиво – как в рекламе. Виктор вырывается вперед. Оглядывается – Арины нет. Он закладывает крутой вираж, останавливается. Отстегивает лыжи, карабкается по склону. Стоит на краю обрыва. Внизу – фигурка упавшей Арины.
Титр: «Кадры из сериала по сценарию А. Огольцова «Любовь отдыхает».
Титр: «Кадры из сериала по сценарию А. Огольцова «Любовь отдыхает».
98
Саша поворачивается. Арина снимает с себя футболку.
– Жарко у тебя что-то.
Саша отворачивается. Пишет.
– Жарко у тебя что-то.
Саша отворачивается. Пишет.
99
Арина лежит на берегу моря, загорает.
А где-то в другом месте девушка с юношей играют в теннис.
Мяч вылетает за ограждение, попадает в ветку дерева, на котором сидит ворона.
Ворона, каркая, взмывает в воздух. Поднимается все выше.
Попадает в мотор небольшого самолета. Самолет падает в море.
Это падение вызывает высокую волну, она выбрасывает на берег резиновую лодку с людьми. Лодка обрушивается на замок из галечных камней, который сооружает трудолюбивый и талантливый ребенок.
Один камешек вылетает со скоростью пули и попадает в висок Арины.
В виске отверстие и кровь.
Титр: «Кадры из сериала по сценарию А. Огольцова “Любовь на берегу”».
А где-то в другом месте девушка с юношей играют в теннис.
Мяч вылетает за ограждение, попадает в ветку дерева, на котором сидит ворона.
Ворона, каркая, взмывает в воздух. Поднимается все выше.
Попадает в мотор небольшого самолета. Самолет падает в море.
Это падение вызывает высокую волну, она выбрасывает на берег резиновую лодку с людьми. Лодка обрушивается на замок из галечных камней, который сооружает трудолюбивый и талантливый ребенок.
Один камешек вылетает со скоростью пули и попадает в висок Арины.
В виске отверстие и кровь.
Титр: «Кадры из сериала по сценарию А. Огольцова “Любовь на берегу”».
100
Саша поворачивается.
Арина лежит обнаженная, капризно говорит:
– Долго я буду ждать?
– Ты умерла. Тебя нет. А если есть, не такая.
– Я такая, какой ты меня хочешь видеть. Ну? Иди ко мне!
– Сейчас. Я приду. Ты будешь довольна!
Саша идет в кухню и возвращается с ножом.
Набрасывается на Арину.
Ударяет ножом раз, другой, третий…
Сзади голос Вари:
– А постель-то чем виновата?
Саша оглядывается. Осматривает Варю, говорит полупьяным голосом:
– Герой смотрит на жену. Она без вещей. Значит, не вернулась, а пришла поговорить. Возможно, о разделе имущества. Совместно нажитого. Какой глубокий кадр, какое тонкое киношное мышление, сценарист Огольцов, браво! Ненавижу кино! – кричит Саша. – И сериалы ненавижу! Мотивацию им давай! В жизни все проще: зачесалось – и все! И ушла! Никакой любви! Никаких вопросов – за что полюбила! Ни за что! Захотела, вот и вся мотивация!
Варя поворачивается и молча уходит.
Арина лежит обнаженная, капризно говорит:
– Долго я буду ждать?
– Ты умерла. Тебя нет. А если есть, не такая.
– Я такая, какой ты меня хочешь видеть. Ну? Иди ко мне!
– Сейчас. Я приду. Ты будешь довольна!
Саша идет в кухню и возвращается с ножом.
Набрасывается на Арину.
Ударяет ножом раз, другой, третий…
Сзади голос Вари:
– А постель-то чем виновата?
Саша оглядывается. Осматривает Варю, говорит полупьяным голосом:
– Герой смотрит на жену. Она без вещей. Значит, не вернулась, а пришла поговорить. Возможно, о разделе имущества. Совместно нажитого. Какой глубокий кадр, какое тонкое киношное мышление, сценарист Огольцов, браво! Ненавижу кино! – кричит Саша. – И сериалы ненавижу! Мотивацию им давай! В жизни все проще: зачесалось – и все! И ушла! Никакой любви! Никаких вопросов – за что полюбила! Ни за что! Захотела, вот и вся мотивация!
Варя поворачивается и молча уходит.
101
Ночь. Саша просыпается, видит рядом с собой Арину. Трет пальцами виски. Спрашивает:
– Она здесь была?
– Кто?
– Ничего не понимаю. Почему тебя нет, а ты есть? Почему она есть, но ее нет?
– Ты о чем?
– Она здесь была?
– Кто?
– Ничего не понимаю. Почему тебя нет, а ты есть? Почему она есть, но ее нет?
– Ты о чем?
102
Саша в комнате с застекленными стенами, на них жалюзи. Голый офисный стол со стопкой бумаги и ручками в пластиковом стакане. Казенные стулья.
Бодро входит молодой человек лет двадцати пяти. Оживленный, веселый, словно его оторвали от приятной вечеринки, где он выпил пару бокалов шампанского.
– Это вы отказник? – спрашивает он Сашу. – Что случилось? Разорились, остались без работы, разочаровались в купленной квартире?
– По закону я не обязан объявлять причину, – отвечает Саша.
– Успели законы почитать? Это полезно! Сейчас все клиенты грамотные, да и интернет помогает – все ответы на все вопросы. Законы знаем, а вот собственный договор прочитать при подписании ленимся!
Молодой человек раскрывает перед Сашей папку с договором.
– А что там? Неужели хотите присвоить деньги себе?
– Упаси боже! Всего лишь штрафные санкции.
Саша берет договор, читает. Молодой человек терпеливо ждет.
– Без лупы не разберешь, – Саша смотрит на текст, напечатанный очень мелким шрифтом.
– В законе размер шрифта не оговаривается. Не бойтесь, санкции не смертельные. Но ощутимые. Поэтому я предложил бы поговорить о возможности сохранения наших отношений.
– Реструктуризация?
– И это знаете? Да, она самая.
– Нет. Деньги назад. Пусть с вычетами. А я вам квартиру.
– Послушайте…
– Нет! В сценарии написано: служитель банка долго уговаривает героя, но герой не идет на уступки. Только деньги.
– В каком сценарии?
– В моем. В сценарии моей жизни. Поэтому лучше не тратить время, сократить эпизод. Слишком длинно. Моя реплика: я хочу взять свои деньги, сколько вам выплатил, и отдать банку квартиру. Ваш ответ: да, хорошо.
– Нет, плохо. Банк имеет право забрать квартиру и, возможно, согласится это сделать. Но по такой цене, что вы не только не получите денег обратно, но и останетесь должны.
– Этого не может быть.
– В нашей стране все может быть.
– Я эту фразу слышал в тысяче сериалов. И сам писал.
– Что ж, значит, в сериалах иногда говорят правду.
– И что делать?
– У вас до следующей проплаты почти месяц. Можем предложить бесценную услугу: кредит на погашение кредита.
– То есть дадите взаймы, чтобы я вам же вернул долг?
– Именно.
– И сколько это стоит?
– Вот! Уже конструктивный диалог! Давайте посмотрим.
Молодой человек раскладывает перед ним бумаги.
– Нет, – говорит Саша. – По вашему сценарию я играть не буду. Лучше посчитайте, сколько я буду должен, если отдам квартиру.
Бодро входит молодой человек лет двадцати пяти. Оживленный, веселый, словно его оторвали от приятной вечеринки, где он выпил пару бокалов шампанского.
– Это вы отказник? – спрашивает он Сашу. – Что случилось? Разорились, остались без работы, разочаровались в купленной квартире?
– По закону я не обязан объявлять причину, – отвечает Саша.
– Успели законы почитать? Это полезно! Сейчас все клиенты грамотные, да и интернет помогает – все ответы на все вопросы. Законы знаем, а вот собственный договор прочитать при подписании ленимся!
Молодой человек раскрывает перед Сашей папку с договором.
– А что там? Неужели хотите присвоить деньги себе?
– Упаси боже! Всего лишь штрафные санкции.
Саша берет договор, читает. Молодой человек терпеливо ждет.
– Без лупы не разберешь, – Саша смотрит на текст, напечатанный очень мелким шрифтом.
– В законе размер шрифта не оговаривается. Не бойтесь, санкции не смертельные. Но ощутимые. Поэтому я предложил бы поговорить о возможности сохранения наших отношений.
– Реструктуризация?
– И это знаете? Да, она самая.
– Нет. Деньги назад. Пусть с вычетами. А я вам квартиру.
– Послушайте…
– Нет! В сценарии написано: служитель банка долго уговаривает героя, но герой не идет на уступки. Только деньги.
– В каком сценарии?
– В моем. В сценарии моей жизни. Поэтому лучше не тратить время, сократить эпизод. Слишком длинно. Моя реплика: я хочу взять свои деньги, сколько вам выплатил, и отдать банку квартиру. Ваш ответ: да, хорошо.
– Нет, плохо. Банк имеет право забрать квартиру и, возможно, согласится это сделать. Но по такой цене, что вы не только не получите денег обратно, но и останетесь должны.
– Этого не может быть.
– В нашей стране все может быть.
– Я эту фразу слышал в тысяче сериалов. И сам писал.
– Что ж, значит, в сериалах иногда говорят правду.
– И что делать?
– У вас до следующей проплаты почти месяц. Можем предложить бесценную услугу: кредит на погашение кредита.
– То есть дадите взаймы, чтобы я вам же вернул долг?
– Именно.
– И сколько это стоит?
– Вот! Уже конструктивный диалог! Давайте посмотрим.
Молодой человек раскладывает перед ним бумаги.
– Нет, – говорит Саша. – По вашему сценарию я играть не буду. Лучше посчитайте, сколько я буду должен, если отдам квартиру.
103
Саша сидит у дома на лавочке и наблюдает, как из дома выносят вещи, загружают в автофургон.
Подходит грузчик, парень лет двадцати.
– Закурим?
– Курите.
– У меня нет, угости.
– Не курю.
– А чего съезжаем, я не понял? Ремонт сделали почти.
– Герой смотрит на грузчика так, что тот молча поворачивается и исчезает.
– Чего?
– Исчезни!
Подходит грузчик, парень лет двадцати.
– Закурим?
– Курите.
– У меня нет, угости.
– Не курю.
– А чего съезжаем, я не понял? Ремонт сделали почти.
– Герой смотрит на грузчика так, что тот молча поворачивается и исчезает.
– Чего?
– Исчезни!
104
Саша на съемной квартире.
Нагромождение вещей.
Он заливает кипятком лапшу в пластиковом контейнере, ест.
Открывает ноутбук, пишет: «БЕЗМОЛВИЕ».
Нагромождение вещей.
Он заливает кипятком лапшу в пластиковом контейнере, ест.
Открывает ноутбук, пишет: «БЕЗМОЛВИЕ».
105
В кадре крупным планом – молодой человек, похожий на Сашу. А может, и сам Саша.
Он молчит.
Брови сдвинуты, глаза прищурены. Будто что-то вспоминает.
Отрицательно качает головой: нет, не то.
Оглядывает пространство, пытаясь сообразить, куда он попал.
Подмигивает кому-то и тут же делается серьезным, будто его одернули.
Улыбается.
Кажется, о чем-то догадался.
Сейчас выдаст. Осчастливит. Сейчас такое скажет, что…
Нет. Молчит.
Он молчит.
Брови сдвинуты, глаза прищурены. Будто что-то вспоминает.
Отрицательно качает головой: нет, не то.
Оглядывает пространство, пытаясь сообразить, куда он попал.
Подмигивает кому-то и тут же делается серьезным, будто его одернули.
Улыбается.
Кажется, о чем-то догадался.
Сейчас выдаст. Осчастливит. Сейчас такое скажет, что…
Нет. Молчит.
106
Саша просыпается и с удивлением видит перед собой Варю. Она сидит за столом и читает что-то в его ноутбуке.
– Привет, – говорит Саша.
– Привет. Ты это хотел написать?
– Это так, наброски.
– Интересно. Хочется уже услышать, что он скажет.
– Самому хочется. Как ты меня нашла? Я никому не говорил. И телефон не включаю.
– Я тебя всегда найду, если надо.
– А надо?
– Да.
– Зачем? У меня все плохо. Бросил сериал, отдал квартиру вместе с ремонтом. Одно утешает: вышло по нулям. Я никому не должен, и мне никто. Пацан сказал – пацан сделал.
– Имеешь право, это твоя жизнь.
– Ты ко мне вернешься?
– Уже вернулась.
– А как же… А если опять кого-то захочется?
– Только об этом и думаю. Я беременная, Саша.
– От меня?
– По срокам – да. Можешь проверить.
– Не буду я ничего проверять. Я же тебя люблю.
– Я тебя тоже. Как завелся этот червячок, так и поняла. Что люблю и хочу от тебя родить. Хоть в пустыне. Хоть в вигваме на Северном полюсе.
– В чуме. Или в яранге. Кошмар. Мы говорим, как сопливые герои сопливого мыльного сериала.
– Вот я буду думать, как я говорю! Как говорю, так и говорю. У меня там вещи, поможешь затащить?
– Спросила бы хоть, согласен я или нет.
– А то не согласен!
– Да согласен, конечно.
Они обнимаются – как-то очень осторожно, бережно, словно опасаются повредить друг другу. Варя глубоко вздыхает.
– Ты чего?
– Будто под водой была и вынырнула.
– Лишние слова, длинный диалог. Вычеркнуть. Все должно быть понятно без слов.
– А я хочу говорить.
– Говори.
– Пойдем за вещами, такси ждет, счетчик работает.
Они выходят, но тут Сашу окликает голос.
– А я?
Саша оборачивается: на постели сидит грустная Арина.
– Я тоже жить хочу, – говорит Арина. – А ты меня бросил. И всех нас вообще.
– Я вернусь. Но по-другому.
– Хорошо, буду ждать. Жить очень уж хочется, понимаешь?
– А то!
– Привет, – говорит Саша.
– Привет. Ты это хотел написать?
– Это так, наброски.
– Интересно. Хочется уже услышать, что он скажет.
– Самому хочется. Как ты меня нашла? Я никому не говорил. И телефон не включаю.
– Я тебя всегда найду, если надо.
– А надо?
– Да.
– Зачем? У меня все плохо. Бросил сериал, отдал квартиру вместе с ремонтом. Одно утешает: вышло по нулям. Я никому не должен, и мне никто. Пацан сказал – пацан сделал.
– Имеешь право, это твоя жизнь.
– Ты ко мне вернешься?
– Уже вернулась.
– А как же… А если опять кого-то захочется?
– Только об этом и думаю. Я беременная, Саша.
– От меня?
– По срокам – да. Можешь проверить.
– Не буду я ничего проверять. Я же тебя люблю.
– Я тебя тоже. Как завелся этот червячок, так и поняла. Что люблю и хочу от тебя родить. Хоть в пустыне. Хоть в вигваме на Северном полюсе.
– В чуме. Или в яранге. Кошмар. Мы говорим, как сопливые герои сопливого мыльного сериала.
– Вот я буду думать, как я говорю! Как говорю, так и говорю. У меня там вещи, поможешь затащить?
– Спросила бы хоть, согласен я или нет.
– А то не согласен!
– Да согласен, конечно.
Они обнимаются – как-то очень осторожно, бережно, словно опасаются повредить друг другу. Варя глубоко вздыхает.
– Ты чего?
– Будто под водой была и вынырнула.
– Лишние слова, длинный диалог. Вычеркнуть. Все должно быть понятно без слов.
– А я хочу говорить.
– Говори.
– Пойдем за вещами, такси ждет, счетчик работает.
Они выходят, но тут Сашу окликает голос.
– А я?
Саша оборачивается: на постели сидит грустная Арина.
– Я тоже жить хочу, – говорит Арина. – А ты меня бросил. И всех нас вообще.
– Я вернусь. Но по-другому.
– Хорошо, буду ждать. Жить очень уж хочется, понимаешь?
– А то!
107
В переговорную комнату входит сценарист Слаповский, изможденный и слабослышащий мужчина. Его сопровождает молоденькая девушка.
– Они сейчас придут, – говорит она. – Чай, кофе, сок, хотите что-нибудь?
– А?
– Что-нибудь выпить?
– Нет. Днем не пью.
– А про что у вас сценарий? Я тоже пишу типа сценария что-то, но так, для собственного удовольствия.
– А?
– Я говорю, тоже пишу – для собственного удовольствия.
– Понятно. А для чьего же еще?
– Для зрителей.
– Если вы не получаете удовольствия, то и зритель не получит удовольствия. Какие чудовищно пошлые вещи я говорю.
– Почему, интересная мысль. А про что ваш сценарий? Как называется?
– «Сценарий».
– Да, я поняла. А как называется?
– «Сценарий».
– Я поняла, что же еще, сценарий. А как называется?
Открывается дверь, входят Савчук, Мелецкий и Лика. Они поочередно пожимают руку сценаристу. Девушка выскальзывает.
Все рассаживаются за столом.
Савчук кладет на стол стопку листов.
– Ну что ж, – говорит он. – Начнем?
А на титрах Савчук, Мелецкий и Лика что-то говорят, говорят, говорят…
Их не слышно.
– Они сейчас придут, – говорит она. – Чай, кофе, сок, хотите что-нибудь?
– А?
– Что-нибудь выпить?
– Нет. Днем не пью.
– А про что у вас сценарий? Я тоже пишу типа сценария что-то, но так, для собственного удовольствия.
– А?
– Я говорю, тоже пишу – для собственного удовольствия.
– Понятно. А для чьего же еще?
– Для зрителей.
– Если вы не получаете удовольствия, то и зритель не получит удовольствия. Какие чудовищно пошлые вещи я говорю.
– Почему, интересная мысль. А про что ваш сценарий? Как называется?
– «Сценарий».
– Да, я поняла. А как называется?
– «Сценарий».
– Я поняла, что же еще, сценарий. А как называется?
Открывается дверь, входят Савчук, Мелецкий и Лика. Они поочередно пожимают руку сценаристу. Девушка выскальзывает.
Все рассаживаются за столом.
Савчук кладет на стол стопку листов.
– Ну что ж, – говорит он. – Начнем?
КОНЕЦ ФИЛЬМАДа, но еще ведь титры.
А на титрах Савчук, Мелецкий и Лика что-то говорят, говорят, говорят…
Их не слышно.
Хроника. Январь
Из новостей
* * *
Во всех регионах России начато внедрение универсальной электронной карты, в которой совмещены практически все документы, в том числе паспорт, водительское удостоверение, СНИЛС, медицинский полис, проездной билет, а также банковская карта.(Да ввинтить чип в голову, и все! Скажешь кому, подумают: шутит. А нет – мне скрывать нечего. Но как я ненавижу получать визы, возиться с документами и пр.! Чип – и нет проблем. Сканировать мысли все равно никогда не получится – я в этом уверен, а остальное меня не волнует.)
* * *
В России вступил в силу закон, запрещающий американским гражданам усыновление российских детей («Закон Димы Яковлева»).(Главное в законе – послание российским гражданам: там хуже, и они вообще сволочи.)
* * *
27 января – пожар в ночном клубе «Kiss» в бразильском городе Санта-Мария штата Риу-Гранди-ду-Сул, 236 человек погибли.(Таких новостей много. Но мне почему-то приснилось, что я оказался в этом клубе. Танцую с бразильянкой, одетой, как на карнавале. Бегло и галантно говорю с ней по-испански. Или по-португальски, во сне не понял. Потом удаляемся за красные шторы – и тут пожар, дым, ужас… Загадочная выборочность сновидений…)
Из журнала[1]
* * *
Все, друзья, я забеременел новой книгой. И, как всегда бывает, мне сейчас все равно, что говорят и пишут о предыдущих. Они ушли в прошлое. Новая будет лучше и все оправдает. И к сериальной поденке стал относиться легче – я будто хожу на работу, а потом возвращаюсь домой, в книгу. И бытовые трудности не тяготят. Это как влюбленность: что бы ни происходило, ты участвуешь, но где-то под ложечкой греет и светит твое тайное, счастливое.* * *
Странные игры
Я был мальчик с фантазиями.
Придя из школы и собираясь пообедать, отрезал кусок хлеба и вдруг придумывал, что он у меня последний. Делил его ножом на кубики и ел по одному, наслаждаясь, слизывая крошки с ладони. Потом разрешал себе сварить кофе. В кружке. Соскребал снег из морозилки, бросал в кофе – для отстоя гущи по науке Джека Лондона.
Или, наливая воды, воображал, что я из пустыни, что это первый мой стакан после трех дней жажды. В горле становилось сухо. Вода была жгуче желанной. Но я терпел. Я знал, что пить не дадут до вечера. Кто не даст, почему, вопроса не возникало. Не дадут, и все. Через полчаса начинал пить. По глоточку. Сдерживая себя. И вода казалось сладкой.
Или того чудней: представлял, что у меня поездом отрезало ноги.
Вместо них – протезы.
Я хожу на прямых ногах, играя в эту страшноватую игру. Товарищи удивляются – что со мной? Я не признаюсь. Мне не надо жалости и сочувствия.
А к вечеру надоедало. Я решал: мне пришили новые ноги. И они приросли. Как родные. Ложась вечером спать, я с особой приятностью ощущал, как ступни нежатся под тканью одеяла, шевелил пальцами, радуясь: надо же, двигаются!
Или представлялось: я немой. Не могу говорить. Ходил так целыми днями, а потом разрешал себе вымолвить слово, другое. Потихоньку речь возвращалась. И каждое слово было – как новенькое. Как подарок самому себе.
Или (уже подрос): выхожу на родной остановке – и кажется мне, что я долго сидел в тюрьме и вернулся домой. Или: воевал, остался жив и вернулся домой. Или: смертельно болел, выздоровел и вернулся домой. И вот иду – и всему радуюсь. Свободе, небу, солнцу, лицам людей. В дом входил чуть ли не со слезами счастья.
Сейчас это реже, хоть не забывается, и иногда мне удается коротко сыграть в эту игру – посмотрев на руки, удивиться: надо же, руки! Или, посмотрев на ноги: надо же, ноги! И вообще, просто посмотрев: надо же – вижу! И восхититься: господи, за что мне такой подарок?
Но играл я в детстве и в другие игры: набивал найденную пустую сигаретную пачку обломками сухих стеблей и изображал, что курю. Шел по улице, держа в зубах стебелек, и шепотом ругался матом, яростно споря с кем-то воображаемым, грозя оторвать ему голову, так его растак. Или воду, о которой уже рассказывал, наливал не в стакан, а в рюмки. Штук пять-шесть. Расставлял на столе, размеренно опрокидывал, а потом валился на стул и начинал нести бессвязную чушь и петь песни. Готовился к взрослой жизни.
Придя из школы и собираясь пообедать, отрезал кусок хлеба и вдруг придумывал, что он у меня последний. Делил его ножом на кубики и ел по одному, наслаждаясь, слизывая крошки с ладони. Потом разрешал себе сварить кофе. В кружке. Соскребал снег из морозилки, бросал в кофе – для отстоя гущи по науке Джека Лондона.
Или, наливая воды, воображал, что я из пустыни, что это первый мой стакан после трех дней жажды. В горле становилось сухо. Вода была жгуче желанной. Но я терпел. Я знал, что пить не дадут до вечера. Кто не даст, почему, вопроса не возникало. Не дадут, и все. Через полчаса начинал пить. По глоточку. Сдерживая себя. И вода казалось сладкой.
Или того чудней: представлял, что у меня поездом отрезало ноги.
Вместо них – протезы.
Я хожу на прямых ногах, играя в эту страшноватую игру. Товарищи удивляются – что со мной? Я не признаюсь. Мне не надо жалости и сочувствия.
А к вечеру надоедало. Я решал: мне пришили новые ноги. И они приросли. Как родные. Ложась вечером спать, я с особой приятностью ощущал, как ступни нежатся под тканью одеяла, шевелил пальцами, радуясь: надо же, двигаются!
Или представлялось: я немой. Не могу говорить. Ходил так целыми днями, а потом разрешал себе вымолвить слово, другое. Потихоньку речь возвращалась. И каждое слово было – как новенькое. Как подарок самому себе.
Или (уже подрос): выхожу на родной остановке – и кажется мне, что я долго сидел в тюрьме и вернулся домой. Или: воевал, остался жив и вернулся домой. Или: смертельно болел, выздоровел и вернулся домой. И вот иду – и всему радуюсь. Свободе, небу, солнцу, лицам людей. В дом входил чуть ли не со слезами счастья.
Сейчас это реже, хоть не забывается, и иногда мне удается коротко сыграть в эту игру – посмотрев на руки, удивиться: надо же, руки! Или, посмотрев на ноги: надо же, ноги! И вообще, просто посмотрев: надо же – вижу! И восхититься: господи, за что мне такой подарок?
Но играл я в детстве и в другие игры: набивал найденную пустую сигаретную пачку обломками сухих стеблей и изображал, что курю. Шел по улице, держа в зубах стебелек, и шепотом ругался матом, яростно споря с кем-то воображаемым, грозя оторвать ему голову, так его растак. Или воду, о которой уже рассказывал, наливал не в стакан, а в рюмки. Штук пять-шесть. Расставлял на столе, размеренно опрокидывал, а потом валился на стул и начинал нести бессвязную чушь и петь песни. Готовился к взрослой жизни.
* * *
За стеклом
Мне было лет пять, я оказался в больнице, надели арестантского вида пижаму.
Чем болел, с кем лежал, как лечили, не помню. Помню только окно: сижу на широком подоконнике, а внизу папа и мама. Внутрь их не пускали: карантин. Я машу им рукой. Они тоже машут. Потом что-то говорят друг другу. Я завидую: они друг друга слышат, а я их нет. Окно закрыто и заклеено газетными полосами – зима. И я уже хочу, чтобы они ушли: какой толк, если говорить все равно нельзя? Слезы подступают, еле сдерживаюсь. Они уходят, я вытираю глаза. При родителях плакать стыдно, без них – бессмысленно.
Мне снился сон: я вижу женщину, которой уже нет на земле, и что-то говорю ей – горячо, взахлеб. И она видит меня, но молчит и улыбается. Тут я понимаю: она меня, возможно, слышит, а я ее не могу услышать. Она знает это, поэтому и молчит.
Вот что такое смерть других людей для нас, тех, кто остался жить: мы видим их, но не можем поговорить с ними.
Видят ли они нас?
Мы, сами того не осознавая, живем так, будто видят. Это непреложно при всех религиях и помогает нам оставаться людьми. Или я ошибаюсь?
Чем болел, с кем лежал, как лечили, не помню. Помню только окно: сижу на широком подоконнике, а внизу папа и мама. Внутрь их не пускали: карантин. Я машу им рукой. Они тоже машут. Потом что-то говорят друг другу. Я завидую: они друг друга слышат, а я их нет. Окно закрыто и заклеено газетными полосами – зима. И я уже хочу, чтобы они ушли: какой толк, если говорить все равно нельзя? Слезы подступают, еле сдерживаюсь. Они уходят, я вытираю глаза. При родителях плакать стыдно, без них – бессмысленно.
Мне снился сон: я вижу женщину, которой уже нет на земле, и что-то говорю ей – горячо, взахлеб. И она видит меня, но молчит и улыбается. Тут я понимаю: она меня, возможно, слышит, а я ее не могу услышать. Она знает это, поэтому и молчит.
Вот что такое смерть других людей для нас, тех, кто остался жить: мы видим их, но не можем поговорить с ними.
Видят ли они нас?
Мы, сами того не осознавая, живем так, будто видят. Это непреложно при всех религиях и помогает нам оставаться людьми. Или я ошибаюсь?
* * *
Снежинки за окном падают все медленнее и медленнее и, кажется, сейчас окончательно зависнут, а потом все погаснет, как бывает с компьютером. И ты не сумеешь включить, потому что не снаружи, а в нем.
Из дневника
* * *
Когда говорят, что выхода нет, он есть, но не там, где хочется.* * *
На самом деле мы все знаем или догадываемся, в чем смысл жизни, но он нас часто не устаивает. Вот и ищем, нет ли какого другого. Поудобней.* * *
Пора за работу. 12 серий про страстную любовь. Она же страшная. 4 серии написаны.* * *
Прервал Стр. Люб. Неделю по скайпу обсуждали с Пускепалисом сценарий «Пересуда»[2]. Нужны уточнения.* * *
И опять Стр. Люб. Дал герою высокопарную фразу: «Любовь, как радуга, видна лишь с одной стороны. С другой стороны ее не существует. Если видят оба значит, они по одну сторону». Всем очень понравилось. Мне и стыдно, и приятно.* * *
Прервался: попросили доработать двухсерийный телемувик[3] из прошлого года. Проснулись.* * *
Вернулся в Стр. Люб. Три дня пишу серию – неделю жду ответа. И все-таки до лета хочу закончить.
Идея
Шли вдоль Тимирязевского пруда.
– А вот здесь студента убили, – сказала Метла, показывая на грот, загороженный металлическими прутьями так часто, что не пролезть даже маленькому ребенку.
– Какого студента, когда? – спросил Жужик.
– Давно, сто лет назад. Или даже больше.
– За что? – спросил Тихон.
– А фиг его знает. Отец рассказывал. Когда еще я маленькая была, мы сюда гулять с ним приходили. Потом про это Достоевский написал. Ну, не про это, но типа того. У него убили не здесь, не в этом парке и вообще не в Москве, а на самом деле было прямо вот здесь.
Лещ подошел к прутьям, подергал.
– Не раздвинешь.
– Хочешь туда? – спросила Метла.
– Нормальное место, особенно если дождь пойдет.
– Дождь не пойдет, давайте на полянку куда-нибудь, – сказал Жужик.
Лещ огляделся. Увидел поваленный металлический столбик. Подошел, хотел поднять, но основание столбика оказалось вкопано в землю.
– Помогайте, – сказал Лещ, раскачивая и дергая столбик.
– Да ну тебя, – отказался Жужик.
А Тихон подошел и начал помогать. Вместе вытащили столбик, Лещ всунул его между прутьями и немного их разогнул. Он попробовал пролезть, не получилось.
– Все равно узко. Метла, попробуй.
Метла втиснулась плечом, дернулась пару раз.
– Нет.
– Грудь мешает, – засмеялся Лещ. – Жужик, давай ты.
Худенький маленький Жужик сумел пролезть.
– И чего дальше? – спросил оттуда.
– А сейчас я обратно сдвину – и ты там останешься. И умрешь голодной смертью.
Жужик вылез.
– Надо соседние прутья раздвинуть, а потом эти, – сказала Метла.
Лещ взялся орудовать, Тихон ему помогал. И вот дыра стала такой, что все сумели пролезть. Устроились на чахлой травке, у ограды, а в глубине была голая земля. На земле пластиковая бутылка с выцветшей этикеткой, обрывок журнального листка и засохшие свидетельства того, что сюда иногда забираются по своим делам собаки.
– Дурью маемся, – сказал Жужик.
Он достал пластиковые стаканчики, разлил пиво.
– Мало взяли, не хватит, – заглянул он в будущее.
– Тебе всегда мало, – сказала Метла.
Выпили. Потом еще выпили, и еще. Стало уютно и хорошо.
– Так за что его убили? – спросил Лещ Метлу.
– Кого? Настоящего студента или у Достоевского?
– Без разницы.
– Не знаю.
– Охота вам, – сказал Жужик.
Он не любил таких разговоров. Ему нравилось говорить о реальных вещах. Если пили пиво, то о том, мало его или достаточно. Если о погоде, то о том, что вчера был дождь, а сегодня все уже сухо. Еще ему было интересно обсуждать достоинства или недостатки места, где они устроились. Это было их развлечение: собираться по воскресеньям, бродить по парку и находить каждый раз новые укромные уголки для того, чтобы отдохнуть, выпить и поговорить.
Но Лещ, поглядывая вокруг, все никак не мог слезть с темы.
– Тут так и хочется кого-нибудь убить, – сказал он. – А зачем решеткой загородили?
– Памятное место, – предположил Тихон.
– А где табличка? И почему обязательно загораживать?
– Чтобы на стенах не рисовали, – сказала Метла.
– А табличка, может, была, но сорвали, – сказал Жужик.
Так они беседовали довольно долго. А потом и о разном другом. Приятно провели день.
Дома Тихону захотелось посмотреть в Интернете, что к чему: кого убили, когда и за что.
И он рассказал про это друзьям в следующее воскресенье.
– Все равно не понял, – сказал Лещ. – Нет, про студента Иванова еще более-менее. Заподозрили, что предатель. А у Достоевского, получается, сам захотел, а потом расхотел, а потом его все-таки убили. Муть какая-то.
– За идею, – сказал Тихон.
– А какая идея? – спросила Метла.
– Ну, вроде того, что если все убьют, то будет типа круговая порука. Чтоб никто в стороне не остался. Они организацию так создавали.
– Козлы, – сказал Лещ. – Ну там за деньги. Или он кому-то навредил. Девушку там оскорбил. Мало ли.
– Нет, – сказала Метла, – ты просто не понял, Лещ. За деньги или кому-то навредил, это все убить могут. А за идею – это за идею. А пойдем опять туда?
– Делать вам нечего, – сказал Жужик.
Но остальным предложение понравилось, и они пошли в грот.
– А убивали так, – продолжил рассказ Тихон. – Привели, будто выкопать какой-то станок печатный. Начали копать, он ничего не подозревает, этот студент, а его бац и застрелили. Но не убили. Тогда камнем добили и в пруд вот этот сбросили, – он кивнул в сторону пруда. – Зимой, в прорубь. И кто-то заметил подо льдом. Начали расследовать и всех нашли.
– Лохи, – сказал Лещ. – Если бы я убил, никто бы не нашел.
– Ну да, конечно! – сказала Метла. – Все равно следы останутся.
– А зачем? – спросил Тихон.
– Что? – не понял Лещ.
– Зачем убил бы?
– Какая разница? Я тебе про что? Что можно убить так, что никто не найдет.
– А как? – заинтересовался практичный Жужик.
– Ну, например, – фантазировал Лещ, – мы идем около пруда. Я толкаю Тихона и бью камнем по башке. А потом мы говорим, что он сам упал и стукнулся об камень, и утонул. И все.
– Получится, что найдут, – возразил Жужик. – А ты сказал, что можно так убить, что не найдут.
– Я имел в виду, не найдут, кто убил.
– Но нас же найдут!
– Ты тупой? Найдут, но примут за несчастный случай. Не докажут.
– А, – сказал Жужик.
– Нет, – сказал Тихон. – Дело не в этом. За что ты меня убил бы?
– Ни за что, не нравишься ты мне.
– Это неинтересно, – сказал Метла.
Тихон улыбнулся ей, а она улыбнулась ему. Им было приятно, что они умнее Леща и Жужика и что понимают друг друга.
Лещ разозлился на эти улыбки.
– Блин, я еще раз говорю, кто не понял: я про то, как можно убить, чтобы не нашли того, кто убил, а вы – за что, за что!
– Потому что это главное, – объяснил Тихон.
– И не утопить, а вот здесь убить, – добавила Метла. – Здесь ты смог бы убить, чтобы не нашли?
– Легко! – разгорячился Лещ. – Вырыть яму, убить Тихона…
– Опять меня?
– А кого? Убить, закопать, залить цементом, чтобы собаки не унюхали.
– Унюхают, – сказал Жужик. – Следов будет полно перед ямой. Наших. И цемент, где ты его возьмешь? На себе притащишь? Опять следы. Нет, ты гонишь.
– Можно так, – сказала Метла. – Допустим, я говорю кому-то, ну, тебе, Лещ: приходи сюда. Вечером. Ты приходишь, ждешь. А я, допустим, иду мимо. И в тебя камнем. Или палкой по голове. Ну, разные способы. И пошла дальше. А тут же тропинка, разные люди мимо ходят. Куча следов. И все, никто никогда не найдет.
– А вот здесь студента убили, – сказала Метла, показывая на грот, загороженный металлическими прутьями так часто, что не пролезть даже маленькому ребенку.
– Какого студента, когда? – спросил Жужик.
– Давно, сто лет назад. Или даже больше.
– За что? – спросил Тихон.
– А фиг его знает. Отец рассказывал. Когда еще я маленькая была, мы сюда гулять с ним приходили. Потом про это Достоевский написал. Ну, не про это, но типа того. У него убили не здесь, не в этом парке и вообще не в Москве, а на самом деле было прямо вот здесь.
Лещ подошел к прутьям, подергал.
– Не раздвинешь.
– Хочешь туда? – спросила Метла.
– Нормальное место, особенно если дождь пойдет.
– Дождь не пойдет, давайте на полянку куда-нибудь, – сказал Жужик.
Лещ огляделся. Увидел поваленный металлический столбик. Подошел, хотел поднять, но основание столбика оказалось вкопано в землю.
– Помогайте, – сказал Лещ, раскачивая и дергая столбик.
– Да ну тебя, – отказался Жужик.
А Тихон подошел и начал помогать. Вместе вытащили столбик, Лещ всунул его между прутьями и немного их разогнул. Он попробовал пролезть, не получилось.
– Все равно узко. Метла, попробуй.
Метла втиснулась плечом, дернулась пару раз.
– Нет.
– Грудь мешает, – засмеялся Лещ. – Жужик, давай ты.
Худенький маленький Жужик сумел пролезть.
– И чего дальше? – спросил оттуда.
– А сейчас я обратно сдвину – и ты там останешься. И умрешь голодной смертью.
Жужик вылез.
– Надо соседние прутья раздвинуть, а потом эти, – сказала Метла.
Лещ взялся орудовать, Тихон ему помогал. И вот дыра стала такой, что все сумели пролезть. Устроились на чахлой травке, у ограды, а в глубине была голая земля. На земле пластиковая бутылка с выцветшей этикеткой, обрывок журнального листка и засохшие свидетельства того, что сюда иногда забираются по своим делам собаки.
– Дурью маемся, – сказал Жужик.
Он достал пластиковые стаканчики, разлил пиво.
– Мало взяли, не хватит, – заглянул он в будущее.
– Тебе всегда мало, – сказала Метла.
Выпили. Потом еще выпили, и еще. Стало уютно и хорошо.
– Так за что его убили? – спросил Лещ Метлу.
– Кого? Настоящего студента или у Достоевского?
– Без разницы.
– Не знаю.
– Охота вам, – сказал Жужик.
Он не любил таких разговоров. Ему нравилось говорить о реальных вещах. Если пили пиво, то о том, мало его или достаточно. Если о погоде, то о том, что вчера был дождь, а сегодня все уже сухо. Еще ему было интересно обсуждать достоинства или недостатки места, где они устроились. Это было их развлечение: собираться по воскресеньям, бродить по парку и находить каждый раз новые укромные уголки для того, чтобы отдохнуть, выпить и поговорить.
Но Лещ, поглядывая вокруг, все никак не мог слезть с темы.
– Тут так и хочется кого-нибудь убить, – сказал он. – А зачем решеткой загородили?
– Памятное место, – предположил Тихон.
– А где табличка? И почему обязательно загораживать?
– Чтобы на стенах не рисовали, – сказала Метла.
– А табличка, может, была, но сорвали, – сказал Жужик.
Так они беседовали довольно долго. А потом и о разном другом. Приятно провели день.
Дома Тихону захотелось посмотреть в Интернете, что к чему: кого убили, когда и за что.
И он рассказал про это друзьям в следующее воскресенье.
– Все равно не понял, – сказал Лещ. – Нет, про студента Иванова еще более-менее. Заподозрили, что предатель. А у Достоевского, получается, сам захотел, а потом расхотел, а потом его все-таки убили. Муть какая-то.
– За идею, – сказал Тихон.
– А какая идея? – спросила Метла.
– Ну, вроде того, что если все убьют, то будет типа круговая порука. Чтоб никто в стороне не остался. Они организацию так создавали.
– Козлы, – сказал Лещ. – Ну там за деньги. Или он кому-то навредил. Девушку там оскорбил. Мало ли.
– Нет, – сказала Метла, – ты просто не понял, Лещ. За деньги или кому-то навредил, это все убить могут. А за идею – это за идею. А пойдем опять туда?
– Делать вам нечего, – сказал Жужик.
Но остальным предложение понравилось, и они пошли в грот.
– А убивали так, – продолжил рассказ Тихон. – Привели, будто выкопать какой-то станок печатный. Начали копать, он ничего не подозревает, этот студент, а его бац и застрелили. Но не убили. Тогда камнем добили и в пруд вот этот сбросили, – он кивнул в сторону пруда. – Зимой, в прорубь. И кто-то заметил подо льдом. Начали расследовать и всех нашли.
– Лохи, – сказал Лещ. – Если бы я убил, никто бы не нашел.
– Ну да, конечно! – сказала Метла. – Все равно следы останутся.
– А зачем? – спросил Тихон.
– Что? – не понял Лещ.
– Зачем убил бы?
– Какая разница? Я тебе про что? Что можно убить так, что никто не найдет.
– А как? – заинтересовался практичный Жужик.
– Ну, например, – фантазировал Лещ, – мы идем около пруда. Я толкаю Тихона и бью камнем по башке. А потом мы говорим, что он сам упал и стукнулся об камень, и утонул. И все.
– Получится, что найдут, – возразил Жужик. – А ты сказал, что можно так убить, что не найдут.
– Я имел в виду, не найдут, кто убил.
– Но нас же найдут!
– Ты тупой? Найдут, но примут за несчастный случай. Не докажут.
– А, – сказал Жужик.
– Нет, – сказал Тихон. – Дело не в этом. За что ты меня убил бы?
– Ни за что, не нравишься ты мне.
– Это неинтересно, – сказал Метла.
Тихон улыбнулся ей, а она улыбнулась ему. Им было приятно, что они умнее Леща и Жужика и что понимают друг друга.
Лещ разозлился на эти улыбки.
– Блин, я еще раз говорю, кто не понял: я про то, как можно убить, чтобы не нашли того, кто убил, а вы – за что, за что!
– Потому что это главное, – объяснил Тихон.
– И не утопить, а вот здесь убить, – добавила Метла. – Здесь ты смог бы убить, чтобы не нашли?
– Легко! – разгорячился Лещ. – Вырыть яму, убить Тихона…
– Опять меня?
– А кого? Убить, закопать, залить цементом, чтобы собаки не унюхали.
– Унюхают, – сказал Жужик. – Следов будет полно перед ямой. Наших. И цемент, где ты его возьмешь? На себе притащишь? Опять следы. Нет, ты гонишь.
– Можно так, – сказала Метла. – Допустим, я говорю кому-то, ну, тебе, Лещ: приходи сюда. Вечером. Ты приходишь, ждешь. А я, допустим, иду мимо. И в тебя камнем. Или палкой по голове. Ну, разные способы. И пошла дальше. А тут же тропинка, разные люди мимо ходят. Куча следов. И все, никто никогда не найдет.