Слаповский Алексей. Вещий сон

   — Привет, Антонина! — крикнула проводница женщине с флажком, оставшейся на перроне станции Сиротка.
   Женщина не ответила.
   — Твой-то опять без задних лежит вместо службы?
   Женщина отвернулась и пошла.
   — Все вы такие, — сказала проводница Антону. — Пьете как заразы! А как не пить? — тут же оправдала она. — Если женщины пьют, то как мужикам не пить? Пошли, чего встал!
   Она провела его в служебное купе. Оно было завалено какими-то мягкими полосатыми мешками. Из соседнего купе, когда входили, выглянул усатый человек. Посмотрел вопросительно.
   — Свои! — сказала ему проводница.
   Она перелезла через мешки к столику, а Антон устроился с краю. Он старался не смотреть на ноги женщины, которая спала тут же, разметавшись, с. задранной юбкой. Под коленкой у нее пульсировала сине-зеленая вена, она напугала Антона, Антон вспомнил, что все люди когда-нибудь умрут.
   — Пей! — налила проводница из бутылки красной жидкости.
   Антон машинально выпил и сморщился.
   — Дерьмо, — согласилась проводница, — хоть и импортное. — Но сама, выпив, не поморщилась. И пристально посмотрела на Антона. — Я вот во всем нормальная женщина, — сказала она. — У меня недостатков нет. Ни одного. Кроме единственного: люблю мужиков. Это грех?
   — Не знаю, — сказал Антон. Он действительно не знал, потому что, несмотря на свои двадцать три года, еще не имел никакого опыта.
   — Особенно как выпью. Прямо бешеная становлюсь. И все мне мало. Хотя разврат ненавижу. Дочка когда у меня родила, она у меня в пятнадцать родила неизвестно от кого, я ее из дома выгнала. Мотается теперь где-то. Одна ей дорога — в колонию. А ребенок помер, наверно. А кто ей виноват? Сама же и виновата. Ты вырасти, стань человеком, получи профессию, а потом рожай на здоровье. Что хочешь делай, никто тебе слова не скажет, потому что ты самостоятельный человек, имеешь профессию, сам за себя отвечаешь.
   Так говорила проводница, закрывая дверь и не спеша раздеваясь. Ее тело оказалось такое же безразличное, как лицо, не худое и не полное, во всем среднее. Антон смотрел в окно.
   — Я тоже люблю на природу смотреть, — сказала проводница. — Вот мы и будем на природу смотреть. Будто мы в лесу.
   И повернулась лицом к природе, а к Антону — наоборот.
   Антон закрыл глаза.
   Он все делал наугад.
   — Маняиху проехали, — обронила проводница, — проехали Маняиху...проехали...ой, проехал и...ой... кричать нельзя... ой, как я кричать люблю. ..ой... не могу... проехал и Маняиху...а вон Балагановка... мы тоже здесь... не ост...ох...оста...-навли... ва...ох...ем...ем...ем...ем...ся-а-а-а-а-а-а-а...
   Она не удержалась и все-таки закричала. Ее подруга зашевелилась, проговорила сквозь сонные слюни: «Как те не надоест...»
   — Ну! — приказала проводница Антону, чтобы он и о себе подумал, Антон испугался, заторопился, все не открывая глаз. Тут поезд дернуло, Антон вскрикнул, и жизнь ушла из него — та, что была, а в оставшуюся пустоту, как в стакан вино, но, странно, не сверху, а снизу, как бы сквозь дно, стала наливаться другая жизнь.
   Не открывая глаз, Антон оделся, взял рюкзак.
   — Ты куда? — спросила проводница.
   Антон не ответил. Он вышел в тамбур, а тут и станция. Он сошел, дождался поезда, идущего в обратную сторону с остановкой в Сиротке, забрался сзади последнего вагона и так доехал до станции, сидя на рюкзаке. Рюкзак от этого стал грязным, он выкинул его вместе с книгами.

25

   Он пошел по перрону, и ему казалось, что исчезла его хромота. Он стал прост и понимал все, что только может быть доступно человеческому разуму. Он знал, что у него есть невеста и он должен на ней жениться. Он знал, что сейчас сядет на лошадь и поскачет, и это заранее доставляло ему удовольствие. Он знал, что сперва спустится от станции в ложбину шагом, потом шагом же, не мучая лошадь, поднимется к лесу, потом крупной рысью поскачет по лесной дороге к Графским развалинам, возле которых пустит коня в галоп, выскочит, явится, бросит поводья пацанам и велит выводить животное, пока не обсохнет, а потом разрешит прокатиться на нем самому смелому, но серьезному пацану — доставить лошадь к дому, потому что сам он будет занят свадьбой, а отец наверняка уж пьян.
   Все это он и сделал. Отец, точно, был пьян, но мать вскрикнула: «Сынок!» — как и положено.
   — Ну, ну! — сурово сказал он ей, будто вернулся живой-невредимый из опасного путешествия. Но ведь и не мог не вернуться, так что убиваться нечего и чрезмерная радость ни к чему. Потом направился к невесте, глядя на нее в упор.
   — Так я и думала, — сказала Катя.
   — Это невозможно. Я без тебя не смогу, — сказал Невейзер.
   — Отстаньте вы все от меня!
   Подбодренный ее словами, Невейзер встал и сказал Антону:
   — Ситуация изменилась, молодой человек. Я, будучи женихом, поскольку вы, как говорится, в неизвестном направлении...
   Антон усмехнулся, отодвинул Невейзера.
   — Заждалась? — спросил он Катю, нежно схватив ее крепкой рукой за титьку.
   — Уж ты пошутишь! — зажеманилась Катя. — Умотал неизвестно куда, а я тут, как дурочка, обождалась вся. Совесть-то имей или как?
   — Ладно, — сказал Антон, поднимая чарочку и выпивая с устатку.
   — Горько! — с надрывом закричала мать Антона.
   Но гости уже охрипли кричать, да и опьянели. Тем не менее Антон поднялся и степенно поцеловал Катю.
   — Хорошо, когда во всем порядок, хотя нигде его и нету! — сказал Илья Трофимович, глядя на созвездие Большой Медведицы и проводя от ручки ковша мысленную черту, как его учили, чтобы отыскать Малую Медведицу. Но никак не получалось. Что за притча! Большую он всегда отыскивает сразу же, без всяких примет, а Малую, кажется, легче: ориентир имеется, — но нет: ищет, ищет, никак не может найти!

26

   Тем временем Филипп Вдовин обходил дома Золотой Долины, не пропуская ни одного. Многие были пусты: все обитатели находились на свадьбе. А если кто остался по болезни, старости или малолетству, Вдовин говорил: «Идите скорей смотреть, там невесту убили».
   Все тут же подхватывались и бежали смотреть, не в силах представить, как они могут не увидеть то, что видят другие.
   И дома остались пусты. Тогда Вдовин полил дома особым составом, имеющим повышенную пожаро-возбудимость, и поджег их один за другим. Дома горели хорошо.
   Закончив дело, Филипп пошел к себе домой, спустил в подвал все, что еще оставалось ценного и нужного (а попугай уж был в подвале), полил сверху своим составом, залез в подвал, стоя на лестнице, бросил спичку, убедился, что вспыхнуло и занялось, и захлопнул за собой люк.

27

   На свадьбе же никакого убийства не было. Она доедала, допивала, допевала. Невейзер со скукой снимал, водя камерой как попало, лишь бы гнать пленку. Ее оставалось уже немного.
   Антон Прохарченко снисходительно смотрел на людей и подумывал, что, пожалуй, пора и в постельку.
   — Ишь ты! — услышал он голос. — Хромоногий, а пыжится как!
   Сказал это Хворостылев.
   В другое время Антон только моргнул бы: а что скажешь против правды? Ведь он хромоног? Хромоног. Значит, крыть нечем. Но теперь он был в том состоянии, когда имел право обидеться и на то, что его назвали хромоногим, будучи в самом деле таковым.
   — Я — хромоногий? — переспросил он.
   — А какой же? — удивился Хворостылев, сказавший свои слова без зла, а просто так.
   — А ты урод, — сказал Антон.
   И они встали друг перед другом, гневаясь.
   Гнев их был необъясним. Один сказал другому полную правду о хромоногости, другой ответил полной неправдой об уродстве, и поэтому сказанное можно было понимать только в смысле юмора и смеха, но они не хотели так понимать, они хотели — всерьез. Антон ударил Хворостылева, а Хворостылев — Антона.
   И тут же началась, словно ждала того, общая драка, да такая густая, что Невейзер не мог пробиться к Кате, чтобы защитить ее, хотя и понимал, что именно сейчас ей грозит смертельная опасность. Единственное, что он мог сделать: снимать ее, чтобы зафиксировать возможного убийцу, и он тогда не уйдет от правосудия. Он не сводил камеры с Кати и все же не уследил: она вдруг тихо пала грудью на стол; и красное потекло из-под нее. И чья-то тень шмыгнула прочь. Но Невейзер был уверен, что на пленке это есть, он разглядит при просмотре, он увидит!
   — Пожар! Пожар! — закричал чей-то заполошный голос.
   — Невесту убили! — закричал другой голос.
   И так оно и было.
   — Пожар! Пожар! — кричали одни, убегая к селу.
   — Невесту убили! — кричали другие, прибегая от села и толпясь вокруг Кати, чтобы видеть.
   Невейзер снимал и снимал, он знал: преступник часто возвращается на место преступления. Но тут что-то обрушилось ему на голову, он упал. Приоткрыл глаза — почудилось улыбающееся беззубое лицо бабушки Шульц.
   — Спи, соколик! — старинно сказала она. И он провалился в темень.

28

   Очнулся он, разбитый, ничего не понимающий, в своей квартире.
   Перед ним сидел Рогожин в обгоревшей одежде. Сверкал глазами.
   — Этого у меня еще не было! — тут же стал хвастаться он. — Где угодно было, а чтобы посреди пожара! Представляешь, подает она мне ведро...
   — Дурак! — сказал Невейзер.
   — С какой это стати? Я его спас, вывез, а он...
   — Где камера?
   — Цела твоя камера, вот она.
   Невейзер бросился к камере: там ли кассета? Там! Он достал ее, включил видеомагнитофон и телевизор, поставил кассету. Изображения не было. Он нажал кнопку ускоренной перемотки и промотал так при вежливом молчании Рогожина до самого конца. Кассета была пустой.
   — Но я же снимал!
   Рогожин пожал плечами.
   — Сволочь, — сказал ему Невейзер.
   — Почему?
   — Катю убили.
   — Ты уверен?
   И Невейзер увидел Катю, она стояла перед ним, будучи одновременно и той, восемнадцатилетней, и женой в расцвете зрелости, единственной и любимой.
   — Кофе хочешь? — спросила она.
   Невейзер вытер кулаками детские слезы на глазах, шагнул к ней, обнял ее.
   Автомобильные гудки нудно и зло повторялись — и не было надежды, что они когда-либо смолкнут.
   Невейзер вскочил и выглянул в окно.
   У подъезда стояла черная «Волга».
   Не хочу! Не поеду! — подумал он.
   И стал торопливо одеваться.

Пролог
вместо
Эпилога
Криминальная
хроника.
Где стол был яств...

   На свадьбе в селе Боерык (селъхозтоварищество «Альянс») возникла ссора между односельчанами завклубом Рагожиным И. С. и механизатором Нигейзером Б.А. на почве неприязненных отношений. Нигейзер бросил в Рогожина разбитую бутылку из-под шампанского, но спьяну промахнулся и угодил в невесту Нину Колеснову. Удар оказался смертельным и неожиданным для самого убийцы, являющегося отчимом погибшей. Воистину, без разбора и жестоко жалит зеленый змий.
   В тот же день в селе Бучмук-Саврасовка...
 
   Из газеты «Саратовские вести»,
   № 156 от 29 июля 1993 г.
   Саратов