Страница:
Получилось и в самом деле красиво. Просто здорово получилось! На заснеженных кустах и деревьях блещут хрустали, а морозный воздух вышел таким ощутимым и стеклянно-прозрачным, что так и чудится: вот-вот зазвенит. У Дениса Кольцова картина вызвала восторг. Но такой, что Саня готов был сквозь землю провалиться. - Как красиво! Какая пышная, ослепительная красота! И название... Такое же яркое и оригинальное. Взглянув на убитого Саню, художник постарался смягчить удар: - Прости, малыш. Ты же сам понимаешь, что это не красота, а красивость. Саня кивнул. Сейчас он с беспощадной ясностью видел это. - Твоя картина похожа на снимок. На цветной голографический снимок. А в чем задача художника? - Увидеть мир таким, каким его еще никто не видел. - Вот и ищи свой взгляд на мир, воплощая свои настроения. Саня притронулся к кнопке на краю мольберта. Если нажать ее - краски тут же разбегутся по своим местам. - Ни в коем случае! - остановил его Кольцов.- Картину не смывай, краски зафиксируй. Не обращай внимания на старого ворчуна. Картина хорошая. Да, да! Хорошая. Но только в техническом отношении. Мы ее сохраним в учебных целях. Пусть твои товарищи посмотрят, как надо владеть кистью. Такая похвала уже не радовала Саню. Он и сам знал, что владеет кистью хорошо. Но от этого художниками не становятся. Саня был так подавлен неудачей, что работа валилась у него из рук. Он все чаще покидал мастерскую и на "лебеде" отправлялся за город. Мальчик бродил по лесам и лугам и размышлял: в чем же оно заключается, необычное, художническое видение мира? "Ищи свой взгляд..."- вспомнил он слова учителя. Легко сказать - ищи!.. Как-то ранним утром Саня забрел в сосновый лес с небольшими, поросшими вереском полянами. Чуткий, по-лусумеречный лесной покой нарушался струнной перекличкой синиц, изредка вливались флейтовые посвисты иволги. А над всеми пернатыми оркестрантами царил барабанщик-дятел. Но вот солнце коснулось макушек сосен. Полумгла дрогнула и отступила. И полилась другая, беззвучная музыка. Солнечные лучи сначала пробивались сквозь густые ветви острыми иголочками, тянулись по земле сверкающими паутинками, потом стали осторожно переливаться через кроны деревьев. Хлынул настоящий солнечный водопад. Саня следил, как мягкий, скользящий свет нежно лепит объемы, создает перспективу и настроение... Долго наблюдал мальчик игру солнечных лучей. Не- ясные мысли бродили в его голове. Вдруг, осененный внезапной догадкой, он вскочил на "лебедя". Вернулся в мастерскую и торопливо набросал на полотне контуры композиции. Картина настолько сложилась в воображении, что Саня начал писать ее с легкостью, удивившей его самого. Будто кто-то другой водил его кистью. Но легкость была кажущейся. Добиваясь отточенной чистоты мазка, одну и ту же деталь мальчик переделывал много раз. Картина постепенно оживала, приобретала глубину и объем. Саня трудился всю осень, зиму и весну. Работал втайне от всех, даже от брата. Афанасию он запретил появляться в мастерской. Однажды кибер все же проник туда и тихонько пристроился за спиной мальчика. Еще не разобравшись толком, Афанасий с восхищением прищелкнул языком: - Красиво! - Иди, иди! - смеялся Саня, выпроваживая робота.- В живописи ты разбираешься еще меньше меня. К середине лета, когда Сане исполнилось четырна-дцать лет, картина была готова. Мальчик хотел назвать ее "Симфония света". Но, решив, что звучит это слишком красиво ("во вкусе Афанасия"), оставил картину без названия. Саня любовался своим полотном, но что-то в картине смущало, даже тревожило его. Но что - он так и не мог понять. Наконец решился показать свою работу брату и Денису Кольцову. Иван долго смотрел на полотно, а потом чуть наклонился (мальчик почти догнал его ростом) и шепнул: - Молодец! Это что-то настоящее. Денис Кольцов взглянул на картину сначала с профессиональной точки зрения и увидел искусство конт-растной светотени, выразительное и драматическое. На холсте шла как будто непримиримая борьба. Ранние солнечные лучи острыми шпагами протыкали глубокую тень. Свет переливался через кроны деревьев и широкими сверкающими клинками рубил, рассекал уползающую в чащобу мглу. Но и мгла не казалась олицетворением зла и поражения. Она цепко сопротивлялась, обхватывая клинки света своими щупальцами, сознавая, что придет черед - и она снова вернется. И снова начнется борьба двух вечных стихий, одушевленных и почти разумных начал. Старый учитель поцеловал своего ученика. - Изумительно! Талантливо! Картина открывает людям глаза! Я теперь по-иному буду смотреть на свет и тьму, ты помог мне увидеть в них великую и живую тайну, которая вечно ускользает от нас... А как мы назовем картину? Давай пока просто "Свет и тьма". На ней, словно живые, борются боги света и тьмы. "Боги"...- настроение у Сана мигом упало.- Вот что, оказывается, смущало меня. Только не боги - древние духи. Дикие суеверия колдунов..." - Ты чем-то недоволен?- спросил учитель.- Или название не нравится? - Название хорошее. - И картина отличная! Я знал, что художник ты самобытный. "Не самобытный, а первобытный",- хмуро думал Саня. Оставшись один, он долго не отходил от холста. Учитель все же прав: картина удалась. Саня опять залюбовался игрой света на холсте и вдруг вспомнил закат в родной саванне, представил себя одетым в звериные шкуры, сидящим в сумерках на травянистом холме. В закатном пожарище он видел тогда пляску ве-селых и добрых духов огня. "Почти то же самое и сейчас не холсте..." - мелькнуло у Сани. Остро вдруг кольнули где-то читанные слова: "первобытный мифо-логизм". "Нет, так не годится,- решил Саня.- Надо писать картины гравитонного века, а не каменного". Он притронулся к кнопке на мольберте, чтобы смыть краски. Но, взглянув на полотно, отдернул руку. Уничтожать такую картину показалось святотатством. Несколько дней боролся с собой мальчик и все-таки решился - нажал кнопку. Холст очистился. Дениса Кольцова этот поступок возмутил до глубины души. - Варварство! - гневно кричал он.- Истребление культурных ценностей. Вандализм! Старый учитель несколько дней не разговаривал с мальчиком. Саня страшно переживал, но твердо стоял на своем: в творчестве не отставать от века! Писать как все! - Зачем ты сделал это? - хмурясь, выговаривал брату Иван. - На картине духи света и тьмы. Но ведь в действительности никаких духов нет! - Ну и дурак же ты, Александр! - в сердцах вос-кликнул Иван.- И не духи в твоей картине, а душа природы светится. Вернее, светилась... Эх, поговорил бы я с тобой, да не хочется ссориться на прощание... - Уже? - губы мальчика дрогнули. - Уже, Саня,- вздохнул Иван, глядя на погрустневшего брата.- Наш "Призрак" готов к отлету... Не переживай, ты ведь почти взрослый. Скоро я вернусь. А с тобой всегда остаются друзья - Антон, Юджин, Зина... И еще - Афанасий! Иван улыбнулся, хотя ему было совсем не весело. Месяц спустя не космодроме Ивана Яснова провожали самые близкие друзья и брат Александр.
После долгой разлуки
"Призрак" вернулся через два с половиной года. На космодроме среди встречавших Иван с трудом узнал младшего брата. - Саня! Ты ли это? Ну и вымахал же! Они крепко обнялись. - Ого, и усы намечаются! - весело изумлялся Иван.- Прямо жених! От него не укрылось, что Санины щеки чуть порозовели при этих словах. "А что, может, уже и влюбился. Не мальчик - семнадцать скоро..." Торжественное заседание во Дворце космоса транслировалось на всю Солнечную систему. Но доклады участников экспедиции Саня слушал не очень внимательно: самое главное Иван рассказал ему еще там, на космодроме, в первые часы после встречи. О чудовищных пространственно-временных вихрях и водоворотах, едва не поглотивших "Призрак". О неистово пылающих безднах Полярной звезды, где безвозвратно сгинули все запущенные зонды. О диковинных планетах, самую загадочную из которых нарекли Надеждой - так звали любимую Ивана, погибшую в звездном рейсе за полтора года до того, как первобытный мальчик Сан очутился в гравитонном веке... В Байкалград братья прилетели ранним утром. Над знакомым водоемом еще стлался туман, и роса осколками звезд блестела на траве. Цвела черемуха, топольвеликан окутался, словно зеленым дымом, молодыми и клейкими листьями и звенел весенними птичьими голосами. "Дома! - счастливо вздыхал Иван.- Наконец я дома!" Стоявший у порога Афанасий сделал замысловатый старинный реверанс, чуть не упав при этом, и напыщенно произнес: - Рыцарю дальних странствий мой почтительный поклон. - Ну и Афанасий! - качал головой Иван.- Где ты этого нахватался? Опять же в средневековых романах? Смотри, свихнешься на них. Кабинет хозяина Афанасий содержал в отличном состоянии. На столе лежала стопка добытых им редких книг. Среди них самым ценным приобретением была "Божественная комедия" Данте. Иван листал книгу и был счастлив, как ребенок, получивший новую игрушку. Потом посмотрел на Афанасия и строго спросил: - Не украл? - Никак нет! - с достоинством ответил кибер и прищелкнул каблуками.- Обменял у библиофила из Варшавы Виктора Ситковского. - Сейчас проверю. Помнится, ты как-то стащил у него две книги. Иван связался с Варшавой и выяснил, что на этот раз состоялся честный обмен. После завтрака братья поднялись в мастерскую. - Вижу, ты не сидел сложа руки,- одобрил Иван, разглядывая многочисленные этюды и картины. Особенно ему нравилась "Наездница". - Кто это верхом на лихом коне? - заинтересовался он.- О, да это же хохотунья Зина! "Не такая уж хохотунья",- хотел сказать Саня, но промолчал. Он чувствовал, что всадница не получилась. Даже конь у него мыслящий. А психологический портрет человека - плоский, однозначный. Как ни бился художник, не удавалось ему передать текучесть и неуловимость Зининых настроений. Временами - и это было для Сани необъяснимым - девушка казалась веселой и грустной, доброй и гневной, нежной и строгой. И все это одновременно! Все это сливалось в ней в единое целое, как цвета в радуге или краски в закатном небе. Зина догадывалась: юноша влюблен в нее. Это льстило девушке, радовало ее и в то же время... забавляло! Она поддразнивала Саню, прикидываясь кроткой и нежной. И вдруг взрывалась звонким смехом, способным ужалить и не такое легкоранимое самолюбие, как у Сани. Смешное, неуклюжее в нем она умела подметить удивительно метко. Но долго обижаться Саня не мог. Обида проходила и он снова смотрел на Зину с восхищением - так прекрасны были ее смеющиеся глаза, ее летящие черные брови... Иван решил устроить себе нечто вроде каникул и полностью доверился Сане, желавшему показать звездному скитальцу "неведомую планету". - Такой планеты ты не найдешь и за миллионы световых лет отсюда,- говорил Саня. Каждый день они отправлялись по новому маршруту, и Иван не узнавал порой знакомых мест - так многое изменилось за два с половиной года. Однажды приземлились в густой роще. Иван не знал даже, на каком они материке: кабину гравиплана юноша так зашторил, что старший брат не мог видеть проносившиеся внизу ландшафты. Иван вышел из рощи и очутился на берегу тихой реки. За ней открывались щемящие, повитые голубизной дали. Под косыми лучами восходящего солнца сверкали луга, в чистом небе плыли алые голубые облака. - Куда же ты меня затащил? - воскликнул Иван.- В какую райскую страну? - Догадайся. Может, тебе подскажет вот этот пока единственный в своем роде город. Он не висит на месте, а передвигается на волнах тяготения, как на морских волнах. На аквамариновом горизонте, меж кучевых белобоких облаков, Иван разглядел сказочный воздушный город, издали похожий на старинный морской корабль с туго надутыми парусами-секторами и бушпритом-энергоприемником. Даже транспортные эстакады между секторами и зеленоватым корпусом тянулись наподобие мачт и такелажных снастей. Удивительный город почти не отбрасывал тени: "днище" его светилось голубизной, сливаясь с красками неба. Иван морщил лоб: где он видел это чудо гравитонного градостроительства? - Вспомнил! Это же Рязань! Но когда успели?! Я же видел все это в макете... - Пока вы там проделывали всякие штучки со временем, люди не теряли его даром,улыбнулся Саня. Не раз после этого прилетали братья в лесостепь, где шумели травы с медовыми запахами, где по синему горизонту плыл, соперничая белизной с облаками, многопарусный дивный город-бригантина с двухмиллионным экипажем. Они ходили по лугам, отдыхали в прохладных рощах. Иван с удивлением узнавал в младшем брате другого человека. От детской "первобытности" не осталось и следа. Перед ним был современный юноша, немного, правда, застенчивый и с грустинкой в глазах, но с ясным и счастливым ощущением жизни. Однако что-то в нем осталось и от прежнего Сана. Что-то очень редкое и ценное, помогавшее ему видеть и воспринимать мир иначе, чем другие люди,- глубже, своеобразней, одухотворенней. "Мудрость двух эпох",- вспомнились Ивану слова психолога. И слушать младшего брата было интересно. Было в его словах что-то свое, какие-то искорки и соки образной речи. - Постой! - осенило Ивана.- Уж не пишешь ли ты стихи? Саня смущенно признался: есть такой грех. - Покажешь? - Не знаю... Однажды они сидели на зеленом холме и долго, до хрипоты, спорили об искусстве, о музыке. Иван был задет за живое: он почувствовал, что в этой области порядком поотстал от Сани. Спор закончился весьма неожиданно. На весь этот день синоптики запланировали в среднерусской полосе сухую, солнечную погоду. Но в их небесном механизме, в этом хитром переплетении силовых полей, внезапно что-то разладилось. Какой-то циклон вырвался из-под контроля и пошел гулять по степи, как Соловей Разбойник. Он свистел ливнями, встряхивал землю громами, полосовал небо сабельными взмахами. Братья вскочили на ноги и ошарашенно глядели на обступившую весь небосклон тучу, исчерканную ветвистыми молниями. Потом все поняли и расхохотались. Разгоряченные и потные, они запрокидывали лица навстречу освежающему дождю, ловили ртом тугие струи. В разрывы туч глянуло солнце. Но ливень от этого только разъярился. Он гудел, ликующе барабаня по траве. Веселились и братья. Они скакали по лужам, как малыши. Взметывая брызги, что-то кричали друг другу, ничего не слыша и почти ничего не видя,- все исчезло в серебряном кипении ливня, клекоте воды и сиянии брызг. Ливень прекратился так же внезапно, как и начинался. Синоптики прекратили циклон, усмиренная туча сконфуженно уползала за горизонт. И снова в небе ни облачка. Один лишь город-бригантина сверкал в синеве своими парусами. - До чего хорошо, черт побери! - восклицал освеженный дождевым душем Иван. День этот надолго запомнился братьям. В августе их вылазки на природу прекратились. В "Космосе" - гигантском сооружении, повисшем между Землей и Луной,- создали лабораторию искусственных коллапсаров, и Яснов стал ее руководителем. Дома он опять засиживался в своем звездном кабинете до глубокого вечера. Работа приносила Ивану радость. Но брату своему он все же чуточку завидовал. "Саня,- говорил он себе,- познал высшее счастье - счастье художественного творчества..." Осенью юноша начал новое полотно "Бригантина", где задумал в необычном освещении изобразить городпарусник. Город этот волновал воображение Сани, казался символом великого века, бережно хранящего связи с прошлым. - Наконец-то! - радовался Денис Кольцов, посетивший мастерскую ученика.Наконец-то ты повернул от суховатого реализма к парусам романтики. Сколько раз говорил тебе, что романтизм - твоя стихия. А это кто? - спросил он, разглядывая стоявший рядом с не-оконченной "Бригантиной" портрет.- О, это же Юджин Вест, твой коллега!.. Однако ты его не пощадил! С картины, казалось, глядел волевой человек с лицом твердым и решительным. Но в ленивом прищуре глаз, в из глубине угадывалось нечто сибаритское, из- неженное. - Мужественный, волевой лентяй! - с жесткой усмешкой подытожил свои впечатления учитель.- Да, не пощадил ты своего друга, не пощадил. Во второй полусфере мастерской Денис Кольцов увидел дымчатый занавес. За ним угадывалась какая-то картина. - Новый пейзаж? - спросил художник. - Да. - Пока секрет? Саня кивнул и с грустью подумал, что секретом картина останется, видимо, навсегда. Секретом для всех, а для него самого - загадкой. Работал он над ней уже два года. Работал упорно, не щадя себя, и в то же время словно отдыхал над ней, отводя душу. Однажды - это случилось год назад почувствовал, что картина ускользает из-под его власти, не подчиняется его разуму. Она будто сама водила его кистью. Но самое удивительное: это воспринималось не как рабство, а как высшая свобода. Такую же раскованность Саня ощущал, когда писал "Свет и тьму". Вот это его и настораживало: нет ли здесь опять какого-нибудь "первобытного" подвоха? Странная получалась картина, очень странная... Непонятная для самого художника, будет ли она понятна другим? Не раз порывался Саня смыть краски, очистить полотно. Но рука не поднималась. Вот и сейчас он стоял перед покрывалом и не знал, что делать. Денис Кольцов подошел к юноше. - Готовься, Саня, к выставке. Могут, конечно, и поругать. Но на люди выходить пора. Предложим "Наездницу", два-три пейзажа и портреты. Жаль, что "Бригантина" не закончена. Выставка художников Азиатского континента открылась в Бомбее. Саня дважды побывал там и увидел немало хороших картин. Но и свои полотна, особенно пейзажи, считал достойными приза. Засыпая накануне знаменательного дня - дня присуждения призов, Саня представлял, как его картины, одобренные в Бомбее, уже летят в Венецию - на выставку всемирную. А там глядишь.. В разгулявшемся воображении возникло заветное "Золотое кольцо". Стать лауреатом "Золотого кольца"! Эта мысль показалась такой несбыточной и сумасбродной, что Саня рассмеялся. Заснул он с улыбкой: в успех на выставке зональной он, во всяком случае, верил. В день присуждения призов они сели перед экраном и подключились к Бомбею. На специальной платформе за круглым столом уже расположились члены жюри искусствоведы и художники, накануне подробно обсудившие между собой все полотна. Денис Кольцов отсутствовал, так как среди участников выставки было немало его учеников. Платформа плыла из одного зала в другой, останавливаясь перед полотнами, достойными внимания. К удивлению Ивана, Юджин Вест, работавший куда меньше Сани, получил почетный приз. Телезрителям показали этот приз - бюст Леонардо да Винчи из меркурита редчайшего минерала, найденного пока лишь на Меркурии. Саня повернулся к брату. "Ай да Юджин!" - говорил его взгляд. Но вот юноша снова взглянул на экран, и улыбка мигом сбежала с его лица: платформа вплывала в зал, где находились его картины. Члены жюри начали, казалось бы, с похвал, отметив зрелое мастерство юного художника, его высокую технику. "Далась им эта техника",- с неудовольствием подумал Саня. Говорилось и о таланте, заметном в отдельных деталях. Кто-то из членов жюри уточнил: "Талант, закованный в цепи подражательности". Его поддержали, заговорили о вторичности не только в манере письма, но и в самом видении мира. И уж совсем холодом обдали чьи-то слова: "Заданность замысла, спокойствие дисциплинированного мастерства..." О чем еще говорилось? Саня плохо слышал и почти ничего не видел. Словно туман опустился на глаза, уши заложило ватой. Понял лишь, что ни одна картина не удостоилась приза... - Крепись, малыш,- услышал он голос брата.- У тебя еще все впереди. - Я что... Я ничего,- вяло ответил Саня и ушел в свою комнату. Сел, глядя в камин. Перед ним вдруг открылась беспощадная правда о своем творчестве. "Вторичность... цепи подражательности..." - эти жестокие, но верные слова не выходили из головы. Так было с красивенькой "Зимней сказкой", так и теперь... "Меня просто жалели. Из жалости говорили о таланте. Вот Юджину все дается легко, потому что он действительно талантлив. А я бездарность. Трудолюбивая бездарность". Вспомнилось детство, когда он вот так же сидел перед камином и думал: "Зачем я здесь?" В душу снова заползала мысль о своей ненужности, "первобытности". Шесть лет он занимается живописью. А чего добился? Научился красиво, "технично" копировать натуру. Но с этим справится и Афанасий, если его как следует поднатаскать... Правда, в мастерской, за дымчатым покрывалом, стоит еще одна картина. Ее пока никто не видел. "И хорошо, что не видел",- подумал Саня. Сейчас она представилась не только странной, но и сумбурной. В лучшем случае банальный пейзаж. Утром Иван, взглянув на осунувшееся лицо брата, предложил: - Ты пока отдохни от картин. - Я к ним больше вообще не прикоснусь. - То есть как это не прикоснешься? Ты же художник по натуре. Другое дело, что отдохнуть, конечно, надо. Давай-ка возобновим наши походы, поговорим о живописи, о музыке, о стихах. Кстати, покажешь мне когда-нибудь хоть одно свое стихотворение? Он взял неохотно протянутый Саней лист с чуть светящимися буквами, отпечатанными на светографе, и прочитал: Когда в лесу - глухом, угрюмом Костер впервые запылал, Далекий пращур и не думал, Что первым космос штурмовал. Колумб межзвездных поколений! В полете смелом меж светил Ты вспомни тех, кто сумрак древний Огнем впервые осветил. - А мысль не дурна! - воскликнул Иван.- Но вот по форме...- он чуть замялся.Стихи мне кажутся несколько старомодными. Они неплохо выглядели бы где-то в веке двадцатом, даже девятнадцатом. - В моем веке,- Саня опустил голову.- В каменном. - Тоже мне максималист нашелся! - Иван рассердился не на шутку.- Или все ему подавайте, или ничего! Или Цезарь, или никто! А до Цезаря в живописи надо трудиться и трудиться. Искать себя, рвать цепи зависимости и подражательности. И не переживай ты так свою временную неудачу. У кого их не бывает? А стихи, конечно, пиши, хотя, на мой взгляд, ты все-таки не поэт, а художник. "Не поэт и не художник",- уныло думал Саня, оставшись один в своей комнате. Он сидел перед камином и бесцельно ворошил пылающие головешки. Лист с красиво напечатанными стихами бросил в огонь. Пластиковая бумага долго сопротивлялась. Чернела, шевелилась, корежилась и наконец вспыхнула. "Вот и все,- подумал Саня.Так бы и с картинами..." И вдруг холодным потом прошибло: он же давал стихи Зине! - О, да ты еще и поэт! - удивилась девушка. Но, прочитав, ничего не сказала, видать не хотела огорчать... Только улыбнулась, показав свои ровные и красивые, как у Антона, зубы. Мысль о зубах окончательно доконала Саню. Он вспомнил, как стоял тогда перед Зиной и широко ухмылялся,- этакий зубастый дикарь, довольный своими бездарными древнекаменными виршами... От этого воспоминания Сане стало так больно, что он застонал. Собственная жизнь в гравитонном веке показалась ему не только никчемной, но и постыдной. Первобытный! Нелепый обломок прошлого!.. Его жизнь жалка и бессмысленна в этом мире, где заняты все своим делом. Все ли? За эту мысль Саня поначалу ухватился, как утопающий за соломинку. Он вспомнил о так называемых "вечных туристах"... Не о тех, кто после упорных трудов и напряженных творческих поисков уходил в леса и луга или совершал турне по планетам Солнечной системы. "Вечными туристами" называли людей, ни к чему не прикипевших душой, работавших с прохладцей - лишь бы выполнить необременительный трудовой минимум. Много времени они проводили в развлечениях - путешествовали по континентам Земли, по городам Марса, Ганимеда, Венеры, охотились на искусственных зверей в густо разросшихся джунглях Луны. Таких людей было немного, и обузой для общества они не являлись, хотя частенько и становились мишенью юмористов и сатириков. Саня знал: как выходец из далекой эпохи, он мог бы стать пожизненным, "вечным туристом", не вызывая обидных усмешек. К нему отнеслись бы с пониманием. Но жить "просто так", не отдавая себя людям? Жить впустую?.. Этого Сан и представить не мог. "Вечный" туризм представился ему засасывающей дырой, черной ямой... Так где же выход? На другой день после завтрака Саня сказал: - Слетаю в "Хронос". - Конечно! - согласился Иван.- Посидишь у хроноэкрана, развлечешься. Для сотрудников "Хроноса" Саня всегда был желанным гостем. Посидев у хроноэкрана, понаблюдав за жизнью в ареале, за перелетами птиц и поведением зверей, он обычно прилетал домой к обеду или вечером. Но в этот вечер в кабинете Яснова из видеооблака возник Октавиан и спросил: - А где наш питомец? Что-то давно его не видно. - Как? - удивился Иван.- Он не был у вас? Но ведь он полетел в "Хронос"! - Его охватило беспокойство. Не вернулся Саня и на другой день. Неужели опять сбежал? Объявлять розыск было неловко - не мальчик, семнадцать уже парню. А если что-то случилось? Подождав до полудня, Яснов обратился в Спасательную службу. Попросил начать поиски.
"Полонез"
Ожидая сообщений от поисковых групп, Иван не находил себе места. Бесцельно бродил по саду. Прохладный сентябрьский ветер гнал по земле опавшие листья. "В ареале сейчас все наоборот,- подумал Иван.- По натуральному времени начинается весна". Мысль об ареале вызывала почему-то тревожные предчувствия, и он повернул к дому. Зашел в Санину комнату. Она казалась пустой и холодной, несмотря на то, что увлекшийся Афанасий развел в камине слишком жаркий огонь. Иван поднялся в мастерскую и от неожиданности остановился у порога. Рядом с картинами, вернувшимися с выставки, он увидел... давно уничтоженное полотно "Свет и тьма". Мистика! - Откуда это? - спросил Иван у кибера. - Это я! - Афанасий хвастливо ткнул себя пальцем в грудь.- Я видел, как Саня собирался и долго не решался смыть краски. И я раздобыл редкий аппарат нейтронный молекулятор. С его помощью можно до последнего атома скопировать любую вещь. - И ты успел снять молекулярную копию? Ай да молодчина! - Здесь еще одна картина,- сказал польщенный Афанасий.- Саня никого к ней не подпускал. Но я все же заглянул... Красиво! Показать? Кибер притронулся к стене - и дымчатый бархат покрывала заструился, поднялся вверх и растворился в потолке. Большое полотно открылось глазам Ивана. Холмик на переднем плане, поросший овсюгом и клевером, был как будто знаком.
После долгой разлуки
"Призрак" вернулся через два с половиной года. На космодроме среди встречавших Иван с трудом узнал младшего брата. - Саня! Ты ли это? Ну и вымахал же! Они крепко обнялись. - Ого, и усы намечаются! - весело изумлялся Иван.- Прямо жених! От него не укрылось, что Санины щеки чуть порозовели при этих словах. "А что, может, уже и влюбился. Не мальчик - семнадцать скоро..." Торжественное заседание во Дворце космоса транслировалось на всю Солнечную систему. Но доклады участников экспедиции Саня слушал не очень внимательно: самое главное Иван рассказал ему еще там, на космодроме, в первые часы после встречи. О чудовищных пространственно-временных вихрях и водоворотах, едва не поглотивших "Призрак". О неистово пылающих безднах Полярной звезды, где безвозвратно сгинули все запущенные зонды. О диковинных планетах, самую загадочную из которых нарекли Надеждой - так звали любимую Ивана, погибшую в звездном рейсе за полтора года до того, как первобытный мальчик Сан очутился в гравитонном веке... В Байкалград братья прилетели ранним утром. Над знакомым водоемом еще стлался туман, и роса осколками звезд блестела на траве. Цвела черемуха, топольвеликан окутался, словно зеленым дымом, молодыми и клейкими листьями и звенел весенними птичьими голосами. "Дома! - счастливо вздыхал Иван.- Наконец я дома!" Стоявший у порога Афанасий сделал замысловатый старинный реверанс, чуть не упав при этом, и напыщенно произнес: - Рыцарю дальних странствий мой почтительный поклон. - Ну и Афанасий! - качал головой Иван.- Где ты этого нахватался? Опять же в средневековых романах? Смотри, свихнешься на них. Кабинет хозяина Афанасий содержал в отличном состоянии. На столе лежала стопка добытых им редких книг. Среди них самым ценным приобретением была "Божественная комедия" Данте. Иван листал книгу и был счастлив, как ребенок, получивший новую игрушку. Потом посмотрел на Афанасия и строго спросил: - Не украл? - Никак нет! - с достоинством ответил кибер и прищелкнул каблуками.- Обменял у библиофила из Варшавы Виктора Ситковского. - Сейчас проверю. Помнится, ты как-то стащил у него две книги. Иван связался с Варшавой и выяснил, что на этот раз состоялся честный обмен. После завтрака братья поднялись в мастерскую. - Вижу, ты не сидел сложа руки,- одобрил Иван, разглядывая многочисленные этюды и картины. Особенно ему нравилась "Наездница". - Кто это верхом на лихом коне? - заинтересовался он.- О, да это же хохотунья Зина! "Не такая уж хохотунья",- хотел сказать Саня, но промолчал. Он чувствовал, что всадница не получилась. Даже конь у него мыслящий. А психологический портрет человека - плоский, однозначный. Как ни бился художник, не удавалось ему передать текучесть и неуловимость Зининых настроений. Временами - и это было для Сани необъяснимым - девушка казалась веселой и грустной, доброй и гневной, нежной и строгой. И все это одновременно! Все это сливалось в ней в единое целое, как цвета в радуге или краски в закатном небе. Зина догадывалась: юноша влюблен в нее. Это льстило девушке, радовало ее и в то же время... забавляло! Она поддразнивала Саню, прикидываясь кроткой и нежной. И вдруг взрывалась звонким смехом, способным ужалить и не такое легкоранимое самолюбие, как у Сани. Смешное, неуклюжее в нем она умела подметить удивительно метко. Но долго обижаться Саня не мог. Обида проходила и он снова смотрел на Зину с восхищением - так прекрасны были ее смеющиеся глаза, ее летящие черные брови... Иван решил устроить себе нечто вроде каникул и полностью доверился Сане, желавшему показать звездному скитальцу "неведомую планету". - Такой планеты ты не найдешь и за миллионы световых лет отсюда,- говорил Саня. Каждый день они отправлялись по новому маршруту, и Иван не узнавал порой знакомых мест - так многое изменилось за два с половиной года. Однажды приземлились в густой роще. Иван не знал даже, на каком они материке: кабину гравиплана юноша так зашторил, что старший брат не мог видеть проносившиеся внизу ландшафты. Иван вышел из рощи и очутился на берегу тихой реки. За ней открывались щемящие, повитые голубизной дали. Под косыми лучами восходящего солнца сверкали луга, в чистом небе плыли алые голубые облака. - Куда же ты меня затащил? - воскликнул Иван.- В какую райскую страну? - Догадайся. Может, тебе подскажет вот этот пока единственный в своем роде город. Он не висит на месте, а передвигается на волнах тяготения, как на морских волнах. На аквамариновом горизонте, меж кучевых белобоких облаков, Иван разглядел сказочный воздушный город, издали похожий на старинный морской корабль с туго надутыми парусами-секторами и бушпритом-энергоприемником. Даже транспортные эстакады между секторами и зеленоватым корпусом тянулись наподобие мачт и такелажных снастей. Удивительный город почти не отбрасывал тени: "днище" его светилось голубизной, сливаясь с красками неба. Иван морщил лоб: где он видел это чудо гравитонного градостроительства? - Вспомнил! Это же Рязань! Но когда успели?! Я же видел все это в макете... - Пока вы там проделывали всякие штучки со временем, люди не теряли его даром,улыбнулся Саня. Не раз после этого прилетали братья в лесостепь, где шумели травы с медовыми запахами, где по синему горизонту плыл, соперничая белизной с облаками, многопарусный дивный город-бригантина с двухмиллионным экипажем. Они ходили по лугам, отдыхали в прохладных рощах. Иван с удивлением узнавал в младшем брате другого человека. От детской "первобытности" не осталось и следа. Перед ним был современный юноша, немного, правда, застенчивый и с грустинкой в глазах, но с ясным и счастливым ощущением жизни. Однако что-то в нем осталось и от прежнего Сана. Что-то очень редкое и ценное, помогавшее ему видеть и воспринимать мир иначе, чем другие люди,- глубже, своеобразней, одухотворенней. "Мудрость двух эпох",- вспомнились Ивану слова психолога. И слушать младшего брата было интересно. Было в его словах что-то свое, какие-то искорки и соки образной речи. - Постой! - осенило Ивана.- Уж не пишешь ли ты стихи? Саня смущенно признался: есть такой грех. - Покажешь? - Не знаю... Однажды они сидели на зеленом холме и долго, до хрипоты, спорили об искусстве, о музыке. Иван был задет за живое: он почувствовал, что в этой области порядком поотстал от Сани. Спор закончился весьма неожиданно. На весь этот день синоптики запланировали в среднерусской полосе сухую, солнечную погоду. Но в их небесном механизме, в этом хитром переплетении силовых полей, внезапно что-то разладилось. Какой-то циклон вырвался из-под контроля и пошел гулять по степи, как Соловей Разбойник. Он свистел ливнями, встряхивал землю громами, полосовал небо сабельными взмахами. Братья вскочили на ноги и ошарашенно глядели на обступившую весь небосклон тучу, исчерканную ветвистыми молниями. Потом все поняли и расхохотались. Разгоряченные и потные, они запрокидывали лица навстречу освежающему дождю, ловили ртом тугие струи. В разрывы туч глянуло солнце. Но ливень от этого только разъярился. Он гудел, ликующе барабаня по траве. Веселились и братья. Они скакали по лужам, как малыши. Взметывая брызги, что-то кричали друг другу, ничего не слыша и почти ничего не видя,- все исчезло в серебряном кипении ливня, клекоте воды и сиянии брызг. Ливень прекратился так же внезапно, как и начинался. Синоптики прекратили циклон, усмиренная туча сконфуженно уползала за горизонт. И снова в небе ни облачка. Один лишь город-бригантина сверкал в синеве своими парусами. - До чего хорошо, черт побери! - восклицал освеженный дождевым душем Иван. День этот надолго запомнился братьям. В августе их вылазки на природу прекратились. В "Космосе" - гигантском сооружении, повисшем между Землей и Луной,- создали лабораторию искусственных коллапсаров, и Яснов стал ее руководителем. Дома он опять засиживался в своем звездном кабинете до глубокого вечера. Работа приносила Ивану радость. Но брату своему он все же чуточку завидовал. "Саня,- говорил он себе,- познал высшее счастье - счастье художественного творчества..." Осенью юноша начал новое полотно "Бригантина", где задумал в необычном освещении изобразить городпарусник. Город этот волновал воображение Сани, казался символом великого века, бережно хранящего связи с прошлым. - Наконец-то! - радовался Денис Кольцов, посетивший мастерскую ученика.Наконец-то ты повернул от суховатого реализма к парусам романтики. Сколько раз говорил тебе, что романтизм - твоя стихия. А это кто? - спросил он, разглядывая стоявший рядом с не-оконченной "Бригантиной" портрет.- О, это же Юджин Вест, твой коллега!.. Однако ты его не пощадил! С картины, казалось, глядел волевой человек с лицом твердым и решительным. Но в ленивом прищуре глаз, в из глубине угадывалось нечто сибаритское, из- неженное. - Мужественный, волевой лентяй! - с жесткой усмешкой подытожил свои впечатления учитель.- Да, не пощадил ты своего друга, не пощадил. Во второй полусфере мастерской Денис Кольцов увидел дымчатый занавес. За ним угадывалась какая-то картина. - Новый пейзаж? - спросил художник. - Да. - Пока секрет? Саня кивнул и с грустью подумал, что секретом картина останется, видимо, навсегда. Секретом для всех, а для него самого - загадкой. Работал он над ней уже два года. Работал упорно, не щадя себя, и в то же время словно отдыхал над ней, отводя душу. Однажды - это случилось год назад почувствовал, что картина ускользает из-под его власти, не подчиняется его разуму. Она будто сама водила его кистью. Но самое удивительное: это воспринималось не как рабство, а как высшая свобода. Такую же раскованность Саня ощущал, когда писал "Свет и тьму". Вот это его и настораживало: нет ли здесь опять какого-нибудь "первобытного" подвоха? Странная получалась картина, очень странная... Непонятная для самого художника, будет ли она понятна другим? Не раз порывался Саня смыть краски, очистить полотно. Но рука не поднималась. Вот и сейчас он стоял перед покрывалом и не знал, что делать. Денис Кольцов подошел к юноше. - Готовься, Саня, к выставке. Могут, конечно, и поругать. Но на люди выходить пора. Предложим "Наездницу", два-три пейзажа и портреты. Жаль, что "Бригантина" не закончена. Выставка художников Азиатского континента открылась в Бомбее. Саня дважды побывал там и увидел немало хороших картин. Но и свои полотна, особенно пейзажи, считал достойными приза. Засыпая накануне знаменательного дня - дня присуждения призов, Саня представлял, как его картины, одобренные в Бомбее, уже летят в Венецию - на выставку всемирную. А там глядишь.. В разгулявшемся воображении возникло заветное "Золотое кольцо". Стать лауреатом "Золотого кольца"! Эта мысль показалась такой несбыточной и сумасбродной, что Саня рассмеялся. Заснул он с улыбкой: в успех на выставке зональной он, во всяком случае, верил. В день присуждения призов они сели перед экраном и подключились к Бомбею. На специальной платформе за круглым столом уже расположились члены жюри искусствоведы и художники, накануне подробно обсудившие между собой все полотна. Денис Кольцов отсутствовал, так как среди участников выставки было немало его учеников. Платформа плыла из одного зала в другой, останавливаясь перед полотнами, достойными внимания. К удивлению Ивана, Юджин Вест, работавший куда меньше Сани, получил почетный приз. Телезрителям показали этот приз - бюст Леонардо да Винчи из меркурита редчайшего минерала, найденного пока лишь на Меркурии. Саня повернулся к брату. "Ай да Юджин!" - говорил его взгляд. Но вот юноша снова взглянул на экран, и улыбка мигом сбежала с его лица: платформа вплывала в зал, где находились его картины. Члены жюри начали, казалось бы, с похвал, отметив зрелое мастерство юного художника, его высокую технику. "Далась им эта техника",- с неудовольствием подумал Саня. Говорилось и о таланте, заметном в отдельных деталях. Кто-то из членов жюри уточнил: "Талант, закованный в цепи подражательности". Его поддержали, заговорили о вторичности не только в манере письма, но и в самом видении мира. И уж совсем холодом обдали чьи-то слова: "Заданность замысла, спокойствие дисциплинированного мастерства..." О чем еще говорилось? Саня плохо слышал и почти ничего не видел. Словно туман опустился на глаза, уши заложило ватой. Понял лишь, что ни одна картина не удостоилась приза... - Крепись, малыш,- услышал он голос брата.- У тебя еще все впереди. - Я что... Я ничего,- вяло ответил Саня и ушел в свою комнату. Сел, глядя в камин. Перед ним вдруг открылась беспощадная правда о своем творчестве. "Вторичность... цепи подражательности..." - эти жестокие, но верные слова не выходили из головы. Так было с красивенькой "Зимней сказкой", так и теперь... "Меня просто жалели. Из жалости говорили о таланте. Вот Юджину все дается легко, потому что он действительно талантлив. А я бездарность. Трудолюбивая бездарность". Вспомнилось детство, когда он вот так же сидел перед камином и думал: "Зачем я здесь?" В душу снова заползала мысль о своей ненужности, "первобытности". Шесть лет он занимается живописью. А чего добился? Научился красиво, "технично" копировать натуру. Но с этим справится и Афанасий, если его как следует поднатаскать... Правда, в мастерской, за дымчатым покрывалом, стоит еще одна картина. Ее пока никто не видел. "И хорошо, что не видел",- подумал Саня. Сейчас она представилась не только странной, но и сумбурной. В лучшем случае банальный пейзаж. Утром Иван, взглянув на осунувшееся лицо брата, предложил: - Ты пока отдохни от картин. - Я к ним больше вообще не прикоснусь. - То есть как это не прикоснешься? Ты же художник по натуре. Другое дело, что отдохнуть, конечно, надо. Давай-ка возобновим наши походы, поговорим о живописи, о музыке, о стихах. Кстати, покажешь мне когда-нибудь хоть одно свое стихотворение? Он взял неохотно протянутый Саней лист с чуть светящимися буквами, отпечатанными на светографе, и прочитал: Когда в лесу - глухом, угрюмом Костер впервые запылал, Далекий пращур и не думал, Что первым космос штурмовал. Колумб межзвездных поколений! В полете смелом меж светил Ты вспомни тех, кто сумрак древний Огнем впервые осветил. - А мысль не дурна! - воскликнул Иван.- Но вот по форме...- он чуть замялся.Стихи мне кажутся несколько старомодными. Они неплохо выглядели бы где-то в веке двадцатом, даже девятнадцатом. - В моем веке,- Саня опустил голову.- В каменном. - Тоже мне максималист нашелся! - Иван рассердился не на шутку.- Или все ему подавайте, или ничего! Или Цезарь, или никто! А до Цезаря в живописи надо трудиться и трудиться. Искать себя, рвать цепи зависимости и подражательности. И не переживай ты так свою временную неудачу. У кого их не бывает? А стихи, конечно, пиши, хотя, на мой взгляд, ты все-таки не поэт, а художник. "Не поэт и не художник",- уныло думал Саня, оставшись один в своей комнате. Он сидел перед камином и бесцельно ворошил пылающие головешки. Лист с красиво напечатанными стихами бросил в огонь. Пластиковая бумага долго сопротивлялась. Чернела, шевелилась, корежилась и наконец вспыхнула. "Вот и все,- подумал Саня.Так бы и с картинами..." И вдруг холодным потом прошибло: он же давал стихи Зине! - О, да ты еще и поэт! - удивилась девушка. Но, прочитав, ничего не сказала, видать не хотела огорчать... Только улыбнулась, показав свои ровные и красивые, как у Антона, зубы. Мысль о зубах окончательно доконала Саню. Он вспомнил, как стоял тогда перед Зиной и широко ухмылялся,- этакий зубастый дикарь, довольный своими бездарными древнекаменными виршами... От этого воспоминания Сане стало так больно, что он застонал. Собственная жизнь в гравитонном веке показалась ему не только никчемной, но и постыдной. Первобытный! Нелепый обломок прошлого!.. Его жизнь жалка и бессмысленна в этом мире, где заняты все своим делом. Все ли? За эту мысль Саня поначалу ухватился, как утопающий за соломинку. Он вспомнил о так называемых "вечных туристах"... Не о тех, кто после упорных трудов и напряженных творческих поисков уходил в леса и луга или совершал турне по планетам Солнечной системы. "Вечными туристами" называли людей, ни к чему не прикипевших душой, работавших с прохладцей - лишь бы выполнить необременительный трудовой минимум. Много времени они проводили в развлечениях - путешествовали по континентам Земли, по городам Марса, Ганимеда, Венеры, охотились на искусственных зверей в густо разросшихся джунглях Луны. Таких людей было немного, и обузой для общества они не являлись, хотя частенько и становились мишенью юмористов и сатириков. Саня знал: как выходец из далекой эпохи, он мог бы стать пожизненным, "вечным туристом", не вызывая обидных усмешек. К нему отнеслись бы с пониманием. Но жить "просто так", не отдавая себя людям? Жить впустую?.. Этого Сан и представить не мог. "Вечный" туризм представился ему засасывающей дырой, черной ямой... Так где же выход? На другой день после завтрака Саня сказал: - Слетаю в "Хронос". - Конечно! - согласился Иван.- Посидишь у хроноэкрана, развлечешься. Для сотрудников "Хроноса" Саня всегда был желанным гостем. Посидев у хроноэкрана, понаблюдав за жизнью в ареале, за перелетами птиц и поведением зверей, он обычно прилетал домой к обеду или вечером. Но в этот вечер в кабинете Яснова из видеооблака возник Октавиан и спросил: - А где наш питомец? Что-то давно его не видно. - Как? - удивился Иван.- Он не был у вас? Но ведь он полетел в "Хронос"! - Его охватило беспокойство. Не вернулся Саня и на другой день. Неужели опять сбежал? Объявлять розыск было неловко - не мальчик, семнадцать уже парню. А если что-то случилось? Подождав до полудня, Яснов обратился в Спасательную службу. Попросил начать поиски.
"Полонез"
Ожидая сообщений от поисковых групп, Иван не находил себе места. Бесцельно бродил по саду. Прохладный сентябрьский ветер гнал по земле опавшие листья. "В ареале сейчас все наоборот,- подумал Иван.- По натуральному времени начинается весна". Мысль об ареале вызывала почему-то тревожные предчувствия, и он повернул к дому. Зашел в Санину комнату. Она казалась пустой и холодной, несмотря на то, что увлекшийся Афанасий развел в камине слишком жаркий огонь. Иван поднялся в мастерскую и от неожиданности остановился у порога. Рядом с картинами, вернувшимися с выставки, он увидел... давно уничтоженное полотно "Свет и тьма". Мистика! - Откуда это? - спросил Иван у кибера. - Это я! - Афанасий хвастливо ткнул себя пальцем в грудь.- Я видел, как Саня собирался и долго не решался смыть краски. И я раздобыл редкий аппарат нейтронный молекулятор. С его помощью можно до последнего атома скопировать любую вещь. - И ты успел снять молекулярную копию? Ай да молодчина! - Здесь еще одна картина,- сказал польщенный Афанасий.- Саня никого к ней не подпускал. Но я все же заглянул... Красиво! Показать? Кибер притронулся к стене - и дымчатый бархат покрывала заструился, поднялся вверх и растворился в потолке. Большое полотно открылось глазам Ивана. Холмик на переднем плане, поросший овсюгом и клевером, был как будто знаком.