— Отбой! — передавала Руза. — Внимание постам: отбой! Повторяю: внимание постам…
У здания отдела стояла Колыхалова.
— Наконец-то дождалась…
— Только не могу вздохнуть. Ты как?
— Не обращай внимания… — ККК всхлипнула, достала сигарету, пальцы дрожали. — Сейчас мой сынуля будет звонить… Температуру воздуха каждый день отмечает, ветер. Пасмурно или ясно. В школе поручили…
— Почему ты вспомнила?
— «Будь, — говорит, — мама, осторожнее при задержании. Прошу тебя!» — Она отвернулась.
— Привет ему, — сказал Денисов.
Стоявший у центрального зала младший инспектор окликнул:
— Бабичева видел? Всей Компанией прошли. Наверное, в «Приэльбрусье».
— Пожалуй, это теперь неважно, — сказал Денисов. Он еще не мог отойти от схватки.
Слова младшего инспектора все же застряли в сознании. Молодежное кафе «Приэльбрусье» было рядом.
«Может, пойти? А в медкомнату? — И сам себе ответил: — Сначала ужинать, потом в медкомнату, потом на рентген…»
Денисов шел через площадь. Собственная тень кралась за ним серой кошкой.
«Предположим, что Бахметьев прав, — думал он. — Горяинову казалось самым трудным прожить эти два дня после кражи икон… И ему и Анкудиновой. Но почему? Разве они знали, что их ждет? — Кругообразное движение собственных мыслей коробило. — Нет непрерывности! Даже верная гипотеза может затеряться как ключик, потому что не связана с предыдущей. — Раздумье причиняло не меньше боли, чем ребра. — „Все закрутилось после шестого февраля“, — писал Димка… Но что из этого?»
У входа в кафе садилась в такси шумная компания. Швейцар в форменной куртке, в очках, повторял:
— Полный порядок… Полный порядок…
В вестибюле гремела музыка. Гардеробщик — поджарый, на протезе, узнал Денисова, принял куртку без номерка.
— Иди, инспектор. Ужинай!
Гремела музыка. Однако эстрада была пуста.
«Четверг», — вспомнил Денисов.
Посетителей было мало. Зал уходил под прямым углом в сторону. Большинство гостей группировались ближе к эстраде.
Денисов нашел свободный столик недалеко от входа — вплотную к стене. С трудом сел. Малейшее движение вызывало боль.
«Как если бы я был деревом и повредил ствол, — подумал Денисов. — Не следовало приходить сюда…»
Компании Бабичева не было.
Он заказал гуляш, сметану, мясной салат. Подумав, прибавил еще ромштекс. Официантка оказалась знакомой.
— Спешите? Постараюсь не задержать…
Денисов огляделся. Сбоку за придвинутым к стене столом разговаривали несколько иностранцев в темных одеждах. Такими же темными, неулыбчивыми были их лица. Они не следили за танцующими, бутылка сухого вина стояла на их столе нетронутой. Касаясь друг друга головами, в отдалении сидели двое влюбленных, их медленная речь и касания были исполнены значения.
В другое время Денисов не уделил бы им внимания, следуя прагматическому правилу: люди смотрят, сыщики наблюдают. Но теперь, с завершением дела Анкудиновой и Горяинова, он часто думал о любви. Ведь именно любовь он положил было в основу разгадки происшедшего.
— Привет! — услышал Денисов.
Появившийся неожиданно Бабичев смотрел привычно-холодно. Рядом с ним стояла Лена Гераскина.
— Зашли поужинать? — спросил Бабичев.
Денисов кивнул.
Из-за угла зала показались Момот и Ольга Горяинова, величественная, со вздернутым носом.
— Давайте к нам, — предложил Бабичев Денисову. — Ольге поднимем настроение… К Димке на ночь никого из родственников не пустили: «Состояние тяжелое…»
То, что он говорил Денисову «вы», как бы удостоверяло: знает, что из уголовного розыска…
Бабичев сказал:
— Вы человек, который любит эрдельтерьеров. Для меня это наивысшая аттестация!..
Денисов переговорил с официанткой, вместе с Бабичевым перешел в угол зала, где сидели остальные члены Компании. Не было только Горяинова, Верховского и Розы.
— Денисов, — представился он.
— Нас, по-моему, можно не представлять! — Бабичев засмеялся.
— Известны! — подтвердил Момот.
В стереоколонках раздалась барабанная дробь, вначале мелкая, потом более крупная, усиливающаяся.
Лена Гераскина потянула Бабичева за руку, прижалась к нему всем телом.
— Потанцуем!
Музыка развела их. Они разошлись в стороны, пружиня и изгибаясь. Другие ребята тоже повскакали с мест.
Денисов подвинул тарелку. Подумал:
«Судить о нравственном здоровье Компании? Все ли я знаю о них? Задача моя узкоделовая: уяснить истинные обстоятельства происшедшего с Анкудиновой и Горяиновым…»
Мальчик-лобастик, сидевший по другую сторону стола, перехватил взгляд Денисова, послал смущенную улыбку.
— Ну, как с ессеями? — спросил его Денисов, доедая гуляш и щедро сдабривая гарнир сметаной.
— Что вы имеете в виду? — спросил Плиний.
— Брали ли ессеи в руки оружие? — Денисов вспомнил вопрос, который задал Бабичев в день рождения Верховского. — Воевали они?
Лобастик оживился.
— Безусловно! Есть данные, что крепость Масаду от римлян защищали только ессеи. Поэтому Масада стойко держалась.
— Какая же идея у них?
— Как в каждой компании. Дружба! Дома начнешь говорить про инструментальные ансамбли, про «Стилай Спэн» или альбом «Ринго Старра» — разве тебя будут слушать? Отца потянет к газете, у матери обязательно начнет лук пригорать… Зато в компании тебя всегда выслушают с интересом.
Денисов отставил пустую тарелку, спросил:
— Значит, дружба… Хорошие ребята?
— Клевые! Настанет день, и мы уедем… — Плиний даже зажмурился от удовольствия. — Воже, Лаче… Русский Север!
— А потом?
— Свидь, Онега, Кен-озеро! — Лобастик доверительно перегнулся к Денисову. — Оставленные деревни… Приходи — живи. Хочешь — покупай дом!
— Переберетесь в деревню… А что делать будете? — спросил Денисов.
— В совхозе, пожалуй, мы не меньше нужны!
— И они тоже? — Денисов глянул на танцующих. — И Лена Гераскина? И Слава Момот?
— А что Слава?! — Плиний пересел на соседний стул с Денисовым. — Слава один может выпить бутылку вина — да? Но он и прочитал всего Льва Толстого, Достоевского. Он перешивает джинсы, как заправский портной, играет на гитаре… (Плиний говорил о том, что Денисов уже не раз представлял себе.) Слава не побоялся сказать правду декану! Один пошел против пятерых хулиганов… — Лобастик помолчал. — Конечно, родители будут против… Но главное — остаться человеком!
— Родители против… — повторил Денисов. — А вот Дмитрий Горяинов сказал жене Коношевского в поезде: «Люблю их, когда дают деньги…»
— Так ведь назло! — Лобастик заволновался. — У нее же все было решено насчет нас. Ей хотелось только услышать подтверждение. Вы возьмите Лену Гераскину… Она работает в ЖЭКе дворником и учится, чтобы жить на собственные деньги!
— А магнитофоны, а джинсы? Все эти «супер райфл», «ранглер»?
— А сколько ребята разгрузили вагонов?! Сколько работали на холодильнике?!
Музыка стихла. Лобастик застенчиво улыбнулся, пересел на свое место. Рядом с Денисовым сел Момот. Денисов внимательнее, чем хотел, посмотрел на него.
— Есть вопросы? — Момот поднял глаза, волосы ниспадали на его плечи.
Уже час сидел Денисов в «Приэльбрусье». Знакомая официантка поглядывала, ожидая знака, чтобы рассчитаться. Денисов медлил: грабители в полушубках были задержаны и доставлены в отдел, но чувства удовлетворения не пришло. Словно загадка осталась неразгаданной.
— Кто-нибудь видел парней в черных полушубках? — спросил он. — Когда ехали в поезде здоровья… Вспомните.
За столом помолчали.
— Я нет, — сказал Бабичев.
— Тоже.
— И я нет.
— Дима видел, — сказала Ольга Горяинова.
— Он вам сказал? — Денисов круто повернулся к Ольге.
— Медсестра. С его слов. Следователь при ней его расспрашивал… Димка сказал: «Двое в черных полушубках, в шапках из кролика…»
Бабичев заметил:
— К Сережке Солдатенкову эти двое тоже подходили. Недели две назад, в электричке. Сережка рассказывал… Попросили закурить, потом обыскали.
«Вот в чем дело!..» — подумал Денисов. Превозмогая боль, поднял руку — подал знак официантке.
Врал все Горяинов!.. Денисову и раньше приходило это в голову. Теперь Бабичев подтвердил: никаких парней в полушубках в поезде здоровья не было… Это все со слов Солдатенкова… следователю рассказал Горяинов. Потому и предупредил, что узнать парней не сможет… Кругообразное движение мыслей внезапно нарушилось, в расстановке фигур появилась новая — Солдатенков. Когда же Горяинов видел Солдатенкова? Видимо, в день кражи икон… Тогда же Горяинов и взял Сережкин браслет с группой крови…
Загремела музыка, ребята из Компании не пошли танцевать.
«Выходит, Солдатенков был вечером в день кражи на даче Горяиновых? — подумал Денисов. — Что он там делал? В каком качестве?»
Официантка подала Денисову счет, не глядя, сунула мелочь в карман фартука.
— Спасибо, ребята, за компанию. До свидания.
Бабичев и Момот проводили Денисова к дверям.
— У Солдатенкова есть собака? — спросил их по дороге Денисов.
— Есть. — Бабичев посмотрел внимательно, точно мог читать мысли. — Овчарка. А что?
— Так, деталь. — Денисов с трудом поднял руку, продевая ее в рукав. — Разберемся. — Его голосу не хватило уверенности.
— Денисов?! — ахнул Сабодаш в трубку. — Жив? В отделе тебя нет, дома — тоже.
— Жив… — Чтобы не отвечать на вопросы о самочувствии, которые должны последовать, он спросил сам: — Что с этими? В полушубках, Антон?
— Да что с ними? У одного три или четыре бумажника, не успел выбросить. Чужие водительские права… — Антон перечислил мельком, как человек, торопящийся поскорее перейти к главному. — Тут другие новости! Потрясающие! Вот! — По знакомому долгому носовому «Уот!» Денисов понял, новости поистине потрясающие. — Позвонили в медкомнату насчет Анкудиновой! Сразу, как ты ушел! Уот! Представляешь? Мужской голос: «К вам Анкудинова Роза восьмого февраля не поступала? С поездной травмой…» Чуешь? То, что мы ждали…
— Медсестра ответила «поступала».
— «Все больницы обзвонил, травмопункты… По всем районам… Где она сейчас?» Медсестра ему по инструкции: «Обратитесь в больницу города Видное…» И сразу звонок нам. — Антон прервался, видно, доставал «Беломор».
— Дальше…
— Наши погнали в Видное, хотя там и была засада. Бахметьев, Колыхалова…
— И что?
— Клетка захлопнулась! Приехали, минут через двадцать он входит. С запиской для Анкудиновой. — Антон прикуривал, казалось, целую вечность. — Взяли! Кого ты думаешь?
Денисова словно обожгло:
— Верховского?
— Его самого! С апельсинами, с цветами. С суетливой улыбочкой…
Из автоматной будки Денисову был виден привычный высвеченный изнутри куб вокзала, зигзаги лестничных маршей, по которым с утра до глубокой ночи текла толпа.
От вокзала тянулась очередь к стоянке такси.
«Горяинов соврал, — снова подумал Денисов. — Парней в полушубках в поезде здоровья не было…»
Он не пошел в отдел. Повесил трубку. Вдоль фасада вышел на площадь. На стоянке такси очередь оказалась небольшая, однако и машины подкатывали редко.
«Пожалуй, лучше сходить за диспетчером…» — решил Денисов. Он знал, где его искать.
В буфете воинского зала старик диспетчер вел долгие беседы с демобилизованными, инвалидами, пил кофе. Беседы и дежурства вносили в одинокую жизнь пенсионера-вдовца живую струю.
— Сделаем!
— Но я не Крез. — Денисов дотронулся до кармана.
— Знаю. Пошли…
— Минуту. — Денисов снял шарф, просунул под куртку, туго стянул на ребрах.
Старик уже несколько лет жил ночною тревожною жизнью постовых, все понимал без слов.
— Эх, моя милиция!.. Родной ты мой…
Очередь заволновалась, увидев рядом с диспетчером постороннего.
— В Посады есть кто? — спросил диспетчер. — Что же, никого?
Мордастый сержант, дежуривший по площади, тоже подошел. Узнав, в чем дело, проявил активность.
— Сейчас уедешь.
Вернулся он минут через десять, позади него тоскливо тянулся таксист в заломленной фуражке, короткой куртке на меху.
— Отвезешь его, — приказал ему сержант.
— Круто берешь, начальник, — таксист противился только для видимости.
— Еще легко отделался! Ходит по залам, клиентуру подбирает… Отвезешь инспектора на оперативное задание!
— Далеко? — спросил таксист у Денисова.
— В Посад.
У Денисова наконец появилась возможность проанализировать последние события.
«Итак, Верховский звонил в медкомнату. Он же приехал в больницу… — Теперь становилась понятной поездка Момота, Ольги Горяиновой, Бабичева и Верховского в район Михнева, когда Денисов встретился с ними в электричке. — Они искали Анкудинову в близлежащих больницах, расположенных вдоль железнодорожного полотна… Только потом вспомнили о медкомнате вокзала…»
Таксист выбрал кратчайший из маршрутов: через Дубниковку на набережные, где в этот час движение почти отсутствовало.
Какое предложение Верховский сделал Горяинову Николаю? В том, что именно Верховский звонил в магазин «Мясо» и просил о срочной встрече, Денисов не сомневался, сопоставив рассказ его сынишки с фактами, которыми он располагал сам.
Денисов вспомнил странную реплику, услышанную в квартире Бабичева. Подростки тогда смеялись:
«Один идет с тросточкой и сбивает шляпы со всех встречных справа и слева. А второй идет сзади и лепит каждому червонец на лоб: „Купи себе новую!“ Мясо сбивает, а Володя лепит!»
«Мясом» они, безусловно, называли Николая Горяинова…» — на этом мысль Денисова снова запнулась.
Шофер гнал пустыми набережными, будто скрывался от погони, не сбросив скорости, выехал на шоссе. У одного из постов ГАИ их остановили.
Подошедший молоденький сержант поздоровался, показал таксисту на мужчину и женщину у обочины.
— Подбрось по пути… Новый инспектор ГАИ едет, назначение получил, а это наш бухгалтер. Им недалеко.
— Ну, вечерок, — сказал таксист. — Садитесь. С назначением, товарищ начальник.
Вскоре попутчики вышли.
— Вон и Посад! — показал таксист. — Куда здесь?
— В больницу.
— Заболел? — впервые за дорогу Денисов почувствовал интерес к себе шофера. — Так бы и сказал!
Он остановил такси у калитки длинного каменного забора.
Здание больницы оказалось основательным, старым. У входа перед приемным покоем горел фонарь. Большая железная урна казалась чугунным геральдическим львом. С аллеи вспорхнул пятнистый нездоровый больничный голубь.
Шансов на то, что план его увенчается успехом, у Денисова было совсем мало.
«Посмотрим…» — вздохнул он.
Денисов поднялся по щербатым ступеням, словно выложенным белым туфом. В приемном покое было пусто. Мимо висевших на стене «Правил» Денисов прошел дальше, открыл дверь в кабинет. И здесь ни души. Оставалось ждать или идти наверх, в отделение.
Осторожно, боясь причинить себе боль, Денисов достал блокнот, открыл первую попавшуюся страницу, начал читать все подряд:
«Ты сказала: „Наверное, все-таки не люблю. Привычка…“ Я закрыл лицо. Это было под навесом в детском саду… Спросила: „Тебе важно услышать это слово?!“ — „Я завишу от слов…“
«Чтобы миллионы людей спокойно любили друг друга, нужно, чтобы тысячи любили до исступления, а десятки чтобы жертвовали всем…»
Хлопнула дверь. Денисов оглянулся.
Перед ним стоял полковник Бахметьев в осеннем пальто, промерзший, и чистым платком отирал глаз.
— Удивляешься? Чуть-чуть, и я бы тебя на стоянке такси перехватил…
— Диспетчер сказал? — спросил Денисов.
— Он самый… Поехали домой!
Бахметьев ни словом не обмолвился о звонке в медкомнату, о доставлении Верховского в милицию, его допросе. Будто Денисов знал, что эта версия ложная, как и все предыдущие.
— …Сдам тебя Лине с рук на руки, пусть лечит. Отдышишься, придешь в себя…
Денисов дернулся.
— Болит? — забеспокоился Бахметьев. — Тогда подождем уезжать… Пусть все-таки хирург посмотрит.
Вошел врач — полный, с кавказскими усами, в широком халате. Он удивленно взглянул на Бахметьева.
— Опять?! Что случилось, дорогой?
— С ним. — Бахметьев кивнул на Денисова. — Упал… с крыльца.
— Покажи!
Денисов скинул куртку, пиджак, осторожно развязал шарф.
— Ну и крыльцо! Высо-о-окое!
— Закурить можно? — Бахметьев сел к окну, под форточкой.
— Закури, дорогой…
Хирург несильно, холодными подушечками пальцев надавливал на тело, следил за выражением денисовского лица.
— Больно? А здесь… Кем работаешь? — Он отошел к умывальнику.
Тугая струя прокатилась по раковине,
— Инспектор он, — ответил за Денисова Бахметьев. — Инспектор уголовного розыска.
— Что скажу, дорогой? Посмотреть надо. Утром рентген сделаем.
— Ребра целы? — спросил Бахметьев.
— Думаю целы. Там увидим.
— Положите меня в палату усиленной терапии, к Горяинову… — сказал Денисов. — Такой случай. Нельзя упустить…
Хирург нахмурился, что-то поискал на столе. Оказалось, клей. Переставил пузырек ближе к настольной лампе.
— Нельзя, дорогой.
— Почему?
— Плохо ему пока…
— Так ведь я выписывать его не прошу… Только лежать рядом.
— Разговаривать будешь. — Хирург посмотрел на Бахметьева, но тот отвел глаза, не желая вмешиваться.
— А если я слово даю? — Денисов снова стянул себя шарфом.
— Слово? — Хирург внимательно взглянул на него. — Если слово, можно, дорогой!..
Бахметьев у окна закашлялся.
— Как мыслишь? Если у Горяинова не туда пойдет с выздоровлением?! Родители узнают, что ты лежал с ним в палате!.. Ничего?
Абсолютная тишина лежала вокруг.
Из коридора в палату усиленной терапии через застекленную дверь проникал неяркий свет. По стене откуда-то вползала толстая труба, напоминавшая анаконду.
Кровати стояли почти рядом.
Забинтованное лицо Горяинова казалось в полутьме крошечным.
«В чем Горяинов не хотел или не мог признаться следователю?» — гадал Денисов.
— Мама… — прошептал вдруг Горяинов.
Денисов отвернулся от истощенного, маленького, с детский кулачок лица. Задумался.
У нас закладывает уши от поп-рок-музыки… Рябит в глазах от крикливых одежд и застежек — и мы уже ничего хорошего не хотим видеть и слышать за этим…
Когда пацан начинает говорить про инструментальные ансамбли — про «Стилай Спэн» или альбом «Ринго Старра», отцов тянет к газетам, у матерей на кухне сразу же пригорает лук…
Горяинов, должно быть, тогда, в поезде, посмеивался над легковерием Коношевской, говоря, что далеко не заглядывает…
У этих девиц и парней тяга к современным ритмам странным образом соединяется с мечтами о заброшенных архангельских избах, с «балдежем» в подъездах, с русской иконой, с желанием жить на собственные, заработанные деньги…
Денисов не позволил мыслям о нравственном здоровье Компании увести себя в сторону. Теперь он уже мог сказать:
«По-моему, я знаю, что произошло в поезде здоровья. Правда, подтвердить или опровергнуть мою версию в состоянии только один человек. Если он захочет, если сможет…»
Денисов приподнялся на локте, так он яснее видел лицо Горяинова. Тот что-то зашептал. Денисов разобрал знакомую фразу:
— Не рви! Не режь по живому, Малыш!.. — Он словно просил подругу не обрывать связывающую их живую нить.
Вошла сестра, она сделала Горяинову укол, которого он не почувствовал. Дыхание его стало размереннее: он спал. Сестра ушла так же неслышно, как и появилась.
«Неужели у них проблемы?! — вспомнил Денисов брошенное Бахметьевым полушутливо: — Неужели они всерьез добиваются своих целей, всерьез любят, ревнуют, увлекаются?! Ты ближе к этому нежному возрасту, Денисов…»
«Еще какие проблемы… — подумал Денисов, прислушиваясь. — Не надо считать, что у Горяинова или Момота их мало или они не так остры, как у ККК или Бахметьева. Во внутреннем мире подрастающих они занимают столько же места, сколько и у взрослых… И, может, переживаются они еще острее! Любовь, друзья, престиж…»
Горяинов снова забормотал:
— Прикуси! Чтобы я почувствовал: это не сон… Мочку уха! Будет больно? Умоляю, Малыш! Верю боли, твоему стону… — Он бредил.
Денисов мог достать из-под подушки блокнот, но при тусклом свете, падавшем из коридора, все равно бы ничего не разобрал. Он вспомнил почти дословно:
«…Какие только мысли не лезли мне в голову за эти десять минут, пока она не появлялась. А люди выбегали из беспрестанно подкатывавших автобусов и бежали в метро…»
«…К утру все прошло. И совсем непонятно, отчего с вечера этот бессмысленный приступ ревности, тоска и слезы… В воскресенье для меня все кончится…»
Денисов знал эти фразы почти наизусть.
«Записи эти вовсе не малосущественны для дела», — подумал Денисов. И вспомнил: на противоположной стороне листа, против слов «К утру все прошло…» была выписана гипотеза Бахметьева:
«Не пересеклась ли в поезде здоровья линия „Анкудинова — Горяинов Дмитрий“ с линией „Верховский Владимир — Анкудинова“?!»
И дальше шло извлечение из показаний Горяинова-отца, которое могло считаться ключевым:
«…Я — Димке: „Без меня — никуда, учи!“ Запер их вместе с женой, с Ольгой. „Приеду, — говорю, — через час, — выпущу!“ Что же вы думаете? Ушли!.. Через соседний балкон. Все-таки шестой этаж!..»
С этим перекликалась найденная Денисовым в Крестах записка Горяинова-младшего: «Любовь, Жизнь, Смерть — величины одного порядка, они взаимосвязаны!»
Неожиданно Денисов увидел: темные карие глаза Горяинова открыты, смотрят в упор.
— Сколько времени?
Денисов не ответил.
Горяинов заговорил с собой:
— Кто-то меня окликнул: «Дима!» В последние дни мы просыпались в два и в три ночи. Каждый у себя. И мысленно будили другого… Звонят? — спросил он через минуту. — Она всегда звонит, когда кажется: больше без нее уже невозможно, как без воздуха. Вы любите кого-нибудь? — спросил он вдруг.
Это было выше и больше узкой утилитарной задачи, которую ставил перед собой Денисов как инспектор: узнать истину, не дать пострадать невиновным. Но и для Денисова служба, как он ее понимал, была сама жизнь.
— Почему вы молчите?.. — Не меньше врача Горяинову был необходим внимательный собеседник, с которым никогда больше не встретишься, которому можно безбоязненно открыть душу.
— Да или нет?
Денисов шепнул:
— Да, — он тоже мог открыться только чужому человеку. — Спите.
— Тогда вы поймете! Она сама нежность… Я говорю вам, потому что вы не задаете дурацких вопросов… — Шепот стал едва слышен, словно кто-то сгребал с тропинки сухие шелестящие под ветром листья. — Путевку в санаторий ей принесли в пятницу, всего за два дня до отъезда… Понимаете?
«Два дня!.. — отозвалось в Денисове. — Вот откуда это злополучное число „два“? Со дня, когда принесли путевку!»
— …Я не знал, что произойдет после ее отъезда. Жизнь, казалось, должна была остановиться!.. — Горяинов закашлялся. Попросил: — Пить!
— Сейчас! — Денисов хотел подняться — резкая боль в торсе пригнула к постели. Не поднимая спины, он осторожно сполз на пол, дотянулся до поильника, стоя на коленях, выпрямился, держась за кровать, поднес воду к губам Горяинова.
— Спасибо, — прошептал Горяинов. Вода попала ему в лицо, стекла на подушку. — …Я не знал, что делать. Я злился на то, что она есть. Мы решили проститься в тот же день. У нас на даче. Я был в отчаянии. Я проколол ее лицо на фотографии… Она утешала как маленького: «Два месяца… Что они в сравнении с вечностью?!» Написала на листе бумаги в столовой: «Мы еще будем здесь не один световой год!» Чудачка!
Денисов стоял на коленях, держа в руках полупустой поильник, прижав больной бок к кровати.
— …А в это время один человек, мой близкий родственник, забрался в дачу и совершил… Не знаю, как назвать… Подлость? Роза все видела и еще один парень, Серега. В тот вечер он подарил мне титановый браслет…
Горяинов долго молчал.
— Подлец всегда бросает тень на всех порядочных людей. Юрист должен поговорить с ним серьезно… Мне самому нельзя…
«Кража икон все-таки сыграла роль в этой истории… — подумал Денисов. — Горяинов должен был доказать, что он не чета подлецу, что родство по крови ничего не объясняет…»
— …Потом пришел последний день. Мы поехали кататься на лыжах. В поезде все было против нас. Какие-то парни, которые к ней липли. Поссорился с товарищами… Мы курили у открытой двери в тамбуре… — Горяинов заговорил медленнее, словно вспоминая с трудом. — Бежали деревья, дома. Скорость была страшная… Если бы день этот, последний, кончился как обычно, она забыла бы меня за месяц и была бы права…
В промежутки между паузами Денисов слушал стерильную больничную тишину, спресованную словно вата.
— …Я ждал, когда уйдет из тамбура наш товарищ, Володя. Наконец он ушел. «Я люблю тебя, — сказал я. — Сейчас ты узнаешь, как я тебя сильно люблю». Она пыталась задержать меня, схватила за куртку. Я ее оттолкнул… Человек обязан совершить подвиг ради любви… Понимаете?
Он все оттягивал последнюю фразу. Горяинову казалось: тайна принадлежит только ему и Анкудиновой. Ни следователю, ни Компании — никому больше.
— …Я подождал, пока промелькнет очередная контактная мачта… — Горяинов тяжело сглотнул. — Прыгнул!..
Денисов, превозмогая стон, держась за кровать, поднялся.
«Анкудинова бросилась следом, чтобы быть рядом… — понял Денисов. Горяинов подтвердил его версию. — Какой верный, бесстрашный друг!»
В коридоре у столика дремала сестра. Денисов осторожно прошел к лестнице, в приемный покой, где вечером заметил телефон.
«Горяинов мечтал о подвиге… — Денисов вспомнил: — Он писал об этом в конспекте по экономике производства, который привезла ККК из больницы. Вплотную за цифрами, почти без знаков препинания, по-видимому, на лекции… Следователю надо отыскать это место. Между сведениями о пересчете на годовой рост розничных цен…»
У Бахметьевых долго не отвечали, наконец он сам снял трубку.
— Слушаю…
Разговор получился кратким, сухим. Денисов опустил подробности, доверенные Горяиновым ему лично.
— Ты молодец… — Бахметьев вздохнул. — Поправляйся…
Денисов переставил пузырек с клеем на столе хирурга, подошел к окну.
«Действительно ли исступленная любовь тысяч… помогает миллионам быть нравственно здоровыми? — думал Денисов, вглядываясь в темноту. — А для этого Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин во имя любви должны свершать подвиги… Но как же тогда Аксинья и Григорий Мелехов? Тысячи других, не знавших о Шекспире? Может, для них существовали другие образцы? Вне литературы?»
Стекла отражали спартанский интерьер приемного покоя. По каким-то неуловимым признакам за окном Денисов понял:
«Ночь кончилась…»
У здания отдела стояла Колыхалова.
— Наконец-то дождалась…
— Только не могу вздохнуть. Ты как?
— Не обращай внимания… — ККК всхлипнула, достала сигарету, пальцы дрожали. — Сейчас мой сынуля будет звонить… Температуру воздуха каждый день отмечает, ветер. Пасмурно или ясно. В школе поручили…
— Почему ты вспомнила?
— «Будь, — говорит, — мама, осторожнее при задержании. Прошу тебя!» — Она отвернулась.
— Привет ему, — сказал Денисов.
Стоявший у центрального зала младший инспектор окликнул:
— Бабичева видел? Всей Компанией прошли. Наверное, в «Приэльбрусье».
— Пожалуй, это теперь неважно, — сказал Денисов. Он еще не мог отойти от схватки.
Слова младшего инспектора все же застряли в сознании. Молодежное кафе «Приэльбрусье» было рядом.
«Может, пойти? А в медкомнату? — И сам себе ответил: — Сначала ужинать, потом в медкомнату, потом на рентген…»
Денисов шел через площадь. Собственная тень кралась за ним серой кошкой.
«Предположим, что Бахметьев прав, — думал он. — Горяинову казалось самым трудным прожить эти два дня после кражи икон… И ему и Анкудиновой. Но почему? Разве они знали, что их ждет? — Кругообразное движение собственных мыслей коробило. — Нет непрерывности! Даже верная гипотеза может затеряться как ключик, потому что не связана с предыдущей. — Раздумье причиняло не меньше боли, чем ребра. — „Все закрутилось после шестого февраля“, — писал Димка… Но что из этого?»
У входа в кафе садилась в такси шумная компания. Швейцар в форменной куртке, в очках, повторял:
— Полный порядок… Полный порядок…
В вестибюле гремела музыка. Гардеробщик — поджарый, на протезе, узнал Денисова, принял куртку без номерка.
— Иди, инспектор. Ужинай!
Гремела музыка. Однако эстрада была пуста.
«Четверг», — вспомнил Денисов.
Посетителей было мало. Зал уходил под прямым углом в сторону. Большинство гостей группировались ближе к эстраде.
Денисов нашел свободный столик недалеко от входа — вплотную к стене. С трудом сел. Малейшее движение вызывало боль.
«Как если бы я был деревом и повредил ствол, — подумал Денисов. — Не следовало приходить сюда…»
Компании Бабичева не было.
Он заказал гуляш, сметану, мясной салат. Подумав, прибавил еще ромштекс. Официантка оказалась знакомой.
— Спешите? Постараюсь не задержать…
Денисов огляделся. Сбоку за придвинутым к стене столом разговаривали несколько иностранцев в темных одеждах. Такими же темными, неулыбчивыми были их лица. Они не следили за танцующими, бутылка сухого вина стояла на их столе нетронутой. Касаясь друг друга головами, в отдалении сидели двое влюбленных, их медленная речь и касания были исполнены значения.
В другое время Денисов не уделил бы им внимания, следуя прагматическому правилу: люди смотрят, сыщики наблюдают. Но теперь, с завершением дела Анкудиновой и Горяинова, он часто думал о любви. Ведь именно любовь он положил было в основу разгадки происшедшего.
— Привет! — услышал Денисов.
Появившийся неожиданно Бабичев смотрел привычно-холодно. Рядом с ним стояла Лена Гераскина.
— Зашли поужинать? — спросил Бабичев.
Денисов кивнул.
Из-за угла зала показались Момот и Ольга Горяинова, величественная, со вздернутым носом.
— Давайте к нам, — предложил Бабичев Денисову. — Ольге поднимем настроение… К Димке на ночь никого из родственников не пустили: «Состояние тяжелое…»
То, что он говорил Денисову «вы», как бы удостоверяло: знает, что из уголовного розыска…
Бабичев сказал:
— Вы человек, который любит эрдельтерьеров. Для меня это наивысшая аттестация!..
Денисов переговорил с официанткой, вместе с Бабичевым перешел в угол зала, где сидели остальные члены Компании. Не было только Горяинова, Верховского и Розы.
— Денисов, — представился он.
— Нас, по-моему, можно не представлять! — Бабичев засмеялся.
— Известны! — подтвердил Момот.
В стереоколонках раздалась барабанная дробь, вначале мелкая, потом более крупная, усиливающаяся.
Лена Гераскина потянула Бабичева за руку, прижалась к нему всем телом.
— Потанцуем!
Музыка развела их. Они разошлись в стороны, пружиня и изгибаясь. Другие ребята тоже повскакали с мест.
Денисов подвинул тарелку. Подумал:
«Судить о нравственном здоровье Компании? Все ли я знаю о них? Задача моя узкоделовая: уяснить истинные обстоятельства происшедшего с Анкудиновой и Горяиновым…»
Мальчик-лобастик, сидевший по другую сторону стола, перехватил взгляд Денисова, послал смущенную улыбку.
— Ну, как с ессеями? — спросил его Денисов, доедая гуляш и щедро сдабривая гарнир сметаной.
— Что вы имеете в виду? — спросил Плиний.
— Брали ли ессеи в руки оружие? — Денисов вспомнил вопрос, который задал Бабичев в день рождения Верховского. — Воевали они?
Лобастик оживился.
— Безусловно! Есть данные, что крепость Масаду от римлян защищали только ессеи. Поэтому Масада стойко держалась.
— Какая же идея у них?
— Как в каждой компании. Дружба! Дома начнешь говорить про инструментальные ансамбли, про «Стилай Спэн» или альбом «Ринго Старра» — разве тебя будут слушать? Отца потянет к газете, у матери обязательно начнет лук пригорать… Зато в компании тебя всегда выслушают с интересом.
Денисов отставил пустую тарелку, спросил:
— Значит, дружба… Хорошие ребята?
— Клевые! Настанет день, и мы уедем… — Плиний даже зажмурился от удовольствия. — Воже, Лаче… Русский Север!
— А потом?
— Свидь, Онега, Кен-озеро! — Лобастик доверительно перегнулся к Денисову. — Оставленные деревни… Приходи — живи. Хочешь — покупай дом!
— Переберетесь в деревню… А что делать будете? — спросил Денисов.
— В совхозе, пожалуй, мы не меньше нужны!
— И они тоже? — Денисов глянул на танцующих. — И Лена Гераскина? И Слава Момот?
— А что Слава?! — Плиний пересел на соседний стул с Денисовым. — Слава один может выпить бутылку вина — да? Но он и прочитал всего Льва Толстого, Достоевского. Он перешивает джинсы, как заправский портной, играет на гитаре… (Плиний говорил о том, что Денисов уже не раз представлял себе.) Слава не побоялся сказать правду декану! Один пошел против пятерых хулиганов… — Лобастик помолчал. — Конечно, родители будут против… Но главное — остаться человеком!
— Родители против… — повторил Денисов. — А вот Дмитрий Горяинов сказал жене Коношевского в поезде: «Люблю их, когда дают деньги…»
— Так ведь назло! — Лобастик заволновался. — У нее же все было решено насчет нас. Ей хотелось только услышать подтверждение. Вы возьмите Лену Гераскину… Она работает в ЖЭКе дворником и учится, чтобы жить на собственные деньги!
— А магнитофоны, а джинсы? Все эти «супер райфл», «ранглер»?
— А сколько ребята разгрузили вагонов?! Сколько работали на холодильнике?!
Музыка стихла. Лобастик застенчиво улыбнулся, пересел на свое место. Рядом с Денисовым сел Момот. Денисов внимательнее, чем хотел, посмотрел на него.
— Есть вопросы? — Момот поднял глаза, волосы ниспадали на его плечи.
Уже час сидел Денисов в «Приэльбрусье». Знакомая официантка поглядывала, ожидая знака, чтобы рассчитаться. Денисов медлил: грабители в полушубках были задержаны и доставлены в отдел, но чувства удовлетворения не пришло. Словно загадка осталась неразгаданной.
— Кто-нибудь видел парней в черных полушубках? — спросил он. — Когда ехали в поезде здоровья… Вспомните.
За столом помолчали.
— Я нет, — сказал Бабичев.
— Тоже.
— И я нет.
— Дима видел, — сказала Ольга Горяинова.
— Он вам сказал? — Денисов круто повернулся к Ольге.
— Медсестра. С его слов. Следователь при ней его расспрашивал… Димка сказал: «Двое в черных полушубках, в шапках из кролика…»
Бабичев заметил:
— К Сережке Солдатенкову эти двое тоже подходили. Недели две назад, в электричке. Сережка рассказывал… Попросили закурить, потом обыскали.
«Вот в чем дело!..» — подумал Денисов. Превозмогая боль, поднял руку — подал знак официантке.
Врал все Горяинов!.. Денисову и раньше приходило это в голову. Теперь Бабичев подтвердил: никаких парней в полушубках в поезде здоровья не было… Это все со слов Солдатенкова… следователю рассказал Горяинов. Потому и предупредил, что узнать парней не сможет… Кругообразное движение мыслей внезапно нарушилось, в расстановке фигур появилась новая — Солдатенков. Когда же Горяинов видел Солдатенкова? Видимо, в день кражи икон… Тогда же Горяинов и взял Сережкин браслет с группой крови…
Загремела музыка, ребята из Компании не пошли танцевать.
«Выходит, Солдатенков был вечером в день кражи на даче Горяиновых? — подумал Денисов. — Что он там делал? В каком качестве?»
Официантка подала Денисову счет, не глядя, сунула мелочь в карман фартука.
— Спасибо, ребята, за компанию. До свидания.
Бабичев и Момот проводили Денисова к дверям.
— У Солдатенкова есть собака? — спросил их по дороге Денисов.
— Есть. — Бабичев посмотрел внимательно, точно мог читать мысли. — Овчарка. А что?
— Так, деталь. — Денисов с трудом поднял руку, продевая ее в рукав. — Разберемся. — Его голосу не хватило уверенности.
— Денисов?! — ахнул Сабодаш в трубку. — Жив? В отделе тебя нет, дома — тоже.
— Жив… — Чтобы не отвечать на вопросы о самочувствии, которые должны последовать, он спросил сам: — Что с этими? В полушубках, Антон?
— Да что с ними? У одного три или четыре бумажника, не успел выбросить. Чужие водительские права… — Антон перечислил мельком, как человек, торопящийся поскорее перейти к главному. — Тут другие новости! Потрясающие! Вот! — По знакомому долгому носовому «Уот!» Денисов понял, новости поистине потрясающие. — Позвонили в медкомнату насчет Анкудиновой! Сразу, как ты ушел! Уот! Представляешь? Мужской голос: «К вам Анкудинова Роза восьмого февраля не поступала? С поездной травмой…» Чуешь? То, что мы ждали…
— Медсестра ответила «поступала».
— «Все больницы обзвонил, травмопункты… По всем районам… Где она сейчас?» Медсестра ему по инструкции: «Обратитесь в больницу города Видное…» И сразу звонок нам. — Антон прервался, видно, доставал «Беломор».
— Дальше…
— Наши погнали в Видное, хотя там и была засада. Бахметьев, Колыхалова…
— И что?
— Клетка захлопнулась! Приехали, минут через двадцать он входит. С запиской для Анкудиновой. — Антон прикуривал, казалось, целую вечность. — Взяли! Кого ты думаешь?
Денисова словно обожгло:
— Верховского?
— Его самого! С апельсинами, с цветами. С суетливой улыбочкой…
Из автоматной будки Денисову был виден привычный высвеченный изнутри куб вокзала, зигзаги лестничных маршей, по которым с утра до глубокой ночи текла толпа.
От вокзала тянулась очередь к стоянке такси.
«Горяинов соврал, — снова подумал Денисов. — Парней в полушубках в поезде здоровья не было…»
Он не пошел в отдел. Повесил трубку. Вдоль фасада вышел на площадь. На стоянке такси очередь оказалась небольшая, однако и машины подкатывали редко.
«Пожалуй, лучше сходить за диспетчером…» — решил Денисов. Он знал, где его искать.
В буфете воинского зала старик диспетчер вел долгие беседы с демобилизованными, инвалидами, пил кофе. Беседы и дежурства вносили в одинокую жизнь пенсионера-вдовца живую струю.
— Сделаем!
— Но я не Крез. — Денисов дотронулся до кармана.
— Знаю. Пошли…
— Минуту. — Денисов снял шарф, просунул под куртку, туго стянул на ребрах.
Старик уже несколько лет жил ночною тревожною жизнью постовых, все понимал без слов.
— Эх, моя милиция!.. Родной ты мой…
Очередь заволновалась, увидев рядом с диспетчером постороннего.
— В Посады есть кто? — спросил диспетчер. — Что же, никого?
Мордастый сержант, дежуривший по площади, тоже подошел. Узнав, в чем дело, проявил активность.
— Сейчас уедешь.
Вернулся он минут через десять, позади него тоскливо тянулся таксист в заломленной фуражке, короткой куртке на меху.
— Отвезешь его, — приказал ему сержант.
— Круто берешь, начальник, — таксист противился только для видимости.
— Еще легко отделался! Ходит по залам, клиентуру подбирает… Отвезешь инспектора на оперативное задание!
— Далеко? — спросил таксист у Денисова.
— В Посад.
У Денисова наконец появилась возможность проанализировать последние события.
«Итак, Верховский звонил в медкомнату. Он же приехал в больницу… — Теперь становилась понятной поездка Момота, Ольги Горяиновой, Бабичева и Верховского в район Михнева, когда Денисов встретился с ними в электричке. — Они искали Анкудинову в близлежащих больницах, расположенных вдоль железнодорожного полотна… Только потом вспомнили о медкомнате вокзала…»
Таксист выбрал кратчайший из маршрутов: через Дубниковку на набережные, где в этот час движение почти отсутствовало.
Какое предложение Верховский сделал Горяинову Николаю? В том, что именно Верховский звонил в магазин «Мясо» и просил о срочной встрече, Денисов не сомневался, сопоставив рассказ его сынишки с фактами, которыми он располагал сам.
Денисов вспомнил странную реплику, услышанную в квартире Бабичева. Подростки тогда смеялись:
«Один идет с тросточкой и сбивает шляпы со всех встречных справа и слева. А второй идет сзади и лепит каждому червонец на лоб: „Купи себе новую!“ Мясо сбивает, а Володя лепит!»
«Мясом» они, безусловно, называли Николая Горяинова…» — на этом мысль Денисова снова запнулась.
Шофер гнал пустыми набережными, будто скрывался от погони, не сбросив скорости, выехал на шоссе. У одного из постов ГАИ их остановили.
Подошедший молоденький сержант поздоровался, показал таксисту на мужчину и женщину у обочины.
— Подбрось по пути… Новый инспектор ГАИ едет, назначение получил, а это наш бухгалтер. Им недалеко.
— Ну, вечерок, — сказал таксист. — Садитесь. С назначением, товарищ начальник.
Вскоре попутчики вышли.
— Вон и Посад! — показал таксист. — Куда здесь?
— В больницу.
— Заболел? — впервые за дорогу Денисов почувствовал интерес к себе шофера. — Так бы и сказал!
Он остановил такси у калитки длинного каменного забора.
Здание больницы оказалось основательным, старым. У входа перед приемным покоем горел фонарь. Большая железная урна казалась чугунным геральдическим львом. С аллеи вспорхнул пятнистый нездоровый больничный голубь.
Шансов на то, что план его увенчается успехом, у Денисова было совсем мало.
«Посмотрим…» — вздохнул он.
Денисов поднялся по щербатым ступеням, словно выложенным белым туфом. В приемном покое было пусто. Мимо висевших на стене «Правил» Денисов прошел дальше, открыл дверь в кабинет. И здесь ни души. Оставалось ждать или идти наверх, в отделение.
Осторожно, боясь причинить себе боль, Денисов достал блокнот, открыл первую попавшуюся страницу, начал читать все подряд:
«Ты сказала: „Наверное, все-таки не люблю. Привычка…“ Я закрыл лицо. Это было под навесом в детском саду… Спросила: „Тебе важно услышать это слово?!“ — „Я завишу от слов…“
«Чтобы миллионы людей спокойно любили друг друга, нужно, чтобы тысячи любили до исступления, а десятки чтобы жертвовали всем…»
Хлопнула дверь. Денисов оглянулся.
Перед ним стоял полковник Бахметьев в осеннем пальто, промерзший, и чистым платком отирал глаз.
— Удивляешься? Чуть-чуть, и я бы тебя на стоянке такси перехватил…
— Диспетчер сказал? — спросил Денисов.
— Он самый… Поехали домой!
Бахметьев ни словом не обмолвился о звонке в медкомнату, о доставлении Верховского в милицию, его допросе. Будто Денисов знал, что эта версия ложная, как и все предыдущие.
— …Сдам тебя Лине с рук на руки, пусть лечит. Отдышишься, придешь в себя…
Денисов дернулся.
— Болит? — забеспокоился Бахметьев. — Тогда подождем уезжать… Пусть все-таки хирург посмотрит.
Вошел врач — полный, с кавказскими усами, в широком халате. Он удивленно взглянул на Бахметьева.
— Опять?! Что случилось, дорогой?
— С ним. — Бахметьев кивнул на Денисова. — Упал… с крыльца.
— Покажи!
Денисов скинул куртку, пиджак, осторожно развязал шарф.
— Ну и крыльцо! Высо-о-окое!
— Закурить можно? — Бахметьев сел к окну, под форточкой.
— Закури, дорогой…
Хирург несильно, холодными подушечками пальцев надавливал на тело, следил за выражением денисовского лица.
— Больно? А здесь… Кем работаешь? — Он отошел к умывальнику.
Тугая струя прокатилась по раковине,
— Инспектор он, — ответил за Денисова Бахметьев. — Инспектор уголовного розыска.
— Что скажу, дорогой? Посмотреть надо. Утром рентген сделаем.
— Ребра целы? — спросил Бахметьев.
— Думаю целы. Там увидим.
— Положите меня в палату усиленной терапии, к Горяинову… — сказал Денисов. — Такой случай. Нельзя упустить…
Хирург нахмурился, что-то поискал на столе. Оказалось, клей. Переставил пузырек ближе к настольной лампе.
— Нельзя, дорогой.
— Почему?
— Плохо ему пока…
— Так ведь я выписывать его не прошу… Только лежать рядом.
— Разговаривать будешь. — Хирург посмотрел на Бахметьева, но тот отвел глаза, не желая вмешиваться.
— А если я слово даю? — Денисов снова стянул себя шарфом.
— Слово? — Хирург внимательно взглянул на него. — Если слово, можно, дорогой!..
Бахметьев у окна закашлялся.
— Как мыслишь? Если у Горяинова не туда пойдет с выздоровлением?! Родители узнают, что ты лежал с ним в палате!.. Ничего?
Абсолютная тишина лежала вокруг.
Из коридора в палату усиленной терапии через застекленную дверь проникал неяркий свет. По стене откуда-то вползала толстая труба, напоминавшая анаконду.
Кровати стояли почти рядом.
Забинтованное лицо Горяинова казалось в полутьме крошечным.
«В чем Горяинов не хотел или не мог признаться следователю?» — гадал Денисов.
— Мама… — прошептал вдруг Горяинов.
Денисов отвернулся от истощенного, маленького, с детский кулачок лица. Задумался.
У нас закладывает уши от поп-рок-музыки… Рябит в глазах от крикливых одежд и застежек — и мы уже ничего хорошего не хотим видеть и слышать за этим…
Когда пацан начинает говорить про инструментальные ансамбли — про «Стилай Спэн» или альбом «Ринго Старра», отцов тянет к газетам, у матерей на кухне сразу же пригорает лук…
Горяинов, должно быть, тогда, в поезде, посмеивался над легковерием Коношевской, говоря, что далеко не заглядывает…
У этих девиц и парней тяга к современным ритмам странным образом соединяется с мечтами о заброшенных архангельских избах, с «балдежем» в подъездах, с русской иконой, с желанием жить на собственные, заработанные деньги…
Денисов не позволил мыслям о нравственном здоровье Компании увести себя в сторону. Теперь он уже мог сказать:
«По-моему, я знаю, что произошло в поезде здоровья. Правда, подтвердить или опровергнуть мою версию в состоянии только один человек. Если он захочет, если сможет…»
Денисов приподнялся на локте, так он яснее видел лицо Горяинова. Тот что-то зашептал. Денисов разобрал знакомую фразу:
— Не рви! Не режь по живому, Малыш!.. — Он словно просил подругу не обрывать связывающую их живую нить.
Вошла сестра, она сделала Горяинову укол, которого он не почувствовал. Дыхание его стало размереннее: он спал. Сестра ушла так же неслышно, как и появилась.
«Неужели у них проблемы?! — вспомнил Денисов брошенное Бахметьевым полушутливо: — Неужели они всерьез добиваются своих целей, всерьез любят, ревнуют, увлекаются?! Ты ближе к этому нежному возрасту, Денисов…»
«Еще какие проблемы… — подумал Денисов, прислушиваясь. — Не надо считать, что у Горяинова или Момота их мало или они не так остры, как у ККК или Бахметьева. Во внутреннем мире подрастающих они занимают столько же места, сколько и у взрослых… И, может, переживаются они еще острее! Любовь, друзья, престиж…»
Горяинов снова забормотал:
— Прикуси! Чтобы я почувствовал: это не сон… Мочку уха! Будет больно? Умоляю, Малыш! Верю боли, твоему стону… — Он бредил.
Денисов мог достать из-под подушки блокнот, но при тусклом свете, падавшем из коридора, все равно бы ничего не разобрал. Он вспомнил почти дословно:
«…Какие только мысли не лезли мне в голову за эти десять минут, пока она не появлялась. А люди выбегали из беспрестанно подкатывавших автобусов и бежали в метро…»
«…К утру все прошло. И совсем непонятно, отчего с вечера этот бессмысленный приступ ревности, тоска и слезы… В воскресенье для меня все кончится…»
Денисов знал эти фразы почти наизусть.
«Записи эти вовсе не малосущественны для дела», — подумал Денисов. И вспомнил: на противоположной стороне листа, против слов «К утру все прошло…» была выписана гипотеза Бахметьева:
«Не пересеклась ли в поезде здоровья линия „Анкудинова — Горяинов Дмитрий“ с линией „Верховский Владимир — Анкудинова“?!»
И дальше шло извлечение из показаний Горяинова-отца, которое могло считаться ключевым:
«…Я — Димке: „Без меня — никуда, учи!“ Запер их вместе с женой, с Ольгой. „Приеду, — говорю, — через час, — выпущу!“ Что же вы думаете? Ушли!.. Через соседний балкон. Все-таки шестой этаж!..»
С этим перекликалась найденная Денисовым в Крестах записка Горяинова-младшего: «Любовь, Жизнь, Смерть — величины одного порядка, они взаимосвязаны!»
Неожиданно Денисов увидел: темные карие глаза Горяинова открыты, смотрят в упор.
— Сколько времени?
Денисов не ответил.
Горяинов заговорил с собой:
— Кто-то меня окликнул: «Дима!» В последние дни мы просыпались в два и в три ночи. Каждый у себя. И мысленно будили другого… Звонят? — спросил он через минуту. — Она всегда звонит, когда кажется: больше без нее уже невозможно, как без воздуха. Вы любите кого-нибудь? — спросил он вдруг.
Это было выше и больше узкой утилитарной задачи, которую ставил перед собой Денисов как инспектор: узнать истину, не дать пострадать невиновным. Но и для Денисова служба, как он ее понимал, была сама жизнь.
— Почему вы молчите?.. — Не меньше врача Горяинову был необходим внимательный собеседник, с которым никогда больше не встретишься, которому можно безбоязненно открыть душу.
— Да или нет?
Денисов шепнул:
— Да, — он тоже мог открыться только чужому человеку. — Спите.
— Тогда вы поймете! Она сама нежность… Я говорю вам, потому что вы не задаете дурацких вопросов… — Шепот стал едва слышен, словно кто-то сгребал с тропинки сухие шелестящие под ветром листья. — Путевку в санаторий ей принесли в пятницу, всего за два дня до отъезда… Понимаете?
«Два дня!.. — отозвалось в Денисове. — Вот откуда это злополучное число „два“? Со дня, когда принесли путевку!»
— …Я не знал, что произойдет после ее отъезда. Жизнь, казалось, должна была остановиться!.. — Горяинов закашлялся. Попросил: — Пить!
— Сейчас! — Денисов хотел подняться — резкая боль в торсе пригнула к постели. Не поднимая спины, он осторожно сполз на пол, дотянулся до поильника, стоя на коленях, выпрямился, держась за кровать, поднес воду к губам Горяинова.
— Спасибо, — прошептал Горяинов. Вода попала ему в лицо, стекла на подушку. — …Я не знал, что делать. Я злился на то, что она есть. Мы решили проститься в тот же день. У нас на даче. Я был в отчаянии. Я проколол ее лицо на фотографии… Она утешала как маленького: «Два месяца… Что они в сравнении с вечностью?!» Написала на листе бумаги в столовой: «Мы еще будем здесь не один световой год!» Чудачка!
Денисов стоял на коленях, держа в руках полупустой поильник, прижав больной бок к кровати.
— …А в это время один человек, мой близкий родственник, забрался в дачу и совершил… Не знаю, как назвать… Подлость? Роза все видела и еще один парень, Серега. В тот вечер он подарил мне титановый браслет…
Горяинов долго молчал.
— Подлец всегда бросает тень на всех порядочных людей. Юрист должен поговорить с ним серьезно… Мне самому нельзя…
«Кража икон все-таки сыграла роль в этой истории… — подумал Денисов. — Горяинов должен был доказать, что он не чета подлецу, что родство по крови ничего не объясняет…»
— …Потом пришел последний день. Мы поехали кататься на лыжах. В поезде все было против нас. Какие-то парни, которые к ней липли. Поссорился с товарищами… Мы курили у открытой двери в тамбуре… — Горяинов заговорил медленнее, словно вспоминая с трудом. — Бежали деревья, дома. Скорость была страшная… Если бы день этот, последний, кончился как обычно, она забыла бы меня за месяц и была бы права…
В промежутки между паузами Денисов слушал стерильную больничную тишину, спресованную словно вата.
— …Я ждал, когда уйдет из тамбура наш товарищ, Володя. Наконец он ушел. «Я люблю тебя, — сказал я. — Сейчас ты узнаешь, как я тебя сильно люблю». Она пыталась задержать меня, схватила за куртку. Я ее оттолкнул… Человек обязан совершить подвиг ради любви… Понимаете?
Он все оттягивал последнюю фразу. Горяинову казалось: тайна принадлежит только ему и Анкудиновой. Ни следователю, ни Компании — никому больше.
— …Я подождал, пока промелькнет очередная контактная мачта… — Горяинов тяжело сглотнул. — Прыгнул!..
Денисов, превозмогая стон, держась за кровать, поднялся.
«Анкудинова бросилась следом, чтобы быть рядом… — понял Денисов. Горяинов подтвердил его версию. — Какой верный, бесстрашный друг!»
В коридоре у столика дремала сестра. Денисов осторожно прошел к лестнице, в приемный покой, где вечером заметил телефон.
«Горяинов мечтал о подвиге… — Денисов вспомнил: — Он писал об этом в конспекте по экономике производства, который привезла ККК из больницы. Вплотную за цифрами, почти без знаков препинания, по-видимому, на лекции… Следователю надо отыскать это место. Между сведениями о пересчете на годовой рост розничных цен…»
У Бахметьевых долго не отвечали, наконец он сам снял трубку.
— Слушаю…
Разговор получился кратким, сухим. Денисов опустил подробности, доверенные Горяиновым ему лично.
— Ты молодец… — Бахметьев вздохнул. — Поправляйся…
Денисов переставил пузырек с клеем на столе хирурга, подошел к окну.
«Действительно ли исступленная любовь тысяч… помогает миллионам быть нравственно здоровыми? — думал Денисов, вглядываясь в темноту. — А для этого Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин во имя любви должны свершать подвиги… Но как же тогда Аксинья и Григорий Мелехов? Тысячи других, не знавших о Шекспире? Может, для них существовали другие образцы? Вне литературы?»
Стекла отражали спартанский интерьер приемного покоя. По каким-то неуловимым признакам за окном Денисов понял:
«Ночь кончилась…»
АКТ
судебно-медицинской экспертизы от 10 февраля.
Заключение.
…2. Перечисленные повреждения причинены тупыми предметами или при ударе о тупые предметы вследствие падения. Возникновение их при падении с движущегося со скоростью 60 — 80 км/ч поезда вполне возможно.
3. Смерть наступила от несовместимости с жизнью множественных повреждений головы, позвоночного столба, грудной клетки…
…5. При фотометрическом исследовании алкоголя в организме не обнаружено…
Эксперт (подпись)
ХАРАКТЕРИСТИКА
на бывшую ученицу ГПТУ
Анкудинову Розу.
Анкудинова Роза обучалась с 1 сентября по специальности «Наборщик вручную». Показала средние способности, но при желании могла бы учиться только на 4 и 5. Иногда была вспыльчива, не умела сдерживать чувств и эмоций. Очень любила петь, была жизнерадостной, отзывчивой, не любила трусость. Товарищи уважали ее за смелость и решительность. Любила твердость и справедливость…
Характеристика дана в следственные органы.
Директор ГПТУ (подпись)
Мастер производственного обучения (подпись)
Анкудиновой Розе,
больница, г. Видное.
Малыш!
Пять дней мы всей Компанией искали тебя. Объездили все больницы на линии, Михнево, Барыбино… Сегодня позвонил в медкомнату вокзала — мне дали этот адрес. Ты бесстрашный человек, Малыш, и верный друг. Все ждут твоего выздоровления. Я тоже. Как мы и договорились, я позвонил этой гниде — Коле Горяинову и предложил, как юрист, возвратить черные доски, если не хочет неприятностей. Мне пришлось открыть, что Сережа Солдатенков тоже наблюдал за ним, стоя с собакой по другую сторону дачи. Мясо поверил, когда узнал, что Сережа в тот вечер подарил Диме именной браслет. Так что все поправится, доски он подбросит. Но это так: чтобы развеселить Тебя.
В пакете апельсины!
До встречи, Малыш! Какие у тебя всегда горячие руки! Все будет хорошо!
12 февраля. Володя Верховский.
Из конспекта Горяинова Д. А. по экономике производства
«…Япония — 4, Франция — 9, 5… В пересчете на годовой рост розничных цен… Малыш! Люблю тебя, милый, единственный… По свидетельству журнала английских деловых кругов „Экономист“. Во имя тебя хочу совершить подвиг. „Предчувствиям не верю и примет я не боюсь…“ Италия — 12, Нидерланды — 4, 5, Великобритания — — 8…»