Страница:
– Вы хотите убить Его! – Посетитель (моложавый генерал-полковник в полевой форме) против воли повысил голос, вскочил на ноги и метнулся к столу. Хотел было выпить воды, но еще на ходу раздумал и, проскочив мимо подноса, оказался у карты. Там и остановился, словно почувствовав себя более уверенно, имея за спиной “Россию”.
– Помилуйте, Сергей Федорович…– развел руками Широкий. – Ваше нервозное состояние, а потому и ваши огульные обвинения легко объяснимы, а потому вполне простительны… В ином случае я вынужден был бы обратиться к суду офицерской чести…– Он замолчал, артистично выдерживая паузу. – Мы подняли Примака так высоко, как только могли, и, очевидно, переоценили его возможности. Он не справился с ответственным заданием, со своей высокой миссией, тем самым бросив тень и на всю нашу армию, на всю великую Россию… Только в этом наша вина. Наша общая вина, – добавил Широкий с нажимом.
Но тот, второй, не захотел включаться в игру. Он вдруг ткнул пальцем в карту, будто решил проткнуть ее.
– Вам наплевать на Россию!..
– Ну-ну, будет вам! – поморщился хозяин кабинета. – Не надо громких слов… Ведь речь-то идет об одном-единственном человеке. А незаменимых людей, как известно, нет. – Он улыбнулся, обнажив белоснежные имплантанты. – Впрочем, тема исчерпана. У меня плотный график на сегодня… Вы свободны, генерал. – Он поднялся со стула удивительно легко для своей комплекции.
– Я оставляю за собой право обратиться лично к Президенту, – сказал посетитель. – Честь имею. – Кивнул, развернулся, щелкнув каблуками, и пошагал к двери.
– Каждый сам кузнец своего несчастья, – бросил ему вдогонку Широкий и, непонятно зачем потерев клетчатым носовым платком совершенно сухой лоб, тут же рявкнул по интеркому: – Начальника контрразведки – ко мне!
56
По сообщению газеты “Лос-Анжелес Тайме”, сегодня в одном из многолюдных кафе Санта-Моники совершено чудовищное преступление. Около полудня в переполненный зал ворвался маньяк, вооруженный ручным пулеметом, и стал в упор расстреливать посетителей. 26 человек были убиты, 11 находятся в больнице, в том числе трое – в критическом состоянии.
Прибывший на место усиленный наряд полиции открыл огонь по не успевшему скрыться убийце. В завязавшейся перестрелке он был ранен в ногу, а затем застрелен. Личность преступника установлена: им оказался тридцатишестилетний шериф из Малибу-Бич Ник Адаме. Уже выяснено, что совершенное им преступление не носило расового, национального или политического характера.
В нынешнем году в Штатах это уже пятый случай массового неспровоцированного убийства на почве внезапного психического расстройства, причем четыре из них произошли этой осенью. Движение за запрет свободной продажи оружия несомненно обретет в ближайшее время новые тысячи сторонников…
57
СУВАЕВ, РЕПНИН И ДОГОНЯЙ
“Идет охота на волков, идет охота!..” – беспрерывно вертелась на языке строчка из песни, которая никогда не постареет. Валерий Репнин стоял у штабной машины, продолжая искать предлог, чтоб увильнуть от этой идиотской облавы. Очередной начальственный бзик – взять и бросить на рядовую уличную операцию всех свободных от дежурства оперативников…
Подошел “бравый гусар” – Сергей Бабунидзе. После выздоровления сына он снова стал душой компании, штатным весельчаком-балагуром префектуры, вот только злости на преступников у него почему-то сильно прибавилось, как будто они всему виной.
Трутутушкин тоже вновь заговорил по-русски и делал это с каждым днем все лучше и лучше. А главное, врачи подтвердили: последствий не будет никаких. Катя на радостях затеяла сегодня печь пироги с рыбой, черникой, с капустой и с грибами. Гостей на сей раз звать не стали – как говорится, в тесном домашнем кругу.
Капитан Бабунидзе с подозрением поглядел на Репнина, словно приклеившегося к служебной “тойоте”.
– Сэйчас начнем, – сказал веско и пригладил выбившуюся из-под синего кепи челку. Он, как всегда, отказался надеть защитный шлем и бронежилет – в этом грузе по проходным дворам особо не разбегаешься. Валерий же и вовсе был в шинельке, брюках навыпуск и ботиночках – кабинетной обмундировке. Его почему-то забыли предупредить заранее – обычный российский бардак…
– Слушай, а с чего это все?.. – проворчал Валера.
Сергей поежился, потер замерзающие в тонких перчатках руки. Ветер здесь – в широком проезде – был страшенный, почти штормовой. Уши у всех давно покраснели и грозили отмерзнуть, словно грянул мороз, а не плюс пять на градуснике.
– Да кто-то в мэрию стукнул, мол, тут обосновались главари Общества по распространению СПИДа. Якобы есть такая шобла… Интересно, как они его… распространяют? – хохотнул.
– Что за бред?! Все же знают: здесь лежбище самых безобидных бомжей.
– Бэзобидных бомжей не бивает, – искусственно усиливая свой грузинский акцент, провозгласил Бабунидзе, – Чэм, ти думаэшь, оны здэсь занымаются длинными осэнными ночами?.. – И опять захохотал, снова не встретив отклика.
– Городу, конечно же, спокойнее, если их всех сошлют к чертовой матери…
– Так и будет, – задохнувшимся голосом сказал Сергей. – Всэх, кого поймаэм, проварят на СПИД, потом заразных – в эшелоны и в Ларнах. Ту-ту-у!.. А здоровых – на сто первый…
Сува гладил Гуню по голове, загривку, спине. Пес нежился и чуть слышно повизгивал. Давно бы пора заняться репьями и колючками, застрявшими в шерсти и превратившими высокопородного кобеля почти в дикобраза, да все как-то руки не доходят.
Еда у них сегодня еще была, а вот что будет потом?.. Впрочем, клошар уже года три, если не больше, старался не задумываться о завтрашнем дне. Если хочешь выжить, не трави себе душу – золотое правило для неприкаянных людей, да и для всех остальных – тоже…
Подвал, где обосновалась наша парочка, надежно защищал от осенних ветров и беспрестанно моросящих в октябре дождей, но теплом здесь все же не пахло. Сува натаскал драных половиков, подгнившей ветоши, нашел где-то ватник с огромной жженой дырой на спине, зато целыми рукавами.
Кроме них в подвале жил бомж Минька с наглухо закутанной в платок подругой, так что Сува до сих пор не смог рассмотреть ее лицо. Имела она еще вполне приличное молодежное пальто, протертые на коленях и аккуратно заплатанные джинсы и полуразвалившиеся кроссовки. И как только будет зимовать?..
Из Минькиного угла с утра до вечера доносился сдавленный сухой кашель его крали, которая на заработки не выходила и занималась хозяйством. В результате Минька вел теперь семейный образ жизни: баба раз в неделю устраивала постирушку, постоянно наводила порядок в их отгородке за ящиками и что-то стряпала на костерке, разводя огонь на толстом стальном листе в кольце из камней. Дым уходил в дыру, выводившую в вентиляционный колодец. Утягивало за милую душу. (Печка-буржуйка была для их подвала недостижимой роскошью.)
Кроме семейного Миньки, здесь обитали еще четыре мужика: то дрыхли сутки напролет, то исчезали куда-то на несколько дней, потом появлялись – или в синяках и ссадинах, или с мешком добычи. Словом, были весьма подозрительными личностями, но правила общежития блюли свято, ни к кому не приставали, непотребств не учиняли, даже не шумели – а значит, какой с них спрос?..
Сува три дня назад обнаружил, что Гуня вдруг – за одну ночь – разом утерял свои чудесные умственные способности, и поначалу даже обрадовался: все странное, непонятное пугало его, выбивая из колеи. Ведь пес не только подвывал в унисон пению, тащил за рукав к утерянной вещи, но и просил рассказывать о бомжевской жизни, корябал на песке или мягкой земле палочкой, зажатой в зубах, короткие слова.
Потом клошар расстроился не на шутку: все-таки привык уже, что обладает самым гениальным на планете кобелем, скучно и грустно станет теперь (вроде как младшего братца-вундеркинда лишился), но главное, Гуня обнаруживал по запаху “плохо лежащие” запасы еды, помогал найти к ним безопасный путь, а также прикрывал отход. В конце концов Сува примирился с тем, что его собаченций стал самым обычным, добродушным, слегка капризным и не шибко чистоплотным псом. В быстром примирении с жизнью и заключалась сила Петра Суваева – СИЛА ВЫЖИВАНИЯ.
Сегодня клошар покормил Догоняя ливером, разделив надвое колбасу (себе добавил еще полбуханки хлеба), потом выгулял пса на ближайшем пустыре общего пользования, в очередной раз вызвав нездоровое любопытство собачников. И хотя Гуня на этот раз вдосталь наигрался с молодыми сучками и кобельками всех пород и мастей и был наверху блаженства, Сува решил не испытывать судьбу и сей собачий рай больше не посещать. Того гляди донесут в клуб, а там наверняка лежит заявление гражданина Мордатого – дальше звонок в полицию, и закрутится, не остановишь… Придется гулять поближе – в полной безопасности, но зато и в гордом одиночестве. Впрочем, какая-нибудь бродячая собака вполне может забежать и составить компанию… Прошлые ПЕРЕСЕЛЕНИЯ не нанесли ощутимого вреда клошару, но и радостей особых он тоже не испытал: его не пытались убить и даже ни разу не избивали, но он никогда не попадал в постель к сочной молоденькой бабенке или за шикарный банкетный стол. Зато Сува все время боялся за пса. Он давно понял, что на время ОТСУТСТВИЯ в его собственное тело вселяется кто-то другой. И этот другой вполне может учинить над Гуней какое-нибудь зловредство. Впрочем, со всеми происходило одно и то же, и подвальное сообщество в конце концов договорилось приглядывать друг за другом и в случае чего не давать в обиду Минькину супружницу и Суваева пса. Так что и тут была подстраховка… Сегодня Суву с самого утра мучили нехорошие предчувствия. Подсознательное чутье никогда не подводило его. Вот только уже не было сил спасаться бегством, бросив это вполне сносное и, пожалуй, ставшее родным обиталище. Ежедневные изнурительные поиски разового жилья на самом пороге зимы – убийственное занятие для немолодого человека, да еще с собакой, с которой далеко не всюду пустят.
Сува поспрашивал на всякий случай у Миньки и у жителей соседних подвалов, не слыхали ли чего, не заметно ли активности в ближнем полицейском участке, но никто – ни сном ни духом. Впрочем, не мудрено: в этом квартале селились самые тихие, инертные и потому самые беззащитные людишки. Не было у них ни службы наблюдения, ни, тем паче, глаз и ушей среди легавых (откуда такие “бабки”?!). Вот так Петр и остался вместе с Гунькой в своем подвале: авось примерещилось, авось да пронесет…
Облава началась с десятиминутным опозданием. Полицейские в шлемах с бронестеклами, поигрывая дубинками, цепью пошли вперед. Офицеры двигались сзади, перешучиваясь по рациям. Почему-то многим сегодня было не по себе. Впрочем, ветер, ветер…
Навстречу им, стартовав в двух кварталах отсюда, шла точно такая же цепь. Фланги обеспечивались кордонами внутренних войск, которые предпочли не соваться в “асфальтовые джунгли”, а подождать, пока “загонщики” выгонят “дичь” прямо на них.
Капитан Бабунидзе вдруг заулюлюкал, будто действительно был на охоте. Кто-то подхватил его крик. Для полноты картины не Доставало только колотушек, трещоток и свистков. В заброшенном жилом квартале, на месте которого через два года должны воздвигнуть грандиозный бастион бизнеса (штаб-квартиру Московского финансового клуба, бизнес-центр и офис корпорации “Интер-покет”), началось какое-то движение, правда, ничего пока было не разглядеть.
Репнин, прибавив шагу, опередил ближайшего полицейского, зашел за угол бурой девятиэтажки с выбитыми окнами и потрескавшейся штукатуркой. На душе у него было слякотно – почти так же, как и под ногами. Носки и рант ботинок уже совершенно залеплены глиной, штанины подмокли от косо летящей по ветру мороси, не заслуживающей гордого названия “дождь”.
Валере вовсе не улыбалось ловить в этой мерзопакостной дыре каких-то бедняг, заброшенных сюда волею судьбы, когда дома его ждали жена с сыном, тепло, горячая ванна, тапки с меховой опушкой, уютный вигоневый китайский халат, в котором он чувствовал себя средней руки сибаритом, и, наконец, пироги – с пылу, с жару…
Капитан увидел вдруг выглянувшее из подвального окна чье-то испуганное лицо, приложил палец к губам и сделал знак рукой: мол, исчезни! Бомж не заставил себя долго упрашивать.
Тут рядом с Репниным возникла синяя фигура полицейского.
– Ну что, лезть мне туда, господин капитан? – спросил рядовой. В голосе его не было особого рвения.
– Я уже глянул, – ответил Валера. – Пошли дальше… Он почувствовал одновременно облегчение и страх, ведь если его засекут на сокрытии бомжа, всенепременно сунут мордой в грязь, а то и вовсе турнут из органов. Репнин мог насчитать по меньшей мере десяток должностных лиц, которые жаждали свести с ним счеты и только ждали, чтобы он как следует подставился. У него ведь была дурная привычка рубить правду-матку…
И тут вдруг все переменилось. Сверху на него обрушился потолок, которого раньше вовсе не было. Валерий рефлекторно присел, закрыв голову руками. Но удар не состоялся. Потолок, ни с того ни с сего скрывший свинцовое мокрущее небо, не падал дальше – он задержался на высоте примерно двух метров. И стоял капитан теперь не на покрытом глинистыми потеками асфальте, а на сухих бетонных плитах.
– Где я? – беззвучно спросил он.
Ответить было некому. Зато под ногами вертелся породистый, хотя и жутко неухоженный пес, который преданно заглядывал ему в глаза.
Это был грязноватый темный подвал, разгороженный ящиками и фанерными листами на жалкие подобия комнатенок. Неужели я потерял сознание и меня отнесли сюда? – Это была, пожалуй, единственная разумная гипотеза. – Но с чего мне терять сознание? И разве могли бы оставить оглушенного капитана одного?
Эти мысли ненадолго заслонили от Валерия главное: вовсе не в подвале дело – с ним самим произошла какая-то безумная метаморфоза. Его шинель исчезла вместе с форменными брюками и ботинками – вместо них капитан обнаружил на себе вонючие нищенские обноски. Первое, что он увидел, были бесформенные, тут и сям поцарапанные башмаки с начавшей отрываться подошвой.
Репнин сунул в карман руку – чужую, поросшую густым рыжеватым волосом – и вместе с грязным носовым платком вытащил на свет божий обтрепанный паспорт. Пес, о котором Валера совсем забыл, тут же лизнул пальцы, видно, надеясь, что из кармана появится какое-нибудь угощение. Репнину было не до него – пусть себе лижет сколько угодно…
Та-ак… Паспорт… Выдан на имя Суваева Петра Олеговича. Бог ты мой!.. Где же тут зеркало?! – Мысли путались. – Зеркало где?!
Валера рухнул на колени, судорожно ощупывая свое ставшее вдруг неузнаваемым лицо, покрытое по меньшей мере трехдневной щетиной. Он обнаружил вызывающе широкие скулы, пористый нос с широкими крыльями, явно натыкавшийся на своем веку на несколько нокаутирующих ударов, нелепые кустики бровей и отечные прожильчатые мешки под глазами.
Значит, правда… Не врет “Доброе утро”… Действительно, летают души туда-сюда… И тот лейтенант, вдруг описавшийся от страха и зарыдавший на посту, – вовсе не сумасшедший, а тоже жертва этих дьявольских игр: какая-нибудь сопливая девчонка, оказавшаяся вдруг в теле этого жеребца… А как же Катя, Витька, как же пироги?!
Под потолком обнаружилось закрытое решеткой маленькое узкое окошко, похожее скорее на щель почтового ящика. И сквозь него до капитана донесся голос:
– Слэва заходи, Гренкин! Сапоги испачкать боишься? Только теперь Валера вспомнил о начавшейся облаве и сразу понял: брать сейчас будут именно его. Ноги сами понесли к выходу. Пес, радостно прыгая и поскуливая, сопровождал его, очевидно полагая, что они отправились на прогулку… У дверей капитан замер. На улице его явно поджидали – ему даже казалось, что он слышит дыхание полицейских.
– Вперед! – шепнул на ухо кобелю. – Гулять!
Тот поглядел на хозяина, вильнул хвостом и скакнул в незакрытую дверь. Через нее в подвал попадала мерзкая морось.
– Ух ты! – раздался восторженно-удивленный возглас. – Смо-отри какой!..
Репнин выскочил следом и, мгновенно сориентировавшись, бросился в ноги сержанту, разинувшему рот при виде неизвестно откуда взявшейся собаки. И ведь при этом Валера вовсе не хотел сопротивляться полиции, бежать, неизбежно провоцируя дальнейшую погоню, но уже не мог остановиться – его гнал двойной страх: генетический, наверное, страх перед легавыми, никогда не покидавший тело бомжа, и свой собственный, по сути иррациональный страх, что опознают каким-то образом, разоблачат, выставят посмешищем или, того хуже, предателем великой борьбы с преступностью. Он сам не знал, что с ним могут сделать, если в этом несчастном Суваеве опознают капитана Репнина, но было ясно: это конец карьере, а может быть, и семье. (Еще вопрос: станет ли Катька жить с нищим, с изгоем?)
Пока есть шанс, хоть один-единственный, один на тысячу, он должен, просто обязан вырваться отсюда, отлежаться где-нибудь в безопасном месте и рано или поздно обязательно вернуться в себя. – Держи! Держи его!
Валера моментально вскочил на ноги и побежал. Пожалуй, он не бегал так с самой юности, с соревнований в училище, хотя новое тело было отнюдь не приспособлено для таких нагрузок. Никудышный это инструмент для бега.
Он несся, перепрыгивая через какие-то завалы, почти Ничего не видя и не понимая, что творится вокруг, – весь отдался во власть здорового, мудрого, миллионнолетнего инстинкта самосохранения. И все-таки, все-таки надо было еще и соображать! Он ведь капитан, оперативник, он должен понять, где самое уязвимое место в оцеплении, где именно можно вырваться на простор.
Репнин слышал за спиной топот четырех пар ног, обернулся на миг. Остальных преследователей намного обогнал какой-то чернявый офицер – он был всего шагах в двадцати. Валерий еще прибавил, хотя дыхания уже не хватало и в печень раз за разом вонзался стальной штырь.
А пес… пес снова был рядом, он вылетел откуда-то сбоку – из-за мусорных куч – и теперь не отставал. Ему явно нравилась эта новая игра.
Сейчас… сейчас они меня возьмут, – почувствовал Репнин и тут же увидел впереди – в промежутке между кирпичными стенами – темный силуэт. – Обложили!..
Он на полном ходу развернулся, едва не растянувшись на скользкой земле, и ринулся назад – навстречу чернявому. Это был, конечно же, Сергей Бабунидзе.
Время для Валеры словно ускорилось в десятки раз. Надо остановиться! Сдаться! Они ведь мне ничего не сделают! По крайней мере, не убьют! – Слова были бессильны, аргументы отторгались телом, подчинившим себе мозг. Здравый смысл был ничто в сравнении с реакцией на охотников загнанного зверя. Какая уж тут логика, когда со всех сторон кричат: “Ату! Ату его!”?
Он чуть не налетел на перевернутый мусорный бак, затормозил, схватил его, поднял над головой и с размаху швырнул в капитана Бабунидзе. Расстояние было всего пять шагов. Тот таки успел уклониться и, потеряв равновесие, упал на кучу опилок.
Репнин перепрыгнул через его длинные ноги и резко повернул вправо – по узкому проходу между двумя сходящимися ребрами шестиэтажками. Пес остановился было перед упавшим полицейским, зарычал, оскалил зубы, но укусить так и не решился, тем более что три других преследователя были уже совсем рядом. Через несколько секунд собака снова бежала рядом с Валерой.
Бабунидзе выхватил из кобуры “Макаров” и взревел:
– Стой! Стрелять буду!
Репнин спиной почувствовал: сейчас выстрелит, точно выстрелит, но остановиться не мог. Только холодом окатило меж лопаток, сдавило горло, да где-то в середине груди возник комок пустоты.
Сухой щелчок… Валере обожгло лопатку и толкнуло вперед, будто подгоняя, еще более ускоряя бег…
А потом капитан Репнин обнаружил, что, как и перед началом облавы, стоит, бессильно привалившись к штабной “тойоте”. Лицо все в поту, фуражка лежит рядом на земле. Дотронулся до груди, потом до лопатки – раны нет. А где-то совсем рядом выл пес – смертельным, тоскливым, душу вынимающим воем, каким, наверное, и должно встречать наступление конца света. Валера почувствовал вдруг, что не ощущает своего сердца, потерял нащупанный было пульс и провалился в темноту…
58
Из сообщения агентства “Ассошиэйтед Пресс”: “Начавшийся сегодня утром как мирная демонстрация марш сторонников Африканского союза за свободу вылился в массовые беспорядки, повлекшие за собой человеческие жертвы. Поравнявшись с Белым Домом, первые ряды манифестантов неожиданно перестроились в несколько плотных колонн и ринулись на штурм ограды. В ответ на призывы остановиться прозвучали угрозы физической расправы и ругань. Уже через полминуты десятки экстремистов ворвались на лужайку перед резиденцией президента США. В руках нападавших было немало пистолетов и гранат, остальные были вооружены металлическими прутьями, дубинками и ножами. Отряд национальной гвардии и офицеры личной охраны президента были вынуждены открыть огонь – сначала в воздух, а потом и на поражение. Завязалась ожесточенная перестрелка…”
По сообщению корреспондента агентства “ПРЕСС-Аф-рик” из Вашингтона, мирная, разрешенная властями демонстрация была сегодня утром расстреляна озверевшими национальными гвардейцами по личному приказу президента США. Кровавая бойня, учиненная у ограды Белого Дома над черными и цветными борцами за свободу, – еще одно свидетельство того, что правящий страной империалистический режим бесконечно далек от своего народа и рано или поздно обречен пасть от его справедливого гнева.
Окровавленные тела безоружных людей десятками валялись на траве и асфальте. Раненые тщетно взывали о помощи, их хладнокровно добивали. Пострадало и несколько присутствовавших на месте трагедии журналистов…
Глава двенадцатая
– Помилуйте, Сергей Федорович…– развел руками Широкий. – Ваше нервозное состояние, а потому и ваши огульные обвинения легко объяснимы, а потому вполне простительны… В ином случае я вынужден был бы обратиться к суду офицерской чести…– Он замолчал, артистично выдерживая паузу. – Мы подняли Примака так высоко, как только могли, и, очевидно, переоценили его возможности. Он не справился с ответственным заданием, со своей высокой миссией, тем самым бросив тень и на всю нашу армию, на всю великую Россию… Только в этом наша вина. Наша общая вина, – добавил Широкий с нажимом.
Но тот, второй, не захотел включаться в игру. Он вдруг ткнул пальцем в карту, будто решил проткнуть ее.
– Вам наплевать на Россию!..
– Ну-ну, будет вам! – поморщился хозяин кабинета. – Не надо громких слов… Ведь речь-то идет об одном-единственном человеке. А незаменимых людей, как известно, нет. – Он улыбнулся, обнажив белоснежные имплантанты. – Впрочем, тема исчерпана. У меня плотный график на сегодня… Вы свободны, генерал. – Он поднялся со стула удивительно легко для своей комплекции.
– Я оставляю за собой право обратиться лично к Президенту, – сказал посетитель. – Честь имею. – Кивнул, развернулся, щелкнув каблуками, и пошагал к двери.
– Каждый сам кузнец своего несчастья, – бросил ему вдогонку Широкий и, непонятно зачем потерев клетчатым носовым платком совершенно сухой лоб, тут же рявкнул по интеркому: – Начальника контрразведки – ко мне!
56
По сообщению газеты “Лос-Анжелес Тайме”, сегодня в одном из многолюдных кафе Санта-Моники совершено чудовищное преступление. Около полудня в переполненный зал ворвался маньяк, вооруженный ручным пулеметом, и стал в упор расстреливать посетителей. 26 человек были убиты, 11 находятся в больнице, в том числе трое – в критическом состоянии.
Прибывший на место усиленный наряд полиции открыл огонь по не успевшему скрыться убийце. В завязавшейся перестрелке он был ранен в ногу, а затем застрелен. Личность преступника установлена: им оказался тридцатишестилетний шериф из Малибу-Бич Ник Адаме. Уже выяснено, что совершенное им преступление не носило расового, национального или политического характера.
В нынешнем году в Штатах это уже пятый случай массового неспровоцированного убийства на почве внезапного психического расстройства, причем четыре из них произошли этой осенью. Движение за запрет свободной продажи оружия несомненно обретет в ближайшее время новые тысячи сторонников…
57
СУВАЕВ, РЕПНИН И ДОГОНЯЙ
“Идет охота на волков, идет охота!..” – беспрерывно вертелась на языке строчка из песни, которая никогда не постареет. Валерий Репнин стоял у штабной машины, продолжая искать предлог, чтоб увильнуть от этой идиотской облавы. Очередной начальственный бзик – взять и бросить на рядовую уличную операцию всех свободных от дежурства оперативников…
Подошел “бравый гусар” – Сергей Бабунидзе. После выздоровления сына он снова стал душой компании, штатным весельчаком-балагуром префектуры, вот только злости на преступников у него почему-то сильно прибавилось, как будто они всему виной.
Трутутушкин тоже вновь заговорил по-русски и делал это с каждым днем все лучше и лучше. А главное, врачи подтвердили: последствий не будет никаких. Катя на радостях затеяла сегодня печь пироги с рыбой, черникой, с капустой и с грибами. Гостей на сей раз звать не стали – как говорится, в тесном домашнем кругу.
Капитан Бабунидзе с подозрением поглядел на Репнина, словно приклеившегося к служебной “тойоте”.
– Сэйчас начнем, – сказал веско и пригладил выбившуюся из-под синего кепи челку. Он, как всегда, отказался надеть защитный шлем и бронежилет – в этом грузе по проходным дворам особо не разбегаешься. Валерий же и вовсе был в шинельке, брюках навыпуск и ботиночках – кабинетной обмундировке. Его почему-то забыли предупредить заранее – обычный российский бардак…
– Слушай, а с чего это все?.. – проворчал Валера.
Сергей поежился, потер замерзающие в тонких перчатках руки. Ветер здесь – в широком проезде – был страшенный, почти штормовой. Уши у всех давно покраснели и грозили отмерзнуть, словно грянул мороз, а не плюс пять на градуснике.
– Да кто-то в мэрию стукнул, мол, тут обосновались главари Общества по распространению СПИДа. Якобы есть такая шобла… Интересно, как они его… распространяют? – хохотнул.
– Что за бред?! Все же знают: здесь лежбище самых безобидных бомжей.
– Бэзобидных бомжей не бивает, – искусственно усиливая свой грузинский акцент, провозгласил Бабунидзе, – Чэм, ти думаэшь, оны здэсь занымаются длинными осэнными ночами?.. – И опять захохотал, снова не встретив отклика.
– Городу, конечно же, спокойнее, если их всех сошлют к чертовой матери…
– Так и будет, – задохнувшимся голосом сказал Сергей. – Всэх, кого поймаэм, проварят на СПИД, потом заразных – в эшелоны и в Ларнах. Ту-ту-у!.. А здоровых – на сто первый…
Сува гладил Гуню по голове, загривку, спине. Пес нежился и чуть слышно повизгивал. Давно бы пора заняться репьями и колючками, застрявшими в шерсти и превратившими высокопородного кобеля почти в дикобраза, да все как-то руки не доходят.
Еда у них сегодня еще была, а вот что будет потом?.. Впрочем, клошар уже года три, если не больше, старался не задумываться о завтрашнем дне. Если хочешь выжить, не трави себе душу – золотое правило для неприкаянных людей, да и для всех остальных – тоже…
Подвал, где обосновалась наша парочка, надежно защищал от осенних ветров и беспрестанно моросящих в октябре дождей, но теплом здесь все же не пахло. Сува натаскал драных половиков, подгнившей ветоши, нашел где-то ватник с огромной жженой дырой на спине, зато целыми рукавами.
Кроме них в подвале жил бомж Минька с наглухо закутанной в платок подругой, так что Сува до сих пор не смог рассмотреть ее лицо. Имела она еще вполне приличное молодежное пальто, протертые на коленях и аккуратно заплатанные джинсы и полуразвалившиеся кроссовки. И как только будет зимовать?..
Из Минькиного угла с утра до вечера доносился сдавленный сухой кашель его крали, которая на заработки не выходила и занималась хозяйством. В результате Минька вел теперь семейный образ жизни: баба раз в неделю устраивала постирушку, постоянно наводила порядок в их отгородке за ящиками и что-то стряпала на костерке, разводя огонь на толстом стальном листе в кольце из камней. Дым уходил в дыру, выводившую в вентиляционный колодец. Утягивало за милую душу. (Печка-буржуйка была для их подвала недостижимой роскошью.)
Кроме семейного Миньки, здесь обитали еще четыре мужика: то дрыхли сутки напролет, то исчезали куда-то на несколько дней, потом появлялись – или в синяках и ссадинах, или с мешком добычи. Словом, были весьма подозрительными личностями, но правила общежития блюли свято, ни к кому не приставали, непотребств не учиняли, даже не шумели – а значит, какой с них спрос?..
Сува три дня назад обнаружил, что Гуня вдруг – за одну ночь – разом утерял свои чудесные умственные способности, и поначалу даже обрадовался: все странное, непонятное пугало его, выбивая из колеи. Ведь пес не только подвывал в унисон пению, тащил за рукав к утерянной вещи, но и просил рассказывать о бомжевской жизни, корябал на песке или мягкой земле палочкой, зажатой в зубах, короткие слова.
Потом клошар расстроился не на шутку: все-таки привык уже, что обладает самым гениальным на планете кобелем, скучно и грустно станет теперь (вроде как младшего братца-вундеркинда лишился), но главное, Гуня обнаруживал по запаху “плохо лежащие” запасы еды, помогал найти к ним безопасный путь, а также прикрывал отход. В конце концов Сува примирился с тем, что его собаченций стал самым обычным, добродушным, слегка капризным и не шибко чистоплотным псом. В быстром примирении с жизнью и заключалась сила Петра Суваева – СИЛА ВЫЖИВАНИЯ.
Сегодня клошар покормил Догоняя ливером, разделив надвое колбасу (себе добавил еще полбуханки хлеба), потом выгулял пса на ближайшем пустыре общего пользования, в очередной раз вызвав нездоровое любопытство собачников. И хотя Гуня на этот раз вдосталь наигрался с молодыми сучками и кобельками всех пород и мастей и был наверху блаженства, Сува решил не испытывать судьбу и сей собачий рай больше не посещать. Того гляди донесут в клуб, а там наверняка лежит заявление гражданина Мордатого – дальше звонок в полицию, и закрутится, не остановишь… Придется гулять поближе – в полной безопасности, но зато и в гордом одиночестве. Впрочем, какая-нибудь бродячая собака вполне может забежать и составить компанию… Прошлые ПЕРЕСЕЛЕНИЯ не нанесли ощутимого вреда клошару, но и радостей особых он тоже не испытал: его не пытались убить и даже ни разу не избивали, но он никогда не попадал в постель к сочной молоденькой бабенке или за шикарный банкетный стол. Зато Сува все время боялся за пса. Он давно понял, что на время ОТСУТСТВИЯ в его собственное тело вселяется кто-то другой. И этот другой вполне может учинить над Гуней какое-нибудь зловредство. Впрочем, со всеми происходило одно и то же, и подвальное сообщество в конце концов договорилось приглядывать друг за другом и в случае чего не давать в обиду Минькину супружницу и Суваева пса. Так что и тут была подстраховка… Сегодня Суву с самого утра мучили нехорошие предчувствия. Подсознательное чутье никогда не подводило его. Вот только уже не было сил спасаться бегством, бросив это вполне сносное и, пожалуй, ставшее родным обиталище. Ежедневные изнурительные поиски разового жилья на самом пороге зимы – убийственное занятие для немолодого человека, да еще с собакой, с которой далеко не всюду пустят.
Сува поспрашивал на всякий случай у Миньки и у жителей соседних подвалов, не слыхали ли чего, не заметно ли активности в ближнем полицейском участке, но никто – ни сном ни духом. Впрочем, не мудрено: в этом квартале селились самые тихие, инертные и потому самые беззащитные людишки. Не было у них ни службы наблюдения, ни, тем паче, глаз и ушей среди легавых (откуда такие “бабки”?!). Вот так Петр и остался вместе с Гунькой в своем подвале: авось примерещилось, авось да пронесет…
Облава началась с десятиминутным опозданием. Полицейские в шлемах с бронестеклами, поигрывая дубинками, цепью пошли вперед. Офицеры двигались сзади, перешучиваясь по рациям. Почему-то многим сегодня было не по себе. Впрочем, ветер, ветер…
Навстречу им, стартовав в двух кварталах отсюда, шла точно такая же цепь. Фланги обеспечивались кордонами внутренних войск, которые предпочли не соваться в “асфальтовые джунгли”, а подождать, пока “загонщики” выгонят “дичь” прямо на них.
Капитан Бабунидзе вдруг заулюлюкал, будто действительно был на охоте. Кто-то подхватил его крик. Для полноты картины не Доставало только колотушек, трещоток и свистков. В заброшенном жилом квартале, на месте которого через два года должны воздвигнуть грандиозный бастион бизнеса (штаб-квартиру Московского финансового клуба, бизнес-центр и офис корпорации “Интер-покет”), началось какое-то движение, правда, ничего пока было не разглядеть.
Репнин, прибавив шагу, опередил ближайшего полицейского, зашел за угол бурой девятиэтажки с выбитыми окнами и потрескавшейся штукатуркой. На душе у него было слякотно – почти так же, как и под ногами. Носки и рант ботинок уже совершенно залеплены глиной, штанины подмокли от косо летящей по ветру мороси, не заслуживающей гордого названия “дождь”.
Валере вовсе не улыбалось ловить в этой мерзопакостной дыре каких-то бедняг, заброшенных сюда волею судьбы, когда дома его ждали жена с сыном, тепло, горячая ванна, тапки с меховой опушкой, уютный вигоневый китайский халат, в котором он чувствовал себя средней руки сибаритом, и, наконец, пироги – с пылу, с жару…
Капитан увидел вдруг выглянувшее из подвального окна чье-то испуганное лицо, приложил палец к губам и сделал знак рукой: мол, исчезни! Бомж не заставил себя долго упрашивать.
Тут рядом с Репниным возникла синяя фигура полицейского.
– Ну что, лезть мне туда, господин капитан? – спросил рядовой. В голосе его не было особого рвения.
– Я уже глянул, – ответил Валера. – Пошли дальше… Он почувствовал одновременно облегчение и страх, ведь если его засекут на сокрытии бомжа, всенепременно сунут мордой в грязь, а то и вовсе турнут из органов. Репнин мог насчитать по меньшей мере десяток должностных лиц, которые жаждали свести с ним счеты и только ждали, чтобы он как следует подставился. У него ведь была дурная привычка рубить правду-матку…
И тут вдруг все переменилось. Сверху на него обрушился потолок, которого раньше вовсе не было. Валерий рефлекторно присел, закрыв голову руками. Но удар не состоялся. Потолок, ни с того ни с сего скрывший свинцовое мокрущее небо, не падал дальше – он задержался на высоте примерно двух метров. И стоял капитан теперь не на покрытом глинистыми потеками асфальте, а на сухих бетонных плитах.
– Где я? – беззвучно спросил он.
Ответить было некому. Зато под ногами вертелся породистый, хотя и жутко неухоженный пес, который преданно заглядывал ему в глаза.
Это был грязноватый темный подвал, разгороженный ящиками и фанерными листами на жалкие подобия комнатенок. Неужели я потерял сознание и меня отнесли сюда? – Это была, пожалуй, единственная разумная гипотеза. – Но с чего мне терять сознание? И разве могли бы оставить оглушенного капитана одного?
Эти мысли ненадолго заслонили от Валерия главное: вовсе не в подвале дело – с ним самим произошла какая-то безумная метаморфоза. Его шинель исчезла вместе с форменными брюками и ботинками – вместо них капитан обнаружил на себе вонючие нищенские обноски. Первое, что он увидел, были бесформенные, тут и сям поцарапанные башмаки с начавшей отрываться подошвой.
Репнин сунул в карман руку – чужую, поросшую густым рыжеватым волосом – и вместе с грязным носовым платком вытащил на свет божий обтрепанный паспорт. Пес, о котором Валера совсем забыл, тут же лизнул пальцы, видно, надеясь, что из кармана появится какое-нибудь угощение. Репнину было не до него – пусть себе лижет сколько угодно…
Та-ак… Паспорт… Выдан на имя Суваева Петра Олеговича. Бог ты мой!.. Где же тут зеркало?! – Мысли путались. – Зеркало где?!
Валера рухнул на колени, судорожно ощупывая свое ставшее вдруг неузнаваемым лицо, покрытое по меньшей мере трехдневной щетиной. Он обнаружил вызывающе широкие скулы, пористый нос с широкими крыльями, явно натыкавшийся на своем веку на несколько нокаутирующих ударов, нелепые кустики бровей и отечные прожильчатые мешки под глазами.
Значит, правда… Не врет “Доброе утро”… Действительно, летают души туда-сюда… И тот лейтенант, вдруг описавшийся от страха и зарыдавший на посту, – вовсе не сумасшедший, а тоже жертва этих дьявольских игр: какая-нибудь сопливая девчонка, оказавшаяся вдруг в теле этого жеребца… А как же Катя, Витька, как же пироги?!
Под потолком обнаружилось закрытое решеткой маленькое узкое окошко, похожее скорее на щель почтового ящика. И сквозь него до капитана донесся голос:
– Слэва заходи, Гренкин! Сапоги испачкать боишься? Только теперь Валера вспомнил о начавшейся облаве и сразу понял: брать сейчас будут именно его. Ноги сами понесли к выходу. Пес, радостно прыгая и поскуливая, сопровождал его, очевидно полагая, что они отправились на прогулку… У дверей капитан замер. На улице его явно поджидали – ему даже казалось, что он слышит дыхание полицейских.
– Вперед! – шепнул на ухо кобелю. – Гулять!
Тот поглядел на хозяина, вильнул хвостом и скакнул в незакрытую дверь. Через нее в подвал попадала мерзкая морось.
– Ух ты! – раздался восторженно-удивленный возглас. – Смо-отри какой!..
Репнин выскочил следом и, мгновенно сориентировавшись, бросился в ноги сержанту, разинувшему рот при виде неизвестно откуда взявшейся собаки. И ведь при этом Валера вовсе не хотел сопротивляться полиции, бежать, неизбежно провоцируя дальнейшую погоню, но уже не мог остановиться – его гнал двойной страх: генетический, наверное, страх перед легавыми, никогда не покидавший тело бомжа, и свой собственный, по сути иррациональный страх, что опознают каким-то образом, разоблачат, выставят посмешищем или, того хуже, предателем великой борьбы с преступностью. Он сам не знал, что с ним могут сделать, если в этом несчастном Суваеве опознают капитана Репнина, но было ясно: это конец карьере, а может быть, и семье. (Еще вопрос: станет ли Катька жить с нищим, с изгоем?)
Пока есть шанс, хоть один-единственный, один на тысячу, он должен, просто обязан вырваться отсюда, отлежаться где-нибудь в безопасном месте и рано или поздно обязательно вернуться в себя. – Держи! Держи его!
Валера моментально вскочил на ноги и побежал. Пожалуй, он не бегал так с самой юности, с соревнований в училище, хотя новое тело было отнюдь не приспособлено для таких нагрузок. Никудышный это инструмент для бега.
Он несся, перепрыгивая через какие-то завалы, почти Ничего не видя и не понимая, что творится вокруг, – весь отдался во власть здорового, мудрого, миллионнолетнего инстинкта самосохранения. И все-таки, все-таки надо было еще и соображать! Он ведь капитан, оперативник, он должен понять, где самое уязвимое место в оцеплении, где именно можно вырваться на простор.
Репнин слышал за спиной топот четырех пар ног, обернулся на миг. Остальных преследователей намного обогнал какой-то чернявый офицер – он был всего шагах в двадцати. Валерий еще прибавил, хотя дыхания уже не хватало и в печень раз за разом вонзался стальной штырь.
А пес… пес снова был рядом, он вылетел откуда-то сбоку – из-за мусорных куч – и теперь не отставал. Ему явно нравилась эта новая игра.
Сейчас… сейчас они меня возьмут, – почувствовал Репнин и тут же увидел впереди – в промежутке между кирпичными стенами – темный силуэт. – Обложили!..
Он на полном ходу развернулся, едва не растянувшись на скользкой земле, и ринулся назад – навстречу чернявому. Это был, конечно же, Сергей Бабунидзе.
Время для Валеры словно ускорилось в десятки раз. Надо остановиться! Сдаться! Они ведь мне ничего не сделают! По крайней мере, не убьют! – Слова были бессильны, аргументы отторгались телом, подчинившим себе мозг. Здравый смысл был ничто в сравнении с реакцией на охотников загнанного зверя. Какая уж тут логика, когда со всех сторон кричат: “Ату! Ату его!”?
Он чуть не налетел на перевернутый мусорный бак, затормозил, схватил его, поднял над головой и с размаху швырнул в капитана Бабунидзе. Расстояние было всего пять шагов. Тот таки успел уклониться и, потеряв равновесие, упал на кучу опилок.
Репнин перепрыгнул через его длинные ноги и резко повернул вправо – по узкому проходу между двумя сходящимися ребрами шестиэтажками. Пес остановился было перед упавшим полицейским, зарычал, оскалил зубы, но укусить так и не решился, тем более что три других преследователя были уже совсем рядом. Через несколько секунд собака снова бежала рядом с Валерой.
Бабунидзе выхватил из кобуры “Макаров” и взревел:
– Стой! Стрелять буду!
Репнин спиной почувствовал: сейчас выстрелит, точно выстрелит, но остановиться не мог. Только холодом окатило меж лопаток, сдавило горло, да где-то в середине груди возник комок пустоты.
Сухой щелчок… Валере обожгло лопатку и толкнуло вперед, будто подгоняя, еще более ускоряя бег…
А потом капитан Репнин обнаружил, что, как и перед началом облавы, стоит, бессильно привалившись к штабной “тойоте”. Лицо все в поту, фуражка лежит рядом на земле. Дотронулся до груди, потом до лопатки – раны нет. А где-то совсем рядом выл пес – смертельным, тоскливым, душу вынимающим воем, каким, наверное, и должно встречать наступление конца света. Валера почувствовал вдруг, что не ощущает своего сердца, потерял нащупанный было пульс и провалился в темноту…
58
Из сообщения агентства “Ассошиэйтед Пресс”: “Начавшийся сегодня утром как мирная демонстрация марш сторонников Африканского союза за свободу вылился в массовые беспорядки, повлекшие за собой человеческие жертвы. Поравнявшись с Белым Домом, первые ряды манифестантов неожиданно перестроились в несколько плотных колонн и ринулись на штурм ограды. В ответ на призывы остановиться прозвучали угрозы физической расправы и ругань. Уже через полминуты десятки экстремистов ворвались на лужайку перед резиденцией президента США. В руках нападавших было немало пистолетов и гранат, остальные были вооружены металлическими прутьями, дубинками и ножами. Отряд национальной гвардии и офицеры личной охраны президента были вынуждены открыть огонь – сначала в воздух, а потом и на поражение. Завязалась ожесточенная перестрелка…”
По сообщению корреспондента агентства “ПРЕСС-Аф-рик” из Вашингтона, мирная, разрешенная властями демонстрация была сегодня утром расстреляна озверевшими национальными гвардейцами по личному приказу президента США. Кровавая бойня, учиненная у ограды Белого Дома над черными и цветными борцами за свободу, – еще одно свидетельство того, что правящий страной империалистический режим бесконечно далек от своего народа и рано или поздно обречен пасть от его справедливого гнева.
Окровавленные тела безоружных людей десятками валялись на траве и асфальте. Раненые тщетно взывали о помощи, их хладнокровно добивали. Пострадало и несколько присутствовавших на месте трагедии журналистов…
Глава двенадцатая
10 ОКТЯБРЯ (продолжение)
59
ПРИМАК И ХАБАД
С высоты птичьего полета это травяное поле выглядело ровным зеленым газоном. Однако при посадке самолет то и дело подбрасывало на буграх и кочках. Один раз Примак приземлился копчиком прямо на подлокотник кресла. Раскаленный гвоздь вошел в него и на глазах выступили слезы.
У самого леса делегацию дожидались два армейских джипа и пятнистый БТР еще советского производства. Командующего войсками ООН в Восточной Африке встречал первый заместитель командующего Северным фронтом Африканской Революции – невысокий курчавый человек из племени галла. В волосах его пробивалась седина. Хаба-довы офицеры дружно отдали честь.
– Господин генерал-лейтенант! – обратился к Примаку замкомфронта. – Чтобы отвезти вас к Лидеру Революции, мы вынуждены завязать всем глаза. Прошу прощения, но таков приказ.
– Ладно, – буркнул Примак. Лица его охраны остались непроницаемы. Можно было только догадываться, что они думают о подобной процедуре.
Повязки были черные, плотные, их завязали туго, но очень аккуратно. Оружие у русских коммандос не отбирали, впрочем, оно вряд ли смогло бы им теперь помочь.
Дорога была тряской и заняла примерно десять минут. Время от времени генерал-лейтенант ударялся о жесткое сиденье ушибленным копчиком. В конце пути колонна четыре раза останавливалась, визжали электромоторы, гремели поднимаемые или отодвигаемые ворота. Примак чувствовал: джип катится под уклон, опускаясь все глубже и глубже под землю.
Как только машины окончательно остановились, повязки были развязаны. Генерал обнаружил, что очутился в тускло освещенном ангаре. Рядом стояли несколько бронетранспортеров, джипов и санитарный автобус. У стены высилась батарея зеленых бочек с горючим. А чуть подальше маячили четыре боевика с автоматами наперевес. Они охраняли стальную дверь, покрашенную в два цвета: черный и красный. Именно туда и направился замкомфронта. Примак пошагал следом за ним.
Хабад в принципе был не против посмотреть с близкого расстояния на этого легендарного Примака перед тем, как его смелют аппаратные жёрнова ООН. Но главная цель встречи была иной, совершенно банальной: юн хотел потянуть время, рассчитывая, что Генсек уже в ближайшие часы будет вынужден снять “генерала Могилу”, а до тех пор Примака надо “притормозить”.
“Общественное мнение” на Юге сейчас полным ходом начали перенацеливать в надлежащем направлении – горы женских и детских трупов в любой ситуации зрелище впечатляющее, потрясут кого угодно. Но, к сожалению, больно велика инерция, и многолетние антихабадовские настроения в один день не рассеешь. Зато внутри самого “Спичечного коробка” процессы идут гораздо стремительней: страх замазаться, попав в одну компанию с уже “конченным” Примаком слишком силен. Страх потерять теплое местечко – тщательно обустроенное, любовно украшенное гнездышко – велик, он растет, множится и в конце концов обязательно сметет нынешнее командование миротворческих сил. Так думал Хабад и он был прав. Все это прекрасно понимал и Примак. Вопрос в том, какой процесс пойдет быстрее: срыв наступления Африканской Революции или разгром командования войск ООН-Лидер Революции дожидался генерал-лейтенанта в запасном бункере номер три. Он вовсе не готовил русскому каких-либо пакостей – на этот раз хотел обыграть его вчистую, в открытом бою. И дело отнюдь не в обвинениях, которые могут потом обрушиться на Хабада. “Чистая” победа была нужна ему самому, чтобы еще раз проверить свой гений, убедиться, что он может выиграть у сильнейшего противника, даже играя по ЕГО ПРАВИЛАМ.
ПРИМАК И ХАБАД
С высоты птичьего полета это травяное поле выглядело ровным зеленым газоном. Однако при посадке самолет то и дело подбрасывало на буграх и кочках. Один раз Примак приземлился копчиком прямо на подлокотник кресла. Раскаленный гвоздь вошел в него и на глазах выступили слезы.
У самого леса делегацию дожидались два армейских джипа и пятнистый БТР еще советского производства. Командующего войсками ООН в Восточной Африке встречал первый заместитель командующего Северным фронтом Африканской Революции – невысокий курчавый человек из племени галла. В волосах его пробивалась седина. Хаба-довы офицеры дружно отдали честь.
– Господин генерал-лейтенант! – обратился к Примаку замкомфронта. – Чтобы отвезти вас к Лидеру Революции, мы вынуждены завязать всем глаза. Прошу прощения, но таков приказ.
– Ладно, – буркнул Примак. Лица его охраны остались непроницаемы. Можно было только догадываться, что они думают о подобной процедуре.
Повязки были черные, плотные, их завязали туго, но очень аккуратно. Оружие у русских коммандос не отбирали, впрочем, оно вряд ли смогло бы им теперь помочь.
Дорога была тряской и заняла примерно десять минут. Время от времени генерал-лейтенант ударялся о жесткое сиденье ушибленным копчиком. В конце пути колонна четыре раза останавливалась, визжали электромоторы, гремели поднимаемые или отодвигаемые ворота. Примак чувствовал: джип катится под уклон, опускаясь все глубже и глубже под землю.
Как только машины окончательно остановились, повязки были развязаны. Генерал обнаружил, что очутился в тускло освещенном ангаре. Рядом стояли несколько бронетранспортеров, джипов и санитарный автобус. У стены высилась батарея зеленых бочек с горючим. А чуть подальше маячили четыре боевика с автоматами наперевес. Они охраняли стальную дверь, покрашенную в два цвета: черный и красный. Именно туда и направился замкомфронта. Примак пошагал следом за ним.
Хабад в принципе был не против посмотреть с близкого расстояния на этого легендарного Примака перед тем, как его смелют аппаратные жёрнова ООН. Но главная цель встречи была иной, совершенно банальной: юн хотел потянуть время, рассчитывая, что Генсек уже в ближайшие часы будет вынужден снять “генерала Могилу”, а до тех пор Примака надо “притормозить”.
“Общественное мнение” на Юге сейчас полным ходом начали перенацеливать в надлежащем направлении – горы женских и детских трупов в любой ситуации зрелище впечатляющее, потрясут кого угодно. Но, к сожалению, больно велика инерция, и многолетние антихабадовские настроения в один день не рассеешь. Зато внутри самого “Спичечного коробка” процессы идут гораздо стремительней: страх замазаться, попав в одну компанию с уже “конченным” Примаком слишком силен. Страх потерять теплое местечко – тщательно обустроенное, любовно украшенное гнездышко – велик, он растет, множится и в конце концов обязательно сметет нынешнее командование миротворческих сил. Так думал Хабад и он был прав. Все это прекрасно понимал и Примак. Вопрос в том, какой процесс пойдет быстрее: срыв наступления Африканской Революции или разгром командования войск ООН-Лидер Революции дожидался генерал-лейтенанта в запасном бункере номер три. Он вовсе не готовил русскому каких-либо пакостей – на этот раз хотел обыграть его вчистую, в открытом бою. И дело отнюдь не в обвинениях, которые могут потом обрушиться на Хабада. “Чистая” победа была нужна ему самому, чтобы еще раз проверить свой гений, убедиться, что он может выиграть у сильнейшего противника, даже играя по ЕГО ПРАВИЛАМ.