Однажды в нерабочий день около нашего блока собралось человек десять.
Стоим, разговариваем. Пара сигарет ходит по кругу. Вспоминаем, кто какие
папиросы раньше курил, да по скольку в день выкуривал. Потом разговор
перекинулся на порядки в лагере. Кого-то из блоковых помянули недобрым
словом, кого-то похвалили. Словом, обычный лагерный разговор. К нам подходит
незнакомый человек, пожилой, маленького роста, но сильный, кряжистый. С
какого он блока - никто не знал. По знаку на куртке видно, что русский
политический. Сначала он слушал других, потом сказал сам.
- А что, ребята, мы здесь киснем да смерти ждем? Нас много тысяч. Ведь
мы можем проволоку прорвать, уничтожить охрану и уйти из Бухенвальда.
Давайте пойдем на это. За общее дело можно даже жизнью пожертвовать.
Я было так весь и подался к нему: ведь моими словами говорит! Но тут
произошло то, чего я никак не ожидал. Перед носом незнакомца появился
костлявый кулак Жорки Остапчука, потом тяжелый, мясистый кулак
Леньки-штубендиста. И другие ребята надвинулись на него. Незнакомец тут же
смылся. Я так и не понял: то ли они знали, что он провокатор, то ли на
всякий случай предупредили, чтобы не брехал лишнего.
Представляю сцену и выразительные жесты наших ребят! Молодцы! Я смеюсь
в душе и сразу же вспоминаю Щербакова. Есть такой тип на одном из блоков. За
ним установлено бдительное наблюдение. Так и не знаем до сих пор - верить
ему или нет. С худой славой он пришел в Бухенвальд. В одном из лагерей
военнопленных Щербаков вступил во власовскую армию. Он объяснял потом
товарищам, что это даст ему возможность действовать против фашистов, а не
кормить собою вшей и клопов на барачных нарах. Может быть, он и действовал
так, ведь не случайно угодил в Бухенвальд как государственный преступник. Но
веры ему все-таки нет, хотя он хорошо ведет себя. Кто знает, а вдруг он
подослан, и Бухенвальд для него не место заточения, а место службы.
Осторожность, осторожность и еще раз осторожность!
Правы ребята, что подняли кулаки на незнакомца и обратили его в
бегство. - Правы ребята, -сказал я и Харину. -Потом вы поймете, почему. А
теперь поговорим о нашем деле, и я предложил ему создать батальон на нашем,
30-м блоке.
Сергей Михайлович, согласился с большой готовностью. Кюнг познакомил
его с несколькими товарищами, в которых был абсолютно уверен. Организация на
30-м блоке стала расти вглубь: подбирались командиры взводов, отделений.
Батальон обрастал живой силой.
Вместе, с комиссаром батальона Мироновым Сергей Харин начал изучение
воинских уставов. Пункты уставов вспоминали по памяти, занятия проводили
ночами в умывальной комнате.
Вальтер Эберхардт видел всю эту ночную суету, но молчал.
Это было именно то, что нужно...
Боевому отряду заключенных в Бухенвальде предстояло осуществить задачи,
не предусмотренные ни одним учебником военного искусства. Полем битвы должно
стать пространство площадью в пять гектаров, обнесенное забором трехметровой
высоты из колючей проволоки, по которой пропущен ток высокого напряжения.
Отборная фашистская дивизия войск СС "Мертвая голова" числом более 3000
стережет каждый наш шаг. На двадцати двух вышках день и ночь дежурит охрана
с автоматами, крупнокалиберными пулеметами и фауст-патронами. Метрах в 25 от
колючего забора идет вторая линия охраны - блиндажи с автоматчиками и
пулеметчиками. И наконец в 100 метрах от блиндажей патрулируют автоматчики с
овчарками.
А в середине, в тройном кольце проволоки, бетона и свинца, десятки
тысяч истощенных до последней степени, но не сломленных духовно заключенных
готовят вооруженное восстание.
Не только русские, но и национальные группы немцев, французов, поляков,
чехов, югославов в глубоком подполье растят свою боевую армию. Вопрос о
восстании стоит в повестке дня Интернационального лагерного комитета,
Николай Симаков, представитель русских в комитете, тайно информирует нас о
решении комитета форсировать оформление боевых групп и сбор оружия.
Может показаться, что поначалу мы не понимали ясно, что значит призыв
подпольного комитета вооружаться. Слишком примитивно, до смешного просто
начался сбор оружия в батальонах.
Как-то я заметил, что выложенная камнем мостовая перед 25-м блоком
начинает быстро разрушаться. Камни почему-то выворочены, но оставлены здесь
же. Начинаю подозревать, чьих это рук дело. В удобное время вызываю в
укромное местечко командира батальона Григория Черйого и комиссара Василия
Цуцуру. Григорий-человек молчаливый, даже мрачноватый, очень сдержанный.
Василий, напротив, чересчур подвижный, быстрый, веселый, порывистый. Его
узкие хитрые глаза на тронутом оспой, носатом лице так и светятся лукавым
огнем.
Спрашиваю их не без иронии:
- Что это, братцы, дождей вроде бы не было, а перед вашим блоком
мостовая пришла в негодность? Отчего это, не знаете ли?
Григорий Черный молчит, глаза вперил в землю, словно обдумывает, что
сказать. А Василий сузил еще больше свои лукавые глаза и разразился веселым,
заливистым смехом, Отсмеявшись вдоволь, сказал доверительно, будто даже не
подозревая, что я мог догадаться о чем-нибудь:
- А это - наше оружие, Иван Иванович. Камни нужно заготовить заранее.
Когда придет время, их голыми руками враз не выколупаешь.
- Так, так! - говорю. -Значит, если в вашем отряде, предположим, 500
человек, и каждому надо заготовить по 2-3 камня, то, пожалуй, придется
изрыть всю мостовую. А охранники такие глупые: будут ходить по вырытым
камням и ни о чем не догадываться...
Черный поднял на меня глаза:
- Так, Иван Иванович, что-то делать надо!
- Надо, конечно. Что, если с места работы, например, "организовать"
несколько ломиков и надежно их припрятать? А время придет - камней можно
наковырять быстро...
Василий Цуцура с готовностью подхватывает:
- Будет сделано, Иван Иванович, - и тут же косит глазом на командира,
как бы спрашивая, можно ли сказать: - А ломики, между прочим, у нас уже
есть.
И тогда все мы понимающе улыбаемся.
- А еще прошу вас, товарищи, - наставляю я, где только можно
заготавливайте топоры и лопаты. Эти предметы можно пустить в ход как оружие,
ими же в нужный момент можно перерубить колючую проволоку. Причем,
разъясняйте людям: если рубить проволоку посередине между столбами, то она
спружинит и не порвется, если ударить около столба, то она ломается. Ну, а в
остальном думайте сами, что еще можно добыть и припрятать. Не хочу
напоминать, какой опасности вы подвергаете себя при этих заготовках. Будьте
предельно осторожны и хитры. Хитрее врага во всяком случае!
Нет, решительно ни Черный, ни Цуцура ничего не поняли! Они и сейчас при
моих словах делают попытку вытянуться по стойке "смирно" и чуть ли не
козырнуть, как старшему начальнику. Неужели повторять все сначала? Лучше
удалиться, тем более что Ленька Крохин и Жора Остапчук подают мне знаки от
крыльца блока. Это сигнал кончать беседу. Напоследок только предупреждаю:
- Помните, теперь за вами десятки людей. За безопасность каждого
отвечаете вы.
Мысль добыть оружие овладевала группами. Об этом думали даже те, кто,
казалось, был в стороне от наших планов или, по крайней мере, близко не
соприкасался с нами.
Однажды Ленька привел ко мне незнакомого человека. Был он костляв,
невысок, с плутоватым лицом. Звали его Генкой (а настоящее имя, как я узнал
потом - Вениамин Щелоков). Генка с любопытством разглядывал меня и мял
какой-то сверток в грязной тряпице.
- Слыхал я, -сказал он, - что в лагере есть советский подполковник. У
него редкие волосы, и холодную погоду он мерзнет в тонком митцене. Вот я и
сшил для него теплый митцен. Носите на здоровье, Иван Иванович, когда будет
холодно, - он развернул тряпицу и подал мне подарок-полосатую бескозырку с
теплой подкладкой.
Не зная, как отнестись к этому, я вопросительно посмотрел на Леньку.
Тот утвердительно кивнул головой:
- Берите, Иван Иванович. Это я заказал. Только Генка сам захотел
вручить подарок.
Генка поспешил объяснить;
- Я работаю в портновской мастерской. Починяю обноски, - Генка
усмехнулся: - На обноски кладу заплаты из обносков. - Вдруг Генка
посерьезнел: Не удивляйтесь, Иван Иванович, что я вам еще скажу. У нас в
мастерской кучи всякого тряпья, а я кладовщик над всем этим. В тряпье можно
спрятать все, что нужно. Место надежное: эсэсовцы к тряпью и близко не
подходят-боятся заразы. Если нужно будет - учтите. Я уже кое-что там
спрятал...
Моему удивлению не было предела.
- Что же ты там спрятал? - спрашиваю.
- А пистолет. Ребята пронесли в лагерь. И еще кое-что передали... Все
надежно укрыто.
Я ушам своим не верил. Пистолет! Это уже не камни, вывороченные из
мостовой! А Ленька сказал с ухмылкой на круглом курносом лице:
- А чего вы удивляетесь, Иван Иванович, у многих ребят припрятаны
пистолеты.
- И у тебя есть? - говорю.
- И у меня, конечно. Да и для вас найдется.
Вот это открытие! Тут я не мог удержаться:
- Покажи!
Выбрав время, когда на блоке никого не было, Ленька позвал меня в
спальное отделение и выложил на нары в темном уголке два пистолета системы
"Парабеллум".
- Вот. Один пистолет для вас, другой будет моим. Хранить буду я. Когда
потребуется - спросите, через минуту доставлю.
От волнения я не мог говорить. Зажал в руке холодную рукоятку пистолета
и пытался унять противную дрожь. В эту минуту я забыл о всякой
предосторожности, вечное опасение, что охранники могут накрыть, услышать,
увидеть, молчало во мне. Я стоял в полосатых штанах арестанта, в грубых
деревянных колодках и вдруг увидел себя молодым, полным сил и легкости в тот
момент, когда из рук командира полка принимал награду-револьвер с
посеребренными частями и грамоту, подписанную командующим войсками Особой
Краснознаменной Дальневосточной армии Василием Константиновичем Блюхером. На
рукоятке револьвера были выгравированы слова: "Доблестному бойцу РККА И. И.
Смирнову от РВС СССР". Я только что вернулся тогда в Сретенск после событий
на КВЖД. Там с дивизионом бронепоездов прорывался с боями, овладевал
железнодорожными станциями, действовал на сотни километров впереди частей
Красной Армии - от самого командующего получил приказ прорываться на Хайлар.
И вот оценка моих действий - этот револьвер и грамота. С револьвером я не
расставался и все последующие годы. И только незадолго до плена, после одной
из рукопашных схваток обнаружил, что револьвера со мной нет. В этот бой я
шел с винтовкой, а револьвер засунул за ремень, чтоб он в любое время был
наготове. В горячке штыковой атаки я не заметил, как он выпал, а шнур
оказался перебитым, видимо, пулей. Это была горькая для меня потеря... А
грамота? Грамоту я оставил дома, и если Вере удалось спасти что-нибудь из
документов, она, конечно, спасла и грамоту.
Теперь я держу пистолет, и моя рука перестает дрожать, она тверда
по-прежнему и знает, куда и как направить выстрел. Враг у меня тот же самый.
Его имя фашист. И за это время я лучше узнал и понял его и научился больше
презирать и ненавидеть. Ох, как я хорошо знаю теперь, что такое фашизм! Нет,
моя рука не дрогнет, когда придет время разрядить пистолет в эсэсовских
молодчиков, которые теперь так свободно, по-хозяйски расхаживают по лагерю!
- Спасибо, Леня. Ты тоже солдат и понимаешь, что значит для меня
оружие. Только хранить его надо так, чтоб никто не знал. Если что случится -
капут всему блоку!
Ленька подмигнул:
- Об этом не беспокойтесь, Иван Иванович. Не только эсэсовцы, но и бог,
и черт не обнаружит, если спрячет Ленька Крохин...
Ох, этот Ленька! Хват парень!
Его тайник был придуман действительно хитроумно: он снимал верхнюю
доску подоконника и укладывал пистолеты в паклю, а доску снова прибивал.
Поди догадайся!
Подозреваю, что таких тайников по лагерю немало. Да разве можно
дознаться о всех?! Придет время - и каждый такой пистолет выстрелит. И не
один раз! Теперь я в этом уверен.
Но откуда берется в лагере оружие?
О, только об этом можно написать целую книгу, и то всего не
расскажешь!!!
Оружие в лагере стало появляться задолго до нас. Еще в 1939 году
немецкие подпольщики делали первые попытки обзавестись хотя бы пистолетами.
После разгрома фашистов под Москвой немецкое подполье решило - настал момент
всерьез заняться оружием.
Австриец Франц Вер, работавший в оружейной кладовой комендатуры, сумел
сделать так, что из кладовой исчезли два пистолета. Пистолеты пронесли в
лагерь и замуровали в ходе отопления котельной.
Потом запас пополнился еще одним пистолетом. Это было личное оружие
начальника лагерного гестапо Леклера. Однажды после ночной пирушки Леклер
забыл пистолет в гардеробной. Этого было достаточно, чтобы
уборщик-заключенный, пришедший раньше всех, "прибрал" портупею с револьвером
так, что никто уж найти не сумел. Через несколько дней этот пистолет тоже
был переправлен в лагерь...
От случайных удач немецкие коммунисты перешли к хорошо продуманным
операциям. Бухенвальд был рабочим лагерем. С 1942 года его заключенные
использовались на военных заводах. Мастерские одного из заводов ДАУ стояли
прямо на территории лагеря. Одиннадцать корпусов "Густлов-верке"
расположились невдалеке От центральных ворот, на южном склоне горы
Эттерсберг. Оружием с этих заводов и пополнялись подпольные (в прямом и
переносном смысле "подпольные") арсеналы Бухенвальда.
В цехе карабинов на "Густлов-верке", тоже стоящем на территории лагеря,
работал капо немецкий коммунист Ганс Кемпнер. Он получил задание подпольного
Центра - добывать для лагеря карабины. Это было очень трудно: эсэсовцы и
представители вермахта глаз не спускали с заключенных-рабочих, каждый
карабин имел свой порядковый номер. И все-таки через некоторое время Ганс
Кемпнер доложил Центру, что 24 карабина у него уже есть. Их тщательно
упаковали и зарыли под полом одного из больничных бараков.
Вторую партию из 24 карабинов замуровали в стене маленького крематория,
где сжигали трупы животных экспериментального блока. Вскоре в этот тайник
положили еще 12 карабинов.
Даже когда цех карабинов был вынесен за ворота лагеря, немецкие
коммунисты ухитрились пополнить свой арсенал. У Ганса Кемпнера было
припасено еще более 30 карабинов. Он упаковал их в ящик длиной 3-4 метра и,
когда с завода в лагерь отправляли грузовик, попросил шофера-эсэсовца
подбросить и ящик, якобы с трансмиссией. Шофер согласился. В лагере наготове
стояло четверо подпольщиков, они сгрузили ящик и тут же на тележке увезли
его в надежное место. Таким же путем немцам удалось "организовать" и патроны
к карабинам...
Уже к середине 1944 года, когда мы только приступили к добыванию
оружия, у немецких антифашистов были солидные запасы, если считать еще и 16
ручных гранат, которые попали в лагерь с эсэсовского оружейного склада,
несколько десятков гранат самодельных, много бутылок с горючей жидкостью и
большое количество всякого холодного оружия, сделанного в цехах ДАУ.
И частью запасов они поделились с нами...
Мне было известно, что Вальтер Бартель, человек, почитаемый всем
лагерем, руководитель Интернационального комитета, сказал Николаю Симакову:
- У нас есть оружие, но мало людей военных. У вас много надежных
бойцов, но нет оружия. Часть своего оружия мы передадим вам. Остальное
добудете сами.
24 карабина, боеприпасы к ним, несколько гранат и пистолетов были
перенесены ночью в 7-й барак и скрыты в тайнике под полом.
Нам предстояло теперь регулярно пополнять арсенал... конечно, за счет
эсэсовцев.
Многие наши ребята были в командах, которые работали на ДАУ и
"Густлов-верке". По заданию подпольной организации и по велению собственной
совести они всяческими способами срывали военное производство. Портили
детали, искривляли незаметно стволы винтовок, выводили из строя ценное
оборудование, приборы, станки. Конечно, надзиратели и мастера были тоже не
круглыми идиотами и кое-что понимали в технике. Приходилось пускать в ход не
только свои знания, но и хитрость, ловкость, смелость.
На ДАУ, например, наши заключенные додумались, что медицинские шприцы,
кроме своего назначения, могут пропускать серную кислоту внутрь
чувствительных приборов и механизмов. Снаружи все выглядело вполне
исправным, а через некоторое время оборудование приходило в полную
негодность.
На "Густлов-верке" действовал наш "специалист" Леня Орлов (а
по-настоящему Леонид Иосем). Он оказался виртуозом по производству брака и
добыче оружия.
Леня Иосем попал в плен под Смоленском. Побывал в лагере
Острув-Мазовецки. Работал батраком у немецкого барона. Среди своих товарищей
- таких же рабов, как и он сам - вел "вольные" речи против фашистов. Был
предан одним отступником и попал в руки гестаповцев, а от них - в
Бухенвальд. Здесь едва не погиб в штайнбрухе, но был вызволен оттуда,
подкормлен и отправлен на "Густлов-верке".
Имея техническое образование, Леня сумел втереться в доверие мастеров,
стал даже бригадиром пистолетного цеха. И тут развернулся вовсю!.. В
соседнем цехе изготовлялись десятизарядные винтовки-полуавтоматы. Кто не
знал, что оружие шло на Восточный фронт, значит, против своих?! Как сделать,
чтобы эти винтовки не стреляли?
С таким вопросом Леонид обратился к одному парню, москвичу Анатолию
Скобцеву.
Тот придумал: добавлять в смазочное масло соляную кислоту. На
испытаниях винтовки стреляли, а потом выходили из строя. 25 тысяч
забракованных полуавтоматов фирма получила обратно. Фашистские мастера
неистовствовали в цехе, но так и не дознались, почему не стреляло оружие...
В одной из мастерских "Густлов-верке" с огромными предосторожностями
установили уникальный расточный станок. Нужно было вывести его из строя.
Леонид поручил это Василию Дубровину. Немцы допустили его работать к станку,
потому что мастер Адольф Френцель рекомендовал его как
высококвалифицированного токаря. С тех пор Василий Дубровин не проходил мимо
осколков стекла, чтобы не подобрать их. Это стекло он перетирал в порошок и
добавлял его в смазку. Месяца через два станок потерял точность, и заказы
перестали поступать.
Во всех цехах ДАУ и "Густлов-верке" заключенные саботировали и вредили
производству. Русские, немцы, французы, чехи, поляки - все, ежеминутно
рискуя головой, придумывали способы, чтобы где-нибудь что-нибудь сорвать или
испортить. Ретивые служаки и убежденные нацисты, как ищейки, принюхивались
ко всему в цехах, в мастерских, но ни на что серьезное и подозрительное не
могли напасть.
А значительная часть суточного производства винтовок, пистолетов и
другого вооружения по-прежнему шла в брак...
К тому же часть оружия теперь регулярно переправлялась в лагерь.
Леонид Иосем имел право подбирать рабочих на разные операции. Конечно,
он подбирал только надежных, проверенных ребят. Кое-какие детали, якобы
бракованные, испорченные, удавалось утаивать от мастера. Их прятали в
заранее приготовленных местах, а потом проносили в лагерь.
Конечно, по законам конспирации даже я, руководитель боевых групп, не
всегда знал, кто и когда идет в лагерь с оружием, кому что удалось
"организовать". Все детали и подробности стали нам известны потом.
Но вот так бывало...
Наступает вечер. Конец рабочего дня. Я стою недалеко от кантины,
лагерной лавчонки, и смотрю на ворота. Слышится дробный перестук деревянных
колодок, громкая команда, и первые ряды заключенных вливаются на аппельплац.
На сей раз я знаю, что колонна идет с "Густлов-верке" с "начинкой". Леня
Орлов предупредил нас. В условном месте приготовились наши, чтобы принять
то, что принесут. Я смотрю на лица заключенных - они серые от усталости,
равнодушные, вялые, похожие одно на другое. Хоть бы один энергичный взгляд!
Только перестук колодок да быстрый взмах сотен рук, когда громкоговоритель
бросает команду: "Mitzen ab!" Глядя на них, эсэсовцы, наверное, думают: "О
чем могут мечтать эти существа? Как бы добраться до куска хлеба и миски
вонючей баланды! Как бы скорее кинуться на нары, вытянуть уставшие кости!"
Но у доходяг, оказывается, совсем другое на уме! "Сегодня немецкие
подпольщики предупредили - обыска не предвидится. Такто оно так... Но всякое
может случиться. Только бы пронесло!"
"Только бы пронесло!" - думает первая пятерка, идущая цепочкой впереди
колонны. В случае опасности они подадут сигнал в задние ряды. А там идет
пятерка, и у каждого в потайных карманах, в полых подметках колодок части
для пистолетов и гранат. Если по цепи пронесется сигнал опасности, они еще
успеют выбросить свой груз.
"Только бы пронесло!" - думает каждый из них.
"Только бы пронесло!" - думаю я.
Только бы пронесло!
Но, кажется, сегодня все в порядке. Ряд за рядом заключенные входят в
лагерь и растекаются по широкой площади...
А перед самым сигналом отбоя мне докладывают, какими деталями и в каком
количестве пополнился наш арсенал.
Крупные части оружия доставлялись через ворота на тележках, на которых
возят трупы в крематорий. Не будут же эсэсовские охранники ворошить трупы,
чтобы посмотреть, нет ли чего на дне тележки! На это мы и рассчитывали. И
они действительно не ворошили трупы. А кроме того, в лагерь переправлялись
обратно пустые бачки, в которых на завод возили баланду для заключенных.
Разве нельзя было приспособить двойное дно? Можно!" И делалось это очень
искусно. Сколько эсэсовские солдаты ни заглядывали в бачки, ни разу у них не
пало подозрение, что тут что-то неладно. Только у возницы в эти минуты
сердце готово было выпрыгнуть от страха. Но этого, к счастью, тоже никто не
замечал...
Из деталей и деталюшек оружие собиралось по ночам где-нибудь в
умывальной или вещевом складе лазарета. А потом переправлялось на тайные
склады.
Тайные склады! Много у нас забот было с этими тайниками. Один раз мы с
ужасом обнаружили, что в склад под полом 7-го блока натекла весенняя вода.
Сколько трудов и риска было вложено в этот склад! И все, казалось, пропало!
Может, не все? Пришлось по ночам выделять людей, чтобы вытаскивать карабины,
по штучке сушить их, смазывать и замуровывать снова в более надежное место.
Другой раз, уже позднее, после крупной бомбежки, пожар подбирался к нашему
тайнику. А там хранились совсем готовые к делу гранаты. Вот был бы гром,
если бы огонь охватил склад! Но ветер словно понял нашу отчаянную тревогу и
увел огонь в другую сторону.
Был случай, когда эсэсовцы устроили обыск именно в том блоке, где под
полом пряталось оружие. Они во многих местах поднимали доски пола, они
ходили по тем половицам, которые прикрывали тайник, но до винтовок не
добрались!
К концу лета 1944 года в лагере было уже изрядное количество оружия у
немцев, русских, чехов, поляков, французов. Эсэсовцы подозревали, что оружия
не может не быть в лагере, если рядом стоят военные заводы, но ни разу им не
удалось подтвердить свои подозрения. Два раза всех заключенных, идущих в
лагерь через ворота, раздевали догола, но всякий раз немецкие подпольщики
узнавали о намерениях комендатуры и предупреждали заключенных. За все время
один только парень попался с пистолетной пружиной, но отделался 25 палками:
такие пружины были на многих форточках в бараках, эсэсовцы об этом знали и
не придавали большого значения этой "невинной" краже.
А наше оружейное "предприятие" все расширялось. От сборки мы переходили
к самостоятельному изготовлению гранат и бутылок с зажигательной смесью,
ковали кинжалы, ножи, крючья...
Почти одновременно с немецкими подпольщиками, но те и другие
самостоятельно, мы искали способ изготовления самодельных гранат. Мастер
нашелся - лейтенант-артиллерист Павел Лысенко. Он пристроен на работу в
парфюмерную мастерскую варить зубную пасту, ваксу, мыло. Попутно думает над
тем, как приготовить взрывчатку. Кое-кто знает о его опытах. Густав Вегерер,
австрийский коммунист, помогает советами. Способ доступен, кажется, один -
обработать вату кислотами. Наш оружейник Борис Сироткин разрабатывает схему
корпуса гранаты.
Теоретически все должно произойти удачно. Павел один остался в подвале
кантины, чтобы взорвать гранату. Но первое испытание окончилось плачевно:
граната лопнула в руках у Павла и ранила его. Он попал в руки польского
доктора Вацлава. Вацлав был военным хирургом и, конечно, сразу понял
характер ранения. Все было поставлено на карту: выдаст Вацлав или не выдаст.
Вацлав не выдал, а наоборот, заботливо лечил пострадавшего, пока не поставил
его на ноги.
Пока Павел лежал в лазарете, его помощник Борис Сироткин вместе с
"радистом" Алексеем Лысенко и Вячеславом Железняком приготовили другой
образец - из куска трубы с приваренным дном. Испытывал гранату и на этот раз
Павел Лысенко, и в том же самом подвале. Снова неудача-граната лопнула, но
не дала осколков.
Только третье испытание принесло успех: корпус разорвался на множество
осколков. Теперь можно открывать серийное производство!
С завода "Густлов-верке" потащили бикфордов шнур, капсюли от патронов,
ударники от винтовок - все для гранат. Несколько ребят собирают гранаты,
Павел Лысенко заряжает их, красит. И они штука за штукой, десяток за
десятком поступают на хранение. Надежные, сильные, убойные!
В это же время в большом ревире группа химиков - полковник Николай
Тихонович Потапов, Николай Сахаров и мой друг Александр Карнаухов -
Стоим, разговариваем. Пара сигарет ходит по кругу. Вспоминаем, кто какие
папиросы раньше курил, да по скольку в день выкуривал. Потом разговор
перекинулся на порядки в лагере. Кого-то из блоковых помянули недобрым
словом, кого-то похвалили. Словом, обычный лагерный разговор. К нам подходит
незнакомый человек, пожилой, маленького роста, но сильный, кряжистый. С
какого он блока - никто не знал. По знаку на куртке видно, что русский
политический. Сначала он слушал других, потом сказал сам.
- А что, ребята, мы здесь киснем да смерти ждем? Нас много тысяч. Ведь
мы можем проволоку прорвать, уничтожить охрану и уйти из Бухенвальда.
Давайте пойдем на это. За общее дело можно даже жизнью пожертвовать.
Я было так весь и подался к нему: ведь моими словами говорит! Но тут
произошло то, чего я никак не ожидал. Перед носом незнакомца появился
костлявый кулак Жорки Остапчука, потом тяжелый, мясистый кулак
Леньки-штубендиста. И другие ребята надвинулись на него. Незнакомец тут же
смылся. Я так и не понял: то ли они знали, что он провокатор, то ли на
всякий случай предупредили, чтобы не брехал лишнего.
Представляю сцену и выразительные жесты наших ребят! Молодцы! Я смеюсь
в душе и сразу же вспоминаю Щербакова. Есть такой тип на одном из блоков. За
ним установлено бдительное наблюдение. Так и не знаем до сих пор - верить
ему или нет. С худой славой он пришел в Бухенвальд. В одном из лагерей
военнопленных Щербаков вступил во власовскую армию. Он объяснял потом
товарищам, что это даст ему возможность действовать против фашистов, а не
кормить собою вшей и клопов на барачных нарах. Может быть, он и действовал
так, ведь не случайно угодил в Бухенвальд как государственный преступник. Но
веры ему все-таки нет, хотя он хорошо ведет себя. Кто знает, а вдруг он
подослан, и Бухенвальд для него не место заточения, а место службы.
Осторожность, осторожность и еще раз осторожность!
Правы ребята, что подняли кулаки на незнакомца и обратили его в
бегство. - Правы ребята, -сказал я и Харину. -Потом вы поймете, почему. А
теперь поговорим о нашем деле, и я предложил ему создать батальон на нашем,
30-м блоке.
Сергей Михайлович, согласился с большой готовностью. Кюнг познакомил
его с несколькими товарищами, в которых был абсолютно уверен. Организация на
30-м блоке стала расти вглубь: подбирались командиры взводов, отделений.
Батальон обрастал живой силой.
Вместе, с комиссаром батальона Мироновым Сергей Харин начал изучение
воинских уставов. Пункты уставов вспоминали по памяти, занятия проводили
ночами в умывальной комнате.
Вальтер Эберхардт видел всю эту ночную суету, но молчал.
Это было именно то, что нужно...
Боевому отряду заключенных в Бухенвальде предстояло осуществить задачи,
не предусмотренные ни одним учебником военного искусства. Полем битвы должно
стать пространство площадью в пять гектаров, обнесенное забором трехметровой
высоты из колючей проволоки, по которой пропущен ток высокого напряжения.
Отборная фашистская дивизия войск СС "Мертвая голова" числом более 3000
стережет каждый наш шаг. На двадцати двух вышках день и ночь дежурит охрана
с автоматами, крупнокалиберными пулеметами и фауст-патронами. Метрах в 25 от
колючего забора идет вторая линия охраны - блиндажи с автоматчиками и
пулеметчиками. И наконец в 100 метрах от блиндажей патрулируют автоматчики с
овчарками.
А в середине, в тройном кольце проволоки, бетона и свинца, десятки
тысяч истощенных до последней степени, но не сломленных духовно заключенных
готовят вооруженное восстание.
Не только русские, но и национальные группы немцев, французов, поляков,
чехов, югославов в глубоком подполье растят свою боевую армию. Вопрос о
восстании стоит в повестке дня Интернационального лагерного комитета,
Николай Симаков, представитель русских в комитете, тайно информирует нас о
решении комитета форсировать оформление боевых групп и сбор оружия.
Может показаться, что поначалу мы не понимали ясно, что значит призыв
подпольного комитета вооружаться. Слишком примитивно, до смешного просто
начался сбор оружия в батальонах.
Как-то я заметил, что выложенная камнем мостовая перед 25-м блоком
начинает быстро разрушаться. Камни почему-то выворочены, но оставлены здесь
же. Начинаю подозревать, чьих это рук дело. В удобное время вызываю в
укромное местечко командира батальона Григория Черйого и комиссара Василия
Цуцуру. Григорий-человек молчаливый, даже мрачноватый, очень сдержанный.
Василий, напротив, чересчур подвижный, быстрый, веселый, порывистый. Его
узкие хитрые глаза на тронутом оспой, носатом лице так и светятся лукавым
огнем.
Спрашиваю их не без иронии:
- Что это, братцы, дождей вроде бы не было, а перед вашим блоком
мостовая пришла в негодность? Отчего это, не знаете ли?
Григорий Черный молчит, глаза вперил в землю, словно обдумывает, что
сказать. А Василий сузил еще больше свои лукавые глаза и разразился веселым,
заливистым смехом, Отсмеявшись вдоволь, сказал доверительно, будто даже не
подозревая, что я мог догадаться о чем-нибудь:
- А это - наше оружие, Иван Иванович. Камни нужно заготовить заранее.
Когда придет время, их голыми руками враз не выколупаешь.
- Так, так! - говорю. -Значит, если в вашем отряде, предположим, 500
человек, и каждому надо заготовить по 2-3 камня, то, пожалуй, придется
изрыть всю мостовую. А охранники такие глупые: будут ходить по вырытым
камням и ни о чем не догадываться...
Черный поднял на меня глаза:
- Так, Иван Иванович, что-то делать надо!
- Надо, конечно. Что, если с места работы, например, "организовать"
несколько ломиков и надежно их припрятать? А время придет - камней можно
наковырять быстро...
Василий Цуцура с готовностью подхватывает:
- Будет сделано, Иван Иванович, - и тут же косит глазом на командира,
как бы спрашивая, можно ли сказать: - А ломики, между прочим, у нас уже
есть.
И тогда все мы понимающе улыбаемся.
- А еще прошу вас, товарищи, - наставляю я, где только можно
заготавливайте топоры и лопаты. Эти предметы можно пустить в ход как оружие,
ими же в нужный момент можно перерубить колючую проволоку. Причем,
разъясняйте людям: если рубить проволоку посередине между столбами, то она
спружинит и не порвется, если ударить около столба, то она ломается. Ну, а в
остальном думайте сами, что еще можно добыть и припрятать. Не хочу
напоминать, какой опасности вы подвергаете себя при этих заготовках. Будьте
предельно осторожны и хитры. Хитрее врага во всяком случае!
Нет, решительно ни Черный, ни Цуцура ничего не поняли! Они и сейчас при
моих словах делают попытку вытянуться по стойке "смирно" и чуть ли не
козырнуть, как старшему начальнику. Неужели повторять все сначала? Лучше
удалиться, тем более что Ленька Крохин и Жора Остапчук подают мне знаки от
крыльца блока. Это сигнал кончать беседу. Напоследок только предупреждаю:
- Помните, теперь за вами десятки людей. За безопасность каждого
отвечаете вы.
Мысль добыть оружие овладевала группами. Об этом думали даже те, кто,
казалось, был в стороне от наших планов или, по крайней мере, близко не
соприкасался с нами.
Однажды Ленька привел ко мне незнакомого человека. Был он костляв,
невысок, с плутоватым лицом. Звали его Генкой (а настоящее имя, как я узнал
потом - Вениамин Щелоков). Генка с любопытством разглядывал меня и мял
какой-то сверток в грязной тряпице.
- Слыхал я, -сказал он, - что в лагере есть советский подполковник. У
него редкие волосы, и холодную погоду он мерзнет в тонком митцене. Вот я и
сшил для него теплый митцен. Носите на здоровье, Иван Иванович, когда будет
холодно, - он развернул тряпицу и подал мне подарок-полосатую бескозырку с
теплой подкладкой.
Не зная, как отнестись к этому, я вопросительно посмотрел на Леньку.
Тот утвердительно кивнул головой:
- Берите, Иван Иванович. Это я заказал. Только Генка сам захотел
вручить подарок.
Генка поспешил объяснить;
- Я работаю в портновской мастерской. Починяю обноски, - Генка
усмехнулся: - На обноски кладу заплаты из обносков. - Вдруг Генка
посерьезнел: Не удивляйтесь, Иван Иванович, что я вам еще скажу. У нас в
мастерской кучи всякого тряпья, а я кладовщик над всем этим. В тряпье можно
спрятать все, что нужно. Место надежное: эсэсовцы к тряпью и близко не
подходят-боятся заразы. Если нужно будет - учтите. Я уже кое-что там
спрятал...
Моему удивлению не было предела.
- Что же ты там спрятал? - спрашиваю.
- А пистолет. Ребята пронесли в лагерь. И еще кое-что передали... Все
надежно укрыто.
Я ушам своим не верил. Пистолет! Это уже не камни, вывороченные из
мостовой! А Ленька сказал с ухмылкой на круглом курносом лице:
- А чего вы удивляетесь, Иван Иванович, у многих ребят припрятаны
пистолеты.
- И у тебя есть? - говорю.
- И у меня, конечно. Да и для вас найдется.
Вот это открытие! Тут я не мог удержаться:
- Покажи!
Выбрав время, когда на блоке никого не было, Ленька позвал меня в
спальное отделение и выложил на нары в темном уголке два пистолета системы
"Парабеллум".
- Вот. Один пистолет для вас, другой будет моим. Хранить буду я. Когда
потребуется - спросите, через минуту доставлю.
От волнения я не мог говорить. Зажал в руке холодную рукоятку пистолета
и пытался унять противную дрожь. В эту минуту я забыл о всякой
предосторожности, вечное опасение, что охранники могут накрыть, услышать,
увидеть, молчало во мне. Я стоял в полосатых штанах арестанта, в грубых
деревянных колодках и вдруг увидел себя молодым, полным сил и легкости в тот
момент, когда из рук командира полка принимал награду-револьвер с
посеребренными частями и грамоту, подписанную командующим войсками Особой
Краснознаменной Дальневосточной армии Василием Константиновичем Блюхером. На
рукоятке револьвера были выгравированы слова: "Доблестному бойцу РККА И. И.
Смирнову от РВС СССР". Я только что вернулся тогда в Сретенск после событий
на КВЖД. Там с дивизионом бронепоездов прорывался с боями, овладевал
железнодорожными станциями, действовал на сотни километров впереди частей
Красной Армии - от самого командующего получил приказ прорываться на Хайлар.
И вот оценка моих действий - этот револьвер и грамота. С револьвером я не
расставался и все последующие годы. И только незадолго до плена, после одной
из рукопашных схваток обнаружил, что револьвера со мной нет. В этот бой я
шел с винтовкой, а револьвер засунул за ремень, чтоб он в любое время был
наготове. В горячке штыковой атаки я не заметил, как он выпал, а шнур
оказался перебитым, видимо, пулей. Это была горькая для меня потеря... А
грамота? Грамоту я оставил дома, и если Вере удалось спасти что-нибудь из
документов, она, конечно, спасла и грамоту.
Теперь я держу пистолет, и моя рука перестает дрожать, она тверда
по-прежнему и знает, куда и как направить выстрел. Враг у меня тот же самый.
Его имя фашист. И за это время я лучше узнал и понял его и научился больше
презирать и ненавидеть. Ох, как я хорошо знаю теперь, что такое фашизм! Нет,
моя рука не дрогнет, когда придет время разрядить пистолет в эсэсовских
молодчиков, которые теперь так свободно, по-хозяйски расхаживают по лагерю!
- Спасибо, Леня. Ты тоже солдат и понимаешь, что значит для меня
оружие. Только хранить его надо так, чтоб никто не знал. Если что случится -
капут всему блоку!
Ленька подмигнул:
- Об этом не беспокойтесь, Иван Иванович. Не только эсэсовцы, но и бог,
и черт не обнаружит, если спрячет Ленька Крохин...
Ох, этот Ленька! Хват парень!
Его тайник был придуман действительно хитроумно: он снимал верхнюю
доску подоконника и укладывал пистолеты в паклю, а доску снова прибивал.
Поди догадайся!
Подозреваю, что таких тайников по лагерю немало. Да разве можно
дознаться о всех?! Придет время - и каждый такой пистолет выстрелит. И не
один раз! Теперь я в этом уверен.
Но откуда берется в лагере оружие?
О, только об этом можно написать целую книгу, и то всего не
расскажешь!!!
Оружие в лагере стало появляться задолго до нас. Еще в 1939 году
немецкие подпольщики делали первые попытки обзавестись хотя бы пистолетами.
После разгрома фашистов под Москвой немецкое подполье решило - настал момент
всерьез заняться оружием.
Австриец Франц Вер, работавший в оружейной кладовой комендатуры, сумел
сделать так, что из кладовой исчезли два пистолета. Пистолеты пронесли в
лагерь и замуровали в ходе отопления котельной.
Потом запас пополнился еще одним пистолетом. Это было личное оружие
начальника лагерного гестапо Леклера. Однажды после ночной пирушки Леклер
забыл пистолет в гардеробной. Этого было достаточно, чтобы
уборщик-заключенный, пришедший раньше всех, "прибрал" портупею с револьвером
так, что никто уж найти не сумел. Через несколько дней этот пистолет тоже
был переправлен в лагерь...
От случайных удач немецкие коммунисты перешли к хорошо продуманным
операциям. Бухенвальд был рабочим лагерем. С 1942 года его заключенные
использовались на военных заводах. Мастерские одного из заводов ДАУ стояли
прямо на территории лагеря. Одиннадцать корпусов "Густлов-верке"
расположились невдалеке От центральных ворот, на южном склоне горы
Эттерсберг. Оружием с этих заводов и пополнялись подпольные (в прямом и
переносном смысле "подпольные") арсеналы Бухенвальда.
В цехе карабинов на "Густлов-верке", тоже стоящем на территории лагеря,
работал капо немецкий коммунист Ганс Кемпнер. Он получил задание подпольного
Центра - добывать для лагеря карабины. Это было очень трудно: эсэсовцы и
представители вермахта глаз не спускали с заключенных-рабочих, каждый
карабин имел свой порядковый номер. И все-таки через некоторое время Ганс
Кемпнер доложил Центру, что 24 карабина у него уже есть. Их тщательно
упаковали и зарыли под полом одного из больничных бараков.
Вторую партию из 24 карабинов замуровали в стене маленького крематория,
где сжигали трупы животных экспериментального блока. Вскоре в этот тайник
положили еще 12 карабинов.
Даже когда цех карабинов был вынесен за ворота лагеря, немецкие
коммунисты ухитрились пополнить свой арсенал. У Ганса Кемпнера было
припасено еще более 30 карабинов. Он упаковал их в ящик длиной 3-4 метра и,
когда с завода в лагерь отправляли грузовик, попросил шофера-эсэсовца
подбросить и ящик, якобы с трансмиссией. Шофер согласился. В лагере наготове
стояло четверо подпольщиков, они сгрузили ящик и тут же на тележке увезли
его в надежное место. Таким же путем немцам удалось "организовать" и патроны
к карабинам...
Уже к середине 1944 года, когда мы только приступили к добыванию
оружия, у немецких антифашистов были солидные запасы, если считать еще и 16
ручных гранат, которые попали в лагерь с эсэсовского оружейного склада,
несколько десятков гранат самодельных, много бутылок с горючей жидкостью и
большое количество всякого холодного оружия, сделанного в цехах ДАУ.
И частью запасов они поделились с нами...
Мне было известно, что Вальтер Бартель, человек, почитаемый всем
лагерем, руководитель Интернационального комитета, сказал Николаю Симакову:
- У нас есть оружие, но мало людей военных. У вас много надежных
бойцов, но нет оружия. Часть своего оружия мы передадим вам. Остальное
добудете сами.
24 карабина, боеприпасы к ним, несколько гранат и пистолетов были
перенесены ночью в 7-й барак и скрыты в тайнике под полом.
Нам предстояло теперь регулярно пополнять арсенал... конечно, за счет
эсэсовцев.
Многие наши ребята были в командах, которые работали на ДАУ и
"Густлов-верке". По заданию подпольной организации и по велению собственной
совести они всяческими способами срывали военное производство. Портили
детали, искривляли незаметно стволы винтовок, выводили из строя ценное
оборудование, приборы, станки. Конечно, надзиратели и мастера были тоже не
круглыми идиотами и кое-что понимали в технике. Приходилось пускать в ход не
только свои знания, но и хитрость, ловкость, смелость.
На ДАУ, например, наши заключенные додумались, что медицинские шприцы,
кроме своего назначения, могут пропускать серную кислоту внутрь
чувствительных приборов и механизмов. Снаружи все выглядело вполне
исправным, а через некоторое время оборудование приходило в полную
негодность.
На "Густлов-верке" действовал наш "специалист" Леня Орлов (а
по-настоящему Леонид Иосем). Он оказался виртуозом по производству брака и
добыче оружия.
Леня Иосем попал в плен под Смоленском. Побывал в лагере
Острув-Мазовецки. Работал батраком у немецкого барона. Среди своих товарищей
- таких же рабов, как и он сам - вел "вольные" речи против фашистов. Был
предан одним отступником и попал в руки гестаповцев, а от них - в
Бухенвальд. Здесь едва не погиб в штайнбрухе, но был вызволен оттуда,
подкормлен и отправлен на "Густлов-верке".
Имея техническое образование, Леня сумел втереться в доверие мастеров,
стал даже бригадиром пистолетного цеха. И тут развернулся вовсю!.. В
соседнем цехе изготовлялись десятизарядные винтовки-полуавтоматы. Кто не
знал, что оружие шло на Восточный фронт, значит, против своих?! Как сделать,
чтобы эти винтовки не стреляли?
С таким вопросом Леонид обратился к одному парню, москвичу Анатолию
Скобцеву.
Тот придумал: добавлять в смазочное масло соляную кислоту. На
испытаниях винтовки стреляли, а потом выходили из строя. 25 тысяч
забракованных полуавтоматов фирма получила обратно. Фашистские мастера
неистовствовали в цехе, но так и не дознались, почему не стреляло оружие...
В одной из мастерских "Густлов-верке" с огромными предосторожностями
установили уникальный расточный станок. Нужно было вывести его из строя.
Леонид поручил это Василию Дубровину. Немцы допустили его работать к станку,
потому что мастер Адольф Френцель рекомендовал его как
высококвалифицированного токаря. С тех пор Василий Дубровин не проходил мимо
осколков стекла, чтобы не подобрать их. Это стекло он перетирал в порошок и
добавлял его в смазку. Месяца через два станок потерял точность, и заказы
перестали поступать.
Во всех цехах ДАУ и "Густлов-верке" заключенные саботировали и вредили
производству. Русские, немцы, французы, чехи, поляки - все, ежеминутно
рискуя головой, придумывали способы, чтобы где-нибудь что-нибудь сорвать или
испортить. Ретивые служаки и убежденные нацисты, как ищейки, принюхивались
ко всему в цехах, в мастерских, но ни на что серьезное и подозрительное не
могли напасть.
А значительная часть суточного производства винтовок, пистолетов и
другого вооружения по-прежнему шла в брак...
К тому же часть оружия теперь регулярно переправлялась в лагерь.
Леонид Иосем имел право подбирать рабочих на разные операции. Конечно,
он подбирал только надежных, проверенных ребят. Кое-какие детали, якобы
бракованные, испорченные, удавалось утаивать от мастера. Их прятали в
заранее приготовленных местах, а потом проносили в лагерь.
Конечно, по законам конспирации даже я, руководитель боевых групп, не
всегда знал, кто и когда идет в лагерь с оружием, кому что удалось
"организовать". Все детали и подробности стали нам известны потом.
Но вот так бывало...
Наступает вечер. Конец рабочего дня. Я стою недалеко от кантины,
лагерной лавчонки, и смотрю на ворота. Слышится дробный перестук деревянных
колодок, громкая команда, и первые ряды заключенных вливаются на аппельплац.
На сей раз я знаю, что колонна идет с "Густлов-верке" с "начинкой". Леня
Орлов предупредил нас. В условном месте приготовились наши, чтобы принять
то, что принесут. Я смотрю на лица заключенных - они серые от усталости,
равнодушные, вялые, похожие одно на другое. Хоть бы один энергичный взгляд!
Только перестук колодок да быстрый взмах сотен рук, когда громкоговоритель
бросает команду: "Mitzen ab!" Глядя на них, эсэсовцы, наверное, думают: "О
чем могут мечтать эти существа? Как бы добраться до куска хлеба и миски
вонючей баланды! Как бы скорее кинуться на нары, вытянуть уставшие кости!"
Но у доходяг, оказывается, совсем другое на уме! "Сегодня немецкие
подпольщики предупредили - обыска не предвидится. Такто оно так... Но всякое
может случиться. Только бы пронесло!"
"Только бы пронесло!" - думает первая пятерка, идущая цепочкой впереди
колонны. В случае опасности они подадут сигнал в задние ряды. А там идет
пятерка, и у каждого в потайных карманах, в полых подметках колодок части
для пистолетов и гранат. Если по цепи пронесется сигнал опасности, они еще
успеют выбросить свой груз.
"Только бы пронесло!" - думает каждый из них.
"Только бы пронесло!" - думаю я.
Только бы пронесло!
Но, кажется, сегодня все в порядке. Ряд за рядом заключенные входят в
лагерь и растекаются по широкой площади...
А перед самым сигналом отбоя мне докладывают, какими деталями и в каком
количестве пополнился наш арсенал.
Крупные части оружия доставлялись через ворота на тележках, на которых
возят трупы в крематорий. Не будут же эсэсовские охранники ворошить трупы,
чтобы посмотреть, нет ли чего на дне тележки! На это мы и рассчитывали. И
они действительно не ворошили трупы. А кроме того, в лагерь переправлялись
обратно пустые бачки, в которых на завод возили баланду для заключенных.
Разве нельзя было приспособить двойное дно? Можно!" И делалось это очень
искусно. Сколько эсэсовские солдаты ни заглядывали в бачки, ни разу у них не
пало подозрение, что тут что-то неладно. Только у возницы в эти минуты
сердце готово было выпрыгнуть от страха. Но этого, к счастью, тоже никто не
замечал...
Из деталей и деталюшек оружие собиралось по ночам где-нибудь в
умывальной или вещевом складе лазарета. А потом переправлялось на тайные
склады.
Тайные склады! Много у нас забот было с этими тайниками. Один раз мы с
ужасом обнаружили, что в склад под полом 7-го блока натекла весенняя вода.
Сколько трудов и риска было вложено в этот склад! И все, казалось, пропало!
Может, не все? Пришлось по ночам выделять людей, чтобы вытаскивать карабины,
по штучке сушить их, смазывать и замуровывать снова в более надежное место.
Другой раз, уже позднее, после крупной бомбежки, пожар подбирался к нашему
тайнику. А там хранились совсем готовые к делу гранаты. Вот был бы гром,
если бы огонь охватил склад! Но ветер словно понял нашу отчаянную тревогу и
увел огонь в другую сторону.
Был случай, когда эсэсовцы устроили обыск именно в том блоке, где под
полом пряталось оружие. Они во многих местах поднимали доски пола, они
ходили по тем половицам, которые прикрывали тайник, но до винтовок не
добрались!
К концу лета 1944 года в лагере было уже изрядное количество оружия у
немцев, русских, чехов, поляков, французов. Эсэсовцы подозревали, что оружия
не может не быть в лагере, если рядом стоят военные заводы, но ни разу им не
удалось подтвердить свои подозрения. Два раза всех заключенных, идущих в
лагерь через ворота, раздевали догола, но всякий раз немецкие подпольщики
узнавали о намерениях комендатуры и предупреждали заключенных. За все время
один только парень попался с пистолетной пружиной, но отделался 25 палками:
такие пружины были на многих форточках в бараках, эсэсовцы об этом знали и
не придавали большого значения этой "невинной" краже.
А наше оружейное "предприятие" все расширялось. От сборки мы переходили
к самостоятельному изготовлению гранат и бутылок с зажигательной смесью,
ковали кинжалы, ножи, крючья...
Почти одновременно с немецкими подпольщиками, но те и другие
самостоятельно, мы искали способ изготовления самодельных гранат. Мастер
нашелся - лейтенант-артиллерист Павел Лысенко. Он пристроен на работу в
парфюмерную мастерскую варить зубную пасту, ваксу, мыло. Попутно думает над
тем, как приготовить взрывчатку. Кое-кто знает о его опытах. Густав Вегерер,
австрийский коммунист, помогает советами. Способ доступен, кажется, один -
обработать вату кислотами. Наш оружейник Борис Сироткин разрабатывает схему
корпуса гранаты.
Теоретически все должно произойти удачно. Павел один остался в подвале
кантины, чтобы взорвать гранату. Но первое испытание окончилось плачевно:
граната лопнула в руках у Павла и ранила его. Он попал в руки польского
доктора Вацлава. Вацлав был военным хирургом и, конечно, сразу понял
характер ранения. Все было поставлено на карту: выдаст Вацлав или не выдаст.
Вацлав не выдал, а наоборот, заботливо лечил пострадавшего, пока не поставил
его на ноги.
Пока Павел лежал в лазарете, его помощник Борис Сироткин вместе с
"радистом" Алексеем Лысенко и Вячеславом Железняком приготовили другой
образец - из куска трубы с приваренным дном. Испытывал гранату и на этот раз
Павел Лысенко, и в том же самом подвале. Снова неудача-граната лопнула, но
не дала осколков.
Только третье испытание принесло успех: корпус разорвался на множество
осколков. Теперь можно открывать серийное производство!
С завода "Густлов-верке" потащили бикфордов шнур, капсюли от патронов,
ударники от винтовок - все для гранат. Несколько ребят собирают гранаты,
Павел Лысенко заряжает их, красит. И они штука за штукой, десяток за
десятком поступают на хранение. Надежные, сильные, убойные!
В это же время в большом ревире группа химиков - полковник Николай
Тихонович Потапов, Николай Сахаров и мой друг Александр Карнаухов -